Annotation 72 страница

Позднейший исследователь темы 1812 года, Ф.А. Гарин, пришел к такому выводу: «Против Александра были настроены и в армии, где втайне подготавливали план террористического акта».377 Действительно, среди военных появились т. н. «тайные общества», причем их собрания носили политический характер. Послушаем очевидца и участника этого процесса — И.Д. Якушкина: «Тут разбирались главные язвы нашего отечества: закоснелость народа, жестокое обращение с солдатами, которых служба в течение 25 лет почти была каторгой, повсеместное лихоимство, грабительство и, наконец, явное неуважение к человеку вообще».378 Как говорится, в России каждые 5 лет меняется всё, а каждые 200 лет — ничего… Как тут ни вспомнить хрестоматийное определение гениального поэта, одного из реформаторов эстетики русского языка, замученного и выдавленного из России — И.А. Бродского (1940–1996): «Основная трагедия русской политической и общественной жизни заключается в колоссальном неуважении человека к человеку» (из документального фильма «Прогулки с Бродским» 1993 г., запись произведена в Венеции). Как я уже говорил, история выражает себя в бесконечных метафорах и метафорических взаимосвязях: и тот же Иосиф Бродский покоится на кладбище Сан-Микеле, созданном по приказу (1807 г.) императора Наполеона. Кроме того, Эжен (Евгений) де Богарне в 1812 году носил титул князя Венецианского.

Но вернемся в Россию 1812 года — и еще немного послушаем первоисточники на тему т. н. «патриотизма». Обратимся к свидетельствам дочери Ф.В. Ростопчина Н. Нарышкиной. Вот какие мы узнаем подробности поведения отважных помещиков и трудолюбивых крестьян: «Вместе со смоленскими беженцами приехала и моя тетка Голицына; имение ее находилось неподалеку от Бородина, и она подвергалась довольно большой опасности. Как только пришло известие о сдаче Смоленска, тетка решила уехать; приготовления к отъезду происходили в спешке, поелику нельзя было терять ни минуты, чтобы успеть до начала сражения. Уже закладывали лошадей, как вдруг прибежал испуганный управляющий имением, а вслед за ним огромная толпа крестьян, которые с угрожающим видом остановились перед барским домом и выкрикивали, что не позволят их госпоже уезжать из имения. Тетка и кузина страшно перепугались, ведь они были совершенно беззащитны перед четырнадцатью тысячами осмелевших крепостных. Через четверть часа явилась депутация из двадцати человек, чтобы поговорить с княгиней. Преодолевая страх, тетка вышла к ним и спросила, что им надобно. Они отвечали ей: „Матушка, мы узнали, что ты хочешь уехать. На кого ты покидаешь нас? Неужели ты боишься супостата? Нас здесь несколько тысяч, и мы защитим тебя. Если ты уедешь, мы опозоримся, и соседи будут говорить, что наша матушка не доверилась своим детушкам. Оставайся с нами и ничего не бойся, мы только просим избавить нас от сего зловредного управляющего, который обманывает тебя и грабит нас. Прогони сего изменщика, который предаст всех во власть врагам. Пусть он уходит, иначе мы убьем его“. Слыша сии речи, несчастный дрожал и умолял тетку спасти ему жизнь. Она отвечала крестьянам, что царь запретил покушаться на жизнь виновных без суда, и ее долг защитить человека, который пользовался ее доверием, однако, дабы удовлетворить их просьбу, управляющий сейчас же уедет, а поскольку они желают, чтобы она оставалась с ними, отъезд ее будет отложен. После сих речей депутатам была поднесена водка, и все разошлись. С наступлением ночи снова подали экипажи, и, стараясь избегать селения, ехали лесом. На следующий день тетка и кузина были в Москве, а еще через два дня они отправились в Петербург».379

От опасных рабов-крестьян православная барыня отделалась водкой и обманом бросила их «нехристям». К чему сводился «патриотизм» дворянства? К банальным меркантильным вещам и к уже давно установившейся галломании. Так, жена генерала П.П. Коновницына просила прислать ей типовой набор мародера: найденное по дороге серебро, любые вообще вещи пригодные в хозяйстве, а главное — из пленных «французиков можно мальчишек набрать, хоть бы одного прислал: авось бы Ваня по-французски стал говорить…».380

Фразу «авось бы Ваня по-французски стал говорить», в принципе, можно было бы вынести в заглавие монографии о 1812 годе…

Для многих представителей правящего класса той поры незнание французского языка приравнивалось практически к варварству. Сама Н. Нарышкина не стесняется заявить, к примеру, следующее: «Генерал Закревский… даже прожил в нашем доме несколько дней. Он был весьма некрасив и невежественен, не мог сказать ни слова по-французски…»381 О генералах, принявших решение оставить Москву, Ф.В. Ростопчин язвительно заметил, что «Кутузов произнес в заключение слова, каковые приветствовали все те, кто не владел никакой собственностью на той территории, которая отдавалась Наполеону».382 Еще об их нравах (тот же московский главнокомандующий): «Кутузов заверил наш разговор просьбою прислать дюжину бутылок вина и заверил, что завтра ничего не произойдет (все это перед сдачей Москвы „нехристям“ — прим. мое, Е.П.)… Граф Беннигсен, которого я не видел после смерти императора Павла, подошел поговорить со мной. Я с трудом подавил в себе чувство ужаса перед сим главарем палачей моего благодетеля (т. е. убитого Павла I — прим. мое, Е.П.); он сказал… что генералы сами не знают, сколько у них людей (после почти полного разгрома в Бородинском сражении — прим. мое, Е.П.), и вслед за безусловно необходимым отступлением последует сдача Москвы. Солдаты угрюмы, офицеры ни с чем и ни с кем не согласны».383

Тот же генерал-губернатор сообщал в письме жене (13 сентября, 11 часов вечера): «Войска уже проходят город, который грабят и разоряют сами русские».384 Из записки градоначальника от 15 сентября (село Люберцы) мы узнаем подробности: «Наша несчастная столица отдана Наполеону, который сдержал свое слово, сказанное солдатам 27-го числа (т. е. сразу после Бородинского боя, 8 сентября по новому стилю — прим. мое, Е.П.), на другой день после великой баталии, о том, что до занятия Москвы нового сражения не будет. Зато Кутузов обманул меня, обещав, что будет драться. Я проделал один марш с тем, что теперь называется армией. Скажу лишь, чтобы ты поняла, каков здесь беспорядок: в течение 36 часов дорогу загромождали три ряда экипажей. …Адъютанты Кутузова вопиют, что им стыдно носить русский мундир после позорной сдачи Москвы. Солдаты грабят даже в присутствии генералов. Вчера я видел, как сломали дверь одного дома и забрали из него все, что там было (как же тогда можно обвинять в грабежах французов — если уже все украдено до них? — прим. мое, Е.П.). Здесь по всем окрестностям все деревни разграблены в одну ночь. Думаю, обыватели меньше боятся неприятеля, нежели своих защитников. С ними уже все покончено. Кутузов это старая упрямая баба; завтра он выступает по Владимирской дороге, неизвестно зачем».385

21 сентября (из сообщения Ф.В. Ростопчина жене): «Дух армии столь низок, что я опасаюсь бунта. Кутузов нигде не появляется, спит и ест в одиночестве, возит с собой малолетнюю девку, переодетую казаком, и оставляет свое дело двум повесам. Солдаты называют его то предателем, то „темнилой“. Офицеры громко жалуются на то, что им стыдно носить русский мундир. …Интриги генералов процветают…

(…) В Воронове люди перепились, безобразничали и сами сожгли Сутино и Юрьевку. Я отправил туда 20 драгун».386

А вот это письмо генерал-губернатора Москвы, датированное 28 сентября 1812 г., живописует полное разложение русской армии, превращение ее в по-настоящему вражескую (для собственного народа); кроме того, из текста прекрасно видно, что многие русские солдаты не были верующими — скорее, ворующими: «…невозможно спокойно смотреть на то, как 120 тысяч разбойников разоряют свое Отечество. По нашим лесам скитаются белее десяти тысяч бродяг; управляющий принимает тех, кому нечего есть, в том числе многих детей. Не понимаю, как бедные крестьяне не возмутятся противу наших солдат и не перейдут на сторону неприятеля (выделено мной, Е.П.). Здешний священник уже не будет служить: позавчера во время молебна в церковь ворвались солдаты и стали грабить; они уносили даже зажженные свечи. Русская армия стоит в Моче, в двух верстах отсюда… Солдаты мрут, как мухи, от голода и холода, хотя и Бонапарту также нечего есть; у них недостает лошадей, но, отступая, мы отдаем территорию, и французы могут укрываться в домах, а наши солдаты все на открытом воздухе и не имеют даже палаток. Наглость наших офицеров превосходит все границы: люди Браницкого выгнали из конюшни моих лошадей, чтобы поставить своих (простите за сие отступление, но мне вспоминается бессмертное произведение Э.А. Рязанова „Гараж“ — прим. мое, Е.П.); какой-то офицер Барклая завладел домом управляющего и не хотел впускать герцога Вюртембергского (это племянник матери самого царя! — прим. мое, Е.П.). Взят в плен некий граф Платтер, камергер российского двора, который перешел к Бонапарту; о нем позаботился Беннигсен».387

В начале ноября, когда Великая армия Наполеона уже перестала защищать Москву и окрестные усадьбы от русских мародеров и бандитов-крестьян (они не уступали в дикости сородичам-солдатам…), Ф.В. Ростопчин констатирует подобный ужас и позор (снова в письме к жене): «Я послал нарочного в Петербург; крестьяне начинают пошаливать: поелику уже нечего грабить, они все сжигают, как в Петровском у графа Разумовского и в Архангельском у князя Юсупова».388 Из письма 13 ноября: «Господа в Петербурге не понимают, что именно теперь надобны меры для успокоения народа и возвращения его к должному порядку, ибо нельзя допустить, чтобы часть нации занималась только грабежами и убийствами».389 Об отношении дворян к России и к трону (свидетельство дочери Ф.В. Ростопчина): «Даже в Москве у батюшки были основания подозревать некоторых особ в одобрении замыслов императора французов и намерении в случае успеха оных присягнуть ему. Всем сенаторам было приказано ехать в Казань, однако нашлись и не исполнившие сего… В Москве Наполеон мог воспользоваться сим фальшивым Сенатом, дабы навязать русскому народу свою волю под видом законности (а всё, что происходило в России, включая убийство императора Павла, истязание крепостных, сожжение Москвы — это все было законным? — прим. мое, Е.П.), по крайней мере, в глазах людей невежественных, какими были в то время наши селяне и городские жители (то есть ВСЕ?! Почти все население Святой Руси было невежественным? — прим. мое, Е.П.)».390

Подытожим. Исходя из первоисточников, которые написаны участниками событий (как, предположим, экстренный репортаж в современных социальных сетях), мы видим чудовищную картину скотского отношения всех слоев населения России друг к другу, полную потерю лица, бесчестье многих. Животное начало возобладало (а как же распиаренное православие?), крестьяне перепились — и стали грабить и сжигать городские дома и помещичьи усадьбы; русские солдаты грабили крестьян и Москву, врывались и разоряли православные храмы, офицеры не контролировали своих подчиненных, не понимали, что происходит; генералы предавали, своевольничали и интриговали. Престарелый одноглазый главнокомандующий обманывает и подставляет своих подчиненных и градоначальника, развлекается с малолеткой. Часть дворян и некоторые сенаторы симпатизируют Наполеону, есть опасения, что могут ему присягнуть (хотя, как мы знаем, Наполеону не нужны были политические изменения в России — только возобновление Тильзитских соглашений). Генерал-губернатор Москвы вынужден общаться с одним из убийц (Л.Л. Беннигсеном) своего благодетеля (Павла I), причем этот убийца в большом фаворе у сына убиенного (Александра I) — более того, является начальником главного штаба православной русской армии, хотя находится в подданстве у короля Англии. Российская империя в то время была монструозным, но шутовским, трагикомическим образованием, почти еще не облагороженным цивилизацией и законностью. На варварстве и дикости тонким и редким покровом лежали эстетичные вещицы и символы завезенного из Франции ампира. О каких высоких «гражданских» чувствах, о каком патриотизме и «Отечественной» войне может идти речь? Если русские крестьяне и воевали с кем-то относительно осознанно, то только с помещиками (а также, грабили москвичей, которым всегда завидовали). Против французов они могли иметь разве что бытовые стычки с фуражирами и подчас (несколько случаев, которые по своей редкости описаны специально) выражение первобытной жестокости. Но с подобным же животным началом православные крестьяне убивали собственных помещиков, москвичей, а после 1917 г. священников, дворян и вообще на кого рука попадет (изучаем, какие повадки диктует лимбическая система головного мозга, когда у некоторых приматов она плохо контролируется долями, эволюционировавшими позднее…).

Чем т. н. «патриотизм» питается — и в каких случаях заканчивается: обратимся к эстетическому аспекту. Сложно удержаться от цитирования откровенной, психологически точной и весьма актуальной сентенции все той же дочери московского градоначальника Н. Нарышкиной. Вот ее наблюдение из позапрошлого века (речь идет о впечатлениях от Царского села): «Однако сия царская обитель вызывала тогда куда большие восторги, нежели теперь, поелику число ездивших в чужие края не могло сравниться с массой молодежи, уезжающей в наше время. Не имя возможности сравнивать с чем-нибудь другим сии дикие и унылые красоты, мы восхищались и нашим климатом, и нашими лесами, и нашими садами. Помню свое безмерное разочарование после долгого пребывания в Италии и Крыму при виде царскосельского озера. Берега Черного моря и озера Комо вытеснили из моей памяти сии скромные воды, которые в молодости представлялись мне чем-то необъятным».391 И еще один публицистический арабеск дочери Ф.В. Ростопчина: «Правда, у нас не только правительство и наши люди, но даже климат представляет мало приятностей и авантажей, и трудно понять, как можно жертвовать жизнью или хотя бы собственным покоем ради нашей унылой Родины».392

Итак, все познается в сравнении, а у абсолютного большинства населения России 1812 г. подобной возможности физически не было. В приведенном выше отрывке обращает на себя внимание озеро Комо. Действительно, это изумительное место достойно восхищения. Романтические горы, героические перевалы, простор водной глади, красоты итальянских домиков и цветение ломбардской зелени привлекали многих художников и исторических деятелей. Во время Первой Итальянской кампании Комо посетил блистательный Бонапарт; здесь же несколько лет назад мне посчастливилось отыскать в антикварном магазине уникальную гравюру, созданную по портрету Бонапарта кисти художника А. Гро буквально через год после ее написания — т. е. в 1798 г. На том же итальянском курорте, как известно, приобрел виллу один из современных российских телепропагандистов, изображающих из себя страстных патриотов и клеймящих «бездуховный Запад». А в самом одноименном городке (Комо) приобрел домик еще один колоритный персонаж, причудливым образом связанный со всем, что упоминалось выше (и с пропагандой в СМИ, и с портретом кисти А. Гро, и со мной), но об этом речь пойдет уже в другой книге…

А теперь давайте узнаем, что же о войне 1812 года думал один из важнейших действующих лиц той пьесы — сам император Наполеон I? Рассмотрим краткий документальный ряд — в хронологическом порядке.

Как мы знаем, готовиться к новой войне царь Александр I начал сразу же после Тильзита (в 1807 г.), а в 1810 г. русские армии уже стояли на границе. Наполеон же лишь в 1811 г. стал задумываться о том, что существует реальная угроза нового наступления русских при поддержке англичан. В том же году, по свидетельству А. де Коленкура, Наполеон полагал, что «необходимо нанести удар по Англии в лице единственной решающей державы…», кроме того, будет полезно умерить завоевания России

и «…создать в центре государство, которое было бы барьером против нашествий северной державы…».393 Здесь речь идет о постоянных походах русских армий с целью интервенции во Францию в 1799, 1805–1807 гг. (они осуществлялись на деньги Англии), а также об идее укрепления Герцогства Варшавского в качестве заслона от нападений России.

Уже в первые дни войны Наполеон заявил посланному к нему шпионить и оттягивать время для поспешного отхода русских войск А.Д. Балашову (Балашёву): «…никто не желает этой войны, кроме советников императора Александра» — и далее, что «император Александр возложил всю ответственность за эту войну на свой народ, и вдобавок в какой мере!»394 18 июля Наполеону принесли отпечатанную русским правительством листовку, предназначавшуюся для распространения среди солдат его армии, где в весьма примитивных выражениях их призывали к дезертирству из войск «деспота». Наполеон написал ответный текст — и он поражает стилем и анализом: будто бы мы читаем выводы современного исследования на социально-экономическую тему. Из его тезисов следует, что солдат Франции — это свободный гражданин и «повинуется только чести и закону» (это правда), а ему противостоит «крепостничество и рабство» (и это правда). Там же озвучивается идея «восстановить права ее (России — прим. мое, Е.П.) подданных, когда каждый крестьянин станет субъектом и гражданином государства, станет господином своего труда и своего времени, и он не будет больше собственностью своего господина, подобно быку или лошади… Зачем вы защищаете свои знамена? Одни варвары способны понять эту ужасную идею, которую вы всерьез рассматриваете как благодеяние — ужасную привилегию служить…»395 Страшные, «вражьи» мечты! Причем я напомню: идея эта была озвучена лишь в ответ на листовку, сам же Наполеон прекрасно понимая верность своего анализа, вел войну не за реформирование России, а просто чтобы защитить Францию от очередной агрессии русского царя («обеспечить безопасность от нашествия варваров» — говорилось в упомянутом ответе-листовке).

1 сентября из Величево (недалеко от Гжатска) Наполеон пишет своему министру иностранных дел Югу-Маре, герцогу де Бассано (1763–1839): «Возможно, что в течение нескольких дней у меня будет сражение, и если враг его проиграет, он потеряет Москву».396 Действительно через 6 дней произошло генеральное сражение при Бородине, русские его проиграли — и сдали Москву победителю. В 19-м бюллетене Великой армии Наполеон сообщал миру о вступлении в древний город — и упомянул об уже известной нам трагедии: «30 тыс. раненых и больных русских находятся в госпиталях, брошенные, без помощи и продовольствия».397 А в 20-м бюллетене подводил итог преступлению Ростопчина: «30 тыс. раненых и больных русских сгорело».398 21-й бюллетень констатирует: «…Пожар этой столицы отбросил Россию на сто лет».399

Из беседы с А. де Коленкуром после окончания кампании: «Сожжение русских городов… в том числе Москвы — это бессмыслица. Есть армии и есть солдаты для того, чтобы драться. Нелепо расходовать на них столько денег и не пользоваться ими (но это во Франции — в России им практически не платили, и, вообще, их „еще нарожают“ — прим. мое, Е.П.). Не следует с самого начала причинять себе больше зла, чем мог бы причинить вам неприятель (подобная фраза напоминает совет врача-психиатра после осмотра пациента — прим. мое, Е.П.), если бы он вас побил (вспоминается, простите, актуальное: „в ответ будем бомбить Воронеж“ — прим. мое, Е.П.). Отступление Кутузова — это верх бездарности. …Мы — жертвы климата».400

Из выступления Наполеона после возвращения из России (в Сенате, 20 декабря 1812 г.): «Война, которую я веду против России, есть война политическая; я веду ее без чувства враждебности. Я желал уберечь ее от того зла, которое она сама себе делала. Я бы мог вооружить большую часть ее населения против ее же самой, провозгласив свободу рабам; …но потому, что я осознавал грубость этого многомиллионного класса русских людей, я отказался от этой меры, которая вылилась бы в смерть и в самые жуткие казни лучших фамилий (Наполеон ведь имел достаточно информации о гражданской войне в России, происходившей параллельно с его операциями — прим. мое, Е.П.)».401

Из прокламации к французской армии (3 мая 1813 г.) после большой победы над русскими при Люцене (Лютцене): «Сражение при Люцене находится в ряду таких сражений, как Аустерлиц, Йена, Фридланд и Москва-река. В ходе прежней кампании враг не счел нужным в борьбе против наших армий отказаться от тех диких методов, которые использовали его предки: армии татар сжигали своих же товарищей, свои города, саму Святую Москву. …Пусть они остаются в своих ледовых пустынях, останутся в рабстве, в варварстве и коррупции (ощущение, что Наполеон, когда сочинял это, имел возможность смотреть какой-нибудь современный телеканал… — прим. мое, Е.П.), где человек низводится до животного! Вы заслужили похвалу цивилизованной Европы. Солдаты! Италия, Франция, Германия воздают должное вашим действиям».402

Свой анализ ситуации в России Наполеон продолжил во время бесед со своими приближенными на о. Св. Елены. Среди прочего, Наполеон высказался и о реформах Петра I (далее я цитирую отрывок из работы современного исследователя В.Н. Земцова, который специально изучил и обобщил тезисы упомянутых бесед): Если англичане, французы, итальянцы и некоторые другие «входят в одну фамилию», то Россия, скорее, относится к другой «фамилии» — восточной: «она имеет слабо цивилизованное общество и варварское население». Наполеон признавал, что Петр I «не хотел оставлять русских азиатами» и ради этого провел реформы, попытался «перенести границы, аккумулировать силы и войти в европейское общество». Однако это не привело к решительным переменам. Природные условия европейцев, их образ жизни, их дух, характеризующийся развитым чувством долга, личной храбростью, — разительно отличаются от того, что характеризует русских. «Русские — есть варвары, которые не имеют чувства родины». По мнению Наполеона, следует различать простое предпочтение той страны и условий, в которых человек родился, что покоится главным образом на невежестве в отношении других стран, от подлинной любви к отечеству, которая сопряжена с осознанием преимуществ своего образа жизни и общественных организаций (эти мысли Наполеона звучат с феноменальной актуальностью и в сегодняшней России! — прим. мое, Е.П.). (…) «Русские — нищие, — заявил он далее, — и это создает для них необходимость завоеваний, продвижения вперед» (от этих строк «пророка» с о. Св. Елены мы легко можем перенестись мыслью, например, к теме внешней политики СССР эпохи В.И. Ленина и И.В. Сталина — прим. мое, Е.П.).

Вот поэтому война 1812 г., по мысли Наполеона, фактически и стала общеевропейским делом. «…это была война здравого смысла и подлинных интересов, война ради покоя и безопасности всех; она была исключительно ради мира и сохранения достигнутого — все было ради европейскости и континентализма. Ее успех был бы использован ради создания баланса [интересов], новых комбинаций, которые бы уничтожили опасности того времени, дабы сменить их будущим спокойствием… Мир, достигнутый в результате разгрома России, стал бы „концом опасностей и началом безопасности. Появился бы новый горизонт, новая работа была бы развернута, наступило бы время полного благополучия и процветания всех. Была бы создана европейская система, и не было бы проблемы ее организовать“, — так заявил Наполеон в августе 1816 г. Развивая эти мысли далее, он поделился с Лас Казом тем, что в 1812 г. мечтал о новом европейском союзе, который был бы естественным „медиатором между старым и новым порядком вещей“. Возникли бы общеевропейские средства сообщения, объединились бы религии, искусства, коммерция… И в этой ситуации, по его словам, у него не было бы „сомнений в отношении процветания“ и самой России».403

Читая подобное, мы с ошеломительной научной, физиологической, если хотите, ясностью осознаем, что имеем дело с гением небывалым по силе интеллекта и прозрения. Наполеон видел историю на века вперед. Если бы его планы осуществились, то мир бы избежал самых главных катастроф своей Новейшей истории: событий 1917 года в России, обеих мировых войн. Наполеон выдвигал концепцию реформ и эволюции как перехода (в сфере политики и экономики) от прошлого к будущему, а не кровавых революций и столь же кровавых подавлений их, какими были полны оба следующие столетия. Наполеон был шансом для мира. И при этом, я повторяю и подчеркиваю: император говорил о своей концепции, но сам он, как мы безоговорочно точно знаем из документов эпохи, не желал войны с Россией. Изначально его реформы во Франции могли быть лишь примером для подражания и учения. Только перманентная агрессия Александра вынудила Наполеона на ответные меры.

Однако вернемся к демиургу Истории и ее исследователю — к Наполеону. 28 апреля 1816 года он заявил: «…Я шел на Россию во главе всей остальной Европы. Начинание было популярным, дело было европейским. Это было последнее усилие, которое Франции оставалось сделать; предназначением этого усилия была новая европейская система, которая стала бы концом борьбы. Россия была последним ресурсом Англии. Всеобщий мир был в России…»404 Из этого документа эпохи ясно видно: в 1812 г. Наполеон всего лишь продолжил начавшуюся давно борьбу с очередной антифранцузской коалицией, в которой, как известно, русские солдаты (а в 1812 г. и мирные жители) играли роль «пушечного мяса» — на деньги и в интересах Англии и для удовлетворения личных амбиций бездарного царя. Но большее по масштабам предприятие должно было положить конец этой негативной практике.

О составе Великой армии мы находим следующее весьма достоверное по своей фактуре воспоминание Наполеона: «…400 тыс. человек перешли Вислу; только 160 тыс. (поразительная точность, учитывая сохранившуюся в архивах и известную нам сводную ведомость! — прим. мое, Е.П.) перешли Смоленск для движения на Москву… Половина из этих 400 тыс. людей были австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, вюртембержцы, мекленбуржцы, испанцы, итальянцы, неаполитанцы; императорская армия собственно на треть состояла из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, генуэзцев, тосканцев, римлян, чинов 32-й дивизии, бременцев, гамбургцев и т. д.»405 И это тоже относится к поднятому нами выше вопросу о том, какие потери понесла Франция — а какие Россия и страны, бывшие традиционными союзниками России по антифранцузским коалициям. Урон Франции был, очевидно, не столь значителен, как рисуется в мифотворческих сочинениях.

Все причины больших потерь при походе от Москвы к Неману, а также негативные моменты Русской кампании Наполеон относил (совершенно справедливо: мы успели в том убедиться, используя русские первоисточники) к природным факторам.406 В беседах за 1816 год Наполеон уточнял: «В России наши потери были значительны, но не настолько, как представляется». И еще: «Можно полагать, подсчитав все, что потери России в течение этой кампании, были в 6 раз большими, чем потери Франции в ее современных границах».407

Тему будущего Европы император развивал 14 февраля 1817 г.: «Однажды Европа осознает, сколь предусмотрительной была моя Русская кампания; у нее [Европы] нет в запасе достаточно времени, нет его и у меня. Несчастье в виде наводнения варваров станет отмщением за отказ от моей политики».408

Весьма любопытны мысли Наполеона относительно перспектив исследования темы (25 октября 1816 г.): «Впрочем, хорошей истории Русской кампании не увидеть никогда, потому что русские ее не напишут сами или напишут без всякого уважения к правде, и французы прибегнут к красивой страсти, что обернется бесчестьем и дискредитацией своей собственной славы. Разумеется, Русская кампания является наиболее славной, наиболее трудной и наиболее почетной для галлов — среди тех войн, о которых упоминает древняя и новая история».409 Сложно не согласиться с последним утверждением, ведь победы в боях 1812 года были достигнуты в обстоятельствах куда более сложных, нежели в прежние годы. Французским солдатам приходилось действовать, пройдя колоссальный путь, не имея привычного питания и в новых погодных условиях.

Вообще же в 1812 году Наполеон успел многое — начиная с того, что 12 февраля ввел во Франции и во вновь приобретенных территориях более прогрессивную единую систему мер («décret impérial du 12 février 1812»: «Mesures usuelles»).410 Кроме того, во время всего 1812 года император руководил экономическими процессами и масштабными стройками шоссе, зданий и монументов по всей Империи, а по итогам Русской кампании еще и сделал важные научные выводы в смысле истории, политики и менталитета России. Его противник Александр I, со своей стороны, ничего прогрессивного не произвел: скорее, наоборот — царь, как мы уже знаем, пытался разжечь средневековую религиозную террористическую войну. Весь год (впрочем, как и предыдущий — и последующий) он потратил на провоцирование и разжигание войны, погубив значительную территорию европейской части собственной страны и окончательно расстроил финансы.

Продолжим подведение итогов исследования.

Война — явление многогранное и комплексное, поэтому определение победителя часто оказывается неоднозначным. Обозначить победителя и проигравшего в конкретном сражении — гораздо проще: там идет речь лишь о военном деле и о математике. Когда же мы обсуждаем широкомасштабный конфликт, в котором сталкиваются народы, идеи, цивилизации, пути дальнейшего развития страны — то нередко приходится признать, что тактическая победа обращается стратегическим поражением, успех правителя — поражением и трагедией для подданных. Если, предположим, тоталитарное государство имеет хотя бы минимальную возможность говорить о тактическом успехе (например, в силу пространства, климата и немыслимых людских потерь), то монстр начинает консервировать все негативные явления общественной жизни страны, настаивать на них с новыми аргументами, а неизбежно создаваемый идеологический миф окончательно лишает томящееся в рабстве население инициативы. Напротив: зримое тактическое поражение государства, находящегося в кризисе, часто приносит позитивные плоды для его развития. К примеру, «Великие реформы» 1860–1870 гг. во многом были ускорены поражением России в Крымской войне, а эпоха свободы, гласности, открытых границ, прав человека, нормальных продуктов питания и т. д. стала возможной лишь после поражения «империи зла» в «холодной войне» с демократическим Западом. После трагических событий 1812–1814 гг. в России начался еще более печальный период, который стал именоваться аракчеевщиной, а затем николаевским безвременьем. Поражение оставшегося порабощенным, но еще и обескровленного народа, общества, а также выяснившееся в ходе войны весьма рельефно цивилизационное отставание означают безусловное поражение России и ее народа в конфликте 1812 года.

⇐ Предыдущая 145 146 147 148 149150151 152 153 154 Следующая ⇒