Annotation 71 страница

Действительно: роль русской армии, как писали мои предшественники, именно «решающая» — но только в смысле нанесения поражений собственным крестьянам почти во всех (!) российских губерниях (даже и отдаленных от фронта Русской кампании Наполеона). В этом случае «празднование» годовщин научно оправдано, но формулировка и смысл такого «праздника» превзойдет все парадоксы, известные создателю квантовой механики Эрвину Рудольфу Йозефу Александру Шрёдингеру (1887–1961)…

Приходится констатировать, что, в сравнении с русской армией, для самого российского населения Наполеон и его солдаты играли более позитивную роль: они тушили те города, которые поджигали русские генералы, оказывали помощь русским раненым, часто охраняли поместья, монастыри (от казаков) и саму Москву. Была устроено прогрессивное местное управление.

Далее. Когда мы выявили истинный облик событий 1812 года, назвали вещи своими именами (например, утвердили Бородино победой стороны, прогнавшей побежденную армию с поля боя до Москвы и дальше) — у нас все «встало на свои места»! Если мы точно знаем, что в 1805–1807 гг. все крупные сражения российских генералов и солдат с французами были проиграны, а затем те же русские генералы были биты французскими «оппонентами» в 1813–1814 гг. (от Лютцена, Бауцена, Дрездена — до серии легендарных побед Наполеона под Шампобером и Монмиралем: исключая случаи, когда тактика, талант, КАЧЕСТВО бессмысленны перед массой, перед «ордой», перед количеством в соединении с предательством «союзников» Наполеона) — тогда «победа» под Бородиным (и вообще «победы» в ходе 1812 года) выглядят чудом: но в науке «чудес» не бывает (и документы, факты, это неопровержимо подтвердили).

Я подчеркиваю: подобные логические построения, которые помогли многим областям человеческого знания эволюционировать в Науки, обязаны помогать и истории, которую разного рода сказители баек казенного «патриотизма» и любители «описаний» оставляют на уровне не науки, а вульгарного «праздничного» плаката, удобного для оболванивания масс и для распила бюджета. Именно эти логические рассуждения дают свободу от догм и сообщают смысл исследованию множества уже «неживых» артефактов. Выяснение подробной верифицированной картины произошедшего является важнейшей частью дела, но лишь первой его частью! Не производя сравнительные логические размышления широкого исторического формата, всё с большим трудом нами выясненное не имеет особой ценности — и именно использованное аналитически позволяет прийти к важнейшим практическим выводам и результатам.

Стоит сказать отдельно: когда мы делаем вывод о том, что русская армия не стала определяющим фактором в итогах войны, мы не отрицаем храбрости и подчас удачных действий отдельных солдат и командиров. Однако, к сожалению, коэффициент полезного действия (КПД) храбрости часто сводится на «нет» целым рядом прочих факторов, самим контекстом, отсутствием у происходящего важных смыслов. Кроме того, как мы видим по огромной базе документов, именно сама русская армия стала настоящим врагом многих русских крестьян и горожан, дома которых сжигались или разворовывались. Поэтому чисто военное поражение армии Александра I стало еще и ее нравственным позором.

Ситуация усугубилась во время заграничных походов. Солдаты и офицеры увидели порядок, достаток и чистоту европейских стран, узнали о политических свободах, существующих во Франции. В итоге русские воины дезертировали тысячами и не желали вернуться на родину, а в офицерах поселилось ярое желание изменить общественно-политический строй в России: позже это станет одним из двигателей движения декабристов. Даже самой эмблемой тайного общества «Союза благоденствия» был выбран рой пчел, а пчела, как известно, была символом Наполеона.352

В своем «Военном журнале» 1813 года будущий полковник и действительный статский советник Александр Андреевич Щербинин (1791–1876) с восхищением писал о приметах европейской цивилизации (в странах, полки которых составляли в 1812 году Великую армию Наполеона). К примеру:

«Силезия

Дорога большею частию идет сосновым лесом, удивляющим чистотою и сбережением деревьев, что только кажется в парках бы видеть можно было.

В Силезии все части хозяйства доведены до совершенства.

Саксония

„Домы их выстроены просто, но везде видны чистота и хозяйственность“».353

Генерал от инфантерии, впоследствии сенатор Яков Осипович Отрощенко (1779–1862) в своих воспоминаниях (почему-то практически игнорируемых историками) живописует о многих показательных подробностях: «Дворянство и купечество имеют людей для прислуги очень мало, но при такой малой прислуге везде видны порядок, чистота и опрятность. В городах нищие по улицам не шатаются…

Огороды не отгораживаются каждый отдельно, но только от улицы и внутри отделяются только межами, и при таком порядке не слышно, чтобы кто-нибудь посягнул на чужую собственность. Поселяне имеют земли немного, но удобривают и обрабатывают ее рачительно…

Каждый ремесленник одним своим ремеслом занимается, не мешая друг другу; тот, который делает лопаты, не станет делать метлы, и наоборот.

С детьми в младенческих летах поступают ласково…

Подати казенные положены не с души, но с имущества каждого…

Страховые общества от огня обеспечивают каждого застраховавшего дом свой на случай пожара (интересно, как бы они расплатились, если бы градоначальником погорельцев был полоумный Ростопчин? — прим. мое, Е.П.).

…Все реки, какие протекают в Германии, имеют береговые дамбы или насыпи высокие по обоим берегам, для того, чтобы при случае наводнения вода не заливала полей».354

Все это — перечисление и удивление такой жизни, какой она и должна быть: жизни, так сказать, по уму…

Полковник А.К. Карпов в своих также обойденных вниманием моих коллег «Записках походов и военных действий с 1812 по 1816 г.» повествует о вступлении во Францию («басурманскую» и «бездуховную») — а затем о возвращении через германские земли в благословенную Россию: «Апреля мы вышли на кантонир-квартиры за город Бове, ротный штаб был в замке Крильон, а я стоял с капитаном Яминским в замке Люньон на большой дороге от Паде-Кале, мы стояли весьма спокойно и даже с большой роскошью на счет хозяев, и нам ничего не стоило, жили в полном удовольствии до мая месяца. Надо заметить, когда мы проходили с бивак чрез Версаль со всем парадом, как только можно чище и опрятней одеться могли. Войдя в Версаль в улицу, то народ французский с удивлением сказал, видя нашу самую негодную одежду на солдатах и притом большую половину босых, разных цветов крестьянского сукна мундиры и ранцы, и при сем люди изнурены до чрезвычайности…

…Во время кантонир-квартир нам выдали на солдат из взятой во Франции контрибуции сукно на обмундирование, и в течение стоянки люди наши сделались одетыми все хорошо. И народ от хорошей пищи поправился от изнурения, старую амуницию большею частию пожгли и побросали, лошадей так же поправили.

… В первых числах мая получили повеление выступить в Россию. Вышли в поход, шли мимо Бове на Компьен, где я был в Компиенском дворце, видел один покой весь зеркальный превосходной работы… <…> С перваго ночлега у нас бежало лучших солдат 12 человек, со второго еще более, так что в три похода ушло из роты 50 человек (то есть большая часть состава роты! — прим. мое, Е.П.) и очень много осталось из всех полков, почему для собрания их и поимки весь корпус остановился на квартирах, и посылали офицеров отыскивать, многих привели, а некоторые остались там навсегда неотысканными. Вот как рады были идти в свое отечество, в котором знали, что по приходе найдут все возможное притеснение (выделено мной, Е.П.), так и случилось при вступлении в Россию: государь объявил войскам, что дает в своем отечестве оседлость; право, он сдержал свое слово, как увидали впоследствии, о чем сказано будет в другом месте.

Собравши несколько беглецов, выступили в поход, шли чрез Ахен прямо к Рейну на Кельн по квартирам довольно спокойно и не имели недостатка в продовольствии. Перешли Рейн, продолжали далее чрез Саксонию на Мейсен, оттуда чрез Пруссию в Польшу чрез Познань, когда стали подходить ближе к России, то нас принимать стали на квартирах весьма не дружелюбно и уже увидели от своих начальников вводимую строгость со всеми прусскому обычаю притеснениями. Наконец, вступили в свою границу в город Ковно, тут увидели, что уже отошло наше хорошее заграничное содержание, но даже квартир порядочных не отводят и не дают дров сварить себе пищи. До вступления в свои границы во время бивак, хотя и был иногда недостаток в продовольствии довольно ощутительный, зато, когда стояли по квартирам, тогда всегда имели без недостатка продовольствие изрядное, иногда весьма хорошее. Между нашими солдатами не было за границею вовсе пьянства, также и воровства. Даже жители удивлялись и хвалили русских за нравственность. Напротив, когда вступили в свои границы, то открылось между солдат воровство и пьянство, драки с мужиками (выделено мной, Е.П.), чего за границей вовсе не было слышно, причина тому есть то, что солдат, бывши за границей, гораздо лучше был содержан, нежели в своем отечестве, отчего открылись побеги, при том по вступлении в Россию взялись за строгость более, нежели за границей во время заграничных походов, притом самое изнурительное для людей ежедневное ученье и нередко с жестоким наказанием, отчего много стало больных и была смертность. Вот причина изнурения людей в русской армии и истребления преждевременно большей части солдат».355

Итак, война 1812–1814 гг. стала, на самом деле (не путать с клоунадой официозной пропаганды), ошеломительным поражением России: поражением цивилизационным. Русские люди — солдаты, офицеры — имели возможность заметить и понять, что они, pardonnez-moi l'expression, сражались не с тем врагом… Многие тысячи не захотели возвращаться на родину.

В свете изложенного А.К. Карповым нам стоит вновь перенестись в Москву за день до ее капитуляции в 1812 году: я приведу не цитируемые ранее свидетельства об упомянутой проблеме поведения русской армии. 13 сентября чиновник Московского почтамта А. Карфачевский сообщал, что в городе сновали «одни раненые солдаты, бывшие в деле под Можайском, разбивали питейные домы и лавочки на рынках».356 Ему вторит асессор Сокольский: «У Покровского монастыря встретили около 5000 раненых, кои разбивали кабаки; нашим многие грозили страшною опасностию…»357

Вспоминается фраза-юмореска из известного произведения В.В. Ерофеева (1938–1990): «Отбросив стыд и дальние заботы, мы жили исключительно духовной жизнью». Между тем, я все же отмечу, что примеры пьянства среди русских солдат имели место и за границей. Во Франции даже сложилась народная песня:

Пьяницы Московии,

Когда вы наконец уберетесь?

Вы по-прежнему хотите

Выпить все наше вино?

Полагаю, это единственное занятие,

Которое удерживает вас у нас.

Но, будь это сказано не в обиду вам,

Нам хорошо пьется и без вас.358

Тот же А.К. Карпов описывает и «прелести» обычного повседневного быта русской армии: «Торнов (подполковник) же, склонный к грабительству, отнимал хомуты и лошадей у проезжих польских помещиков». Или еще, к примеру, о полковнике Мерлине: «…этот старый обманщик, он всех негодных из своей роты лошадей отдал нам, подобно браку».359 Стоит резюмировать: русская армия эпохи и образца 1812 года — единственная европейская армия, которая грабила собственных соотечественников и сжигала собственные селения. Это принципиально важный для понимания сути происходившего факт.

Все негативное видел и высший генералитет, но не у всех хватало интеллекта, чести и смелости об этом заявлять публично. Одним из немногих, кто на подобное отваживался, был всеми оболганный, нарочито подставленный и преданный М.И. Кутузовым (во время Березинской операции) адмирал Павел Васильевич Чичагов. Этот талантливый морской офицер и администратор, атеист, блестящий светский кавалер с голубыми глазами и легкостью в манерах вызывал зависть многих коллег. Поставленный в сложнейшую ситуацию на Березине, он, по сути, единственный кто, пусть и безуспешно, но попытался противостоять победному шествию Наполеона. Мастер интеллектуальной жизни свей эпохи, Жозеф де Местр, с оглушительной (!) точностью описывает ситуацию, при которой подлинного патриота начинают ненавидеть все придворные подхалимы и примитивно мыслящее общество: «Адмирал Чичагов — один из самых замечательных людей в России. Сейчас никто здесь не только что не превосходит, но и не равен ему по рассудительности, остроте ума, силе характера, чувству справедливости, беспристрастию и даже строгости нравов. Превосходные сии качества затемняются двумя большими изъянами; первый, не стоивший бы внимания, не будь второго, — это его отношение к религии, которое нельзя назвать ни греческим, ни римским; второй — презрение и даже глубокая ненависть ко всем установлениям своей страны, в которых видит он лишь слабоумие, невежество, преступления и деспотизм (выделено мной, Е.П.). Русские лучше, чем кто-либо, видят собственные свои пороки, но менее всех других терпят указания на оные. Если вы хотите ужиться с ними, то нельзя не только показывать вид какого-либо осуждения (обычная западня для иностранцев), но, напротив, надобно возражать им, когда сами они пускаются в подобные разговоры. Исключая весьма малое число близких приятелей адмирала, все прочие исполнены к нему лютой злобою и почитают за врага общества и России. На самом же деле ничего подобного нет. Он более русский, нежели другие, ибо ненавидит не Россию, а порочащее ее зло. Впрочем, такие тонкости недоступны для большинства, да и не могут служить самому адмиралу извинением за те горькие сарказмы, каковые позволяет он себе противу своего отечества. Друзья его тысячу раз пеняли ему за это. Он выслушивает их, но ничуть не меняется. Императору известны и мысли, и рассуждения адмирала, однако он неизменно привязан к нему, и таковая привязанность немало повредила Его Императорскому Величеству в общественном мнении. Говорят: „Он не русский, он не любит Россию, и ему приятны только те, кто ненавидят ее“».360

Как же современно и актуально звучат эти строки европейского дипломата и писателя начала позапрошлого века!

Не меньшей бедой был и спровоцированный развязанной самими войной пещерный национализм определенной части общества. Тот же выдающийся наблюдатель де Местр оказался свидетелем подобного: «Теперь самое модное — обрушиваться на Барклая де Толли. Когда нация унижена, она всегда ищет козла отпущения и обвиняет его во всех грехах».361 Дочь Ф.В. Ростопчина высказывалась о роли М.Б. Барклая де Толли в сравнении с М.И. Кутузовым в подобном же ключе: «…сей иностранец был честнейший и преданнейший из людей, который служил России с большим рвением, нежели Кутузов, сей придворный генерал, неспособный быть чистосердечным ни к царю, ни к губернатору Москвы».362

Но среди подобных мерзостей и банальностей случались и комические (вернее, трагикомические) сюжеты пришествия «русского мира». Например, уже известный нам штабной офицер, масон и приближенный М.И. Кутузова, А.И. Михайловский-Данилевский, рассказывает о том, как русское правительство решило писать законы и наводить свои порядки в оккупированной Польше: «Поручено было составить проект правительства для Варшавского герцогства господину Безродному, служившему весь свой век по провиантской и комиссариатской частям; он не имел ни малейших политических сведений и даже не знал ни одного иностранного языка. Я встретился с ним перед кабинетом князя Кутузова и в то время, когда меня позвали к его светлости. Безродный остановил меня, прося убедительно доложить фельдмаршалу, что он находится в величайшем затруднении, ибо, говорил он:

„Я никогда в свою жизнь не писывал конституций“».363

Генерал-майор Михаил Александрович Фонвизин (фон Ви´зин: 1787–1854) оставил весьма показательную запись об идейной жизни того времени: «В походах по Германии и Франции наши молодые люди ознакомились с европейской цивилизацией, которая произвела на них тем сильнейшее впечатление, что они могли сравнивать все виденное ими за границей с тем, что им на всяком шагу представлялось на родине: рабство огромного большинства русских, жестокое обращение начальников с подчиненными, всякого рода злоупотребления власти, повсюду царствующий произвол — все это возмущало и приводило в негодование образованных русских и их патриотическое чувство. Многие из них познакомились в походе с германскими офицерами, членами прусского тайного союза, который так благотворно приготовил восстание Пруссии и содействовал ее освобождению, и с французскими либералами. В откровенных беседах с ними наши молодые люди нечувствительно усвоили их свободный образ мыслей и стремление к конституционным учреждениям, стыдясь за Россию, так глубоко униженную самовластием».364

В знаменитом своем «Письме Николаю I» гвардейский офицер и писатель-байронист А.А. Бестужев (1797–1837) вопрошал: «Войска от генералов до солдат, пришедши назад, только и толковали, как хорошо в чужих землях. Сравнение со своим естественно производило вопрос: почему же не так у нас?..»365 Интереснейшие сведения мы можем почерпнуть в «Записках» офицера лейб-гвардии Семеновского полка Ивана Дмитриевича Якушкина (1794–1857): я напомню, что он принимал участие в Бородинском сражении (и даже получил Георгиевский крест — № 16 698). Здесь мы видим характерные черты ощущений человека его поколения и его жизненного пути: «Пребывание целый год в Германии и потом несколько месяцев в Париже не могло не изменить воззрения хоть сколько-нибудь мыслящей русской молодежи: при такой огромной обстановке каждый из нас сколько-нибудь вырос».366

В 1814 году часть русских армейцев вернули на родину — среди них и гвардейские части И.Д. Якушкина. После морского путешествия их гвардейская дивизия была высажена у Ораниенбаума и «…слушала благодарственный молебен, который служил обер-священник Державин. Во время молебствия полиция нещадно била народ, пытавшийся приблизиться к выстроенному войску (выделено мной, Е.П.). Это произвело на нас первое неблагоприятное впечатление по возвращению в отечество (еще бы: подобного скотства во „вражеской“ империи Наполеона невозможно было и представить! — прим. мое, Е.П.).

Я получил позволение уехать в Петербург и ожидать там полк. Остановившись у однополчанина Толстого (теперь сенатора), мы отправились вместе с ним во фраках взглянуть на первую гвардейскую дивизию, вступающую в столицу. Для ознаменования великого этого дня были выстроены на скорую руку у петергофского въезда ворота и на них поставлены шесть алебастровых лошадей, знаменующих шесть гвардейских полков 1-ой дивизия. Толстой и я, мы стояли недалеко от золотой кареты, в которой сидела императрица Мария Федоровна с великой княжной Анной Павловной. Наконец показался император, предводительствующий гвардейской дивизией, на славном рыжем коне, с обнаженной шпагой, которую уже он готов был опустить перед императрицей… Но в самую ту минуту, почти перед его лошадью, перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки».367

Вот как зарвавшиеся от вседозволенности цари-отцеубийцы творят декабристов — ломая искренним и думающим дворянским юношам судьбы! Дикости, подобной описанной выше, не могло произойти во Франции и с Наполеоном. Не позволял себе такого Наполеон и в России! Документы свидетельствуют: истинным деспотом, который вел себя в собственной стране фактически как враг и оккупант был сам царь Александр I. При этом определение его подобным конкретным термином я заимствовал у современника войны 1812 года — А.С. Пушкина. Саркастично отмечая пренебрежение царем собственной страной, беспрестанные путешествия по Европе, гениальный поэт записал:

Ура! в Россию скачет

Кочующий деспóт.

Спаситель горько плачет,

За ним и весь народ.

Ничего не скажешь: хороши плачущие «победители» под пятой психически неадекватного и презирающего их деспота! Все грандиозное полотно изученных нами выше исторических фактов как на концептуальном, базовом уровне — так и в мелочах, заставляет нас сделать единственно возможный научный вывод (он диктуется буквально математическими соображениями и логикой — и не зависит от личных пристрастий исследователя): в войнах 1805–1814 гг. подлинным врагом русского народа был отнюдь не Наполеон, а собственный царь. Именно он являлся двигателем той страшной мясорубки, именно он подставлял и использовал собственное население, именно он стоял во главе монструозной системы, сохраняющей одряхлевший институт рабства, держащийся на перманентных карательных операциях против собственных подданных.

Суть русского царя уже давно разоблачена и мемуаристами и учеными. Так, историк Ф.А. Гарин подчеркивал: Александр I радовался неожиданным успехам, достигнутым «кровью русских офицеров, солдат и крестьянских отрядов. И, тем не менее, все отечественное, национально-русское ему было не по душе».368

Уже упомянутый И.Д. Якушкин с горечью свидетельствует: «До слуха всех беспрестанно доходили изречения императора Александра, в которых выражалось явное презрение к русским. Так, например, при смотре при Вертю во Франции, на похвалы Веллингтона устройству русских войск, император во всеуслышание отвечал, что в этом случае он обязан всем иностранцам, которые у него служат. Генерал-адъютант гр. Ожаровский, родственник Сергея и Матвея Муравьёвых, возвратившись однажды из дворца, рассказывал им, что император, говоря о русских вообще, сказал, „что каждый из них плут или дурак“ (выделено мной, Е.П.) и т. д. По возвращении императора в 15-ом году он просил у министров на месяц отдыха; потом передал почти все управление государством графу Аракчееву. Душа его была в Европе».369

Выше был упомянут «смотр при Вертю» — о чем идет речь? Об этом не написано ни в одной из обобщающих работ, посвященных событиям 1812 г. и заграничным походам, но 10–12 сентября 1815 года произошел большой парад, а также разные празднества союзных войск, проведенные в городке Вертю между Шалоном и Эперне. Можно было бы предположить, что царь Александр I пожелает устроить действо в некоем исконно русском стиле? По крайней мере, пригласит в организаторы кого-то из русских? Но нет: он попросил все придумать (начиная с выбора диспозиции) чету придворных архитекторов Наполеона — Пьера Франсуа Леонара Фонтена (1762–1853) и Шарля Персье (1764–1838).370

То были действительно выдающиеся и блистательные художники, но, что курьезно (в свете отстаивания местной «духовности»), весь свет знал об их открытой, фактически официальной любовной связи.371

Именно вместе они создали знаменитый стиль ампир (т. н. «сталинский ампир» — это псевдостиль, но все же наследник конкретного изобретения Персье и Фонтена). Художники жили в нескрываемом гражданском браке, их официальная деловая корреспонденция (прекрасный документ из которой хранится и в моей коллекции) велась на бланке под двумя именами (часто обоими именами и подписывалась). В своем дневнике П. Фонтен записал (13 сентября): «Мои отношения с этим Государем ограничивались служебными просьбами и выражением признательной благодарности. Однако, судя по всеобщему отношению и заботой обо мне, я был предметом его пристального внимания. Однако, несмотря на учтивость офицеров, с которыми мне довелось общаться, я должен признать, что двор и знать России, увиденные мною вблизи, не покорили моего сердца. Мне показалось, что при большой учтивости у них мало искренности, что они такие же, как и мы развращенные внутренне, хотят внешне казаться лучше…»372 В итоге Ш. Персье и П. Фонтен располагали на поле не только русские полки, но и православные алтари для молебствий: таким образом, французские геи «командовали» парадом русских солдат и обер-священников. Сим и завершилась славная война 1812–1815 гг., стоившая России сотен тысяч жизней.

И вот этому русофобу (Александру I), погубившему в постоянных войнах сотни тысяч собственных подданных, пригласившему устраивать смотр русской армии открытых геев и замешанному в отцеубийстве — ему 20 ноября 2014 года был открыт памятник у стен Кремля (к которому он привел Наполеона)! Тяжеловесный монумент по стилю напоминает нечто среднее между памятником на могиле «нового русского», типовой поделкой З.К. Церетели (1934 г. р.) и провинциальным несуразным по форме советским монументом какому-нибудь рабочему или колхознице-доярке. В реальности манерный и жеманный Александр (по придворному прозвищу «Луиза»), который бежал под Аустерлицем, бежал в 1812 году — и затем дрожал всю войну в Петербурге, изображен накаченным и мускулистым воином со сжатыми скулами и не менее сжатой шпагой. Несуразное изображение костюма (скульптор совершенно не знает предмета — даже того, как должен сидеть на теле материал, из которого сделан мундир) дополняется общей примитивностью и банальностью задумки, топорно отрабатывающей пошлейший казенный миф. Автор сего творения — Салават Щербаков (1955 г. р.). Он прославился также памятником президенту Азербайджана Гейдару Алиеву (1923–2003) в Баку — и, что нам более интересно, жене царя Александра — Елизавете Алексееве. Памятник в ее честь открыт в германском Баден-Бадене: я напомню, что русская императрица отправилась на данный родной ей курорт сразу после войны 1812 года, когда в России еще не успели сжечь все трупы мирных жителей, а вскоре к Елизавете присоединилась семья разбившего русских при Малоярославце пасынка Наполеона Эжена де Богарне. Сам же монумент Александру I был открыт при участии президента В.В. Путина, а также В.М. Гундяева и В.Р. Мединского. Как я уже не раз говорил, в мировой Истории все метафоры и символы зачастую весьма показательно сходятся и составляют примечательную единую драматургию.

Тому же горе-мастеру С. Щербакову как-то «неожиданно» достался еще один государственный заказ — на создание памятника лауреату Сталинской премии товарищу М.Т. Калашникову (1918–2013): тому самому, который заново «изобрел» автомат, поразительно похожий уже на давно существовавший Stg-44 выдающегося немецкого конструктора Хуго Шмайссера (1884–1953)…373 Халтурщик С. Щербаков настолько невежественен, что умудрился халатно скопировать чертеж злополучного автомата из недостоверного источника, прокомментировав свои действия так: «что-то из интернета».374 Таким образом, на уже установленном в центре Москвы памятнике красовался автомат гитлеровских войск. Что еще позорнее, когда бездарная халтура выяснилась, чертеж попытались втихую срезать, но это стало достоянием СМИ. Сам же монумент, с эстетической точки зрения — это кромешный маразм уродства. Он стал памятником национальным комплексам и эпохе, в которой процветают агрессия и безвкусица.

Но вернемся в эпоху 1810-х годов — к тому, о чем писали русские офицеры, которых спровоцировали стать «декабристами». Особенно печально то, что множество очевидных негативных фактов и явлений российской истории казенные «историки», СМИ и чиновники продолжают замалчивать, мифологизировать — и более того — оправдывать. Подобное ведет к консервации и ухудшению проблем. Человек XXI века уже знает о миллиардах (!) галактик, испытывает на себе пересадку искусственных органов и т. д., но многие до сих пор держатся за самые примитивные формы познания и обсуждения окружающей реальности. В этом трагедия нашей эпохи — и продолжение трагедии 1812 года.

Однако вновь обратимся к важным мемуарам Николая Тургенева, который очень точно отметил психологическое значение путешествия русских солдат и ополченцев в цивилизованные страны: «Я возвратился в Россию в конце 1816 года. Толчок, данный умам только что совершившимися событиями, или скорее волнение, произведенное ими, были очевидны. Со времени возвращения русских войск либеральные идеи усиленно распространялись в России. Кроме регулярных войск за границей была и масса ратников из различных слоев общества; по переходе границы они распускались по домам и там рассказывали виденное в Европе; но сами события действовали сильнее рассказов и были лучшей пропагандой. Это новое настроение умов проявилось главным образом в места сосредоточения военных сил и, прежде всего, в Петербурге — центре событий, имевшем громадный гарнизон отборных войск.

…Люди, не бывшие несколько лет в Петербурге, по возвращении чрезвычайно удивились переменам, произошедшим в образе жизни, разговорах и действиях молодежи этой столицы: казалось она проснулась для того, чтобы зажить новой жизнью, чтобы воспринять в себя все благородное и чистое из нравственной и политической области; свободой и смелостью своих выражений привлекали внимание главным образом гвардейские офицеры».375

Российским властям все вышеназванное было неприятно, чуждо и опасно. Александр I взял курс на удушение порывов общества к свободе, наступила эпоха реакции и аракчеевщины. Более того, русский царь стал посылать карательные отряды, давящие в крови все попытки прогрессивных движений в Европе: подобное происходило в рамках действий т. н. «Священного союза», который современники окрестили «союзом монархов против народов». Так же было подавлено и сопротивление крестьянства (которое и без того сильно пострадало в 1812 году — от уничтожения селений царскими генералами, от мародеров и от карательных отрядов русских же регулярных войск). А.К. Карпов оставил нам грустное свидетельство: «Бесполезную атаку, с которую государь бросился после кампании, чрезвычайно льстецы прославляли, но ни один из них не написал правды — быть может, потому, что в нынешнем веке действительно нельзя сказать правды. А тем более притом же почти всех льстецов весьма щедро награждают, а за правду отсылают в Сибирь, в вечную работу и в другие места, где только можно притеснить человечество».376

⇐ Предыдущая 144 145 146 147 148149150 151 152 153 Следующая ⇒