Annotation 27 страница

Обратимся к капитальному трехтомному труду, посвященному франко-русскому союзу 1807–1812 г. и его распаду. Его автор граф Альбер Вандаль (1853–1910) так описывает пребывание Наполеона в столице Саксонии: «Император был отвезен в королевский замок — в Резиденцию — как говорят немцы. В замке для поздравления императора с благополучным прибытием собрались все принцы саксонской семьи. По парадной лестнице была расставлена шпалерами вооруженная алебардами швейцарская гвардия, в треуголках с белыми перьями, в париках на три заплатки, в костюмах из желтой и фиолетовой тафты. Эта щеголеватая, но далеко не военная форма одежды вызвала улыбку у наших молодых офицеров, которые находили, что гвардия Его Саксонского Величества выглядит „скоморохами“. Сквозь эти декорации императора провели в назначенные ему покои, самые красивые и самые большие во дворце — те покои, которые некогда занимал и украсил известный своей любовью к роскоши король-избиратель Август II.

На следующий день, по случаю приезда императора, торжественно, с пением Те Deum, отслужен был благодарственный молебен. Затем императору представлялись чины двора и дипломатический корпус. Русский посланник Каников явился вместе со своими коллегами. Император принял его милостиво и даже постарался выделить его из среды его коллег.

(…) Он принял гостеприимство саксонской королевской четы; но пожелал жить своим домом и держать открытый стол, — словом, быть в их дворце полным хозяином. Он привез с собой целиком весь свой двор — высших чинов своей свиты, военный конвой и полный придворный штат: камергеров, шталмейстеров, пажей дворцового коменданта и, кроме того, лиц, обыкновенно сопровождавших императрицу в высокоторжественные дни — обер-гофмейстерину, обер-камергера, обер-шталмейстера, заведующего личными делами императрицы, трех камергеров, трех шталмейстеров, трех придворных дам. В его свите находились люди с самыми знаменитыми фамилиями старой и новой Франции: рядом с Монтебелло были Тюреннь, Ноёль, Монтескье. Взяв с собой огромное количество служащих, целый штат лакеев и поваров, император приказал перевезти в Дрезден свое серебро, великолепный ларец императрицы, драгоценности короны — словом, все, что внешне могло возвысить и украсить высокое положение.

…Вслед за приездом императора начался нескончаемый съезд принцев Рейнской Конфедерации. 17-го утром приехали принцы Веймарский, Кобургский, Мекленбургский, великий герцог Вюрцбургский — примас Конфедерации.

(…) Сколько шуму, сколько волнений, сколько жизни! Везде приготовления к празднествам. На улицах и площадях спешно воздвигаются декорации; шестьсот рабочих приспособляют залу итальянской оперы под спектакль-гала. Шум спешных приготовлений, гомон толпы покрываются ежечасно раздающимися пушечными выстрелами. Сто выстрелов в честь приезда Их Австрийских Величеств, сто выстрелов в начале Те Deum, затем три залпа из двенадцати орудий для обозначения разных стадий церемонии; в то же время саксонские гвардейцы, расставленные вокруг храма, производят стрельбу из мушкетов. Возбужденный этим грохотом, блеском и разнообразием зрелищ народ наполняет улицы, перебегая с места на место, смотря по тому, привлекает ли его внимание новый предмет или уже перестал интересовать его.

(…) По всему видно, что теперь государи, по молчаливому соглашению, признают над собой высшую власть, законно восстановленный сан, и в эти дни Наполеон поистине является императором Европы. Теперь, после длинного ряда Цезарей германской расы, он выступает в роли наследника Рима и Карла Великого — римского императора „французской нации“ (выделено мной, Е.П.); но главенство старой империи, зачастую просто почетное, превратилось в его руках в грозную действительность. И чем дольше тянется свидание, тем рельефнее выступает и развертывается во всем своем блеске эта действительность.

(…) В последние дни своего пребывания в Дрездене, желая удовлетворить любопытство публики, он (Наполеон — прим. мое, Е.П.) стал показываться толпе. Он проехал по Дрездену в один из музеев, служивших украшением саксонской столицы. 25-го в королевском имении Морицбурге была устроена охота на кабанов, куда высочайшие особы поехали в открытых колясках. Только Наполеон привлекал всеобщее внимание, хотя на нем был „очень простой охотничий костюм“ — у него было принято, что его охотничьи костюмы должны служить ему два года. В другой раз он выехал из дворца верхом, в сопровождении блестящей свиты, проследовал на правый берег Эльбы и объехал вокруг Дрездена по горам, которые окаймляют город и командуют над ним.

На белом коне, покрытом ярко-красным, сплошь вышитым золотом чепраком, впереди своей свиты в блестящих, шитых золотом, мундирах, он ехал шагом, один, на виду у всех, так что его характерный силуэт резко отделялся от группы. Его конвоировали саксонские всадники — белые кирасиры в черных латах. За ним шла громадная толпа немцев, которые, хотя и сознавали унижение своей родины и бесконечное число раз клялись в ненависти к притеснителю, тем не менее, все подпали под его обаяние; все преклонились пред тем, что было великого, прекрасного, подавляющего в этом человеке. Медленно проезжал он по гребням гор, любуясь расстилавшейся пред его взорами картиной — прелестными долинами, освещенными солнцем полями; холмами, покрытыми пестреющими виноградниками, дачами, украшенными весенней зеленью; поместьями, окруженными трельяжами из виноградных лоз и покрытыми цветами террасами; лесистыми вершинами Саксонских Альп с их уходящими вдоль зубчатыми очертаниями — всей этой гармоничной и живописной оправой, в которой покоится расстилающийся на обоих берегах реки, окруженный садами, лесами и горами Дрезден. Он останавливался на знаменитых своими видами пунктах, позволял толпе близко подходить к себе, смотреть на себя и, не торопясь, совершать свою торжественную прогулку».31

Я специально привел эту пространную цитату, чтобы показать, что у Наполеона уже все было: слава, почет и комфорт. Во время пребывания императора в Дрездене Лейпцигский университет даже присвоил одному из созвездий (пояс Ориона) имя «Наполеон».32 Кстати, это именно те три звезды пояса Ориона, которые так сходно коррелируют с расположением великих египетских пирамид в некрополе Гизы. Большего достигнуть было невозможно и не нужно. У «космического» императора не было необходимости и желания влезать в какой-то новый поход в страну без красивых пейзажей и приличных дорог. А вот Александр не только жаждал реванша, но и завидовал всему этому. У него не было талантов Наполеона — зато случайным образом (по рождению) оказался под рукой огромный ресурс — бесправный и невежественный народ. При помощи английских денег, оружия и иностранных советников он им и воспользовался.

Отвлечемся, однако, на один нюанс, который нам будет важен в последующем повествовании. Показательно свидетельство секретаря русского посольства в Дрездене А.В. Ведемейера. Он описывает вечер, проведенный «в кругу одного почтенного соотечественного семейства, находящегося в Дрездене для воспитания детей и которое, подобно всем добрым русским, питало ненависть к поработителю…».33 Напрашивается вопрос: почему это семейство так любило родину в столице Саксонии — одного из главных союзников Наполеона в 1812 году?! Почему это семейство не воспитывалось в обожаемой России? На самом деле — это тема отдельного исследования, о котором до меня не задумался ни одни историк: сколько русских жило во Франции и в странах-союзниках Наполеона в 1812 году? Ведь они продолжали жить там, и когда всем было понятно, что вскоре разразится конфликт. Более того — они остались там и во время войны! Я нашел ряд свидетельств (часть из них будет упомянута в следующих главах) — но разыскания в этом направлении необходимо продолжить.

Далее. Уже перед самым началом кампании 1812 г. Наполеон все еще ждал того, что Александр I согласится на переговоры и на возобновление выполнения условий Тильзита. Поразительно, что буквально за несколько недель и дней до начала войны император требовал от маршалов терпеть даже и провокации русских — только бы до последней возможности сохранить мир и возможность договориться, чтобы избежать гибели людей. Вот один из его приказов: «У меня есть все основания полагать, что русские не сдвинутся с места, исключая, быть может, захвата Мемеля, что в военном отношении вполне законно (имеется в виду — выгодно наступающей стороне, русским — прим. мое, Е.П.), но с политической точки зрения есть чистая агрессия. Посему в таком случае моему посланнику предписано покинуть Петербург. Однако принц Экмюльский (маршал Л.Н. Даву — прим. мое, Е.П.) никоем образом не связан с политикой и может почитать себя в состоянии мира с русскими, если они без предупреждения за несколько дней не перейдут Неман».34 Секретарь полководца А. де Фэн архивировал важный факт: «…Наполеон рекомендовал принцу Экмюльскому избегать всего, что могло бы в военном отношении обеспокоить русских, ибо надо обезопасить себя от нападения и не провоцировать их. Он намерен до конца сохранять возможность договоренности…»35

Сам А. Фэн так комментирует агрессивный ультиматум Петербурга: «Руководители петербургского кабинета, несомненно, рассчитывали на то, что подобное требование вынудит Наполеона начать войну, инициатором которой не хотел быть император Александр».36 Однако Александр лишь мешкал переходить границу (о причинах этого промедления речь пойдет ниже), но война в отношении Франции все же была Россией официально объявлена: посол России в Париже затребовал паспорта (на языке дипломатии той поры это означало разрыв отношений), а когда посол Наполеона в Петербурге попросил о встрече с Александром (чтобы предотвратить войну) — то получил отказ. Подчеркну: только после прибытия секретаря посольства Прево с известием о разрыве дипломатических отношений (инициатором чего была Россия), Наполеон произнес: «Все решено, русские, коих мы всегда били, заговорили тоном победителей. Они провоцируют нас, и мы должны быть благодарны им за это».37 Альбер Вандаль также акцентирует данный момент: «В Гумбиннене прибыл в главную квартиру курьер из нашего (т. е. из французского — прим. мое, Е.П.) посольства в России. Он приехал прямо из Петербурга и привез известие, что император Александр, не довольствуясь тем, что выпроводил Нарбонна, отказался принять и Лористона (посла Франции в России — прим. мое, Е.П.), запретив ему приехать в Вильну. Таким образом, царь нарушил правила международной вежливости и общепризнанные права посланников и этим еще раз доказал свое желание уклониться от всякого нового обсуждения. Наполеон отметил эту выдающуюся обиду».38 И снова мы встречаем в первоисточнике тот психологический аспект, о котором я уже говорил: император не желает начинать войну, потому что, как отмечает А. Фэн: «В… доверительной беседе Наполеон говорил, что сожалеет об удалении своем от жены и сына, от Франции и созданных им памятников и учреждений. Говорил он и об Испании и трудной затяжной войне там, подогреваемой англичанами».39

Кстати, о русском после, который затребовал паспорта, что стало разрывом дипломатических отношений (об этом подробнее в следующей главе), и его посольстве. Специально для маргинальных крикунов-пропагандистов, которые обвиняют США во всех бедах России со времен еще до открытия Америки европейцами, я сообщу, что ценнейшие архивы посольства Российской империи были сохранены добротою граждан США (хотя для них это было чревато проблемами). От этого американцы никакой выгоды не имели — и поступили так просто их добрых побуждений (с Францией у них в ту пору были самые добрые отношения). Воспитатель царя Александра швейцарец Фредерик-Сезар Лагарп безо всяких притеснений наслаждался парижской жизнью при Наполеоне. При этом он интриговал против последнего и помогал с переносом архивов русского посольства американцам. Вот что он сообщал в личном письме Александру: «Когда Ваш посол в 1812 году из Парижа уезжал, доверил он посланнику американскому несколько ящиков, содержащих архивы Вашего посольства».40

Об этом не написал ни один мой коллега, ни один исследователь 1812 года, но на лето 1812 года Наполеон вообще планировал поездку в Италию — в Рим41 (я напомню: он ведь еще был королем Италии!). Его сына уже называли «Римским королем», а жене был полезен тамошний климат. Важнее всего было посетить те территории, в которых Наполеон успел провести самые эффективные реформы — и символическим путешествием закрепить исторические свершения. Когда я уже нашел письменные упоминания о планах подобного визита (а это, безусловно, означает, что император французов изначально не собирался вторгаться в Россию), стали открываться и другие факты, подтверждающие данную информацию. Специально для отправки из французских дворцов Наполеона в Италию приготовили предметы интерьера — мебель в новомодном ампирном стиле. Подобные предметы сегодня можно видеть, к примеру, в Королевском дворце неаполитанских монархов, а также в музее Наполеона в Риме (при входе в первый зал — сразу справа: я попросил смотрителей показывать это русским туристам сразу по их прибытии…). Для него специально было произведено новое убранство некоторых покоев величественного Квиринальского дворца в Риме: они украшались живописными панно и скульптурными рельефами, а в спальне Наполеона планировалось разместить «Сон Оссиана» работы великого Жана Огюста Доминика Энгра (1780–1867).42 Не исключено, что и дошедшие до нашего времени канделябры с профилем Наполеона и римской символикой, созданные знаменитым французским скульптором-бронзовщиком Пьером-Филиппом Томиром (1751–1843), были отправлены в 1812 году во Флоренцию с той же задачей.43

Показательно, что о слухах большого турне Наполеона в 1812 г. по Италии (а не России…) знали уже авторы русского журнала «Вестник Европы» (раздел «Известия и замечания» в № 17 за 1812 год).

О том, что Наполеон планировал визиты в Италию (а отнюдь не в Сибирь…) говорит и тот известный ценителям искусства и вообще образованным людям факт, что специально для него был создан флигель (архитектор Джузеппе Сали), соединяющий Старую и Новую Прокурации на площади Сан Марко в Венеции. Этот флигель был отделан в неоклассическом стиле — и сегодня в нем стоит бюст императора, а в соседних залах музея Коррера — множество филигранных произведений Антонио Кановы. Стоит подчеркнуть: все искусства при Наполеоне стали важнейшим направлением политики. Мало кто знает, но члены художественных цехов среди прочих льгот освобождались от военного призыва — они были равны армейцам по славе и значению в жизни страны, могли быть приняты в Орден Почетного Легиона.44

Об этом зачастую не задумываются даже специалисты-искусствоведы, но гений Наполеона проявился и в искусстве. Стили ампир и романтизм обязаны ему не только вдохновением от действий императора-полководца и реформатора: Наполеон лично и конкретно влиял на смену художественной стилистики. Так, именно по его желанию законодатель мод и лидер живописи той эпохи Ж.-Л. Давид убрал парящую над офицерами аллегорическую фигуру Славы (она осталась в эскизе) в полотне «Раздача орлов на Марсовом поле»:45 а вместе с традиционным аллегорическим элементом уходила в прошлое целая стилистика! Сюжет и задачу, ставшего невероятно знаменитым и символичным портрета Наполеона на перевале Сен-Бернар, консул также сообщил его автору лично. Кстати, именно это полотно Ж.-Л. Давида несколько лет назад было просто нагло скопировано (очевидно, с помощью не менее «православного» Adobe Photoshop лишь убрали шляпу французского республиканского генерала, но ботфорты оставили без изменений…) на русскую православную «икону», которую затем выпустили в России колоссальными тиражами в виде «Святого Георгия Победоносца».46

Далее. Фарфоровая севрская мануфактура обрела имя «императорская» — и получала крупные заказы как для дворцов Наполеона, так и для дипломатических подарков (и в моей личной коллекции хранятся восхитительные предметы с маркой Севра именно 1812 г.). Лионские ткачи, которые оказались на грани разорения, были энергично поддержаны первым консулом, а затем императором — и снова стали обеспечивать первоклассными изделиями дома разных стран Европы. Живописцы получили заказы как от императора, так и от многих семей его маршалов, министров и прочих нотаблей: так появились выдающиеся произведения в стиле ампир. Именно в этом и есть главное отличие французской революции от революции русской. Во Франции хаос был вскоре обуздан: там сумели пойти по пути созидания, смогли закрепить и сочетать все завоевания свободы с уважением к частной собственности. А есть собственность — значит, будут и обеспеченные, богатые люди; будут богатые — найдется и частный заказ на искусство, начнется конкуренция между художниками. Появится планка общественного вкуса! Это и есть нормальное существование общества. К 1812 г. дворцы Наполеона блистали выдающимися произведениями искусства — оставалось только наслаждаться всем этим, а не воевать в некомфортных условиях полевой жизни. Эпоха 1810 — весна 1812 гг. в континентальной западной и центральной Европе — вообще навевала беззаботное настроение, хотя в метафорах иронически чувствовался мотив борьбы. Подобное отчасти отразилось и в музыке. Так, Джакомо Мейербер (Giacomo Meyerbeer, урожд. Якоб Либман Бер: 1791–1864) создал ораторию «Бог и Природа» («Gott und die Natur», 1811), а скрипач и композитор Луи (Людвиг) Шпор (1784–1859) сочинил «Поединок с возлюбленной» (Der Zweikampf mit der Geliebten, 1811). Но вернемся к теме готовящегося к войне и страдающего от сексуальной нереализованности русского царя.

III

Поинтересуемся: какая из сторон будущего конфликта первой начала организацию разведки и шпионажа в тылу намечаемого противника? И снова инициатива этой агрессивной деятельности против своего союзника принадлежала России: шпионов внедряли во французский штаб и ранее, но как разветвленная система все начало действовать с 1810 г. Разведку курировал лично военный министр М.Б. Барклай де Толли. Ее можно подразделить на стратегическую (руководители — А.И. Чернышев в Париже, Ф.В. Тейль ван Сероскеркен (1772–1826) в Вене, Р.Е. Ренни (1778–1832) в Берлине, В.А. Прендель (1766–1852) в Дрездене, П.Х. Граббе (1789–1875) в Мюнхене и т. д.) и тактическую (работу в пунктах вблизи границы осуществляли подполковник М.Л. де Лезер, майор Врангель, капитан И. Вульферт, полковники И.И. Турский и К.П. Шиц и др.).47 Для поклонников «русской исконности» замечу: практически все эти военные были иностранного происхождения — голландцы, шотландцы, немцы — только не русские. Именно их талантам и образованности Российская империя обязана получению важнейших сведений.

Русским был только А.И. Чернышев. Этот красивый и ловкий молодой офицер был послан Александром под видом курьера личных писем к Наполеону и втерся в доверие к императору французов. Однако истинной его задачей был подкуп чиновников военного ведомства Франции, а когда это уголовное преступление было раскрыто, разразился скандал. На эту историю обратил внимание еще Е.В. Тарле: «Наполеон был весьма раздражен раскрывшимся шпионажем. Министр иностранных дел герцог Бассано написал 3 марта 1812 г. очень ядовитое письмо русскому послу князю Куракину: „Его величество был тягостно огорчен поведением графа Чернышева. Он с удивлением увидел, что человек, с которым император всегда хорошо обходился, человек, который находился в Париже не в качестве политического агента, но в качестве флигель-адъютанта русского императора, аккредитованный (личным. — Е. Т.) письмом к императору, имеющий характер более интимного доверия, чем посол, воспользовался этим, чтобы злоупотребить тем, что наиболее свято между людьми. Его величество император жалуется, что под названием, вызывавшим доверие, к нему поместили шпионов, и еще в мирное время, что позволено только в военное время и только относительно врага; император жалуется, что шпионы эти были выбраны не в последнем классе общества, но между людьми, которых положение ставит так близко к государю“».48

А что же «коварный» Наполеон, который ради сохранения мира был вынужден терпеть многочисленные подлости своего русского союзника? Обратимся к специальной монографии, посвященной архивному исследованию французской разведки перед войной. Ее автор Жан Саван пришел к неутешительному выводу: серьезный сбор сведений о русской армии начался лишь в самый канун войны 1812 г. и был крайне неэффективен. Более того: во время всей Русской кампании Наполеон фактически оказался предоставлен лишь своей гениальности — разведка не доставляла ценных и точных сведений.49 Этот же вывод французского ученого подтверждают и современные российские исследования.50 Неужели вы полагаете, что Наполеон мог не озаботиться разведкой, если бы действительно давно планировал воевать с Россией, особенно производить глубокое вторжение? Все, буквально все факты свидетельствуют о том, что именно русская сторона была инициатором конфликта.

Мозаику происходившего в ту пору надо дополнить таким фактом: в 1811 г. по распоряжению властей был усилен религиозный компонент — в программу учебных заведений было введено обучение Закону Божьему.51 Цель подобного действия (ставшего регрессом в сравнении с Веком Просвещения) окажется очевидной в следующем году, когда царь Александр попытается разыграть карту религиозного терроризма (об этом пойдет речь в следующей главе). Но, как писал Л.Н. Толстой (затем эта сентенция стала поговоркой): «Чем ближе к церкви — тем дальше от Бога». Уже в 1806 году, когда Александр Высочайшим манифестом от 15 декабря приказал сформировать 620-тысячное (!) ополчение для похода в Европу, было оглашено синодское отлучение Наполеона от церкви (что смешно — от православной…) — объявление помазанника Божьего (во время коронования в присутствии Папы римского) «лжемессией».52 Царь пытался найти любые идеологические клещи, которыми можно вытянуть из невежественного населения энергию на совершенно ненужную войну.

А.Б. Широкорад не без ехидства замечает: «Глупость царя и Синода ужаснула всех грамотных священников. Согласно канонам православной церкви, антихрист должен был первоначально захватить весь мир и лишь потом погибнуть от божественных сил, а не от рук людей. Из чего следовало, что сражаться с Бонапартом бессмысленно».53 Кстати, продолжая свои поиски «русской исконности» посреди «той Руси, которую мы потеряли», я уточню этимологию слова «синод»: оно происходит от греческого Σύνοδος — «собрание», «собор» (лат. версия: consilium — совет). Это в подарок тем, кто регулярно призывает избавить русский язык от всех иностранных заимствований.

Чем же промышляло столь «набожное» русское правительство? На это не обращали внимания мои предшественники (авторы обобщающих монографий), но, по сути, для жителей Российской империи война началась уже в 1811 году — и в качестве врага выступило само правительство. Еще знаменитый дореволюционный историк, архивист и правовед Орест Иванович Левицкий (1848–1922) начал писать о страшных пожарах, устроенных русскими властями в Киеве в 1811 году.54 Современный исследователь В.В. Ададуров и кандидат исторических наук О.Н. Захарчук, проанализировав десятки сохранившихся в архивах документов, полностью подтвердили вывод О.И. Левицкого — и выяснили множество подробностей. О.Н. Захарчук резюмирует: «…данные документы свидетельствуют о том, что пожары в Бердичеве, Житомире, Тульчине, Остроге, Дубно стали следствием умышленных поджогов, организованных российскими войсками с целью запугивания местного населения, патриотизм которого вызывал сомнения у Санкт-Петербурга».55 Вдумайтесь в эти чудовищные слова! В принципе, на данном событии «историю войны 1812 года» можно было бы и завершить: уже сейчас понятно, кто прав и кто виноват, кто был истинным врагом людей и мира. Уже в 1811 году русское правительство занималось подлинным терроризмом, а летом 1812 г. подобные методы станут кошмарной нормой: убегающая от Наполеона русская армия будет уничтожать все отечественные города и многие села — и апофеозом этой преступной деятельности станет сожжение Москвы. Вот вам и «сильно верующие»! Особенно интересно писать этот абзац, когда все СМИ пестрят сообщениями о православных террористах, поджигающих машины и кинотеатры, чтобы помешать выходу в прокат кинофильма А.Е. Учителя (1951 г. р.) «Матильда» (психопаты почему-то решили защищать вымышленную нравственность немца, утопившего Россию в крови — и за это прозванного в народе «Николаем кровавым»…). Еще выдающийся историк темы подготовки к войне 1812 года А. Вандаль поражался действиям царя Александра: «До него не было монарха, который бы вел войну с таким увлечением и с такой ненавистью».56

Итак, огонь вспыхнул в Киеве на Подоле 9 июля 1811 г. примерно в 10 утра, однако поразительным было то, что пожары начались одновременно в нескольких частях города (как в 1812 г. в Москве — по той же схеме)! Послушаем отрывок из исторического исследования и одновременно личные воспоминания из детства знаменитого украинского историка, фольклориста и лексикографа Николая Васильевича Закревского (1805–1871): «Но изумление объяло жителей, когда они почти в одно время услышали со всех колоколен несчастное известие и тогда же увидели страшный огонь в четырех или пяти противоположных концах города. Куда бежать? Кому помогать? Всякий обратился к своему жилищу… Тогда было лето жаркое и сухое, следовательно деревянные кровли домов легко возгорались от падающих искр; усилившийся пламень нарушил равновесие атмосферы и произвел бурю, которая разносила искры и головни на величайшее пространство и распространяла пожар с такою скоростью, что в продолжение трех часов Киево-Подол представился огненным морем. Кто не успел заблаговременно спастись, бегая по тесным улицам, не мог уже сыскать выхода и сделался жертвой свирепой стихии. Многие погибли в погребах или в церквах; так несколько монахинь, надеясь найти убежище в большой церкви Флоровского монастыря, задохнулись от дыма. …К ужасам разъяренной стихии вскоре присоединились ужасы грабежа и насилий. Двор наш, находившийся на улице, называемой Черная Грязь, был наполнен множеством солдат и чернью в лохмотьях. Эти вандалы казались весьма озабоченными: они отбивали замки у наших чуланов, выносили в банках варенье и тут же ели, вынимая руками, а посуду в драке разбивали; то же было с напитками, — словом, в несколько минут кладовая и погреб опустели».57 Некоторые горожане, стараясь спасти нажитое, тащили мебель из горящих деревянных домов в каменные церкви (вот вам и православные верующие…). Бедняки принялись грабить дома обеспеченных соплеменников (все же в этом отношении киевляне и москвичи — братья: в том мы убедимся в главе, посвященной московскому пожару…). О взаимопомощи свидетели информации не приводят — наоборот: они описывают эгоизм и трусость многих жителей, а также бандитизм царских солдат.58

За три дня пожар уничтожил свыше 2 тысяч домов, 12 церквей, 3 монастыря (потеряв крышу или стекла в огне выстояли лишь так называемый дом Петра I, Контрактовый дом, дом Мазепы, дом Рыбальского, дом Назария Сухоты и некоторые церкви). Отмечу, что после этих пожаров Киев был отстроен по новой европейской регулярной системе (с планом прямых улиц). Работами руководили: шотландский архитектор и инженер на русской службе Вильям Гесте (William Hastie — Уильям Хэйсти, в России — Василий Иванович:

1763 /возможно 1753/ — 1832), который в 1806–1817 гг. был фактически главным архитектором России, и ученик Дж. Кваренги, главный архитектор Киева (в 1799–1829 гг.) А.И. Меленский (1766, Москва — 1833, Киев).59

После того, как мы узнали, что Россия готовила атаку на Наполеона с 1810 г., а на осень 1811 г. было назначено выступление в поход, становится объяснимым и время устроения поджогов в западном регионе. Царь хотел обманом распалить ненависть к «вражеским лазутчикам», выдумать опасность. Во второй половине 1930-х в СССР метод был сменен (в соответствии с развитием техники) — для одурманивания и внедрения паранойи в население снимались фильмы про лазутчиков, перекрывающих воздух шахтерам или карикатурно-коварных шпионов, выясняющих расположение каких-нибудь укреплений.

О следующем факте также не упоминал ни один из авторов обобщающих трудов по войне 1812 года, но, с юридической точки зрения, война на территории Российской империи началась задолго до перехода Наполеоном Немана. 28 апреля (!) 1812 г. указом Александра в Курляндской, Виленской, Минской, Гродненской, Киевской, Волынской и Подольской губерниях, а также в Белостокской и Тарнопольской областях было введено «чрезвычайное» (т. е. в ту эпоху — военное) положение. Их поделили на два военных (!) округа, и с этого времени гражданские чиновники и полиция несли личную ответственность по законам уже военного времени.60 То есть за два месяца до начала войны, когда Наполеон еще жил в Париже (!) Александр I уже вовсю «воевал»: ему были нужны непомерные реквизиции, чтобы прокормить огромную армию, готовую двинуться в наступление. Правда, после 24 июня 1812 года это царю не помогло: пришлось бежать от границ…

Показательный факт: Александр I выехал на границу к своим армиям, находящимся в наступательном развертывании уже 21 апреля 1812 г., а Наполеон только 9 мая покинул Париж: и то для посещения мероприятий (встречи с королями и дипломатами) в Дрездене.61

В свете зарева подожженных украинских городов я могу вспомнить и другой фактор, оказавший влияние на формирование истерических, необходимых для разжигания войны настроений в обществе. Яков Иванович Де Санглен (Jaques de Saint-Glin: 1776–1864 или 1868) — государственный деятель, один из руководителей политического сыска при Александре I, действительный статский советник, был весьма и весьма осведомленным человеком. Интересно его описание опалы М.М. Сперанского (1772–1839). Эта история началась еще в 1811 г., но проявилась с особой силой в марте 1812 г.:

«Государь, вынужденный натиском политических обстоятельств вести войну с Наполеоном на отечественной земле, желал найти точку, которая, возбудив патриотизм, соединила бы все сословия вокруг его. Для достижения сего, нельзя было ничего лучше придумать измены против государя и отечества. Публика, — правильно или неправильно — все равно, давно провозгласила по всей России изменником Сперанского (его реформы не нравились части дворянства — прим. мое, Е.П.). На кого мог выбор лучше пасть, как не на него. Нужно только было раздуть эту искру, чтобы произвесть пожар (снова пожар… — прим. мое, Е.П; выделено мной, Е.П.). Государь доверил эту тайну графу Армфельту (известный авантюрист, долгое время бывший открытым любовником короля Швеции Густава III, барон Густав Мориц Армфельт: 1757–1814 — прим. мое, Е.П.), величайшему интригану, который в разных дворах никогда сам лично себя не выставлял, а всегда действовал косвенно чрез других. Он, как мы видели, действовал чрез Вернега; оба имели в виду действовать за Бурбонов. Армфельт сперва отрекомендовал государю Балашова, как министра полиции и честолюбивого хитреца, которому польстит эта доверенность, и которому настоящей цели высказывать не должно. Балашов ошибся, получив от государя повеление иметь за Сперанским строгий надзор; приняв за истину мнимую измену Сперанского и, оберегая себя, почел нужным скрыть связь свою со Сперанским. Армфельт, ненавидевший Балашова, про которого говаривал: „Сe petit lieutenant de police veut être un homme d'Etat; quel ridicule!“ („Этот маленький лейтенант полиции хочет быть государственным деятелем, как смешно!“ — фр.), хотел, при сей верной оказии, свергнуть и его, но ошибся; отрекомендовал государю меня, полагая, что я, из желания возвышения, готов буду обнаруживать все шашни Балашова и из личных выгод напасть на Сперанского».62

⇐ Предыдущая 100 101 102 103 104105106 107 108 109 Следующая ⇒