Annotation 26 страница

Задумаемся глубоко, честно и откровенно: могла ли ущербная душонка Александра I простить гению (Наполеону) подобный позор? Категорически — нет. Безусловно, русский царь сам был во всем виноват — но ведь от этого злобность только усиливается! Далее: неужели у кого-то возникнет сомнение в способностях и в возможностях самодержца, обладающего бесконтрольной властью (не только в политическом, но и в религиозном, архаическом смысле этого слова) над рабами, развязать или спровоцировать новые и новые войны — лишь бы изжить из воспаленного сознания позор, коему свидетелями был весь мир, все придворные, собственные армейцы и лакеи? Нет! И в 1806–1807 гг. царь вновь гонит русских людей погибать за свои комплексы на полях Европы. Но бездарность снова повержена и вынуждена просить у Наполеона пощады, милости — всячески публично унижаться в Тильзите. Пружина ненависти все более сжимается, и какой толк обманываться зачастую вырванными из контекста жизни перипетиям «союза» 1807–1812 годов. Здравому уму и твердой памяти совершенно очевидно, что так или иначе — при тех или иных обстоятельствах, с теми или другими особенностями и противоречиями, но Александр непременно вновь устроит еще более кровопролитную свалку. Однако для создания достойной формы научного знания, а также из любознательности я проанализировал колоссальный комплекс всех документов эпохи 1807–1812 гг., чтобы все же лишний раз проверить и без того безупречно логичную и насыщенную случившимися событиями концепцию. Ниже мы рассмотрим дипломатическую переписку, настроение жителей обеих империй — и, наконец, поденную документальную хронику развязывания войны русской стороной.

Я еще раз повторяю: обсуждение экономических особенностей процесса присоединения России к блокаде Англии; соблазнение тщеславного царя увещеваниями прусских реваншистов (с 1807 г. они наводнили Петербург — и требовали активных действий против Наполеона, хотя сами были виноваты в своих бедах — ибо первыми пошли войной на Францию); демарши Англии; борьба группировок внутри элиты самой России (здесь также имели место реваншисты и сторонники мира с Наполеоном); выгадывание преференций по захвату новых территорий (вроде завоевания Россией Финляндии накануне войны 1812 г.) etc. — все это не должно нас обманывать и уводить от подлинной, глубинной пружины, готовой разжаться и устроить новую страшную агрессию.

Еще в коллективной монографии, вышедшей к юбилею войны 1812 г. — в 1912 году, мы можем читать такое суждение: «Болезненное самолюбие, будучи задетым, и крайняя мнительность по отношению к окружающим делали Александра, человека в общем слабохарактерного, необычайно настойчивым в провидении своих взглядов: „Наполеон или я! Я или он, но вместе мы царствовать не можем…“»4 Я процитирую вам показательное и итоговое признание Александра I, которое он высказал генералу А.П. Ермолову при вступлении в Париж в 1814 г.: «12 лет я слыл в Европе посредственным человеком; посмотрим, что они заговорят теперь».5 Напомню, что в союзной армии в 1814 г. были не только русские, а шествие возглавляли еще прусский король и тесть Наполеона — австрийский император, но и это коллективное мероприятие льстило ущербному и много лет битому царю.

Сейчас для нас самым важным является осознать следующий факт: если бы не изначальная конфликтность Александра, если бы не его агрессия против Наполеона в 1805 году — то не было многолетнего кровопролития и самой войны 1812 года. Более того: если бы он согласился на мирные предложения Наполеона после Аустерлица — то не случилось бы нового поражения русских в 1806–1807 гг., не было бы никакого Тильзита! Послушаем доктора исторических наук Николая Алексеевича Троицкого: «Как ни тяжел был удар по иллюзиям Александра при Аустерлице, царь все еще… считал возможным скорый реванш за Аустерлиц… По-видимому, кроме военных и государственных соображений, в Александре говорило тогда мстительное чувство к Наполеону. Так или иначе, даже отправив в Париж на мирные переговоры своего уполномоченного (не из Главного штаба!) П.Я. Убри, Александр продолжал договариваться с Пруссией о борьбе против Наполеона. 8 (20) июля 1806 г. Убри подписал в Париже договор между Францией и Россией о „мире и дружбе на вечные времена“, как это сказано в ст. 1, но пока он вез текст договора в Петербург, царь 12 (24) июля скрепил личной подписью секретную декларацию о союзе России с Пруссией против Франции. Договор же, подписанный Убри, Александр, выждав полумесячную паузу, отказался ратифицировать.

Наполеон, судя по его письму к Жозефине от 27 августа 1806 г., с нетерпением ждал и до последнего момента верил, что русско-французский договор будет утвержден Александром. Он уже приказал начальнику Главного штаба Л.А. Бертье обеспечить возвращение армии во Францию. Но 3 сентября он узнал, что Александр не желает ратифицировать договор, и тут же отдал Бертье новое распоряжение: приказ о возвращении армии задержать».6 Таким образом, один росчерк пера царя мог спасти сотни тысяч жизней в России и в Европе, но ущербное существо оказалось ужасно мстительным.

Приведу весьма весомое суждение (на которое, однако, не обращали внимания мои предшественники) современника и историка событий — известного русского писателя Н.А. Полевого (1796–1846), который не обманывался насчет обещаний царя в Тильзите — и видел суть произошедшего: «С тех пор, как некогда в 1805 году он прекратил с Наполеоном все отношения, и война была объявлена непримиримая — не допускавшая даже мысли о мире без победы».7 Мне приходится всякий раз «хватать за руку» уголовников от истории, которые пытаются начать объяснять причины войны 1812 года всего лишь с момента перехода русской границы Наполеоном — или даже хитрее: с «неудобных» условий Тильзитского мира! Так кто же Наполеона завел в Тильзит? Кто поставил на карту свою честь православного монарха и согласился подписать эти условия (как известно, феноменально щедрые в отношении проигравшего агрессора — России!)?! Во всем перечисленном — абсолютная и полная вина Александра I. Именно так: без жесткого и принципиального понимания причинно-следственных связей история как наука невозможна! В принципе, после этих действий уже нет смысла обсуждать причины войны 1812 года — в них автоматически виновата русская сторона. Но я все же произведу кропотливое восстановление «мозаики» исторических фактов, чтобы раз и навсегда закрыть данную тему.

Отдельный и весьма важный сюжет — это проект Наполеона жениться на одной из сестер императора Александра. Подобные было абсолютно логичным: союзные монархи часто заключают династические браки. В отечественной историографии укрепилось необоснованное (на источниках) мнение, что брак стал невозможен из-за позиции императрицы-матери и общества. Однако документы (в том числе письма самой Марии Федоровны) опровергают подобные домыслы: именно сам царь не желал пойти навстречу тому, против которого уже выдвигал к границе свои дивизии. Я подчеркну: Наполеон снова предоставил России и лично Александру проект, после которого война была бы практически невозможной! Задумайтесь: сотни тысяч русских жизней, многие города были бы спасены — но царь жаждал войны. О том, что именно враждебная позиция Александра была решающей, начал говорить еще в конце девятнадцатого века знаменитый знаток темы франко-русских отношений 1807–1812 гг. Альбер Вандаль, но миф оказался живуч.

Уже в наши дни петербургский историк, кандидат исторических наук О.В. Соколов провел детальный анализ первоисточников и окончательно выяснил суть произошедшего. Поэтому я предлагаю внимательно послушать значительный отрывок из его работы:

«О том, насколько Александр мало заботился о мнении своей матери, если речь шла о важных для него вещах, по поводу которых у него было своё мнение, говорит, например, поездка в Эрфурт, предпринятая несмотря на все слёзы и мольбы Марии Федоровны. Пример великой княжны Екатерины убедительно показывает, насколько царь пренебрегал желаниями матери в брачном вопросе. Ведь императрица-мать жаждала выдать дочь замуж за австрийского императора, сама Екатерина также очень хотела этого брака. Наконец, с точки зрения политической, это был бы куда более серьёзный ход, чем замужество великой княжны с каким-то десятиразрядным немецким князьком. Но Александр не захотел этого брака, и он не состоялся.

Ещё Альбер Вандаль в своём знаменитом произведении „Наполеон и Александр“ написал: „Есть основание думать, что императрица вовсе не желала воспользоваться своим правом veto, как приписывал ей царь в своих разговорах с Коленкуром… она заранее склонялась перед его (Александра) решением и признавала его право решать дело“. Все последующие исследования и, в частности, документы Государственного архива РФ в Москве только подтверждают эту справедливую фразу. Среди них есть несколько неопубликованных писем императрицы-матери к своему сыну; вот одно из них, написанное в Гатчине в январе 1810 г.: „Едва мои глаза открылись этим утром, я снова перечитала Ваше письмо, дорогой и добрый Александр, и снова с тем же приятным чувством. Я упрекаю себя за то, что чувство заставило меня забыть сказать Вам о следующем: я убеждена, что отсрочка, которую требует возраст моей дочери и предписывает отложить её свадьбу, не является единственной причиной, которая воздействует на Ваше решение в том случае, если государственный интерес предпишет Вам согласиться с этим союзом. Кодекс Наполеона, который лежит на моём столе (выделено мной, Е.П.), предписывает в статье IV, что в случае развода должен соблюдаться срок в три года, прежде чем можно будет снова жениться, в случае развода по общему согласию. Сверх того, я должна Вам сказать, что Горголи… сообщил мне, когда я его спросила о том, на какое время назначена свадьба Наполеона, что её предполагают в Париже через два года. Так что я отдаюсь в полной уверенности нежному чувству, которое Ваше вчерашнее письмо разлило в моём сердце и за которое я Вас ещё целую тысячу и тысячу раз“.

Хотя письмо Марии Фёдоровны несколько путаное, всё-таки понятно, что, прежде всего, между сыном и матерью нет ни следа враждебности и ни малейшего спора, и занимаются они только тем, что вместе ищут повод, чтобы уклониться от предложения Наполеона. Более того, обратим внимание на строчку „…если государственный интерес предпишет Вам согласиться с этим союзом“. Эти слова достаточно ясно показывают, что императрица-мать была готова подчиниться воле своего сына и повелителя, как то и предписывали ей законы и обычаи монархии. Поэтому все слова Александра, обращённые к французскому послу, не что иное, как дымовая завеса, призванная немного смягчить отказ. Царь и отдалённо не пытался действительно просить свою мать благословить бракосочетание великой княжны и Наполеона.

Кстати, не только мать готова была склониться перед волей Александра, но и аристократическое общество Санкт-Петербурга. Если верить рапортам французского посольства об общественном мнении насчёт планируемого брака, можно констатировать скорее положительную реакцию правящих кругов России на эту перспективу. Вот что можно прочитать в депеше от 5 февраля 1810 г., где говорилось о слухах и настроениях в Петербурге: „Говорят о проекте свадьбы императора Наполеона и великой княжны Анны. Говорят, что об этом договорились ещё в Эрфурте… Французы поздравляют русских, а русские поздравляют французов… В Москве, как и в Петербурге, все говорят об этой свадьбе, которая свершится при полном согласии нации (!)“.

Даже если аналитики французского посольства несколько хватали через край в своих оценках настроения общества, нет сомнения, что отказ Александра никоим образом не был вынужденной мерой, как это часто говорится в исторических произведениях. И его мать, и российские элиты, даже если последние и не были восторженными сторонниками союза, не вынуждали царя отказать Наполеону. Решение Александра было частью его издавна проводимой политики. Оно было трезво обдумано и направлено на резкое усиление конфронтации с Наполеоном».8

Вообще же ни ученых, ни просто современных образованных и здравомыслящих людей не должны вводить в заблуждения идеологические мифы и лицемерные приемы сиюминутной пропаганды той или иной эпохи. В расчет должны приниматься только принципиальные, базовые явления, которые становятся локомотивом тех или иных событий.9

Продолжим исследовать психологическую составляющую. Задумаемся: кто более мог хотеть быть на войне — уже всего достигший 43-летний (исполнилось 15 августа 1812 г.) Наполеон, у которого недавно появилась двадцатилетняя и привлекательная жена, а год назад (20 марта 1811 г.) родился сын, в котором он души не чаял, или 34-летний (35 исполнится лишь 23 декабря) обидчивый неудачник, бездетный и мучающийся от импотенции русский царь Александр? Ответ абсолютно очевиден: Наполеону был совершенно не нужен и тягостен дальний, долгий и тяжелый поход, он не хотел ни на один день покидать любимого сына. Ущербный, жаждущий реванша Александр, чей организм требовал сублимации отсутствия активной половой жизни, только и думал о войне — и уже в 1810 году русские армии вновь стояли на границе!

Обратимся к первоисточникам. Личный секретарь Наполеона барон Клод-Франсуа де Меневаль (1778–1850) пишет: «Наполеон обычно спешил встретить ее (Марию-Луизу — прим. мое, Е.П.) и забирал ребенка в свои руки, унося его в кабинет и осыпая поцелуями. Этот кабинет, который был местом рождения столь многих искусных планов и маневров, предназначенных для того, чтобы отразить атаки наших внешних врагов, и стольких многих грандиозных планов правительства, очень часто был молчаливым свидетелем отцовской нежности Наполеона. Я часто наблюдал за императором, когда он был рядом с сыном. Он усаживал сына на колени, а сам садился на свою любимую кушетку около камина, полку которого украшали два замечательных бронзовых бюста Сципиона и Ганнибала, чтобы читать какой-нибудь важный доклад. Или, прижимая сына к груди, подходил к письменному столу, чтобы подписать депешу, каждое слово которой должно было быть взвешенным. Наделенный чудесным даром концентрации, Наполеон был способен в одно и то же время и заниматься серьезными делами, и предаваться детским забавам. Иногда, отложив в сторону срочные дела, он ложился на пол около своего обожаемого сына и играл с ним, словно сам был ребенком».10

Именно поэтому, уже двигаясь в сторону нежелательной войны (и продолжая ожидать нападения со стороны русских), Наполеон так долго не начинает кампанию — и вопреки выгодам военного дела задерживается в Дрездене. Он надеется (зря) или на разум Александра, который не захочет нового кровопролития, либо хотя бы рассчитывает напугать его внушительной демонстрацией единства европейских союзников Франции.

Кстати, именно так — как желание «устрашить» и подвигнуть Александра заключить без войны (!) новое «соглашение» (подобное бывшим в Тильзите и Эрфурте), расценивал все происходящее (даже сами крупные вооружения Наполеона) и воспитатель царя — Ф.-С. Лагарп. Об этом он сообщает Александру еще в письме от 26 февраля 1812 г.11 И уже совершенно безапелляционно формулирует свое свидетельство осведомленный наполеоновский генерал Дезидерий Хлаповский: «В начале июня мы прибыли в Познань. По-видимому, было уже поздно начинать войну с Россией в этом году, тем более что корпуса еще только стягивались отовсюду. …Столь позднее выступление в поход и все расположение войск ясно доказывали, что Наполеон хотел только запугать императора Александра…»12

А вот что подслушал камердинер Наполеона Луи Констан Вери (1778–1845) во время пребывания императора в том же Дрездене весной 1812 года. Однажды рано утром Наполеон вызвал начальника штаба Великой армии маршала Л.А. Бертье (1753–1815), среди прочего было сказано следующее: «Я ничего плохого не хочу Александру; это не с Россией я веду войну, так же, как и не с Испанией. У меня есть только один враг — Англия, и это до нее я стараюсь всеми силами добраться до России».13 Все было очевидно: Англия спонсировала антифранцузские коалиции, покупала у феодалов Европы «пушечное мясо» (только с апреля 1805 г. по июнь 1807 г. на агрессию против Франции Россией было получено 1,3 млн фунтов стерлингов безвозвратных субсидий14), ее можно было остановить только укрощением торговли, экономической блокадой, которую не соблюдала Россия (хотя сама же и довела до необходимости соблюдения условий мира!).

Благодаря мемуаристам до нас дошли многие конфиденциальные беседы Наполеона, к примеру, осени 1811 г. и зимы 1811–1812 гг. Без исключения все они свидетельствуют о том, что «крайняя цель его честолюбия» — это мир с Англией. Именно мир, а не покорение ее. Все прочее — лишь необходимые меры на пути достижения упомянутого мира. Император категорически не хочет воевать с Россией и его тяготит осознание того, что его союзник настроен недружественно.15 О том, что Наполеон совсем не рвался воевать с Россией, проговорился в своей работе даже один из официальных историков 1812 года — царский генерал М.И. Богданович (1805–1882).16 Уже упомянутый и самым полным образом осведомленный К.-Ф. Меневаль в своих мемуарах констатирует: «Император использовал все возможности, чтобы достучаться до сердца Александра. Он испытывал искреннюю привязанность к этому царю, а также доверие, которое на самом деле ничем не было подкреплено. Наполеон был уверен, что один час беседы с ним наедине закончится полным взаимопониманием».17

Но озлобленный на весь мир, ущербный русский император жаждал войны. Поэтому он даже не принял (уже перед самым началом кампании) посла Франции в России Ж.А.Л. де Лористона! Поэтому он нарочито послал Наполеону абсолютно бредовый и наглый ультиматум.18 Да, об этом также не пишут российские лгуны и пропагандисты от истории: весной 1812 года царь, который уже неоднократно нарушил условия Тильзитского мира, который опозорился шпионскими скандалами с подкупом чиновников военного министерства Франции (для снятия копии с секретных документов о наполеоновской армии),19 который уже в 1811 году отдавал приказ русским армиям идти воевать со своим официальным союзником — с Наполеоном (потом Александр эти приказы отозвал из-за того, что король Пруссии отказался открыто поддержать его агрессию) — вот этот лишенный совести, чести и логики тип еще и осмелился на ультиматум! Царь вел собственный народ к войне, к гибели, он провоцировал Наполеона: и вскоре мы станем свидетелями трагедии Российской империи. Обнаглевший Александр требовал вывести все наполеоновские войска с линии Одера — чтобы распахнуть двери к очередному вторжению русских армий: как в 1805–1807 гг.! Я напомню: Россия собственной агрессией вывела французские войска на эти позиции (и даже далее — к своим границам), но Наполеон после заключения мира в 1807 году вернулся во Францию — и на границе с достаточно опасной Россией ни одного французского полка не оставил (хотя перманентные нападения со стороны России диктовали меры предосторожности).

К.-Ф. Меневаль резонно констатирует: «Никогда Наполеону во времена его блестящих побед даже во сне не приходило в голову предъявлять подобные оскорбительные требования побежденным врагам. Наполеону больше ничего не оставалось делать, как доверить судьбу этого великого военного начинания самой великой армии, которую он когда-либо выводил на поле битвы».20 Один из самых осведомленных для нашей темы свидетелей — личный секретарь, архивирующий переписку Наполеона, Агатон Жан Франсуа, барон де Фэн (1778–1837), уточняет потаенные размышления Наполеона весной 1812 г.: «Однако все сии дипломатические и военные демарши и передвижения войск были всего лишь демонстрациями. Наполеон внушал себе, что император Александр в своих приготовлениях еще не принял окончательное решение. „Возможно, — говорил он, — их вооружения суть не более чем политическая игра. Общеизвестно, сколь необходим мне сейчас мир, дабы сплотить воздвигнутое мною колоссальное сооружение. Быть может, он хочет испытать, как далеко я могу отступить. Признаюсь, я весьма огорчен тем, что дружественность императора Александра оказалась не более чем иллюзией. В остальном мои сомнения через несколько дней разъяснятся. Может быть, я ошибаюсь, но зато, по крайне мере, не буду застигнут врасплох“».21

Итак, вы видим, что Наполеон категорически не хочет абсолютно ненужной ему войны. Император должен продолжать укреплять здание молодой империи: достаточно того, что он уже принужден вести войну против вторгшихся в Испанию англичан. Но здравомыслящему и достойному человеку часто бывает сложно, так сказать, влезть в сознание человека нездорового и бесчестного (каковым был русский царь).

Современный историк с заслуженным международным именем в науке, Адам Замойский, проницательно подчеркивает важность факта рождения у Наполеона наследника: «…появление на свет короля Рима являлось важнейшим моментом. Многие из подданных Наполеона ожидали, что их государь, недавно преодолевший сорокалетний рубеж, отныне будет больше времени в кругу семьи, чем в армии, что на смену Наполеону Великому однажды придет Наполеон II, а остальная часть Европы примирится с неизбежностью окончательного превращения эпохи Бурбонов в достояние истории. Потому-то люди и ликовали столь бурно. „Народ искренне верил в скорый приход периода прочного мира. Идеи войны и захвата территории не занимали сознание людей и не казались реалистичными“, — писал шеф полиции Наполеона, генерал Савари, добавляя, что младенец представлялся всем гарантом политической стабильности.

Сам Наполеон тоже радовался, причем в значительной мере по тем же причинам. „Теперь начинается лучшая эпоха моего правления“, — воскликнул он».22

Показательная история, о которой не упоминает ни один из авторов обобщающих исследований, посвященных 1812 году: но именно она доказывает, что нет никакого смысла анализировать (с целью выявления причин войны) влияние экономических последствий Тильзитского мира — и вообще все события франко-русского союза 1807–1812 гг. Итак. Чиновник русского посольства в Вене Иоганн Маллия еще в октябре 1806 г. — июне 1807 г. по приказу отечественного министра иностранных дел организовал массовую закупку оружия в ряде городов Австрии. Правительство этой страны запретило вывозить оружие, т. к. официально после поражения под Аустерлицем сохраняла нейтралитет во время Четвертой антифранцузской коалиции. Можно было бы подумать, что после подписания Тильзитского мира царь Александр откажется от намерений по производству и вывозу оружия из Австрии (финансы в кризисе, война закончена) — но нет! Уже осенью 1807 году российский посол в Вене князь А.Б. Куракин (1752–1818) вступил в секретные переговоры с министром иностранных дел Австрии графом Иоганном Филиппом фон Штадионом (устар. — Стадион, Johann Philipp Karl Joseph Stadion, Graf von Warthausen: 1763–1824). В ходе данных переговоров Куракин активно доказывал, что это оружие России необходимо для новой войны — и чтобы «оказывать Австрии эффективную помощь в случае необходимости».23 То есть фактически речь шла о подготовке новой коалиционной войны против Наполеона. Повторяю: Тильзитский мир и союз был заключен буквально за несколько недель перед описываемыми переговорами! В этих фактах — лишь очередное проявление перманентной агрессивной мании Александра.

Сравним это с существующей документально заверенной фразой, сказанной Наполеоном своему министру полиции Анну Жану Мари Рене Савари, герцогу Ровиго (1774–1833) уже весной 1812 года: «Тот, кто освободил бы меня от этой войны, оказал бы мне большую услугу».24 Об этом не написал ни один из авторов обобщающих монографий по теме 1812 г., но старание Наполеона сохранить союз с Россией доходило до беспрецедентных вещей! К примеру, когда Александр непомерными тратами на вооружения обрушил финансы России, ее вексельный курс, Наполеон решил немедленно помочь недавнему и будущему врагу (вообще другому, причем огромному государству!). 14 января 1808 г. торговый консул России во Франции К.И. Лабенский сообщал канцлеру Н.П. Румянцеву, что Наполеон озабочен падением вексельного курса России на мировом рынке — и поручил министру внутренних дел найти способы его повысить. Вскоре после этого было решено закупить у России мачтовый лес, парусное полотно и канаты (напомню, что флот у Франции был весьма скромным — и в закупках таких масштабов совсем не нуждался) на 50–60 млн франков.25

Наполеон-человек не хотел верить в разрыв с Александром, но Наполеон-аналитик, гений, воистину обладал даром прорицания. Сохранился подлинник письма Наполеона, посланного Вюртембергскому монарху еще в апреле 1811 г. (когда, как мы чуть ниже увидим, к нему стали поступать лишь первые предупреждения от его генералов о том, что русские армии усилились на границах). В нем сообщается, что по донесениям разведки, дивизии русских из Финляндии и из Сибири двигаются к границе Герцогства Варшавского. Император сообщает, что он вынужден поднять 120 тысяч человек в этом (1811) году и планирует добавить к ним еще 120 тыс. чел. в следующем (для отражения атаки русских). И показательная фраза: «Я полагаю, что Россия объявит мне войну в 1812 г.».26 Так и произошло: весной 1812 года Российская империя объявит войну Франции.

Современный российский талантливый исследователь, крупнейший знаток русской периодики эпохи Александра I (составитель и комментатор четырехтомного сборника статей из журнала «Вестник Европы», касающихся эпохи правления Наполеона), И.А. Бордаченков, логично отмечает вехи эскалации конфликта: «По его (Наполеона — прим. мое, Е.П.) мнению, это должна была быть очередная страница в его противостоянии с Англией. Он не планировал ни захвата, ни порабощения России, не собирался ни уничтожать русский народ, ни уменьшать его веру, даже смена русского царя на кого-нибудь из клана Бонапартов не входила в его планы. Он собирался только лишить Александра I возможности вредить Франции… Он хотел так напугать русского царя, чтобы тот и думать забыл о возможности ударить в спину воюющей с Англией Империи. А затем, как уже было однажды, встретиться с ним где-нибудь на плоту посреди реки, обняться, проявить неслыханную милость, всё простить и дальше считать русских друзьями и соратниками в главной борьбе его жизни — борьбе против гегемонов океана».27 Далее И.А. Бордаченков описывает ситуацию благоденствия и удач империи Наполеона по состоянию на 1810 год, когда после победы над в очередной раз напавшей на него (в 1809 г.) Австрией: «Англичане, решившие под шумок этой войны захватить Голландию, были разбиты и бежали обратно на своей остров. В Испании дела принимали удачный оборот — повстанцы всюду терпели поражения… Французские войска снова вошли в Португалию и гнали англичан к морю».28

Но самым важным, по мнению этого исследователя, были реальные удачи в торговой блокаде Британии: «Это был страшный удар. Экономика Англии за год пришла в упадок. Сахар, кофе и прочие колониальные товары, приносившие раньше английским купцам баснословную прибыль, упали в цене настолько, что не окупали даже перевозку; знаменитые английские сукноделы закрывали свои мануфактуры и выгоняли рабочих на улицу, потому что все склады были забиты тканями. Целые флоты английских торговых кораблей, загруженные товарами, плавали по Балтийскому морю в надежде сбыть свой товар каким-нибудь контрабандистам, и многие из этих кораблей гибли в волнах бурной Балтики. Торговые и промышленные города Англии отправляли наследнику престола принцу Уэльскому слёзные мольбы о спасении их от разорения. …Казалось ещё немного, и Англия задохнётся под своими богатствами».29

Я должен заметить, что блокада также была тягостна и Франции, и германским государствам — но сам «проект» ведь был рассчитан ненадолго: он, безусловно, стоил подобного напряжения сил и уже подходил к успешному завершению! Итак, Наполеон был близок к тому, чтобы остановить морское пиратство Англии (противоречащее интересам всех европейских стран — в том числе России), но буквально в самый критический момент именно Россия спасла своего объективного противника, который еще долгие десятилетия будет воевать с Российской империей в Крыму и на турецких фронтах! Продолжу цитировать И.А. Бордаченкова: «В 1811 году на островах снова заговорили об опасности французского вторжения. По всем расчетам выходило, что французы будут готовы к высадке в следующем, 1812 году. Но… в начале 1811 года в Париж стали поступать тревожные сведения с востока. Русская армия собиралась на границах Великого герцогства Варшавского.

…Дворянская оппозиция формировалась вокруг императрицы-матери Марии Фёдоровны (которая, кстати, уже после поражения русских в Бородинском сражении сменит свои воинственные лозунги — и станет настаивать на заключении мира с Наполеоном — прим. мое, Е.П.) и великой княжны Екатерины Павловны, полностью разделявших мнение… о том, что мир с Бонапартом должен быть лишь краткой передышкой в борьбе с ним. …Не стоит сбрасывать со счетов и то, что после разгрома Пруссии в 1806–1807 гг. и аннексии северогерманских княжеств Францией в 1811 г. в Россию перебрались многие немецкие принцы, генералы и политики, получившие должности при дворе и в армии. …Совершенно естественно, что немецкие принцы и генералы служили России в надежде, что настанет время, когда они смогут вернуться на родину… под российскими знамёнами. И они хотели, чтобы этот момент настал как можно скорее.

…В 1811 году мало кто думал об обороне. Ситуация была довольно соблазнительной, чтобы начать войну молниеносным ударом, захватить территорию Великого герцогства Варшавского… Ближайшие французские части — обсервационный корпус маршала Даву — стояли на Эльбе, в 800 км от Варшавы.

…А войск было собрано много. Весной 1811 г. на западных границах России были сконцентрированы 17 дивизий из 27 числившихся в то время в российской армии».30

Об этом не любят упоминать отечественные авторы, но был и такой важный и длительный эпизод. Если бы Наполеон желал войны, то он молниеносно бы сразу перешел границу и напал на русскую армию, но император собирает германских монархов и князей в Дрездене, куда приезжает вместе с женой, императрицей Марией-Луизой, и тратит там почти две недели (с 17-го по 29-е мая) на приемы и светское общение! Все это нужно было, чтобы продемонстрировать Александру единство союзников Наполеона, что могло бы остановить агрессивные намерения русского царя. Но последний никогда не задумывался о потерях среди собственной армии и населения, он был полностью во власти своих амбиций и мании.

⇐ Предыдущая 99 100 101 102 103104105 106 107 108 Следующая ⇒