Примечания 7 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 12Следующая ⇒

слуга, положивший

к ногам хозяина

ту чашу краденую,

был тринадцатым

в его отряде, —

виновник распри

и злополучия

не доброй волей,

но покорный приказу,

корчась от страха,

он вел дружину

к тому подземелью,

к холму, что высился

близко от бурных

вод океана,

где кольца золота

тонко витые

хранил надменный

ревнитель, сторож

древнего клада,

в подземном логове, —

взять те сокровища

сумел бы смертный

лишь ценой непомерной!

Златодаритель,

на холм взошедши,

воссел, дабы слово

промолвить гаутам,

проститься с ними:

он сердцем предчуял

соседство смерти,

Судьбы грядущей,

уже готовой

старца приветить

и вместе с жизнью

изъять из тела

душу-сокровище. —

недолго будет

дух войнолюбый

томиться в плоти;

и молвил Беовульф,

потомок Эггтеова:

«Перевидал я

немало с молодости

сеч и усобиц —

и все помню!

Семь зим мне было,

когда державный[148]

меня от родителей

взял владыка:

казна и пища

мне шли от Хределя,

и воспитал меня

конунг, мой родич;

в его чертоге,

дитя чужое,

в глазах правителя

я был не хуже,

чем дети родные,

чем Хадкюн и Херебальд

и добрый мой Хигелак.

И так случилось,

что младшего брата

свалил брат Хадкюн

на ложе смерти

стрелой, сорвавшейся

с упругого лука

в игре, на охоте

без злого умысла, —

братогубительству

была причиной

стрела неверная,

поэтому Хредель

не мог по праву

воздать за сына

другому сыну —

без отомщения

остался Херебальд!

Так некий старец, [149]

увидевший кровного

чада тело

на дереве смерти

в удавке пляшущее,

горько сетует,

слагает строфы

об отпрыске юном,

в петле висящем

на радость воронам,

а сам он, старый,

не властен исправить

участь детища;

зовет он поутру

дитя ушедшее,

не чая дождаться

другого наследника

богатствам и дому,

коль скоро единственному

сыну выпал

злосчастный случай,

смертный жребий;

войдет ли рыдающий

в покои отрока

там запустенье,

гуляет ветер

в безрадостном зале, —

уснул наездник,

ратник в могиле! —

умолкли арфы,

и прежних пиршеств

не будет больше!

Выйдет ли скорбный,

один, стеная,

дом и усадьба

ему покажутся

чрезмерно обширными!

Вот так же и в сердце

владыки ведеров

таилось горе:

убит был Херебальд,

но вождь был невластен

за смерть возмездием

воздать убийце,

ведь и постылого

отец не в силах

сына подвергнуть

позорной казни!

Тогда он в душе своей

людские радости

отринул ради

света Господня:

селенья и земли

он, уходящий,

как должен владелец,

оставил детям.

И были битвы,

ходили шведы

войной на гаутов,

морскими походами,

с тех пор, как умер

державный Хредель,

и до поры, пока

сыны Онгентеова

войнолюбивые

не пожелали

мира на море,

но в дерзких набегах

с нами сходились

близ Хреоснаберга.

И многим известно,

как наше воинство

с ними сквиталось

за кроволития,

хотя победа

была добыта

ценой крови

вождя гаутского, —

настигла Хадкюна

в той схватке гибель.

Но, как я слышал,

убийца конунга

убит был наутро,

воздал за родича

родич Эовор,

встретив Онгентеова, —

шлем от удара

широко треснул,

пал наземь Скильвинг,

и меч не дрогнул

в руке гаутского

кровоотмстителя.

За все, что Хигелак

мне дал державный,

за все достояние,

дом и земли,

ему платил я

клинком, сверкавшим

в работе ратной:

ни витязей шведских,

ни датских всадников,

ни войска гепидского[150]

к себе на выручку

не призывал он,

казны не тратил

на слабых ратников, [151]

коль скоро я первым

вступал в сражения,

стяжая победы! —

и так да будет,

покуда жив я,

покуда мне верен

клинок испытанный,

не раз служивший

моей отваге

с тех пор, как Дагхревна[152]

убил я, и хугский

вождь не вернулся

к владельцу фризов

вместе с добычей,

с тем драгоценным

кольцом ошейным,

но пал на поле

знаменоситель,

дружинник храбрый,

сраженный не жалом, —

он так был стиснут

в моих объятьях,

что хрустнули кости.

И ныне да служат мне

меч и руки

в борьбе за сокровища! »

Слова последние,

клятву пред битвой

измолвил Беовульф:

«Немало я с молодости

сеч перевидел,

и ныне снова,

защитник народа,

ищу я встретиться

с жизнекрушителем,

свершу возмездье,

коль скоро выползет

червь из пещеры! »

Так он прощался

с ратью доспешной,

державный воин

с верной дружиной:

«Я без оружия,

без меча остролезвого

пошел бы на недруга,

когда бы ведал

иное средство,

убив заклятого,

обет исполнить,

как то было с Гренделем;

пламя опасно,

и, чтобы укрыться

от ядовитого огнедыхания,

нужны мне доспехи

и щит железный.

Не уступлю я

пламевержителю

в битве ни шагу!

и да свершится

суд справедливый

Судьбы-владычицы! —

не похвальба спасет,

но храбросердие

в борьбе с крылатым!

А вы дожидайтесь

вблизи кургана,

мужи доспешные

того, победного,

из двух соперников,

кто упасется

от раны смертельной;

не вам сражаться,

но я – единственный,

кому по силам

тягаться с гадом,

с поганым в битве

мериться мощью!

Возьму добычу,

богатства курганные,

либо гибель

в удел достанется

вашему конунгу! »

Встал щитоносец

в кольчуге, в шлеме,

воин гордый,

сил преисполненный

и добромужества,

путь свой направил

к серым утесам,

– трус отступил бы!

но вождь, победивший

во многих схватках,

где рати враждебные

сшибались с грохотом,

шел, и вскоре

увидел в скалах

жерло, откуда

потоком жарким

огонь изливался,

путь преграждая

в недра кургана:

никто не смог бы

пройти невредимым

в глубь подземелья,

проникнуть в пещеру

сквозь раскаленное

дыханье змея.

Тогда разъярился

вождь ведеров:

вопль неистовый

из горла вырвался,

гневное слово

громом грянуло

среди утесов;

и распалился

ревнитель клада,

заслышав клич, —

не мольбу о мире,

но вызов на битву.

Сперва из пещеры

дыханье смрадное

червя курганного

взметнулось дымом —

скалы дрогнули.

Гаут державный,

щитом прикрывшись,

пред каменным устьем

стоял, покуда

гад, извиваясь,

полз в потемках

к месту схватки;

и меч двуострый,

наследье древних,

сиял, подъятый,

в руках у конунга;

и оба сердца

равно кипели

и страхом и ненавистью.

Держа наготове

свой щит спасительный,

стоял незыблемо

войсководитель

в наряде ратном,

а змей тем временем,

свиваясь в кольца,

лез из пещеры

судьбе навстречу.

Казалось ратнику,

что щит, защитник

души и тела,

не так надежен,

как то хотелось бы

герою, коль скоро

впервые в жизни

Судьба не хранит его

в единоборстве, [153]

в победной битве.

Тогда на недруга

воитель гаутский

мечом обрушился,

искуснокованым

наследьем конунгов,

но вкось по кости

скользнуло железо,

клинок по черепу,

не так, как нацелился

высокородный;

удар неловкий

лишь раззадорил

холмозащитника:

он пыхнул пламенем —

далеко хлынул

пар ядовитый.

Правитель ведеров

не мог похвастаться

удачей в стычке:

не лучшим образом

ему служило

лезвие славное. [154]

Нелегкую долю

избрал достойнейший

сын Эггтеова,

решившийся биться

с драконом насмерть, —

и суждено ему

в край далекий

уйти, покинув

юдоль земную,

как и всякому смертному!

И снова, не медля,

сошлись противники;

но страж подземелья,

приободрившись,

приподнял голову,

и стал, полыхая

дыханьем смрадным,

огневержитель

теснить героя;

и не нашлось

под рукой у конунга,

как должно в сражении,

благородного воинства[155] —

но в дальнюю рощу

спаслась дружина,

рать укрылась.

Из них лишь единый

смутился в сердце —

ибо изменником

стать не может

муж доброчестный!

То Виглаф был, [156]

сородич Эльвхера,

сын Веохстана,

щитоноситель,

любимец Скильвингов.

Увидев на конунге

одежды битвы,

объятые пламенем,

он вспомнил, какими

его приветил

дарами владыка,

вернувший Вагмундингам

наследные земли

и власть над племенем

его родителю.

И поднял Виглаф

щит желто-липовый

и меч, наследье

потомка Охтхере,

скитальца Эанмунда,

который был в битве

убит, бездомный,

в сраженье с Веохстаном,

взявшим в добычу

это оружие:

нагрудник кольчатый,

шлем железный

и меч отменный,

подарок Онелы,

издревнее лезвие, —

одежды битвы,

орудие сечи,

наряд воителя

(однако Онела

за смерть племянника

не мстил убийце[157]);

тот меч хранился

и щит и кольчуга

у Веохстана,

покуда не вырос

ему преемник,

дабы продолжить

славу отцовскую

среди гаутов, —

оставил старец,

покинув землю,

наследство сыну.

И вот впервые

воина юного

призвал державный

делить с дружиной

удары битвы:

был духом он крепок,

а меч наследный

остро наточен, —

и скоро на деле

дракон изведал

его могучесть!

Промолвил Виглаф

печальносердый,

уча соратников

дружинному долгу: [158]

«То время я помню,

когда в застолье

над чашей меда

клялись мы честью

служить исправно

кольцедробителю,

нас одарившему

одеждой битвы,

мечами, кольчугами,

коли случится

нужда в подмоге!

Из многих воителей

себе в попутчики

избрал он лучших,

сильнейших героев —

копьеметателей,

храбрейших кольчужников,

сочтя нас достойными

дела смелого,

хоть и замыслил

вождь дружинный

сам, в одиночку,

народоправитель,

свершить возмездие,

ибо не раз он

снискивал подвигами

славу всеземную!

Но так случилось,

что ныне нуждается

вождь в отваге

своих сподвижников,

в силе воинства! —

так не пора ли

и нам изведать

огненной пагубы!

Бог свидетель,

уж лучше мне в пламени

навеки сгинуть,

владыку спасая,

чем ждать в укрытье!

Бесчестно было бы

нам, щитоносцам,

вспять обратиться,

не испытавши

врага железом,

не встав на сторону

правителя ведеров!

Не должным образом

вождю мы платим

за прежние милости,

коль скоро конунг,

покинутый гаутами,

гибнет в битве!

Да будет щит мой

и меч в сражении

ему подспорьем! »

Туда поспешил он

сквозь чад ядовитый

к вождю на помощь

и так воскликнул: [159]

«Бейся, о Беовульф,

рубись без страха,

как ты поклялся

в дни твоей молодости!

Да не померкнет

до смерти слава

и честь державная!

Ты, вождь всезнатный,

несокрушимый,

за жизнь сражайся

что силы достанет!

Я встану рядом! »

Тогда, услышав

тот клич героя,

огневержитель,

кипящий яростью,

дохнул – и пламя

окутало воинов,

мужей доспешных:

ни сбруя кольчатая,

ни щит копьеносца

не защитили,

и сгинул бы юный,

сгорел бы витязь, —

но родича родич

державный, ратника,

чей щит обуглился,

укрыл железной

доской от пламени, [160]

и, вспомнив о славе,

нацелил конунг

дракону в голову

удар сокрушительный.

Ярость умножила

силы мужа! —

но преломился

каленый Нэглинг, [161]

меч Беовульфа,

старинное лезвие:

была воителю

дана такая

мощь, что в сечах

ему и лучший меч

был несподручен,

и, как я слышал,

в руках ратоборца

любое лезвие,

железо остреное,

от мощных ударов

крошилось в сражении!

Тут, с третьего раза,

метнувшись на недруга,

червь огнедышащий,

бич смертных,

поверг на землю

вождя державного —

клыки драконьи

вонзились острые,

ядоточащие

воителю в горло,

и кровь потоком

на грудь излилась!

Тогда, я слышал,

к нему на выручку

поспел дружинник:

он, знатный родом,

известный мужеством,

силой и ловкостью,

в руке опаленной

клинок сжимая,

уцепил не в голову

гаду, но ниже

вонзил оружие,

ужалил в горло

змея зломерзкого —

вошло железо

в плоть огненосную,

сникло пламя,

дыханье драконье;

и тут же конунг, [162]

едва очнувшись,

свой нож широкий,

владыка ведеров,

из ножен выхватил

и острым жалом

вспорол утробу

огневержителя, —

сдохло чудище.

Так рано поутру

два ратника-родича

убили змея, —

да будут примером

они для воинов! —

но стал последним

тот бой победный,

работа ратная,

в жизни конунга:

набухли раны,

следы драконьих

клыков на шее,

горя, смердели,

и грудь покрылась

глубокими язвами —

яд змеиный

въедался в тело.

Вождь мудромыслый

под серыми скалами

сел на камень

вблизи кургана,

напротив жерла,

устья пещеры,

своды которой

на вековечных

столпах покоились.

Лицо владыки

и грудь водою

дружинник добрый

омыл из пригоршней

от крови, пролитой

героем в битве,

и снял с воителя

бремя шлема.

Промолвил Беовульф,

превозмогающий

смертную муку

(ему осталось,

он чуял, мало

земного счастья;

силы иссякли;

пришли к пределу

дни его жизни,

и смерть приблизилась):

«Имей я сына,

ему я мог бы

оставить наследье,

мое оружие,

наряд мой ратный,

тому, кто был бы

моим преемником!

Я пять десятков зим —

хранил державу,

и не единый

из сопредельных

племеводителей

не смел потревожить

меня дружиной,

грозить мне набегом!

Я мирно властил

и ждал урочного

срока и жребия:

не жаждал распрей

и лживыми клятвами

не осквернялся,

чему сегодня,

смертельно раненный,

я радуюсь в сердце,

ибо Создатель

не попрекнет меня

убийством родичей, —

так пусть же изыдет

душа из тела!

Спеши, о мой Виглаф,

сойди под землю,

в тайник курганный

под серыми скалами

(дракон, лишенный

своих сокровищ,

лежит, недвижный,

сраженный в сердце);

и я, увидев

казну издревнюю, [163]

насытив зренье

игрой самоцветов

и блеском золота,

возлягу рядом

и без печали

жизнь покину

и власть земную».

Немедля, – так слышал я, —

по слову конунга,

по воле правителя,

в бою израненного,

сын Веохстана

сошел в пещеру,

воин в кольчуге,

в рубахе сетчатой;

там, добродоблестный,

гордясь добычей,

увидел множество

колец, камений,

груды золота

и самоцветов,

сосуды дивные,

древние вещи,

вдоль стен стоявшие

в жилище змея,

чудные чаши

(канули в вечность

их обладатели! ),

и шлемы ржавые

времен прошедших,

кольчуги траченные,

и уборы истлевшие

(таким богатством,

в земле сокрытым,

такой добычей

мог бы гордиться

любой из смертных! );

и там же знамя,

стяг златотканый

на крепком древке

над россыпью золота

солнцегорящий.

искусно шитый

сиял, озаряя

чертог обширный,

сокровищ вместилище,

жилище змея,

который сгинул,

мечом пораженный.

Тогда, – так я слышал, —

сложил дружинник

богатство курганное,

казну гигантов

в мешок, в кольчугу,

сосуды, чаши.

сколь мог осилить,

и взял слепящий

стяг светозарный,

поскольку Беовульф

ножом двуострым,

драконоборец,

сразил дозорного,

издревле стерегшего

холм сокровищный,

пламевержителя,

во тьме полыхавшего

дыханием пагубным

над тем курганом. —

чудище сгинуло.

Вышел воин

с кладью бесценной

из подземелья,

страхом терзаемый,

тревогой в сердце:

застать успеет ли

в живых владыку,

правителя ведеров,

без сил лежавшего

вблизи пещеры.

Золотоноша

нашел воителя,

истекшего кровью,

вождя всезнатного,

почти что при смерти;

он долго витязя

кропил водою,

покуда слово

из сердца воина

на волю не вырвалось;

и молвил Беовульф,

скорбный старец,

глядя на золото:

«Владыке Вселенной

хвала! – я вижу

эти сокровища

и славлю Господа,

Небоправителя,

в день мой последний

мне ниспославшего

победу в битве,

а эту добычу —

народу нашему!

В обмен на богатства

жизнь положил я —

теперь державу

сами храните! —

мой срок истекает!

Повелеваю

вам, ратоборцы,

мой прах и пепел

укрыть в кургане,

в холме высоком,

близ моря насыпанном

на Мысе Китовом, [164]

дабы отныне

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒