Anterograde Tomorrow 5 страница

Их колени соприкоснулись. Кенсу не отодвинулся, " Я тебе... нравлюсь? "

" Нравишься, " эхом отозвался парень, и он снова рассмеялся, когда сказал, " Нет, я только хотел быть во всех твоих завтра. Я хочу, чтобы ты помнил меня. "

Кенсу знал правду, и он был уверен, что Чонин тоже ее знал. Желания были лишь желаниями, а молитвы были лишь молитвами. Пролетающий мимо окон город может и сиял Рождеством и теплотой Нового года, но это не меняло того факта, что слишком много – это слишком много. Некоторые вещи просто невозможны.

" Я хочу сказать, что ты не должен помнить меня. Я не живу иллюзиями. По правде, ты можешь просто высадить меня возле госпиталя и... просто... я просто хотел увидеть тебя один последний раз, и я так и сделал... Мне правда очень жаль, что побеспокоил тебя, " Чонин засмеялся, и каждый раз, когда он смеялся, Кенсу казалось, что это больше было похоже на слезы, " Ты наверное думаешь, что я псих и тому подобное, взял и так случайно возник у тебя перед дверью. "

" Я не думаю, что ты псих, " вмешался Кенсу, и напряжение немножко исчезло, когда он выдавил усмешку, " Я думаю, что ты придурок, взял и сбежал из госпиталя в таком виде, когда на улице идет снег. "

Машина остановилась. Прошло несколько мгновений до того, как они осознали, что они уже стояли около входа, и что пришло время для Кенсу уйти, а для Чонина остаться. В их последние секунды, они изображали вежливые улыбки и неловкие кивки, словно они только что встретились в первый раз, и что красные глаза Чонина ничего не значили.

" Так, " сказал Чонин, и он не то, чтобы дрожал под курткой Кенсу на своих плечах, но все равно трясся, " Я, только, у меня одна последняя просьба. "

" Да? "

" Ты можешь назвать меня по имени? Один последний раз. "

Кенсу откашлялся и попробовал воспроизвести слоги, но, каким-то образом, они застревали на стенках его горла, даже когда он открывал рот. Ничего не выходило наружу. Как только он протянул пальцы, чтобы дотронуться до своей шеи, он понял, что он дрожал, и что что-то было с ним не так. Мир для него рушился в замедленном действии, а его сердце болело очень, очень сильно.

" Чон... " Кенсу проглотил прочь сомнение и сфокусировался на чистых слогах, " Чонин. "

" Спасибо. Спасибо тебе, " И второе спасибо было произнесено мягко, почти так, словно оно имело предназначение для более важных вещей. Может, что-то вроде, " Спасибо что встретил меня, нашел меня, откопал меня из мусора осколков. Спасибо, что подарил мне жизнь, слезы, мечты, бесконечные ряды желтых записок, освещающих мою комнату, когда гобелен скрывает солнце. Спасибо, что показал мне, как ярко могут гореть светлячки. "

Но Кенсу не слышал ничего этого. Все, что он слышал, был рассвет Сеула, свист бриза и тяжелая одышка Чонина.

" Не за что, " сухо ответил он. Сегодняшний день выдался холодным. Чонин не дрожал, когда вылез из машины, захлопнул дверь и оглянулся.

Опустив окно, Кенсу не понимал, почему он чувствовал себя так, будто бы весь его мир рушился. Снаружи, с ветром, точившим его кости и пробегавшим по его волосам, Чонин коротко улыбнулся. Кенсу кивнул. Несколько клочков снега упали с неба, и исчезли.

" Ну. "

" Ладно. "

Они отказались от слов, ведь они оба понимали, что слова нелепы. Слова были похожи на маленькие кометы, которые рисовали за их спинами господство слез и сомнений. Они не могли позволить себе слова. Никаких слез, или комет, или колебаний в этом обмене между незнакомцем и воспоминанием, только лишь проблески снега. Кенсу неловко протянул руку через окно машины. Чонин пожал ее, смеясь чему-то веселому, чего Кенсу не мог понять, и потом он развернулся и ушел. Чересчур худые ноги, чересчур согнутая спина, голова жалобно держалась слишком высоко, несмотря на его трясущиеся пальцы.

Кенсу повернулся к водителю с улыбкой, которая была на два оттенка ярче, чем нужно, " Отвезите меня обратно, пожалуйста. "

Он старался притворяться, что все это было естественно, потому что так оно и было. В конце концов, он не знал этого Чонина. Он не понимал значения завтрашних или вчерашних дней, да и к тому же, он уже опаздывал на работу. С глубоким вдохом хрустящей зимы, Кенсу внушал сам себе, что ему совершенно не хотелось бежать, что не было никаких слез, грозившихся вырваться из его глаз, совсем никаких слез, размывавших его зрение, но даже не смотря на это—

Они текли, в любом случае, одна за другой, как это делал и Чонин. Кенсу закричал так сильно, что не смог распознать свой собственный голос.

Кенсу, стоя в конце больничной палаты, собирал воедино обрывки слов врачей. Что-то о недостаточности кислородных процедур, об антибиотиках и об отказе печени, о том, что может стоит держать его в ОИТ, но наврятли это что-то изменит, в конце концов, можно сбить температуру в ледяной ванне, но его легкие не выдержат. Он не понимал этих больших слов, многосложный симбикорт или теофлин или кортикостероиды, но он понимал тиканье секундной стрелки, между строк, между непрерывными сигналами мониторов, между бессмысленными извинениями о том, что, " больше мы ничего не можем сделать. "

" Я не хочу умирать, " сказал Чонин, приглушенный кислородной маской. Кенсу сидел на стуле возле его кровати и изучал пластиковые вены, которые расширялись на его щиколотках. Каким-то образом, он выглядел таким крохотным, таким целиком и полностью состоящим из истощенных углов.

" Ты не умрешь. Они сказали, что ты будешь в порядке. "

" Обманщик, " Чонин засмеялся, отворачивая голову, и в этот момент Кенсу понял, что он не совсем смеялся. Что он плакал. " Через три недели на этом месте уже будет другой человек. Через четыре, самое большее. У меня пневмония. Помимо фиброза, у меня еще и ебаная пневмония. "

" С тобой все будет хорошо, " настаивал Кенсу, хотя Чонин ошибался насчет трех недель, потому что, на самом деле, ему оставалось около двух. " Все с тобой в порядке. "

" Нет, " Чонин закрыл глаза. Кенсу не знал, что еще сделать, и он встал и прижал свои пальцы к груди Чонина.

Чонин резко вздрогнул, " Что ты делаешь? "

" Пишу богу записку. Я должен. Он не может забрать эти легкие. Они нужны тебе, " решил Кенсу, притягивая Чонина ближе, чтобы продолжать выводить линии на его теле, " Они правда нужны тебе. "

Повисла тишина, повисла, и больше не нарушалась никогда. Бормотание Чонина было лишь призрачным звуком, заглушаемым гулом кондиционера.

" Когда я первый раз услышал о том, что умру, я подумал—наконец-то, спасибо—но теперь, теперь я просто—я просто хочу еще одну минуту, еще одну миллисекунду—я хочу больше времени, с тобой, хен... Я еще не любил тебя, я не закончил... " и его глаза закрылись до того, как у Кенсу появился шанс схватить его руку и сказать ему о том, что у них еще достаточно времени. Что нет никакой спешки, что все будет хорошо, потому что он пойдет домой и запишет все это на бумагу—Ким Чонин, западное крыло, комната двадцать два, Сеульский Госпиталь, возьми такси к южному входу, мы еще не закончили—таким образом, он сможет вернуться завтра, и послезавтра, и после-послезавтра...

" Мм, мы можем попробовать вытатуировать мое имя... на твоем лице, " сказал Чонин, глубоко затягиваясь кислородом через трубку во рту. Медсестра разрешила ему сесть в инвалидное кресло до этого, и она сказала, что его состояние стало намного лучше, и ему не помешало бы выбраться из его палаты. Попробуй прогуляться по коридорам, сказала она. И вот они здесь, две небольшие фигуры, завернутые в большие куски шерсти и кашемира, вдыхающие сжатый воздух бесконечных коридоров. Равномерный стук каблука Кенсу звучал утешающе, почти как свидетельство о реальности их существования: они все еще были вместе, вдвоем; они выиграли еще один день.

" Я же не могу видеть свое лицо. "

" На моем тоже не пойдет. Я бы выглядел... жутко, со своим собственным именем на моем... лице, " Чонин хихикнул, глотая воздух и отмахиваясь от обеспокоенной руки Кенсу, " Я хочу сказать, что пресса и так уже думает... что я самовлюбленный человек. Только представь... если они узнают о чертовой... татуировке—ха. "

Они ничего не говорили, просто наблюдая за другими пациентами, которые проходили мимо. Это было в своем роде желанное спокойствие, которого они больше не боялись, хотя, в конце концов, Чонин не выдержал снова, " Ты пойдешь в... бар сегодня вечером? "

Кенсу пожал плечами, " Может не сегодня. "

" Ты сказал... то же самое... вчера, " Чонин улыбнулся, с немного меланхоличным взглядом под случайным гудением кислородного баллона, " Завтра, сходи в бар. Ты... должен петь. Это то... что ты делаешь. Поешь. Живешь жизнью. "

" Я живу ее с тобой, " возразил Кенсу, " Я могу спеть прямо сейчас. "

" Нет, не делай из меня идиота—"

Но Кенсу запел, мелодии растекались тонкой и полупрозрачной глазурью, несмотря на удушающую атмосферу, разрушая нахмуренность и насмешки Чонина раз за разом. Неуверенно, пальцы Чонина начали постукивать по подлокотнику инвалидного кресла.

Не потребовалось много времени для того, чтобы он понял, что Чонин не просто настукивал ритм, а то, что его пальцы танцевали нечто магическое в этом холоде. Кенсу встал перед ним на колени, приблизив лицо к лицу, и глаза к глазам, все в идеальной синхронизации, и кончики пальцев Чонина быстро пронеслись по его костяшкам. Невесомо и легко. " Арабеск, " прошептал он, слова вились, словно белый туман над пластиком. Его рука сделала маленький прыжок. " Гранд жете, " и вихрь на запястье, кружащиеся ногти выдавили смех из ладони Кенсу, " фуэте ан турнар, " по краю его ладони и по обратной стороне, " а это сисон, один, и два, и—, " они оба мигом перестали дышать, когда его пальцы пересеклись с запястьем Кенсу и выше, с его рукой, предплечьем, плечом, ключицами, шеей, нижней губой, и резко остановились.

Они оба улыбались, и Кенсу прижался губами к пальцам Чонина, легко примыкая к холодному, сокращающемуся телу. Чонин покраснел слишком ярко по сравнению с белым фоном больничной одежды. Кенсу показалось, что, возможно, он светился, и может это было немного похоже на светлячка.

Со временем их песня закончилась, и медсестра позвала Чонина обратно в его палату, так как неотфильтрованный воздух был вреден для его легких. Все было вредно для его легких.

" Спокойной ночи, хен, " Чонин дышал, когда ему вводили его суточную дозу морфина. Его глаза начинали смыкаться, и Кенсу знал, что он хватался за секунды, когда сказал, " Я люблю тебя. "

" Нет, Чонин. Скажи мне, что увидишь меня завтра. "

" Хен, я может не смогу... "

" Просто. Скажи. Мне. Что ты, " и голос Кенсу начал слишком внезапно спотыкаться, слова и мысли разрушались в один момент. Он вспомнил, как пальцы Чонина так умело танцевали на его руке, так естественно, словно они были рождены с единственной целью лишь несколько минут назад, и от этого всего появлялось некое сюрреалистическое чувство к этому Чонину, который лежал, этеризованный, под покрывалами флуоресцентного освещения, этот Чонин, который, скорее всего, больше никогда не будет танцевать. "... завтра. Завтра... "

Чонин положил свою руку на шею Кенсу, притянул его чуть ближе, размазывая слезы Кенсу большим пальцем, " Хорошо. Увидимся... "

Жидкие потоки, протекавшие в его пластиковых венах, унесли его до того, как он произнес последнее слово.

Вчерашних дней больше не было, и, постепенно, не осталось и сегодняшних, их ожидало только лишь завтра. У них заканчивалось время. Тени становились слишком длинными, свет мерцал слишком медленно, песня монитора постоянно находилась на грани фуги. Из-под хмурого взгляда Чонина постоянно вырывалось хихиканье, медленно переходящее в хриплый смех. Слишком громко. Слишком торопливо. Он смеялся так, словно он боялся, что ему не представится шанс смеяться когда-либо еще. Словно он боялся, что свет погаснет, если он не поспеет за своим образом. Поэтому Кенсу обхватил своей рукой вокруг талии Чонина, когда никто не видел, и прижался своим лбом к его. Он сказал Чонину, что все хорошо. Что он не должен смеяться так старательно. Что он понимает все, чем бы это ни было.

" Мои дни сочтены... Как думаешь, сколько еще осталось? " размышлял однажды Чонин, созерцая мысль, пока медсестра засовывала гигантскую металлическую трубу в его спину. Он глубоко затянулся кислородом и задержал дыхание, пока кровь и жидкость стекала в пластиковый контейнер.

" Я не знаю, " тихо ответил Кенсу.

" В последнее время, я начинаю... молиться... дотяну ли я до зимы... сможем ли мы приготовить кимчи вместе... "

" Ты хочешь кимчи? "

" А потом я захочу большего... Смогу ли я... поцеловать тебя под белой омелой. И... дотяну ли я... до Нового года, потому что я хочу, я хочу съесть... рисовые пирожные, с тобой. А ты... протянешь ли ты до нашего дня рождения... я хочу увидеть... родинку на твоем хрящике... когда я наклонюсь, к тебе, чтобы... прошептать тебе на ухо... показать тебе... настоящих... светлячков... "

" Чонин, прекрати, мы все успеем. Мы уже дождались белой омелы, сегодня, " настаивал Кенсу, показывая на коробки в неоновой упаковке в другом конце палаты, " У нас Рождество. Если мы дождались Рождества, то сможем дождаться и Нового года, тоже, и наших дней рождений, и я могу показать тебе свою родинку прямо сейчас, если ты—"

" И этого всегда будет мало, потому что... чем больше я получаю... тебя... тем больше я... понимаю, что мне не хватает... еще так много тебя... нас... "

" Мы отпразднуем это вместе, " вмешался Кенсу, " Мы все отпразднуем вместе, хорошо? Хорошо? Только, не плачь, Чонин—"

" Ты тот, кто... плачет, хен. "

" Заткнись. "

" Я не хочу умирать, хен, " Чонин сухо усмехнулся, жидкие капли текли по лицу около его глаз. Кенсу не знал, были ли это слезы, которые капали на него, или это были слезы, которые капали из него.

Он больше не мог разговаривать, главная медсестра объясняла торопливым шепотом, словно это была какая-то страшная тайна, его легкие не обеспечивали достаточное количество кислорода, и было бы лучше не волновать его. Но для Кенсу это на самом деле не имело никакого значения, потому что ему не надо было слышать голос Чонина. Ему не надо было и прикасаться к нему, тоже, или видеть его. Ему просто надо было находиться с ним рядом. Знать, что Чонин дышит, все еще, что Чонин может его слышать, когда он поет для него, что его губы способны слегка подрагивать при каждой нелепой шутке Кенсу.

Кенсу на самом-то деле не очень понимал, откуда он знал этого парня, или почему его коленки автоматически подкашивались, когда он видел номер палаты этого незнакомца. Опять же, он не понимал многих вещей. И судя по количеству вопросов, которые Чонин выцарапывал на маленьких желтых клейких бумажках, Чонин тоже этого не понимал.

" Однажды ты посмотришь на соседний балкон, и ты не увидишь кретина, затягивающегося сигаретами. Будешь ли ты грустить в такие дни? "

Кенсу оторвал взгляд от записки, неохотно моргая, " Мне уже грустно. Я скучаю по тебе на том балконе, " и ему удалось распознать шок на лице Чонина.

" Как ты узнал, что это был я? " написал Чонин, так быстро, что его почерк стал неразборчивым, но Кенсу знал, что он спросил, потому что он сам задал себе тот же самый вопрос.

" Это было просто чувство, " Кенсу улыбнулся, и он был счастлив, что что-то наконец всплыло в его памяти. Может, у них еще осталась надежда. Может, завтра Чонин обретет свои легкие, а Кенсу свою память, и на следующий день они смогут говорить о том, что они делали завтра. О глупых записках, о дрожащих руках, о зеркальных глазах.

Этим вечером он возвращался домой с именем Чонина на губах. Повторяя его, словно молитву, снова, и снова, и снова, пока оно не стало таким же естественным, как и дыхание, он забрал его с собой в сон, миллион раз молил бога, чтобы он, пожалуйста, позволил ему сохранить хотя бы это имя. Пожалуйста, хотя бы позволь ему быть с Чонином, позволь ему вырваться из этих снов, не забирая Чонина прочь. Ему не нужно было ничего знать, ни их прошлого, ни будущего, ни их добродетелей и пороков. Все, что он хотел, было имя. Любая маленькая частичка Ким Чонина.

Когда Кенсу проснулся, он обнаружил целый набор смятых записок в своих карманах, исписанных карандашом и ручкой едва читабельным почерком. Они были написаны натренированной, хоть и дрожащей, рукой, с завивающимися и едва удерживающимися линиями. Он разгладил первую записку на своей ладони, аккуратно разглаживая помятые уголки.

" Как ты думаешь, бог существует? "

" Если бог есть, как думаешь, он бы дал мне еще немного времени? Необязательно много. Одну лишнюю неделю, или даже день. Все что угодно. Пусть даже час. Секунду. Я хочу побольше времени. Я просто хочу побольше времени. "

" Ты плачешь. "

" Мне следовало бросить курить раньше, да? "

" Перестань быть таким смелым, хен. "

Последняя записка была зеленой и, с помятыми краями, загнутыми и пожелтевшими уголками, явно старше, чем остальные записки. Почерк был более целеустремленным, выдавленным с такой силой, что слова просто впечатались в бумагу. Однако, он все равно смог его распознать: " Меня зовут Чонин. Я писатель, который живет по соседству. Увидимся завтра, хен. Не забудь! "

Иногда Кенсу смотрел на Чонина в больничной койке, и не понимал, смотрит ли он на отражение или на оригинал. Было похоже, что время износило его снаружи, превратило его в нечто прозрачное, оставив от него лишь тень. Кенсу хотел поговорить с ним, но медсестра сказала, что наврятли Чонин сможет, поэтому ему ничего не оставалось, кроме как смотреть на “Чонин”, которое было небрежно выцарапано на тыльной стороне его ладони, и сопоставлять это с табличкой “Ким Чонин”, которая висела на краю его койки.

Секунды преломлялись в калейдоскоп душ над простынями, и Кенсу считал их одну за другой, как Чонин пошевельнулся. Слабый, свистящий стон нарушил тишину между ними, когда он поднял руку, которую Кенсу тут же сжал обеими ладонями.

Первые бормотания Чонина почти не отличались от гудения воздуха, который вырывался из его пластиковой маски, но он повторял с кропотливым стремлением, пока Кенсу не разобрал, " Ты будешь здесь завтра? "

" Почему ты спрашиваешь? "

" Будь здесь, завтра, тринадцатое, " сказал парень, усиленно выдавливая каждый слог с глубокими глотками воздуха, " Наш день рождения... завт... в среднем... двенадцатое... четырнадцатое... тринадцатое... "

Кенсу кивнул. Чонин подмигнул. Все заканчивалось слишком просто, но они держались вместе, цепляясь за тонкую нить надежды. Кенсу не пошел домой этим вечером. Он молил медсестер позволить ему остаться на ночь, и, каким-то чудом, они смягчились, хоть они и сказали ему вести себя тихо, потому что Чонину нужен был отдых. Потому что жизнь Чонина и правда держалась на тонком волоске надежды.

Он пытался не спать всю ночь, чтобы суметь посмотреть Чонину в глаза завтра утром и быть первым, кто ему скажет, " С днем рождения, Ким Чонин и До Кенсу, " не заглядывая ни в какие записки. Завтра он должен спасти Чонина. Он обязан его спасти. Запомнить его.

Солнечный свет пробрался в сон Кенсу, добавив в него нечто прохладное и соленое, нечто схожее с чувством утопающих ступней в песке на мягком перешейке между океаном и пляжем. Он повернулся, и образ мокрого песка постепенно стал принимать форму холодного одеяла.

Когда он открыл глаза, коктейль из синих оттенков и крыльев чаек резко сменился на хрупкую зеленую линию, прыгающую на черном экране, маленькое окошко в конце узкого больничного коридора, и пластиковые плиты на полу. Пластиковое все. Это не его комната, и он понятия не имел, как он мог проснуться возле незнакомца. На его руке были написаны слова, небрежно, потерто " запомни Чонина; наш день рождения завтра (13-ое января 2014). "

Кенсу поднялся и выпрямился, с трещащей спиной и затекшей шеей от неудобного положения на койке в течение всей ночи, и в этот момент он заметил, что незнакомец на койке смотрел на него, блеск улыбки задержался на его нечетких чертах лица.

" Привет? " Кенсу моргнул. Незнакомец не ответил, хотя, может быть, краешек его глаза дрогнул. Может, его большой палец дернулся. Кенсу посмотрел на табличку на краю койки. Ким Чонин.

Некий тревожный поток воздуха потоком входил и выходил из странного металлического аппарата возле койки. Кенсу проследил взглядом за пластиковой трубой, которая тянулась из этого аппарата в нос Ким Чонина. Он хотел задать вопрос, возможно о странном сообщении на его руке, как что-то внезапно его осенило, и он сказал, " С днем рождения, нас. "

Незнакомец по имени Ким Чонин, казалось, сделал еще один острый вдох. Его рука дрожала в ладонях Кенсу, и постепенно, он погрузился обратно в сон.

Кенсу почти начало казаться, что все это было естественно, что незнакомец, скорее всего, просто устал, но непрерывный звуковой сигнал монитора с зелеными линиями остановился, и какая-то сирена раздалась громко и шумно, и множество врачей и медсестер прибежали в палату, и оттащили его прочь, слишком далеко, когда они пытались разбудить незнакомца. И он понял, что это неправильно. Все это неправильно. Неправильно.

" Ким Чонин, время смерти девять двадцать семь, тринадцатое января, год две тысячи четырнадцатый. Понедельник. " Неправильно.

Как только Кенсу выбрался из госпиталя, слезы ударили его в лицо, застали его в расплох и разбили все его тело на тысячи необратимых осколков. Он не имел ни малейшего понятия, почему мир, казалось, заканчивался в такой прекрасный январский день, или почему он рыдал посреди улицы так, словно завтра не наступит никогда. Почему имя на его ладони жгло сильнее, чем любое прощание.

Это было раннее пятничное утро, вторая неделя июля, время, когда мир существует в неясном свете ламп, пьяных воплях, и редких отголосках смеха. В это время они были только вдвоем в лифте.

Только что вернувшись из бара, Кенсу пытался не обращать внимания на коктейль из металлического дыма и сильного запаха алкоголя, который въелся в его волосы. Недавние звуки саксофона вились вокруг его пальцев, а под кожей пробегал ритм танго, но ничто из этого не отвлекало его. Однако сегодня он чувствовал себя ужасно опустошенным, словно кто-то разорвал его, пока он спал, украл что-то из самых его глубин, и снова cшил его обратно.

Незнакомец, с незажженной сигаретой в зубах, повернулся первым. От слабого света лифта он казался уставшим, и худым, и в целом он выглядел ужасно. Кенсу задумался, с ритмом танго, бегущим по его венам, на самом ли деле кожа этого человека была такой пластиковой, какой сейчас казалась.

" Тебя зовут До Кенсу? " Спросил незнакомец, повернувшись как раз в тот момент, когда лифт открылся.

" Да, " ответил Кенсу, неуверенно выходя вслед за ним, " Мы встречались раньше? "

" Нет, не совсем, " незнакомец улыбнулся, протягивая руку, " Меня зовут О Сехун. Я был редактором Ким Чонина. "

Что-то дрогнуло внутри Кенсу, но незаметно. " Мне очень приятно. "

" Я слегка занят, поэтому буду краток, " сказал Сехун, вытаскивая что-то большое из своего портфеля и передавая это Кенсу. Это тетрадь, заметил Кенсу, старая, потрепанная и помятая от частого использования, повсюду смазанная жидкими чернилами и графитом, " Это последний роман Ким Чонина. Написан вручную и все такое. Для тебя. "

В конце концов, Сехун исчез в коридорах, а Кенсу, сидя на балконе, смотрел, как луна светила на тетрадь, которая лежала у него на коленках. Он перелистнул к последней странице по прихоти, просто чтобы посмотреть, грустный ли конец у этого романа, потому что ему не нравились грустные концовки.

" Меня зовут Чонин. Я писатель, который живет по соседству. Увидимся завтра, хен. Не забудь! "

⇐ Предыдущая 1 2 3 45