Валиуллин Ринат Где валяются поцелуи 5 страница

— С открытым верхом? — отпустил я ее руку на свободу.

— Боюсь передозировки.

— Не бойся. Вот влюбленные же не боятся, что им сорвет крышу.

— Я бы сказала, мечтают.

— Знаешь, чего еще не хватает твоему очаровательному силуэту? Малыша, который семенил бы рядом, держась за руку, — решил я одушевить ее мечты.

— Я бы не отказалась и от Карлсона, чтобы летать время от времени. Тебе вот не скучно летать все время с одной?

— С чего ты решила, что только с одной?

— Я решилась, а ты нет. Так чем она тебя так заинтересовала?

— Только тем, что любима.

— И давно ты с ней?

— Уже четыре года.

— Дети есть?

— Пока одни мурашки.

— У меня и таких нет.

— То, что ты одинока, только подчеркивает, что не можешь кого-то забыть.

— То, что в прошлом, — второстепенно, — затушила она окурок в пепельнице.

— По прошествии времени все становится второстепенным.

— Постепенно оно и стало фоном моей жизни.

— Что же тогда является главным? — снова отдался я белоснежному пейзажу.

— Я могла бы тебя накормить тривиальным: муж, семья, дети, что, несомненно, важно, но всякую женщину больше волнует, как бы не состариться раньше времени.

В этот момент у Мэри заистерил телефон, она извинилась и ответила на звонок. По ее интонации я понял, что звонила какая-то подруга. Пока она разговаривала, я повторно поздоровался с холодильником, в надежде найти в нем что-нибудь привлекательное. Достал пару яиц, нашел в шкафу сковороду и поставил на плиту.

— Как его звали? — спрашивала Мэри, одобрительно качая головой. — Какое сексуальное имя, — ответила она и, отведя трубку от губ, спросила меня:

— Это минут на двадцать. Ты не заскучаешь без меня?

— Очень, — искал я масло, чтобы смазать сковороду.

Она кивнула и включила громкую связь.

— Подумаешь, не звонит. Не принимай близко к сердцу.

— Поздно: уже приняла ближе некуда. Любовь, как марихуана, — дыхнул в кухню травой голос из трубки.

— Влюбилась?

— Нет, хочется попробовать, но боюсь подсесть.

— Везет же тебе, я не могу позволить себе такой роскоши: переспать с первым встречным, — отвернулась от меня к окну Мэри, пряча эту ложь.

— Не можешь позволить себе — позволь ему.

— У него то же самое. Он тоже не может себе позволить.

— Тяжелый случай.

— И не говори. Вина хочешь? — попыталась Мэри увести разговор в другое русло, взяв в руки закупоренную бутылку, стоявшую на подоконнике, как это обычно бывает, когда одна рука занята телефоном, а вторая из зависти тоже хочет внимания и не знает, чем занять себя.

— Нет, вина не хочу, после него тянет спать, — ответил нам высокий дрожащий голос.

— А в чем проблема?

— Не с кем.

— А как же этот, как его? Педро?

— Исчез.

— Ты забыла! Чтобы держать мужчину на коротком поводке, женщина ни в коем случае не должна подавать виду, что без ума от него.

— Я и не подавала.

— Ты уверена?

— Разве что кофе в постель.

— Понятно. Только давай вырежем постельную сцену из нашего разговора, — взглянула на меня с кокетством Мэри.

— Хорошо. Он накрыл меня теплым морским закатом. Я барахталась в его объятиях, пока он въедался губами в мою кожу. Но оказывается, и Педро бывают одноразовые. Теперь вот сижу в номере и думаю: выплюнуть столько красивых слов ради одной только ночи. Чувствую себя разбитой шлюпкой, брошенной на берегу моря.

— Шлюхой? — переспросила Мэри подругу.

— Шлюпкой.

— Извини, плохо слышно. Да пошли ты его.

— Я послала, так он, мерзавец, сердце мое прихватил.

— Ну что я могу тебе сказать? Педро твой — типичный ловелас. Чего же ты ждала?

— От него?

— Нет, в смысле надо было первой распрощаться. Ладно, забей, сегодня же Новый год. Расскажи, где отметила?

— Не помню, помню, что было много мужчин.

— Ну! Как ты себя чувствовала среди мужчин?

— Как в ателье у портного, где каждый снимает свои мерки, но не каждый готов сшить свадебное платье. В общем, я разочарована…

— Перестань! Разочарование — это всего лишь проявление эгоизма: когда ты долго была кем-то очарована, а тобою — так и не захотели.

— Просто очень обидно, кругом все как назло замуж выходят.

— Кто все? — переложила Мэри трубку в другую руку.

— Сестра моя младшая.

— Барбара? И что она?

— Думает еще: быт или не быт.

— Какая правильная постановка вопроса! У нее, в отличие от нас, еще есть время подумать, — ответила, улыбнувшись мне, Мэри и больше не беспокоила мой слух женской болтовней. Я продолжил с яйцами, которые уже раздраженно целовались с тефлоном.

После того как Мэри отключила громкую связь, я слышал лишь отдельные реплики: «влюбись для начала в себя…», «придет не только Педро…», «он не сможет пропустить этот спектакль». Только я выложил глазунью на тарелку и поставил на стол, как Мэри закончила треп.

— Кристина. У меня нет подруги лучше, — положила телефон на подоконник Мэри.

— А разве подруги могут быть лучше?

— Лучше меня нет, конечно, — ухмыльнулась она. — Она хорошая, но как-то все не везет, странные вещи происходят в ее жизни. В прошлом году она собиралась покончить с собой.

— И что ее остановило? — цинично поинтересовался я.

— Только Кристина распахнула окно, взобралась на подоконник, глянула вниз на маленькие машинки, которые спешили с одинаковой скоростью и в ту, и в другую сторону, на дрейфующее многоточие людей, как голова ее закружилась, она вскрикнула. Однако не страх высоты был причиной ее крика, а иголки кактуса, которые впились в ногу. От внезапной боли она пришла в себя и посмотрела на ногу. Вцепившись зубами, на ноге висел кактус, будто хотел ее удержать.

— Вот, а говорила, что никто ее не любит.

— Ей вдруг стало больно и жалко себя, но еще больше кактус, за которым кроме нее некому будет ухаживать.

— Так какой ей нужен мужчина? — спросил я.

— Чтобы всю жизнь носил на руках. Или поднимал иногда, хотя бы настроение, — затянулась новой сигаретой Мэри.

— А тебе?

— Могущественный, — выдохнула она в сторону дым.

— А как же вечная любовь?

— Для меня любовь — это то, что находится между «я тебя люблю» и «я тебя ненавижу». Разве между любовью и вечностью есть какая-то другая связь?

— Если женщина тебя разлюбила, то это навсегда.

Трель смс-ки из моего телефона оборвала уже висевшую на губах Мэри ответную фразу. Я вскрыл конверт: «Знаешь, как я себя чувствую без тебя, без моего любимого человечка? »

Пальцы вперед моих мыслей написали: «Как? » Левое полушарие ждало нового письма, а правое все еще хотело услышать ответ от девушки, которая зависла молча у окна. Оно знало, что нельзя бросать девушек, даже если нет желания положить.

«Бесчеловечно», — поступила новая смс-ка.

«Какая дешевая наживка, но как приятно на нее клевать», — подумал я про себя.

— Прямо в сердце? — посмотрела на меня внимательно Мэри, будто уже знала текст письма.

— Ага.

— Это оттого, что телефон носишь в нагрудном кармане.

— Пули тоже бывают приятными.

* * *

— А в Италии вы какие эпизоды должны снять? — спросила Фортуна Павла, когда они уже усаживались в автобус.

— Я не знаю, успела ты их прочесть или нет. Про ресторан было?

— Нет еще вроде. Ладно, тогда не рассказывай. Мне всегда было интереснее сходить в кино, прочитав книгу.

— Надеюсь, ты не разочаруешься.

— От чего же зависит эта разница, фильма и книги? Зачастую книги гораздо лучше фильмов?

— Ну, во-первых, человек читающий обладает большей фантазией, нежели остальные. Следовательно, он более требователен. У него создается свое видение произведения, которое может отличаться от задумки режиссера. Во-вторых, техническая сторона: время и деньги, отведенные на съемки.
* * *

Пробираясь по городу в обнимку с собственной тенью, я вел в голове бесконечный диалог с Лучаной:

Она: Все равно завтра сам позвонит.

Я: Все равно завтра будет шелковой.

Она: Все равно я с ним не могла бы быть счастлива.

Я: Все равно у нее больше нет никого, без меня она будет несчастна.

Она: Все равно он не собирался жениться.

Я: Завтра сделаю предложение ей, что бы не спиться совсем.

Она: Почему он порой такой отвратительный? Может, у него есть кто-то еще?

Я: Зачем я так нажрался?

Она: Наверное, сидит в баре и звонит кому-нибудь, нет, вряд ли, слишком пьян, пишет, чтобы забыться.

Я: Сушняк, очень хочется пить, но рядом ни поцелуя.

Она: Черт, ну почему нельзя позвонить? Видимо, он задерживается там, где легко. Со мной же придется переживать. Все равно завтра приползет.

Я: Позвоню сейчас, пусть приедет, если ей не все равно.

Я нащупал пальцами ее лицо на экране. Коснулся «Позвонить» и прижал телефон к уху. Стройные гудки рядами потянулись в мое сознание. Шли один за другим, на одинаковом расстоянии. Чем глубже они пробирались, тем больше нервировали меня своим строгим непоколебимым порядком.

Лучана не взяла трубку.

Она: Ты сейчас, небось, набираешь мой номер, а я отключила звук. Ты думаешь: «Вот стерва, ладно позвоню позже». Я не стерва, но чем мне еще привлечь мужчину, как ни его одиночеством.

В этот момент я остановился, опершись двумя руками о мраморную изгородь набережной. Окинул пьяным взором прекрасный каменный пейзаж. От города несло красотой. И чем отчетливей я чувствовал этот запах, тем сильнее рвалось из моей души нечто скверное, пережитое, уставшее, мерзкое, кислое, жаркое, больное. Пожар сверкающих на поверхности воды солнечных бликов заставил меня опустить голову на самое дно существования. Голова повесилась на плечах, вздрагивая всякий раз, пока я блевал в прозрачную воду канала. К кусочкам пищи подплывали рыбки и беспощадно клевали, двух из них я узнал, несмотря на то, что они были уже не золотые, а серые. В этом городе даже рыбам приходится менять облик, чтобы выжить. Как бы мне ни было худо, хотелось принести им свои извинения, а также всем каменным статуям мужчин, женщин и ангелочков, внезапно выползшим из своих укрытий, ниш, оставившим без поддержки свои балконы, чтобы поглазеть на фейерверк. Казалось, из меня выходила сама любовь, грязная, вонючая, теплая. Та самая любовь, которая заставляет человека страдать и мучиться… Немного придя в себя, я двинулся дальше, продолжая отплевываться от ее остатков, когда телефон проснулся в кармане брюк:

— Звонил мне?

— Да.

— Что-то важное?

— Ага. Люблю.

* * *

— Ты берешь трубку, если тебе звонят ночью? — вновь отвлекла Павла от карты Фортуна.

— Мне не звонят.

— Как скучно.

— Ну позвони, я скажу тебе, скучно или нет.

— Хорошо. Только будь со мной осторожнее, я могу и влюбиться. Ночью это легче всего.

— И как это происходит у женщин?

— Внезапно. Был себе человек, а через несколько минут уже жертва… моих необузданных чувств.

* * *

Я знал, как ночные звонки разрывают сердце. Знал, что, когда Лучана спала одна, сон ее был чуткий, и ожидание дрожало на самых кончиках ресниц. Вдруг трель. Сработала сигнализация, организм встрепенулся, поскакали нейроны, полетели мысли: суматоха. Только в трубке мой спокойный нетрезвый голос, скребущий хрипотцой:

— Да, это я, извини, что поздно.

— Что ты звонишь? Даже разлюбить идеально не можешь.

— А как это идеально?

— Как и полюбить… навсегда, — прятала она тело, уже съеденное волнением, все глубже под одеяло. Какие здесь могут быть извинения. Взрыв счастья.

Я продолжаю:

— Наверное, украл твой сон?

Потихоньку она приходит в себя, мозг, словно суфлер, подсказывает тривиальное: «Какого черта ты звонишь так поздно!! », но она, как всякая любящая женщина, склонная ночью доверяться чувствам, произносит:

— Ага. Похитил вслед за сердцем.

Однако любое отсутствие имеет свои последствия:

— Где ты вчера задержался?

— Скоро приду, расскажу.

— Но все-таки?

— Это тебя не касается.

— Значит, и тебе нечего меня касаться. Я понимаю, что мои переживания для тебя ничего не стоят.

— Почему ничего?

— Ты даже бесплатно их уже не хочешь. Может, все же расскажешь, с кем ты был этой ночью?

— Разве это интересно?

— Очень, должна же я знать, кого ты притащишь в мое сердце.

— Да я встречался с одним редактором, Лучана! Успокойся, я же люблю тебя.

— С каким редактором? — не верила она.

— С главным, если тебе это важно.

— Важно. Мне очень важно засыпать не одной. Если бы ты знал, как я скучала. Мне даже спать без тебя скучно. Дыхни!

— В трубку?

— Опять нажрался?

— Ну нажрался, — постарался я быть искренним, все еще не понимая, смеется она или переживает.

— А я тут голодная.

— Знаешь, вчера я поймал себя на мысли, что все время хочу тебя.

— Можешь отпустить, я хочу другого.

— В смысле?

— Другого мира, другой жизни, другого счастья.

— Где-то я это уже слышал. Где я возьму тебе столько другого?

— Брать не надо, надо стать другим самому.

* * *

— Я думал, что влюбиться для женщины это более сложный процесс. Ей же надо взвесить все «за» и «против», — начал сворачивать карту Павел.

— А мужчине не надо? — все еще держалась за книгу Фортуна.

— Нет, он может взять на глаз.

— Ну да, и насолить на глаз. По любви.

— Ну, от этого еще никто не умер.

— От любви не умирают, от любви беременеют.

* * *

— Не знаешь, какой прогноз на этот вечер? — задумчиво произнесла Лучана, лежа в постели и собирая мысли с потолка.

— Сказали, что, несмотря на капризы и колебания, этой ночью ожидается умеренный секс, местами порывистый с придыханием, волнения в виде мурашек и вздохов, высокая температура и жар по всему телу. Наряду с повышенной влажностью нега принесет удовлетворение и осадки в виде слез счастья. Желаем всем приятных заоблачных снов и советуем предохраняться, не исключены оргазмы.

— Прекрасно! Только прошу не забывать: секс — это не то, что ты себе придумал. Это то, что я тебе позволю.

— Такое не забывается. Это как путешествие вкуса в какой-нибудь экзотический плод, — нащупал я грудь Лучаны под одеялом.

— В запретный, например.

— В каждом запретном плоде своя косточка.

— Может, нам тогда стоит съездить куда-нибудь?

— Ты хочешь отдохнуть? — начал я нашептывать своими пальцами песни любви на ее коже.

— Да, я очень устала.

— От чего?

— Ты не догадываешься? Можно, я буду откровенной?

— Конечно, главное, чтобы никто не пострадал.

— Устала, прежде всего, от тебя.

— Позволь я тебе тоже отрежу немного откровения. Думаешь, я не устал? — продолжал я гладить ее.

— Может, тогда на море махнем?

— Чем?

— Как обычно, ты рукой, а я самолетом.

— И куда ты без меня?

— Хочу туда, где климат резкосексуальный.

— Ты же знаешь, как я не люблю заграницу. Мне там тесно становится и грустно уже после первой бутылки. Особенно в музеях. Такая тоска по родине нападает, что хочется втиснуться в картину какого-нибудь итальянца эпохи Возрождения или обнять аппетитную статую, несмотря на ее каменное лицо и равнодушное тело.

— Ты предлагаешь мне одной поехать?

— Нет, вместе остаться.

— Я еще не научилась загорать в лучах твоей славы. Посмотри на мою бледную кожу. На круги усталости под глазами.

Я посмотрел внимательно ей в лицо, будто пытался там найти свое отражение.

— Твои глаза и есть та самая заграница, куда многие стремятся: одни, чтобы отдохнуть, другие — перебраться на постоянное место жительства, — встал я, подошел к столу и сгреб со стола в охапку ноутбук, провода и потащил за собою в постель. Что-то шмякнулось за моей спиной, когда я оглянулся, то увидел мышь на поводке. Она волочилась за мной по полу как ручная до самой кровати, в которой скучала Лучана. Когда я забрался в постель, она недовольно спросила:

— Опять с собой черт знает кого притащил?

— Ты про ноутбук?

— Нет, про мышь.

— Надеюсь, ты меня простишь?

— Это себе я могу простить все что угодно.

— Даже то, что со мной связалась?

— Еще нет, вот и хочу загладить вину перед собой.

— Почему, чтобы отдохнуть, нужно обязательно куда-то ехать?

— Ну да, ты даже спать готов с ноутбуком. А людям нужно сменить пейзаж. Не все же способны, как ты, забраться в свое внутреннее поместье и там наслаждаться собственным величием.

— Разве здесь нельзя отдохнуть?

— Пейзажи все уже в рамках, и в каждом из них — ты. Бродишь как по музею.

— Почему как по музею?

— Все старо.

— Тебя угнетает мое общество?

— Скорее общество в целом, такое впечатление, что я становлюсь неугодной этому ему.

— Тебе просто завидуют.

— И что с этим делать?

— Смой с себя красоту, хотя я бы на твоем месте смыл это общество.

От таких слов Лучана вся засветилась, подтверждая верность присвоенного ей имени. Я знал, что, если хочешь ублажить женщину, надо просто напомнить ей о ее же красоте.

— Мне легче сбежать. Разве ты не видишь, как люди бегут от людей.

— Думаю, что бегут они в основном от себя, и бегут они по искусственной беговой дорожке. Достаточно остановить тренажер, чтобы понять, что от реальности не убежать. Но они продолжают бег, то ускоряясь, то падая от усталости. Их достало уже все это дерьмо, в котором они пытаются стать людьми, им надоели их маски. Они не знают, как от них избавиться.

— Отчасти ты прав, еще больше они мечтают в этом бегстве столкнуться с чем-то новым.

— Ага, гениталиями…

— Хотя бы и так. Лето без любви — чувства на ветер. Тем, кто еще не все попробовал, хочется упасть на самое дно удовольствий. Те, кого бросили, жаждут подняться. Мне же хочется подложить под голову небо и лежать ровно на песке у моря под солнцем… ну в крайнем случае на тебе.

* * *

— Жаль мне его, — произнесла Фортуна, любуясь на зелень итальянских пейзажей, сочную глазурь неба и апельсиновую теплоту лучей.

— Кого? — тоже не отрывался от окна Павел.

— Главного героя. Ему никогда не понять женскую душу.

— Почему это?

— Потому что для этого надо обладать своей.

* * *

— Сейчас иду, — не отрывая глаз от экрана, произнес я. — Еще на пару писем отвечу.

Лучана знала, что красивое белье — это лишь инструмент для игры на мужском любопытстве, и чем оно идеальнее, тем приятней мелодия. Она лежала на диване, бесконечно манящая и прекрасная. Грудью Лучаны наслаждался бежевый прозрачный бюстгальтер. Тонкие трусики замерли, крепко схватившись за упругие бедра, под страхом того, что их скоро лишат поддержки.

— Сколько мне еще терпеть это унижение? Лежать перед тобой в красивом белье, когда ты занят неизвестно кем.

— Ты можешь подождать немного?

— Почему я должна все время ждать? Сначала пока ты писал эту чертову книгу, теперь, когда ты пытаешься ее пристроить, чтобы прочесть всему миру.

— Ты не должна, — бросил я взгляд на Лучану, лежащую на спине, заметив, как из ее умной головы водопадом струились волосы, откинутые назад, они падали на пол. Соленым ручейком одна за другой текла по вискам горячая обида. Это было безумно красиво. Я видел, как слезы вырастали из ее голубых глаз. Больше всего меня испугало, что мой родной человек плачет, а я ничего не чувствую: ни жалости, ни сострадания. Меня абсолютно не трогала ее влага жалости к самой себе. «Да что же это такое, как такое может быть? » — подумал я про себя.

— Перестань. Ну иди ко мне, милая, — оторвался я от жидкого кристалла и прилип к ногам своей любимой женщины, поднимаясь поцелуями от коленок к бедрам.

— Все, отойди от меня, ты мне больше не нужен. Слышишь? Я не хочу. Иди к своим виртуальным бабам, общайся, люби, целуй, ублажай, утешай.

— Уже было. Новых песен нет? — продолжал я.

— Знаток женских душ. Что же ты мою не можешь никак успокоить? Удовлетворить хотя бы.

— Я тебя не понимаю: сначала ты раздеваешься, ослепив красотой всю квартиру, потом отпихиваешь меня, что с тобой, звезда моя?

— Ты не понимаешь, я уже не хочу. Звездочка твоя перегорела. Поменяй лампочку, вон их сколько, зажженных тобою, — растерла она глаза и начала всхлипывать.

— Ну что я такого сделал? Это же была обычная переписка деловая. Почему до тебя никак не дойдет.

— Потому что ты до меня так и не дошел.

— Что ты меня перебиваешь? Дело для мужчины всегда на первом месте, а все остальное — на втором.

— Даже голая любимая женщина? Что ты молчишь? Вот и мне надоело быть всем остальным. Делом твоим я быть не хочу, любовью не получается, остальным пусть будут другие. Все, хватит! Не хочу: ни жить с тобой, ни любить тебя.

— Да что за х… ты несешь? — завелся я, оторвавшись от ее длинных ног и от дивана. Резким движением руки снес пачку дисков с музыкальной колонки. Те разлетелись, выскочив из футляров, запрыгали и раскатились по квартире. На мгновение их музыка стихла.

Потом вступили ударные: Лучана неожиданно поднялась и, наткнувшись на меня, бессильно начала барабанить кулачками мне в грудь.

— Входи, открыто, указал я ей на сердце и спрятал этот прекрасный извивающийся нерв вместе со всеми его проклятиями и слезами в свои объятия.

* * *

— Никто так не требует понимания, как женщина, — оторвал взгляд Фортуны от Италии Павел.

— Да не понимания она требует, а отношения, — посмотрела на него строго.

— Он и носит.

— Так не в спальню надо нести, а к алтарю.

* * *

Я лег на диван и включил телек. Шло какое-то романтическое чтиво, черный мужчина и белая женщина обсуждали в постели ее брачный период:

— Чем же он тебя купил?

— Своим нестандартным подходом. Сел рядом на скамейку, посмотрел и спросил: «Девушка, вам одиноко? » — «А что, заметно? » — ответила я. — «Нет, размечтался» — произнес он тихим приятным голосом.

— Похоже на домашнюю заготовку. Ну и что дальше?

— На большее фантазии не хватило. Пошел голый съем.

— То есть?

— Несколько месяцев он настаивал на сексе.

— Как ты это поняла?

— Понять было не сложно, тем более что, когда мы встречались, он постоянно гладил мою руку и говорил: «Я тебя люблю».

— А ты?

— Я настаивала на браке.

— Каким образом?

— Говорила, что любовницей я уже была и мне не понравилось.

— Тебе со мной не нравится?

— А ты что — ревнуешь?

— Я не настолько щедр, чтобы ревновать: я не готов делиться тобою даже мысленно.

— Я вижу, что ревнуешь, — пошло улыбнулась она ему, сидя сверху. Они медленно любили друг друга, он похлопывал ее по розовым ягодицам, она же то и дело закидывала голову назад, словно где-то там за спиной можно было достичь оргазма.

— Дорогая, тебе нельзя столько пить.

— Дорогая? Какой высокий стиль. Ну пьяна, и что в этом такого?

— У тебя глаза из сапфировых стали изумрудными.

— Значит, я становлюсь только дороже. Ты можешь меня шлепнуть сильнее?

— Я не могу лупить женщину только за то, что ей это нравится.

— Тебе нужна более веская причина?

«Кому-то нужны разговоры, чтобы завестись», — подумал я. Мое терпение вышло, я не стал его догонять и отжал у пульта другую программу, шла комедия:

— Ну что ты замолчала? Ты для этого позвонила?

— Мужика бы сейчас.

— Я же сказал, буду завтра.

— А мне нужен сейчас.

— Я приеду рано утром.

— Два-то мне зачем?

После этих слов молоденькая женщина повесила трубку и записала в своем дневнике: «Сознанием она понимала, что является всего лишь любовницей. И что все разговоры по поводу его развода и их скорой совместной жизни так и останутся трёпом. Однако в скрытых от разума уголках души теплились и прекрасно размножались надежды. Они жили своей отдельной жизнью, своим племенем, то вымирая полностью от одной только смс-ки, то вновь возрождаясь от одного горячего поцелуя».

Я переключил на спорт. На корте бились две теннисистки. Игра была так себе, зато озвучка что надо: никакой фальши, никакой имитации, тем более на кону стояли неплохие чаевые. Я оставил девушек в своей комнате, а может быть, просто сдался, как это часто бывает, когда идешь уже на второй или на третий круг, перебирая канал за каналом, словно хочешь набрать смс-ку, но забываешь, что вместо телефона у тебя в руках пульт. Жизнь проходит, пока мы выбираем себе развлечения.

Я не мог представить более тупой вещи, чем телевизор, и поэтому пользовался им редко, лишь в минуты глубокого забвения, дабы сбросить напряг, расплавившись на диване. Несмотря на то, что потом меня мучила совесть. Она все время корит, глядя на то, как я бездельничаю, ворчит до тех пор, пока не пригрозишь ее потерять…

Через некоторое время меня окликнул звонок в дверь. Лучана. Я бросил ноги на пол, которые побежали вслед за душой, которая уже умчалась в прихожую и ждала у двери, махая хвостом. Она была без ума. Хотя вскоре тот тоже появился вместе с телом.

— Привет. Как дела? — взвесила мне Лучана, едва я отрыл дверь.

— Скучал, — соврал я, жадно целуя ее подбородок.

— Я тоже соскучилась. Только не надо мне за это ордена на шею вешать. Сначала ты меня накорми, расспроси, а потом уже можешь есть.

— Может, сегодня в обратном порядке?

— Беспорядочные половые связи в коридоре? — улыбнулась она, сдирая туфли.

— Как раньше на кухне, помнишь?

— Помню.

— И это была романтика. Ты мыла посуду.

— А ты мне мешал, твои руки были повсюду, и что-то смеялось внутри у меня, помнишь? Оно должно было давно уже ныть в кроватке.

— Давай не будем об этом. Я знаю, как наступает зима после этих воспоминаний в квартире.

Лучана прошла через ванную в спальню, потом на кухню, где нас уже ждал ужин, приготовленный мною.

— Вот и я про то же: давай не будем. Разве можем мы строить наши отношения исключительно на сексе? — вдохнула она ароматы жаренных ребрышек, сняв крышку со сковороды.

— Почему нет? — начал я раскладывать горячее.

— Потому что секс — среда настолько благоприятная, что мы сразу же начнем размножаться. Ну и кого мы с тобой наплодили в условиях жесткой нехватки чувств? Я все время думаю об этом, — взяла она в руки нож и вилку.

— Перестань думать, это делает тебя несчастной, — сел рядом с Лучаной.

Я не мог более слушать этого. Аборт, если бы я знал, что теперь он навсегда останется зиять в ее душе раной, что внутри Лучаны теперь всегда будет жить боль, на которую мы так легкомысленно решились, если бы я знал…

— Хватит, — затушил я в пепельнице окурок ее вспыхнувших переживаний и прижал гибкое тельце к себе, словно любимую игрушку.

— Я для тебя просто пустое место, — пришлось ей тоже обнять меня, держа за моей спиной нож и вилку.

— Ну если тебе так удобно, — начал я на ходу сочинять сказку, зная, что это должно ее успокоить, — представь, мы вдвоем с тобой и есть пустота, вакуум космоса, одежда ходит за нас на работу, ее возит автобус. Она сидит на работе в своем кабинете, заходит начальник… срывается, а тебя там нет. Перед ним просто костюм и юбка. Гардероб внимательно слушает шефа, набивая его криками под одеждой пустоты пропавшего тела. Одежда смеется, она-то знает, что мы с тобой в этот момент в стратосфере любви, в невесомости чувств, остальное не важно, мы с тобой в поцелуе, — впился я в губы Лучаны, накормив пустыми словами.

— Мало, — сказала она мне, как только я оставил в покое ее губы.

— Вот тебе еще! — вновь я закусил ее розовую мякоть.

— Я голодная, — не согласилась она с моими мыслями, вырвав свои уста, и принялась за еду.

* * *

— Да как ты не понимаешь, он же не ее бросил, а саму любовь, — вдруг стала очень серьезной Фортуна.

— Может, еще вернется? — оставил ей надежду Павел.

— Если к женщине еще можешь вернуться, то к ее любви уже никогда.

* * *

— Давай разнообразим немного наш завтрак, откроем шампанское. Бокалами станут губы. Будем чокаться ими, чокнутые друг на друге. Игристые пузырьки будут щекотать наш внутренний мир взрывами: «Я люблю, я люблю, я люблю» тебя так сильно, — погрузился я в голубую лагуну ее глаз, но не нашел во взгляде Лучаны ничего, кроме равнодушия.

— Сможешь принести бутылку из холодильника, я пока поставлю музыку? — скинул я с себя налет романтизма.

— Ты меня используешь, — сходила она за вином.

— Да, почему бы и нет, тебе же это доставляет удовольствие, — почувствовал я приближение грозы.

— Да, представь себе, мою посуду и оргазмирую. Кого могут удовлетворить прогулки до магазина и уборка квартиры, — убрала она легким волшебным движением прядь со лба.

— Да перестань, — пытался я развеять тучи.

— Извини за сравнение, но твоя любовь, как тошнота, подступает к самому горлу: вырвать страшно, оставить в себе мучительно.

— Это ты с утра придумала? — откупорил я сосуд.

— Нет, это я ношу с собой всегда.

— Что же раньше молчала? Хотя бы дома можно без масок?

— Если бы я ее сняла, то стала бы такой же, как и все женщины. А ты думал, я другая? Хотя я и сама так считала. Нет, обычная, меркантильная, жадная до любви, до страсти, до отношений. Сколько во мне ревности и зависти, сколько брани, ты даже не представляешь. Но не это самое страшное для тебя, я бедная на ответную нежность и скупая на ласку. Иногда мне кажется, что я не так уж одинока, чтобы любить тебя вечно, я не так голодна, чтобы хотеть тебя постоянно. Что касается своего мира, я не настолько щедра, чтобы с кем-то его делить. Я не вижу счастья в том, чтобы зависеть от твоих объятий с утра, они мне нужны не в тот момент, когда ты снизойдешь, а именно когда они мне нужны. Я не готова убивать ожиданием все вечера. Я такая скорее больше нужна себе, чем кому-то еще. И знаешь, что самое страшное?

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 Следующая ⇒