Валиуллин Ринат Где валяются поцелуи 3 страница

— Ну, здесь художки мало, в основном это книги по истории. Истории Востока. Мама увлекалась. Вот и изучаю по наследству.

— Истории — это, наверное, интересно?

— Интереснее, когда они происходят с тобой.

Фортуна положила книгу обратно, подошла к окну и посмотрела за занавеску. Это окно тоже выходило во двор.

— Кажется, такси подъехало, — нежно перевела она взгляд на Павла, у которого действительно зазвонил телефон.

— Да, пятая парадная, сейчас спустимся, — ответил он в трубку. — Ты была права. А книгу можешь взять с собой. Вдруг будет не уснуть, почитаешь. Читается очень легко.

Когда они вышли из дома, машина уже ждала у самого подъезда. Павел открыл дверь авто, и Фортуна юркнула на заднее сиденье, пожав на прощание руку:

— Спасибо за клубничное варенье. Утром непременно тебе позвоню, сообщу о своем решении, — сказала она, в потемках души понимая, что решение уже принято.

— До завтра, — отпустил Павел ее руку, улыбнулся и захлопнул дверцу. Машина, фыркнув на прощание двигателем, медленно проплыла по двору и нырнула под арку.

Домой возвращаться не хотелось. Павел еще долго терся щекой о холодный ночной ветер, прогуливаясь вокруг дома. Нюх его обострился до собачьего, будто эта встреча разбудила в нем давно уже уснувшие порывы. Весна источала безумие, ее запахи раздирали ноздри. Он прошел рядом с песочницей, от нее несло детством, свободой — от кошки, которая перебежала дорогу, феминизмом — от женщины, что смотрела на него высокомерно с рекламного плаката. От домов веяло квартирами, звездами тлело небо, космос пропах планетами. Он понюхал свою руку, в которую уже въелся запах ее духов, ее женственности. «Как же, прикоснулась сама Фортуна», — усмехнулся он.

Фортуна утопала на заднем сиденье автомобиля, в который раз убеждаясь в том, что для кардинальных изменений в жизни необходимо вызвать огонь на себя. Нельзя ждать, иначе вместо любви действительно будут приходить одни автобусы. Некоторое время она следила за огнями города, которые, словно спички, вспыхивали, когда машина равнялась с уличными фонарями, и гасли, когда та оставляла их позади. Потом достала из сумочки книгу, открыла наугад и начала разбирать строчки в полумраке салона. Она всегда предпочитала книги именно так: не глотать их, а надкусывать, пытаясь ухватить что-то вкусное, если повезет, и уже потом препарировала от корки до корки.

* * *

— Какая мутная вода, — постучала пальчиками по стеклу аквариума Лучана. — Удивляюсь, как они еще живы. Ты рыбок кормил сегодня?

— Нет, я что-то забегался и забыл.

— Сам-то поел, небось? Ты же целый день дома был.

— Почему был? Я до сих пор дома. Знаешь же, что дома дела не делаются, потому что время здесь идет в два раза быстрее, а может и в три. Чем больше сидишь в тепле и уюте, тем меньше успеваешь. Становишься заложником этой мысли: он мой, этот день, я быстренько переделаю все дела.

— С этой же мыслью: «Он мой, я быстренько его переделаю», я когда-то стала твоей заложницей. Опять в Интернете завяз? — безразлично кормила рыбок Лучана. Те подплыли к поверхности и, открыв большие рты, глотали корм.

— Сейчас дам им пищи.

— Можешь не торопиться, я уже насыпала. Что с твоей книгой? Реакция положительная?

— Ну можешь сама посмотреть, что они пишут.

— Это из той партии подопытных, которым ты отправил роман по электронке?

— Как ты их, однако. Ну вот, полюбуйся, несколько эскизов о моей работе.

Я кликнул мышь, та достала из моего ящика пару писем и отрыла их. Лучана принялась читать:

«Что-то происходит. Не могу объяснить. Как-то всё по-другому стало вокруг, что ли. Ну не может же так все поменяться из-за стихов?! Во мне внутренние перемены, так не бывает! Это подсознание заработало. Как будто в голове что-то открылось. И я не преувеличиваю. Просто не всё могу написать (слишком будет откровенно)».

— Жаль, я бы хотела почитать об откровенном, — вздохнула Лучана, и взгляд ее вытащил из электронного ящика еще одно письмо:

«…Ваш новый роман — смесь коктейля из эмоций… Юмор, страсть, волнение, желание, ваниль, горечь, желание… Пробуешь, примеряешь на себя… проникаешь… хочешь добавки… Читается легко, как будто отдыхаешь под музыку, релакс, который держит в оцепенении… Хотелось бы, чтобы книга была бесконечной. Ну знаете, как жизнь, снова открываешь, и страницы дальше уже написаны!

Есть очень душевные моменты, грустные… актуальные… Красиво написано, откровенно… Всё пропитано чувствами и любовью. Здесь даже неодушевленные предметы становятся живыми. Прошибает на эмоции, внутри происходит какой-то переворот. Подсознание будто просыпается! И уже в голове сидят отдельные фразы… слова… И я живу этим. И в этом…»

— Черт, похоже, она тоже хочет жить с нами, — ревниво улыбнулась Лучана.

— Ну перестань.

— Я еще даже не начала. Я имею в виду читать. Ненавижу читать с экрана, но любопытство уже зашкаливает. Сегодня ночью засяду.

* * *

— Может вам свет включить? — предложил водитель прокуренным заботливым голосом.

— Не откажусь, — ответила Фортуна.

Она оторвала глаза от книги и залила их окном автомобиля, в который бился дождь. Ей даже показалось, что капли бегут по ее зрачкам.

«Такую погоду легче переживать вдвоем», — подумала она и снова вернулась в книгу.

* * *

— Оказывается, я тебя люблю, — сказал я, глядя в окно, пока она колдовала над кофе.

— Как ты это узнал?

— Я не могу без тебя.

— Что не можешь? — сняла она турку с огня и разлила по чашкам ароматное варево.

— Родить ребенка.

— Не смеши меня, чем ты будешь его кормить?

— Молоком.

— Это я молоком, а ты? — добавила она мне в чашку молока. — Как и меня, обещаниями?

— Ладно, забей. Если ты от меня устала, так и скажи. Нечего мне нервы трепать, — приклеил я чашку к своим губам и тут же обжегся.

— Нет, я не устала, но нервы потрепать действительно хочется.

— Я даже не знаю, сколько их у меня еще осталось. Вчера был у стоматолога, он мне удалил парочку.

— А я-то думаю, чего это ты такой спокойный сегодня. Больно было?

— Не больнее, чем этот нервный треп. Не надоело еще? — пытался я остудить своими губами обожженный язык.

— Черт, знал бы ты, как я тебя ненавижу днем, как жду вечером, как люблю ночью…

— А утром?

— Догадайся сам, за что я могу тебя ненавидеть весь день?

— Ума не приложу.

— За отсутствие, — допила она свой кофе, оставив взгляд на дне чашки.

— Может, нам расстаться? Я же вижу, как ты со мною несчастна.

— Лучше бы ты видел, как это исправить.

— Ты мне подскажешь?

— Я только и делаю, что подсказываю. Когда у тебя у самого уже будет время об этом подумать? Если ты считаешь, что любовь выражается только нежностью моего взгляда, поглаживаниями твоей похоти, жаром нашей страсти, то ты ошибаешься. Любовь — это еще и царапающая ревность, и ледяное молчание, и стеклянные истерики.

* * *

— Подъезжаем, — объявил водитель. Машина тихо скользила по двору.

— Ваш какой подъезд?

— Следующий, — очнулась Фортуна.

Выйдя из машины, она, не оглядываясь, подошла к подъезду и, минуя лифт, пешком поднялась на свой этаж. Отворила дверь, включила свет. Только сейчас она почувствовала и счастье, и усталость, и дикий восторг. Скидывая с себя одежду, она вспомнила, как много лет назад с таким же трепетом ждала своего будущего мужа. Когда квартира ее напоминала одну необъятную кухню со своей системой приготовлений. Ей нравилась роль, которую она без труда получила в этом спектакле, когда прелюдия праздника перекрывала все снисхождение будней.

Это была одна из пятниц, от которой, как казалось, зависела суббота ее дальнейшей жизни. В воздухе витала индейка, под танго любимой пластинки. Она приготовила, она приготовилась встретить мужчину (нынче мужа), которого знала не больше, чем новое платье, спящее тихо на стуле. Фортуна помнила, как сейчас, где его купила и даже за сколько. Теперь этот кусок ткани уже давно на пенсии в закоулках шкафа.

«В чем же мне ехать? » — начала она лихорадочно думать. Открыла уже упомянутый шкаф и начала перебирать вешалки. Выбрала. Накинула на себя нежный голубоватый лоскут, носить это платье было одно удовольствие. Пошастала в нем по квартире. Зашла в ванную, потом на кухню. Достала из холодильника сок, налила себе до краев и выпила. Поставила на огонь чайник. Не зная, как себя успокоить, сходила за книгой и села за стол перед плитой.

* * *

Вечер. 23. 10. Захотелось ужасно, а ее нет, и стихами тут не отмахаться. Достали они, пернатые. Я взял лист бумаги, не стал будить серую мышь, которая спокойно спала на столе, только нежно погладил. На листке аккуратно вывел три буквы «х…» потом добавил еще три «вам», обращаясь к стихам. Лучше ей позвоню. Позвонил, она не ответила. Я зачеркнул первые три, осталось названием стиха «вам». Выдавил из себя еще немного:

Покормите с рук женскую кожу

с теплых губ — шею грудь бедра

поцелуями накормите досыта

ей

единственной

так часто не хватает внимания…

«Да, именно. Не хватает, — подумал я, — и много больше, чем рифмы в этом стихотворении».

Стихи всегда приходили внезапно, так же как и уходили. Только успевай записывать. У каждого слова свое имя, и каждое должно было иметь свое место, потому что одни на дух не переносили других, и нужно было следить, чтобы слова, чего доброго, не кинулись в перепалку или даже в драку. Объяснить порядок расположения, в котором они могли сосуществовать, было делом неблагодарным и авторским. Одно я знал точно: он должен был быть таковым, чтобы прийти на помощь читателю в нужное время. Когда никакие другие слова не действовали. Именно сейчас и именно этому человеку, именно этот порядок слов. Если одним он помогал выйти из депрессии, то другим — вернуться в себя, заставляя поверить и тех и других, что настоящая жизнь начинается именно с того места, где перестаешь на кого-то надеяться.

* * *

Чайник засвистел. Фортуна встала и сняла его с плиты, но заваривать ничего не стала. Снова уткнулась в книгу.

* * *

— Я не хочу, чтобы это читали мои знакомые и друзья, чтобы они потоптались в моей личной жизни, а потом ехидничали над тем, что я живу с ловеласом, который вынес всю свою похоть на публику и забавляется в оранжерее прекрасных женщин. Кем я буду чувствовать себя после этого? Жалким полевым цветком, что растет сам по себе и главной функцией которого является создавать тебе комфортные условия для творчества. Я не хочу, чтобы эта книга выходила в широкую печать. Если это случится, то мы с тобой расстанемся, — стояла Лучана в одном халате посреди комнаты и размахивала собственным лифчиком, не отдавая в себе в этом отчета.

Я все еще валялся в кровати, любуясь на любимую женщину:

— Похоже на гей-парад. Дай мне фотоаппарат, я хочу это заснять.

— Ничего я тебе больше не дам, даже не надейся! — запустила она в меня лифчик.

— Дался тебе этот роман, Лучана, — поймал я его зубами. — Подумаешь, книга. Я всего лишь попытался показать, какие мы есть на самом деле, — стал я внимательно разглядывать предмет.

— Помнишь, ты обещал мне никому не говорить, как я тебя люблю. Что ты мне ответил? Помнишь: «Не беспокойся, „как? “ людей мало интересует. Их больше волнует „кто? “ и „за что? “». Именно поэтому ты все написал от первого лица. Теперь всем будет понятно, кто кого и за что.

— Я так захотел.

— Когда уже и мне можно будет захотеть в этом доме.

— Разве я тебе мешаю?

— Да, теперь еще и книга твоя. Может, не стоит выставлять напоказ свою жизнь?

— Черт, я не могу и, главное, не хочу. Тем более что договор уже подписан.

— Вот, очередное подтверждение твоих слов. Всё и все должны крутиться вокруг тебя, — сняла она под халатом свои розовые трусики и тоже запулила в меня.

— Бред. Причем здесь книга. Людям надо, наконец, скинуть маски, оголить чувства. Разве они не заслуживают этого, разве они не хотят? — поймал я их руками и положил себе на лицо таким образом, что вырезы для ног образовали своеобразные розовые очки.

— Вот именно, что хотят и всегда будут хотеть. А ты рад стараться. Толпа, купаясь в лучах твоего же тщеславия, будет требовать от тебя этих зрелищ. Она сделает все возможное, чтобы получать удовольствие постоянно. В маске или без нее человек жаждет оргазмов. Просто в маске легче притвориться, если что-то пошло не так.

— А в розовых очках? — улыбался я ей сквозь белье.

* * *

«Все знакомства приводят в спальню, если идти до конца, если кто-нибудь не свернет… А я так и не собрала вещи», — снова подумала она о поездке.

Подошла к зеркалу, покривлялась немного извилинами, скинула с плеч бретельки. Бесконечно открытое платье хлынуло вниз и образовало на полу средиземное море. Она быстренько вышла из пучины. Собрала лазурь и положила в пакет. Потом приготовила еще пару пакетиков с тряпьем и упаковала все в одну сумку.

После недолгих сборов Фортуна уже лежала в кровати с книгой, вполне спокойная и довольная собой.

* * *

— Даже когда ты общаешься по телефону, я сразу понимаю, что на другом конце женщина. Все время одна и та же маска самовлюбленного ублюдка, который непременно хочет влюбить в себя весь слабый пол! Хочется тебя убить в этот момент.

— Не будь такой кровожадной, это же мелочи, ты же знаешь, что я люблю только тебя, — положил я трубку в тот момент, когда Лучана села мне на колени.

— Ну, видимо, тебе не хватает моей любви, ты же хочешь, чтобы тебя любили все.

— А ты моей смерти?

— Сейчас посмотрю в твои глаза и скажу, хочу ее или нет, — взяла она меня за волосы и повернула мою голову к себе.

— Ну давай, мой детектор лжи, — покорно стянув с себя искусственную физиономию, я влез спокойно своими в ее зрачки.

— Где ты научился так откровенно лгать?

— Там же, где ты так слепо верить.

— Ничего. Ничего у тебя с ними не было. Ты слишком хорошо понимаешь женщин, чтобы удовлетворять всех подряд, — отпустила она мою шевелюру.

— Я же тебе говорил, — снова напялил я самодовольную маску и глотнул свежую порцию воздуха.

— Но у них с тобой могло быть.

— Женщина никогда не признается в своей вине. Даже если ошиблась, как в данном случае, даже когда все факты налицо, — улыбнулся я и показал ладонью на свое.

— Миссия женщины — признаваться в любви. А это гораздо сложнее, — начала она играться с моим ухом.

— Возможно. Но ум-то должен быть тоже.

— Женщины всегда были мудрее мужчин, просто им некогда это доказывать, да и незачем. Им нужно рожать детей. Разве я не права?

— Ум женщины заключается в умении управлять своими глупостями.

Лучана приблизила свои губы к моему слуху и прошептала в самое ухо:

— Я знаю, в глубине души ты считаешь меня дурой. Мужчины всегда были такого мнения о женщинах, что бы они ни говорили. Возможно, так и есть: глупости — мое кредо, но ведь ум еще никого не сделал счастливым.

— Однако никто не мечтает быть идиотом, — ответил я гнусаво, закрыв себе пальцами нос.

— Я бы очень хотела быть сейчас безумной, безумно влюбленной.

— В жизни всегда есть место исключениям.

— Вот и найди его для меня.

* * *

Через несколько часов Фортуну разбудил будильник. «Не сон ли это был? » — «Да какой сон, дура! » — ссорились с утра в ее голове два полушария. Она взяла телефон и посмотрела на часы. Перевела еще на пятнадцать минут и закрыла глаза.

— Я вижу, вы влюблены, — спросил меня таможенник, стоя у пограничного столба среди зеленых березок. Рядом с ним показывал мне алый язык его верный пес. Хотя псом его трудно было назвать. Так, кусок собаки, который обычно таскают под мышкой дамы, чтобы не казаться одинокими.

— Не уверена, — ответила я, поправляя бретельку на платье.

— А это что? — указал он мне на вновь съехавшую лямку.

— Грудь, извините, — я опустила чемодан и поправила платье.

— Есть соответствующие документы?

— На грудь? — серьезно спросила я.

— На вашу любовь.

— Нет. Какие могут быть на нее документы?

— Самые обычные. Декларация. Или вы ее собираетесь контрабандой пронести незаметно через нашу границу? — отчеканил он и подмигнул собаке. Та убрала язык. — Если так, то у вас ничего не выйдет: любовь принадлежит государству.

— Я просто хотела домой вернуться.

— А что у вас в чемодане? — взял он его по-хозяйски и открыл. Из чемодана посыпалось женское белье и косметика. — Спали там с кем-то?

— Не помню, — зарделась я румянцем.

— Не помните, с кем спали? — вытащил он из кучи одежды венецианскую маску.

— Темно было.

— Ладно, соберите все, — указал он на тряпье.

— А это я конфискую, — снял фуражку, надел ее на собаку, а на себя маску. — До посадки еще уйма времени, — махнул рукой на лес, где я заметила небольшой военный самолет, замаскированный ветвями.

— В общем, постарайтесь как следует разлюбить.

— Но как я успею? Вы же знаете процедуру всех отношений: влюбиться, привыкнуть, возненавидеть и после уже разлюбить, если получится. Кстати, маска вам очень даже к лицу, — попыталась я расположить его к себе.

— Значит, влипли по полной? — развел руками таможенник и почесал голову. — Разве вас не проинструктировали? На курорте нельзя, — поднял он с земли шишку и зашвырнул ее далеко в лес, — так глубоко заныривать. Не понимаю, где вы настолько быстро нашли любовь? — взял он под мышку собаку в фуражке, собираясь уйти.

— Я не искала. Все было включено.

В этот момент у таможенника зазвенел телефон, который он долго искал, пока не обнаружил под фуражкой.

Фортуна проснулась, отключила будильник. Нужно было позвонить Павлу, чтобы сообщить о своем решении. Ей захотелось потянуть время. Человеку свойственно тянуть время, когда нет других удовольствий. В надежде, что оно может им стать. «Было бы идеально, если бы он сам позвонил», — спасительно схватилась она за книгу.

* * *

Утро сразу не задалось. В окно бессовестно заглянуло солнце.

— Хватит пялиться, — произнес я вслух.

— Это ты кому? — не открывая глаз, поинтересовалась Лучана.

— Не волнуйся, не тебе. Подскажи лучше, который час?

Я закрыл глаза, слыша, как ее рука нащупала под кроватью телефон.

— Час дня.

— Как часто за отличную ночь приходится расплачиваться утром.

— Чем дольше я сплю с тобой, тем больше мне кажется, что я не человек, а любящее животное, — мягко пересчитывала своей ладонью она мои ребра под одеялом.

— Животное? Они же неразборчивы. То есть ты могла бы с другим? — остановил я ее руку.

— С ума сошел? Мне было бы больно смотреть на звезды, будь на мне кто-то другой.

— Мне тоже стало больно, стоило только представить, — отпустил ее руку пастись дальше.

— Не надо. Сэкономь фантазию для более приятных снов. Я буду тебя любить, но только и ты держи меня крепче.

— А я что, по-твоему, делаю? — нашел я пальцами ее теплую грудь.

— Надо держать, а не держаться. Возможно, тебе просто не хватает сил: ты же целыми днями пишешь письма другим, ты выносишь им мозг… на проветривание, лечишь их, любишь, ревнуешь, подозреваешь, прощаешь, ласкаешь… Зачем тебе это, если есть я? — положила она руку мне на предплечье и погладила.

— Да, я чувствую себя как на ладони, на твоей ладони, — накрыл я своей ее руку, перевернул и начал рассматривать линии. — Это и есть моя карта жизни, со своими дорогами, по которым мы идем вместе. Карта нашего мира.

— Мир наш тесен, — улыбнулась она, — куда бы я ни уходила, все равно прихожу к твоим губам, окунаюсь в твои глаза, хочу спрятаться в твоем сердце. Прошу тебя об одном, чтобы ты не забывал, что чувства для женщины играют первостепенную роль. Если ты меня любишь, не останавливай их, мне приятна эта мелодия, пусть они играют и дальше.

— Кофе будешь? — все еще лежа в постели, спросил я Лучану.

— Если только в постель.

— И омлет?

— Нет, не хочу себя с утра убивать.

— Почему убивать?

— Легкость теряю.

— А тебе обязательно летать?

— Ну конечно. Ты же знаешь, как это тяжело с бутербродами. Отдай мой завтрак нашим рыбкам.

— Они потонут.

— Ты их кормил, кстати, вчера? — встала Лучана с кровати и, накинув мою рубашку, подошла к аквариуму.

— Да, я бросил им отбивную, та тоже поплыла, представляешь? Они долго гонялись за ней, пока не поймали. Видела бы ты, как они радовались мясу.

— Никогда не поверю, что ты поделишься с кем-нибудь отбивной.

— Почему ты всегда печешься о других больше, чем о себе?

— Ты про рыб?

— И про них тоже.

— Будто ты не печешься. Целыми днями лечить женские души. Прямо духовный гинеколог. Смотри! Мне кажется, одна из рыбок заболела, плавает как-то боком. А вторая заботится, смотри, рядом все время.

— Нет, по-моему, она хочет.

— Что хочет?

— Просто хочет.

— Грубый ты. Может, у них была настоящая любовь?

— Разве я не о любви? Рыбам не дано кричать и плакать. У них не получается, как у людей. Они страдают молча.

— Думаю, рыб надо рассадить. Вторая может заразиться.

— Давай завтра, пусть попрощаются как следует, — накрылся я одеялом с головой.

— Лень тебе, так и скажи.

* * *

— Может, поспим? — предложил Павел, когда они уже пристегнулись к креслам самолета.

— Звучит сексуально, — улыбнулась Фортуна.

— Да, если бы я не был таким не выспавшимся, — закрыл глаза Павел.

— Ладно, отдамся книге. На обед тебя разбудить? — перелистнула страницу Фортуна.

* * *

Я стоял у газетного киоска, ждал Лучану. Рядом музыкант наигрывал мелодию «бесаме мучо». Желающих целовать его не было, даже слушателей оказалось не много. Монетки падали редкими каплями в его белую кепку. Погода тоже не предвещала ливня. Та, которую хотел целовать я, опаздывала уже на пятнадцать минут, на четыре сигареты и на букет цветов. Последнему было явно не по себе так долго находиться в мужских руках. Цветы тоже вянут от ожидания. Лучаны не было видно. Я позвонил ей еще раз. Абонент находился явно вне зоны моего обаяния.

Она позвонила мне, когда я, устав от ожидания, решительно сорвался с места встречи:

— Зачем ты мои цветы подарил какой-то бабе?

— Ты где? — остановился я и стал озираться по сторонам.

— Я наблюдала за тобой, — появилась она из-за афиши.

— Хочешь, чтобы я забрал их обратно? — говорил я все еще в трубку, хотя она уже была в пяти метрах от меня.

— А ты сможешь? — подошла Лучана.

— Нет. Мне легче купить новые.

— Правильно, тем более она их уже понюхала.

— Делать тебе было нечего, выслеживать меня? Зачем это?

— Хотела узнать, на сколько тебя хватит.

— Узнала?

— Хватило на сорок пять минут, а говорил, что готов ждать вечность.

— Зачем мне вечность, с тобой я живу мгновениями.

— Опять выкрутился, — поцеловала Лучана меня в щеку.

— Почему настроение женщины меняется быстрее, чем погода?

— Пойми, во мне все время борются две женщины: одна любящая, другая любимая.

— Какая из них у тебя на лице?

— А ты какую видишь?

— Как будто усталость, — обнял ее крепко и поцеловал в сухие губы.

— Нет, не усталость, но все время хочется спать, все время с тобой. А кругом только люди.

— Может, ты просто не любишь людей?

— Наверняка, — разомкнули мы объятия и двинулись по улице.

— Вон их сколько! — бросила она взгляд на тех, что шли навстречу. — Все как один улыбаются, все в масках. И мы им улыбаемся тоже. Мы выносливы. Мы можем улыбаться, даже когда нам хреново. Ты не представляешь, как некоторые люди выводят меня из себя.

— Но я-то тоже, кстати, человек.

— Ты особенный, ты всегда способен привести меня обратно.

— Сегодня вряд ли.

— А что случилось?

— В обед позвонил Эрнесто, хотел вернуть ему ключи от мастерской. Знаешь, что он заявил?

— Что?

— «Зачем ты трахнул мою жену? »

— А сколько ей?

— Думаю, под пятьдесят.

— Ягодка опять. Она красивая?

— И ты туда же?

— Я хотела сказать, что он ее, видимо, сильно любит. А мужчинам, что так влюблены и ревнивы, всегда кажется, что все хотят их жен.

— Но я же не все, а друг.

— Особенно друзья.

— Не в жену, по-моему, он слишком сильно влюблен в себя.

— Так зачем ты ее трахнул? — еле сдерживала смех Лучана.

— За углом, — насупился я.

— Я хотела сказать: что ты ему ответил?

— Что супруга его красивая, конечно, но не настолько, чтобы изменять с ней своему же другу.

— Да, на такое ты не способен, при всем моем к тебе уважении. Надеюсь, ты не стал оправдываться и извиняться за содеянное?

— Сначала я посмеялся, потом мне стало жаль моего бедного друга, даже подумал, что у него что-то с головой. Долго не мог понять, в чем тут дело. Затем он выпалил, что она, жена его, признала мой роман гениальным. Может, это творческая ревность? Я не знаю, что происходит, может, мужчины стали более впечатлительны? А ведь книга была написана для женщин.

— Мужчины всегда становятся впечатлительными, как только речь заходит о их собственности.

— Имеешь в виду жен?

— Да, наконец-то ты их познал.

— Если ты про себя, то нет, куда мне: то море тебе подавай, то другого мужчину, то другую жизнь.

— Я тебе не жена, поэтому ты все еще плохо знаешь женщин.

— Так что же такое, по-твоему, женщина?

— Это стройная субстанция, которая живет жалостью к другим, не требует для себя ничего кроме любви и кормится поцелуями, но как только они заканчиваются, начинает капризничать.

* * *

Стюардесса отвлекла Фортуну от чтения, предложив воды или сока на выбор.

— А можно шампанского? — удивительно смело для самой себя заявила Фортуна.

— Постараюсь найти, — ответила женщина в форме и загадочно улыбнулась.

* * *

— Поздравляю, сегодня прочла твою статью в вестнике литературы, — пронзила мою душу Лучана с порога своим звонким голосом.

— Ну и как тебе? — обнял я ее.

— Кое-что действительно понравилось, — не успев соскрести туфли, развернула она газету.

— Новое понятие, такое как «сенсорная поэзия», например:

«Мир изменился, он стал более чувственным, уже не надо выдавливать слова из телефона кнопками, достаточно легкого прикосновения. Вот и поэзия требует того же чуткого отношения. Современной поэзии уже не достаточно наличия высокопарных слов: любовь, душа, страсть… тем более от людей, которые понятия не имеют, что это такое. Пришел век сенсорной поэзии, которая сегодня требует виртуозной игры на всех пяти чувствах. Для того чтобы называться поэтом, мало быть сочувствующим романтиком, переживающим лириком, влюбленным рыцарем или самовлюбленным нарциссом. Надо стать прозорливым психологом, завораживающим художником, тонким дегустатором, искусным кулинаром, честным адвокатом и, прежде всего, настоящим психом, хотя бы на бумаге».

— Про язык тоже понравилось:

«Что касается самого языка поэзии, то он тоже шагнул вперед, он уже не может вписываться в рамки рифмы, которая парализует слова. Разве вы не чувствуете, как ему там тесно, в этой клетке созвучных окончаний. Он перестает чувствовать вкус. Рифма навязывает читателю свою точку зрения, определенный ход событий, набивает оскомину, не дает развиваться его собственной фантазии и, что самое страшное, ограничивает ритм, который является основополагающим в построении стихотворения».

— Это все лирика. Мне больше всего по вкусу твой язык, — захватил я ее губы своими и погрузил наши языки в глубокий поцелуй.

— Скромность тебя убьет когда-нибудь, — придя в себя, молвила Лучана.

— Ты же меня спасешь? — подхватил я ее на руки и понес в спальню.

— Нет, сначала в ванную, потом на кухню.

— Хочешь разнообразий? — начал я жадно целовать ее шею.

— Извращений.

— По-твоему, я похож на извращенца?

— Нет, на тебе слишком много одежды.

— Я так и знал: мы не подходим друг другу!

— Точно, не подходим, а летим с бешеной скоростью, — поставил я ее на пол и помог снять пальто.

— Есть новости? — наконец скинула она обувь.

— Сейчас расскажу. На прошлой неделе дал прочесть свой роман Эрнесто.

— Ну и как?

— Он в восторге. Правда, книгу ему дочитать не удалось, потому что жена, как он говорит, вырвала ее буквально из рук и заявила, что не отдаст, пока не дочитает. Эрнесто как всегда преувеличивает, конечно. Однако подчеркнул, что читается легко, и если бы не знал, кем она написана, признал бы ее талантливой. Сказал, что, читая, он ни разу не споткнулся, то есть ни разу ему не захотелось бросить ее.

— Кого?

— Ну не жену же.

— У Эрнесто вроде есть связи с издательствами. По крайней мере, он оформлял какие-то книги своими рисунками.

— Да, обещал показать мой шедевр одному редактору. Позвонил прямо при мне и договорился о встрече. Теперь вот думаю, какую маску на встречу надеть, чтобы все срослось.

— Хорошо бы, правда, я не успела зайти в магазин, точнее торопилась домой. Надеюсь, у нас есть что-нибудь?

— Немного.

— Ты же знаешь, что мне много не нужно, мне нужно постоянно.

* * *

— Вот, — протянула Фортуне маленькую бутылочку и стаканчик стюардесса.

— Спасибо. И плед, если можно.

— А что вы читаете? — поинтересовалась она, достав ей, словно добрая фея, откуда-то сверху плед.

— Я не читаю, я рассматриваю. Это альбом с фотографиями из моей жизни, — ответила стюардессе нелепо, насколько это было возможно, Фортуна, чтобы не возникло вопросов о содержании и авторе. Ей очень захотелось побыть одной, укрыться небом, объятьями пледа, гулом самолета.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 Следующая ⇒