БОЖЕСТВЕННОЕ ОТРЕЧЕНИЕ.

" В серебристый сон
Ты бы с ним ушел
По дороге вечных слез
Над простором строгих гор.
Ты бы перед ним, на колени встал,
Не стыдясь ни слов, ни слез,
Кто любил, тот и распял"

Ария " Кровь за кровь"
* * *
Как же интересно все же тасуется колода...
Может стоило относиться к Люку чуть лучше, он все же спас наднебесье? Не нужно срывать свой гнев на нем, ему достается каждый рапорт. Может не стоило рубить крылья? Может зря прошла та неделя, не она ли сломала мне жизнь, покалечила сознание? Я ведь любил свое детище, лелеял и оберегал, кто если не я старался дать им любовь, не думают ли они что они и сделали меня тем самым ящиком Пандоры, который били о пол, стараясь разнести на мелкие куски горелой глины.
Понедельник = руины и обрывки цивилизаций севера.
Разрушение иногда продуктивней созидания. Я - мальчишка, строящий мир на своих подростковых идеалах, давая людям примитивные качества, делая их моими игрушками.
Вторник - раболепие, закладка идеалов и ничтожные стремления.
Послушание нужно слабым и глупым, я - ошибаюсь вновь и вновь, и как студент-недоучка бросаю дела и обрываю связи. Мамочка бы мной не гордилась, я позор сам для себя.
Среда - потоп и бескрайняя соленая вода до горизонта.
Мои пути неисповедимы... я сметаю ошибки, чтобы начать все заново.
Я разбрасываю по берегу камни, они крошатся и обретают конечности, они даже пытаются говорить. Я - мессия.
Четверг - это новое рождение, падение в грязь и возрождение феникса из пепла.
Но вновь глотай слезы, ведь огромные, божественного размера грабли с чугунным наконечником бьют о твой всемогущий лоб, что-то в нем повреждая. Вино гораздо лучше той воды, в которой хоронились цивилизации.
Пятница - предвкушение и разочарование, вновь и вновь, люби - убей, люби - убей... Превращение воды в вино - лучшее, что я придумал. Я - Яхве, и я почему-то трезв. Металл никогда не ломается ровно по шву, его корежит и кривит, кажется, что недопиленная деталь сломается и проткнет тебя насквозь, оставив лишь молча задыхаться на асфальте с 5 кг чугуна в легких.
Суббота = может быть лучший день, может быть это осознание, отдых, отдых который для меня уж очень затянулся.
Я - наглый турист с пакетом " Все включено" в путевке. Грабли больно бьют по ребрам изнутри, рядом по тронному залу идет Девочка, она якобы незаметно опрокидывает над моим бокалом пузырек. Прозрачная жидкость мешается с вином, каждый атом этой смертельной диффузии пропитан ее ненавистью ко мне. Оно и понятно, с чего бы меня любить, из всего мира идиотов, ненависти заслуживает только лидер, это правильно, может быть. Я уже ни в чем не уверен. Девочка направляется к двери, зову ее. Она оборачивается на меня, окидывая свирепым взглядом.
- Думаешь, пора? -спрашиваю, я кидая взор на бокал.
Ее лицо растягивается в прелестной живой улыбке.
- Пора, - она заливается мягким смехом и выходит из зала, тихо притворив за собой дверь.
Я казнил Мэфа, мессию для них, из за своей трусости.
Как же интересно тасуется колода, я - Понтий Пилат, и я глотаю свой приговор.
Воскресенье - спасение.
Тишина нарушается воплями душ на улице, когда умирают демоны мы плачем, мы вспоминаем их со слезами. А мертвых ангелов не вспоминают, исчезают чудеса. Когда-нибудь исчезнем, и кресты упадут в реки рядом с идолами языческих богов, золото почернеет, а медь зазеленеет. Вспомнят ли обо мне?
Выпив содержимое бокала, Яхве поднимает в воздух гипсовый цилиндр, стоящий рядом на столе, он начинает крутиться вокруг своей оси, поворачиваясь по разному, можно видеть прямоугольник или круг, движение ослабевает, идеальная красота линий. Мы понимаем, что это конец, или мы все еще живем, чтобы доставить себе побольше боли и этот самый конец оценить по достоинству? Яхве захлебывается кровью и цилиндр падает на землю. Он разлетается на мелкие куски, он полый внутри. Из глаз и ноздрей Всемогущего тонкими струйками бежит кровь..
Люк придет и уронит рядом с осколками лампаду под истеричный смех Девочки. Божественную суть искать не человеку, он мал и ничтожен по сути, для создания чего-то более значимого чем его жизнь. Вам вряд ли понравилась бы идея, устраивать открытые кастинги. Вот и мне тоже...

* * *

В природе будто что-то умерло, надломилось, птицы полетели с юга на север, а солнце вдруг появилось с запада. Над Гранд Каньоном было темно 24 часа, и звезды вдруг потускнели, иные вспыхнули другими цветами: казалось, что наверху кто-то наскоро прокрутил рубильники и оставил на авось. В Москве люди толкались в метро и умоляли развернуть поезда, пора было ехать на работу вновь. Электрички вдруг просто встали посреди пригородов и подростки из окон высоток и торговых центров смотрели на светило, удивляясь, что пролежали в бед трипе целых, как им казалось, 10 часов. Кто-то уже догадался посмотреть на часы... самые сообразительные, но не более от того всеведущие кричали о судном дне, надрывая глотки. Воздух разрезал шум толпы удивленных людей, шепот толкал облака, заставляя их кипеть, земля тоже дрожала от топота людских ступней по бесчисленным мостовым, тропинкам и коридорам, им почему-то вдруг стало хорошо и легко. А в небесах смеялась Девочка, дрожащей от счастья и волнения рукой, она зажигала Южный крест над Камчаткой, неумело щелкала газовой зажигалкой...

Перед глазами тьма, когда организм уже не нуждается в отдыхе, кажется, что на глаза накинули плотную вуаль. Зрачок будто окунается в грязную лужу и сверху в нее падают капли бензина растекаясь радужным узором. Меня бьет жаром в неумолимой лихорадке, в голове будто стучит метроном. Очередная капля в темном мареве разрывает угольную вуаль фиолетовым блеском и по телу проходит волна жара, сильного настолько что боль сковывает обрубленные члены. Мои артерии пересохли, а нос улавливает запах женских волос, он из тех запахов, в которые я ни раз влюблялся, даже сейчас он вызвал всплеск гормонов в моем изнеможденном организме. Я уже давно стал понимать, что мое счастье ассоциируется с определенными запахами, мой город пахнет по-своему, моя квартира, запах асфальта после дождя. Трепет у меня вызывает запах мокрого тулупа после дождя, он всегда означал возращение отца домой, он врывался в квартиру из открытой двери, лишь немного смешиваясь с легким запахом кошки из подъезда. И наконец ее черные волосы пахли именно так, как пахнут ее волосы, если бы мне кто-то сказал: " Эй, да таких как она миллион! ", я бы ответил, что волосы у всех девушек пахнут по разному. По утрам, лежа рядом с ней, она спала в необычных позах, просто дышать ее волосами, разбросанными по постели... уголь костра оставленный на снегу... капля бензина загорается в темном мареве головы и в глаза бьет солнечный свет. Он пробивает щели в бетонной насыпи: я под завалом. Метроном еще стучит, сейчас я понимаю, что где-то капает вода, повернув голову, вижу девушку, она смотрит на свое отражение в осколке зеркала. С его прозрачной блестящей глади на меня смотрит милое голубоглазое личико, его обрамляют чуть пухлые щеки, что обычно так не нравятся их обладателям. Она короткостриженная блондинка, правда, сразу заметно, что волосы окрашены, тем не менее ей идет. Печальное выражение лица ее меняется, когда она встречает мой взгляд, мимолетно во взгляде пробегает искорка смеха и вновь угасает, вновь уступая место печали и наигранной, как видно, серьезности. Она все же заставляет себя улыбнуться, и улыбка на ее лица оказывается очень приятной. Следующий вопрос поверг меня в шок своей банальностью. " Как дела? ", - вопросили ее узкие губы. Я даже не нашелся, что ответить, лишь двинул головой в сторону отрубленных конечностей. Девушка откликнулась издевательским сочувствием: " Ну ты же хотел умереть в обувной коробке", - я оцепенел от ужаса, девушка представилась мне чем-то провидческим, божественным. И правда, зеркало под завалом?!
Ужас прошелся дрожью по струпьям моих ног, я повернул голову влево и увидел идеально отполированный водяной смеситель, торчащий из куска раскуроченного бетона. На кране не было ни следа копоти или деформации от снаряда. Девушка с легкостью прочитала мой немой вопрос и ужас: " Ева", - тоненьким равнодушным голоском вдруг сказала она. Старые предрассудки говорили они, небылицы, кричали скептики, их высокие критические слова вдруг снизошли в моих глазах до уровня металлического крана, из которого, кстати, теперь уже текла упругая струя. " Ты еще держишься? ", - спросила она меня. Я не мог лгать ей, я знал, она понимает, о чем говорит. " Почему я? ". " Ты просто самый обычный. " Слова эти прозвучали окончательным приговором. Я вдруг начал плакать, как ребенок...
Рыдал я минут пять, громко всхлипывая, мне ведь уже, блять, семнадцать, а мне так нравилась эта жизнь, мне ведь было не скучно, когда из под ног уезжала земля, колыхалась от взрывов.
" Когда это закончится? - " Когда будешь готов. Думаешь мне приятно с тобой возиться? Лана просит меня, почему бы и нет? "
" Мне ведь пора? - Да, пожалуй. "
Ева очаровательно улыбнулась и склонилась надо мной. Я прошептал: " Отнеси ей меня, я хочу, чтобы черные волосы служили мне саваном. "
Библейская дева сочувственно улыбнулась и вонзила костяной кинжал мне в сердце. Я встретил смерть тихим хрипом.
* * *
Медсестра пришла рано и бесцеремонно объявила в палату скорбную весть. Бросила на прикроватную тумбочку клочок полусожженого пергамента - фронтовую записку. Ответом медсестре служила тишина, с клеенчатой кушетки в потолок смотрел красивый карий глаз, он как оазис в пустыне выглядывал из мотка бинтов и слоя швов на обожженной коже лица. Тело оцепенело, а из открытого века потекли слезы, черная клякса на белой простыне, даже не растекалась, тишина больше не нарушалась, ни один волосок не изменил своего положения, лишь слезы вытоптали тропинку из уголка пораженного горем глаза.
А в записке было три слова:
" Был бы черным... "

Я научился ходить в 17 лет, превозмогая болезненные приступы в коленях, на дрожащих ногах я вышагивал по жесткому линолеуму. Для меня подобный поход был равносилен первому толчку конька ото льда, казалось будто сейчас части моего тела разъедуться, и я сложусь как карточный домик. В 35 я сказал первые слова, импульс прошедший по голосовым связкам подарил телу резкую приятную боль, отдававшуюся по нервым окончаниям спазмом, вызывающим блаженную истому. Меня будто бы лишила оральной девственности струя резкого зимнего воздуха, обедненного кислородом и частично согревшегося во рту, опошлила идеально чистое существо скрипением человеческих слов. Первое, что я крикнул было: " Обман! ". Я готов был взорваться негодованием от несправедливости: мне не хватило сил, сказать большего.
Я выпустил себе пулю в висок в прямом эфире центрального телевидения, крупноплановую камеру направленную на пеня окатило брызгами черной крови. Я умер в " Битве экстрасенсов", в " Пусть говорят", мастурбировал на столе " Что? Где? Когда? " и задушился галстуком на " Вечернем Урганте". Я залил кровью маленькую девочку с претензией на взрослость, с отупленным от похоти взглядом, кусая губы и поминутно их облизывая от внутреннего удовольствия, она описывала насилие, которому подверглась с моей стороны, зал наигранно ахал, пока на незаметном зрителю экране появлялись побуждающие на это надписи. Но зияющая своей искренностью тишина наступила, когда я с четко очерченной эрекцией встал напротив маленькой развратной сучки, и прижав ее филигранное очаровательное тельце к себе, спустил курок у своего затылка. Я изогнул руку так, чтобы пуля, убив меня на месте, поразила жизненно важные органы малолетней шлюшки, оставив ее умирать в реанимации. У меня получилось с четвертой попытки, пуля даже разорвала ненавистный мне экран с " подсказками зрителю", пройдя на сквозь. Бесчисленные повторения, на которые я потратил 68 лет своей жизни скрашивались только потрясающим сексом, до рокового дня убийства. Раз уж я был обречен, то почему бы и не трахать молоденьких сучек?
Иногда голос разума играет со мной, он не дает мне коснуться лезвием кожи, хоть и понимает, что права на счастье мне не дано.
Я явно не самый несчастный, но повода мне завидовать я, как бы ни старался, не нахожу проживая и вторую сотню. Все что я слышу лишь мерный стук собственного старческого циничного сердца.
Людские же сердца бьются учащенно, мое в свою очередь впадает в стагнацию наподобие комы.
Осознание того, что многие просто становятся лучше, убивает меня. Я привык наблюдать деградацию и упадок, влавствовать над ним, но мой ресурс для удовольствия похоже исчерпан.
Может они и правы, мудак тут один - я, но мне кажется, что у меня исчез идеал, вернее я просто не узнаю, чему следовать. Достоин ли жалости? Отнюдь...
Я так люблю смотреть за людьми, как они курят нежно смакуя дым, расчесывают волосы, как часто смотрят на время, характер наравне с тайным смыслом, что мы видим между строк, он скрыт в мелочах. Горе от счастья отличается лишь блеском глаз, и почему-то, когда ваши глаза блестят мне хочется умереть еще раз. Чтобы увидели и поняли, достоин ли жалости?
Я спас всех вас однажды, вынес из горящего здания, каждый из вас был моим другом, девушкой или врагом, все это когда-то было. Я видел, как вы умираете, визжа перед смертью или стойко ее встречая, истинное удовольствие - видеть муку и удовлетворение, остальное отпадает, мне нравится глотать слезы над знакомыми трупами, мне нравится над ними смеяться. Люблю влюбленный похотливый взгляд, иначе и не возможно, похоть - самое честное. Ненависть мне тоже нравится, но она скована сентиментальностью и совестью.
А пока я еще не особо опытен, странно что мне позволяют вести армии, с таким-то знанием я веду все в бездну, уже привел. Главное, что я уже знаю как убивать. Я иду в парке и машу маленькой 40-летней ручонкой. Яркие блики солнца очерчивают каждый листик дерева по своему. Я тогда их еще видел, наслаждаться правда не мог. Тихий голос шепчет надо мной:
- Тебе грустно? О чем ты думаешь?
- Я покрашу тебе стены красным! - отвечаю.
- Вот ведь я заживу!..

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒