КОНЕЦ ЦВАНГЕРА

Худяков сдержал обещание. Он приехал в лагерь и рассказал о том, как был пойман Цвангер…

Вот как все это происходило летом и осенью 1942 года.

… Над степями стоял горький дым пополам с пылью и закрывал солнце. Горела пшеница.

А здесь, в Светлой поляне, было тихо, но тревожно. Смутный гул боев доносился сюда, и все напряженно прислушивались к нему. Наверху по-прежнему сияли снега. Клубясь, медленно нарастали башнеподобные облака; тень от них набегала на склоны, и казалось, горы тоже прислушиваются к чему-то и хмурятся.

После полудня, в самую жару, через поселок прошли к перевалу студенты какого-то института. Старенького профессора несли на носилках.

И сразу за ними появился прощелыга и вор — Мирза Мирзоев, в новой черной бурке, на горячем тонконогом коне. Мирзоев прогарцевал к заповеднику.

— Видишь? — спросил он у Худякова, который, открывая вольеры, выгонял на волю подопытных животных.

— Вижу. Где украл?

— О! Минэ теперь еще много ест. Как у мой дедушки-княз.

— Тоже грабил, — презрительно сказал Худяков.

— A-а, собака! — остервенился Мирзоев. — Всех ре& #769; жим скора. На, получай!

Выхватив нагайку, Мирзоев хлестнул Худякова по лицу, круто вздыбил коня и ускакал, трусливо пригнувшись к луке.

Худяков вытер ладонью кровь с рассеченного лица. Глаза его были сухими и горячими. Не Мирзоев страшен. Страшны те, кто ползут и ползут, как саранча, там, по степи, со своими танками.

К вечеру в поселок пришла рота красноармейцев. В ней было не больше тридцати человек, с почерневшими лицами и потрескавшимися от жары губами.

Они уже видели смерть, и поэтому здесь, в Светлой поляне, где было еще так тихо и мирно, их воспаленные глаза смотрели как-то недоумевающе. В короткие часы отдыха, которые остались им, наверное, до утра, они занялись солдатским делом — стиркой портянок и пропотевших нательных рубах. Но вскоре все это перешло в руки светлополянских женщин, а красноармейцы, кроме тех, кто стоял на постах, разлеглись на траве в тени под чинарами и сразу заснули.

В одном из спящих кое-кто из светлополянцев узнал известного альпиниста Андрея Тонкого, но будить не стали. Пусть спит.

* * *

Утром появились уже хорошо знакомые своими зловещими очертаниями самолеты и, покружившись над Лысой горой, высыпали десант. Было видно, как падал он вдалеке большими белыми хлопьями, как снег с ясного утреннего неба; и от этого поганого «снега» щемило сердце и сжимались кулаки.

Идти уничтожать десант было бессмысленно: десантников впятеро больше; кроме того, склоны Лысой горы поросли густым лесом, и где десантники спустятся в долину, — угадать было невозможно. Оставалось ждать врага у моста. Дорога выводила только сюда.

Но проходили часы, а десантники не появлялись. По дороге к мосту время от времени подходили и подъезжали на повозках усталые, запыленные люди, и их молча пропускали в сторону перевала. Солнце поднялось высоко и ослепительно сияло в безоблачном небе. От реки веяло прохладой. В прозрачной зеленоватой воде, за камнями, смутно виднелись тени форелей. Тихо шелестели листвой чинары. Неумолчный шум реки успокаивал, усыплял.

Но все напряженно смотрели на Лысую гору и прислушивались. Куда девался десант?

Часа в два к командиру роты прибежал задыхающийся, с широко раскрытыми глазами десятилетний пионер Виктор.

— Они, — прохрипел Виктор, — там… — Он показал вверх по реке. — У Красных… скал… Стро… — Виктор шумно вдохнул воздух, — …ют переправу.

У командира роты, бывшего учителя, на секунду сжалось сердце. Нет, не от страха. Трудно даже сказать отчего. Оттого, может быть, что в этом мальчугане он увидел вдруг всех своих учеников, с которыми было подчас нелегко в той прошлой, довоенной жизни.

— Спасибо, — серьезно, как взрослому, сказал командир роты, вставая. — На вот тебе. — Он посмотрел вокруг; взгляд его остановился на планшетке. Командир роты вынул оттуда карту и документы. — Бери, бери. Это на память…

И, не дожидаясь, пока мальчуган уйдет, он вызвал сержанта Тонкого.

— Вот что, сержант. Они переправляются здесь. — Командир роты показал на карту. — Хотят отрезать. Рота пойдет туда. Надо помешать им переправиться. Ваша задача — охранять мост. Если мы, — командир роты подумал, — если мы не удержим, взрывайте мост. Он заминирован. Сами отходите к перевалу. Вы ведь альпинист, — невесело улыбнулся он. — Дорогу найдете.

Они помолчали, разглядывая карту.

— Сколько людей я могу взять? — спросил Андрей.

— Одного.

— Можно выбрать?

— Выбирайте.

— Пулемет?

— Да. Ручной.

— Разрешите идти?

— Погоди, — мягко сказал командир роты. — Давай простимся.

Оба понимали, что как у Андрея, так и у роты мало надежды пробиться к перевалу. И, вероятно, они уже никогда не увидятся. А связывало их после страшных дней в степи многое.

— Давай.

Андрей выбрал Рустама Калоева, смуглого подвижного азербайджанца.

— Нефти хатят. Панимаешь? — зло говорил он Андрею, кивая в сторону степи, когда они устраивались на берегу за камнями, выбирая лучший сектор обстрела. — Вот, пуля получат. — Калоев похлопал по стволу пулемета.

Андрей посмотрел на Лысую гору, на гребень, ведущий к Красным скалам, и вдруг подумал, что кто-то, хорошо знающий местность, руководил десантниками. Иначе они спустились бы к дороге, а не прошли с виду неприступным гребнем. Но кто? И вдруг он обозлился: «Кто, кто? Не все ли равно?.. Предатель! »

Послышался одинокий выстрел, а потом — словно прорвало плотину — тарахтенье пулеметов и трескотня винтовочных выстрелов у переправы наполнили долину. Там начался бой. На санаторной стороне тоже захлопали выстрелы, и вдруг из-за поворота вылетела к мосту повозка, на которой лежало несколько женщин, прикрывая своими телами ребят. Свесив ноги, на задке повозки сидел седобородый старик в нижней рубахе и в казачьей дореволюционной фуражке с красным околышем. Он время от времени вскидывал к плечу винтовку и, прицеливаясь во что-то, стрелял.

Повозка прогрохотала по мосту, и тотчас между стволами сосен на том берегу замелькали темно-зеленые фигуры.

— А-а-та-та-та-та, — повторял вслед за пулеметом Рустам, — а-а-та-та-та-та. Падаешь?! Нэ нравится!? Вот тебе нефть, вот тебе земля, вот тебе хлеб-лаваш!

Все накалилось. Солнце жгло спину и головы, от ствола пулемета веяло жаром; во рту пересохло, а вода неслась рядом.

Пули с того берега с визгом щелкали по камням, булькали в воде, со свистом проносились над головой.

Перед мостом было пусто. Никто уже не пытался подобраться к нему. Стало тихо и очень мирно. Рустам повернул потное радостное лицо к Андрею:

— Видал? Падают, понимаешь! Ты тоже хорошо стреляешь. Я…

В это время над головами послышалось зловещее пение мин. Сразу же совсем рядом на камнях заплясали красно-дымные огни разрывов, и Рустам, не договорив, уткнулся головой в пулемет.

— Рустам! — закричал Андрей. Мельком он увидел, что на том берегу зеленые фигурки снова отделились от сосен и побежали к мосту. Андрей привстал, поднимая тело Рустама, чтобы освободить место у пулемета, и вдруг почувствовал, как что-то горячее толкнуло его в спину.

Он схватил с земли провода, чтоб сомкнуть их и взорвать мост, но нога подвернулась на камне. Он выпустил провода и упал в реку. Вода подхватила его, закружила и понесла.

Стрелял Мирзоев. Он еще долго прятался в зарослях колючей ожины, над тем местом, где лежал мертвый Рустам. Чего Мирзоев боялся, — неизвестно, но он появился в поселке лишь вечером, когда в салоне санатория «Горное ущелье» уже поселился командир десантников.

* * *

Ледяная вода вернула Андрею сознание. И он мгновенно понял, что вот сейчас бешеная река ударит его о камни, размозжит, измочалит. Ему удалось, делая резкие движения руками, вынырнуть на поверхность и судорожно вдохнуть воздух, который вошел в легкие с острой болью. Невероятных усилий стоило ему продвинуться на метр в сторону от стрежня. Раза два его перевернуло, ударило о камни и понесло в боковой рукав. Здесь он зацепился за выступавшую над рекой острую кромку камня, но вода уносила ноги, и он беспомощно висел на руках, приплюснутый к камню клокочущими струями. Свисавшие над головой ветви кустарника были ненадежны. Но другого выхода не было. Сплевывая кровь, наполнявшую рот при каждом выдохе, он подтянулся и ухватился одной, а потом другой рукой за ветку, медленно, сантиметр за сантиметром, вытянул свое тело из воды. Что-то хрипело и хлюпало в груди, временами вдруг охватывала страшная слабость. Он закрывал глаза и останавливался. Казалось, так просто разжать руки.

Наконец ноги нашли опору. Он сделал несколько шагов, шатаясь поднялся на берег, но тут силы покинули его, он потерял сознание и упал ничком. Кровь пробилась сквозь гимнастерку и расплылась по мокрой спине темным, медленно увеличивающимся пятном.

Ночь опускалась на Светлую поляну. Туман окутал горы. Со стороны поселка доносились резкие, чужие крики. Дома там стояли с мертвыми, черными окнами. Молча и тихо чего-то ждали деревья, не шелестела даже листва осинника. И все же какое-то движение чудилось всюду. Вдруг глухо звякнет камень; нагнется, выпрямится и опять затихнет ветка, примнется трава, но вот уже и распрямится.

Многие этой ночью уходили в горы.

Худяков вел коня вдоль реки. На той стороне, в Медвежьей балке, в глухом лесу был участок, где он высадил привезенные с Дальнего Востока семена женьшеня. Нежное растение требовало постоянного ухода, и на участке выстроили сторожку. Знали об этом участке он да директор заповедника. Но директор в первые дни ушел в армию. «Место глухое, — думал Худяков, — подожду. Должны партизаны объявиться».

Конь мягко стучал обмотанными тряпьем копытами. Хуржумы[7] на боках коня раздвигали кустарник, и он тотчас снова смыкался. Уже совсем стемнело, и Худяков шел медленно, ориентируясь на блеск воды в реке в просветах кустарника. У места, где река разделяется на два рукава, была переправа.

Худяков вышел на берег и увидел распластанное неподвижное тело. Конь остановился, прядя ушами.

«Река выбросила, — подумал Худяков. — Нет, погоди, как же так высоко? » — прошептал он.

Наклонившись, Худяков понял: наш. Он перевернул тело на спину. Слабый свет от реки не позволил разглядеть лицо. Худяков расстегнул гимнастерку и приложил ухо к липкой от крови груди. Жив!

Трясущимися от волнения руками Худяков перевязал раненого, потом с трудом взвалил его поперек седла и сел сам. Конь подошел к реке и осторожно вступил в черную, бешено мчавшуюся воду.

* * *

Андрей лежал на нарах, а Худяков спал рядом на полу. Сторожка была такая маленькая, что голова старика помещалась под столом, а ноги почти упирались в порог.

Днем дверь была открыта настежь и сторожка наполнялась лесными шелестами и шорохами. Гигантские буки обступали поляну, смыкаясь высоко над головой своими кронами. Солнце не могло пробиться на землю, и у подножия деревьев всегда царил полумрак, под ногами шуршал многолетний слой опавшей листвы. Женьшень не любит солнца, растет в тени, в теплых и влажных местах, и здесь ему было привольно. Но растет он медленно. Пошел второй год, как Худяков посадил триста шестьдесят семян, но еще не из всех проклюнулись нежные пятипалые листики.

«Не скоро наберет силу», — думал Худяков с горечью.

Андрей потерял много крови и был очень слаб. Он неподвижно лежал на койке с закрытыми глазами. Дышал с трудом, а временами побелевшие губы окрашивались кровью. Она потом так и засыхала в уголках рта.

Худяков обтирал Андрею лицо чистой тряпочкой, смоченной в теплой воде, потом осторожно приподнимал его и с ложечки, как маленькому, вливал в рот какое-то зеленое снадобье, а потом жидкую манную кашу, сваренную на сгущенном молоке. Каша подогревалась на солнце, так как Худяков зажигал камелек, сложенный из камней, только ночью. Днем в Светлой поляне могли увидеть дым над лесом. Гитлеровцы могли увидеть, Мирза Мирзоев…

Когда Андрей засыпал, Худяков уходил. Мягкой, бесшумной походкой жителя гор он уверенно пробирался по крутому лесистому склону к Красным скалам. Худяков искал оружие. Ему посчастливилось на том месте, где десантники пытались переправиться, подобрать немецкий автомат, патроны, одну гранату с длинной деревянной ручкой. А на другом берегу он нашел нашу, русскую винтовку с расколотым пулей прикладом, но вполне пригодную.

Однажды Худяков, покормив Андрея, поставил на пол (там прохладнее) котелок с оставшейся кашей и ушел. Андрей лежал в полузабытьи. Временами он открывал глаза и прислушивался. Все было тихо, и он снова погружался в дремоту. Обрывки каких-то далеких воспоминаний возникали у него в мозгу. Губы то складывались в легкую улыбку, то сурово сжимались, и тогда лицо Андрея становилось каменным, безжалостным.

Какой-то неясный звук заставил его вздрогнув. Прошелестела листва в лесу, но сразу все стихло.

Вдруг чьи-то копытца застучали по крыльцу. Андрей поднял веки. На пороге стоял тур. В его больших коричневых глазах с черными поперечными щелями зрачков светились и любопытство и страх. Он долго стоял неподвижно, прислушиваясь и осматриваясь. Но Андрей не шевелился. Осмелев, тур пожевал свесившийся с койки рукав куртки Худякова, а потом, уже как хозяин, протопал по полу к котелку и сразу засунул туда морду.

Не отрываясь от каши, тур приподнял короткий хвостик и просыпал на пол несколько горошков.

— Ах, невежа! — беззвучно прошептал Андрей, давясь от смеха. В груди у него что-то очень тихо засвистело. Тур услышал. Он резко вскинул голову, увенчанную гордо изогнутыми рогами. На какое-то мгновение их глаза встретились. Скользя копытами, тур стремительно рванулся к двери и исчез, будто его и не было.

Когда пришел Худяков, на бледном лице Андрея еще блуждала улыбка.

— Тут один бандит приходил, — весело прошептал он. — Следы оставил. Кашу мою сожрал.

Худяков посмотрел на пол:

— Левый рог подпилен?

— Подпилен, — изумился Андрей.

— Это Жорка, из заповедника, — сказал улыбаясь Худяков. — Привык к человеку, теперь к жилью льнет. Наверно, еще явится. Напакостил, подлец, на мою кровать.

С этого дня дело пошло на поправку, и вскоре Андрей начал вставать с койки и выходить в лес.

Мучительна была неизвестность. Иногда от перевала доносились звуки боя. Андрей узнавал тарахтенье нашего «Максима» и бухающие звуки вражеского крупнокалиберного пулемета.

— Держатся, — говорил он Худякову, — это хорошо.

Но как-то днем над поляной прошли в сторону перевала тяжело груженные «юнкерсы». Андрей и Худяков молча смотрели им вслед. Через несколько томительных минут от перевала донеслись звуки тяжелых разрывов: «ах-ах-ах! » и снова — «ах-ах-ах! ». Земля сотрясалась. Сразу же в грохот бомбежки вплелась трескотня перестрелки, а потом все это потонуло в зловещем, все разрастающемся рокоте.

— Лавины… — прохрипел Андрей. — Понимаешь?

Он лихорадочно вспоминал, на какой стороне хребта — на той, нашей, или на этой, северной — больше лавиноопасных склонов. Куда пошли лавины?

Худяков, видимо, думал о том же.

— Сюда, — сказал он. — Сюда больше. Хоть бы их всех смело к чертовой матери, сволочей!

На другой день перестрелка у перевала не возобновлялась. Потом прошло еще несколько дней — все было тихо. Или немцам удалось взять перевал и они спустились на юг, или они отказались от попыток штурмовать перевал? Что же?

Утром, когда Андрей проснулся, Худяков сидел на крыльце и сбривал начисто свои седые усы.

— Думаешь, не узнают? — спросил Андрей, поднимаясь с койки.

— Узнать, может, и узнают, да не сразу, — ответил Худяков.

— Пожалуй, я пойду, — проговорил Андрей.

— Нет уж. Твое дело там, — Худяков махнул рукой с бритвой в сторону главного хребта. — А здесь мне каждый камень знаком.

Худяков встал.

— А хорошие усы были, — сказал он со вздохом. — Может, конечно, вырастут, а может, того… и не вырастут…

Оружия он не взял. Прийти обещал к вечеру. Но вечер наступил, а его не было.

Стояла та напряженная тишина, которая в лесу и в горах предшествует ночи. Сверху с буков время от времени падали на землю круглые колючие орехи. Приближалась осень.

Андрей сидел на крыльце прислушиваясь. Внизу глухо шумела река, будто там, за лесом, шел поезд и никак не мог пройти.

На мгновение он очень ясно представил себе такой вечер у себя дома, в Смоленске, а потом вспомнил знойную степь, клубы черного дыма, рогатые каски, мелькающие на путях станции, которую обороняла его рота.

— Иэхх! — проскрежетал он зубами.

Вдруг что-то взорвалось внизу, в Светлой поляне. Андрей вскочил. Перекатившись эхом по горам, грохот умолк — и снова наступила тишина.

Худяков не шел. Не пришел он и на другой день. Под вечер Андрей взял автомат, проверил затвор и вышел из сторожки. Где и как будет искать Худякова, он не знал.

Ноги плохо слушались. Он отвык ходить. Временами кружилась голова, но он упрямо спускался к реке. Стемнело. Чуть заметная и днем, тропа исчезла. Река шумела совсем близко, за деревьями. Какая-то тень мелькнула впереди и скрылась за буком. Андрей вскинул автомат и сделал шаг вперед.

— Ну тебя к дьяволу! Еще застрелишь, — послышался из-за дерева голос Худякова.

Обнимая старика, Андрей спросил:

— Как же ты в такой темноте меня узнал?

— А кто может здесь по ночам шататься? Ты да Мирзоев. Он за мной целый день бегает, как собака. Партизан хочет выследить. Выслуживается. Узнал меня сегодня, сволочь, и без усов.

— Так ведь он и мог быть?

— Он-то вперед не шагнул бы. Трус.

* * *

Худяков был голоден. Андрей зажег огонь в камельке и поставил котелок. Красноватый трепещущий свет падал на усталое лицо Худякова. За приоткрытой дверью клубился ночной туман. Все потонуло в нем: лес, горы, сторожка. Казалось, шагни за порог — и растворишься в густом черно-сером облаке.

— В Светлой поляне Цвангер, — глухо сказал Худяков.

— Кто?

— Цвангер, говорю. Ты-то его знаешь.

Андрей вспомнил лето тридцать седьмого года, гладкого баварского альпиниста, начальника экспедиции мюнхенского клуба «Горный орел». Теперь все становилось понятно. И то, почему Цвангер тогда усиленно интересовался Зубром: с этой вершины все видно как на ладони; и то, почему десант быстро и точно вышел к Красным скалам. Цвангер в то лето шатался и здесь.

Вот опять судьба сталкивает их. Снова пришел сюда этот «гость».

— Перевал они не взяли, — продолжал Худяков. — Кишка тонка.

Он приподнял крышку котелка — и сторожка сразу наполнилась клубами пара.

— Ты сиди, Николай Александрович, я сейчас заправлю. — Андрей в темноте вытащил из-под койки мешочек с вермишелью.

— Взрыв слышал? — спросил Худяков, опуская крышку.

— Слышал.

— Мост кто-то взорвал. Они пушки к перевалу тащили. Не вышло. Только как он подобрался? Мост-то охраняли. Один путь был — по реке.

— По реке? — изумился Андрей.

— Больше никак.

Худякову удалось узнать многое. Уже хлебая суп, он рассказал, что в Светлой поляне организовано акционерное общество. В Оленьей балке рубят заповедный бук. Цвангер — один из учредителей общества. Или пай имеет. Черт его знает.

— Но вот зачем он послал на ишаках груз к Голубому ручью? Не пойму. Какой-то особый отряд собран. Должно быть, тоже туда пойдет. Зачем? — спросил Худяков. — Ведь там не пройдешь!

Андрей встал, подошел к двери и постоял на крыльце, будто что-то пытаясь разглядеть в тумане. Потом вернулся и тяжело сел на койку.

— Пройти можно, — хрипло сказал он. — Есть там перевал. Он его знает. С Зубра видел. Понимаешь, Николай Александрович, в чем теперь наша задача?..

* * *

Задача состояла в том, чтобы успеть прийти на Чертов перевал раньше Цвангера и попытаться предупредить своих.

Неизвестно, когда выйдут к Голубому ручью немцы. Может быть, уже вышли. Надо спешить.

Андрей и Худяков собрались еще затемно. К утру туман опустился ниже и лежал теперь под ними такой плотной пеленой, что, казалось, можно было перейти по ней на ту сторону долины. Звездное небо чуть зеленело на востоке. Черными расплывчатыми тенями стояли деревья. Было холодно и сыро. Худяков подвел коня, похлопал его по шее и перекинул связанные рюкзаки через седло.

— До скал дойдет, — сказал Худяков Андрею. — Потом придется отпустить.

Они поднимались молча. Изредка подковы звенели о камень.

Когда подошли к скалам, Худяков снял уздечку, поцеловал коня в лоб.

— Спасибо, брат. Ступай.

Вскинув рюкзаки, они полезли на скалы. Конь попытался идти за ними, да не смог…

Боковой, сравнительно невысокий, хребет, по которому двигались Андрей и Худяков, выводил к поляне Зубров, к тому месту, где Голубой ручей сливался с речкой Бешеной. Туда же вела дорога от Светлой поляны. Может быть, сейчас там внизу по дороге ехал Цвангер со своим отрядом?

Взошло солнце и понемногу растопило туман в долине. Надо было спускаться с гребня. На фоне неба снизу их могли заметить.

А ниже идти было гораздо труднее.

Лишь к вечеру они увидели поляну Зубров. В расступившейся зелени виднелись дальше внизу постройки альпинистского лагеря, а напротив, через долину, возносилась к небу черная с белыми пятнами висячих ледников стена Зубра.

Было тихо. От перевала не доносилось звуков выстрелов. На Зубре, как и всегда, к вечеру собиралось облачко, окутывая вершину. Косые длинные тени скал падали на Аманкайский ледник, изрезанный трещинами. Все было так же, как и раньше.

Надо было спускаться и выходить к ущелью Голубого ручья. Андрей посмотрел на серое от усталости лицо Худякова. Он полулежал на камнях, откинувшись спиной на рюкзак и зажав между коленами винтовку с расщепленным прикладом.

— Еще день ходу, — осторожно сказал Андрей. — Где заночуем?

Худяков с трудом приподнял голову и хрипло ответил:

— Надо уже там, у Голубого ручья.

Он полежал еще несколько секунд и тяжело поднялся:

— Пошли.

И все-таки они опоздали. Отряд Цвангера пришел раньше и уже расположился лагерем в верховьях Голубого ручья, закрыв путь к Чертову перевалу. Палатки были разбросаны по обеим сторонам ущелья. Отвесные гладкие стены, хорошо знакомые Андрею, поднимались справа и слева, — не обойдешь. Когда-то на одной из этих скальных стен Цвангер тренировал своих баварских «орлов».

Худяков и Андрей лежали за камнями на границе леса в низкорослом березняке, чуть тронутом осенью. Солнце село, и зеленые фигурки гитлеровцев, сновавшие между палатками, превращались в черные тени.

Оба молчали. Отчаяние заползало в их сердца. Тяжелый путь лежал позади. И напрасно!

Худяков медленно развязал рюкзак, достал сухари и не доеденную днем банку консервов.

— Будешь?

— Остается одно, — шепотом ответил Андрей, взяв сухарь, — обойти ночью.

Худяков долго не отвечал.

— Сейчас? — вдруг спросил он подавленно. — Сейчас не могу.

— Нет, — сказал Андрей. — Отдохнем.

Лезть ночью по скалам, которые и днем можно было пройти только с надежной страховкой на крючьях, — на это можно было решиться только в самом крайнем случае. Но ведь этот крайний случай и наступил.

Спустилась ночь. В лагере все затихло. Худяков лежал неподвижно. Наверное, уснул. Андрей напряженно вспоминал. Как-то с Прохоровым они, возвращаясь с Аман-Каи, спускались по этим скалам. Надо было найти тот путь. Он все-таки знакомый.

Около полуночи Андрей разбудил Худякова. Было холодно. На востоке из-за гор поднимался тонкий серп ущербной луны. Слабо поблескивали мокрые скалы. Лагеря не было видно.

Они поели в темноте, дрожа от холода, связались и вышли.

Андрей помнил, как он однажды, до войны, отчитывал младшего инструктора за то, что он в темноте, застигшей группу при подходе к лагерю, не остановился и продолжал движение. «Мало ли что могло случиться», — говорил тогда Андрей. «Да мало ли что и теперь может случиться? » — подумал он.

Веревка имела в условиях ночи для Андрея чисто символическое значение. Если он сорвется, Худякову его не удержать. Скальных крючьев у них нет, да в темноте их и не забьешь. Но зато Худякову веревка могла помочь. Андрей сможет застраховать его сверху.

Осторожно, ощупывая камни руками, подходили они по крупной каменной осыпи к скалам. Путь, который днем занял бы 10–15 минут, отнял теперь час. Серп луны поднялся выше. Контуры палаток лагеря Цвангера выступали из темноты. Оказывается, лагерь был близко. Они подошли к скалам, и Андрей молча, не останавливаясь, полез вверх. Выбирать путь в темноте все равно было невозможно.

Страшно медленно тянулось время для Худякова, пока он ждал сигнала веревкой от Андрея: «Пошел! ». Иногда Андрей опускался, переводил дух и уходил куда-то в сторону. Несильно дергалась веревка, и Худяков, ощупывая мокрые холодные скалы, отыскивал зацепки. На середине пути к гребню из-под рук Андрея сорвался камень, и, невидимый, с грохотом полетел вниз, сталкивая другие. Худяков прижался к скале. Камни пронеслись мимо, но в лагере всполошились. Часовой выстрелил наугад в темноту. Пуля щелкнула невдалеке о камень. Андрей и Худяков замерли. От палаток доносились голоса. Потом все стихло.

Перед самым гребнем Андрей сорвался. Уставшие руки не удержались на крохотном мокром зацепе. Он заскользил вниз… «Конец, — пронеслось у него в голове, — обоим…» И все же, обдирая пальцы, он цеплялся за скалу, прижимаясь к ней всем телом. Выступ попался под руку. Андрей задержался и долго висел на руках, нашаривая ногами опору. Прошло несколько минут, пока успокоилось сердце и он снова полез вверх.

— Что у тебя? — услыхал он снизу шепот Худякова.

— Ничего. В порядке. Иду дальше, — ответил Андрей тихо.

Через час они вступили на плотный, смерзшийся фирн ледника. Черная безмолвная стена Зубра мрачно стояла над ними. Ручьи-водопады, которые с шипением падали здесь днем (Андрей это помнил), замерзли. В кулуаре, выводящем к перевалу, спаянные ночным морозом громоздились остатки вчерашней лавины. Склон стал круче. Андрей с трудом вбивал ботинки в плотный снег. Что-то вдруг кольнуло его в грудь. Он закашлялся долго и натруженно и сплюнул. Снег под ногами стал черным. «Кровь! — понял он. — Рана открылась». Он нагнулся. Тяжело дыша, медленно переставляя ноги, подошел Худяков. Андрей, отковыривая носком ботинка снег, собирал его в карман.

— Следы! Понимаешь? — сконфуженно говорил он. — Они пойдут, увидят. Надо убрать.

Теперь они шли очень медленно. Небо уже начинало светлеть, когда они вышли на перевал и тяжело опустились на камни. В груди Андрея опять заклокотало. Время от времени он поворачивался на бок и сплевывал в щель между камнями.

— Ничего, — хрипел он с натугой. — Отлежусь. Только, Николай Александрович, слышишь, Худяков?! Известить-то мы не успеем…

— Будем стоять на этом перевале! — тихо и торжественно ответил Худяков.

* * *

Цвангер был опытный альпинист и понимал, что место, через которое он проведет свой отряд в тыл русским, лавиноопасное. Лавины сходят, когда поднимается солнце. Это он тоже знал. Его злило, что отряд двигается медленно. Перевал надо проскочить, пока ночной мороз сковывает снег на вершине. Он собрал унтер-офицеров.

— Отделение, которое первым возьмет этот перевал, — Цвангер показал рукой, — получит право на две внеочередных посылки и отпуск на две недели. Ступайте.

И все-таки было не рано, когда первое отделение вступило на фирн ледника и Худяков осторожно потрогал голову Андрея.

— Идут… Слышишь, идут!

Солнце уже грело. На перевале было тепло и клонило ко сну. Андрей с трудом открыл глаза и пополз к обрыву.

— Десять… двенадцать, — шептал он, — восемьдесят два… А сколько сейчас времени? — спросил он Худякова.

Худяков вынул часы.

— Девять часов десять минут.

Андрей поднял голову, посмотрел на чудовищный снежный карниз, нависающий над кулуаром.

— Еще час, — сказал он, — и пойдут лавины. Должны пойти.

Первая связка прошла кулуар и, выбивая в крутом снежном склоне ступени, быстро приближалась к перевалу. Уже были видны красные лица гитлеровцев, слышны отрывистые слова чужой речи.

— Стрелять? — спросил Худяков.

Андрей подумал.

— Нет, — сказал он, подползая к Худякову, — погоди, патронов мало. Мы по-другому…

Цвангеру, который шел во второй связке, не показалось странным, что с перевального гребня сорвался камень. Эти болваны не успели поднять веревку, и камень их сдернул. Первая связка пролетела вниз мимо Цвангера. Все четверо, как на учении, перевернулись на животы и вонзили клювы ледорубов в снег. Но склон был очень крут, и сразу задержаться им не удалось. Цвангер вел свою связку уверенно. Новые швейцарские альпийские ботинки легко вбивались в фирн, оставляя широкие ровные ступени. Мирзоев шел вторым, как по лестнице. Но ему было страшно. Он опасливо поглядывал вверх, где над головой нависали глыбы освещенного солнцем плотного снега. Они дошли до того места, где сорвалась первая связка, и Андрей увидел Цвангера. То же холеное лицо. Та же наглая уверенность в своем превосходстве, с которой он когда-то поздравлял Андрея и Прохорова, взявших Зубр за сутки до баварских «орлов». Андрей прицелился. Цвангер мерно шагал вверх. Андрей опустил автомат.

— Худяков, — позвал он тихо. — Пусть поднимутся. Стреляй во второго, я — в третьего. Цвангера возьмем живым.

На перевал первым вступил Цвангер. Он освободился от веревки и поднес к глазам бинокль, высматривая путь спуска на юг. Тяжело дыша, собирая в кольца веревку, вышел Мирзоев. За ним появилась голова третьего гитлеровца.

Выстрелы последовали один за другим. Взмахнув руками, третий гитлеровец упал навзничь и покатился вниз, стаскивая за собой Мирзоева. Цвангер, не снимая с груди автомата, резко повернулся и выпустил очередь по камню, за которым лежал Андрей.

— Руки вверх, сволочь! — заорал Худяков сзади.

Андрей выскочил из-за камня. Цвангер медленно поднимал руки. Худяков держал винтовку наперевес, и по его коричневому морщинистому лицу текли слезы.

Цвангера связал Худяков. Андрей бросился к гребню. Гитлеровцы лезли, прижимаясь к скалам кулуара.

Резко и гулко трещали пулеметы. Пули с визгом отлетали от камней, высекая огонь. Андрей бил одиночными выстрелами на выбор. Но он не успевал. Весь снежник перед перевалом и кулуар были полны гитлеровцами, упорно поднимающимися вверх. Андрей слышал, как открыл огонь Худяков, но в это время отказал его автомат. Андрей бросился к автомату Цвангера, но споткнулся и упал. Поднимаясь, он увидел, как от карниза на Зубре медленно отделилась глыба голубоватого снега и ринулась вниз.

Кулуар скрылся в клубах снежной пыли. Клокотал и ревел этот адский котел.

И когда через полчаса все затихло, Андрей и Худяков увидели внизу несколько убегающих по леднику фигурок.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒