ПОРАЖЕНИЕ ЦВАНГЕРА

Сто человек в течение двух-трех часов собирали в лесу хворост, тащили целые деревья, когда-то поваленные лавиной или бурей, корчевали смолистые пни; причем делали это с удовольствием, смеясь, подтрунивая друг над другом. Можно себе представить, сколько было топлива!

Костер зажгли после ужина, когда стемнело и стало холодно. За вершиной, которая называлась Замком, вставала луна. Острые зубчатые башни Замка таинственно и нелюдимо чернели в небе, освещаемые сзади холодным лунным заревом. Остальные горы исчезли во мраке. Иногда вдруг прокатывался гулкий рокот. Опытные альпинисты по звуку узнавали — это на ледопаде куски льда откололись от медленно движущегося ледника и покатились по «бараньим лбам». Горы были невидимыми, но давали о себе знать. Мол, не забывайте, мы — здесь…

От реки на поляну, где разгорался костер, потянуло сыростью. Костер горел ярко, громко трещали дрова. Пихта и елка всегда горят шумно. Пламя стало таким нестерпимо ярким и жарким, что понемногу все отодвигались и скоро вокруг костра образовалось широкое кольцо — как сцена. Начальник учебной части, мастер спорта Павлов, говорил о нужных и важных вещах, но, честно говоря, слушали его рассеянно. Смотреть на взлетающее к самому небу пламя костра, набросить свою штормовку на плечи девушке, стоящей рядом, чтобы у нее не мерзла спина, переброситься шуткой с товарищами — было интереснее.

Зато «горный бокс», в котором боксируют с завязанными глазами и с помощью скатанных спальных мешков в чехлах, никого не оставил равнодушным и пользовался шумным успехом.

Неожиданно оказалось такое количество талантов, что выступить всем не было возможности. Поэтому когда, наконец, из-за Замка вылезла луна, запели альпинистские песни. В них рассказывалось о бесконечном количестве напастей, подстерегающих альпинистов в горах. И было непонятно, почему же всем так весело и почему всех этих певцов никаким калачом не заманишь проводить свой отпуск на даче или в доме отдыха.

Всему бывает конец. Перепели все песни, и у костра стало тихо. Груда пышущих жаром углей снизу освещала молодые лица. Еще все были объединены только что умолкнувшей песней, но каждый, глядя в огонь, думал о чем-то своем.

Немолодой народ: замполит, Прохоров, начальник лагеря и другие инструкторы, уже десятки раз побывавшие в горах, — сидели вместе и вспоминали восхождения, в которых они бывали, товарищей, с которыми ходили. Вокруг них собиралась молодежь.

— Ты ведь Андрея Тонкого знал? — спросил замполит у Прохорова.

— Это мой друг, — ответил Прохоров. — Вместе ходили.

— Вот рассказал бы молодежи, как вы баварским орлам, этому Цвангеру, в тридцать шестом году нос утерли, — сказал начспас.

Лина встрепенулась.

— Павлуша… — горячо зашептала она, оборачиваясь в темноту. — Где ты?.. Иди. Про Цвангера…

Луна освещала горы. Они появились из темноты и нависли над поляной. Вдалеке смутно поблескивала над перевалом черная километровая стена Зубра.

* * *

— Мы с Андреем спустились с Опоясанной уже поздно, — сказал Прохоров, — и до тропы дойти не успели. Контрольный срок кончался на другой день, и, чтобы не продираться сквозь заросли в темноте, решили переночевать на границе леса. Поставили палатку, сварили манную кашу с черносливом, наелись, легли.

Когда знаешь, что завтра не надо идти вверх, что путь предстоит легкий, — не торопишься. Я и проспал. Открываю глаза — солнце бьет в палатку. Смотреть невозможно. Андрея нет. Но волноваться нечего. Он человек опытный, к тому же я его характер знал. Он любил восход встречать. И действительно: у палатки горит костерчик в камнях, что-то варится, а Андрей сидит на солнышке и любуется на горы. Воздух чистый, свежий, солнце еще не жаркое. Ручей бормочет внизу. Ни ветерка. Тихо. «Погодка установилась, — подумал я, — только ходи». Вижу, Андрей что-то в бинокль разглядывает на той стороне ручья.

Помолчал он и говорит:

— Баварские орлы по осыпи лезут.

А надо сказать, примерно неделю тому назад приехала к нам на поляну Зубров экспедиция клуба баварских альпинистов. Клуб назывался «Адлерберг» — «Горный орел». Начальником экспедиции был такой рыжий гладкий баварец Цвангер.

Они приехали специально для того, чтобы взять Зубр, Аман-Каю и другие еще не взятые нами вершины и, таким образом, показать превосходство немецких альпинистов. Надо отдать справедливость, ходили они хорошо, а снаряжение у них было и того лучше. Самое главное для них было забраться на Зубр. Они все фотографировали его во всякую погоду с разных мест и приговаривали:

— Маттергорн, Маттергорн…

Это значило, что наш Зубр походил на одну из самых трудных и красивых вершин Альп — Маттергорн.

Баварцы поравнялись с нашей палаткой по высоте, остановились и стали доставать веревки.

— Тренироваться пришли, — сказал Андрей. — Давай кашки поедим, а то что на голодный желудок за ними наблюдать!

Мы ели из котелка кашу и смотрели, как баварцы тремя связками приступили к тренировке. Один, должно быть, Цвангер, стоял внизу и что-то покрикивал, но разобрать его слова было невозможно.

— Это они к Зубру готовятся, — сказал я Андрею.

— А что, — говорит он, — если мы с тобой хотя бы подходы посмотрим? К первому жандарму сходим, а?

— Это, конечно, можно, — отвечаю я, — но у нас ведь контрольный срок в восемнадцать ноль-ноль кончается. Можем не успеть.

— Пустое, — говорит Андрей. — Я схожу в лагерь. Получу разрешение.

— Так пойдем вместе.

— Зачем? Ты пока тут на них поближе посмотри, — Андрей показал головой в сторону баварцев и таким безразличным тоном добавил: — Узнай, когда они на Зубр выходят. Ты ведь по-немецки немного понимаешь?

— Ну, понимаю. Только ты побыстрее, — сказал я, — а то просидишь где-нибудь на красивом месте. Цветочки будешь собирать.

Андрей рассердился:

— Черт с тобой. Не буду. — Но потом улыбнулся, взял зачем-то рюкзак и ушел.

Я перебрался через ручей и пошел к баварцам.

— Здравствуйт, — сказал Цвангер по-русски. — Учийтся?

Ну что ж, я согласился. Можно, думаю, поучиться, если есть чему.

— А когда выходите? — спросил я.

— Через завтра — утром, — сказал Цвангер.

Баварцы лезли по совершенно отвесной, даже кое-где нависающей с отрицательным уклоном гладкой скальной стене.

Первый забивал над головой крюк и, зацепив карабин, пропускал через него веревку, обвязанную вокруг груди. Нижний подтягивал за эту веревку первого до уровня груди и закреплял ее. Первый, вися на веревке, долго искал в гладкой скале щель, наконец находил ее, вбивал второй крюк и пропускал через карабин второй конец веревки, тоже идущей от груди. Нижний снова подтягивал, а первый вбивал следующий крюк.

— Это есть прием высшей техника альпиниста, — говорил Цвангер. — Называется «зальцуг».

Мы знали этот прием, но прибегали к нему в крайних случаях. Для идущего первым это очень тяжело и больно. Веревка давит грудь. Дышать почти невозможно. Чаще всего можно найти другой способ подъема.

Баварцы лезли все выше и выше. И вдруг один из них сорвался. Верхний крюк, наверное, плохо забитый или попавший в мягкую породу, не выдержал, и баварец полетел вниз. Нижний успел протравить веревку, и на следующем крюке падающий задержался, но рывок все-таки был так силен, что баварец дико закричал от боли.

Цвангер вскинул к глазам фотоаппарат, и щелкнул спуском. Я бросился к скале. У сорвавшегося было сломано ребро. Его отнесли в сторону. Цвангер не прекратил занятия… Я ушел к своей палатке не простившись. Ну их к черту! В самоубийцы они, что ли, готовятся, эти орлы?

Андрей пришел с туго набитым рюкзаком, весь мокрый. Он шел в самую жару.

— Ну? — спросил он, сбрасывая рюкзак. — Когда они выходят?

— Послезавтра.

— Зер гут. Очень карашо, — весело сказал Андрей и стал выкладывать из рюкзака хлеб, консервы, колбасу, сахар.

Я начал кое-что понимать, но не верил еще своей догадке.

— Ты куда это собрался?

— Во-первых, не я, а мы. А во-вторых, если они, — Андрей кивнул головой в сторону баварцев, — орлы, то мы что, курицы? Попробуем. Скажи пожалуйста, приехали наши вершины брать. Потом, поди, напишут: в Советском Союзе альпинизма нет. Русские альпинистами быть не могут и так далее… А ты что, — Андрей выпрямился, — возражаешь?

— Ну что ж, — сказал я, — попытаемся… Но на рожон лезть не будем.

— Я тоже не дурак голову ломать… Еще пригодится, — проворчал Андрей.

— Как же ты уломал Сорокина? — спросил я, зная осторожный характер уполномоченного по району, дававшего в ту пору разрешения на сложные восхождения.

— Значит, уломал…

С вечера мы поднялись повыше и устроились на ночлег почти под самым северным гребнем, ведущим к вершине. В наступающих сумерках гребень казался непроходимым. Во всяком случае, путь на вершину не просматривался. Андрей долго сидел на камне, обхватив колени руками, всматриваясь в гребень.

— Да, — сказал он, залезая в мешок, — завтра поработать придется.

Ночью был мороз. Вода в котелке замерзла. Иней покрывал палатку, когда мы до рассвета стали сворачивать лагерь. «Это к хорошей погоде», — радовались мы, дрожа от холода.

Пока лезли по обжигающе холодным скалам на гребень, коченели руки, теряли чувствительность пальцы и не находили зацепок. Это было опасно, но что поделаешь? Надо было как можно раньше выбраться на северное ребро.

Неизвестно, что& #769; ждало нас там. Еще никто не был на вершине, но считалось, что путь по северному ребру единственно возможный. Баварцы долго изучали фотографии и тоже остановились на этом же варианте.

Мы с Андреем видели путь подъема с Опоясанной, и он казался нам нелегким. Но мы знали, что издали всегда кажется страшно, а подойдешь — и ничего, пройти можно.

Как и рассчитывали, мы вылезли на гребень к восходу солнца. На Зубре оно, правда, уже давно появилось и освещало утреннее облачко, ночевавшее на вершине. Но все остальное было еще в тени, и ручьи-водопады на мрачных стенах Зубра были скованы морозом. Внизу, под нами, лежали верхние фирновые поля, круто спадающие к леднику Зубра, а прямо на юго-востоке был виден восточный гребень. Под самой стеной вершины восточное ребро разрезала впадина Чертова перевала, выводившего на южные склоны хребта. Перевал был даже удобный, но никто им не пользовался, потому что в снежный кулуар[6], выводивший к перевальной точке, всегда сыпались лавины со стен Зубра. Иногда, когда на вершине не дежурили облака, был виден громадный нависающий снежный карниз. С него и сыпало. А с другой стороны кулуар ограничивали черные, сильно выветренные скалы. Иной раз их почти до середины захлестывала лавина, срывавшаяся с Зубра. Этот кулуар тоже называли Чертовым.

Солнце вставало над восточным ребром, и Чертов перевал был виден отчетливо в розовато-золотистом сиянии, исходившем откуда-то из-за него. Что говорить, было красиво; и Андрей как уселся на гребне, засунув замерзшие руки под штормовку, так и сидел, не сводя глаз с восточного ребра.

Ну что ж… Когда вышло солнце и немного согрело скалы, мы двинулись вверх. За первым жандармом, который удалось обойти справа, над аманкайским ледником, встал второй. Его пришлось штурмовать в лоб. Андрей пошел первым, забивая крюки. Я страховал его снизу. Порода попалась тяжелая. Гладкие, наклонно лежащие плиты не имели зацепок. Андрей с трудом находил щели для крючьев. Он прижимался к плитам всем телом, но угол их наклона был велик, и я видел, как его тело вдруг начинало съезжать вниз. Я поддерживал Андрея, натягивая веревку. Кое-как закрепившись, он оборачивался, улыбался со стиснутыми зубами, подмигивал мне обоими глазами и упрямо лез дальше.

Перед самой вершиной жандарма стенка стала отвесной.

Я видел снизу, как Андрей ощупывал скалу справа, слева, вверху, насколько доставали руки.

Щелей не было. Крюк не забьешь. Он попробовал обойти этот участок справа. Не вышло. Зацепки, на которых он держался, были маленькие, еле заметные, и я прекрасно понимал, как напряжены были мышцы ног и рук Андрея. Долго выдержать такое напряжение нельзя.

— Спускайся! — крикнул я. — Бес с ним, с этим жандармом. Поищем другого пути.

Андрей висел распластавшись на скале и, не поворачивая ко мне головы (это могло нарушить равновесие), ответил:

— Выдай веревку, пойду без крюка… В случае… Протрави больше, задержусь на нижнем. Пошел… — И, не дав мне что-нибудь сказать, Андрей мягко выжался на правой ноге, нашел какой-то ничтожный упор для левой, перехватился правой рукой… Я видел, как она съезжала с гладкой опоры…

Сердце у меня забилось о ребра. Уже сейчас, если он сорвется, то пролетит не меньше полутора метров до нижнего крюка. А там, хорошо — веревка выдержит, иначе…

Андрей, конечно, ни о чем не думал. Когда лезешь, некогда раздумывать. В общем, он вылез. Трудно сказать как. Не в этом дело. Он забрался на жандарм и исчез. Веревки не просил — значит, не двигался, но и мне не командовал: «Пошел! »

Я догадался. Он просматривает путь дальше. Наконец его голова показалась над жандармом.

— Спускаюсь! — крикнул он; и я понял, что дальше по гребню не пройти. Он спустился и мрачно предложил:

— Давай закусим.

Мы молча поели.

— Пройти-то можно, — наконец заговорил Андрей. — Но, — он показал головой на жандарм, — так же. Дня два проползешь.

Солнце пригревало. Облачко на Зубре растаяло, и снежный купол вершины вовсю сверкал в голубом небе. Было похоже, что эта проклятая вершина посмеивается над нами.

— Знаешь что? — спросил Андрей, вставая. — Пойдем там.

Он не назвал Чертова перевала, но я прекрасно его понял.

— Это авантюра.

— Нет, — задумчиво сказал Андрей, — это не авантюра. Я уже давно наблюдаю. В ясные дни сыплет там примерно с двенадцати дня до трех и потом ночью. А сейчас, — Андрей посмотрел на часы, — семь. Если мы к одиннадцати выскочим на перевал, — все в порядке. Дальше путь ясен. Риск, конечно, есть…

Несмотря на все расчеты Андрея, идти Чертовым кулуаром было жутко. Солнце сюда не попадало. Здесь было дико и мрачно. Со стены Зубра с гулким шипением и шлепанцем спадали ручьи. Иногда они отрывались от скалы и летели в воздухе. Снег в кулуаре, смешанный с обломками скал, будто перепахал какой-то сказочный гигант.

Мы шли на полной веревке и волокли за собой красные лавинные шнуры. Если засыплет, чтобы можно было найти.

Никогда раньше я не чувствовал себя таким маленьким и ничтожным по сравнению с этим воистину дьявольским нагромождением скал, снега. Тишина, царившая в кулуаре, была угрожающей, коварной. И мы невольно шли быстро и молча. Говорить не хотелось.

На перевал вышли в начале одиннадцатого; и, когда уже лезли по восточному гребню к вершине, в кулуаре началось…

Мы видели, как наверху от карниза отделилась глыба чистого бело-голубого снега и медленно начала скользить по склону. Потом, набирая скорость, летела вниз, рассыпалась в лавину, подхватывала с выступов камни и неслась в кулуар.

Над кулуаром клубились облака снежной пыли; там все клокотало и ухало. Будто кипел этот холодный адский котел.

— Да, — серьезно сказал Андрей, — помогли бы нам с тобой лавинные шнуры. Как же!..

Путь по восточному ребру тоже был не ровной дорогой, но около часу дня мы уже приближались к вершине. Начинала сказываться высота. Слегка шумело в голове, появилась тяжелая усталость. Резкие движения заставляли болезненно биться сердце. Особенно трудными показались последние метры.

Надо сказать, мы взяли с Андреем не один десяток вершин, но никогда так не радовались.

Обнявшись мы целовали друг друга, как подруги, встретившиеся после долгой разлуки.

— Ты орел! — хлопал меня по плечу Андрей.

— Нет, ты орел! — хлопал я его по плечу.

Андрей начал дурачиться.

— Что мне орлы, — говорил он. — Я над орлами смеялся. Если б меня понесли, я б еще выше забрался.

С Зубра было видно все. Мы узнавали вершины, на которых побывали раньше. Они казались отсюда, сверху, какими-то маленькими и легкими. Все перевалы, весь хребет, насколько можно охватить взором, вставал перед нами вздыбленным морем снега и скал. Долины рек виднелись отчетливо, как на топографической карте. А на юге сине-голубым миражем лежало море. Сквозь дымку улавливались очертания чужого, далекого и, должно быть, знойного берега. Турция!..

— Мерзнешь, мокнешь, лезешь — только посматривай, чтоб не свалиться, — философски говорил Андрей, — а заберешься — тут тебе и награда. И какая… Я тебе скажу, Николай. Люблю стихии. Горы, море, тайгу, степь… Но горы, конечно, больше… — спохватился он.

Мы соорудили тур. Опорожнили банку сгущенки и положили в нее записку. Мол, были. Погода хорошая. Привет следующим. И пошли вниз…

Нельзя не сознаться: мы радовались, что утерли нос этому гладкому баварцу Цвангеру. Каково-то будет у него выражение лица, когда он обнаружит наш тур?

Совершенно измученные, добрались мы до леса и даже не имели сил, чтобы сварить ужин. Поели сухарей с шоколадом, запили водичкой из ручья и забрались в мешки. На рассвете мимо нас прошли баварцы, но мы спали как убитые.

В лагере нам не поверили. То есть все соглашались, что мы были на вершине, но высказывали сомнения: на Зубре ли?

Андрей обозлился, нагрубил уполномоченному, который недвусмысленно сказал:

— Не верю, что Зубр можно сделать за один день! Не верю!..

— Ну и дьявол с тобой. Не верь, — сказал Андрей. — А мы сделали…

Весь день мы просидели на горячих валунах у речки. Стирали носки, нежились на солнце, слушали, как шумит вода, а иногда видели, как светлой тенью мелькала в реке форель.

Баварцы вернулись через два дня. Молча, строем, как солдаты, они прошли к своим палаткам, а Цвангер и еще один пришли в наш лагерь.

— О, — сказал он уполномоченному, — мы поздравляйт русские альпинисты. Вот записка. — Цвангер протянул нашу записку уполномоченному, у которого от изумления округлились глаза. — Разрешите пожать ваши руки, — продолжал Цвангер. Он заученно улыбнулся и двумя своими руками взял ладонь Андрея. — Я приятно удивлен. Оказывается, в России есть карошие альпинисты.

Андрей вытащил свою руку и сказал:

— В Баварии тоже…

К нашему удивлению, Цвангер не казался расстроенным. Это было непонятно. Ведь цель его экспедиции была именно в том, чтобы взять Зубр первым.

Второй баварец поздравлял нас кисло, и в глазах у него горела злоба не злоба, но раздражение. Когда они вышли, Цвангер сказал ему по-немецки:

— Что ты злишься, Ганс? Мы свое дело сделали, — и довольно улыбнулся.

Тогда я не понял смысла этой фразы…

Прохоров замолчал. Костер уже совсем потух. Лишь под слоем пепла теплился огонь. Было холодно.

— А потом? Потом поняли? — торопливо спросила Лина.

— Андрей с Худяковым через несколько лет с ним опять встретились…

— Расскажите, пожалуйста.

— Нет, ребята, — сказал Прохоров, поднимаясь. — В другой раз. Сейчас уже отбой. Спокойной ночи.

Угли в костре залили, и все разошлись по палаткам. Скоро над лагерем и над горами осталась бодрствовать только луна. Да река бушевала в темноте…

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒