2. МОНАСТЫРЬ 2 страница

Некогда верующий человек Ньютон создал теорию, которая достаточно хорошо описывала этот наш видимый, физический мир. Сам он жил глубокой духовной жизнью, любил молиться, читать Священное Писание, писал исследования на духовные темы - так что его научные исследования могут восприниматься как некоторое дополнение к его духовным занятиям. Но для его последователей и учеников это уже не было так. Один из его великих последователей самоуверенно сказал, что " в теории Бога он больше не нуждается". Физическая теория так хорошо описывала этот реальный физический мир, что, казалось, уже не было потребности в его Творце. Жить в мире, описываемом физической теорией, оказалось в каком-то смысле проще - в нём уже не было таких понятий, как совесть, Божий суд, необходимость борьбы с грехом. Так выдающиеся успехи науки в нравственном отношении оказались, в каком-то смысле, шагом назад.

Нечто подобное может произойти и с психологией - причём именно с той, которая создана верующими людьми, которая изначально декларирует необходимость веры в Бога. Психологическая теория может так хорошо описывать наш внутренний мир, что для каких-то людей она может в этом отношении оказаться достаточной. При этом, чем более совершенна теория, тем в этом отношении она может оказаться опаснее. Разработчик, или создатель такой теории, фактически, может оказаться в роли Ньютона, по существу, проложившего для своих последователей путь к неверию. И признаки этого уже есть. Вот уже среди последователей этого психологического течения появляются люди, которые " нападают" на Церковь, стремятся заметить её ошибки, моменты, в которых Церковь учит " не так", как это выходит по их теории. Вот уже другие последователи начинают описывать свою внутреннюю жизнь не на обычном человеческом языке, данном им Богом, а на своём, особом, " специальном" языке, в рамках своей теории. Здесь нужно учесть и ещё один момент. Наука, вообще как таковая, и, в частности, психология, обычно привлекает людей своим " многознанием". Вера сосредотачивает своё внимание на главном, на главных принципах человеческой жизни, а наука - на том, чтобы описать и объяснить как можно более широкий круг явлений. И здесь уже появляются признаки этого. Описываются и объясняются самые разные стороны человеческой жизни - и в то же время некоторые главные моменты (то, о чём я здесь пытался сказать) оставляются практически без внимания. Звучит обычное для учёных: " вот, мы и то, и то знаем, у нас и по этой, и по той теме есть, что сказать" - и почти не звучит обычное для верующих: " вот, именно это главное, именно на этом надо сосредоточиться".

Короче, ситуация непонятная. Налицо и что-то доброе - и одновременно направление этих усилий вызывает тревогу. Невольно возникает мысленная картина будущего - человечество, запутавшееся в своих внутренних проблемах и противоречиях, не способное их решить - и особый круг людей, " профессионалов", которые помогут решить вам эти проблемы - разумеется, за " кругленькую сумму". Причём Бог во всей этой ситуации становится как бы и не нужен. Вас устраивает эта картина?.. Не лучше ли с самого начала постараться обрести живую, искреннюю веру, которая позволяет человеку решать самые разные жизненные вопросы, а заодно даёт ему полную внутреннюю свободу?.. Потом уже можно дополнить её и некоторыми знаниями по психологии. Что же касается именно этого, конкретного священника и именно этого, конкретного направления в психологии - то, честное слово, не могу здесь чего-то окончательного сказать!.. Покажет время... Может быть, есть какие-то обстоятельства, которые мне не известны, и в силу этих обстоятельств жизнь этого течения в наше время должна складываться именно так... Не знаю, не знаю, не могу судить... Но я просто высказал по этому поводу возникшие у меня мысли.

Я вовсе не настаиваю на абсолютной верности этих мыслей. Возможно, я углубился здесь в вопросы, о которых вообще обычный человек рассуждать не в состоянии. Читатель сам, если эта тема его заинтересует, сможет в ней получше разобраться. Я же всего лишь вспомнил одно моё впечатление - вечер, большой, гулкий храм, и в нём священник, который, как мне тогда показалось, говорил полную, абсолютную Истину...

Ну а теперь перейду к следующим моим впечатлениям.

КОЕ-ЧТО О ЛЬВЕ ТОЛСТОМ И АФОНСКИХ МОНАХАХ

Я описал священника яркого, выдающегося, по-видимому, гениального - с тем, чтобы показать, каких людей мне приходилось встречать в этом монастыре. Попробую теперь описать священника совсем другого склада - во многом, быть может, даже противоположного. Если в первом священнике всё было устремлено в будущее, если он прокладывал новые пути в развитии Церкви - то в этом всё, скорее, напротив, было " устремлено в прошлое". При этом он, как это и часто бывает, вопреки очевидности, как раз и считал себя представителем " подлинного православия". Но по порядку.

Как-то я стал замечать, что в нашем монастыре, вроде бы, появился новый священнослужитель. Заметить это было не так просто, поскольку я приходил сюда далеко не каждый день, а разные священники служили в самые разные дни - так что новый священник мог появиться, но я в течение многих недель мог его так и не заметить. Тем не менее, это новое лицо начало здесь всё чаще появляться. Я особенно заметил это по тому, что в какой-то момент этот новый священнослужитель, кажется, хотел со мной познакомиться. Как-то за трапезой мы сидели вдвоём в нашей небольшой монастырской трапезной в разных концах стола, и мне показалось, что он несколько раз взглянул на меня, как бы желая со мной заговорить. Но я в тот момент не решился, или смешался, тем более что этот священник был мне совершенно не знаком, и наша беседа так и не состоялась. Здесь нужно учесть один момент. Я, кажется, уже сказал, что в этом монастыре новым людям не так-то легко было познакомиться. Каких-либо встреч священнослужителей с прихожанами, где люди могли бы увидеть и услышать друг друга, найти друг с другом какие-либо точки соприкосновения, здесь совершенно не происходило. Я совершенно не знал этого священника, не мог даже предположить, является ли он здесь человеком временным и случайным, или постоянным. Навязываться с беседой к незнакомому человеку, тем более священнику, мне казалось неправильным. Если он и был здесь человеком постоянным, то я совершенно не знал, чем он здесь занимается, никакое общее дело нас не объединяло. Поэтому я и упустил момент, и не откликнулся на, как мне показалось, достаточно явное стремление этого священника со мной познакомиться и заговорить. Возможно, это оказало влияние на наши отношения впоследствии.

В первый раз по-настоящему я познакомился с ним в ситуации довольно необычной. Прихожу я как-то в монастырь, поднимаюсь в нашу рабочую комнату (а я уже сказал, что помогал одному священнику, создателю и руководителю наших Курсов) - и вдруг вижу, что " мой" священник о чём-то спорит с этим священником, причём тот, очевидно, " выгоняет" моего священника из этой комнаты! Не могу выразить, какое тягостное впечатление производят подобные " разборки" между священнослужителями на мирянина! Церковь в глазах такого человека - этот оплот мира и любви, а священнослужители - хранители этого мира, и вот вдруг оказывается, что между ними тоже могут быть какие-то недоразумения, что они могут " воевать" друг с другом из-за занимаемых территорий, помещений и т. д. К счастью, " мой" священник (который, кроме Курсов, занимался здесь ещё одним очень важным делом) проявил находчивость, свёл весь разговор в шутку, и впоследствии подобные недоразумения больше не повторялись. Видимо, новый священник просто ещё не освоился здесь, не вошёл в курс дела. Но какое-то странное, неприятное впечатление осталось надолго.

В чём же здесь было дело, как я теперь это понимаю? Этот новый священник был монашествующим. К тому времени, как он у нас оказался, он уже провёл довольно много времени в разных монастырях. Такой род людей, видимо, имеет определённые особенности в своём сознании. Вообще, с точки зрения обычного человека само состояние современного монашества - довольно необычное. Эти люди, по существу, являются бездомными (т. е. не имеют собственного жилья) - и в то же время, в силу определённых обстоятельств, они часто распоряжаются большими территориями и зданиями, представляющими собой комплексы древних монастырей. Распоряжаются они ими потому, что другие люди, от которых это зависит, всё-таки сочли их таинственную, невидимую деятельность (я имею в виду молитву, очищение души) полезной, и решили предоставить им эти исторические здания в пользование, на основе соображений исторической преемственности. Необходимости в этом, на самом деле, нет никакой - всякий современный монашествующий знает, что он прекрасно мог бы заниматься своей таинственной и невидимой деятельностью и в условиях обычной квартиры, и что даже для существования монашеской общины вовсе не нужно внушительных зданий древних монастырей. Но таков уж современный подход к этой теме - что эти древние внушительные здания передаются верующим, и что в них поселяются те из них, которые стремятся к постоянной молитве и к тому, чтобы таким образом поддерживать древнюю монашескую традицию. Так в наше время нередко получалось, что в этих огромных зданиях и на огромных территориях проживало всего по нескольку человек, которые действительно старались вести глубокую молитвенную жизнь, восстанавливали и сохраняли эти здания, и, таким образом, постепенно привыкали к такому образу жизни. Не секрет, что такая жизнь (в то время, как большинство людей живут в обычных квартирах), людей в какой-то степени развращала. Можно предположить, что некоторые из них в конце концов начинали чувствовать себя " хозяевами" этих предоставленных им зданий. Возникал особый тип сознания подобных далёких от жизни людей, которые, тем не менее, " всем распоряжаются" в своих монастырях. Возможно, что-то подобное произошло и в этом случае. Этот священник провёл многие годы в нескольких монастырях, один или два из них он сам восстанавливал. Он привык чувствовать себя " хозяином" в этой обстановке. И, оказавшись у нас, получив здесь какой-то важный пост, он принялся " наводить здесь свои порядки". А тут вдруг какой-то обычный, мирской священник, который занимает целую комнату и при этом непонятно чем занимается!..

Но в том-то и дело, что мой батюшка, с которым я работал, занимался тоже очень важным делом. Кроме руководства богословскими Курсами, на которые, в принципе, мог поступить любой верующий человек Москвы, он курировал (разумеется, в той степени, в какой вообще отдельный человек может курировать подобные вопросы) церковное приходское образование по всей Москве, а то и по всей Церкви!.. И, кроме того, как я уже сказал, наш монастырь, производя на всякого непривычного человека именно такое впечатление, на самом деле вовсе не был монастырём, а был лишь территорией монастыря, на которой были расположены обычный приходской храм и некоторые церковные организации. Именно этим он и был нам дорог, и именно потому мы сюда и приходили.

Ну хорошо, опишу некоторые черты этого нового монашествующего священника. Родился он, как мне представляется, где-то на Севере. В молодости служил в северном флоте, будучи ещё сравнительно молодым человеком, пришёл к вере, поехал учиться в Троице-Сергиеву Лавру. Всё это было ещё в советское время. Вскоре после тридцати стал монахом. Проходил послушание сначала в Москве, после в какой-то момент был послан на Афон. После этого уже здесь, в Москве восстановил один храм, и потом ещё в Грузии один монастырь. В дополнение к этому, обладал писательским талантом, участвовал в издании православных журналов и книг, сам писал книги. Вот, собственно, и всё, что мне о нём известно. И то многое из того, о чём я здесь пишу, я узнал уже теперь, через интернет - а тогда, когда я лично с ним общался и каждую неделю видел его в монастыре, я знал ещё меньше.

Итак, как видим, судьба довольно яркая и необычная. Сюда, в наш монастырь он попал, видимо, в связи со своим интересом к книгоизданию, а также потому, что действительно любил и умел молиться. Настоятель сам стремился к глубокой и чистой молитве (он называл это " исихазмом" ), и, видимо, собирал вокруг себя таких людей.

Оказавшись в монастыре, новый священник развил довольно широкую деятельность. Конфликты из-за нашей комнаты впоследствии утихли, и мы долгое время работали с ним буквально бок о бок, за соседними дверями. Занимались в соседнем помещении изданием православных журналов и книг. Что касается журналов, то они представляли собой тип изданий, которые мне, честно говоря, никогда не были близки. Все мы знаем, что такое настоящие православные журналы - в них звучит живое свидетельство людей об обретении веры, о своей христианской жизни, поднимаются живые, актуальные, современные вопросы. Наше время достаточно утвердило авторитет подобных изданий - как примеры можно привести журналы " Фома", " Нескучный сад". Но здесь решили идти другим путём. Здесь находили материалы, к примеру, середины XIX века, перепечатывали их, снабжали своим предисловием - и дело готово!.. Получалось так " православно", " традиционно"!.. Но только не было здесь ничего живого, актуального, современного, того, что действительно затронет вас, заденет вас за живое!..

В этом, может быть, проявилось и монастырское прошлое этого священника. Ведь монахам, действительно, не к лицу (так, по крайней мере, считалось ещё совсем недавно) говорить о чём-нибудь злободневном. Вместе с тем им, несомненно, нужно чем-нибудь заниматься. И вот, в некоторых монастырях действительно издают журналы, в которых публикуют материалы из жизни других таких же монастырей, сто- или двухсотлетней давности, или чью-нибудь столь же древнюю переписку - и таким образом участвуют и в сохранении монашеской жизни, и в сохранении древней традиции. У них там даже складывается свой мир, в котором они так вот постоянно " питаются прошлым", и, живя в этом искусственном, виртуальном мире, можно и в самом деле подумать, что это и есть настоящий, реальный мир, что это и есть настоящая жизнь!.. Но только как это далеко от подлинной, реальной современной церковной жизни, с её постоянно меняющимися задачами, с постоянно встающими перед ней вопросами!..

Мне кажется, нечто подобное произошло и с этим священником. Живя сугубо монашеской жизнью, он и углубился сознанием в эту жизнь, в этот виртуальный мир, где, в основном, живут только прошлым, где всё уже произошло, уже приняло чёткие очертания, и потому на этой основе можно так " прочно стоять" - и потерял почти совершенно связь с живой реальностью. Во всяком случае, об этом, как мне кажется, свидетельствуют некоторые мои впечатления.

Как-то, когда мы работали вместе уже довольно давно, этот священник вдруг проявил особые гостеприимство и внимание, и сам пригласил меня к ним в отдел, чтобы побеседовать и вместе попить чаю. Я, конечно же, сразу откликнулся, надеясь побеседовать с современным известным церковным деятелем, к тому же принимающим активное участие в жизни уже описанного мной здесь православного Университета. Садимся, я жду разговора о нашей общей деятельности, связанной с церковным просвещением. И вдруг этот священник заводит со мной разговор - о чём бы вы думали? - о Льве Толстом!.. Ну что я мог сказать ему о Льве Толстом?.. К тому же разговор этот был не обычный, о чём стали бы говорить все нормальные люди - о его творчестве, или нравственных качествах, а именно " особенный", которые любят вести в определённых церковных кругах - о его религиозных взглядах и о его отношениях с Церковью. И главное, этот священник как-то особенно на меня смотрит, как будто что-то особенное имеет в виду, или хочет мне что-то доказать.

Ну хорошо, я смирился с тем, что серьёзного разговора не выйдет, мы ещё о чём-то поговорили, кончили пить чай, я встаю из-за стола. И тут он вдруг он достаёт какую-то книжечку, аккуратно её подписывает и протягивает мне. Я смотрю - написано: " Афонская трагедия". Гляжу имя автора - батюшки, а это, оказывается, он сам!.. Так не для этого ли он и зазвал меня к себе на чай, чтобы подарить мне эту книжечку?..

Хорошо, прихожу домой, сажусь читать. В ней рассказывается - о чём бы вы думали? - о каких-то афонских монахах, которые когда-то, в далёком 1913 году, взбунтовались, так что в конце концов пришлось их всех посадить на пароход и вывезти неизвестно куда. С удивлением читал я эту волнующую душещипательную историю. Ну какое отношение она могла иметь ко мне? Какое отношение она вообще могла иметь к нашей современной церковной реальности? Что вообще я или мои современники могли из неё извлечь? Представляем ли мы себе это место, духовное состояние живущих там людей? Близки ли нам их проблемы? Почем нас могут интересовать события, произошедшие там 90 лет назад, т. е., по существу, совсем в другую историческую эпоху?..

Вот в том-то и дело, что книга эта была написана совершенно без учёта наших интересов, совершенно не для нас. Но зато монаха, который первый раз посетил Афон, эти события действительно могли потрясти и заинтересовать. Книга эта отражала интересы именно монашествующих, т. е. людей, живущих в своём особом, виртуальном мире, столь далёком от интересов нашего обычного, реального мира. И при этом автор излагал в ней достаточно обычный, " трафаретный" взгляд. Ну добро бы он сказал, что те бунтующие монахи могли быть в чём-то правы, или что, быть может, это не совсем хорошо - сажать несколько сотен человек на пароход и отправлять их неизвестно куда!.. Но он высказывал вполне обычный, очевидный взгляд - по вопросу, который нас совершенно не касался и из которого мы совершенно не могли ничего извлечь - и при этом делал вид, что он будто с каким-то особым смыслом делает это, будто нас чему-то учит или о чём-то предупреждает. Что же касается меня, то эта книга вызвала во мне соблазн - всё-таки Афон мы привыкли представлять как место высокое и чистое, и если там такие вещи случаются, то это может подорвать веру в эти высоту и чистоту. И ещё - если в то время (т. е. в начале XX века) такие вещи могли случаться, если возникали такие проблемы и находили такое решение - то, значит, действительно, далеко не всё было в порядке, и совершенно естественно и закономерно то, что произошло впоследствии, т. е. революция и т. д. Вот какие мысли, совершенно не связанные с замыслом её автора, вызвала книга, написанная человеком, живущим в " своей реальности", совершенно далёкой от наших живых, насущных нужд.

Это проявлялось во всём. Меня интересовала современная церковная жизнь Москвы, проблемы наставления приходящих к вере людей, сам этот приход к живой, спасительной вере многих тысяч прежде неверующих людей. Его - какие-то далёкие места, неизвестные монастыри, прежние, давно уже прошедшие времена. Полноценного, содержательного общения не складывалось. При этом я понимал, что человек этот искренне, глубоко верующий - но вера эта основывалась на совершенно других понятиях и интересах. Человек этот жил своей особой реальностью, но по какому-то недоразумению считал её подлинной Церковью. Действительная, реальная окружающая церковная жизнь его не интересовала, он не считал это чем-то существенным.

И лишь один раз он поразил меня одной глубокой и трезвой мыслью, которая побудила меня по-новому взглянуть на него. Однажды мы стояли в коридоре с " моим" священником и говорили об обычных для нас вещах - об организации лекций, о том, чтобы привлечь новых преподавателей, и т. д. Этот монашествующий священник как-то случайно оказался рядом. Позже он, проходя мимо меня, как бы невзначай обратился ко мне, и с глубоким сожалением сказал: " И чем вы здесь только занимаетесь!.. Ведь единственное, что нужно для правильной духовной жизни - это молитва и чтение Священного Писания". Я был поражён правдой его слов. Действительно, вся эта учебная обстановка меня давно уже глубоко не удовлетворяла. Всё это было какое-то бесконечное " хождение по кругу". И вот, оказывается, был рядом человек, который тоже это ощущал! Он назвал две главные вещи, которые нужны для правильной духовной жизни - это молитва (из внутренних занятий), а из книг - Священное Писание. В нашей учебной жизни этого катастрофически не хватало. Наши преподаватели вели самые разные разговоры о вере, а мы их только слушали и время от времени отвечали на экзаменах. Во всём этом деле не хватало духовной глубины.

Для полноценного духовного наставления нужно, во-первых, непосредственное общение с Богом, на котором впоследствии и строятся духовные отношения между людьми. Но для таких отношений нужно также и взаимопонимание, а его среди верующих людей даёт, в первую очередь, Священное Писание. И нужно было просто взять его в руки, внимательно, неторопливо читать его - и после спокойно, искренне общаться друг с другом на его основе. Это как раз и даёт то внутреннее, глубокое единство между верующими людьми, которое и составляет отличительную особенность церковной жизни. И я впоследствии, по мере возможности, именно этому старался посвящать свои силы.

Что же касается этого священника, то с ним, по описанным уже мной причинам, так и не удалось достигнуть этого глубокого единства и взаимопонимания. Глубокая, искренняя вера в нём была - но это сочеталось с такими взглядами, понятиями и стремлениями, которые исключали полноценное духовное общение. Ведь мы в Церкви встречаемся не в " безвоздушном пространстве", а на основе определённых взглядов, определённой культуры. Я, например, с детства вырос в Москве, здесь я ходил в школу, потом поступил в институт, после окончания института пришёл к вере. Всё церковное возрождение происходило на моих глазах - я видел, как восстанавливались и открывались новые храмы, как в них приходили новые люди, я общался с этими людьми, так же, как я, недавно пришедшими к вере. В этом смысле я " на месте" в этой обстановке, я принадлежу к ней, она родная для меня. С этой точки зрения человек, который много ездит, который, может быть, и гораздо больше меня сделал для Церкви, но воспитан в какой-то другой обстановке, может оказаться здесь в каком-то смысле " чужим". Да, он имеет глубокий духовный опыт, он совершил большие дела - но здесь, в Москве он может оказаться гостем нежданными, а иногда даже нежеланным. Он не впишется по-настоящему в эту обстановку, всегда будет оставаться здесь как бы " не на месте", не найдёт общего языка с людьми, которые здесь родились и выросли.

Так, например, этот батюшка читал просветительские лекции для молодёжи. - В них речь, как правило, шла об обычных вещах, которыми в Церкви обосновывают необходимость веры - о том, что Бог создал человека совершенным, что человек нарушил эту первозданную связь с Богом, и что мы теперь должны эту связь восстановить. Не знаю почему, но мне кажется, что в его исполнении всё это звучало не очень убедительно. Причина, видимо, была в том, что он говорил при этом " прописи", никак не вытекающие из нашего реального опыта, не связанные с нашей реальной жизнью. Всё это было совершенно верно - но это не задевало за живое, не затрагивало. Он не был частью этой обстановки, не был одним из нас. Он, как я уже сказал, имел глубокий духовный опыт, много где побывал, общался с выдающимися духовными людьми - но его мысли не рождались из этой обстановки, и потому не воспринимались. Они рождались из обстановки каких-то других мест, из обстановки каких-то далёких монастырей. И потому здесь, в Москве он всегда оставался как бы " гостем". Он имел глубокую и крепкую веру, и, когда в беседах отступал немного от " прописей" и оживлялся, мог высказывать много верных и интересных вещей. Тем не менее, я не смог бы на его беседах и общении с ним основать свою духовную жизнь.

Не знаю, может быть, в моих описаниях этого священника что-то не совсем верно. Может быть, были какие-то обстоятельства или черты его характера, которые я не учёл. Но я, как уже сказал, вовсе и не пытаюсь придать этим моим воспоминаниям характер какой-то абсолютной верности и окончательности. Посвящаю эти размышления тем, кто по каким-то причинам оказались в той же жизненной ситуации, что и этот священник.

ДРУГИЕ СВЯЩЕННИКИ

Я очень боюсь утомить читателя, и поэтому стараюсь писать здесь только о самом важном. Так и теперь, подробно описав этих двух священников, я попробую кратко описать ещё двух или трёх, чтобы затем перейти к вопросам более существенным. Читатель заметил, что я теперь уже описываю здесь только священнослужителей, причём наиболее ярких из них. При этом, описывая какого-либо священника, я обращаю внимание не столько на его личность, сколько на некоторую церковно-общественную проблему, которая, как мне кажется, связана с ним. Причина - в том, что на этом " перекрёстке церковных дорог" встречалось много подходов к церковной жизни, что и позволяет мне ставить и обсуждать эти проблемы. Итак, попробую дать ещё два или три портрета - чтобы потом перейти к другим темам.

..............

Этого довольно молодого священника я тоже встретил здесь, в монастыре. Он преподавал у нас на Курсах, а также совершал здесь богослужения. Качеств он был, несомненно, выдающихся. У него был чрезвычайно ясный и трезвый ум, крепкая воля, умение вести практические дела. Здесь, в монастыре ему поручали самые ответственные задания - в частности, организацию ежегодных общецерковных конференций, о которых я ещё напишу. Преподавал он чрезвычайно ясно и стройно, и рассказывал нам в своих лекциях вещи, о которых мы иначе не смогли бы нигде узнать. Даже просто встречаться - а тем более постоянно общаться с таким человеком было большой удачей.

И единственное, что меня смущало в общении с ним - это то, что ему было совершенно невозможно исповедоваться. Всякая исповедь у него неизбежно превращалась в высокоинтеллектуальный разговор на самые разные темы. Причиной, конечно же, был его обширный разум. Стоило начать перед ним каяться, как он тут же начинал задавать самые разные вопросы, вникать в самые разные детали, так что разговор постепенно уходил в сторону, и из-за этого совершенно терялась суть дела. Для неопытных в этом вопросе скажу, что исповедь - это такая беседа между прихожанином и священником, в ходе которой первый лучше осознаёт свои жизненные ошибки и несовершенства, и укрепляется в своей внутренней решимости их преодолеть. Собственно, это часть более глубокого внутреннего процесса. Осознание своих ошибок и несовершенств может происходить и до исповеди, дома, а их преодоление требует глубокой внутренней работы, и часто совершается уже после исповеди. Во многих случаях исповедь и не нужна, и человек способен проделать эту работу самостоятельно. Но исповедь, тем не менее, является прочной церковной традицией, поскольку она чрезвычайно помогает в этом процессе. Высказывая свои ошибки и заблуждения священнику, человек действительно сосредотачивается на избавлении от них, и получает силы сделать это более успешно. Процесс познания себя и внутреннего очищения приобретает б о льшую определённость. В ряде случаев это и невозможно без подобной помощи священника. Человек живёт не " сам по себе", и, если что-то тяжестью лежит на душе, ему необходимо, чтобы его кто-то выслушал. Для верующих людей, к тому же стремящихся к очищению души, к совершенству, такую роль играют священники. Чрезвычайно важно, что всегда в определённом месте и в определённое время тебя ждёт человек, который готов выслушать твоё самое внутреннее и сокровенное, помочь тебе избавиться от душевной тяжести и стать чище. В этом Церковь проявляет себя как единый организм, который заботится о духовной чистоте своих членов, и осуществляет это во вполне определённом порядке, вполне определённым способом.

В исповеди главное - внимание человека к своей внутренней жизни, осознание своих ошибок и несовершенств, стремление от них избавиться, и словесное высказывание этого человеку, стоящему рядом. При этом роль этого, второго человека всегда понималась достаточно скромно: он - всего лишь " свидетель" покаяния, он всего лишь " присутствует" при исповеди, человек же на самом деле исповедается Богу. Никакие подробные и серьёзные разговоры с исповедующимся вовсе не обязательны. Можно сказать что-то кратко, из своего духовного опыта, если это поможет человеку внутренне очищаться, избавляться от того, что ему мешает. Иначе это может подействовать на человека даже отрицательно, отвлечь его от покаяния, разрушить в нём эту первоначальную решимость измениться.

Именно так у меня и происходило с этим священником. Не было конца самым сложным и высокоинтеллектуальным разговорам на самые разные темы, которые происходили у нас непосредственно во время исповеди. При этом сама суть исповеди неизбежно терялась, решимость измениться и исправиться во мне неизбежно ослабевала. В чём же здесь было дело? Только ли в характере этого священника? Нет, но, я думаю, в самом характере тогдашней церковной жизни, которая неизбежно, по некоторым обстоятельствам, принимала характер, в основном, интеллектуальный. Это был период церковного возрождения. Множество новых людей приходило к вере. Они, по вполне понятному свойству человеческого сознания, в первую очередь хотели о вере что-то знать. Церковное образование в тот период, в основном, носило характер " ликбеза". Люди наполнялись не столько подлинной духовной жизнью, не столько реальным присутствием Божиим, сколько понятиями, знаниями и идеями. Этот священник до того пять лет учился в одном большом богословском институте, известном чисто книжным, интеллектуальным характером своего обучения. Он был призван распространять по Церкви знания о вере. Но дело в том, что к тому времени перед Церковью уже встала гораздо более актуальная задача - как нам с верой жить? Речь шла и о человеческом общении, и о взаимоотношениях, и о взаимопомощи, и о многих других важных вопросах. И вот - на все эти вопросы не было ответа. По-прежнему в Церкви центральную роль играла фигура наставника (в основном, священника), который чрезвычайно много и долго говорил - или в форме лекции, или во время проповеди, или вот так, общаясь с прихожанином в обстановке храма во время его покаяния. Что касается этого священника и меня, то мы вполне могли с ним обсуждать самые разные вопросы в рабочей обстановке, в середине дня, вовсе не во время богослужения. Но он предпочитал заводить со мной долгие разговоры именно в обстановке храма, когда он стоял надо мной в священническом одеянии, а я стоял перед ним со склонённой головой. Возможно, в этом проявлялась болезненная страсть к наставничеству, к учительству. Я же ни тогда, ни после не испытывал в этом особой потребности.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 Следующая ⇒