МЕНЬШЕЕ ЗЛО

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 6Следующая ⇒

Справедливой и подлинной ненависти…

(В. С. Высоцкий)

— Вы точно справитесь? — в сто пятьдесят восьмой раз спрашивает тётя Глаша. Тон у неё виноватый.

Соня вытирает руки о светлую стриженую голову.

— У меня уже четверо, — так же виновато уверяет она.

— А место есть? Не будете выпускать в открытое пространство?

Градус виноватости в воздухе создаёт парниковый эффект континентального масштаба.

— Там огороженный участок, — отвечает Соня.

Правила этой негласной игры всем знакомы, и все играют в неё как в первый раз.

Соня хочет взять Ромашку. Ромашка — кобель, причём чёрный. В приюте так бывает, равно как и то, что Ромашкину соседку зовут Тузиком.

Ромашка подбегает к Соне и прыгает на неё. Трётся мордой, топчет гладкими лапами — почти что кот. Но для кота он, конечно, слишком долбанутый.

Мы с Майей и Кристинкой за всем этим наблюдаем.

— Ну всё, щас начнётся, — цедит Кристинка сквозь зубы.

— Ага, — говорю. — Тётя Глаша — добрый коп, а теперь будут злые.

Соня ходит сюда как на работу, обхаживает Ромашку и в сотый раз доказывает, что она не крокодил.

Соню будут пытать ещё долго.

Ромашка облизывает нос. На собачьем языке это означает неловкость и попытку эту неловкость сгладить. Забавный факт — считается, что чёрные собаки особенно любятэтот приём: наверно, потому что розовый на чёрном стильно смотрится.

— Пусть девочка заполнит анкету, — доносится из офиса резкий хриплый голос. Почти что закулисье. — И сканы паспорта принеси. А то мы их в тот раз потеряли.

Соне тридцать семь лет, она кандидат математических наук и волонтёр в географических экспедициях.

На слове «девочка» у меня лопается терпение и пригорает всё остальное.

— Блин! Да я бы на её месте давно послала бы их с этим приютом! Как так можно вообще?!

Кристинка трогает меня за рукав.

— Аль, спокойно. Ну да, бесит. Но так надо.

— Просто Ромашка, — примирительно говорит Майя, — тот ещё придурочный. И они хотят убедиться, что она его не вернёт. В том, что она не живодёрка, они вроде убедились…

— А в экспедиции твои — кто с ними останется?

Слышен Сонин голос. Соня объясняет. В который раз.

* * *

На самом деле меня удивляют обе стороны: и будущий хозяин, если он беспокоится —вдруг кот или пёс негодяй и хулиган (не Сонин случай, но так бывает), и администрация, если… когда! она глодает хозяина.

В первом случае хочется сказать: твою мать, ты берёшь животное из приюта! У него изначально в головенадлом. Почему ты в этот момент думаешь о раздербаненных вещах? Да и пугливых собак можно приручить, а не дискриминировать по пугливому признаку.

Но придирчивым людям обычно верят больше. Почему? Чуть ниже простой ответ.

Во втором случае… Ну тут всё понятно. Соня, наконец, прошла все испытания и оформила Ромашку на себя. Теперь Ромашка будет жить в загородном доме с четырьмя такими же обалдуями.

Эти испытания — коридор бюрократии, дорога повторяющихся бесед, лестница хамства — уже отпугнули не одного приютского посетителя. Которые бы, как я, сказали — да пошли вы…

Впрочем, и я бы такого не сказала. Было бы желание — и на остальное тебе наплевать, ты просто проходишь эту дорогу. И неважно, что по бокам вместо фонарей.

А важно другое. То, о чём стараешься не думать, боясь превратиться во фрика или тронуться умом.

Но о чём думать надо — просто надо. Время от времени.

Например, о том, как один урод взял из некоего приюта собаку и в первый же день повесил её на дереве. («Я возьму любую! » — радостно сообщил он тогда. Вот вам и ответ, почему придирчивым больше верят. )

Или о том, как по статье о жестоком обращении — спасибо активистам! — судили малолетнюю прошмандень, покупавшую в зоомагазине котят и отрезавшую им головы. (В магазине-то к покупателям не присматриваются! )

Или об упырях, проникших в приют под видом волонтёров и сжёгших четыре вольера.

Или о типе, который взял кошку и месяц спустя объявил, что она объелась бетона и умерла. Мы ему не поверили. Он ужасно извинялся. Мы не верили. Клялся, что да, бетон и да, случайно. Мы. Не. Верили.

И как тут не вспомнить Рыжика, выпавшего из окна — это если слушать ту семейку. Так ли это? Или…?

Живодёры не всегда ведут себя как хрестоматийные маньяки, которым нужно, чтобы о них знали все. Среди них есть и трусы, которые будут извиняться и смотреть в глаза.

«Ваша честь», — говорила в суде малолетняя прошмандень, — «вы не представляете, как мне эмоционально тяжело. Я плохо сплю ночами, вспоминая, что делала…»

Ей дали условный.

Меня давно уже не трясёт, когда говорю об этом — иначе бы говорить не былосил. Но злость никуда не делась. Она горит, догорает и просит жрать. И я не верю тем, кто давит её в себе. Нельзя давить. Нельзя. Нельзя.

А ещё нельзя рисковать. Тот случай, когда нет на это права.

И если и добрые, и злые копы — администрация — всё-таки сомневаются в человеке, то пусть животное останется здесь. Обездоленное — какие там ещё есть пошлые, обесточенные слова? — оно по крайней мере будет жить. Бедность не порок, а бездомная жизнь — всё-таки жизнь.

Бездомность — меньшее зло.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒