НЕВРАСТЕНИЯ 6 страница

— Хорошо. — ответила она и не смогла сдержать улыбки.

Северцева вдруг охватило какое-то непривычное, жгучее чувство болезненной радости. Немыслимое тепло залило его сердце и распространилось по всему нутру. Даже холодная лихорадка на минуту перестала мучить слабое тело. Северцеву показалось, что его понимают, что ему рады и что в нем нуждаются. К нему будто вернулось что-то далекое, почти забытое. Что-то, вечное отсутствие чего, беспрестанно сверлило измученный разум. Отголоски живого спокойствия, дышащей теплом гармонии проснулись в этих новых и странных ощущениях. Ему было хорошо. Так хорошо, как не было уже безумно давно. От этого непривычного, огромного чувства у Сергея защемило в груди. Он подумал о Вареньке. О минутах, когда был рядом с дочерью, когда он был счастлив. Когда обнимал ее, причесывал непослушные волосы, когда сердце его наполнялось безраздельным стремлением окружить маленькое существо заботой и лаской. Но нет… Сейчас было другое, совсем не похожее на это чувство. Северцев посмотрел на Екатерину Дмитриевну и почти физически почувствовал жалость и уважение, о которых она говорила. Впервые ему не было гадко от того, что его жалеют. И впервые он не считал уважение к себе незаслуженным. Северцев посмотрел на Екатерину и ее лицо показалось ему образцом всего человеческого, образцом сострадания. А от сострадания уже нельзя отказываться, нельзя его не принимать — думал он. Мужчина преисполнился чувством глубокой благодарности к Екатерине Дмитриевне.

— Тогда… Я прилягу? — робко спросила она, вернув его к реальности.

— Да, Катенька, конечно… — прошептал он в порыве своего нового и нежного чувства, — Простите… — тут же добавил он, опомнившись.

— Ничего. — Екатерина улыбнулась и сняла туфли. Она осторожно легла на жесткий матрас, согнув ноги в коленях и подложив под голову локоть так же, как Северцев. Несмотря на то, что они решили говорить до утра, минута, во время которой Сергей погрузился в свои мысли, будто приостановила разговор. Будто теперь прежние слова были оторваны от настоящего времени. А новых не находилось. Двое молча смотрели друг на друга, разрезая темноту горящими взглядами.

— Вы правы. — Северцев прервал тишину отрывистым шепотом, — Я бы тоже не хотел, чтобы на вашем месте был кто-то другой. Не хотел бы говорить с кем-то другим. Чтобы жалел кто-то другой — тоже не хотел. И сейчас не хотел бы видеть никого другого.

Екатерина Дмитриевна не смогла сдержать улыбки:

— То есть, Серафима Паллна бы вам не угодила?

— Да ну вас!

Оба тихо рассмеялись.

— Который час? — спросил Северцев.

— А какая вам разница?

— Да нет… Вообщем-то никакой.

— Тогда я вам не скажу. И сама смотреть не буду. — она сняла с запястья маленькие аккуратные часики и, не глядя, убрала в карман медицинского халата, — Я хочу, чтобы вы говорили так, как будто еще вся ночь впереди. Вас ужасно приятно слушать. Если бы я только знала, что вы не такой, каким казались!

Был второй час. Ночь шла. В коридоре изредка слышались чьи-то шаги.

— Тогда и будем говорить так. Вообще-то я никогда не знаю времени. На этом этаже даже в коридоре нет часов, вы знали?

— Нет, я только на свои смотрю. — призналась она.

— Я бы тоже очень хотел вас раньше узнать. Только подумайте, Катенька… Простите, опять вырвалось. — одернул себя Северцев.

— Называйте меня так, если хотите, Сергей Викторович.

— Спасибо. Только подумайте; мы были совсем рядом больше месяца, а сошлись только сейчас, чтобы завтра опять расстаться. Ну разве судьба не коварна!

— Очень. — с отчаянием в голосе подтвердила Екатерина Дмитриевна.

Между ними снова повисла тишина. Такие промежутки молчания будто были необходимы и появлялись в разговоре еще не раз.

— Почему вы в палате один? — поинтересовалась она.

— Раньше в общей был, на втором этаже, кажется. А потом Горелов узнал, что я здесь и в эту перебросил. Узнал он не сразу, только где-то недели две спустя. Кто его знает, зачем он меня сюда перетащил… Может, просто чтобы перетащить. Я сначала думал, он приходить сюда будет, но хоть тут пронесло. — Северцев мрачно вздохнул, вспоминая об Аркадии Николаевиче.

— Сергей Викторович, а ваша мать? Она не знает, что он вас теперь… Ну, туда хочет? — Несмело спросила Екатерина.

— Нет, Катенька. Она ничего не знает.

Вдруг Северцев как-то странно рассмеялся.

— Вы чего? — удивилась девушка.

— Да так, я тут подумал… Подумал, что Горелову ведь тоже нужен не я. Ему тоже нужно видеть свою силу, видеть, что он может вот так кого-нибудь здесь запереть. А я просто под руку попался.

— Но именно вот на вас-то он за что злится? За то, что вы с его дочерью расстались?

— Да нет, он сам на себя злится. И Лена здесь ни при чем, она так только, чтобы было за что зацепиться. Вы должны это понимать. Ну как, похожи они с вашим этим, а? Один в два раза старше, но это же несущественное отличие?

— Хм… Может, и похожи. — со всей серьезностью ответила Екатерина. Северцев вдруг тоже стал серьезным:

— Катенька, послушайте… Пообещайте мне одну вещь. Пожалуйста. Вы не можете мне сейчас отказать, я у вас первый раз прошу. Ну и… Последний, наверное.

— Да успокойтесь. — зашептала Екатерина, видя, что на Северцева опять находит какая-то его болезненная взвинченность, — Не надо этого всего. Я вам и так что угодно пообещаю. Уже обещаю.

— Пообещайте, что когда меня здесь не будет… Ну, одним словом… Что вы и с ними, с другими, со всеми этими больными так же будете. Что вы их всех, всех тоже поймете. Потому что я не хочу, чтобы только у меня все это было. Что вы и к ним будете… По-человечески. Вы уже пообещали!

— Да, Сергей Викторович. Я очень постараюсь. Я вам это обещаю.

— Спасибо вам, Катенька. Спасибо. Больше ничего не нужно. Спасибо…

— Да перестаньте. — произнесла она, чувствуя, что голос ее дорожит и что сама она вот-вот заплачет. Теплые слезы и правда уже проступали на глазах. Екатерина вытирала ресницы рукавом своего халата и улыбалась сквозь слезы, — Зачем вы так… А говорите, что я романтик!

— Я и сейчас от своих слов не отказываюсь.

— Сергей Викторович… Мы с вами как два сентиментальных дурака, которые не могут не реветь. Кто бы увидел — пальцем у виска покрутил. Слабаки мы с вами все-таки, да?

— Да и наплевать. — мягко и с улыбкой сказал Северцев.

Прошёл ещё час или даже несколько. Все это время они не смотрели на часы и старались не думать о времени. Обоим было тяжело. Но сквозь эту тяжесть прорывалось и другое, легкое, теплое чувство, которого оба не ощущали, кажется, уже очень-очень долго. Екатерина Дмитриевна села на койке и пригладила растрепавшиеся волосы. Северцев смотрел на нее из своей постели, не двигаясь. По ночам его мучили особенно сильные головокружения и лучше было по-возможности не менять положения. Он только внимательно следил за ней глазами. Девушка поймала его взгляд на себе и немного помедлила перед тем, как сказать то, что хотела.

— Сергей Викторович. Пообещайте кое-что и вы.

— Что такого я могу вам пообещать? — удивленно спросил он. Она встала и неслышно прошла по холодному полу к койке Северцева. Только белая ткань халата мелькнула и прошелестела в темноте. Екатерина Дмитриевна села на край и взяла мелко дрожащую руку Сергея в свои.

— Пообещайте… — затаив дыхание, произнесла она, — Пообещайте, что возьмете меня в свою новую жизнь. Вы говорили, что туда не вошел никто, кроме Вари… Но возьмите и меня, Сергей Викторович. Прошу… Помните меня, пожалуйста. И думайте обо мне не как о прошлом. Прошу вас. Сергей Викторович… — голос ее дрожал. Она будто умоляла Северцева. Будто от этого решения зависела вся ее жизнь. Мужчина вынул руку из тонких и теплых пальцев Екатерины и нежно коснулся ее головы. Провел по густым волосам. Посмотрел ей в самые глаза.

— Обязательно, Катенька. Обязательно. Вы поняли меня во всем, совершенно поняли. Поняли, как еще никто не понимал. Разве могу я после этого отказать? Я всегда буду о вас думать, Катенька. Обещаю вам.

— Сергей Викторович… Сергей Викторович… — она припала к плечу Северцева. Впилась пальцами в его пижаму с такой силой, будто боялась потерять. Глубокая, скорбная благодарность изобразилась на ее лице. Северцев гладил Екатерину по голове и чувствовал тоже самое. Так они просидели всю ночь. Было еще много разговоров. Много слез. Много молчаливых минут. Много взглядов.

Но черное небо стало светлеть. Бледные стены палаты выходили из тени и принимали на свою поверхность первые признаки утра. Окно у изголовья койки превратилось в источник слабого света. Пылинки на обшарпанном подоконнике прорисовывались все отчетливей. Все вокруг окрасилось голубым цветом. Медленно, но необратимо наступало утро. И вот угрюмые стены, койки, дверь, тощая стойка капельницы, вся палата сбросила с себя пелену ночного сумрака. Пересиливая зевоту, Екатерина Дмитриевна достала из кармана халата наручные часы и посмотрела на маленький циферблат. Было почти семь. Северцев заметил это и обеспокоенно сжал ее руку.

— Катенька… Вам пора?

— Пора. — ответила она. И Сергей вздрогнул от того пронзительно-отчаянного голоса, каким было сказано это «пора». На какую-то секунду в его воспаленном взгляде обозначилась тяжелая внутренняя борьба. Но собравшись с силами, Северцев попробовал улыбнуться. Вышло сдавленно и ненатурально.

— Тогда помогите мне подняться. — тихо попросил он. Екатерина взяла Северцева под локоть и помогла сесть. Пересиливая головокружение, он опустил голову вниз и оперся одной рукой на край койки, а плечом другой прижался к плечу медсестры. Оба сидели на постели, опустив ноги на ледяной кафель пола. Северцев, кажется, не чувствовал этого холода и обе его босые стопы твердо стояли на полу. А женские ножки в коричневых капронках опирались только носочками.

Северцев поднял голову. Их взгляды встретились и между лицами осталось каких-то десять сантиметров. Теперь уже на свету, Сергей со всей жадностью всмотрелся в лицо Екатерины. Он заметил, что царапины на ее щеке покрылись красной корочкой и уже выглядели лучше. Слабая рука Северцева ласково провела по женскому лицу, огибая больные места. Вдруг, не произнося ни слова, оба бросились в крепкие объятия. Горячие, отчаянные объятия, какими бывают только последние. Дрожащие пальцы Северцева судорожно ходили по волосам, плечам, спине девушки, стремясь, кажется, запомнить каждый ее волос, каждую складку одежды. А теплые ладони Екатерины припали к мужским лопаткам, точно отдавая им все свое тепло.

— Я никогда… Никогда… Никогда вас не забуду. Слышите, никогда… — с безнадежной торопливостью шептала Екатерина, — Никогда, никогда, никогда… Я не забуду вас. Никогда…

— И я вас, Катенька. Я обещал, что всегда буду думать о вас. И я буду, буду… Милая моя… — отвечал ей Северцев.

Два сердца никак не могли отпустить друг друга. Еще много «никогда», «навсегда» и «не забуду» было сказано между ними в эти короткие утренние минуты. Палата постепенно наполнялась светом. Время неумолимо неслось вперед. Но объятия в больничной койке были сильнее. Они сосредоточили в себе все чувства, все мысли, всю надежду и скорбь этих двоих. И в эту секунду им не было нужно больше ничего.

— Я никогда вас не забуду, Северцев. — - твердо произнесла Екатерина Дмитриевна, уже стоя на пороге. Только блестящие глаза выдавали ее отчаяние.

— Прощайте, Катенька. — с болью сказал Сергей со своей койки. Он смотрел девушке прямо в глаза и не отводил взгляда до тех пор, пока дверь палаты не закрылась и не разлучила их. Екатерина Дмитриевна оказалась в освещенном утренними лучами солнца коридоре и прижалась лопатками к двери. Там, за этой дверью, в нескольких шагах от нее остался Северцев.

«Что он сейчас? Наверно, так же сидит с опущенной головой. Смотрит в пол. Или никуда не смотрит, просто думает. Ну да, что ему еще остается… Он всегда много думает. Может, открыть еще? Теперь точно в самый последний раз. — она потянулась к дверной ручке, но передумала, — Нет. Нельзя. Не надо лишний раз душу рвать ни себе, ни ему. О, Северцев, Северцев, Северцев…» — думала Екатерина и сердце ее будто разрывалось на куски от жгучей невыносимой боли. Немой тоскливый крик отскакивал от ребер неслышным эхом и выходил одним только глухим вздохом.

— Катька! — раздался визгливый крик в конце коридора, там, где был выход на лестницу. Это кричала другая дежурная медсестра Вера, чуть постарше и повыше ростом, чем сама Екатерина. Вера была уже с каким-то металлическим поддоном на руках. Сегодня она почему-то подменяла Серафиму Павловну, — Ты от этого, убогого что-ли выскочила? А чего сейчас только? Или он до самого подъема не мог? Ну даешь, Катька! Тебя видать, совсем прижало, если уже на таких прыгаешь. А его сегодня, между прочим, в закрытое везут, машину уже пригнали. — тараторила она и ее рот растягивался в широкой противной усмешке, — Ну дело твое, может он это… И ничего. При наших только не говори — ржать будут. А я сегодня на ночь знаешь к кому? Ни в жизнь не догадается, Катька!

Екатерина Дмитриевна слушала грязные речи коллеги с совершенно каменным лицом. Она была как будто не здесь, не рядом с Верой, а все еще там, за дверью. Но мало-помалу до ее сознания стало доходить то, что говорила медсестра.

— Не знаю, Верка. И знать не хочу. Иди, куда шла и рот захлопни. — как можно ровнее произнесла она, несмотря на злость, распирающую ее изнутри. Вера обиделась, надула губы и выпалила:

— Фифа нашлась, слова ей не скажи! Да кувыркайся с кем хочешь, тьфу на тебя! — она ушла дальше по коридору, выразительно покачивая бедрами. Злость Екатерины тоже ушла. Сейчас было не до этого.

«И все это было привычно! И все это было нормально! » — с горечью пронеслось в ее голове.

— И немощных поднимай давай, второй этаж на тебе! — бросила Вера через плечо, заходя в какую-то из палат.

< tab> Не прошло и получаса с того момента, как Екатерина вышла от Северцева, как к нему в палату бесцеремонно вошли трое то-ли врачей, то-ли просто санитар (они были одеты не по форме, и Сергей не мог разобрать, кто они). Все трое были высокими и плечистыми, с угрюмыми, неприятными физиономиями. Северцев успел только повернуть голову, как один из них протянул ему какой-то листок бумаги с печатями и процедил сквозь зубы:

— Аркадий Николаевич Горелов… Принудительная госпитализация… Необоснованная агрессия, нападения на медперсонал… Угроза причинения вреда себе и окружающим… Короче, вставай, в закрытое отделение поедем.

Северцев пытался соединить в уме куски бессвязной речи вошедшего мужчины и неопределенно смотрел на протянутый ему листок. По-видимому, там было задокументировано все названное, но буквы и печати расплывались в глазах.

— Че ты с ним возишься, еще работы полно! — рявкнул другой медик и вырвал документ из рук первого, — Нахрена ему показываешь, не видишь, псих!

При слове «псих» Северцев вздрогнул и медленно, будто никак не мог собраться с мыслями, произнес:

— А можно… Можно я записку напишу, на вахте оставлю? Мне бы матери передать.

— Какой еще матери, десять лет что-ли тебе? — подал хриплый голос третий из них. Но первый говоривший с Северцевым, видимо, почувствовал немое давление со стороны своих товарищей и решил ускорить весь этот процесс. Он отвесил Сергею тяжелый подзатыльник, от чего голова больного чуть не раскололась на две части. Северцев тихо застонал и схватился за больную голову.

— Некогда тут с тобой сопли на кулак мотать! Мужики, вытаскивайте его. — крикнул медик остальным двум и Сергея вытолкали из палаты.

Ржавая грохочущая машина с бригадой психиатрической помощи отъехала от здания больницы и двинулась в неизвестном Северцеву направлении. Трое медиков, бывших с ним в машине, матерились. Был теплый солнечный день. Середина апреля. Желтый свет просачивался сквозь грязное стекло машины и падал на лицо и волосы Северцева. Иногда полоса света на полном ходу прерывалась каким-нибудь зданием или чередой деревьев снаружи и на какую-нибудь секунду возвращалась тень. Но яркие лучи утреннего солнца опять бросались в окно. Бригада снова материлась. Северцев морщился. Он думал о Вареньке и о Екатерине Дмитриевне. О том, что теперь всегда будет о них думать. Что очень хочет о них думать и что больше ему ничего не нужно. И еще немного о том, что лето, наверное, будет очень теплым.

2020 г.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 56