НЕВРАСТЕНИЯ 5 страница

Но тут Северцев, неожиданно сам для себя, поднял глаза и посмотрел на Горелова.

— Я знаю, что вы злитесь. Но я ни в чем перед вами не виноват. Вы не можете этого не понимать. — тихо сказал Северцев и тут же пожалел.

«Не стоило! О, проклятие, не стоило! Дурак, дурак…» — добавил он уже про себя, но было поздно. По лицу Горелов поползла еле-видимая усмешка, говорящая о том, что этого-то он и ждал.

— С чего это ты, Сереженька, взял, что я злюсь? Какой доктор будет злиться на больных? Ошибаешься.

Тут Горелов одним шагом преодолел расстояние до больного, и тяжелая рука опустилась на затылок Сергея. Острая оглушающая боль пронзила Северцева. Он глухо застонал и обхватил обеими руками голову.

— Я тебя презираю. — так же спокойно, без малейшего колебания в голосе, сказал Горелов, — Столько лет хотелось увидеть тебя на твоем правильном месте. Хотелось справедливости, Сереж. Теперь получай по заслугам. — он перешёл на шепот, такой же сдержанный и размеренный, как вся его остальная речь и крепко схватил Северцева за волосы, пригнув голову несчастного к спинке стула. Теперь жесткие усы Горелова шевелились почти над самым ухом Сергея. Но даже не видя лица доктора, Северцев знал — он улыбался. Ему нравилось наблюдать за тем, как Северцев корчится от боли и не может ничего сделать.

— Или ты думал, что я все забуду? Забуду, что ты поломал жизнь моей дочке? Или что угробил Вареньку? — при упоминании этого имени, а тем более, в таком контексте, что-то внутри Северцева невыносимо заныло, заболело. Страх перед Гореловым внезапно исчез. На его место пришла с новой силой напомнившая о себе тоска, перемешанная с другой, физической болью. Сергей почувствовал, что Горелов стянул охапку волос у него на голове так сильно, что почти вырвал. Северцев зажмурился и закусил губу, — Или может быть, то, что даже показав всю свою ничтожность, не оставил Варю с ее матерью? А ведь дочке всегда нужна мама. Не оставил мне мою родную внучку. Такие вещи не забываются, Сережа, пора бы знать. — убедительно заключил Аркадий Николаевич и отдернул руку. Из его мясистых пальцев действительно выпала прядь вырванных волос.

— Лена сама от нас ушла. Вы же знаете… Вы же знаете, что нельзя привязать к себе женщину. Вы же психотерапевт. Вы должны знать. — как можно ровнее произнес Северцев. Горелов властно смотрел на него сверху вниз. Сергею стало не по себе от такого расположения взглядов. Внутри него поднималась волна протеста. Чувство глубокой несправедливости с каждой минутой все больше сдавливало ему грудь.

— А вот этого тебе лучше бы не говорить. — с видом наивного сожаления сказал он, — Видишь ли, Сережа, ты сейчас совсем не в том положении, чтобы что-то говорить. Психотерапевт я для тех, кто нуждается в помощи, а не в мести. Впрочем, и тебе я мстить не собираюсь. Ты не стоишь этого, Сергей. Ты ничего не стоишь. Ты ущербный, ни на что не способный червяк. Так что, пожалуй, я просто порадуюсь восстановлению справедливости. Ты попал ровнехонько в свое место. Осталось тебе только понять, что это твое место. Но в этом я тебе, так и быть, помогу.

Северцева стал невыразимо раздражать тон, которым с ним говорил Горелов. Да, когда-то он был его родственником. Да, был намного старше. Да, он был главврачом и имел почти абсолютную власть в противовес Северцеву. Но о какой справедливости могла идти речь? Как этот человек, называющий себя грамотным специалистом, мог не понимать таких элементарных вещей? Или… не хотеть понимать?

Горелов снова замахнулся на Северцева, но не ударил. Тот вздрогнул и съежился на стуле. Несмотря на то, что, кажется, страха перед Аркадием Николаевичем больше не было, он был бдителен и понимал, что массивная рука может обрушится на него в любой момент. Поняв, что в этот раз удар его миновал, Северцев несмело поднял глаза. Доктор ничуть не изменился в лице.

— Я хочу одной только справедливости по отношению к тому, кто обманул мою дочь, а затем, не имея должных представлений о семье, бросил Лену. А ведь ты был в ответе за нее. — Горелов заложил руки за спину и принялся ходить по кругу, огибая свой стол и стул, где сидел Сергей, — Ты не отдал ей даже того последнего и самого дорогого, что нее было — ее дочери. Это подло, Северцев. Ты понимаешь, что это подло? Когда ты не смог сохранить семью и удержать возле себя Лену, ты показал, что ты абсолютное ничтожество. Потому что мужчина, не удержавший свою женщину — не больше, чем червяк. Но ты пошел дальше и опустился настолько, что не смог не то, что удержать… Ты не смог и отпустить. Ты схватился за первый попавшийся тебе кусок, желая оставить себе хоть что-то, чтобы не выглядеть ничтожество в своих глазах. Но твои глаза ничего не значат, потому что это глаза слабака. И ты разлучил мать с дочерью, порвал самую священную связь. А это уже подло.

Аркадий Николаевич остановился и свысока посмотрел на Северцева. Тот слушал затаив дыхание. Он не узнавал ни одного факта из перечисленных. Не понимал, зачем Горелову было настолько искажать то, что произошло между ними с женой семь лет назад. Не понимал, но чувствовал, что доктор уводит его куда-то вглубь странных, витиеватых суждений. Уводит его все дальше и дальше от истины. Северцев начинал путаться.

— Это… Все это не так… Вы же знаете… Лена ушла сама. Она и не думала забирать Варю… Я вас плохо понимаю.

— Ничего. Сейчас я объясню. — Горелов снова подошёл к Сергею. Он мгновенно вынул руку из-за спины и засадил свой здоровый кулак прямо в живот Северцева. Тот согнулся пополам и невольный протяжный стон, который Северцев уже не смог подавить, вырвался из легких. В эту же секунду жестокая рука Аркадия Николаевича легла на светлые всклокоченные волосы пациента и снова отдернула его голову, запрокинув глубоко назад. Горелов с холодной ухмылкой подождал, пока Сергей отдышится и назидательно продолжил:

— Мне кажется, ты хочешь спросить, хотел ли я, чтобы ты остановил Лену тогда? Безусловно. Ты думаешь, что это было бы насилием. (Северцев действительно так думал). Но посмотри на последствия. Разрыв матери и ребенка привел к тому, что моей внучки не стало. И за это… ты тоже ответишь. Еще тогда тебе стоило бы уже понять, что если ты не удержал возле себя свою жену, то совершенно логично, не сможешь справиться и с другой зависимой от тебя жизнью. Но ты ничего не понял, потому что твои умственные способности ущербны. А сейчас я тебе все объясняю. Ты слабая, несостоявшаяся личность, Северцев. Ты не способен держать что-то в своих руках. Поэтому ты здесь. Там, где тебе и место. Там, где ты больше никому не помешаешь своим существованием. Но ты сам виноват в том, что однажды дал слабину. Виноват и в смерти Вареньки. А если бы ты хоть раз пересилил себя и отдал ее Лене, то сейчас моей внучке было бы почти шесть.

— Замолчите… — в беспомощном отчаянии прошипел Северцев. Больше ни на что сил у него не было. Он буквально задыхался в горькой ярости на Горелова. Ярость эта увеличивалась еще тем, что слова доктора были точно теми же словами, которые Северцев так часто повторял сам себе, но от которых неизменно бежал. Теперь же, услышав их со стороны, он, кажется, начинал им верить. Северцев впился ногтями в сидение стула. Непрошенные слезы, которые невозможно было больше сдержать, полились из его глаз. Северцев заплакал.

Он не заметил, как губы Горелова растянулись в злорадной улыбке из-под седых усов. Как на его лицо легла уродливая маска наслаждения. Не заметил, что сам Горелов уже сидел на своем месте, сложив на столе руки в замок. Он не замечал почти ничего, кроме отвратительных соленых слез на ресницах. А в измученном сознании всплывал уязвленный, испачканный портрет Вареньки и безответный вопрос — как посмел Горелов упомянуть это имя, как он посмел к нему прикоснуться? Но чем дальше, тем сильнее разрасталось в нем еще и острое чувство вины. С каждой секундой, сам того не желая, он все больше и больше верил Аркадию Николаевичу. И плакал уже не от жгучей обиды, а от ударившего по его сознанию, мнимого стыда перед дочкой.

Несколько минут прошло в молчании, которое прерывалось только глухими всхлипами Сергея Северцева. Но скоро всхлипы и швыркания носом стали реже. Разъедающее его изнутри чувство бесконечной вины постепенно деформировалось в гнев. Северцев воспользовался возникшей паузой, чтобы, пусть очень искаженно, но подумать и понять (впрочем, скорее, как-то интуитивно почувствовать, чем по-настоящему понять), что на уме Горелова было совсем не то, о чем он говорил. И думал Горелов не о том, о чем говорил. Он злился не на разрушенную жизнь своей дочери (которая, вобщем-то, не была разрушена), не на то, что зять не оправдал его ожиданий и не на то, что он не стал счастливым дедушкой. Он злился даже не на то, что Северцев попал в роковую аварию, хотя в смерти внучки, может быть, его и правда обвинял. Но здесь было другое… Он злился какой-то другой, непонятной Северцеву злостью. Злился на самого себя за то, что по стечению обстоятельств увидел то, чего, быть может, больше всего на свете не хотел видеть, чего он… боялся? Да, ему довелось увидеть, как постоянство рушится и валится из рук, как жена уходит от мужа, оставляя ребенка у него на руках, как гордому сердцу открывается его уязвимость. Ему, человеку, верившему в свою силу, пришлось столкнуться с бессилием. Столкнуться дважды. В союзе Северцева с его дочерью Еленой Гореловой он, кажется, обрел надежду на то, что не все потеряно. Но то, что он еще увидит образ сильного человека, от которого не уйдет жена. Или который, по крайней мере, не даст ей уйти. Горелов надеялся, что вернет веру в силу, если увидит, как эта сила играет свою роль по желанному сценарию. Кто знает, понимал это сам Аркадий Николаевич или нет (хотя должен же был понимать в силу своего профессионализма) и с этим ли осознанием всячески содействовал брачному союзу — Северцев не знал. Но после того, что случилось Горелов нашел выход. Он превратил свой страх в мстительную злобу и очень быстро нашел того, на кого ее можно было бы направить и кого во всем обвинить — Северцева. Переживать боль всегда проще, если есть кого в ней обвинить. Часть ее, впрочем, была направлена совсем в другую сторону и за несколько лет Горелов стал главным врачом психиатрической клиники, в которой теперь и находился. Но сейчас он получил новую возможность вернуть веру в свою силу. Издеваясь над Северцевым, он с истинным наслаждением вкушал власть.

Все представилось Северцеву далеко не так, а больше в общих чертах. Разорванная, пришедшая из ниоткуда и довольно абстрактная мысль указала ему на это. Задумавшись, он не заметил, как широкая ладонь Горелова отвесила ему увесистую пощечину. Это моментально вывело Северцева из оцепенения. Он засопел и прижал к покрасневшей щеке ладонь.

— Вот видишь… — нарочито размеренно и высокомерно сказал Горелов, — Ты не можешь сдержать даже своих эмоций, так, о чем речь дальше? Ты абсолютное ничтожество, Северцев. Я рад, что ты наконец-то оказался там, где тебе и положено быть, в этой гнилой больнице.

Аркадий Николаевич продолжал что-то говорить, но Северцев уже не слушал. Ему вспомнилось вдруг, как лежа в одинокой палате, он корчился от тяжких мук чего-то необъяснимого и раскусывал в кровь кулаки. Тогда он раз или два в красках представлял себе, как в палату входит точно такой же Сергей Северцев. Такой же гадкий и ничтожный. Как у него, у настоящего Северцева вдруг появляются силы, как он встает с койки и подходит к своему двойнику. Как лупит его по лицу, валит на пол и нещадно пинает по голове, рукам, ногам, ребрам, паху… И как в перерывах между ударами и пинками поливает его потоком отборных ругательств и обвинений. Как потом хватает за волосы и тащит к батарее, чтобы как следует и со всего размаху ударить головой о холодный чугун. Как двойник не произносит ни звука, кроме жалких всхлипов и визгов, потому что знает, что получает за дело. Как он захлебывается в своей крови и слезах и превращается в бесформенное ничто… Северцеву казалось, что он до дрожи этого хотел. Но потом его, как правило, отпускало и он вспоминал это на более легкую голову. Тогда жестокая фантазия становилась совершенным бредом. Но не теперь.

«Что если на уме у Горелова сейчас тоже самое? Что, если на моем месте он видит не меня?.. » — подытожил свои воспоминания Северцев и ему стало мерзко. Кроме того, он почувствовал, что чудовищно устал.

— Разумеется, как квалифицированный доктор, я должен бы тебе помочь… Но ты сам во всем виноват, Сергей. Во всем… — кажется, Горелов подходил к концу и теперь ловил какое-то неземное наслаждение от каждого своего слова. Но Северцев уже не замечал этого. Непосильная усталость смешивалась с головной болью и растекалась по всему телу. Новая волна раздражения от того, что все это никак не заканчивалось, окатила Северцева. Сквозь оглушительный шум в голове, он слышал обрывки гореловских фраз. То громче, то тише, то язвительнее, то спокойней плавали они в воздухе. Сергей никак не мог сосредоточиться на том, что говорил Аркадий Николаевич. Он даже не имел понятия, как выглядел со стороны; может быть, бездумно кивал головой, может, пытался что-то промямлить, а может просто и тупо молчал. Но одно Северцев знал наверняка — если Горелов еще раз его ударит, он точно набросится на него. Северцеву этого не хотелось. Он просто знал, что так будет.

Но тут слуха Сергея коснулось что-то такое, от чего он вздрогнул и почти совсем пришел в себя. Над ним будто повисла новая угроза, страшная и непредотвратимая. Не веря своим ушам, Северцев с тихим бессильным ужасом переспросил:

— Что… Что вы сказали? — он не хотел слышать ответа, потому что знал — это будет концом. Сейчас ему, как никогда хотелось бежать. Бежать из этого проклятого холодного кабинета, из больницы, бежать от Горелова. Северцеву даже показалось, что к нему вернулось немного сил.

— Я говорю, что ты неадекватен, Сергей. Ну, посмотри на себя. Посмотри хоть на свои руки, — Северцев посмотрел на свои ладони. Пальцы лихорадочно тряслись. Да и всего его уже давно била нервная дрожь.

— Нет… — потеряно возразил Северцев, — Не это. Вы не это сказали.

— Не только это, — самодовольно поправил Аркадий Николаевич, — Я сказал, что ты абсолютно неадекватен, не способен к малейшему самоконтролю и самокритике. Ты не в себе, Сергей. Уже сейчас ты несешь опасность. И дальше будет только хуже.

«Уж я-то об этом позабочусь. » — прочитал Северцев в глазах доктора.

— Вообще, комиссия назначена только на пятнадцатое число… Но я вижу, что твое состояние совсем никуда не годится, поэтому ждать нам незачем. И некого. — издеваясь, петлял Горелов.

«Никто тебе не поможет. А твоя мать, она ведь не знала, куда и к кому ты попадешь, когда вызывала скорую у подъезда? Ты даже не успеешь связаться с ней или с кем-нибудь еще до того, как…» — читал в насмешливом взгляде Сергей. А Горелов беспощадно продолжал:

— Поэтому, самым разумным будет не медлить и перевести тебя в закрытое отделение. Пока ты не навредил ни себе, ни кому-нибудь еще. Завтра утром тебя увезут.

Надежда Северцева окончательно растворилась в холодном воздухе кабинета, в ядовитой усатой ухмылке Горелова, в его словах. Жестоких и несправедливых. Сердце бешено колотилось. Он почти задыхался от беспомощности. Северцев понял, что полностью раздавлен властью этого человека.

— Надолго? — мрачно спросил он только для того, чтобы что-нибудь спросить. Тут гадкая ухмылка Горелова поплыла в стороны, раздвигая морщинистые щеки. Он, очевидно, ждал этого вопроса. Аркадий Николаевич снова подошел к Северцеву, больно накрутил прядку тонких светлых волос на свой палец и с уже нескрываемым удовольствием, точно смакуя какое-то новое ощущение, дернул вниз. Северцев тихо заскулил.

— Ну что за вопрос? Пока не вылечишься, конечно. А я и остальные врачи сделаем все, что в наших силах. — сказал Горелов.

«Надолго, Сергей. Очень надолго. Ты сгниешь в этой психушке! Ты будешь в слезах и на коленях умолять, чтобы я тебя оттуда вытащил, потому что кроме меня этого никто не сделает, но даже не думай, что чего-то добьешься. Твоя жизнь превратиться в ад, потому что я могу сделать ее такой. А ты уже ничего не можешь. Как и не сможешь выйти из закрытого. Я не дам тебе этого сделать. Ты никто, Северцев. Никто. » — Сергей безошибочно понял то, что на самом деле имел в виду психотерапевт и с протяжным криком, полным того болезненного отчаяния, которое всегда сопровождает истощенный разум в самых крайних случаях, бросился на Горелова. Он подскочил со стула, вцепился пальцами в лицо, в одежду, в волосы своего мучителя и, что было сил, толкнул его в сторону. Движение получилось не очень сильным, и Аркадий Николаевич только пошатнулся на месте. Мгновенное удивление в нем сменилось сильнейшей яростью. Но психотерапевт не успел привести ее в действие и резкий удар Северцева кулаком обрушился на его физиономию. Но непроходящее головокружение подвело Сергея, и он почти промахнулся, задев только мясистую щеку врача. Выходка Северцева окончательно вывела его из себя, и он ответил взаимностью. Но кулак Горелова попал точно в цель и Северцев рухнул на пол, сбив собой стул, на котором ранее сидел. Он тихо застонал, схватился за ушибленное лицо и скорчился на полу. Но Аркадию Николаевичу этого показалось недостаточно. Сжав зубы, он с размаху пнул Северцева в живот, затем еще и еще, пока тот совсем не закашлялся.

— Конец тебе, сученок. — процедил сквозь зубы Горелов, отходя сторону и зачем-то отряхиваясь, — Теперь точно в закрытой дурке сдохнешь.

Врач решительно подошел к Северцеву, схватил его за пижаму и грубо поднял с пола. Не произнося больше ни слова, он открыл дверь и выбросил Северцева в коридор. Тот оперся руками на первый попавшийся подоконник и сквозь шум в ушах услышал, как хлопнула дверь кабинета.

Стало тихо. В этом крыле вообще редко кто появлялся. Только больные приходили по направлению. Но сейчас в коридоре не было ни души. Северцев не знал, сколько времени он пробыл у Горелова, но ему показалось, что очень долго. Виски бешено пульсировали, грозясь взорваться от головной боли. Северцев прислонился лбом к окну. Холод стекла облегчающие остужал голову. Все тело ныло. Он припал к стеклу руками и почувствовал его холод пальцами, ладонями, предплечьями. Он не хотел ни о чем думать. И холод в этом помогал. На оконном стекле под носом образовалась испарина от частого дыхания. Северцев понимал, что потом, позже ему обязательно придется думать и даже очень много. Но сейчас категорически не хотелось.

Вдруг его лицо исказилось болезненной судорогой. Северцев поднял голову к потолку и обнажил пожелтевшие зубы. Из него вырвался истерический хохот. Пустой коридор наполнился рваным безумным смехом, больше похожим на всхлипы. Он громко, порывисто хохотал, прикрывая скачущий рот рукой и не мог остановиться. В помутневших глазах Северцева запрыгал нездоровый огонек. В эту минуту он был очень похож на сумасшедшего.

— Ну, Горелов… Хах-ха! Ну, сволочь! Да мы же с тобой одно и то же. Аха-ха-ха… — заходился он пронзительным крикливым смехом, будто мысль о том, что они с Гореловым «одно и тоже» дико его веселила. Северцев оттолкнулся руками от подоконника и пошел по коридору. За ним глухим искаженным эхом в воздухе повисли рваные слова «Горелов… Одно и то же…»

Шатаясь из стороны в сторону, Сергей Северцев уходил из злополучного крыла больницы.

Как дошел до палаты и как лег потом в койку — Северцев не помнил. От усталости и болезненного головокружения он был как пьяный. Обрывки мыслей, голоса и запахи путались, встречные не узнавались, а больничный коридор казался бесконечным тоннелем с миллионами дверей. Но из этого миллиона Северцев открыл нужную и лег в постель, с головой завернувшись в тонкое одеяло. Его морозило. Нервная холодная лихорадка разошлась по всему его телу. Но даже это не помешало Северцеву закрыть глаза и моментально уснуть. Рваный сон с бредом и судорогами липкой пеленой окутал его сознание.

Разбудил его голос Серафимы Павловны, вещающей об отбое где-то за стенкой. В палате было темно. На тумбочке стоял поднос с остывшим ужином. Принесли, пока он спал. Проснулся Северцев в гораздо худшем состоянии, чем то, в котором заснул. Усталость не только не прошла, но еще и усилилась страшным гудением в голове, как будто та была зажата в крепких тисках. Хлопнув дверью, как оказалось, соседней палаты, Серафима Павловна зашла и к Северцеву.

— Отбой! — с порога выпалила она, но тут же добавила не менее громкое «ой», увидев, что Сергей уже спит. Он же не хотел ее видеть, а тем более с ней говорить, поэтому обратно закрыл глаза и сделал вид, что действительно спит. Но медсестра не уходила. Она потопталась на пороге и подошла к койке.

— Горе ты луковое… — сказала она в пустоту, — Поди теперь разбери — сам уснул или опять накачали чем-то. Э-эх… И зачем тебя Аркадий Николаич завтра собрался в закрытое везти? Болел себе, никого не трогал. Жалко даже. Да знаешь хоть? Разбудить, что-ли, сказать? Или Аркадий Николаич сам уже сказал? — рассуждала она вслух, рассматривая неподвижную фигуру Северцева под одеялом, — Да пес с тобой! Не знаешь, так и лучше. Э-эх…

С грустным вздохом она забрала с тумбочки поднос, принесенный, очевидно, кем-то другим и вышла из палаты.

Северцев лег на спину и стал смотреть вверх, над собой. По темному потолку плавали багровые пятна и бегали многочисленные пылинки. Он знал, что на самом деле всего этого на потолке нет, что это так, только кажется. Но продолжал их созерцать.

«Закрытое отделение… Это то, про что Катя рассказывала. Да я сам про него тоже слышал. Ну и ничего… Наплевать. Там тоже живут, тоже работают. Наплевать…» — думал Сергей. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни промелькнуло ни малейших эмоций. Северцев даже думал непривычно спокойно и как-то отвлеченно, будто то, о чем он думал, должно было произойти вовсе не с ним. Он знал, что в какой-нибудь другой раз его бы разрывало от негодования, он бы метался, мучился тем, что не противостоял Горелову, что допустил несправедливость, что в который раз ничего не смог удержать. Но не сейчас. То-ли от усталости, то-ли от чего-то еще (кто знает, от чего), Северцеву было не страшно. Ему было почти все равно.

Тут в палату несмело постучали и дверь открылась. Не включая света, в палату вошла Екатерина Дмитриевна. Она наступала на пол тихо, почти беззвучно. Белый халат на ней, резко выделяющийся в темноте был расстегнут, а длинные волосы распущены.

— Сергей Викторович… — тихо позвала она, — Вы спите?

Он сразу узнал этот голос и на душе у него полегчало.

— Нет. Проходите, пожалуйста. — ответил он, все не отрывая взгляда от потолка.

— Можно я с вами побуду? — спросила медсестра и осторожно присела на пустую койку.

— Вы все знаете, да? — вопросом ответил Северцев.

— Да.

Несколько минут они молчали. Он, неподвижно лежал на спине. Она сидела на голом матрасе и смотрела на Северцева. В палате было темно и тихо. Сквозь гул в ушах Сергей попытался прислушаться к этой тишине. С глухим коротким стоном он перевернулся на бок и вгляделся в лицо Екатерины. Но рассмотреть его пока не удавалось.

— А если бы не знали, то пришли бы?

Она помедлила с ответом.

— Да… Может, не сегодня бы, не в смену. Но завтра бы точно пришла.

— Завтра? Разве никто не может скрасить ваш выходной лучше какого-то неврастеника? Разве вас никто не ждет?

— Больше нет.

Северцев вопросительно на неё посмотрел. Его глаза начинали привыкать к темноте и портрет Екатерины на фоне противоположной стены вырисовывался все отчетливей. Чернеющие пятна синяков и ссадин тоже проступали на женском лице. Она продолжила:

— У меня был молодой человек, мы встречались еще с института. Но я ушла от него вчера.

— Вот оно что… Поэтому много думали?

— Не только.

— Екатерина Дмитриевна… Это… он вас так? — страдальчески нахмурившись, спросил Северцев, — Извините, если не в свое дело лезу. Она потупилась и сложила руки в замок на коленях.

— Он. Днем я вам не сказала, а сейчас почему-то захотелось. Знаете, Сергей Викторович… Он из таких, кто просто так от себя не отпустит. Если бы он сам меня бросил — другое дело, а так… Он привык быть сильным, привык держать все в руках. Но я думаю, тут дело в какой-то гордости что-ли. Его оскорбило то, что все идет не по его… Как вы думаете, Сергей Викторович?

— Да… Вы правы, наверное. — сдержанно ответил Северцев, хотя почувствовал, как история Екатерины Дмитриевны уже начинает в нем отзываться. Со всей внимательностью он стал слушать дальше.

— Я ему говорю, что все, а он, гад, разорался… — продолжала она, — «Ты не имеешь права! «, «Какой я после этого мужик? », «Никуда ты от меня не денешься! » Ну и так далее. Ну, я на своем стою — расходимся и все. Вот он и накинулся. Живого места не оставил. Думала, убьет, костей не соберу. Хотя, бывает, наверное, и хуже… Когда так действительно удерживают.

— Не удерживают. Запугивают, скорее.

— Ну да, запугивают. А мы с ним разные слишком были. Я об этом вчера и думала. Поэтому, в общем-то, и решила уйти.

— А ему вы это объяснили? — подсовывая локоть под голову, спросил Северцев.

— Попыталась, конечно… Но у него знаете, как все… Есть мужик, а есть баба — его собственность. Все, что не так — слабость и чмошничество. Такие больше всего боятся оказаться слабаками.

— — Кажется, знаю. — мрачно сказал Сергей, пытаясь предположить в уме, бил ли Горелов свою жену, когда та от него уходила. Может быть, и бил.

— Знаете… У него есть брат младший, он с нами в съемной двушке жил. Они там теперь вдвоем остались. Так вот брат — ну полная противоположность. Мягкий такой, тихий. С работой только ему не везло все, не пробивной. Так вот мой-то на нем по полной отрывался. Брат у него и сопляк, и распоследний неудачник и все остальное… Ни дня, честное слово, не проходило, чтоб он ему подзатыльника не отвесил. Почти привычка была. Ну, а тот молчит, терпит, а потом ещё больше получает.

— Куда же вы теперь, если квартиру снимали?

— Да ерунда… Пока здесь перекантуюсь, а потом в другом месте сниму. Подальше где-нибудь…

— А вы, Екатерина Дмитриевна, как на его брата смотрели?

— Метко спросили, Сергей Викторович. Умеете спрашивать. — грустно усмехнулась она, — По началу, так же. Надо же мне было соответствовать. Да тьфу… Я не оправдываюсь, я и сама та еще стерва. Ну, вы знаете. А потом… Потом даже мне такое к нему отношение показалось перебором. Ну, как даже бывало — потеряет что-нибудь человек или забудет, а на него уже с кулаками и матами. Короче, младшему своему вздохнуть не давал. Ну, я как-то раз ему высказала, чтоб он брата так не прессовал, так я же у него и отхватила. Поссорились потом по-черному, конечно… Хотя до драки тогда еще не дошло. Вот после этого случая у меня как будто что-то внутри неровно стало… — она понесла к груди сжатый кулак, — Как будто что-то не так, неправильно, понимаете? Это все было где-то как раз за неделю до того, как вы здесь…

— Упал? — мягко подсказал Северцев.

— Ну да… Упали. Мне тогда, в ту же смену Серафима Паллна про вас все рассказала. А потом, я поняла, что не смогу… Не смогу жить с человеком, который презирает тех, кого надо жалеть. Который людей за людей не считает. Который… Ровняет жалость со слабостью. А это же не так, Сергей Викторович? Не так? — ее лицо, обрамленное густыми длинными волосами, уже было совсем хорошо видно в темноте. Во взгляде медсестры мелькнула надежда. Она как будто только и ждала от Северцева одного «конечно нет». Но он этого не сказал.

— Я не знаю.

Она разочарованно вздохнула, но тут же нашлась:

— Ну и ладно. Плевать. Пусть я слабачка, мне все равно. Я и не хочу такой силы, которая заключается только в том, чтобы харкать кому-то в лицо. Не хочу.

— Нет, Екатерина Дмитриевна… — почти шепотом сказал Северцев, — Вы сильная девушка. Очень сильная. Я теперь это вижу.

— Наплевать. — она опустила голову и длинные локоны темными занавесками закрыли ее лицо.

— Вы сегодня сказали, что жалость и уважение стоят очень близко. А ваш молодой человек именно этого не понимал. Он вас всю не понимал.

— Да… — медсестра подняла голову и пристально, как будто пыталась понять что-то сложное, вгляделась в Северцева, — Ему и не я нужна была, а какая-то его собственная выдуманная сила, которой можно было бы померяться с такими же… — она не договорила, — А вы понимаете меня, Северцев?

— Раньше бы тоже не понял. Теперь, кажется, понимаю.

— Спасибо вам, Сергей Викторович. — с нежностью в голосе, сказала медсестра.

— Да что там… Может, вы бы и без меня кого-нибудь пожалели, а потом поняли, что его можно еще и уважать. Это вам спасибо. Мне бы такого точно никто не сказал.

Екатерина Дмитриевна вздохнула и грустно посмотрела в окно. Сквозь многолетнюю пыль, скопившуюся между двойными стеклами нельзя было различить ни звезд, не ветвей деревьев. Одно только черное необъятное небо неизменно висело здесь по ночам.

— Вы верите в судьбу, Сергей Викторович?

— Вы хотите сказать, что нас вот так судьба свела? — Северцев снисходительно улыбнулся.

— А вам так разве не кажется? Я, по крайней мере, не хочу думать, что на вашем месте мог быть кто-то другой. Мы не могли не встретиться. — со всей серьезностью продолжала Екатерина. Он перестал улыбаться и задумчиво произнес:

— Может быть. Но судьба коварна.

Лицо девушки подернулось тяжелой грустью.

— Вот почему мы сегодня разговаривали, как в последний раз. — сказала она. Северцев вспомнил свои слова и тоже помрачнел. Вслед за этим он вспомнил и о том, что грозит ему уже утром. Но всеми силами попытался отогнать эти мысли и не думать хотя бы до утра. Хотя бы сейчас. Он попробовал улыбнуться Екатерине Дмитриевне:

— Ну, не в самый же последний. Если в планах судьбы действительно есть последний раз, то пусть он будет сейчас. Давайте будем говорить до утра. А если вам куда-то понадобиться, если что-нибудь там у вас случится, и вы уйдете… Ну, я имею в виду, вы же на дежурстве… Приходите потом опять, хорошо?

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒