Часть VII 11 страница

– Ты куда, девочка?

– Отпусти, – дернулась бледная, как смерть, Джудит.

– А как же Бостон? – ласково поинтересовался Луи. – Я же тебе обещал.

Девчонка на секунду заколебалась.

– Я тебе не верю.

– И молодец, – широко улыбнулся Фернье и занес над ее тонкой белой шеей блеснувшее лезвие. – Никому не верь, девочка, даже мне.

В тот же миг дверь распахнулась, и он получил такой мощный удар в грудь, что отлетел к окну.

– Черт! Это еще что?

Над ним огромной черной горой возвышался Платон.

– Платон? – Луи с трудом встал на четвереньки, увидел свой лежащий на полу нож, но взять его не рискнул. – Как дела, брат?

Платон молча подошел, ухватил Фернье за шиворот и поставил на ноги перед собой – глаза в глаза.

– Зачем пришел?

– К тебе, – заставил себя улыбнуться Фернье и потянулся к карману. – Зачем же еще?

– Мбоа уже сделал свой выбор, Луи, – без тени ответной улыбки проговорил негр. – И ты это знаешь.

– Зачем тебе этот белый? Почему не я? – Фернье осторожно, двумя пальцами, вытащил из кармана бритву.

– Я тебе сказал. Потому что так повелел Мбоа, – веско произнес Платон.

– Ты ошибся. Этот белый ненадежен, – Фернье раскрыл бритву и приготовился.

– Это ты ненадежен, Луи. Только поэтому Аристотель и погиб, – покачал головой Платон. – А теперь прощай.

– Прощай, Платон, – зло усмехнулся Фернье и взмахнул рукой.

Когда прогремел выстрел, а затем во втором этаже театра лопнуло стекло и из окна, как два мешка риса, вывалились черный и белый, Фергюсон понял, что время пришло.

– Лестер, Талбот, за мной! – заорал он и рванулся к двери. Выскочил, помчался через залитую солнцем площадь и сразу же увидел, что не успел.

Черного‑ то скрутили только что курившие в тенечке под стеной театра патрульные, а вот белый – хорошо одетый молодой мужчина – лежал на булыжной мостовой без движения.

– Черт!

Немного сбавив скорость, Фергюсон добежал до белого и упал перед ним на колени. Перевернул лицом вверх, припал к груди, пытаясь услышать стук сердца, разогнулся и глянул на подошвы щегольских туфель. Изящные, зауженные книзу каблуки были те самые, что оставляли кровавые следы по всей Луизиане.

Фергюсон от досады ударил себя кулаком в лоб. Это определенно был Фернье. И он был мертв. А рядом озверевшие от наглости содеянного ниггером преступления патрульные сосредоточенно топтали окровавленного Платона ботинками.

– Хватит, ребята, – поднялся на ноги Фергюсон. – Это не белый. Это тот самый Фернье.

Патрульные замерли, потом дружно бросили негра и мгновенно сгрудились возле мертвого тела. Они и поверить не могли, что этот щуплый белый парнишка – тот самый «упырь», да еще и мулат. Фергюсон подошел к Платону, дождался, когда тот подымется, и понял, что времени терять нельзя и допрашивать негра надо немедленно. Текущая из‑ под прижатых к животу растопыренных черных пальцев кровь не только залила ему рубашку и брюки, но и вовсю капала на булыжник.

– Лестер! Врача! – бросил через плечо Фергюсон и подтолкнул раба в спину. – Вперед, Платон. Сейчас мы с тобой хорошо‑ о поговорим.

– Он – убийца, – показал рукой в сторону распростертого на булыжниках тела негр.

– Знаю‑ знаю, – еще раз подтолкнул его в спину Фергюсон.

– Я защищался…

– Разберемся, – процедил сквозь зубы Фергюсон. – Ты мне сейчас мно‑ огое расскажешь… И про себя, и про Фернье, и даже про Лоуренса.

Джонатан прибежал в гримерку на звук пистолетных выстрелов. Глянул в распахнутую настежь дверь и остолбенел. Караульные – все четверо – валялись на полу, окно было выбито, а Джудит исчезла. Он кинулся к окну и замер. Внизу, прямо под окном, в окружении патрульных лежал молодой человек.

«Фернье! – ударила его в виски горячая волна. – Больше мне никто не помешает! »

Он внимательно осмотрел копошащихся возле трупа добровольцев и перевел взгляд чуть дальше. Там, на самом входе в аллею, виднелись две фигуры: качающийся из стороны в сторону, сгорбленный и все время оглядывающийся в сторону театра Платон и подталкивающий его в спину лейтенант Фергюсон.

«Вмешаться? »

Джонатан разрывался пополам. Он понимал, как многим обязан этому большому черному человеку, лишь прихотью судьбы родившемуся в рабстве. Но рисковать ради него представлением – главным делом своей жизни – он уже не мог. Тем более что все уже готово. И появись здесь полиция…

«А они ведь придут… и скоро! »

Джонатан повернулся и торопливо пошел по коридору, сбежал по узкой винтовой лестнице в зрительный зал, нырнул в маленькую дверцу, ведущую под сцену, и припал горячей щекой к округлому и прохладному, сверкающему металлом боку огромного парового котла.

– Не подведи меня, друг, – прошептал он. – Главное, не подведи.

Фергюсон усадил Платона на стул и сразу же начал составлять протокол. Он знал, что без подробнейших показаний ему Джонатана Лоуренса всерьез не ухватить, и очень боялся, что черный истечет кровью слишком быстро.

– Как ты опознал Фернье?

– Мбоа подсказал, – зажимая большими черными ладонями багровое пятно в боку, выдохнул негр.

– Он тоже служит Мбоа?

– Да.

– Значит, и ты служишь Мбоа? Негр непонимающе тряхнул головой и сообразил, что попался на слове

«тоже».

– Да, служу, – нехотя признал он.

– И ты приносишь ему человеческие жертвы?

– Как и ты, лейтенант, – криво улыбнулся ниггер. – Ты ведь тоже приносишь жертвы своей богине.

– Какой? – не понял Фергюсон.

– Той, что стоит возле суда. С завязанными глазами и весами в руках.

Фергюсон на секунду ушел в себя, вдруг понял, что тот говорит о Фемиде, и нервно расхохотался.

– Это Фемида – олицетворение правосудия. А правосудие – это вовсе не жертвоприношение, глупый ниггер!

– Не надо врать, лейтенант, – покачал головой старик. – Я же все понимаю. Разве вы поставите меня на костер не для того, чтобы ваша живущая на небе Фемида могла вдыхать запах жареного человечьего мяса?

Фергюсон поперхнулся. С позиции черного он на это дело еще никогда не смотрел.

– Не надо врать мне, лейтенант, – устало откинулся на спинку стула негр. – Просто отдайте меня вашим людям, и пусть все идет так, как хочет великий Мбоа. А я больше ничего вам не скажу.

Весть о том, что один упырь убит патрулем возле театра, а второго увел и спрятал от возмездия лейтенант Фергюсон, разнеслась по городу со скоростью ветра. И сразу вслед за этим на центральной площади стали собираться люди. Самые дисциплинированные – из числа бывших патрульных – отправились в полицейское управление переговорить с шерифом, другие начали осаждать муниципалитет, а самые решительные уже теснили стоящих у дверей патрульных и требовали немедленной выдачи ниггера.

– Линч! Линч! – хором скандировали они.

– Фергюсон, отдай нам черного упыря!

– Да никуда он не денется! Тащи дрова на площадь, ребята!

Тут же начали формироваться команды добровольцев, и кто‑ то и впрямь побежал за дровами, кто‑ то начал теснить патрульных, а потом зазвенели выдавленные стекла, и люди начали запрыгивать внутрь здания прямо через окна.

– Тащи его сюда, ребята!

– Ой, ребра! Ну куда ты прешь?

В следующее же мгновение толпа снесла патрульных в сторону, вдавилась внутрь, а спустя две или три наполненные сдавленным кряхтением минуты выволокла Платона наружу.

– Линч! Линч!

– Давай его сюда!

С Платона тут же сорвали одежду, проволокли в центр площади и, привычно организовав круг и подзуживая друг друга, стали сооружать костер.

– Ну что, черномазый, чей бог сильнее?!

Из разгромленного здания вышел лейтенант Фергюсон. Утирая кровь с разбитого лица, он кинул рассеянный взгляд в сторону площади, проверил, на месте ли пистолет, и, пошатываясь, побрел в сторону театра.

Котел разогревался невыносимо долго. Но приходилось ждать. Чтобы не терять времени, Джонатан еще раз обошел всю свою «труппу», остался доволен, затем снова спустился под сцену и проверил каждый тросик и каждую шестерню, а когда котел окончательно разогрелся, Джонатан задержал дыхание и с усилием опустил латунный набалдашник рычага вниз.

Шестеренки дрогнули, но с места не тронулись. Джонатан похолодел, вырвал рычаг вверх и снова опустил. Безрезультатно.

– Черт! Клапан! – сообразил Джонатан и кинулся перекрывать стравливающий пар клапан. Подождал, пока давление поднимется до нужной отметки, и снова опустил рычаг.

Заскрежетало так, что у него мигом заложило уши. Кое‑ как смонтированные механизмы и работали кое‑ как. Но все‑ таки работали. И сцена дрогнула, тронулась и пошла, перемещая установленных на ней кукол по кругу.

– Теперь музыка…

Джонатан кинулся к механическому пианино, до отказа взвел мощную, долгоиграющую пружину, выбрал мелодию и, на секунду прикрыв глаза, нажал кнопку пуска.

– Теперь усилители…

Он переместился к воронкообразным латунным рупорам и подвел их к пианино так, чтобы звук стал таким сильным, насколько это вообще возможно. Прислушался и удовлетворенно кивнул.

То, что надо. Теперь между ним и зрителями оставалось одно‑ единственное препятствие, но Джонатан все еще не был уверен, что ему удастся его преодолеть.

Он подошел к поддерживающим выходящую на площадь стену сгнившим деревянным опорам, поднял лежащую кувалду и что есть силы ударил по одной. Опора мягко хрустнула и, обдав его дождем из трухи, легкими гнилыми кусками осыпалась вниз.

Джонатан чертыхнулся и, прикрывая голову рукой, бросился ко второй опоре. Размахнулся, ударил, опора болезненно застонала и вместе со стеной сдвинулась в сторону площади.

Да так и застряла на полпути к земле.

Внутрь ворвался яркий солнечный свет, Джонатан зажмурился и ударил кувалдой еще раз. Потом еще и еще! Опора стояла как влитая.

– Черт!

– Не поможет.

– Кто здесь?! – Джонатан по‑ волчьи, всем корпусом развернулся.

Перед ним стояла Джудит.

– Не поможет он тебе, брат, – улыбнулась Джудит и начала поднимать руки. – Я тебе помогу.

Джонатан отшатнулся. Она держала большой оставленный плотниками под сценой топор.

Когда над площадью зазвенел усиленный рупорами гимн Североамериканских Штатов, никто ничего не понял, а многие даже привычно вытянулись в струнку. Но затем стена театра треснула и подалась в сторону площади, и народ завопил и бросился прочь. Однако шло время, а стена все не падала, и проникающий сквозь огромную щель между крышей и стеной гимн становился все громче и громче и все торжественнее и торжественнее.

Только Фергюсона ничто уже не удивляло. Все так же пошатываясь, он подошел к двери и ударил в нее плечом, а затем и ногой. Старая трухлявая дверь вылетела, и лейтенант побежал по длинному коридору вперед, туда, где сейчас и происходило самое главное. Выскочил в зрительный зал и замер.

На сцене, ярко освещенные пробивающимся сквозь огромную щель наверху золотистым солнечным светом, стояли Джонатан и Джудит.

В эту минуту они были так похожи друг на друга, что Фергюсон растерялся и на какие‑ то секунды словно выпал из реальности. Но потом Джудит подняла топор, и все изменилось.

– Не‑ ет! – заорал Фергюсон. – Не надо, Джудит! Оставь его мне!

Девушка дрогнула, Джонатан мгновенно воспользовался ситуацией и бросился на сестру. Они покатились по полу в сторону оркестровой ямы, подняв тучи золотистой пыли, рухнули вниз, и Фергюсон ринулся вперед, опасаясь только одного – не успеть.

Джонатан делал все, что мог, но младшая сестра оказалась такой проворной и сильной, что он уступал ей раз за разом. Они рухнули в оркестровую яму, покатились по гнилым доскам, доски треснули, оба упали еще раз и оказались под сценой.

Он еще успел увидеть огромную шестерню у своего подбородка, страшно закричал, а потом в шее что‑ то хрустнуло, и мир несколько раз перевернулся.

Он попытался подняться, и ему это, кажется, удалось, но вместо привычного покачивания, какое бывает при ходьбе, он просто поплыл вперед – в двух футах от пола. Увидел дощатые ступеньки лестницы, сцену, плавающие в воздухе золотистые хлопья пыли и трухи, затем – своих кукол и, наконец, главную, центральную фигуру всего представления – Аристотеля Дюбуа.

Торчащая на выкрашенном в черный цвет крепком деревянном теле высохшая голова приветливо ему улыбнулась, но вперед сразу же протянулась белая девичья рука, и голову Аристотеля безжалостно сорвали с «пьедестала»… В следующий миг Джонатан осознал, что теперь он смотрит на мир с высоты черного деревянного тела.

Стена театра затрещала и наконец рухнула.

Жуткий хруст и усиленный латунными рупорами не менее жуткий человеческий вопль слышала вся площадь. Люди замерли, и даже те, кто только что подпалил факелами плотно охватывающий ноги старого ниггера хворост, замерли и уставились в сторону театра.

Стена театра затрещала и рухнула.

Она упала прямо на булыжную мостовую, разбившись на тысячи гнилых осколков и подняв тучи золотистой пыли. Гимн стал еще громче – теперь он разносился не только над всей площадью; он проникал в каждый уголок маленького южного городка, и грузчики и бродяги, констебли и домохозяйки, воры и бакалейщики замерли, вытянувшись в струнку и пытаясь понять, что это значит.

А затем пыль осела, кто‑ то истерически вскрикнул, и оцепеневшая от ужаса площадь увидела диковинный танец десятков не так давно пропавших людей – черных и белых, бедных и богатых. Они шли по кругу один за другим, воздавая странные почести странному существу в центре сцены – с белой головой, рыжими волосами и обильно окропленным кровью черным деревянным телом.

– Господи боже! – охнул держащий факел человек. – Это еще что за дерьмо?!

– Это… ваша жизнь! – с трудом удерживаясь от крика, хрипло отозвался уже начавший корчиться в языках огня черный седой Платон. – Великий Мбоа хочет, чтобы вы увидели ее такой, как она есть.

Судьба конкретных исторических персонажей, участвовавших в этой истории, сложилась по‑ разному. Лейтенант Фергюсон был, пожалуй, единственным, кто не потерял самообладания в тот момент и сразу же кинулся спасать улики. Это и поставило в его беспокойной жизни последнюю точку.

Фергюсон погиб при жутком взрыве разогретого до немыслимой температуры котла. Случившийся вслед за взрывом пожар и вовсе уничтожил деревянный театр до основания, так что приехавшим из столицы штата полицейским чинам только и оставалось, что пожимать плечами да задумчиво ковырять носками сапог холмики серого пепла.

Энни Мидлтон пережила сильнейший истерический припадок и была срочно отправлена лечиться на воды в Европу. Отцу, сэру Бертрану, удалось выдать ее замуж только спустя четыре года, когда Энни исполнилось восемнадцать, – считай, старой девой. Впрочем, и дальше ее судьба так и несла в себе нечто роковое. Оба ее сына и муж погибли в огне гражданской войны 1861 года.

Приехавший унаследовать оставшееся после гибели племянника поместье тайный аболиционист сэр Теренс торопливо и по дешевке продал земли и негров Бернсайдам и увез с собой в Европу только одну рабыню – Джудит Вашингтон.

Мэр Торрес стал сенатором.

Что же касается остальных… Пожалуй, если бы Джонатан мог видеть произведенный на обывателей эффект, он бы остался доволен. Естественная антипатия живого к мертвому сработала как надо: потрясены были все – настолько, что даже забыли про линчевание, и негр сгорел, не доставив удовольствия никому, кроме витающей над залами суда и местами публичных казней и жадно вдыхающей запах жареной человечины Фемиды.

Другой вопрос, что никто из этой малообразованной толпы так и не понял тонкого художественного замысла сэра Лоуренса, а потому история самого совестливого землевладельца на всем Юге отошла в область фольклора, а история страны двинулась по пути аболиционизма.

Дальнейшее современному образованному читателю известно. Вместо того чтобы дать отеческую опеку белым илотам, жадные до прибыли янки безжалостно выбросили на рынок труда еще и несколько миллионов илотов черных.

Но это уже их грех.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 14 15 16 1718