Часть VII 4 страница

Мысль была предельно ясна: взяточник и казнокрад.

Шериф выслал на место происшествия полицейский наряд, съездил в управление полиции штата с кратким, но емким докладом, но не пошевелил и пальцем, чтобы начать поимку истинного преступника. Он знал, что это бессмысленно. По сообщениям старого Томаса, последние две недели Джонатан Лоуренс беспрерывно ездил по окрестным полям, охотясь на мелкую дичь, а значит, приемлемое в глазах присяжных оправдание у него будет.

Спустя еще две недели примерно на том же расстоянии от поместья Лоуренсов была обнаружена еще одна «скульптурная группа». На этот раз «упырь» выбрал своими жертвами двух молодых индейцев‑ конокрадов, но с ними он так не церемонился. Молодые краснокожие парни просто лежали под деревом у перекрестка дорог, подложив под головы седла, и мирно «спали». Украденные лошади со спутанными ногами обнаружились неподалеку – тревожно всхрапывающие, но невредимые. Свидетелей убийства, как всегда, нет.

Шериф снова проверил последние донесения и снова признал: надежных улик не предвидится. По всему выходило так, что Джонатан Лоуренс все это время просаживал денежки в Новом Орлеане – дело для молодого небедного парня вполне обычное.

Затем был неверный супруг с любовницей, затем – беглый каторжанин, а в декабре «упырь» мумифицировал целую серию бродяжек. И каждый раз создаваемые им из мертвых тел образы были настолько яркими и доходчивыми, что даже одного взгляда на застывшие в балетных позах трупы было достаточно, чтобы признать – виновны.

Это стало настолько привычной частью жизни округа, что, несмотря на весь ужас происходящего, обыватели с нетерпением ждали продолжения и даже делали ставки на то, кому спустят кровь на следующей неделе. Но едва шериф принимался строить предположения, каким будет следующий шаг юного «упыря», как Джонатан стихал, начинал активно ездить в гости, появляться в свете, а однажды настолько обнаглел, что оставил в окружном управлении полиции письменную претензию по поводу слишком затянувшейся поимки беглой рабыни Джудит Вашингтон. Эта сволочь знала, что делает.

На первый взгляд все шло как надо. К Рождеству самой широкой публике были представлены тридцать две куклы, объединенные в одиннадцать самых разнообразных по числу фигур и замыслу композиции групп. Однако были и сложности, и главной из них Джонатан считал нарастающую пропасть между белыми и черными.

Нет, запуганы и те, и другие были одинаково и трактовали художественный замысел Джонатана именно так, как должно, но в то время как белые пытались спастись от навалившейся на округ беды в храмах, черные принялись уходить в рощи, чтобы поклониться своим старым, казалось, давно забытым богам.

Черные по‑ прежнему не слышали белых ровно в той же степени, в какой белые не слышали черных. Давно забывшие о своем библейском родстве и рассыпавшиеся после обрушения Вавилонской башни на тысячи народов и племен, люди даже не предполагали, насколько они близки в своей основе. И объединить людей – всех, кого только можно, – стало его новой главной задачей.

Джонатан принялся тщательно обдумывать расовый состав новой группы, мечтая включить в него хотя бы одного потомка Сима. Но, изъездив несколько городов и внимательно присмотревшись к тому, сколь обособленно и тихо живут здешние евреи, он не мог не увидеть, что сама эта местечковая обособленность евреев свела бы на нет самый масштабный замысел, а еврейские куклы в задуманной им композиции были бы не более уместны, чем сахар в яичнице. Только потомки Иафета и брата его Хама давали нужный художественный контраст, позволяющий усилить впечатление до предела. Ибо только они и составляли главные и единственные фигуры обозначившегося конфликта.

А затем настало время для самого важного – эскизов. Джонатан просмотрел все свои книги, заново перебрал всю коллекцию кукол, но мысли так и текли бесцельными, хаотическими потоками, не в силах остановиться ни на чем конкретном. Он распорядился, чтобы Платон принес ему всегда вдохновлявшую его голову Аристотеля Дюбуа, но, даже оставшись один на один с улыбающейся высохшей головой старого черного колдуна, Джонатан не сумел родить ни единой плодотворной идеи.

«Пора отдохнуть, – признал он. – Так и надорваться можно».

Резко изменившуюся атмосферу в обеих половинках общества чувствовал не только Джонатан Лоуренс. Первым забил тревогу старый черный Томас.

– Черные совсем повернулись к старым богам, – сокрушенно покачал он головой при очередной встрече с шерифом Айкеном.

– Не это важно, – отмахнулся шериф.

– А как же дети? – с болью в голосе спросил Томас.

– Какие дети? – не понял шериф.

– Они приносят в жертву Мбоа своих детей, – с усилием выговорил Томас.

– Что‑ о‑ о?! – взвился шериф, и тут до него дошло!

Вот уже две недели, как по всей округе стали пропадать дети рабов, и землевладельцы буквально засыпали окружное управление полиции требованиями немедленного розыска своего имущества.

Конечно, само по себе черное потомство до восьми лет большой ценности не представляло. В поле не выгнать – дохнут, в дом не пустишь – навыков по обслуге еще нет. Но все понимали, что в перспективе именно от плодовитости негров и зависела общая ценность поместья. Да, пока ниггеру восемь, больше полутора сотен долларов за него не взять, но уже тринадцатилетний «бой» стоил триста, а восемнадцатилетний – все триста пятьдесят долларов, почти как взрослый.

– У тебя факты есть? – сразу перешел к делу шериф.

– Сколько угодно, масса шериф, – тяжело вздохнул Томас. – У Бернсайдов позавчера девочку пяти лет зарезали; у Мидлтонов неделю назад – сразу мальчика двух лет и девочку трех лет от роду. У Лоуренсов и вообще чуть ли не через день, как свиней режут…

– У Лоуренсов? – насторожился Айкен.

Он совершенно точно помнил, что от Лоуренсов никаких заявлений о пропажах не поступало.

– Да‑ да, масса шериф! – с жаром подтвердил черный. – У них страшнее всего; да только хозяину не до них – то на охоте, то в гостях, а дети пропадают…

– А куда надсмотрщики смотрят? – задал идиотский вопрос Айкен.

– Известно куда, масса шериф, – горько улыбнулся Томас, – в бутылку; сейчас же рождественские праздники в разгаре, в поле не выходить, вот они и отдыхают.

Айкен на секунду задумался и решительно кивнул:

– Прекрасно, Томас! Очень хорошо!

Старый негр выпучил глаза; он не видел в убийствах детей ничего хорошего.

– Слушай меня внимательно, – возбужденно продолжил Айкен. – Все силы на поместье Лоуренсов. Сообщай мне все, самые мелкие детали. Кто что делает, кто куда ходит – все! Ты понял?

– Как скажете, масса шериф, – с некоторым сомнением пожал плечами проповедник. – А убийства вы думаете остановить?

– Не сейчас, Томас, не сейчас… – раздраженно отмахнулся Айкен. – Придет время, остановлю; мне сейчас главного зверя поймать надо.

Джонатан позволил себе отдохнуть вдосталь. Он съездил в Новый Орлеан, где прикупил книг себе и – по списку – дядюшке, затем навестил Артура и с удовольствием принял участие в рождественских забавах шумного, веселого семейства, а вечером, когда они с Артуром, расположившись в мягких плетеных креслах, потягивали легкое домашнее вино из высоких бокалов, внезапно осознал, что все это время жил вполовину своих возможностей. А ведь жизнь определенно состояла не только из борьбы со злом, но и вот из таких маленьких, тоже по‑ своему созидательных радостей бытия. Словно услышав его мысль, Артур вдруг проронил:

– Как тебе наша Энни?

– Энни? – улыбнулся Джонатан. – Милая девочка.

– Ей ведь уже четырнадцать исполнилось, – с некоторой напряженностью в голосе произнес Артур. – Самый возраст…

– Это тебя отец надоумил? – мгновенно сообразил, в чем дело, Джонатан.

– Ну, какая тебе разница кто? Мне, между прочим, тоже не безразлично, что мою сестренку ждет. И вообще, не увиливай!

Джонатан вспомнил, как Энни смеется, как правильно и точно ведет себя в обществе, и вдруг неожиданно для себя залился краской смущения. Эта девушка определенно соответствовала его представлениям о будущей супруге.

– В общем… скорее да.

Артур секунду разглядывал раскрасневшееся лицо друга и облегченно откинулся в кресле.

– Так бы сразу и сказал, а то всю кровь из меня выпил, пока соизволил признаться.

«Всю кровь выпил…» – мысленно повторил Джонатан.

– Так, может быть, стоит о помолвке подумать? – отставив бокал в сторону, поинтересовался Артур. – А месяца через три‑ четыре, глядишь, и свадьбу сыграли бы. Если, конечно, у вас все сложится. Ты не думай, я тебя не тороплю.

Джонатан задумался. Мать, когда еще была жива, частенько ему говорила, что породниться с Мидлтонами было бы совсем неплохо. Да и дядюшка Теренс все никак не мог дождаться окончания своей опеки… Но решать такое важное дело вот так вот, за рюмкой вина, он не собирался.

– А какое приданое?

– Контрольный пакет акций городского театра и восемь тысяч наличными.

– Надо с дядюшкой посоветоваться, – кивнул Джонатан. – Думаю, это имеет смысл обсудить.

В течение всей следующей недели шериф Айкен кропотливо изучал происходящее в поместье Лоуренсов. На деле количество человеческих жертвоприношений было отнюдь не столь велико, как это расписал Томас, но детей действительно резали – чаще в полнолуние, когда Мбоа был особенно силен.

Жертву своему мифическому божеству черные обычно приносили в роще на краю огромного рисового поля, и ничего удивительного в том, что хозяева об этом пока не знали, не было. Детей до трех лет здесь вообще оставляли без внимания, и точного учета приплода никто не вел.

Шериф заглянул в календарь, определил точную дату следующего полнолуния и начал готовиться к полицейской операции – может быть, самой важной в его жизни.

Вернувшись домой, Джонатан пересказал суть своего разговора с Артуром дядюшке и, выслушав достаточно сомнительную лекцию о пользе позднего брака, ушел в кабинет, принялся листать книги с поучениями древних и с ужасом обнаружил, что те солидарны с дядюшкой!

«В дом свой супругу вводи, как в возраст придешь подходящий, – важно советовал Гесиод. – До тридцати не спеши, но и за тридцать долго не медли. Лет тридцати ожениться – вот самое лучшее время. Года четыре пусть зреет невеста, женитесь на пятом…»

Джонатан представил себе четырнадцатилетнюю Энни лет через пять, и его передернуло. Вот уж точно все пальцами будут тыкать, говоря, что Лоуренс женился на перестарке!

Он ухватился за великого насмешника Ювенала в надежде отыскать опровержение мнения Гесиода и схватился за голову. Этот относился к таинству брака еще хуже…

«Разве не лучше тебе ночевать хотя бы с мальчишкой? – откровенно склонял читателя к содомскому греху древний философ. – Ночью не ссорится он, от тебя не потребует, лежа, разных подарочков там и тебя упрекать он не станет, что бережешь ты себя и ему не во всем потакаешь…»

У них, на Юге, все было куда как ближе к истинным ценностям. Женщина создана для мужчины, и чем раньше она подчинится мужу, тем больше прока и меньше неприятностей от нее будет лет через десять, когда она состарится.

Джонатан вдруг на секунду представил себе, как могла бы выглядеть кукла из тела Энни – в подвенечном платье, с букетом цветов, – и, сбрасывая наваждение, тряхнул головой. У этой милой девушки было совсем иное предназначение.

За три дня до полнолуния у шерифа было готово почти все, а накануне он собрал десяток самых толковых констеблей.

– Черным надо преподать жестокий урок и вернуть в лоно церкви Христовой всех до единого, – четко определил он цель предстоящих действий.

– С епископатом я списался, преподобный Джошуа Хейвард и мэр Торрес ситуацию знают, так что по поводу испорченного имущества проблем с Лоуренсами не будет.

– А вы уверены, что они и впрямь приносят детей в жертву? – растерянно спросил самый молодой констебль.

– Сами увидите, – отрезал шериф. – Всем быть во дворе управления ровно в одиннадцать вечера.

Потрясенные констебли разошлись, а шериф немедленно отправился к преподобному Джошуа Хейварду.

– Мною доказан факт человеческих жертвоприношений в поместье Лоуренсов.

– Доказан?! – ужаснулся преподобный.

– Будет доказан, – без тени сомнения стремительно поправился шериф. – Поэтому завтра без четверти двенадцать ночи вы придете к сэру Джонатану Лоуренсу и потребуете, чтобы он отправился с вами в рощу за рисовым полем.

– Может, лучше Томасу поручим? – трусливо попытался увильнуть преподобный Джошуа.

– Вы в своем уме, преподобный? – возмутился шериф. – Кто в таком деле черного раба слушать станет? Нет, мне нужны именно вы! А если этот мальчишка станет упрямиться, обвините его в попустительстве язычникам и пригрозите отлучением от церкви. Откажетесь – вам же хуже; у меня уже лежит письмо в епископат.

Преподобный Джошуа тяжело вздохнул. Он чувствовал, что шериф задумал совершенно немыслимую по дерзости и явно весьма сомнительную акцию, и его это пугало.

Шериф добавил еще несколько резких фраз, убедился, что запугал преподобного окончательно, и направился к реке. Дважды свистнул и, дождавшись, когда сидящий в кустах человек подойдет к лошади, ухватил его за ворот грубой полотняной рубахи.

– Слушай меня, ниггер, – прошипел он, – завтра, как договорились, – кровь из носу, но должна быть жертва вашему Мбоа.

– Слушаюсь, масса шериф, – сдавленно просипел тот. – А мне за это правда ничего не будет?

– Я свое слово всегда держал, – отпустил раба шериф. – Но не дай бог, если ты меня подведешь! Я тебя в тот же день на виселицу определю, сам знаешь!

– Знаю, масса шериф, – покорно склонился раб. – Как вы сказали, так все и будет.

Шериф язвительно улыбнулся и пришпорил кобылу. Завтра ровно в полночь, когда преподобный приведет юного упыря в рощу, причем строго со стороны рисового поля, он даст распоряжение открыть огонь на поражение. Взбешенный своим бессилием, шериф знал – одной правильно посланной пули, чтобы поставить во всей этой истории большую жирную точку, вполне хватит.

А виновного в смерти Лоуренса он найдет.

С визитом в семью Мидлтон Джонатан и Теренс Лоуренс отправились вместе – по всем правилам. Сели за стол, неплохо перекусили, выпили вина, внимательно осмотрели приглашенную из детской комнаты Энни Мидлтон, отправили ее обратно и еще раз, уже официально, обговорили размеры и порядок передачи приданого.

Как достаточно быстро выяснил дядюшка Джонатана, оно отнюдь не было чрезмерным. Большое, но, увы, целиком деревянное здание театра, когда‑ то купленное главой семьи в паре со старшим Бернсайдом, изрядно обветшало. Настолько обветшало, что последний театральный сезон просто не состоялся!

Теперь оно стояло совершенно пустым и требовало ремонта, и, по самым скромным подсчетам, на него как раз и должна была уйти оговоренная сумма наличными. Можно было сказать так, что под видом приданого для Энни ее родители просто производили необходимые траты на поддержание дела, угасающего без постоянного присмотра.

И все равно лучшей партии в округе, пожалуй, было не найти. Мидлтоны всегда поддерживали своих вышедших замуж дочерей, да и зятьям кое‑ что перепадало, хотя бы в виде политического влияния. Поэтому предложение было принято, дата официального обручения назначена на ближайшее воскресенье, и что‑ то около двенадцати вечера Джонатана и дядю Теренса развели по гостевым спальням.

– Она тебе действительно так нравится? – перед тем как уйти к себе, как бы невзначай поинтересовался дядюшка.

– Хорошая девушка, – кивнул Джонатан. – А главное, достаточно молодая, чтобы можно было чему‑ то научиться.

– И чему ты ее собираешься научить?

Джонатан задумался. Понятно, что прежде всего Энни должна разделять взгляды своего мужа. Постепенно научиться поддерживать в поместье должный порядок, причем не просто ждать, когда ее муж добьется полной гармонии жизни, но и активно помогать в этом. Например, заботиться о духовном развитии черных и белых слуг.

А потом, через пять или шесть лет, когда все поместье будет пропитано тем духом благорасположения, который внесет в него Джонатан, она должна будет тщательно следить за тем, чтобы никто, ни один из опекаемых ими людей не сбился с предписанного им пути.

– Ну, так чему ты хочешь ее научить? – повторил свой вопрос дядя Теренс.

– Жизни со мной, дядюшка, а больше ничему, – улыбнулся Джонатан.

Преподобный Джошуа прибыл к поместью Лоуренсов на десять минут раньше предписанного часа и прямо с порога узнал от Платона, что ни масса Джонатана, ни масса Теренса в доме нет; все в гостях у Мидлтонов.

Преподобный глянул на часы и похолодел: времени оставалось всего ничего!

– Гони! – ткнул он стеком недавно купленного в помощь Томасу, но куда менее сообразительного кучера. – К Мидлтонам! Быстро!

Кучер начал нахлестывать пару лошадей во всю мочь, но, как ни старался, к дому Мидлтонов они добрались только к двенадцати ночи. Преподобный выскочил из экипажа, принялся молотить в дверь, поднял весь дом, добился, чтобы к нему привели Джонатана, и, чуть не задыхаясь от волнения, выпалил:

– Джонатан! Срочно! В поместье!

– А в чем дело? – удивился Джонатан.

– Человеческое жертвоприношение! Черные! В роще!

Джонатан мгновенно посерьезнел. Он знал, что черные иногда приносят жертвы Мбоа, и каждая из этих жертв означала, что его авторитет среди рабов еще более возрос. Но проявлять подобную осведомленность было бы неосмотрительно.

– Откуда известно?

– Томас рассказал!

– А вы в полицию сообщили?

Преподобный на секунду смешался, но тут же спохватился:

– Да, послал я за ними, послал! Но пока они приедут… если вообще поедут…

Джонатан ушел в себя и через несколько секунд отрицательно покачал головой.

– Я не поеду.

– Ты что, Джонатан? – встревоженно толкнул его в бок Артур. – Это же твое поместье! Там же без тебя черт знает что творится!

– Сказал, не поеду! – как отрезал юный Лоуренс. – Вон дядюшка, если хочет, пусть едет; он пока еще опекун.

– Я т‑ тоже н‑ не поеду, – заикаясь от волнения, решительно отказался дядя Теренс. – И речи быть не может. Х‑ хватит с меня к‑ крови, в‑ вот как! – он резанул себя ладонью по горлу. – Насмотрелся! Пусть полиция разбирается; я для этого налоги плачу!

Преподобный Джошуа панически заметался, принялся уговаривать, перетянул на свою сторону Мидлтонов и вскоре понял, что задуманное шерифом уже провалено. На часах половина первого, а ни один из Лоуренсов так и не согласился приехать в родовое гнездо.

– Вам это даром не пройдет! – зло прошипел он и ткнул пальцем в Теренса. – Он‑ то безбожник, нахватался в Европе гнилых идеек, но ты! Ты, Джонатан! Не ожидал…

– Все, преподобный, все, – взял его под локоть Теренс Лоуренс. – Хватит брызгать слюной…

Шериф ждал долго. Очень долго. Наверное, до половины второго ночи. И все это время он, как и все сидящие в засаде у рощи констебли, смотрел, как в сотне футов от него одурманенного какой‑ то дрянью трехлетнего, не старше, ребенка кладут на расколотое пополам бревно, – а Джонатан все не появлялся, – как из него медленно, точь‑ в‑ точь как это любит делать Мбоа, выпускают кровь, разрезают промежность, вытаскивают тонкие розовые кишочки, – шериф уже едва удерживал своих людей, а Джонатана все не было и не было, – как с утробным воем мужчины развешивают эти кишочки на ветках, надеясь, что великий и ужасный Мбоа хоть на какое‑ то время насытится и оставит их в покое…

И только тогда появился преподобный. Он пришел совсем не с той стороны, с какой ему сказали, тут же нарвался на патрульного, и его, в горячке едва не пристрелив, подвели к шерифу.

– Ну? – хмуро произнес шериф.

– Он не придет, – опустил голову преподобный.

Шериф Айкен сморщился, как от невыносимой боли, потер грудь в районе сердца и кивнул стоящему рядом сержанту:

– Всем уходить.

– Вы что, шериф, не в себе? – горячим, гневным шепотом начал сержант.

– Втянули ребят в эту гнусность, а теперь еще и прогоняете?!

– Я сказал, всем уходить! – зловеще произнес шериф. – И чтобы тихо мне…

Он повернулся к преподобному:

– Завтра будьте в городе. Подадите иск в отношении Теренса и Джонатана Лоуренсов за содействие в ритуальном убийстве и надругательстве над трупами. Свидетели того, что он отказался предотвратить убийство, у вас есть. Мидлтоны – надежные свидетели.

– Но…

– Все, преподобный! – как отрезал шериф. – Быстро отсюда! И запомните, вас здесь не было! Здесь вообще никого из нас не было!

С самого начала сидевший на дереве неподалеку и наблюдавший за жертвоприношением великому Мбоа Платон тоже видел и слышал все: и как неумело провели обряд негры, и сколь шумно сопели в засаде полицейские. Он дождался, когда преподобный и констебли уйдут, проводил беспрерывно потирающего сердце шерифа почти до привязанной в отдалении лошади, а потом прыгнул ему на шею и одним точным ударом пробил артерию. Терпеливо спустил кровь из большого, подрагивающего тела, а затем вернулся к костру, бережно поднял труп ребенка и отнес его поближе к телу шерифа. Теперь оставалось приготовить «рассол», принести инструменты и дождаться масса Джонатана. В том, что он обязательно придет, Платон не сомневался.

Джонатан знал, что не утерпит, но знал и то, что так просто взять и уйти нельзя. А потому он дождался, когда все успокоятся и разбредутся по своим комнатам, тихонько выбрался из дома и, оседлав пасущуюся неподалеку простую рабочую лошадь, пришпорил ее пятками и через полчаса был в своем доме.

– Платон! – позвал он и, не услышав ответа, сразу же развернулся, снова оседлал привычную ко всему лошадку и вскоре был в роще.

Внешне все здесь выглядело так же, как и всегда, если бы не разлитый в воздухе запах тревоги. Джонатан осторожно спустился с лошади, шагнул в сторону поляны и тут же услышал знакомый тихий посвист Платона.

– Я здесь, масса Джонатан, – тихо позвал его раб и выглянул из кустов. – Идемте сюда, все готово.

Оглядевшись по сторонам, Джонатан подошел и обомлел. Перед ним, голые, как в день рождения, лежали две самые непохожие заготовки на свете: маленький черный мальчик и огромный, пузатый белый мужчина.

– Молодец, замечательный материал, – похвалил Джонатан и наклонился ниже. – А это кто?

Платон скромно улыбался. Джонатан нагнулся еще ниже, и его бросило в пот.

– Шериф?!!

К мысли, что теперь ему больше ничего не грозит, Джонатан привыкал долго. И, только тщательно расспросив Платона о том, как все было, он повеселел. Лучшего расклада, чтобы примерно наказать своего главного врага, честно показав людям всю его внутреннюю суть, невозможно было и придумать.

– Я вижу, ты их уже выпотрошил.

– Конечно, масса Джонатан, – кивнул Платон. – Все почти сделано, я даже рассол уже закачал, скоро застывать начнет. Теперь все только от вас зависит.

Джонатан взглянул на часы – половина четвертого – и начал раздеваться. Он вполне успевал и сделать все, что надо, и вернуться в дом Мидлтонов к утру.

Мэр города Сильвио Торрес вышел на главную площадь города, как всегда, в пять тридцать утра. Неторопливо, стараясь получить все возможное удовольствие от вялого зимнего солнца, он миновал аллею, затем критически осмотрел аляповатый, загаженный воронами памятник своему предшественнику, самому первому мэру города Джеффри Джонсону, и все тем же прогулочным шагом подошел к зданию муниципалитета.

– Айкен! А вы что здесь делаете?

Сидящий у крыльца на каком‑ то черном то ли кульке, то ли мешке, по‑ хозяйски развалившийся шериф даже не повернул головы.

– И… Матерь Божья!

Мэр наклонился и почувствовал подступивший к горлу рвотный позыв. Шериф сидел на мертвом черном ребенке!

– Господи Иисусе! – перекрестился мэр. – Спаси и сохрани!

Он обернулся, отыскал взглядом своего секретаря и отчаянно замахал ему рукой:

– Шон! Беги сюда! Быстрее, Шон!

Первым делом мэр города послал бледного, как сама смерть, секретаря в управление полиции, и, надо отдать должное дежурному сержанту, оба трупа убрали с площади мгновенно. Хотя несколько случайных прохожих уже успели увидеть эту гнусную картину. А к шести утра все до единого поднятые по тревоге городские полицейские были построены во дворе управления и выслушивали гневный разгром главы города.

– Ну что, сучье отродье?! Это называется, вы работаете?! Собственного шерифа выпотрошили, как котенка! Да еще на ниггера посадили! Кто это сделал?! Немедленно разыскать! На плаху его! Сжечь!! Четвертовать!!! Полицейские переглядывались, но молчали. И только минут через сорок, когда мэр выдохся, один из полицейских не слишком решительно подал мэру знак рукой.

– Разрешите, сэр?

– Что еще? – развернулся к нему всем телом глава города.

– Мы знаем, кто это сделал.

Мэр опешил.

– Как так – знаете? И кто это «мы»?

Уши полицейского зарделись, но он преодолел смущение и шагнул вперед, навстречу мэру.

– Ребенка два черных зарезали; это мы всем отделением видели, но шериф запретил нам их брать.

– Как это запретил? – не понял мэр. – А дальше что? Кто шерифа‑ то самого убил?

– Я думаю, «упырь», сэр, – заиграл желваками констебль. – За то, что шериф невинного ребенка не спас, хотя мог.

Несколько полицейских в строю одобряюще загудели. Эту версию они определенно поддерживали.

Мэр побагровел, но сдержался.

– А кого вы имеете в виду под «упырем»?

Констебль замялся.

– Ну?! – побагровел мэр.

– Я лично не знаю, но шериф думал, что это Джонатан Лоуренс, сэр, – набравшись духу, уже не так громко выпалил констебль. – Я слышал, как он с преподобным говорил.

Мэр хотел было возразить, но поперхнулся. Он тут же вспомнил эту бредовую идею Айкена о том, что «упырем» на самом деле является юный отпрыск семьи Лоуренс, и сегодня был первый день, когда глава города был склонен отнестись к этой версии всерьез.

Мэр тяжело вздохнул, властным взмахом руки отправил полицейского в строй и принялся ходить взад‑ вперед. Айкен твердил это все время, пока был жив. И когда Шимански зарезали, и когда этого молодого полицейского… как его… Дэвида Кимберли, и когда налогового инспектора с деньгами во рту на всеобщее обозрение выставили. Он действительно был убежден, что убийца – Джонатан! Мэр поморщился. А ведь этот лейтенант из Луизианы то же самое говорил.

«И что мне теперь делать? »

Мэр оказался перед весьма нелегким выбором – объявить наследника одного из самых уважаемых людей города убийцей? Это будет иметь последствия. Но и оставлять смерть шерифа неотмщенной он тоже не мог. За такие вещи и губернаторы с места слетают.

– Сеймур, – нехотя повернулся он к молодому заместителю покойного шерифа.

– Да, сэр! – выступил тот вперед.

Мэр Торрес на секунду замешкался и отвел глаза. Этот щенок Сеймур, конечно, стучал ему на Айкена, но сам ни на что толком не был способен. Но до следующих выборов – ничего не поделаешь – на место Айкена придется ставить именно его. Да и грязную работу кому‑ то делать надо.

– Отойдемте, Сеймур, – тихо произнес он и, взяв заместителя шерифа за локоть, отвел его к углу управления, повернул к себе и, глядя прямо в глаза, громко и внятно приказал: – Джонатана Лоуренса взять под арест. Улики найти. И учти, отвечать за все будешь именно ты. Тебе все ясно?

– Так точно, сэр! – вытаращил испуганные глаза Сеймур.

– Тогда вперед.

Когда во дворе огромного особняка Мидлтонов раздались возбужденные крики, Джонатан лежал в приготовленной для него с вечера постели и смотрел в потолок. Этой ночью ему удалась, пожалуй, самая блестящая композиция из всех, и теперь, похоже, наступала расплата.

Он поднялся и подошел к окну. Во дворе молодецки гарцевали полтора десятка полицейских.

– А я сказал, без ордера вы в мой дом не войдете! – откуда‑ то снизу, от крыльца, прогремел могучий голос старшего Мидлтона – сэра Бертрана.

– У нас приказ мэра, сэр! – возбужденно возразил молодой полицейский.

– Только суньтесь! – пригрозил старик. – Всех перестреляю!

– Лоуренс! – задрав голову вверх, крикнул полицейский. – Идите сюда, Лоуренс! Не надо прятаться! Это бессмысленно!

Дверь позади скрипнула, и Джонатан резко обернулся. Это был дядюшка, и лицо его было белее мела.

– Слушай, Джонатан, что происходит? – напряженно спросил он. – Допрос – это я понимаю, обыск – тоже, бывает и такое, тем более на Юге, но теперь‑ то что? Ты что, и впрямь тот, про кого все говорят? Скажи мне, только честно! Не лги!

Джонатан печально улыбнулся. Он знал, что ни свидетелей, ни улик нет.

– Что вы, дядя. Вы же меня знаете.

Дядюшка внимательно посмотрел ему в глаза и как‑ то сразу успокоился.

– Тогда иди и разбирайся! И пусть они не позорят наше имя, и так есть чего стыдиться.

Джонатан кивнул и начал неторопливо, тщательно одеваться.

Весть о том, что в поместье Мидлтонов полицейские только что взяли «орлеанского упыря», разнеслась по городу, как верховой пожар. Не в силах оставаться дома, люди повалили на улицы, огромной, возбужденно гудящей толпой сгрудились около муниципалитета, и вскоре кто‑ то начал что‑ то выкрикивать, требовать немедленного суда Линча над мерзавцем, и к полудню центр города стал напоминать революционный Париж прошлого века.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒