Часть VII 8 страница

Дверь тут же скрипнула, и в дверях появился старик. Фергюсон прекрасно помнил его, стоявшего в повозке на базарной площади и единственного державшегося на ногах после двух недель допросов.

– Расскажи, что ты знаешь об этом Аристотеле Дюбуа.

Платон печально посмотрел на хозяина и в знак послушания покорно склонил голову.

– Он был очень опасный человек, масса полицейский. И очень хорошо, что масса Лоуренс его убил.

Фергюсон чуть не сбогохульничал. Так ловко не сказать ничего – это надо было уметь.

– А чем он занимался, Платон?

– Он был дерзким, – еще ниже склонил голову старик. – Часто убегал, ругал масса Леонарда, а один раз… – Платон опустил голову еще ниже, – один раз Аристотель даже ударил масса Леонарда по лицу.

Фергюсон вдруг подумал, что можно бы задать вопрос и о Фернье, но тут же вспомнил, что Платона продали Лоуренсам, когда этот мулат еще не родился, и прикусил губу.

Он все‑ таки задал еще один вопрос, потом еще и еще, и вскоре признал очередное поражение. Платон или строил из себя полного придурка, или действительно был таким ‑ простым черным рабом. Но он чувствовал, что эти двое определенно знали больше, чем говорили, а как заставить их говорить, он не представлял. Тем более что после проваленного суда силовые меры были исключены.

Он усмехнулся, поднялся из удобного, как по нему сделанного кресла и, вроде бы глядя в окно, тихо проговорил:

– Меня только одно смущает… кольцо сжимается здесь.

Лицо Джонатана исказила гримаса – на секунду, не больше. Но и этого лейтенанту хватило. Лоуренс испугался. И не просто испугался, в эту долю секунды его пронзил такой дикий страх, какой настигает обычного человека один‑ два раза в жизни, не чаще.

– А теперь разрешите откланяться, – наклонил голову Фергюсон. – Если понадоблюсь, сообщите.

На этот раз Платон был упорен и даже требователен.

– Мбоа хочет крови.

Он даже не добавил обычное «масса Джонатан».

– Исключено, – покачал головой Джонатан. – У меня через неделю свадьба. И потом, ты же сам видел этого полицейского! Как у тебя вообще язык поворачивается такое предлагать?

– Сегодня Второй стал еще ближе, – поджал полные губы негр. – А что будет через неделю? Вы можете не успеть.

Джонатан откинулся на спинку кресла. Ужас, который пронзил его две минуты назад, был так силен, что он даже не сумел скрыть его от Фергюсона. Рисковать сейчас, когда этот чертов лейтенант только и ждет какой‑ нибудь промашки… нет, Джонатан не был настолько глуп.

– Исключено, – еще раз повторил он. – Только не сейчас.

День свадьбы был назначен на воскресенье, и это казалось так не скоро… но вся неделя пролетела для Джонатана как один день, и к воскресенью он вдруг понял, что даже не успел толком подумать, а что же будет потом.

Энни была так хороша собой, а пусть старый и гнилой, но все‑ таки настоящий театр в качестве приданого так ему понравился, что он совершенно не задумывался о том, что просто не знает, каково это – быть женатым человеком. Совершенно точно Джонатан знал только одно: женившись, он станет полновластным хозяином всего родового гнезда. Но это не столько радовало, сколько добавляло забот.

Впрочем, что‑ то менять было поздно, да он и не был уверен, что хотел бы что‑ нибудь изменить. Все четыре раза, когда его ненадолго оставляли наедине с Энни, убеждали: девочка она хорошая и понятливая, а значит, через три‑ четыре года наверняка будет знать и уметь все, что должна знать и уметь хозяйка поместья Лоуренсов.

Единственным, но не слишком значительным затруднением была все еще живущая в комнатенке под лестницей беременная Цинтия, но Джонатан уже присмотрел ей нового хозяина в маленьком тихом городке за рекой, и как раз сегодня управляющий должен был довести этот вопрос до конца.

Все эти мысли так и крутились в голове Джонатана все то время, пока они с дядюшкой в окружении кучи родственников Мидлтонов и гостей стояли возле церкви в ожидании приезда невесты. Внутрь в такую жару никто до срока входить не хотел.

А потом из‑ за поворота выехал разукрашенный экипаж, и Джонатан улыбнулся и двинулся навстречу.

– Тебе туда нельзя, – впился ему в локоть дядюшка. – Забыл, что ли?

– Ты лучше посмотри, как она хороша… – восхищенно пробормотал Джонатан.

– Вот в церкви и рассмотришь. А сейчас не пялься; это неприлично, в конце концов!

Джонатан улыбнулся, махнул Энни рукой и вытащил из кармашка жилетки швейцарский брегет.

– Так пойдемте в церковь! Все ведь на месте?

– Из наших все: ты да я… – отходчиво рассмеялся дядюшка. – Это у них…

– А что у них? – встревожился Джонатан.

– Этот твой будущий шурин, говорят, опять всю ночь со шлюхами таскался, так, словно это его женят, а не тебя.

Джонатан улыбнулся. Артур и впрямь был неисправим. Но едва они приготовились заходить в церковь, как зацокали по булыжнику подковы, и откуда‑ то сбоку из аллеи выехал экипаж с явно нетрезвым Артуром на козлах.

– Ну, вот и все, – облегченно вздохнул дядя. – Пошли, племянник, большой день у тебя начинается.

Они тронулись – медленно, никуда не торопясь, прошли к дверям, и только тут Джонатана что‑ то словно кольнуло, и он обернулся.

Артур Мидлтон так и сидел на козлах, уставясь остекленевшим взглядом в пространство перед собой.

– Артур?!

Джонатан рванулся к экипажу, вскочил наверх и рванул Артура на себя, но тот даже не шелохнулся и сидел так, словно был сделан из цельного куска дерева.

– Господи! – выдохнул Джонатан.

Из тонкого острого носа молодого Мидлтона капала разогретая солнцем черная смолистая жидкость.

Первыми подняли крик сестры Мидлтон. За ними начали голосить и приехавшие на свадьбу гостьи, и только мужчины, может быть, впервые в своей жизни, так и стояли со сжатыми кулаками, не в силах понять, что следует делать.

Не обращая внимания на вой, Джонатан быстро осмотрел экипаж и проверил карманы мертвого шурина, но никакого знака, ни единой детали, указывающей на смысл этого убийства, не обнаружил. Тот, кто сделал это, не преследовал никакой иной цели, кроме самого убийства.

– Черт! Что ты делаешь, сопляк? – запоздало взревел отец Энни.

– Ищу себе весточку, – сухо отозвался Джонатан. – Потому что следующий – я.

Из‑ за этих нескольких слов Джонатана продержали в полицейском управлении четыре часа.

– Почему вы так уверенно сказали, что следующий – вы? – все домогался у него присланный из управления полиции штата взамен изгнанного с позором Сеймура Сент‑ Лоиса, но тоже довольно молодой шериф.

– Потому что так мне сказал лейтенант Фергюсон.

– А что вы искали в карманах?

– Какой‑ нибудь приметы.

Лично он обязательно оставил бы адресату хоть какой‑ нибудь имеющий смысл знак.

– Приметы чего? – недоумевающе захлопал ресницами шериф.

– Все эти убийства имеют какой‑ нибудь смысл, – злясь на его тупость, устало проговорил Джонатан. – Разве это не очевидно?

– Для меня нет, – пожал плечами шериф.

– Да, кроме вас, все это знают! – взвился Джонатан. – Шимански убит за скупку краденого и спаивание негров! Эта шлюха из Нового Орлеана – за разврат…

– И откуда такая осведомленность? – с подозрением уставился на него шериф.

Стоящие вокруг сержанты переглянулись, и наконец один решительно прокашлялся.

– Вас здесь не было, шериф… это тот самый парень, которого оправдали…

Шериф замер. Только сейчас до него стало доходить, что тот Джонатан Лоуренс, о котором ему прожужжали все уши в первый же день приезда, и этот юный богатенький хлыщ – одно лицо.

– Черт! – выдохнул он и густо покраснел. – Извините, я не знал.

Джонатан понимающе кивнул, но уже через считаные минуты осознал, что допрос на этом не закончился, и молодой полисмен, вместо того чтобы искать убийцу Артура Мидлтона, начнет сейчас удовлетворять свое любопытство.

– Послушайте, шериф, – решительно остановил он полицейского, – самый знающий человек в этом деле – это начальник отдела убийств из Нового Орлеана, лейтенант Фергюсон. Пригласите его, и он вам все объяснит. А у меня на сегодня была назначена свадьба. Если вы об этом еще помните.

Мэр Торрес почуял, что у него появился шанс, мгновенно. Он личным письмом пригласил Фергюсона из Нового Орлеана, а когда тот приехал, встретил у парома, отвез в муниципалитет, провел его в свой кабинет и молча положил деньги на стол перед ним.

– Здесь три тысячи долларов, лейтенант. Платите агентуре, наймите охотников, займите любой кабинет муниципалитета или полицейского управления, в общем, делайте что хотите, но убийца Артура Мидлтона должен быть изобличен и предан суду. Вознаграждение за поимку отдельно.

Фергюсон некоторое время размышлял о том, сумеет ли отпроситься у начальника полиции города, не подавая в отставку, но все‑ таки деньги со стола взял.

– Я представлю вам отчет за каждый доллар, мэр Торрес, – кивнул он.

На этот раз Джонатан Лоуренс пришел к Фергюсону сам.

– У меня есть что сказать, лейтенант, – с трудом выдавил он.

– Говорите, – почти равнодушно кивнул Фергюсон.

Лоуренс некоторое время собирался с духом и вдруг выпалил:

– Этот мой негр… Платон…

Лейтенант превратился в слух.

– Короче, этот мой негр… вы же знаете, как они склонны к разным байкам…

Фергюсон ждал.

– В общем, он считает, что Втор… что этот убийца идет по следам моей крови.

– Как так? – поднял брови лейтенант.

– Я сам не понимаю, что это значит, – растерянно пожал плечами Джонатан. – Да и он толком объяснить не может… но планы убийцы имеют какое‑ то отношение ко мне.

– Это очевидно, – согласился лейтенант. – Здесь почти каждое убийство имеет отношение к вам. И все‑ таки, что значит «идти по следам вашей крови»?

Джонатан непонимающе замотал головой.

– Для меня это загадка.

– А этот ваш Платон, он что – колдун?

– Я бы не сказал, – вздохнул Джонатан. – Ну, гадает немного, ну, верит, как и все здешние черные, в какого‑ то Мбоа, молится по‑ своему, но работник он хороший и очень послушный!

Джонатан вдруг замер и тоскливо уставился в пространство перед собой.

– По следам вашей крови… – задумчиво проговорил Фергюсон. – Странно. Очень странно. И что вы собираетесь делать?

– Я не знаю, – поджал губы Джонатан. – Свадьба расстроилась, теперь на полгода в семье траур. Дядюшка в Европу зовет, но вы же понимаете, если я в такой момент уеду… Что подумают соседи?

– Ничего хорошего, – понимающе кивнул Фергюсон.

Снова наступила тягостная пауза, и наконец Джонатан решился задать главный вопрос:

– Лейтенант, а что собираетесь делать вы?

– Искать, – пожал плечами лейтенант. – И, кстати, я уже послал к вам несколько констеблей, для надежности, но не соблаговолите ли дать мне письменное разрешение находиться на ваших землях в любое удобное для меня и полиции время? Мне кажется, это было бы полезно.

Джонатан на секунду ушел в себя. Полиция в доме, конечно, совсем не то, что ему нужно, но Второго он все‑ таки опасался больше.

– Разумеется, лейтенант, – с немного натужным жаром отозвался он. – Прямо сейчас написать?

– Немедленно.

В эти несколько дней Луи мог подойти к Джонатану на расстояние вытянутой руки дважды – возле церкви и неподалеку от полицейского управления. Это был хороший знак: Мбоа явно был благосклонен к своему верному слуге. Но Луи знал, что время еще не наступило, и, пока он не пройдет по следам крови семьи Лоуренс до конца, убить Джонатана не удастся. И вот здесь возникли неожиданные трудности. Совершенно внезапно в поместье Лоуренсов появился патруль из двух десятков констеблей.

Они круглосуточно обходили все плантации, проверяли каждое подсобное помещение и останавливали каждого, в ком хоть немного сомневались. Практически белый Луи был бы заметен среди трех с половиной сотен черных, как месяц на ночном небе, а значит, оставалось затаиться неподалеку и ждать.

Когда Джонатан вернулся от Фергюсона, Платон взял из его рук плащ и трость и только потом произнес:

– Второй уже здесь.

У Джонатана подкосились ноги.

– Где?!

– Недавно вокруг дома прошел, затем в деревню наведался, а сейчас, наверное, в камышах.

– Откуда знаешь?

– Вот… – Платон сунул руку в карман и вытащил горсть мелких разноцветных предметов.

– Что это?

– Унгу… что‑ то вроде вашего креста. Это его защищает.

Джонатан наклонился над розовой ладонью Платона и вгляделся: связанные в пучки цветастые птичьи перышки, три аккуратно просверленных камушка, надетых на тонкую, видимо, тоже птичью кость, пропитанная кровью тряпица…

– А это не дети оставили?

Платон поджал губы.

– Нет, масса Джонатан. Это не дети. И если вы будете так же прятаться, вы потеряете все: и жизнь, и душу. Вы должны принять вызов и дать Мбоа крови.

Джонатан похолодел. Он и сам это уже чувствовал, а главное, откуда‑ то он совершенно точно знал: теперь полиция ему не защита.

– Ладно, – тихо произнес он. – Сегодня вечером провожу дядюшку, и начнем. Все равно свадьба не состоялась.

Тем же вечером, проводив дядюшку на пароход и переговорив с новым управляющим, Джонатан надел высокие отцовские сапоги, подпоясался отцовским ремнем, сунул за пояс два заряженных пистолета, выбрал мушкет, повесил на шею бинокль и вместе с Платоном вышел к уже приготовленным лошадям.

– Далеко собрались, сэр Джонатан? – поинтересовался не отходящий от дома констебль.

– А что мне, ждать, пока меня здесь зарежут как барана? – отрезал он.

Констебль недовольно крякнул.

– Я, конечно, запретить вам этого не могу, но, может быть, не стоит? Все‑ таки в доме вы под охраной, послушайте меня, я не первый год в полиции…

Джонатан окинул констебля суровым взглядом, но ничего на это не ответил. Сам он прекрасно знал, что у него нет выбора, и этого было вполне достаточно, чтобы отодвинуть в сторону все продиктованные здравым смыслом предложения. Мбоа снова хотел крови, и ничего с этим поделать было нельзя.

Они проехали вдоль поймы Миссисипи порядка десяти миль, когда Джонатан заметил в бинокль первых двух кандидатов для Мбоа. Это была парочка: щуплый ниггер лет семнадцати и его подруга – симпатичная пухленькая девица.

– У тебя все готово? – повернулся он к Платону.

– Конечно, масса Джонатан, – кивнул тот. – Но вы же помните, что из ружья нельзя?

Джонатан усмехнулся. Он помнил, да он и не стал бы никого убивать из ружья – совсем не те ощущения. В конце концов, не только Мбоа соскучился по свежей крови.

Они спрыгнули с лошадей, привязали их в ближайшей ложбинке и где бегом, пригибаясь, а где и ползком преодолели три сотни футов, отделявшие их от парочки. Те резвились, как котята.

– Ну подожди! – хохотала толстушка, притворно отбиваясь от парня. – Ты меня еще не попросил!

– Что ты говоришь, Джесси? Как не попросил? – возмущался парень. – Я вот у этой щечки спрашивал, нравится ли ей, и что мне щечка ответила?

– Нра‑ авится… – хихикала толстушка.

– А потом я у этой грудки спрашивал, нравится ли ей… и что мне грудка ответила?

– Нравится! – заходилась хохотом девчонка.

У Джонатана перехватило дыхание, а сердце буквально заходилось от сладостного предвкушения.

– А потом я у ножек спрашивал, нравится ли им врозь…

Джонатан повернулся к Платону и решительно кивнул:

– Давай!

Словно две черные тени, они выскочили из темноты, и Платон оттащил за ноги парня, а Джонатан ухватил взвизгнувшую толстушку за талию и повернул животом вниз, чтобы не перепачкаться.

– Мамочка! – завизжала она, но визг почти мгновенно перешел в стон, а затем и в хрип.

Джонатан встал на ноги, приподнял толстушкин зад повыше, чтобы голова болталась внизу, и слушал, как толчками выходят и бьются о землю струи молодой, горячей крови. В этот миг он позабыл все свои высокоумные планы и проекты и знал только одно – именно сейчас к нему возвращается его настоящая жизнь.

«А Энни все‑ таки хороша…» – мелькнуло в голове, но Джонатан стремительно отогнал эту никчемную мысль, повернулся к Платону и захохотал. Тот стоял точно в такой же позе: ноги расставлены в стороны, негритенок подтянут к поясу задом вверх, и выглядело это чрезвычайно комично.

– Красивые фигуры делать будете? – поинтересовался Платон.

– А как же иначе?! – возбужденно хохотнул Джонатан. – Обязательно будем. Только знаешь, Платон, жалко мне с ними со всеми расставаться… – прочувственно, чуть ли не со слезой в голосе добавил он и, взяв девицу за копну курчавых волос, приподнял безжизненную голову. – Ты посмотри, какая красота!

Лейтенант Фергюсон взялся за дело основательно. С прямого указания мэра к нему в кабинет стекались не только все донесения; он детально заносил в добрый десяток папок все, о чем вообще болтали люди – хоть черные, хоть белые. И результат был. Спустя неделю он знал о здешних преступниках больше, чем любой местный констебль, а про великого Мбоа – больше, чем любой из негров.

Он совершенно точно, хотя и с некоторым удивлением, выяснил, что беглая Джудит Вашингтон лицом вылитая Лоуренс, и это несколько меняло общую картину событий. Кроме того, он не один раз сидел вечерами с очевидцами целого ряда событий и, в частности, выяснил, что у констеблей, видевших труп Луи Фернье, были сомнения в том, что это именно он. Тем более что документы при нем были настоящими.

Фергюсон сделал запрос в архив и установил, что Оскар Мак‑ Кой, чьими документами якобы воспользовался мулат, незадолго до того задерживался полицией за нарушение общественного порядка, а после этого словно испарился в воздухе. И даты пропажи бродяги и смерти беглого мулата от рук шерифа Айкена были весьма близки.

И вот тогда Фергюсон отчетливо почуял запах следа. Он прошел через весь город, нашел двух бездомных пьяниц, видевших Оскара незадолго до исчезновения, расспросил их, чем конкретно обладал их друг, сравнил полученный список с перечнем предметов, изъятых полицией при обыске трупа и шалаша мулата, и затаил дыхание. Списки были одинаковы! Вплоть до котелка, чайника и количества мелких наличных денег – именно столько Оскар выиграл в кости перед тем, как исчезнуть.

Выходило так, что тесно связанный с Аристотелем беглый мулат по имени Луи Фернье мог быть жив! Фергюсон тут же вспомнил, что сделал неведомый убийца с телом пожилого фермера Леонарда де Вилля, и даже взмок от ясности и точности вырисовывающейся картины. Все становилось на свои места.

Теперь лейтенант почти не сомневался, что Платон – фигура достаточно вторичная, и все убийства до единого – дело рук Луи Фернье, выбравшего в качестве конечного пункта поместье Лоуренсов.

Но вот что касается конечной цели Фернье, здесь лейтенант терялся. По одной версии, цель Фернье – семья Лоуренс. Это хоть как‑ то объясняло жуткую смерть отца Джонатана, и именно на этом настаивал Платон, когда говорил о том, что некто идет «по следам крови Лоуренсов».

Но, с другой стороны, семейство Лоуренс с мулатом Луи Фернье не связывало ровным счетом ничего, а вот Платон когда‑ то имел к ферме Леонарда де Вилля самое прямое отношение. И могло быть так, что старый ниггер просто прикрывался хозяином, чтобы выжить самому.

Почему так? А бог его знает! Может быть, этого мулата науськал на месть Платону давно уже покойный Аристотель Дюбуа. В любом случае центральной фигурой дела теперь становился Луи Фернье.

К огромному сожалению, смысла в «промежуточных» убийствах, вроде жуткой резни в борделе, Фергюсон пока не видел, и тут снова приходилось притягивать за уши версию о роли Джудит Вашингтон, кстати, тоже принадлежащей к дому Лоуренсов… и все возвращалось на круги своя, а лейтенант Фергюсон чувствовал, что еще немного подобной бессмыслицы, и он просто‑ напросто свихнется.

За две недели Джонатан и Платон принесли в жертву Мбоа одиннадцать человек, в том числе двух белых – почтальона и бродячего ремесленника. И никогда еще Джонатан не ощущал себя таким сильным и целеустремленным. Он словно опять обрел яркое, красочное восприятие мира – точь‑ в‑ точь как в детстве. Но сила в нем уже бродила настоящая, мужская.

Более взрослым становилось и отношение к делу. Джонатан более не стремился любой ценой поразить воображение трех‑ четырех случайных прохожих. Теперь, вместо того чтобы немедленно выставлять свои жертвы на всеобщее обозрение, он аккуратно обрабатывал новых кукол, подчеркивая характерные черты каждой, а затем припрятывал их по ночам в стогах старого сена, в заброшенных сараях, в недоступном для мышей и собак месте, где‑ нибудь под стропилами, а то и под мостами и даже на деревьях. Он верил, что придет срок, и каждая кукла обязательно отыграет предписанную ей роль.

Но, что было самым интересным, совершенно не веря в мифического Мбоа, Джонатан остро ощущал, как с каждой новой куклой меняется и его судьба, становясь все яснее и определеннее, а давным‑ давно поставленные цели обретают реализм и выглядят теперь вполне достижимыми. Джонатан чувствовал, что, если не спешить и тщательно все подготовить, общество получит такой мощный урок, после которого лгать самим себе станет попросту невозможно.

Луи ждал долго. Очень долго. Но Мбоа снова как отвернулся от него. Расставленные вокруг поместья полицейские становились все опаснее и не пропускали без досмотра и допроса ни одной души – ни черной, ни белой.

Луи дождался, когда Платон и Джонатан в очередной раз вернутся в поместье, не приближаясь и на полмили, тщательно проследил за ними и вскоре все понял. Каждый божий день эти двое приносили Мбоа одну, а то и две новые жертвы, и сила их росла и крепла день ото дня, а для Луи внимания Мбоа просто не оставалось. Некоторое время он терпеливо ждал поворота судьбы, а потом понял, что дальше тянуть нельзя.

Фергюсон так увлекся распутыванием комбинации Аристотель – Фернье – Платон – Джудит, то прибавляя к ней Джонатана Лоуренса, то отнимая, что даже не сразу понял, что упускает нечто куда более существенное. И только однажды, взглянув на представленный ему список побегов черных, ахнул. В последние две недели сбежало столько же, сколько за десять предыдущих лет!

– А есть уверенность, что они именно сбежали? – спросил он доставившего бумаги сержанта.

– Нет, лейтенант, – замотал головой тот. – У моих соседей вот так вот парочка ниггеров сбежала. Она еще ничего, проворная девчонка, а парень вообще ни к чему не пригодный, такой не то что сбежать, он и до ворот без приключений добраться никогда не мог.

– И мертвыми их не находили?

Сержант пожал плечами.

– Я не слышал. И это… лейтенант… здесь еще не все. Мне специально сказали вам передать – сегодня утром еще четырнадцати штук недосчитались.

– Как так? – непонимающе мотнул головой Фергюсон. – Массовый побег, что ли?

– Ага, – кивнул сержант. – Из поместья Лоуренсов. Но вы не беспокойтесь, шериф уже охотников подключил. Скоро всех возьмут.

Фергюсон медленно достал из кармана платок и вытер взмокший лоб. Он уже чувствовал, что происходит на самом деле.

– Значит, так, сержант. Быстро к Лоуренсам! Подключи всех, кто там на дежурстве, и скажи, пусть прочешут все! Я сейчас подъеду.

– Вы что, думаете, они тоже? … – выпучил глаза сержант.

– Выполняйте! – заорал Фергюсон. – Бегом!

Фергюсон отыскал все четырнадцать трупов прямо посреди тростникового поля, и увиденная картина мгновенно напомнила ему резню в борделе. Та же торопливость, та же неряшливость и та же немыслимая жестокость.

– А куда надсмотрщики смотрели? – мрачно поинтересовался он.

– Так это… – обиженно шмыгнул носом стоящий сбоку старший надсмотрщик. – У сэра Джонатана ниггеры всегда послушными были, никто никуда… мы даже не подумали…

– Отдыхали, значит, – язвительно констатировал Фергюсон.

Надсмотрщик смущенно прокашлялся.

– А где сэр Лоуренс? – повернулся Фергюсон к старшему наряда.

– Отдыхают, господин лейтенант, – настороженно отозвался тот. – Как вчера с охоты приехали, так еще не поднимались.

– Так бегом к нему! – взорвался Фергюсон. – Живо! Вы что, так и не поняли, что он уже здесь?!

– Кто? – оторопел полицейский.

– Луи Фернье!

Слава Всевышнему, Джонатан был еще жив. Лейтенант ворвался к нему прямо в спальню и упал в первое попавшееся кресло.

– Значит, так, Лоуренс, из поместья ни ногой! Ни охоты, ни чего другого теперь не будет. Спать – с констеблем, обедать с констеблем, по нужде – с констеблем.

– Господи! Что случилось? – растерялся Джонатан.

– Вы, конечно, помните Аристотеля Дюбуа? Тот, что… вашего отца…

Джонатан вспомнил регулярно возвращающуюся на шкаф между бюстами Декарта и Цезаря голову и кивнул.

– Так вот, у него был товарищ, помоложе, почти белый мулат по имени Луи Фернье… – стал торопливо объяснять Фергюсон.

– И что? – побледнел юноша.

– Этот Луи Фернье жив, и он здесь и имеет на вас какой‑ то зуб.

Джонатан глотнул и осел на кровать.

– Я так и чувствовал. Кого на этот раз?

– Четырнадцать ваших негров. И я не уверен, что следующим не будете вы. Слишком уж близко он подошел.

– Черт! – только и смог сказать Джонатан. – Постойте! Куда же вы?!

– Думать! – зло отозвался Фергюсон.

Фергюсон видел, что убийства должны иметь какой‑ то четко очерченный смысл, но какой именно, долго не понимал. Он дотошно допросил всех надсмотрщиков, а потом переключился на этих чертовых негров и вот тут застрял. Рабы несли всякую околесицу, все время ссылались на силу всевидящего Мбоа, и только тридцатый или сороковой ниггер вдруг сказал странное:

– Мбоа отомстил им за Джудит.

– Не понял, – моргнул Фергюсон, – как это отомстил?

– Я знаю этих ниггеров, – мрачно признал раб. – Когда масса Джонатан послал Джудит в поле, в самый первый день… они все ее… с ней… на нее залезли. Смеялись еще потом, говорили, вот сейчас мы сестренку хозяйскую…

Лейтенант поперхнулся. Скупым жестом остановил негра, достал из сумки записную книгу и начал ее лихорадочно перелистывать. Бордель… сэр Артур – клиент Джудит… эти четырнадцать…

«Идти по следам крови Лоуренсов…» – мелькнуло в его разгоряченном мозгу.

– Ч‑ черт!

Все складывалось один к одному. Фернье убивал тех, кто имел особое отношение к Джудит Лоуренс… тьфу ты! … то есть Вашингтон. Причем в строгой временной последовательности. Следующей ступенью должна была стать сама Джудит, а последней – Джонатан Лоуренс, ее единокровный брат. Только теперь все разорванные нити срастались в одно целое.

На поиски Джудит Вашингтон были брошены все силы. Фергюсон выпросил у Джонатана поясной портрет его отца, съездил с одним из надсмотрщиков в Новый Орлеан, отыскал «Гильдию мастеров истинного искусства» и полдня сидел рядом с художником и надсмотрщиком, добиваясь точного отображения черт беглой рабыни. И когда надсмотрщик подтвердил, что эксперимент удался, лейтенант мог только покачать головой: Джудит, Джонатан и их общий отец были – одно лицо.

Затем Фергюсон съездил в типографию, долго ждал изготовления дагерротипа, затем лично составил текст листовки и отвез его на почту и в управление полиции штата Луизиана, а затем и штата Миссисипи, и через сутки портреты Джудит Вашингтон с согласованной с Лоуренсом суммой вознаграждения в одну тысячу долларов были вывешены на каждом фонарном столбе обоих штатов.

Никогда Джудит не было так хорошо, разве что в детстве, с бабушкой на кухне. Она нянчила детей, ела с хозяевами за одним столом и постепенно отвыкала вздрагивать каждый раз, когда кто‑ то из белых повышал голос. А вечерами, когда все трое хозяйских детей засыпали, она садилась у окна и мечтала.

Она думала о том, как однажды Луи покончит со своими делами, вернется и, как обещал, шаг за шагом будет учить ее быть как белая. Ходить, как белая, говорить, как белая, думать, как белая… а потом… – на этом месте Джудит всегда прикрывала глаза, стараясь сделать трудновообразимую картинку поярче – а потом он возьмет ее на Север, в Бостон. Она еще в детстве слышала от кого‑ то, что там негры почти ничем не отличаются от белых и ходят в таких же костюмах, с тростями, зонтами и даже моноклями!

Когда Джудит впервые услышала про Бостон, она не поверила и долго‑ долго хохотала, настолько абсурдным ей показалась эта картина: она и с зонтом – ни дать ни взять миссис Лоуренс! – царствие ей небесное… И только потом, когда она впервые попала в господский дом и также впервые увидела настоящее зеркало, а не эти исцарапанные кусочки, Джудит испытала невнятную тоску. Лицо, которое смотрело на нее из зеркала, было почти точной копией сына Лоуренсов Джонатана. А значит, если бы не насмерть перепуганные глаза, она могла иметь и зонт, и монокль.

Затем была постель масса Джереми – два года, ночь за ночью и по нескольку раз, дикая, почти животная ревность Джонатана, затем – плантация, побег… поимка… ожидание справедливого, но жуткого возмездия…

Только увидев рубцы на запястьях Луи, Джудит вдруг особенно остро осознала, что все возможно – и зонтики, и монокли. Теперь, в доме обедневших фермеров Ле Паж, эта возможность медленно, но верно становилась реальностью.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 141516 17 18 Следующая ⇒