Время жертвы

Священномученик Дионисий Ареопагит писал: «Бог начальствует предвечно, ибо предшествует вечности и ее превосходит. И Царство Его – Царство всех веков».

Вот что отмечает в своей статье «Разногласия в правительственных кругах накануне 9 термидора» Альбер Матьез: «Кризис, приведший к своей развязке 9 термидора, был вызван скорее борьбой личностей, чем конфликтами программ или партий. Все свидетельства говорят нам, что первые серьезные и стойкие разногласия в комитетах начали проявляться после знаменитого декрета от 18 флореаля, которым Робеспьер заставил торжественно признать существование Бога и бессмертие души. Комитет общественной безопасности, составленный главным образом из «дехристианизаторов», теперь рассматривал Робеспьера как скрытого защитника католицизма».

25 июля 1794 год (7 термидора II года республики). Теплый поздний вечер. Небо чисто черное, золотые звезды отражаются в реке.

Максимилиан идет по набережной Сены. Один, даже без своей собаки, дога по кличке Броун. Собак, как и птиц, он любил с детства.

Мысли его чисты и возвышены, вспоминаются слова псалмов: «Господи, как умножились враги мои... Кто дал бы мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился. Далеко удалился бы я и оставался бы в пустыне... На Бога уповаю и не боюсь, что сотворит мне человек…»

Господи, только Ты властен над всем, жизнью нашей и вечностью нашей. Несколько покушений за последний месяц. Если Республике нужна моя кровь, моя голова – я согласен! »

Так было всегда: если человек с Богом, значит, он – безумец для мира. Завтра он произнесет свою последнюю речь в Конвенте и в Обществе друзей свободы и равенства.

Знакомство с письменным наследием Максимилиана Робеспьера я начала именно с его последней речи 8 термидора. Отлично понимаю, почему писатель-переводчик Николай Христофорович Кетчер, живший в Москве в ХIХ веке, читал вместо вечерних молитв речи Робеспьера.

«…Вы стремитесь похитить у меня уважение национального Конвента, самую славную награду трудов смертного, которое я не получил обманом, но которое я вынужден был завоевать. Казаться предметом ужаса в глазах тех, кого уважаешь и кого любишь, это для человека чувствительного и честного самая страшная пытка… Кто я такой, кого обвиняют? Раб свободы, живой мученик республики, жертва и враг преступления. Подлецы хотели, чтобы я ушел в могилу с позором! И чтобы я оставил на земле лишь память тирана…

Я предпочитаю мое звание представителя народа званию члена Комитета общественного спасения и ценю, прежде всего, мое звание человека и французского гражданина… Они задумали отнять у меня вместе с жизнью право защищать народ. О, я без сожаления покину жизнь! У меня есть опыт прошлого, и я вижу будущее! Может ли друг родины желать пережить время, когда ему не дозволено больше служить ей и защищать угнетенную невинность!

Смерть – это не вечный сон! Это начало бессмертия! Если мое существование кажется врагам моей родины препятствием для выполнения их отвратительных планов и если их ужасная власть еще продлится, я охотно пожертвую свою жизнь».

Роковая ошибка в том, что он явно обвинил своих соперников и врагов, и, предчувствуя собственную гибель, не назвал их имена.

Я тоже не буду перечислять их имен и фамилий. Этих людей уже давно осудил суд истории. Все были примерно одного возраста. Молодые, сильные, умные, талантливые, все незаурядные личности. Но все существующие в мире пороки слишком овладели их сердцами.

Их сплотил страх. Они боялись самого Робеспьера. Как выразился Альберт Манфред: « Враги революции, открытые и тайные, трепетавшие при одном лишь движении его бровей, но тем сильнее его ненавидевшие, оттачивали ножи, плели паутину заговоров».

Революционное правительство представляли ненавистным для того, чтобы подготовить его уничтожение. Так созревал преступный сговор термидорианцев. Они уже согласовывали способы ареста Максимилиана, «одинокого тирана» во время его прогулки.

Льстецы и трусы, они все в страхе быть арестованными постоянно меняли место ночлега, боялись появляться у себя дома. А Робеспьер спокойно ходил по городу пешком днем и ночью, бывало, в полном одиночестве или в сопровождении своего верного четвероногого друга.

«Большинство лиц, составивших заговор, сводили с ним счеты только за то, что он сурово порицал их преступные деяния. Робеспьер высказывался резко и открыто, а это не нравилось тем, у кого совесть была нечиста», - вспоминала Шарлотта, жившая тогда рядом с братом.

Они ежеминутно боялись, что каждый из них скоро попадет в объятия гильотины.

А он посвятил свою жизнь Родине и Революции, и теперь ради них готов пожертвовать собой, умереть без сожаления.

Максимилиан неспроста называет себя мучеником. Мучеником Республики, мучеником Свободы. Он, действительно, мучился. И, действительно, хотел смерти, только бы она была полезна Родине.

Союз Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона издевательски называли триумвиратом. Только это был триумвират мучеников. Если пророчество Катрин Тео, действительно, принадлежит ей, то старая гадалка не была безумной фанатичкой. Она была права.

Катрин еще упоминала Иоанна Крестителя, самого близкого ко Христу мученика. Ведь ему тоже отрубили голову.

«Мое открытое доверчивое сердце изливалось перед друзьями и братьями, а между тем предатели опутывали меня потихоньку сетями, выкованными в глубине ада», - прочел он у Руссо.

Есть предание, что накануне дня своей гибели Робеспьер увидел в небе совершенно кровавый закат. Необычный закат для жаркого летнего дня. Это было предзнаменование большого моря человеческой крови.

Земля совершила очередной оборот вокруг своей оси, и наступил этот день. Париж изнемогает от зноя.

Он надел свой любимый голубой камзол и к полудню отправился в Конвент. Сегодня Сен-Жюст должен назвать имена и огласить доказательства всех их преступлений.

Организаторы переворота сговорились не давать сказать ни одного слова Робеспьеру и его помощникам, перебивать и выкрикивать непрерывно ругательства и гнусные обвинения, и тогда большинство членов Конвента поддержит их.

Это началось, как только Сен-Жюст вышел для доклада. Каждую минуту лихорадочно звонит колокольчик председателя. Заговорщики один за другим выбегают и кричат с трибуны, в зале стоит кромешный шум. Грохот, лязг, непрерывные раскаты множества мужских голосов. Искаженные безумным гневом лица мелькают как в круговороте.

Невозможно даже собрать все усилия, чтобы быть услышанным. «В последний раз, председатель убийц, я требую слова! » - голос Максимилиана срывается и сердце сжимается от отчаяния.

Сколько это длилось? Потом стало известно, что более пяти часов. Моральная пытка, которая гораздо страшнее телесной. Пока один из них по имени Луше ни осмелился выкрикнуть предложение об аресте Робеспьера и всех, кто с ним. И Конвент проголосовал за арест. Из трусости и ужаса согласились все, и вчерашние сторонники якобинцев «болото».

Поистине римская трагедия разыгралась в Конвенте. Что их удержало вонзить кинжалы в своего ненавистного Цезаря прямо там?

После кратковременного заключения в тюрьму, к вечеру все освобожденные собрались в городской ратуше. С утра очень душно, поэтому открыты все окна.

Здесь в ратуше сконцентрировано и время, и пространство. Время теперь измеряется не в столетиях, не в годах или месяцах, а в часах и минутах.

Напрасно санкюлоты Парижа, простой народ, солдаты, Якобинский клуб, секции и Коммуна встают на защиту Робеспьера и его друзей. Генерал Анрио, командующий парижской Национальной гвардией, собирает артиллеристов и орудия. Их несколько тысяч. Они могут пойти на Конвент и разгромить все и всех. Толпа теснится вокруг ратуши и готова по одному знаку устремиться, куда укажет вождь якобинцев.

Нет, решено повиноваться палачам, подчиниться воле Рока, точнее смириться перед Тем, кто властен над человеческими судьбами. Его уважение к национальному собранию было столь безгранично, что Робеспьер предпочел покориться, чем посягнуть на священный Конвент сопротивлением.

На основании документов Национального архива в Париже впоследствии историки отметят, что терялось драгоценное время. Пока составляли послание армии, подписывали по предложению Максимилиана от имени французского народа, нужно было как-то действовать. Поднимать народное восстание.

Нет. Он знал, что пришла пора погибнуть.

В эти минуты шайка разбойников объявляет членов сверженного правительства во главе с Робеспьером вне закона. Войска Конвента, подчиненные заговорщикам, проникают в ратушу и врываются в зал. Трехцветный пояс носят и побежденные, и победители.

Робеспьер подписывает документ и вдруг капли крови падают на первые буквы его имени. Это кровь одного человека и всей поверженной Франции.

Бесконечно длинный, страшный день войдет в историю как роковая дата 9 термидора, положившая конец Французской революции.

28 июля 1794 года. (10 термидора II года республики). 3 часа ночи. Наконец, разразилась гроза, и хлынул дождь.

Что испытывает человек, раненый в челюсть? Нестерпимую боль, невозможность малейшего движения мышц лица и горький вкус крови во рту. Но не слышно ни одного стона. Антуан смотрит, не отрывая глаз, на своего наставника и друга. Огюстен с переломанными ногами, он выпрыгнул из окна, когда увидел Максимилиана, лежащего на полу в крови. Леба по этой же причине выстелил в себя. Парализованный Жорж Кутон вместе с креслом был сброшен с лестницы.

Молчание покрыло всех тяжелой пеленой. Мысли лишь о том, чтобы поскорее закончилась боль. Через боль непременно придет спасительное облегчение. Время и пространство планеты не вмещает этого несчастья.

В Робеспьера стрелял молодой жандарм по фамилии Мерда. Он специально целился, чтобы лишить свою жертву возможности говорить. Журналист Жак Малле дю Пан писал по свежим следам, что таким образом предатели решили заставить молчать того, кто поражал оружием слова. Они больше всего боялись, что он расскажет о них правду.

Порой кажется, я все видела. И высокие потолки с лепными украшениями, и зеркально сияющие мраморные плиты на полу в большой зале городской ратуши, и всполохи рассвета за окнами. И слышала грозный голос набата. Как кричала толпа, подосланная заговорщиками: «Долой тирана! » Видела, как потом с утра возили их измученных в Комитет общественного спасения, в тюрьму «Консьержери», в Трибунал.

Вполне возможно, если человек силой духа способен преодолевать пространство и время. Реальность и прошлое настолько смешались: я засыпала и просыпалась с уверенностью, что живу в Париже в 1794 году.

Старое средневековое здание ратуши сгорит через семьдесят семь лет, во время очередных революционных потрясений. Как и дворец Тюильри, подожженный коммунарами в мае 1871 года.

Какое густое, липкое время. Минуты тянутся, равные вечности. Окружающая действительность превратилась в воздушное пространство, где растворяются слова и звуки.

Он здесь. Не абстрактный Высший разум, не Верховное Существо, а Бог, сотворивший небо и землю. И Сын Божий, пришедший на землю искупить грехи человеческие.

Об этом думал Максимилиан в свою последнюю ночь, уже ощущая дыхание жизни вечной. Несколько раз он терял сознание и не слышал оскорбительных выкриков.

Оклеветанный, поруганный, с окровавленной повязкой, закрывающей всю голову, в позорной повозке палача Сансона, Робеспьер сохранил свое достоинство. Достоинство человека, свободного духом, которого не в силах сломить никакое насилие. Он остался Человеком и Гражданином.

28 июля 1794 года (10 термидора II года). 6 часов вечера. Площадь Революции. Пурпурные тучи подпирают небесную твердь.

Июль месяц жары. Термидор — месяц мучений и смерти. Как проницательно заметил дорогой друг Антуан! Презренный прах, из которого состоит тело, можно как угодно терзать и погубить. Можно вырвать жизнь, но не душу. Душа свободна, ее ничто не в силах поработить. Без свободы нет ни религии, ни нравственности. А для души нет времени и расстояния.

Максимилиан не видел тысячи людей вокруг гильотины. Он видел лишь синее небо. Есть ли справедливость на небе? Только там она и есть.

Все, добровольно согласившиеся пить до дна эту чашу страданий, по очереди поднимаются на помост. Под барабанную дробь. Кровь тоже густая и липкая капает с эшафота на землю.

Орудие казни не такое уж и высокое. Человек ложится лицом вниз и не видит, как летит массивное лезвие. Слышит единственный звук. Нож падает в течение одной секунды.

Белая птица взмывает ввысь. Какой короткий и какой длинный миг – жизнь! В Царстве Света жизнь души вне времени только начинается. Начало бессмертия. Впереди вечность, где больше нет ни революции, ни войны, ни боли, ни страданий.

Почемуя это пережила? Ведь всех сторонников Робеспьера бросали в тюрьму, затем истребляли.

Термидорианцы, учинившие государственный переворот, свирепствовали ещепочти год. «Противники террора, те, которые постоянно говорили о милосердии, показали, что о милосердии они хлопотали только для себя», - заметил Петр Кропоткин.

Потом, называя террористами всех республиканцев, они сами разделились на правых и левых и стали казнить друг друга. Террор приобрел такие грандиозные масштабы, что казни продолжались непрерывно. Потоки крови с площади стекали на соседние улицы.

Торжество реакции. Максимилиан Робеспьер назвал это царством разбойников.

Как осталась в живых и сестра Шарлотта. Убитая горем от потери обоих братьев, она хотела так же скорой смерти. Но была отпущена на свободу после двухнедельного заключения. Она выжила, чтобы написать для потомков свои прекрасные воспоминания.

Кладбище Эранси, общая могила. Здесь лежат все вместе. Герои, отдавшие свою жизнь за благо народа. Патриоты, изменники, простолюдины, аристократы, республиканцы и роялисты. Обезглавленные тела засыпали известью, чтобы не осталось следов. В церкви-часовне море горящих свечей. Пусть их души обретут покой.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 Следующая ⇒