Берг Dок Николай: другие произведения. 30 страница

Перевел дух, тело как окостенело. Хоть в принципе его и выучили водить машину, но то было как экзамен - самостоятельно вести в колонне, что любому шоферу известно - самое сложное. Когда сам по себе едешь - можешь и остановиться и наоборот - приударить по газам, сам выбираешь. как ехать, а тут - вот так едь, как другие, ни быстрее, ни медленнее. Ух, тяжело, особенно если сравнить с опытными водилами, им все просто, шутки - прибаутки, еще и девчонок задирать успевают.

Полуторка впридачу груженой идет, еще сложнее - инерция больше, правда, дорогу держит лучше. Затарились на складах грузами для медсанбата, всякого набрали. Тем более - в трофейной роте свои люди, пришлось с началом боевых действий откомандировать трех человек для медико - санитарной разведки, приказ такой пришел. Теперь источники воды проверяют, качество продуктов и медикаментов - годно или нет. Старшина радовался - получили харчей разных, питание можно улучшить сильно, один рис чего стоит, пшено-то уж надоело.

Консервов набрали опять же от души - и датское сгущенное молоко и норвежская рыба и французская курятина и паштеты, да и прочих разных всяких полно. Ведомостей три листа! Такого разнообразия наша промышленность не поставляла, да и от американцев шел в основном только спам - жирная ветчина, тушенка свиная, да лярд - сало в банках. Оно питательно, но приедается быстро, не шибко вкусное, тем более - когда человек раненый, вкус у него портится и все жрать со смаком не выходит.

Старшина чертыхнулся, отвлекся, про харчи думая, опять слишком близко к переднему грузовику прижался. Зрение как-то странно изменилось - словно в трубку из газеты смотрел, только дорога и кузов впереди, никак ни на что другое не посмотришь, все вне узкой зоны сливается в неразличимые полосы, хоть скорость и не шибко велика. Когда едешь, а тебя везут - совсем иное, а тут - только успевай реагировать! И шея задеревенела, хотя, когда учили водить - говорили много раз - не напрягайся, обмякни, расслабленно сиди, а то за полчаса ухайдакаешься полностью. Покосился на старшего машины - которым - или которой - была лейтенантша из аптеки, тощая и сонливая, сидела отстраненно, совой таращилась по сторонам. Сама-то машину водить не умеет, потому замечаний не будет, уже хорошо.

А здорово все-таки! Научился ведь! Без отрыва от производства! Теперь бумажками оформить - и готовый шофер на гражданке. Хотя, по уму-то учиться еще и учиться, много хитромудрости в этой механике. Только глазами иной раз лупал, когда смотрел, что ухитряются придумать опытные водители. То машины использовали как паровозы - сам своими глазами видел, что когда готовились к побоищу под Курском трехтонки ЗиС-5 были поставлены на рельсы, и тянули по путям по 3-4 вагона с воинскими грузами. То ли паровозов было мало, то ли секретность приготовлений на переднем крае того требовала - но сам видел. И много чего удивительного. А уж как выкручивались фронтовые шоферюги из самых беспросветных положений, которых во время войны полным - полно - хоть книги пиши.

Ни разу не видел, чтобы такое немцы сообразили. А наши - когда в украинской липкой черноземной грязище танки вязли - водители студебекеров устанавливали 'запаски' вторыми скатами на ступицы передних ведущих мостов. Конструкция крепления колес на наших и заграничных грузовиках позволяла делать это. Студеры получали по три пары сдвоенных ведущих колес, и при этом уменьшалось удельное давление 'передка' на грунт. Поворачивать было тяжело, руль пудовым становился, но это уже были пустяки. Студебеккеры были вообще интересными машинами и наши их еще больше усовершенствовать ухитрялись. Передние и задние буфера этих машин находились на одинаковой высоте. Американцы так делали, чтоб подтолкнуть застрявшую машину, ставить машины на железнодорожные платформы " по звуку", вплотную, и завести 'с толкача' заглохшую. А наши шоферы развили идею. Они сцепляли тросами вплотную, буфер к буферу по две, и по три машины, поездом. И такой сцеп, 6-9-осный 'тяни-толкай', имел лучшую проходимость, чем гусеничные тягачи и танки.

Другое дело, при всем том, что американские и немецкие машины, куда не слишком пока разбиравшийся в деталях Волков щедрой рукой сметал и чешские и французские и бельгийские авто, которых в вермахте было очень много, были нежнее и требовательнее к своему обслуживанию и уходу, чем советские. Любой машине после поездки надо было проводить обслуживание, проверяя системы и доливая воду и масло, но наши были не такими капризными и требовательными, чем иностранки. Хотя и были сделаны более тщательно и удобнее, иностранцы не были вынуждены делать свои авто так, чтобы их могли ремонтировать прямо на фронте, им не требовалось максимально удешевлять их производство, экономя на всем. Да и не поставишь в действующую армию на замену новые кабины, дверки, крылья и прочее - не важное для боя. Потому у наших машин конструкция военного времени от довоенной сильно отличалась. Зато позволяло это много чего соображать и химичить на месте, лепя второстепенные вещи из чего попало, потому наши полуторки и трехтонки внешне частенько сильно отличались друг от друга, в отличие от опелей и тех же студебеккеров.

Старшина, как человек свой в армии, нередко дивился всему тому, что волокли немцы на фронт и что для боевой работы не было нужно вообще. Жить немцам на войне было, конечно, удобнее, привыкли сволочи к комфорту, но Волков прикидывал - сколько же транспорта отвлекается на эту ерунду и полагал, что рыгнется врагу эта никчемушная белиберда. Да и так - на первый же взгляд видел, что при всех этих кремах для бритья, маникюрных ножницах, фаянсовых кувшинах для умывания и прочем таком же - немцы поголовно вшивые до удивления и моются редко, нет у них помывочных подвижных и вошебоек на колесах, хотя проще простого это сделать. И толку с того внешнего вроде комфорта, когда вши кусают и грязь по всему телу коркой? Телу-то душно, плохо организму, ему чистота нужна.

Прогремели под колесами железяки - вроде похоже на то, что накрыли наши штурмовики автоколонну и потом дорожники сгребли хлам на обочины, а всякое несерьезное убирать не стали, лишь бы камеры не пробило. Да и не убрать сразу все за катящимися катком войсками, проходима дорога - и ладно, вперед надо, вперед! Давить гадов, продыху не давать!

Прижался к обочине - встречная автоколонна впритирочку протиснулась, скорей бы доехать, как неопытный видитель, Волков с трудом успевал видеть одновременно - что впереди и что справа-слева. Получалось только что-то одно ухватить, вертя очумелой головой на одеревеневшей шее.

Ухватил глазом знакомый уже значок - эмаль белая яркая и красный крест со стрелкой - скоро уже медсанбат. Впереди идущие грузовики тоже это почуяли, поддали ходу, пришлось напрячься, уже и так уставшей ногой давить газу. И тощая аптекарша тоже заметила, встрепенулась как-то, сова очкастая. Углядела, надо же! А то не видать было, такое с полкилометра в глаза бросается! Даже и без пенсни!

Узнал наконец местность, точно - прибыли. И еле - еле успел тормознуть, качнув старшего машины чуть не лбом в стекло. Прибывшие до пункта назначения автомобили вставали в рощице, где находились хозслужбы, так обычно делили медсанбат - лечебники в одном месте, а хозяйственники обеспечивающие - по соседству. Вместе вставать отучили авианалеты и артобстрелы уже давно.

- Приехали, тащ лейтнант - еле проговорил пересохшим ртом и неуклюже стал вылезать из тесной кабинки, тем более, что и руки и ноги были чуточку не свои после рейса.

- Вижу, не слепая - сварливо буркнула старшая сова, разбираясь с системой открывания деревянно-брезентовой дверки. И чего обиделась? Довез ее целой, даже лбом со стеклом не поцеловалась, а вроде как недовольна. Женщины, одно слово! Все им не так. Сам-то Волков был бы только рад, если бы его так возили, словно барина какого. Подошел к ребятам, ставшим кучкой и закурившим, благо тут же задымили и старшие машин.

- Гляди-ка, а наши еще машины получили - сказал один.

- Это, наверное, разведчики подкатили - согласился другой.

Стараясь не высыпать махорку с клока газеты, Волков кинул взгляд туда, где базировались медики. Увидел серые тентованные грузовики. Заляпанные изрядно грязью, но ясно любому - немецкие. Вздрогнул, сунул в кисет недоделанную самокрутку, крутанулся - свой автомат оставил в кабине, в зажимах.

- Ты чего? - удивился сосед.

- Не нравится мне это. И тут в расположении нас никто не встретил и там наших не видать. Неладно. Товарищ старший лейтенант, разрешите глянуть?

Командир автовзвода сначала попытался ухмыльнуться, потом как-то поусох.

- Давайте, Волков, возьмите людей и проверьте что там.

Потом, все-таки ухмыльнулся. дескать, раз старшина Волков такой пугливый, то пущай и бегает. Ну, не ново. Инициатива в армии наказуема, давно известно.

- Ты, ты и ты - взять оружие и за мной - буркнул старшина. Все это ему уже как-то сильно не нравилось.

Ноги после поездки не вполне были послушны, потому двигались этакой нелепой трусцой, но довольно быстро, стараясь прикрывать друг друга и не облегчать работу тому, кто, возможно, уже взял на прицел. Одна радость - темнеет уже. Добежали до ближайшей палатки, встали за ней, словно она была каменным домом. У немецких машин - ни души. Старшина дернул углом рта - не защита брезент ни разу, а поди объясни - сразу как-то спокойнее стало, когда с открытой местности ушли. Сосед мотнул головой - кивком показал на своих, что курили в рощице у пригнанных грузовиков. Сейчас там никого не было видно - тоже встревожились, видно, попрятались. Дошло, значит.

Прислушался, глянул на соседа - тот выразительно пожал плечами. Был танкистом, но после контузии с ушами у него беда, только ор слышит, зато механик отличный и вояка умелый - с самого начала воюет, руки золотые и голова светлая. Странно, по звукам - вроде все в полном порядке, обычные голоса слышны и генератор тарахтит.

Показал ребятам глазами - что выдвигается и шагнул за угол. И чуть не воткнулся на полном ходу в Кутина, который явно шел их встречать.

- Вы чего? - удивился бывший наводчик, немного испуганно уставившийся на автомат в руках земляка. Старшина поспешил ствол отвести, чертыхнувшись про себя - мог и пальнуть, на взводе были - и он и автомат.

- Да вот - машины эти увидели. Трофеи подогнали? - снимая с боевого взвода и вешая оружие на плечо, ответил старшина.

- Ага. Немцы прикатили - спокойно и безмятежно заявил Кутин.

- Это как так?

- Своим ходом. Мы как раз в госпиталь последних раненых отправили, только дух перевели, смотрим - опять едут, новых везут. Часовой на въезде был из новичков, шляпа с перьями, прозевал. Въезжает десяток грузовиков и с ходу из них начинают раненых выгружать. Ну, все, капут, всю ночь корячиться. Только собрались идти - глядь что-то не то. Немцы это. И грузовики и раненые и водилы и санитары - все немецкое.

А это хреново, так как получается кроме раненых самое малое два десятка вооруженных мужиков. Резню могут устроить запросто. Немцы меж тем выгружают и в ус не дуют - таблички-то свои, палатки, людишки в белом - ну, здорово все, не ошиблись. Наши стоят столбами, тут и фрицы замедлились.

- Гоголь, короче говоря. Ревизор, последняя сцена -усмехнулся Волков, вспомнив виденную в Доме культуры постановку.

- Ну да, точно. Сейчас аплодистменты начнутся. Тут на белобрысую докторишку и снизошел святой дух. Напряглася и почти по немецки: " Варум стоп арбайт? Арбайт вайтер, алле пациентен траген цум хирургише блок. Шнелль! " - немножко бравируя тем, что вот - точно все воспроизвел, понимает тоже как говорить с врагом, не балбес какой, важно сказал Кутин.

- Так, хорошо по-командному получилось? - опять улыбнулся старшина. Беда прокатила стороной, стало дышать легче, словно нес тяжелый мешок весь день - и вот сбросил ношу с плеч.

- Ага, как у кадрового какого. Немцы таскать. Наши встрепенулись. А то я уже готов был пальбу начать и не я один - даже маленькая Маша уже с автоматом была.

- А потом? - спросил подошедший шофер. Бывший танкист тоже подтянулся, старательно смотрел за разговором, стараясь понять, что говорят. Когда он видел разговор, то почти как слышал - навострился уже по губам понимать, пень глухой.

- Дальше почти рождественская история: фрицы " ваффен хинлеген", наши корячатся теперь с их ранеными. Оказывают помощь в полном объеме. А докторишку водой в штабной палатке отпаивают - после ее геройства откат пошел, так то при фрицах - хоть памятник лепи, а потом все же бабья натура сказалась, слабый пол, что б там ни говорили - опять же чуточку свысока заметил наводчик. Волков не стал ничего возражать, хотя отлично помнил, каким жалким был сам Кутин после своего геройства.

Послал шофера с докладом командиру автовзвода. Сам пошел искать начштаба. Как и ожидал - нашелся капитан там, где были пленные немцы. Вместе с несколькими вооруженными легкоранеными контролировал работу фрицев - те привычно таскали носилки со своими камарадами. Дико было видеть совсем рядом чужую форму и как-то непроизвольно руки тянулись к тяжелому ППШ на спине.

Фрицы, как ни странно, вполне освоились, работали, словно в своем госпитале - сноровисто, старательно и спокойно. Словно они и не пленные, а работники, наравне с Волковым. Равноправные, сотрудники, одним словом.

Капитан распорядился совсем странно - приготовить на кухне, что попроще и фрицев накормить через час. Из излишков. На вопросительный взгляд - пояснил, что сытого на бой меньше тянет, фрицев здоровых многовато для госпиталя, оружие они сдали, вплоть до пистолетов, но чем черт не шутит. Охранять все равно до утра придется, раньше ничерта с ними не сделать.

Старшина только козырнул. Он только движением плеч выразил аккуратно, что его эта ситуация поразила, и такого гуманизьма никак не ожидал на четвертом - то году войны. Не принято было так, особенно у немцев. Да и наши тоже хороши были, благо было за что.

Ночью лишний раз в этом убедился, когда сидел в парном карауле с тем самым глухим танкистом. Время было самое собачье - предрассветный морок, когда часовой должен быть особо внимателен. Поэтому Волков не стал кому другому поручать неприятный участок - площадку, где вповалку дрыхли немецкие санитары и водилы, которым выдали старую дырявую палатку в виде постельных принадлежностей - получился этакий здоровенный спальный мешок, в котором, в общем, достаточно тепло, если кучей спать. Кроме выражения заботы о пленных, что многими непонимающими было понято неправильно, имелись и более весомые причины - гансов перед сном обыскали, изъяв у них всякие ножи и маленький пистолетик " Шмайссер", за который хозяин тут же получил в морду. Причем дважды - свои ему тоже добавили, потому как всерьез опасались, что из-за него, дурака, и они пострадают.

Потому с голыми руками выскочить из здоровенного мешка было бы непросто, а выцветшая палатка отлично виделась на земле, даже ночью, и сама показывала - все ли в ней спокойно. Немцы вели себя смирно, только храпели многоголосо. Но все равно - их держали на прицеле и старшина сердился, что они, сволочи кормленые, дрыхнут без задних ног, а тут сиди, охраняй их, засранцев. Хорошо, раненые все были тяжелые и удрать у них бы не получилось, с ними проще. Откуда вся эта сволочь взялась, Волков не знал, но успел услышать, что раненые все как на подбор - сложные, да еще и не свежие - пара суток уже прошла явно. Уже когда выгружали - пяток оказались мертвыми. И все - первичные, то есть видать, что у фрицев с медициной опять швах полный.

Напарник - танкист был зол, сидел рядом и бубнил сердито. Ему, наверное, казалось, что шепчет про себя, но ворчание было вполне различимо старшиной. Недоволен был глухой, что не постреляли этих гансов.

По уму надо было бы его заткнуть, но с другой стороны караул никак секретом не получался - генератор за спиной все тарахтел, хирурги возились с последними из этой кучи рубленого мяса. Да и храпящие немцы шумели вполне достойно. Сзади, из палаток - тоже храп был слышен. В общем - никакой секретности, потому приходилось бдить. Капитан прошел с проверкой, тоже не спит. А с утра еще полуторку свою надо обслужить. Машина была не просто старая, а еще и как положено с залатанной крышей кабины спереди справа - потому что именно там автомат возили, в самодельных петлях из тряпок или зажимах из проволоки, а он, сука, иногда на ухабах стрелял в потолок - так он ППШ устроен. Затвор свободный, тяжелый, спуск мягкий, а трясет машину лихо.

Этот сосед обещал помочь, потому и сердиться на него не стоило. Советские авто были более требовательны к обслуживанию в смысле - чаще надо было обслуживать. Вот иностранные можно было и " на потом" оставить. Но и запороть иностранную, не проведя все же вовремя обслуживание или накосячив - было гораздо проще. Наши жрали любое говно в смысле ГСМ и допускали всяческие вольности, не ломаясь сразу, а " постепенно выходя из строя", да и ремонт был проще и запчасти доступнее. А некоторые вообще шофера делали из подручных материалов, что у тех же немцев было просто недопустимым.

- Не бухти! - внятно и строго сказал Волков своему напарнику.

В серой мгле танкист разглядел сказанное. Помотал головой отрицательно и зло ответил, прошептал по его мнению.

- Стрелять эту сволочь надо! Мы все цацкаемся. И зря!

- Начальству виднее - мудро ответил старшина, старательно шевеля губами, артикулируя для понятности каждый звук. И совсем не мудро спросил:

- Сам-то стрелял?

Глухой усмехнулся неприятно - половиной рта.

- Стрелял. Даже в самом начале. Десять дней всего воевали. Комбат приказал - и мы их положили из пулеметов. Сотни две их было.

- Так то в бою - остудил его Волков.

- Они сдались. Не в бою. После. Приказали отходить, а конвоировать некем - с каким-то странным чувством, отрывисто заявил сосед.

- Вона как! - удивился старшина. То, что в самом начале войны было взято в плен две сотни немцев - уже было странно. То, что их там же расстреляли - тоже. Такое было в РККА не принято. Не приветствовалось и не поощрялось.

- А если б и был конвой - все равно бы постреляли. Было за что, заслужили. Да и в окружении мы были, как я теперь понимаю - непоследовательно окончил свою фразу бывший танкист.

- Чем заслужили? - заинтересовался Волков. Не без задней мысли подумал - когда напарник ругался, то шума от него было больше, а когда рассказывал - то наоборот. И его буркотание немецких храп перекрывал. Опять же раз все равно ворчит - так лучше пусть что полезное скажет, опытный человек, а брани-то наслышаться всегда успеешь.

- Конец июня. Жарища, прямо с самого утра. Немец прет по всем дорогам, как оглашенный. Мы огрызаемся. Когда атакуем, а все больше - засадами. Крови им много пустили. Но они тогда еще наглые были, бесшабашные. И нам тоже дорого вставало.

Меня с утра комбат навестил. Танк не наш, две дыры в борту, пулеметы кто-то свинтил, вместо них - пехотная винтовка на башне в поручни всунута, экипаж сводный, но толковые подобрались, уже по одному разу горели, опытные.

Волков кивнул. Он знал, что у танкистов есть такое - оценивать друг друга даже не по орденам - а по тому, сколько раз кто горел. Ордена - они опыт не показывают, а вот умение выжить в бою дорогого стоит. И в мехкорпусе были такие, что по семь раз горели - как раз командир танкового полка таким был. А глухой сосед - трижды из огня успевал выскочить. Не хрен собачий!

- Экипаж, слушай боевой приказ! - говорит нам комбат. Разложил карту на передней броне танка, продолжил:

- Двигаться вдоль шоссе Александрия - Клевань, - показал на карте маршрут движения, - до железнодорожной станции Клевань. Дороги могут быть заминированы нашими саперами или диверсионными группами противника. Поэтому двигаться на расстоянии 100 - 150 метров от шоссе, вдоль его полотна. Производить тщательный осмотр дорог, пересекающих маршрут движения. В случае обнаружения мин их не расстреливать и не пытаться обезвредить - искать проходы, оставляя метки - вешки для ускорения обратного движения. При обратном движении - снова проверять отсутствие мин на поперечных дорогах между ранее установленными метками.

По имеющимся данным, на станции Клевань находятся наши войска, но обстановка часто меняется. Поэтому подходить к станции осторожно, скрытно. При обнаружении противника на станции или на подходе к ней - в бой вступать только в крайнем случае. По возможности определить род войск, характер и количество техники и живой силы противника, номера и опознавательные знаки на бортах машин и немедленно возвращаться в штаб. В любом случае доложить результаты разведки до 12. 00. В 12. 00 изменяется пропуск и отзыв. Кроме того, в 12. 00 - штаб батальона меняет место своей дислокации. И не теряйте времени зря. Суворов говорил, что одна минута решает исход баталии, один час - исход кампании, один день - судьбу государства - эти слова комбат говорил часто, любимая фраза была. Дал две минуты на изучение маршрута. Мы все постарались запомнить. А дальше: " Все ясно, вопросы есть? "

- " Вопросов нет, разрешите исполнять? - Исполняйте! " - помог глухому старшина, посматривая на пятно палатки.

- Точно так - кивнул задумчиво бывший танкист: " Мы запомнили все поперечные дороги, расположение населенных пунктов по обеим сторонам пути следования, возвышенности, овраги, лесные полосы, перелески... Еще раз повторили задачу, и комбат сообщил нам пропуск и отзыв. Все предельно ясно. Поехали. Времени вроде достаточно: до станции Клевань около 20 километров. Час марша. Столько же - на обратное движение. Для сбора разведданных и доклада - минут 20. Должно хватить. Проскочили до станции спокойно, ни немцев, ни мин и даже их самолеты не беспокоили.

Выехали к станции, встали за сарайчиком, под дерево, все тщательно осмотрели через пушечный прицел - и просто невооруженными глазами. Ни людей, ни составов, паровозов не видать, слева что-то дымит, но так, жидко.

Мотор заглушили. Послушали. Сам знаешь - разведка - она разнообразная. Если собаки лают, стрельба идет, люди орут и скотина мычит - значит противник в населенном пункте. А тут тихо. Для железнодорожной станции - странно. Они шумные, обычно.

Волков согласно кивнул. В сырой весенней утренней мгле показалось, что вроде что-то шевелится за палаткой с немцами, пригляделся - нет, показалось.

- Тут смотрим - пара немецких самолетов, как положено - со стороны солнца выскочили и туда где дымилось - спикировали. Нас не заметили, а там за станцией мелкие бомбы сыпанули, развернулись - и опять туда - из пулеметов добавили. И еще. Из пикирования выйдут, кружок спокойно сделают - и опять туда палят. Раз долбят - значит там наши. Странно, что оттуда даже из винтовок никто не стреляет, не говоря про зенитки - станция же, ПВО положено быть. А тут - только самолетные пушки - пулеметы трещат.

Не видно - что там. Насыпь высокая.

Фрицы отштурмовали, боезапас весь спустили, улетели. Тихо стало. Поехали туда аккуратно. Гляжу - там под насыпью паровоз вверх колесами, вагоны кучей валяются - уже выгорели, но как раз от них дымок. Дальше на рельсах - тоже завал из вагонов, громоздятся кучками, словно спичечные коробки. Но бомбили не их. Ничего не понятно - никого не видно, кого тогда долбили? Опять мотор заглушили. Стали слушать. А оттуда из-за насыпи какой-то шум.

- Какой? - заинтересовался Волков.

- А даже и не объяснишь. Вот было у нас в разведбате два парня из Сибири, да еще якут. Они, бывало, так пели. Горлом этак, знаешь, не как у нас принято. И еще вот как бы туда добавить звук - у нас артисты были с концертом, одна мадама на такой скрипке здоровенной пилила. В пол уперла - и давай смычком наяривать. Вот какой-то такой звук - постарался максимально понятно объяснить ситуацию танкист. Волков кивнул. Пение такое он не слыхал, но что такое здоровенная скрипка, которую на руках не удержать - в кино видал. В фильме " Веселые ребята" как раз из такой музыкант словно из лука дудками стрелял. Кивнул, дескать - понял. Глухой продолжил задумчиво;

- Совершенно непонятная обстановка. Пылища с той стороны после бомбежки и звук этот. Словно отовсюду. А время поджимает. Завели - поехали, я танкошлем на палке поднял из люка - чтоб торчал. Завлекуха - если враг увидит - обязательно бахнет, цель приятная. Но - никто не стреляет. Добрались до насыпи. Шум сильнее. Хочешь - не хочешь, а надо лезть. Вылез из люка, встал на башне. Такое, знаешь, ощущение, словно голый на площади стоишь. Жарища, а по спине холодный пот. Чертова насыпь все равно выше - ничего не видно по-прежнему. И звук этот. Ниоткуда - а отовсюду. И вот еще запахи тут добавились. И странный набор очень. Понятно - взрывчатка горелая, пыль, гарь, падалью смердит, кровью свежей, рвотой, говном и еще чем-то странным. И мухи откуда-то тучей налетели. Отдал приказание экипажу:

- Иду в разведку. Оставляю за себя красноармейца Балакирева. Сержант Чуков остается на месте, ведет наблюдение за обстановкой, готовит машину к обратному движению. В случае обнаружения противника - сигнализирует выстрелом из пистолета. Балакирев берет взятую нами на танк трехлинейку и прикрывает меня огнем в случае возможного нападения противника. Все ясно, вопросы есть? Ну, нет вопросов. Залез на насыпь, до рельсов. Покашлял, посвистел. Выставил шлем. Никакой реакции. Рядом кто-то зашуршал - Балакирев приполз. Я ему - приказано же прикрывать меня! А он глазами хлопает - ты ж меня свистом позвал! Ну, ладно. Вместе посвистели - покашляли. Опять ничего. Тогда поднялись во весь рост - и обомлели. У меня ноги ватными стали... Дышать нечем, глаза из орбит полезли, башка заболела. Чуть не кинулся обратно к танку... И чтоб долой отсюда из этой жути! Переглянулись с Балакиревым, он как мел белый, тоже глаза выпучил, рот раскрыл и видно - вот - вот блевать будет. А знаю, что храбрый парень, на арапа не возьмешь. Если бы не он - я бы удрал. Честно скажу. А тут...

- Понятно, при подчиненном - лопни, а держи фасон - кивнул понимающе Волков. Сам по себе знал, каково оно - держать фасон перед подчиненными. Доводилось. Не раз.

- Вот, ты понимаешь! Нельзя убежать... Потом что доложишь? Что убежал? В общем и не убежать и идти - ноги не идут, хоть руками их передвигай. Сколько мы в очумении простояли - не знаю. Дух перевел, боец так и не сблевал, удержался. Переглянулись и пошли с насыпи вниз. А там - ад кромешный. Всю волю в кулак собрал, а все равно - шатало. В страшном сне не увидишь, а тут наяву. Сейчас передергивает, словно током. Там в зеленой полосе отчуждения наших раненых собирали. Много. Сотни.

В тенек от деревьев. Был, наверное сначала. А теперь деревья все повалило, расщепило, раскидало. И сколько глаз видит - наши. Тяжелораненые бойцы, сержанты, политработники, командиры - на носилках, на земле, на траве, изодранные, окровавленные, засыпанные землей и пылью, разорванные взрывами, простреленные, искуроченные, лежат вплотную плечом к плечу, слоем, лужи крови - в землю уже не впитывается. Сотни уже мертвых, и сотни - еще живые. И мухи тучами, слепни всякие, сволочь воздушная. И те кто живы - стонут, ругаются, просят помочь, молятся и проклинают - тут-то отчетливо слышно, не сливается, как с той стороны насыпи было. Спросить надо кого - гляжу между лежащих рядами раненых, не обращая на нас внимания, люди ходят. Раз со шприцами в руках и сумками с красными крестами, значит, медицинские работники, дело свое делают, хотя как-то странно на первый взгляд. Две женщины, а вдали - мужчина, наверное, врач. Я к ближайшей из них: два кубика на петлицах - военфельдшер. Представился, как положено, рассказал о своей задаче. Попросил рассказать, что случилось. Она сквозь меня смотрит, но отвечает. Видно, что смертельно устала и не спала суток несколько. Красивая девушка - обалдеть, только словно умерла уже. И кожа какая-то серая, неживая и взгляд пустой. И смотреть на нее - страх берет, и слушать - мороз по коже. Но ответила четко, внятно.

- На подходе к станции Клевань в позапрошлую ночь фашистские самолеты разбомбили санитарный эшелон с тяжело ранеными бойцами. Силами уцелевшей после бомбардировки части медицинского и обслуживающего персонала произведена эвакуация раненых в прирельсовую посадку. Сюда же доставляли раненых для эвакуации из частей. Вчера на рассвете к месту катастрофы подошел еще один эшелон с ранеными. Так как дальнейшее продвижение по железной дороге оказалось невозможным, было принято решение перенести в посадку раненых и из второго эшелона. Несмотря на четко видимые огромные полотнища с красными крестами, разложенные по обеим сторонам посадки, бомбардировки и обстрелы из пушек и пулеметов продолжаются регулярно через каждые два часа. Днем и ночью. Можно проверять часы. Погиб почти весь персонал - санитары, фельдшеры, медицинские сестры, врачи, повара. Полностью сгорели медикаменты и продовольствие. Раненые не получают пищу более суток. Воды нет. Некому оказывать им элементарную помощь. И нечем.

Я гляжу - а шприц у нее пустой в руке. И сумка санитарская тощая - тоже висит плоским мешком, только и медицины в ней - красный крест на боку. Спросил об этом - сам тут же пожалел. Девушка тем же спокойным, мертвым тоном мне говорит:

- Это психотерапия: даже простое прикосновение иглой к телу вызывает у больных чувство облегчения: " нас не забыли". Только и остается ходить успокаивать. Два часа. Потом снова прилетают.

Глухой помолчал. Потом нехотя признался:

- У меня даже сейчас ком в горле, как вспомню. А тогда - сам не знаю, как удержался, глаза на мокром месте. Каждые два часа. По расписанию. Как на полигоне. По лежачим безоружным раненым. Которые ползти даже не могут. И по медикам, которые раненых бросить не могут. Каждые два часа. Я тогда, как смог, эту фельдшерицу постарался обнадежить, ободрить, что доложу, мол, помощь пришлют. И - бегом к танку. Сил больше не было там находиться. И тут гляжу - Мишка Глазов лежит, друг моего детства. Его в пехоту призвали в Луцк, как и я - демобилизоваться был должен этим летом. И на меня смотрит, глаза у него голубые - голубые. У меня сердце оборвалось - у него рук нет по локти и вместо ног какое-то красное тряпье лохмотьями. Сосед его еще страшнее - лицо сорвало осколками, Ни глаз, ни носа, ни рта, полголовы, считай, осталось только - затылок да спереди месиво запекшееся и с грязной коркой, но шевелится еще, затылком по земле возит. А Миша - смотрит и что-то шепчет. И глаза. Большущие, голубые и такие чистые посреди всей этой жуткой грязищи. Я на колени упал, платком пыль, землю с лица ему смахнул, мух разогнал - гляжу, нет, не Миша, хоть похож очень. А он шепчет все что-то. А - не слышно. Я - ухом к губам, тогда - то я слышал хорошо. А он меня просит: " Братишка, пристрели!.. "

⇐ Предыдущая 25 26 27 28 293031 32 33 34 Следующая ⇒