Якуб Колас 11 страница

Сквозь шум бушующего огня, треск и грохот падавших балок и стен доносились суматошные крики. Все сливалось в какую-то жуткую симфонию разрушения. Цимох, как чародей, стоял на дереве в сладостном опьянении торжествующего победителя.

Вдруг он чутким ухом уловил конский топот. Взглянул Цимох в ту сторону и при свете пожара увидел, что к поместью пана Длугошица мчатся конные легионеры. Достигнув леса, они веером рассыпались по опушке леса и обочинам дороги. Группа всадников, человек в двенадцать, ехала отдельно. Это были преимущественно офицеры. Они направлялись к тому месту, где находился Цимох Будзик.

«Легионеры, наверное, оцепят лес, чтобы выловить поджигателей, — подумал Цимох. — А что, если послать им отсюда хороший гостинец? »

Не долго думая, Цимох достал из-за пояса гранату и принял удобную для броска позу. Держась одной рукой за сук, размахнулся Цимох, бросил гранату в самую гущу приближавшихся всадников и, укрывшись за широкими плечами богатыря-дуба, стал с замиранием сердца ждать.

— Раз… два… три… — считал Цимох и вдруг вздрогнул. Раздался взрыв. Задрожал и дуб-исполин. Свистя, разлетелись осколки гранаты. Рванулись испуганные кони, натыкаясь друг на друга. Один зашатался и бессильно грохнулся на землю вместе с всадником. Как ошалелые помчались кони: одни — без всадников, другие — волоча их за собой на стременах. Теперь только опомнился Цимох и понял всю безрассудность своего поступка. А может быть, это поможет ему спастись? Он соскользнул на землю, стрелой метнулся в лес и побежал в чащу, цепляясь винтовкой за сучья и ветви.

Василь Бусыга и его друзья, не успевшие еще как следует погоревать над постигшей их бедой и принять меры к розыску уведенной скотины, тоже глядели на далекое пламя пожара. В зловещем зареве им чудились предостережение и приговор.

Эта грозная ночь навела панический ужас на помещиков и встревожила штабы легионеров. Она показала, что партизанская война ведется упорно, организованно и беспощадно. Были усилены местные гарнизоны. С партизанами приходилось считаться, и очень серьезно.

Война продолжалась. Бои шли на линии Речица — Мозырь. Части Красной Армии в районе Полесья перешли в контрнаступление против легионеров. В этой операции принимал участие и батальон Шалехина. Дед Талаш раньше поддерживал связь с этим батальоном. Но в последнее время связь порвалась, так как партизаны оказались в глубоком тылу, и сейчас вели боевые действия самостоятельно, по указанию подпольных большевистских организаций. Теперь отряд деда насчитывал уже около двухсот бойцов, вооруженных винтовками, кроме того, у них было несколько пулеметов. На правом фланге активно действовала партизанская группа Марки Балука, насчитывавшая добрую сотню бойцов.

Полесская, или Мозырская, группа Красной Армии, как она называлась официально, выбрала для контрудара участок на линии Кривцы — Высокое, куда были подтянуты войска и артиллерия. В двадцатых числах апреля гулко загрохотали красные батареи, метко сосредоточив огонь на позициях легионеров.

Несколько часов не утихала орудийная канонада, и гул ее далеко разносился по лесам и болотам Полесья, неся радостную весть о начавшемся наступлении Красной Армии, После короткой, но интенсивной артиллерийской подготовки неудержимым потоком ринулись в атаку пехотные части. Завязался упорный встречный бой. Легионеры тщетно пытались отбить атаку и удержать свои позиции. Боевые цепи шли волнами одна за другой, но их косил орудийный и пулеметный огонь. Силы противника иссякали, упорство его было сломлено.

Легионеры дрогнули и начали откатываться, бросая оружие, оставляя убитых и раненых, десятками сдаваясь в плен. Красноармейцы гнали их к Припяти, не давая им передышки. Ближайшая задача контрманевра ударной группы Красной Армии заключалась в том, чтобы коротким ударом отбросить легионеров за Припять, на их плечах форсировать ее, закрепив за собой переправу и плацдарм на западном берегу реки для развертывания дальнейшего наступления. Разгромленные и смятые части легионеров уже не помышляли о том, чтобы остановить наступающие красные полки, — они думали только о том, как бы вырваться из все теснее сжимавших их клещей и отойти за Припять.

Весть об успёшном наступлении Красной Армии донеслась и к партизанам. Командиры партизанских отрядов тотчас же обсудила вопрос о помощи Красной Армии и полном разгроме отступавших в беспорядке легионеров. Дед Талаш со своим отрядом форсированным маршем двинулся к Припяти, чтобы занять переправу и помешать легионерам укрепиться на правом берегу реки. Балуку было поручено устроить засады на коммуникациях легионеров и всеми мерами задерживать их резервы из тыла, чтобы не дать им пробиться на выручку разбитым частям.

К вечеру отряд деда Талаша был уже в районе Высокой Рудни, где предполагалась переправа легионеров через Припять, и обосновался на высоком правом берегу. Эта позиция преграждала легионерам путь отступления по единственно проходимой в этом районе дороге Ставок — Карначи. Авангард их уже вышел На правый берег, километра за полтора от того места, где расположились партизаны.

Переправлялись легионеры и на понтонах и по мосту. С противоположного берега их обстреливали наши батареи. Снаряды ложились вдоль всей переправы, вздымая высокие фонтаны воды и наводя еще большую панику на отступавших. Легионеры густыми колоннами толкались на мосту и на понтонах, нажимая друг на друга и срываясь в глубоководную реку. Переправив несколько орудий, они спешно устанавливали их на высоком берегу, недалеко от того места, где залегли партизаны. Подпустив их на близкую дистанцию, — дед Талаш подал команду:

— Лупи их, хлопцы!

Грянул дружный залп, застрекотали пулеметы. Легионеры не ждали противника на этом берегу и не могли понять, откуда он взялся. Они пустились наутек, бросая оружие и прижимаясь к земле. Партизаны вмиг очутились около орудий, захватили их вместе с зарядными ящиками и с упряжкой. Нашлись среди партизан и старые служивые — артиллеристы. Повернули дула в сторону легионеров и начали по ним бить прямой наводкой. Легионеры в панике, беспорядочной толпой, не слушая приказаний командиров, побежали в лес. Там они были окончательно рассеяны.

Неожиданный контрудар Красной Армии, нанесенный с такой сокрушительной силой, громовым раскатом потряс тылы и командование легионеров. На фронт подоспели резервы, и горячие, упорные бои завязались в лесах, пересеченных болотами, и на улицах сел.

В ходе боев попал в тяжелое положение батальон Шалехина, которому пришлось отбиваться от превосходящих сил противника на узком дефиле между озерами и заболоченными берегами Припяти. Измотанный в беспрерывных боях, длившихся несколько дней, не имея ни продовольствия, ни боеприпасов, батальон стойко держался, отражая атаки штыками.

Была глубокая ночь. Сквозь ветви деревьев скупо пробивался тусклый свет луны. Утомленные бойцы, окопавшись на мысу, с тревогой ждали наступления дня. Некоторые из них спали, скрючившись около древесных стволов. Под раскидистым дубом приютилось командование батальона: Шалехин, три ротных командира и начальник пулеметной команды. Смертельно уставшие, они сидели молча, только изредка перебрасываясь короткими фразами.

— Справа — плохо! — сказал начальник пулеметной команды.

— Ты бы сказал что-нибудь новое, — хмуро отозвался один из ротных командиров.

— По-моему, надо сделать попытку пробиться, — вставил другой.

— Если бы наши кулаки могли заменить оружие, мы бы, пожалуй, пробились, — сказал командир второй роты.

— Да и куда пробиваться? — спросил пулеметчик.

— Так что же, по-твоему? Сдаваться? — сердито осадил его Шалехин.

Он проворчал какое-то ругательство.

Командир первой роты некстати затянул старую песню:

Бывали дни веселые,

Гулял я, молодец…

— И догулялся, — иронически заметил пулеметчик.

Шалехин напряженно думал, но не мог найти выхода. В таком отчаянном положении командир батальона еще не бывал. А ведь он отвечает за всех бойцов, за их жизнь, за честь полка.

— Хоть бы закурить, — послышался чей-то голос.

— Дожили казаки, что ни хлеба, ни табаки…

Наступила гнетущая тишина. Утомленный Шалехин не спал. Не спали и командиры. Тоскливые мысли тревожили сердца, но никто о них не говорил — это не к лицу воину. И все же где-то в глубине души таилась надежда на благополучный исход.

Шалехин вдруг насторожился: кто-то идет, или это только галлюцинация слуха? Он положил руку на кобуру, прислушался. Донеслись чьи-то осторожные шаги. Поднял голову и командир первой роты, высокий, худой, с глубоко запавшими глазами. Он вглядывался в ночную темень, которая казалась еще более густой от низко нависших ветвей. Приземистая фигура выплывала из темноты.

— Товарищ Шалехин! — послышался тихий оклик.

Комбат встал.

— Кто меня зовет?

— Я, Талаш! — откликнулся пришедший.

Шалехин бросился к деду.

— Батька, это вы!

И крепко пожал ему руку.

Поговорив наедине с дедом Талашом, Шалехин обратился к командирам:

— Приготовьте людей, сейчас выступаем.

— Куда?

— Тсс! — таинственно сказал дед. — Пойдем на Припять! Мой флот и матросы ожидают вас, товарищи.

Еще минута — и батальон был готов к походу. Бесшумно вышли по тропе к Припяти. Множество лодок упиралось в берег острыми носами. Сначала погрузили на лодки пулеметы. Уселись бойцы. Суровые и молчаливые перевозчики с винтовками и гранатами тихо оттолкнули лодки. Некоторое время лодки плыли вдоль берега, пробираясь среди высоких зарослей камыша, потом пересекли Припять и благополучно пристали к противоположному берегу.

Обновилась, ожила земля.

Многоголосый, бурный поток жизни мчался по ней, бурлил на полях и в лесах, наполнял несмолкаемым звоном прозрачный весенний воздух. Леса нарядились в яркие зеленые одежды и вели мудрую беседу — перекликались деревья и листья, былинки и травы, птицы и букашки, и все эти голоса сливались в могучую симфонию возрождающейся жизни.

Невысокий, худощавый человек прислушивался к многоголосому звону, пению, музыке, сопровождавшим его всюду, где только ступала его нога. Вся эта симфония, если внимательно вслушаться в нее и ближе присмотреться к бурлящему жизненному потоку, была лишь отголоском затаенной, а иногда и явной жестокой борьбы за существование. Неутомимый путник, сеятель бури и борьбы был уверен в этом — перед его глазами раскрылись правда жизни и ее движущие силы. Вот почему он так смело колесил по дорогам оккупированного Полесья и возбуждал ненависть к врагам среди угнетенных и обездоленных тружеников. Он крепко верил в свое правое дело. И уже видел богатые всходы — от этого радостно становилось на его душе.

Жизнь товарища Невидного была полна опасностей и тревог. Каждый день, каждый час поджидали его неожиданности. И много было таких минут, когда его свобода и жизнь висели на волоске. Он мог бы рассказать немало любопытных историй о своих странствиях и нелегальной работе в подполье. Легионеры и шпионы расставляли всюду сети, чтобы поймать его. Но его охраняли те многочисленные друзья из народа, за счастье которых он боролся. Они его любили, верили, как своему человеку. Они предупреждали его о грозящих опасностях, прятали от вражьих глаз, от добровольных сыщиков, как Василь Бусыга, которым несло гибель правдивое слово Невидного. Он знал, чего ему ждать, если панской агентуре удастся захватить его. Но это не пугало Невидного — он верил в свое дело, его окрыляли идеи партии большевиков, светлая правда новой жизни. Эта вера придавала ему силы, смысл его работе, связанной с мытарствами, лишениями, опасностями. Новее это заставляло его быть зорким и бдительным. Хотелось увидеть будущий богатый урожай — ведь и его рукой посеяно немало семян любви к народу и ненависти к врагу. Хорошо жить и бороться за новый строй жизни и верить в победу. Невидный вспоминал митинг на опушке леса, встречу с дедом Талашом. Перед его глазами вставали колоритные фигуры партизан. Разве эти люди, отдавшие все свои силы борьбе за правое дело, — не залог успеха великой партии коммунистов? Все это радостно волновало Невидного. Потом он стал думать о поджогах панских имений. В конечном счете и это ведет к росту партизанского движения. Против этого бурного движения не устоят захватчики, народ и Красная Армия сметут их с лица земли, как мусор.

Он шел по тропинке, а вокруг шумел на все лады разноголосый поток жизни, кажущийся гармоническим, но, если внимательно прислушаться, содержащий ноты напряженной и неукротимой борьбы.

Лесная дорога спустилась в лощину, потом снова поднялась в гору. Невидный продолжал путь. Перед ним открылась широкая поляна, за ней хутор или средней руки поместье. Невидный хотел свернуть с дороги, чтобы не быть замеченным. Но вдруг навстречу ему выступили трое мужчин. По одежде их можно было принять за местных жителей. Невидный, однако, встревожился: в выражении лиц неизвестных, глядевших на него слишком уж внимательно, он заметил что-то подозрительное. Но сворачивать в лес теперь было уже поздно. Невидный шел навстречу незнакомцам, стараясь ничем не выдать своей тревоги.

— Паничок, нет ли у вас огня? — с вкрадчивой почтительностью спросил его один, с рябым лицом, держа в руках скрученную из газетной бумаги козью ножку. Все остановились, причем двое других оказались по обе стороны от Невидного.

«Шпики», — мелькнуло у него.

— Огонь должен быть, — с невозмутимым спокойствием ответил он и стал шарить в карманах, задержав правую руку на рукоятке браунинга.

Стоявшие по бокам многозначительно переглянулись.

— Бери его!

И сразу набросились на Невидного. В мгновение ока Невидный выхватил браунинг и выстрелил, не целясь, в стоявшего слева. Тот упал на землю. Но это было только хитростью: пуля пролетела мимо, чуть поцарапав кожу на боку. Другой шпик в то же мгновение схватил Невидного за руки ниже локтей и крепко сжал их. Рябой бросился бежать. Упавший быстро вскочил, схватил руку Невидного, в которой был браунинг, и так стиснул ее, что пальцы разжались и браунинг упал. Тогда началась отчаянная, неравная борьба.

Невидный вырывался изо всех сил, стараясь высвободить руки. Но сыщики держали его крепко, пытаясь повалить на землю.

— А, проклятый большевик! Ничего тебе не поможет! — хрипел один.

Другой рванул Невидного за ногу, и тот упал. Тогда вернулся рябой. Из лесу показались еще двое, в форме легионеров. Невидного топтали ногами и били, но с таким расчетом, чтобы он остался живым. Избитый и окровавленный, Невидный лежал неподвижно. Его обыскали, надели наручники. Из усадьбы подъехала подвода. Невидного бросили в нее и повезли.

Немного спустя он очнулся, но оставался недвижимым, чтобы сидевшие рядом сыщики ничего не заметили. Видно, они мало заботились о своей жертве. Превозмогая саднящую боль во всем теле, Невидный припоминал, какие документы попали в руки охранников. Ни одной бумаги, которая могла бы стать уликой против Товарищей, Невидный никогда с собой не носил. На этот раз у него было несколько брошюр, описывавших бесчинства оккупантов, и воззвания к бедноте с призывом вступать в партизанские отряды и организовывать революционные комитеты. Таким образом, ни одного документа, который мог бы расшифровать подпольную организацию, в руках врагов не было. Это несколько успокоило Невидного. Его мучила жажда. Агенты пробовали заговаривать с ним, но он не отвечал на их вопросы и даже не глядел на них.

Полиция распорядилась доставить Невидного в глубокий тыл. Несколько дней его перевозили из одной тюрьмы в другую под усиленным конвоем.

Наконец его посадили в старую каменную темницу. В тюремной конторе его сдали по документам, в которых он был охарактеризован как преступник, замышлявший свержение власти оккупантов, организатор нападений и возмутитель народных масс. Невидного снова обыскали, потом тюремная стража повела его в одиночную камеру, которая помещалась в нижнем этаже угловой тюремной башни. Сотни арестованных за участие в революционном движении наполняли тюрьму. Их бледные, изможденные лица виднелись за железными решетками во всех этажах тюремного здания.

— Откуда, товарищ?

— За что?

— С Полесья, — откликнулся Невидный.

— Не разговаривать! — крикнул стражник и больно толкнул его в спину, а часовые во дворе тюрьмы, угрожая винтовками заключенным, обливали их площадной руганью и приказывали отойти от окон.

С ржавым скрипом распахнулись железные тюремные ворота. Темными подземными коридорами, где мелькали огни фонариков, а по бокам размещались клетушки-камеры карцера, повели Невидного в угловую башню. Миновали коридор и повернули в узкий проход, похожий больше на щель, прошли еще через какие-то двери, и Невидный очутился в круглой маленькой камере. Там было пусто, холодно, сыро. На цементном полу стоял деревянный топчан, а под самым потолком было небольшое углубление, закрытое железной решеткой. Сквозь него в камеру пробивались скудные лучи света. Тюремщики ушли. Загремел ключ в замке, дверь захлопнулась, и Невидный остался один. Он сел на топчан, оглянулся… Теперь идти некуда!.. Конец!

Невидный не тешил себя иллюзиями. Тоска охватила его. Один, совсем один. Жуткая тишина, и в этой тишине плыли далекие, глухие звуки и терялись тут… Там, на Гомельщине, осталась старуха мать. Никогда в жизни он не чувствовал такой острой жалости к ней, как сейчас. Она так берегла его. Два сына ее погибли на войне. Две взрослые дочери умерли. Теперь наступила его очередь, а мать останется одна-одинешенька. Она не видела радости в жизни и не знает, что ее единственный сын и надежда сидит в этом гробу… Считанные дни, а может быть, и часы отделяют его от смерти.

Он опустил голову. Сердце сжалось от боли, и поток мрачных мыслей захлестнул его… Прочь, прочь, слабость и малодушие! Он порывисто встал с топчана. Лицо его сделалось суровым и упрямым. Невидный твердо зашагал по камере. Раз, два, три… Раз, два, три… Камера была тесная — три шага в длину. Движение немного успокоило его нервы. Он думал о том, что происходит там, на Полесье, и как отразится на работе его отсутствие. Конечно, работа не остановится. Его место займут сотни, тысячи новых борцов, рожденных в буре войны и революции.

Долго ходил он взад и вперед, погруженный в глубокие думы. Утомленный всем пережитым за последние дни, он присел на топчан и уснул тяжелым сном человека, измученного физически и морально.

Скрип ключа в замке разбудил Невидного. Жуткая действительность снова предстала перед ним во всем своем неприглядном виде. В камеру вошли три тюремщика.

— А ну, поднимайся! — крикнул один, грубо толкнув Невидного.

Его повели на допрос.

Невидный с любопытством смотрел на следователей. Физиономии их были неприятны. Их было двое. Один приготовился записывать. Невидный поглядел на него и подумал: «Много ты не напишешь».

— Фамилия, имя и отчество, чем занимаетесь? — был первый вопрос.

— Революционер.

— Невидный — ваш псевдоним?

— Так меня называют.

— А фамилия?

— Вам она ни к чему.

— О том, что нам нужно, судить не вам.

— Почему же?

— Что можно пану, того нельзя Ивану, — ответил следователь.

— Поистине демократическая поговорка, — усмехнувшись, сказал Невидный.

Следователь заметно терял спокойствие.

— У нас в руках большой обвинительный материал против вас, подтвержденный документами, — начал он сердито, — ваши преступления нам достоверно известны, и отказываться бессмысленно. Нам известно все про вашу подрывную работу против власти. Эту работу вы вели в полосе, объявленной на военном положении. Тяжесть вашей вины может быть уменьшена, если вы назовете ваших сообщников.

— Вы хотите это знать? — подчеркнув слово «это», спросил Невидный.

— Да.

— Сообщников у меня много. Если бы я назвал вам тех, которых знаю лично, это была бы только миллионная часть их. Мои сообщники — весь народ наш, восставший против извечного гнета. Мои сообщники — миллионы трудящихся Польши…

— Здесь не митинг, — прервал Невидного следователь. — Нас интересуют имена тех сообщников, которых вы знаете лично по вашей преступной деятельности.

— Их я вам не назову.

У следователя сверкнули глаза:

— У нас кроме слов имеются и другие способы заставить говорить.

— Слыхал я о них.

Тогда следователь сказал:

— Подумайте. Даю вам десять минут на размышление.

Невидного вывели в коридор.

Через десять минут его снова привели. На повторный вопрос следователя Невидный спокойно ответил:

— Испытайте свои другие способы. Больше я вам ничего не скажу.

И Невидный сдержал свое слово.

От побоев и пыток он так обессилел, что с трудом реагировал на окружающее.

Через три дня на рассвете заключенные услышали шум, доносившийся из угловой башни.

Десятки бледных лиц приникли к железным решеткам, глядя на худенького, невысокого человека, шедшего под усиленным конвоем в свой последний путь.

Заметив людей у тюремных решеток, он нашел в себе еще силы крикнуть им:

— Прощайте, товарищи, да здравствует советская власть!

Когда части Красной Армии приближались к селам Примаки и Вепры, Василь Бусыга и его друзья переживали тревожные дни. Неустойчивость фронта, принимавшие широкий размах боевые действия партизанских отрядов, их бурный рост — все это заставляло Василя и его единомышленников озабоченно почесывать затылки и задумываться над тем, что несет им прислужничество панам. А что, если паны прогорят? Приятели переживали дни тревог и колебаний. Настроение у них подымалось, когда легионеры где-нибудь одерживали верх, и снова падало, когда приходили вести об успехах партизан и Красной Армии. Они все повеселели, когда Василь принес им весть о том, что против партизанского отряда деда Талаша высылают целый батальон с паном Крулевским во главе. Пан хорошо знал все окрестные леса, а его поместье тоже сгорело в ту страшную ночь. Он-то уж постарается отомстить своим обидчикам.

Весть о карательном батальоне пана Крулевского быстро донеслась в лес, где расположились партизаны деда Талаша. Они получали точную и своевременную информацию обо всем, что происходило в стане врага. Каждый налет легионеров, каждая экзекуция, грабительские поборы, а также перегруппировка частей — все становилось известным партизанам, и они часто появлялись там, где враги их меньше всего ждали.

В глухом лесу, окруженном непроходимыми болотами, происходило совещание партизанских командиров. Выступал дед Талаш.

— Товарищи! Беда надвигается. Посылают на нас целый батальон карателей, а командиром там поставили пана Крулевского, которого вы знаете. Приказали ему: что хочешь делай, только партизанское войско побей всех до одного. А ихнего атамана, старого Талаша, и других возьми живьем. Вот с чем идет на нас пан Крулевский. У его отца я пас скотину, а сын хочет, чтобы я на старости кормил вшей в остроге, а потом они уже избавятся от меня и других наших командиров.

— Собака! — послышался чей-то сердитый возглас.

— Так как же быть, товарищи? Примем бой? — спросил дед Талаш, который хотел узнать настроение своих бойцов.

— Перебить их, как бешеных собак!

— А пана Крулевского повесить на осине! — загудели партизаны.

— Значит; будем драться с ними?

— Будем драться до конца!

— Ладно, ладно, сынки! Спасибо вам, товарищи! У нас уже есть кой-какие мысли о том, как с ними воевать. Но здесь не место о них говорить — и деревья могут иметь уши.

— Мы верим тебе, батька.

Дед Талаш снял шапку.

— Так послужим родине, соколы! Зорко глядите, чутко слушайте и исполняйте все, что прикажут вам командиры.

— Все будем делать, что прикажете! — дружно откликнулись партизаны.

Скрытно, под покровом ночи, выступил в поход паи Крулевский во главе своего батальона, которому были приданы четыре легких орудия и пулеметы. Он уже заранее чувствовал себя прославленным воякой. Гнедой конь гарцевал под ним, подняв упругую шею. Пану Крулевскому казалось, что на него сейчас глядит весь мир, и не было предела его гордости.

Невдалеке от Вепров батальон остановился. В нем насчитывалось около шестисот легионеров. Пан Крулевский собрал офицеров и подробно изложил им свой план, наметил позицию, дал каждому подразделению боевое задание, указал пункт, до которого должен двигаться батальон, рассредоточившись поротно, дал также подробные инструкции каждому начальнику, позаботился о связи между подразделениями на марше, — одним словом, ничего не упустил из виду.

Отдавая эти распоряжения, пан Крулевский постепенно пришел к убеждению, что он не только отличный командир батальона, но сумел бы командовать и дивизией и, быть может, даже лучше, чем батальоном: в дивизии он мог бы ярче проявить свои военные таланты.

Батальон уже развернулся для боевых действий, хотя еще не обнаружил противника. Задача, поставленная паном Крулевским, заключалась в следующем: окружить пущу, примыкающую к Припяти, в которой скрывались партизаны, и не дать никому уйти оттуда. Обойдя ночью Примаки и Вепры, батальон скрылся в лесу, выставив караулы и дозоры, и в боевом порядке расположился на ночь.

Савка Мильгун тоже узнал о сборах карательного батальона. Страх попасться в лапы панов вынудил его снова уйти в лес. Он наспех собрался, положил в берестяной баульчик хлеба и после полуночи тронулся в путь. На опушке леса его окликнул часовой и приказал остановиться. «Нашли дурака, так я и остановлюсь», — подумал Савка и со всех ног бросился в лесную чащу, так что ветер свистел в его ушах. Легионер выстрелил. Савка подскочил от страха, но тут же сказал: «Черта с два попадешь в меня! » На рассвете он уже был далеко от Примаков и отдыхал в дупле старого дуба. У Савки не было определенного плана действий. Намерения его возникали в связи с теми или иными событиями. Так и сейчас: он не пошел бы в лес, если бы не узнал о карательном батальоне. Савка ножом прорезал щель в коре дуба и через нее наблюдал жизнь леса из своего дупла.

Первый день боевых действий батальона пана Крулевского не принес никаких результатов. Разведка, высланная в лес, не вернулась. Заблудилась ли она в лесных дебрях, или наткнулась на партизанскую засаду, а может быть, просто дезертировала — осталось невыясненным. Пан Крулевский продвинулся глубже в лес и занял новые позиции. Штаб батальона разместился в центре. Одной группе было приказано прочесать часть пущи, прилегающей к Припяти. Пан Крулевский рассчитывал, что этот рейд испугает партизан и они перейдут в другую часть пущи по дороге, перехваченной его легионерами. И тут он им устроит баню. Такой маневр был более пригоден для охоты на зайцев, по части которой пан Крулевский был мастак, чем для борьбы с партизанами.

И другой день не принес пану Крулевскому желанной встречи с партизанами, но в этот день произошло событие, на которое пан Крулевский возлагал большие надежды: разведка задержала одного чудаковатого человека, не то нищего, не то придурковатого бродягу. Сидел он у дороги под деревом и дрожал от страха. Одетый в лохмотья, с несколькими котомками на спине и длинной ореховой палкой, он напоминал лесного гнома, и особенно забавной казалась его свалявшаяся козлиная бородка.

— Ты кто такой? — спросил его легионер.

— Никто. Человек.

— Откуда идешь?

— Из Петрикова.

— Куда идешь?

— Никуда.

— А отчего ты дрожишь?

— Напугали меня.

— Кто же тебя пугал?

— Не знаю: может, люди, а может, черти.

Его повели к пану Крулевскому.

— Откуда ты? — спросил пан Крулевский.

— Из лесу, откуда же еще? — спокойно ответил старик и несколько раз плюнул. Он опустил голову и, казалось, о чем-то задумался.

— А ты же сказал, что идешь из Петрикова.

— Ну, из Петрикова.

— А теперь говоришь, что из леса.

— Ну, из леса.

— А кто испугал тебя?

— Напугали, ой, напугали! — сказал дед и снова плюнул.

— Ну, кто?

— Черти, из болота вылезли… А болото там большое. Люди там не ходят. Ступишь туда ногой — так уже не выберешься.

— Расскажи нам подробно. Мы никогда не видели чертей.

— Брось, пан, про них спрашивать: потом будут сниться, поганые.

Но старика уговорили рассказать о том, как он видел чертей.

— Иду я, мои милые паночки, — начал он, — и глядь, выходит один, да такой страшный, черный! А на груди у него накрест целые мониста патронов навешаны. С виду будто бы человек, но откуда же там человеку взяться. Такая нежить, глухомань. Из-за леса неба не видать, а дальше топь, да такая, что в ней только чертям и жить. Страх меня взял. Стою, гляжу. А они как выпрыгнут из болота да загогочут, увидя меня, аж мороз по коже пошел. Бросился я бежать. А они за мной. «Стой! » — кричат. Догнали меня, окружили. А у меня от страха — туман в глазах. «Кто ты такой? Куда идешь? Кто тебя послал сюда? » И все добиваются, зачем я в ихнее пекло попал. Потом отпустили меня. «Иди, говорят, но смотри, никому не рассказывай, что ты видел тут: расскажешь — в болоте утопим». И только как пустили меня, вспомнил тогда, что я крещеный. Стал я креститься и молитву шептать, чтобы они сгинули…

— Врешь, подлец! — крикнул пан Крулевский и схватил старика за бороду. Борода осталась в его руке.

— Ну, что ты теперь скажешь? — спросил пан Крулевский, ткнув в нос деда фальшивой бородой. — Ты шпионить пришел? Признавайся!

— Панок, признаюсь, — сказал старик, упав на колени, — меня послали в разведку. Вот я себе и думаю: дай пойду, но обратно не вернусь, убегу домой. Разве ж мы, простые мужики, можем воевать с таким войском, как у пана? Когда же услышали, что против нас идет сам полковник пан Крулевский, на нас такой страх напал, что начало наше войско разбегаться. А остальные попрятались в таких трущобах, что их там не найти.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 9 101112 Следующая ⇒