Якуб Колас 5 страница

Часа два все шли вместе. Потом партизаны направились по намеченному маршруту.

Куприянчик повел взвод к Глухому Острову.

Этот остров представлял собой возвышенность, густо заросшую лесом, среди непроходимого болота. Добраться летом к Глухому Острову мог только тот, кто отлично знал извилистые тропинки между трясиной и кочкарником, заросшим ольшаником, лозняком, низкорослым березняком и другими кустами. По этим тропинкам можно было идти только гуськом от одной кочки к другой, местами пробираясь по бревенчатой кладке. Предательская трясина угрожала поглотить каждого, кто оступится или сделает неосторожный шаг. Зимой Глухой Остров был более доступным, хотя кое-где под снегом таились не менее опасные, чем летом, места. Сюда редко кто заглядывал — разве только самые заядлые охотники.

На прощание Букрей пожелал удачи разведчикам и еще раз напомнил об инструкциях.

Осторожно пробирались Нупрей и дед Талаш сквозь лесную чащу и по безлюдным полянам среди болот. Выходили порой и на дорогу, приглядывались, прислушивались… Встретить бы хоть одного живого человека, получить от него какие-нибудь сведения о легионерах. Их бдительность еще возросла, когда они подошли к Цернищам, первому селению, лежавшему на пути. Оно вызывало в памяти деда вереницу образов и картин, о которых рассказывал ему Мартын Рыль. Отсюда родом был и Марка Балук.

На опушке леса дед Талаш и Нупрей остановились. Здесь проходила дорога к селу, и уже видны были хаты. Они стали совещаться, как бы лучше разузнать, что происходит в селе и стоят ли там легионеры.

На дороге показалась женщина. Она направлялась в село. Дед Талаш передал Нупрею винтовку и волчью шкуру и не спеша вышел на дорогу. Молодая женщина глядела на деда серыми грустными глазами из-под тонких черных бровей. На ее голове красовалась белая косынка с вышитыми краями. Подойдя, она приветливо поздоровалась с дедом. Ответив на приветствие, дед спросил:

— Скажи, сердечная, ты из этого села?.

— Ага, — коротко ответила молодица.

— Хочу я спросить тебя, милая: не здесь ли живет Марка Балук?

Женщина смутилась, в глазах ее мелькнул страх, тонкие брови дрогнули. Она подозрительно взглянула на деда.

— А вы его откуда знаете?

— Человек, который был с ним вместе арестован, просил узнать о нем.

Женщина еще больше встревожилась. Дед Талаш внимательно следил за каждой переменой в выражении ее лица.

— Был он здесь, а теперь нет.

— Ты его жена?

Женщина пришла в еще большее замешательство.

— А вы кто будете?

— Да такой же, можно сказать, как твой Марка.

— А вы откуда знаете, что он мой? Может, и не мой?

— По глазам вижу.

Женщина уклончиво сказала:

— А что вам, старому, до моих глаз?

Дед Талаш улыбнулся.

— Мне твои глаза не нужны, сердечная, мне правда от тебя нужна.

— Нет теперь правды, — сурово проговорила женщина.

— Как нет? Можешь, например, сказать правду: стоят у вас в селе легионеры?

— А где их теперь нет? — с возмущением сказала женщина. — Повсюду их нагнали.

— Много их здесь?

— В каждой хате по два, а то и по три… А у меня уже и хаты нет… Все забрали. Скот из хлева увели…

Разговорилась молодица. Призналась, что по совету людей ходила к уездному комиссару пану Крулевскому искать правду. Много всего узнал дед Талаш из разговора с ней. Доведался, что в местечке, где была резиденция пана Крулевского, легионеров еще больше, чем в Цернищах, и у них там машины такие стоят, что ездят и стреляют.

Нельзя сказать, чтобы эти известия обрадовали деда Талаша. Он знал, что освобождение Панаса потребует много времени, что это дело не такое простое, особенно после разоружения конвоя и захвата легионеров в Виркутье. Сильно обеспокоили деда и стреляющие машины. Но он не пал духом. Надо проверить слова молодицы и как следует разведать положение в местечке, а также посоветоваться с Букреем. Была еще надежда на Мартына Рыля и на его людей, которых он обещал привести. Словом, терять надежду не приходится.

Молодице он сказал на прощание:

— Как увидишь своего Марку, так скажи ему, пусть не шатается один, а идет к нам, да людей с собой приведет.

Дед Талаш сказал ей также, как найти Мартына Рыля.

Ему очень хотелось залучить к себе такого храброго человека, как Марка Балук.

Вернувшись к Нупрею, дед Талаш изложил ему свои соображения. Нупрей был с ним вполне согласен. Верить можно только своим собственным глазам. Они снова углубились в лес и стали пробираться к местечку. С тех пор как туда увели Панаса, это местечко особенно влекло к себе деда, хотя одновременно и пугало его.

Одна как будто незначительная вещь привлекла их внимание. Они увидели в лесу следы человеческих ног. Промежутки между следами свидетельствовали о том, что человек, оставивший эти следы на снегу, быстро бежал. Особенно заставили их задуматься красные пятна, местами проступавшие на следах. Не было сомнения в том, что это была кровь. Деда Талаша и его спутника это очень взволновало. Чтобы успокоить деда, Нупрей высказал догадку, что охотник здесь гнался за подстреленной дичью.

— А где же след этой дичи? — спросил дед Талаш. — Нет, дружок, дело здесь хуже: это кровь убегавшего. Давай пойдем по следу.

Хотя они удалялись от местечка, идя по следу, но беспокойство их не покидало. Деда Талаша охватила неясная тревога. Так они шли с полчаса. Следы показывали, что бежавший менял темп своего движения, — промежутки стали неравномерными. Видно, человек выбивался из сил, не мог больше бежать, шел замедленным шагом, чтобы немного передохнуть. Наконец следы привели их к густой ели, под которой почти не было снега.

Дед Талаш и Нупрей осмотрели место, где отдыхал неизвестный. Видно, он разгребал снег. Около выступавшего елового корня была ямка — человек лежа опирался на локоть. На том месте, где были его ноги, тоже осталось кровавое пятно. Это свидетельствовало о том, что неизвестный ранен в ноги. Следы были совсем свежие.

Они двинулись дальше по следу. Правая нога неизвестного ступала твердо, след же от левой ноги был мельче — раненый сильно хромал. Видно, ему все труднее становилось идти — следы вскоре свернули в гущу молодого ельника. Туда же направились — дед Талаш и Нупрей, продираясь сквозь густые сплетения лапчатых ветвей.

— Стой, кто-то лежит! — тревожно произнес дед Талаш и остановился.

Они увидели неподвижно лежавшего человека. Неизвестный весь скрючился, уткнувшись головой с низко надвинутой шапкой в старенький тулуп. Лица его не было видно. Вдруг дед Талаш задрожал. Его широко раскрытые глаза словно застыли от ужаса. Он порывисто шагнул к лежащему.

— Панас! — вырвался отчаянный крик из груди деда, и он бросился к сыну. Панас не шевельнулся.

— Сынок, сынок мой! — Упав на колени, дед Талаш заломил руки и горестно причитал. — Не дождался ты своего часа, сынок!..

Нупрей пощупал рукой тело Панаса.

— Он жив. Только в обмороке…

Нупрей засуетился, принялся разводить костер, а дед, казалось, ничего не видел и не слышал. Он только тормошил сына, будил его, звал, но тот не обнаруживал никаких признаков жизни. Заломил дед руки и с безмерной тоской глядел на Панаса. Когда пламя разгорелось, Нупрей наломал еловых веток, разложил их у костра и застлал волчьей шкурой.

— Перенесем его сюда.

— Спаси, спаси его, Нупрей!

Панаса уложили на волчью шкуру. Нупрей снял свой тулуп, накрыл им Панаса и принялся разувать его левую окровавленную ногу. Она была прострелена выше колена, но кость, по-видимому, не была раздроблена. Панас ослабел от большой потери крови и был в обморочном состоянии от голода, холода и страха. Нупрей расстегнул ему воротник куртки и стал растирать его тело. Панас еле заметно пошевелился и слабо застонал.

— Будет жить! — повеселевшим голосом сказал Нупрей.

Радость охватила деда Талаша.

— Помоги ему, Нупрей! — прошептал взволнованно дед и вытер мокрые от слез глаза.

Согрелся Панас у костра под тулупом Нупрея и пришел в себя. В его глазах прежде всего отразились страх и недоумение, но вскоре появилось выражение робкой радости, он узнал наклонившихся над ним отца и Нупрея.

— Ну, вот и ожил парень! — нарушил тишину Нупрей.

— Болит нога?

— Пустяки, — ответил Панас, — вот сейчас встану и пойду.

Он попытался улыбнуться и пошевелил раненой ногой. Но чувство боли спугнуло улыбку. Нога распухла. Идти Панас не мог.

— Эх, сынок, сынок! — взволнованно говорил Талаш, — и повоевать ты нам не дал за себя. А мы уже готовились. Ну, слава богу, что все так обошлось и ты жив, немного похромаешь — и пройдет.

— Ничего, до свадьбы заживет, — весело добавил Нупрей.

Рану промыли, тщательно осмотрели и завязали, как могли. Нупрей вычистил снегом заскорузлые от крови штаны Панаса и высушил их у костра. Словом, Нупрей обнаружил немалые способности врача и санитара. И сознание ответственности за свою работу было ему приятно. Дед Талаш накормил Панаса ломтем хлеба и салом, поджаренным тут же на прутике над огнем. Подкрепившись, Панас почувствовал себя значительно лучше. Но идти ему еще нельзя было: снова могло начаться кровотечение.

Нупрей и дед Талаш приняли это во внимание.

— Мы его понесем, — предложил Нупрей.

— Разве только по очереди.

— Зачем? Носилки смастерим.

Нупрей раньше служил в армии и знал, как переносят раненых. Он взял у деда топор, срубил две сухие жерди, обтесал их. Привязал к жердям волчью шкуру. Получились хорошие и удобные носилки.

Деда Талаша и Нупрея удивил рассказ Панаса о том, как помог ему выбраться из тюрьмы часовой, стоявший там на посту. Кто он такой, этот добрый человек, Панас не знал. Часовой разговорился с ним, расспросил, кто он, за что его арестовали. Панас видел, что часовой ему сочувствует. И вот, когда он в третий раз после этого разговора стоял на посту, Панас попросил его вывести на двор, а часовой шепнул ему, озираясь: «Подожги немножко, я потом тебя выпущу». Через несколько минут он выпустил Панаса и сказал ему шепотом: «Иди, парень, и не возвращайся, да смотри, чтобы не поймали, а если поймают, скажи, что ты сам сбежал. Я немного погодя подниму тревогу, а ты за это время постарайся скрыться так, чтобы тебя не нашли».

Панас видел, что часовой не шутит. Было это перед рассветом. Час спустя, когда Панас уже выбрался из местечка и подходил к опушке леса, его окликнул дозорный. Зная, что остановка не обещает ему ничего хорошего, Панас пустился бежать во все лопатки. Дозорный выстрелил несколько раз, пока Панас не достиг лесной опушки. Боль в ноге он почувствовал позже, когда уже углубился в лесную чащу.

Рассказ произвел большое впечатление на деда Талаша и Нупрея. Они подумали, что не все легионеры разбойники и грабители, иногда среди них попадаются и добрые люди. Но все же одной доброты еще мало, чтобы полностью объяснить поведение часового по отношению к Панасу.

— Видно, разные водятся люди и среди легионеров, — сказал Нупрей.

— Да, — задумчиво откликнулся дед, — может, и среди них встречаются такие, что не любят панов и воюют против своей воли. Пан — всегда пан, а у нашего брата — бедняка, горемыки — другой интерес в жизни, кто бы он ни был, хоть поляк, хоть француз.

Вспомнился деду Невидный. То, что при разговоре с ним было еще неясно, теперь становилось понятнее.

У деда Талаша и Нупрея были теперь все основания прекратить разведку в местечко. Пришлось ограничиться теми сведениями, которые сообщила им жена Балука, и отправиться в обратный путь на Глухой Остров. Другого выхода не было: не оставлять же Панаса в лесу на произвол судьбы или у чужих людей, где его могли легко обнаружить. Освобождение Панаса и счастливая встреча с ним разрешали первую задачу, которую поставил перед собой дед Талаш. Если случай в Виркутье нарушил принятый маршрут, то освобождение Панаса меняло весь план задуманной операции. Теперь все дальнейшее будет зависеть от решения, которое примет Букрей. Обдумав все это, дед Талаш пришел к заключению, что и у него и у Букрея теперь руки развязаны и им предоставлена полная свобода в выборе дальнейшего пути.

Мерно и плавно покачивались самодельные носилки. Две пары крепких рук несли Панаса сквозь лесные дебри по глухим тропам. Панасу было спокойно и мягко на слегка колыхавшейся волчьей шкуре. Он дремал или мечтал с полузакрытыми глазами. Эта необычная обстановка и то, что его несли, точно раненного в бою, создавало какое-то особое настроение. Панас ощущал тупую боль в ноге, но не жаловался. Он думал о том, куда его несут и что он там увидит. Перед его глазами вставали фигуры грозных воинов, красноармейцев и партизан, вырисовывались необычайные картины, которых он никогда не видел в действительности. Он думал и о родном доме, о матери, Максиме, о своих приятелях. Какие любопытные истории он расскажет им при встрече!

Сквозь сплетение ветвей просвечивало серое, задернутое облаками небо. Сон и явь сливались в одно могучее ощущение молодости, с ее радостями, тревогами, житейским многообразием.

Проснулся он уже на Глухом Острове. Рядом пылал костер. Чья-то заботливая рука укрыла его теплой шубой. Вокруг костра стояли и сидели люди в военном обмундировании. Среди них выделялись фигуры крестьян с винтовками. На коротком обрубке сидел широкоплечий, плотный человек со светлыми жесткими усами, с резко выраженными чертами лица. Его спокойные глаза скользили по страничкам записной книжки. Рядом с ним стояли два партизана с винтовками и один невооруженный с топором за поясом.

Последний что-то рассказывал. Широкоплечий внимательно слушал, потом записал что-то в свою книжку.

— Ну, как себя чувствуешь? — К Панасу подошел Нупрей, добродушно улыбаясь и показывая ряд белых, ровных зубов.

— Хорошо, — ответил Панас и пошевелил раненой ногой, — я помаленьку, может, и сам пойду.

— Ну, вот видишь.

Потом Нупрей добавил, смеясь:

— Это тебе волчья шкура помогла.

Их окружили красноармейцы и партизаны. Всем интересно побеседовать с Панасом о том, что он видел и слышал в тюрьме. Посыпались вопросы. Панас еле успевал отвечать.

В этой необычной обстановке, среди стольких незнакомых людей, Панас чувствовал себя неуверенно. Он искал глазами отца, но деда Талаша не было видно. Наконец к Панасу подошел широкоплечий. Он уже закончил беседу и спрятал в карман записную книжку.

— Как поживаешь, молодец? — спросил он.

— Спасибо, хорошо.

Панас старался скрыть свою робость.

— Молодчина! — похвалил его широкоплечий партизан (это был Букрей). — Ты должен быть хорошим солдатом. Воевать хочешь?

— Хочу бить врагов! — ответил Панас.

— Правильно!

Букрей стал расспрашивать Панаса о легионерах и их порядках.

Панасу не трудно было отвечать на вопросы грозного на вид Букрея, который держал себя просто, умел кстати вставить шутливое слово и приободрить парня.

— Ну, отдыхай, дружок, и поправляйся: крепкие люди долго не хворают, — сказал он на прощание.

Потом Панасу дали поесть и оставили его в покое. За ним по-прежнему ухаживал Нупрей, который стал чем-то вроде санитара в отряде.

Деда Талаша все не было.

Сегодня вечером он должен быть у Долгого Брода, как условился с Мартыном Рылем. Теперь дед Талаш вольный казак, С его плеч свалилась тяжелая ноша: он нашел сына и оставил его под защитой надежных людей.

С ведома Букрея собирается дед в Долгий Брод. Люди ему не были нужны, и он думал отправиться туда без провожатых. Но Куприянчик и Аскерич, его верные соратники, сами вызвались сопровождать его. Они говорили, что одному не годится ходить в ночную пору. Кроме того, им хотелось повидать Мартына Рыля и его трофейный карабин, хотя об этом они умалчивали.

Ночь уже опустила свою черную завесу на замершие леса и болота, когда дед Талаш и его спутники пришли к Долгому Броду. У деда Талаша раньше мелькнула мысль захватить с собой волчью шкуру: было бы очень кстати подать условленный сигнал именно в волчьей шкуре. Дед Талаш всегда любил пошутить. Но на волчьей шкуре лежал Панас, и тревожить его нельзя было.

— Ну, подождите тут, соколы, а я пойду, кликну своих волков, — сказал дед Талаш.

Удалившись шагов на пятьдесят, он остановился, сдвинул со лба шапку, приставил руки трубой ко рту, откашлялся, пригнулся и завыл, сначала тихо, а потом все громче и громче, подымая выше голову, и закончил жутким воем.

Трудно было поверить, что это не настоящий волк.

— Ну и артист, — сказал Куприянчик.

— Тьфу, просто жутко! — откликнулся Аскерич.

После небольшого промежутка вой, еще более страшный, повторился, а минуты через две раздался в третий раз, да так, что Куприянчик и Аскерич только ахнули.

Как только прекратился вой, невдалеке грянул дружный залп, вначале всполошивший деда Талаша и его товарищей. Мартын Рыль устроил, деду Талашу эффектную встречу. Минуту спустя он вынырнул из сумрака, а за ним шла группа вооруженных людей.

Партизаны-разведчики собрали много важных сведений о расположении противника. Все эти донесения Букрей аккуратно записывал. По ним нетрудно было догадаться, какое направление наметил штаб оккупантов для своего главного удара.

Разведка Букрея многое разузнала и о настроениях крестьян в тех селах, где бесчинствовали легионеры. Яркую картину хозяйничанья захватчиков нарисовал Мартын Рыль и его дружина — шесть человек, добровольно ушедших вместе с ним бить, наглых врагов. Он рассказал о налете на Вепры и о том, как на его глазах убили Кондрата Буса, за которого он уже отомстил — убил одного легионера, а другого ранил. Он рассказал о сожженных домах сельской бедноты, об издевательствах легионеров над стариками, женщинами и детьми, над всеми, кто выступал против панов. Бедноте остается одно: бежать в леса. А что же ей делать? Покориться захватчикам и снова надеть панское ярмо на шею? Нет, лучше с оружием в руках воевать за свои права, за обездоленных. Лучше погибнуть в борьбе за свободу, за новую, светлую жизнь, чем покориться панам.

— Хорошо говоришь, голубь, правильно! — поддержал своего соратника дед Талаш. — Давайте, друзья, крепко держаться друг за друга. Пусть каждый из нас соберет дружину верных и смелых людей. Нещадно будем бить грабителей! Пулями, штыками будем потчевать непрошеных гостей!

После деда выступал пожилой человек с топором за поясом, сутуловатый, с давно не бритым, обветренным лицом. Синие глаза его глубоко запали. По тонким сжатым губам изредка пробегала горькая усмешка. Он испытал в жизни много горя и несправедливости. Это был Цимох Будзик, из села Карначи. Еще при царе его осудили на два года арестантских рот за поджог панской риги. А с паном у него были нелады из-за аренды земли. За мелкие нарушения имущественных прав помещика его не раз судили и штрафовали. Цимох не нашел ничего лучшего, как поджечь ригу. Отбывая заключение, он жалел, что не поджег панский дом. Теперь оккупанты припомнили все его прошлые грехи и не давали ему житья. Цимох все еще придерживался старых методов борьбы, мечтая о поджоге панских имений, и строил планы на этот счет. Встретившись в лесу с партизанами деда Талаша, он заявил о своем желании присоединиться к ним и широко приступить к организации поджогов.

— Говорили, большевики творят неподобающие дела, забирают нажитое добро, — сказал Цимох Будзик, — но мы знаем, что брали большевики. Они забирали добро панов и богатеев. А разве оно добыто трудом панов? Мы его своим горбом добывали. И большевики отдавали его тем, кто больше всех работал, а за душой ничего не имел. А теперь что делается? Пришли паны со своей челядью, начали заводить свои порядки, еще похуже царских. Своих старост на нашу шею посадили. А там, где раньше был один урядник, десять жандармов поставили. Навалилась на мужицкие плечи ненасытная саранча, последний скарб забирают. Поглядите, люди добрые, что в селах творится. Вооруженные шайки легионеров грабят, забирают всю живность. На всех до рогах стоит стон и плач обездоленных крестьян. Свое же добро на своих конях и санях отвозят грабителям крестьяне, а их самих подгоняет панский кнут. Разве это можно терпеть? Нет у них жалости. Так и мы их не пожалеем. Бить, уничтожать, жечь их беспощадно!

Будзик красочно расписывал бесчинства легионеров, их налеты на села, грабежи, насилия. Его слова разжигали в сердцах слушателей ненависть к захватчикам. Поэтому красноармейцы и партизаны с большим удовлетворением выслушали приказ Букрея напасть на легионеров, которые, по данным разведки, собирались ограбить село Ганусы.

Букрей, его командиры отделений, дед Талаш, Мартын Рыль, Куприянчик и Будзик устроили совещание, чтобы тщательно разработать план операции. Приняв во внимание малочисленность отряда и то, что в этом районе много легионеров, решили не ввязываться в открытый бой, а внезапно напасть на легионеров из засады, когда те будут в пути.

— Товарищи! Приготовиться к походу!

Перед рассветом выслали разведку в Ганусы. От Глухого Острова до Гану сов надо было идти километров пять на восток, в сторону расположения передовых частей Красной Армии. Иные полагали, что дед Талаш останется со своим раненым сыном. Но он, против ожидания, поручил уход за Панасом Нупрею и Кондрату Круглому из Высокой Рудни. Панас чувствовал себя хорошо и тоже рвался в поход.

— Отдохни еще, пусть нога заживет, а повоевать еще успеешь.

Нупрей, Кондрат Круглый и Панас направились в Высокую Рудню. В Гударовом логу они должны были подождать возвращения отряда. Дед Талаш теперь считал своим долгом не покидать отряда Букрея и партизан, у него словно не существовало больше никаких личных интересов. Партизанский отряд стал его домом.

— Ну, товарищи, вам надо выбрать командира! — с этими словами обратился Букрей к партизанам.

— Командира, командира! — подхватили партизаны.

— Со своей стороны, товарищи, я посоветовал бы выбрать нашего деда Талаша, — сказал Букрей, — он человек смышленый, опытный, осторожный, а вместе с тем решительный и смелый. Я присмотрелся к нему и скажу: командир он будет отличный.

— Выберите кого-нибудь помоложе и лучше знающего военное дело, — сказал дед Талаш.

— Деда Талаша!

— Пусть нашим командиром будет дед Талаш! — дружно просили партизаны.

Дед Талаш расчувствовался. Снял шапку. Его желтовато-белая, облысевшая голова склонилась.

— Благодарю вас, голуби мои. Еще раз прошу: выберите кого-нибудь более достойного, чем я.

— Талаша! Деда Талаша! — еще громче закричали партизаны.

Дед еще раз снял шапку. Низко поклонился.

— Ну, если такая ваша воля, товарищи, я буду стараться за вас, беречь каждую каплю вашей крови. Будем вместе стоять за правду. Дело наше одно — бить захватчиков. Никакой пощады панам! А слушаться командира — должно стать нашим законом. Я буду прислушиваться к вашему голосу, а вы к моему, иначе порядка не будет.

— Верно, — подтвердили партизаны.

— Дисциплина — главное дело, — сказал также Букрей.

— А помощником позвольте мне назначить Мартына Рыля, — обратился дед к партизанам.

— Давай Мартына!

Вот как дед Талаш стал партизанским командиром. Спозаранку, чуть только занялась заря, весь отряд двинулся в путь. Связь между разведчиками и походной колонной поддерживали партизаны. Первое донесение от разведчиков было получено часа через два. Оно гласило, что в Ганусы прибыли двадцать четыре конных легионера и две пулеметные тачанки. А в отряде Букрея были только винтовки и ручные гранаты.

Тихо, бесшумно двигался отряд Букрея по дороге на Ганусы. Настроение у всех было приподнятое, особенно у партизан, которым предстояло в первый раз встретиться в бою с легионерами.

Напряжение стало еще большим, когда отряд достиг опушки леса, за которым начинались ганусинские поля и село уже маячило своими ветхими, покосившимися лачугами на снежном фоне. У околицы одиноко торчали оголенные кусты, а дальше высилась стена темного леса.

Букрей приказал расставить дозоры для наблюдения за селом. Легионеры, по донесению разведчиков, выставили охранение на восточной окраине села: именно оттуда они ждали возможного нападения. Эти вояки и не предполагали, что опасность может нагрянуть с тыла, с западной окраины, где сейчас сосредоточились красноармейцы и партизаны.

Букрей, дед Талаш и Мартын Рыль внимательно ознакомились с местностью и выбрали удобную исходную позицию на опушке леса, там, где дорога была густо обсажена по обочинам соснами и елями. Болото вдоль дороги тоже заросло лозняком и ольшаником. Для того чтобы еще больше сузить плацдарм и не дать возможности легионерам развернуться для боя, Букрей приказал завалить буреломом дорогу за дамбой, на случай если конница попытается там проскочить.

Красноармейцы и партизаны так искусно замаскировали свою позицию, что их невозможно было заметить с дороги.

Закончив все приготовления, командиры распределили бойцов вдоль дороги, а часть отправили в лес, чтобы перехватить там легионеров, если они прорвутся, и стали подкарауливать неприятеля. Томительно и напряженно тянулось, время. Букрей и дед. Талаш обходили свои участки, проверяя готовность каждого бойца, знание задачи и места в бою. Предупредили еще раз: без условленного сигнала не подавать никаких признаков жизни.

Дед Талаш был заметно взволнован. Его тревожил предстоящий бой, в котором он впервые примет участие. Но он ни единым жестом не обнаруживал своего волнения.

Деду показалось, что участок позиции близ околицы села не обеспечен достаточным количеством бойцов и противник там может прорваться, а боевая задача заключалась в том, чтобы ни один легионер не вышел из кольца окружения. Этот участок укрепили — Букрей согласился с доводами деда.

Часа в два пополудни целый обоз, нагруженный живностью, продуктами и фуражом, тронулся из села. Обоз растянулся больше чем на версту. Впереди ехали шесть конных легионеров. За ними следовали две пулеметные тачанки, с тремя-четырьмя легионерами на каждой. Группа конных, горланивших песню, ехала посредине. Четверо замыкали обозную колонну.

Необычайное зрелище представилось глазам красноармейцев и партизан. Молча, понурившись, сидели крестьяне в санях, лениво понукая коней. Некоторые шли рядом с санями, глядя исподлобья на ненавистных грабителей, которые гарцевали на конях и непрестанно ругали возчиков. Вся эта шумная разноголосица сливалась с голосистой солдатской песней в какой-то диковинный гам.

Голова обоза уже миновала дамбу, по обе стороны которой залегли бойцы деда Талаша и Букрея. Вокруг все было спокойно, ничто не вызывало подозрения у легионеров. Партизаны судорожно сжимали в руках винтовки, с нетерпением ожидая сигнала к бою. И вдруг впереди раздался взрыв, словно ударил гром. Это гранатометчики бросили гранаты в головную шестерку конных легионеров. В ту же минуту в хвосте обоза прогремел ружейный залп. Паника, суматоха, несусветная толчея поднялись в обозе. Всполошившиеся кони рвали постромки, разбегаясь в разные стороны, в кусты, волоча за собой опрокинутые сани. Залп в центре обоза еще увеличил переполох. Тут была самая большая группа легионеров. Один конный, ехавший в хвосте обоза, помчался в лес. Наперерез ему, словно из-под земли, выскочили партизаны во главе с Мартыном Рылем и штыками преградили ему путь. Конь захрапел, поднявшись на дыбы. Но всадник будто врос в седло, Он выхватил клинок из ножен и замахнулся на Мартына. Но Мартын карабином отбил удар. Будзик, оказавшийся рядом, сбросил легионера на землю.

Вся схватка длилась несколько минут. Большая часть легионеров была перебита, часть взяли в плен, а трех, тяжело раненных, отправили в Ганусы. Они расскажут своему начальству о том, что случилось.

О событиях в Вепрах Авгиня узнала в тот же день. Еще раньше до нее дошли слухи, что легионеры арестовали Мартына Рыля. У Авгини защемило сердце, но кому сказать об этом? Она избегала говорить с людьми о Мартыне и только сама с собой вела неслышный разговор о старом дружке, иногда долгий и глубокий, иногда Мимолетный, с легкой грустью о невозвратном прошлом. Выбросить из памяти Мартына или думать о нем равнодушно, как о человеке, ушедшем навсегда в безвозвратное прошлое, Авгиня до сих пор не могла. Слишком глубоко в ее сердце пустила корни первая любовь, чтобы ростки ее не пробивались наружу, как печаль о дорогой утрате, которую уже никогда не вернешь. Только с мужем порой говорила она о Мартыне. И разговоры эти носили различный характер: часто — шутливый, а иногда Василь Бусыга с неприкрытой ревностью упрекал ее в том, что она не забыла Мартына. Поводом для этих упреков бывали случайные встречи Авгини с Мартыном или неосторожно брошенный ею ласковый взгляд на своего прежнего друга. Но об этом, никто не знал. Кроме того, Авгиня умела повернуть дело так, что из этих стычек всегда выходила победительницей. Вероятно, в этих случаях ей приходили на помощь ее кроткие глаза и умение взглянуть ими так, чтобы вмиг рассеять всякое подозрение. А может быть, она в те минуты и была искренней.

В то время, когда Василь Бусыга возвращался домой от пана Крулевского, раздумывая Над тем, сказать жене или умолчать о Мартыне Рыле, Авгиня собиралась сходить к родным в Вепры. Об аресте Мартына она уже слышала, и ей хотелось подробнее узнать, что ему угрожает.

Повод отлучиться в Вепры она нашла быстро: ей нужно было отнести своей матери шерсть, одна управиться с пряжей она не сумеет. В хате остались дети и старый Куприян, отец Василя.

Одно обстоятельство сильно тревожило Авгиню: ходили упорные слухи, что Мартын арестован по доносу Василя Бусыги. Неужто Василь дошел до такой подлой мести? Авгиня и себя почувствовала виноватой. С самого начала их совместной жизни Василь подозревал, что Авгиня обманула его доверие. Весь его гнев и затаенная ненависть сосредоточились на Мартыне. Эту неприязнь разжигали еще постоянные намеки и шутки приятелей насчет отношений Мартына и Авгини. Постоянным напоминанием служила также их старшая дочка Алеся, которую все считали очень похожей на Мартына. Василь возненавидел Алесю, хотя и не показывал виду. Зато Авгиня любила Алесю особенно сильно… Когда между ними возникали стычки, Авгиня демонстративно ласкала Алесю. Обычно она старалась приласкать дочь, когда Василя не было.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒