Якуб Колас 10 страница

— Что же хорошего на свете?

— Да много… Дело наше растет, ширится… А у вас что слышно?

Дед рассказал о последних событиях, о ликвидации банды легионеров, которых привел Савка.

Невидный слушал с напряженным вниманием.

— Да, вы не сидели сложа руки. Про вас слава идет по всему Полесью.

— Шевелимся помаленьку, — сказал дед Талаш, — а сегодня у нас и собрание будет. Думаем вылазку сделать. Хорошо, что вы пришли. Посоветуйте нам, как лучше с панами воевать.

— Буду очень рад поговорить с вами.

— Так давай, Мартын, народ скликать!

Мартын молча поднялся.

Невидный заметил, что у Мартына сбоку висела на привязи большая, самодельная, деревянная труба, тщательно обернутая берестой.

Мартын подошел к опушке леса, поднес к губам трубу, выставил немного вперед левую ногу и затрубил так, как трубят в лесу пастухи. Громкий и необычный звук разнесся по лесу и умолк. Минуту спустя из глубины леса откликнулась другая труба. Дед Талаш, услышав ответный сигнал, кивнул головой. Потом откуда-то издалека послышался еще более приглушенный трубный звук. Дед с видимым удовольствием слушал эту перекличку.

— Кому интересно, что пастухи в лесу трубят? — сказал он.

Не прошло и четверти часа, как из лесу начали выходить небольшие группы людей с карабинами, винтовками, обрезами, берданками и ружьями самых различных образцов. Каждую группу возглавляли люди, уже имевшие опыт в военном деле.

Партизаны были одеты как попало. На головах виднелись старые солдатские шапки, повидавшие на своем веку Карпаты, Польшу и Германию. На некоторых были гимнастерки и кожаное снаряжение. Обуты были кто в сапоги, кто в ботинки с обмотками, а кто и в лапти. Лица у всех были серьезные, суровые, закаленные в боях.

Народ все прибывал, толпа росла, и, когда все оказались в сборе, выступил дед Талаш.

— Товарищи, партизанское войско! Давайте поговорим о деле. Настала пора перейти в наступление. Не по нашей воле скитаемся мы в лесах. Вынудило нас вражье нашествие, Погнали нас паны с нашей кровной земли, разрушили наше хозяйство, разграбили наше добро. А за что? За то, что мы не захотели быть батраками, что осмелились сбросить ярмо, в которое впрягли бедных людей паны и богачи; за то, что мы стояли и стоим за большевиков, сбросили власть богачей и передали ее в руки рабочих и бедных крестьян. Двинули паны на нас легионеров, чтобы отобрать нашу землю, сделать нас батраками, снова заставить работать на панов. Так согласимся ли стать панскими невольниками?

— Долой панов! — дружно закричали партизаны.

— Так чего же нам дожидаться? У нас уже есть сила. Мы тут не дадим житья панам и легионерам, будем нападать на их обозы, приводить в негодность мосты и дороги, жечь их поместья, беспощадно бить тех, кто стоит за панов. Поможем Красной Армии прогнать врагов с нашей земли.

После деда Талаша выступил Невидный.

— Позвольте, товарищи, от имени партии большевиков приветствовать вас, смелых борцов за свободу, выступивших с оружием в руках против наемников капитала.

Товарищи! Наша партия, закаленная в боях за Октябрьскую революцию; сбросила капиталистов в России и взяла в свои руки власть, освободила рабочих и крестьян от гнета капитала и от панского ярма, отдала в руки трудящимся фабрики, заводы, землю, сделала трудящихся хозяевами своей страны, чтобы они могли построить новую, хорошую, справедливую жизнь на социалистических началах. Изгнанные генералы, помещики, фабриканты и всякий сброд при поддержке иностранных капиталистов собрали белогвардейских разбойников и двинулись против советской власти, чтобы вернуть себе власть — власть шомпола и нагайки. Какова эта власть насильников — вы уже испытали на себе. Деникин, Колчак и англичане хотели нас задушить голодом, утопить в крови. Но наша молодая Красная Армия, под руководством партии большевиков, полуголодная и плохо вооруженная, разбила и рассеяла белогвардейцев, выгнала чужеземных захватчиков и теперь добивает Врангеля. Но наши классовые враги и иностранные капиталисты во главе с Англией не успокаиваются. Они натравили на нас панские легионы. Что они несут нам — вы видите. Вы взялись за оружие и стали на правильную дорогу. Другого выхода нет. Товарищи, мы воюем не для того, чтобы захватить чужие земли, мы вынуждены защищать свою родину, свою народную советскую власть, свои интересы. Советская власть принесла нам свободу вместо рабства. Мы не воюем с польским народом, который так же страдает от панов, мы воюем с панскими наемниками и с капиталистами. В наших рядах есть много известных большевиков-поляков, которые вместе с нами сражаются против панов. И среди легионеров тоже есть одураченные или взятые силой. Поэтому надо сражаться не только оружием, но и правдивым словом, вносить смятение в ряды врага, пробуждать классовое сознание у бедняков. Товарищи, мы победим, будущее принадлежит нам. Теперь же надо вам немедленно приступить к организации революционных комитетов — этой походной, боевой, революционной власти.

За победу над панами!

Да здравствует Красная Армия и ее организатор — партия большевиков!

Да здравствует Ленин!

Митинг закончился клятвой бороться до полной победы.

Самыми тяжелыми в жизни Савки Мильгуна были те минуты, когда дед Талаш выносил ему приговор. Если бы его приговорили к смерти — это не так бы поразило его, как обыкновенные слова сурового старика: «Иди прочь, живи! »

Савку так измучили допрос, и поездка в лес, что он впал в отупение, и все последующие события воспринимал как во сне. Но приговор деда потряс его душу до основания. И еще, что врезалось в память Савки, это, как Мартын Рыль, сумрачный и молчаливый, тот самый Мартын, которого Савка собирался предать, подошел к нему и своими руками, точно железными клещами, сломал наручники.

Перед Савкой раскрылась темная бездна. Он жив и свободен, вокруг бескрайний простор земли, которого он раньше словно не замечал, но вместе с тем он чувствовал, что в этом просторе для него нет места… «Иди, иди прочь! » — звучали в его ушах слова деда. Опустошенным и одиноким чувствовал себя Савка.

Не поднимая глаз, с опущенной головой побрел он по лесной тропинке. Партизаны молча проводили его суровыми глазами. И только под конец у Савки невольно вырвались слова:

— Простите меня, виноват я перед вами!

Савка был сильно утомлен и совсем отупел. У него не было определенной цели впереди. Он просто шел куда глаза глядят.

«Иди, иди прочь! » — словно гнали его неустанно звучавшие в ушах слова.

Глухая, темная ночь царила в лесу. Замолкли людские голоса, погасли огни, и Савка очутился в полном одиночестве. Долго блуждал он по лесной чаще. Сухие ветви цеплялись за одежду, били по лицу. Ноги проваливались и вязли в снегу, он натыкался на пни, попадал в ямы. Наконец выбрался на дорогу. Шел, пока не почувствовал, что дальше идти не в силах. Остановился, огляделся по сторонам. Ночь, глушь, темное небо над головой, лес и болото вокруг.

«Иди, иди прочь! »

И он побрел дальше, еле передвигая ноги. Невдалеке от дороги на болоте смутно вырисовывался в сумраке стог сена. Савка свернул с дороги и пошел к стогу. Тут, пожалуй, можно отдохнуть. Он разрыл руками стог и забился в холодное сено. Все же он почувствовал сладость отдыха всеми порами своего истомленного тела. Ему теперь ничего не надо, только бы лежать, лежать без конца и не двигаться. И Савка уснул крепким и тяжелым сном вконец измученного человека.

Спал он долго, без просыпу, словно убитый, и когда очнулся, было уже совсем светло — день, видно, начался давно. Вначале Савка удивился, что лежит в сене, но этот мгновенный провал в памяти быстро сменился нахлынувшими воспоминаниями. Недавние события воскресли перед ним во всей их страшной очевидности. Несколько минут Савка полежал еще в своей норе. Сон подкрепил его, при свете все пережитое не казалось уже таким кошмарным, как ночью, и не так болезненно давило его душу.

Савка напряженно думал. В таком беспросветном положении он еще никогда не бывал. Куда; же ему теперь идти? Где искать пристанища? Вспомнились ему допрос, следователи и страшный Адольф. Шустрый, долговязый и этот палач Адольф в лес не поехали, они живы, и горе будет Савке, если он им попадется в руки.

От этих мыслей Савку начала пробирать дрожь.

И почему он сразу, после свидания с дедом, не признался Цимоху Будзику, какой он партизан? Этого Савка теперь не мог себе простить. Цимоха Будзика он знал давно и сейчас ухватился за него, как хватается за кочку человек, которого засасывает трясина. Лежа в своей норе, Савка словно увидал небольшой просвет во тьме, и в нем снова ожили надежды.

Несколько дней слонялся Савка в окрестностях села Карначи, ища встречи с Цимохом Будзиком. Он терпеливо выжидал на дороге, по которой недавно вел его Цимох к деду Талашу. Иногда расспрашивал кое-кого из карначивцев о Цимохе, но тот в селе не показывался. Наконец однажды, когда еще не совсем рассвело, Савка решился зайти во двор Цимоха.

Хозяина встретил он на дворе у овина.

За эти дни Савка похудел и осунулся.

— Здорово, Цимох! — сказал Савка с виноватой улыбкой на лице, не решаясь взглянуть ему в глаза.

Цимох взглянул на Савку и содрогнулся, словно перед ним стоял не живой человек, а выходец с того света. Минуту он смотрел молча, потом подозрительно оглянулся по сторонам.

«Откуда ты взялся, и какого черта ты приплелся сюда? » — промелькнуло в голове Цимоха, а вслух он сказал:

— Чего тебе нужно?

Голос Цимоха звучал сурово и неприветливо.

— Не сердись, Цимох, я сейчас уйду. Хочу только поговорить с тобой. Я искал тебя все эти дни.

Цимох настороженно взглянул на Савку, ощутив неясную тревогу.

— Да что тебе надо от меня? — все так же холодно спросил Цимох.

— Я не так виноват, как вы думаете.

— Ну, так что с того? Тебя же отпустили…

— Я хочу, чтобы вы знали правду.

Цимоху не все было ясно в этом деле, и поэтому он спросил не так сурово:

— Какую правду?

— Я, Цимох, не буду оправдываться: я взялся за паскудное, мерзкое дело. Меня уговорили Бусыга и его приятели, чтобы я прикинулся партизаном и доносил на вас. Меня к вам направил Максим Талаш. Раньше он ничего про вас не говорил. А потом…

— А потом дед Талаш сказал Максиму, чтобы он тебе указал дорогу к нам, — перебил его Цимох.

— Сам Талаш?

— И еще скажу тебе: раньше, чем ты пришел к нам в лес, мы уже знали все твои секреты и сговор с войтом.

Савка еще больше удивился, а Цимох решил его окончательно запутать.

— Чудак ты, — сказал он, — нам все известно, особенно, что замышляют предатели. И мы знали, что ты приведешь своих панов к нам.

Цимох лукаво ухмыльнулся.

Савка совсем растерялся. Только теперь он сообразил, почему легионеров так дружно встретили в лесу.

— Если вам все известно, — сказал сбитый с толку Савка, — вы должны знать, что я Бусыге вас не выдал и отказался служить ему.

— Но панов ты все-таки привел, — возразил Цимох.

Савка опустил голову.

— Ты не знаешь, Цимох, чего мне это стоило. Я никому по своей воле ни слова не сказал про вас. Но меня мучили, пытали. И только, когда я больше не в силах был вынести, я покорился.

Но и эти слова не тронули Цимоха.

— Значит, ты нетвердый человек, — сказал он.

И против этого довода Савка не мог возразить.

— Когда я возвращался из леса, я хотел вернуться к тебе и признаться во всем.

— Но ты не вернулся.

— У меня смелости не хватило; мой поступок, сам знаю, гадкий… Я не думал, что дело так кончится. Я дрался с ними и войту бок пропорол ножом. Если бы меня тогда не поймали, я пришел бы к вам. Наверняка пришел бы.

— Тогда бы с тобой обошлись по-другому, — сухо сказал Цимох.

Савка надеялся, что его покаяние хоть немного смягчит Цимоха и тот посочувствует ему и поддержит в тяжелую минуту. Но Цимох к нему отнесся сухо, враждебно и не сказал ни одного приветливого слова. Пропасть между ним и партизанами оставалась такой же глубокой.

Они умолкли.

Да и о чем еще говорить?

Савка постоял немного, потом сказал?

— Я пойду.

— Ну, что же… — равнодушно сказал Цимох.

Савка замялся.

— Может, ты мне дашь кусочек хлеба на дорогу? — робко попросил он.

— Можно… Пошли!

Подошли к хате. Цимох вынес кусок хлеба, Савка взял хлеб, поблагодарил.

— Ну, будь здоров.

Савка сделал шаг и остановился.

— Больше я вам ничего худого не сделаю. Мне стыдно вам в глаза смотреть, но я искуплю свою вину перед вами всем, чем смогу. Скажи это деду Талашу и Мартыну Рылю.

Савка расчувствовался. На его глаза набежали слезы, Еще хотел что-то прибавить, но голос его дрогнул. Он тяжко вздохнул.

— Человеком стать хочу, — сказал он немного спустя.

— Ну-ну, — немного мягче сказал Цимох.

В этом «ну-ну» Савка почувствовал нотку жалости, и ему стало легче. Его долговязая, худощавая фигура вскоре скрылась за деревьями и надворными постройками. Цимох молча проводил его глазами.

«Может, и вправду человеком станет», — подумал он.

Долгое время о Савке ничего не было слышно. Ни в Вепрах, ни в Примаках его не видали. О нем ходили противоречивые слухи. Одни говорили, что Савки нет в живых, его убили партизаны. Другие доказывали, что Савку схватили легионеры и задушили его в тюрьме. Третьи придерживались, того взгляда, что Савку сам черт не возьмет, что такие, как он, всегда выкрутятся. Их суждение основывалось на том, что Савка уже не раз пропадал на несколько месяцев. И они не ошиблись.

Как только схлынуло весеннее половодье и земля начала подсыхать, Савка украдкой пробрался в свою хату и даже принес кое-какие подарки жене и детям. Он строго-настрого запретил им хотя бы словом обмолвиться о его существовании, будто его и на свете нет. Дома ему рассказали о войте и его приятелях. Савка никому не показывался на глаза. У него созрел важный план, над осуществлением которого он сейчас ломал голову. Савка не забыл своих слов, сказанных на прощание Цимоху, о том, что хочет стать человеком.

Прежде всего Савка выследил места, где собирались партизаны. Это была часть задуманного им плана. Затем он приступил к осуществлению всей комбинации. Для этого ему пришлось потрудиться большую часть ночи.

Как тень, Савка бесшумно проскользнул во двор Кондрата Бирки. Внимательно прислушался: тишина, село спит глубоким сном. Пес Бирки, с которым Савка загодя свел знакомство, дружелюбно помахивал хвостом, а из конюшни доносилось пофыркивание племенного жеребца, красы, гордости и утехи хозяина. Но ворота конюшни были крепкие и заперты изнутри засовом. Савка пошел на другую сторону конюшни, — там у него уже был на примете камень у основания конюшни. Савка прилег, отгреб от камня землю и с трудом выкатил его из щели, а ямку углубил, расширил и потом пролез в нее. Минуту спустя он уже был в конюшне и гладил жеребца. Потом бесшумно отодвинул засов, открыл ворота, и вывел жеребца во двор, а оттуда задворками и в лес.

Но на этом не закончилась работа Савки. У Василя и у Бруя было по паре хороших волов, откормленных и круторогих. Трудно было сказать, чьи волы лучше, Василя Бусыги или Бруя, тем более что и у самих хозяев не было единодушного мнения на этот счет.

С волами справиться было гораздо легче. Савка начал по порядку. Сначала выгнал волов Бруя. Потом задворками пробрался к Василю Бусыге. Его как раз и дома не было. Еще с вечера он уехал по делам к пану Крулевскому. А дед Куприян лежал на полатях и по-стариковски подводил итоги прожитым годам. Волы Василя Бусыги заупрямились: они не хотели среди ночи покидать стойло. Но их увлек за собой годовалый бычок. Втроем они пошли веселей, а когда присоединились к волам Бруя, то все дружно двинулись вместе с Савкой в путь.

Еще не занялась заря, как волы, бычок и жеребец были отведены далеко. Савка пустил их пастись, жеребца стреножил, а сам углубился в лес. Его сразу же задержал часовой и отвел в партизанский штаб. А Савке этого только и надо было.

Удивились дед Талаш, Будзик и Рыль, завидев Савку.

— С чем же ты пришел? — спросил его дед Талаш.

— Не прогневайтесь, дядька, и вы, братки: я вам привел жеребца Кондрата Бирки, вашего и моего отныне врага, пригнал волов Бусыги и Сымона Бруя. Прошу вас, не думайте обо мне плохо.

Дед Талаш, Мартын Рыль и Цимох Будзик переглянулись. В их глазах блеснули веселые искорки.

— Савка остался Савкой, — говорили они потом, смеясь.

А Савка, возвращаясь из леса, держал голову выше, чувствуя, что он сделал большой шаг вперед на своем новом пути.

Как-то в сумерки Авгиня возвращалась из лесу. На спине у нее был большой мешок скошенной свежей травы. У матери, где жила теперь Авгиня с детьми, была телушка. Для нее и несла Авгиня траву. Шла она в стороне от дороги, чтобы не бросаться в глаза людям, а особенно недавно прибывшим в Вепры легионерам, которых она очень боялась.

С тех пор как Авгиня покинула дом Василя, она еще с ним не встречалась. У матери ей жилось нелегко, но о возвращении к Василю Бусыге она и не помышляла. Да и как ей, с позором выгнанной, идти на поклон, ронять свое достоинство? Если бы она была нужна Василю, он сам бы пришел к ней. Авгиня предполагала, что он придет если не к ней, то к детям, и испытывала досаду оттого, что Василь глаз не показывал и даже шага не сделал к примирению. Разумеется, она ответила бы отказом, наговорила бы ему кучу обидных слов, постаралась бы его оскорбить еще сильнее, чем он ее оскорбил перед разлукой. Украдкой, в отсутствие Василя, она еще раз забегала к деду Куприяну, чтобы разжиться припасами для детей. Разве Василь не должен ей давать на их пропитание? Но Василь строго-настрого приказал отцу ничего ей не давать. Дед Куприян решил, что помирить их трудно, и уже не делал никаких шагов в этом направлении. Кто теперь послушает старого? Дед только неодобрительно качал головой и больше не вмешивался в их дела, но время от времени посылал внукам кое-какую снедь.

Василь, в свою очередь, ждал, что нужда заставит Авгиню пойти к нему на поклон. Заподозрив Авгиню в том, что она предупредила бабку Насту о его тайном уговоре с Савкой Мильгуном, он затаил на жену злобу и только ждал ее прихода — не для того, чтобы снова зажить вместе, а чтобы грозно с ней поговорить и прогнать навсегда. Василь уже подыскивал себе другую жену. Он ведь еще не стар. Стоит только посвататься — любая пойдет за него. Положение его, как сторонника новой власти, укрепилось. А враги его, Талаш и Мартын Рыль, едва ли сюда вернутся, а если и вернутся, то не будут ему страшны…

Красный диск вечернего солнца уже задел верхушки деревьев. Как прощальные улыбки, замелькали по небу огненные блики, а по земле, еще не закрытой лесной тенью, протянулись розовые дорожки, угасающий свет растекался по крышам хат, по верхушкам кудрявых деревьев и замершим в вечерней тишине ветрякам у околицы Вепров. От близкого болота тянуло прохладой и сыростью, а издалека доносился приглушенный гул орудийной канонады. Этот звук наполнял сердце Авгини смутной тревогой, и еще сильнее овладел ею страх перед неизвестным будущим. Но возврата в прошлое для нее не было, и она вынуждена была с замиранием сердца ждать, что принесет ей завтрашний день.

Авгиня остановилась. Сквозь ветви деревьев видны были поля, село отчетливо вырисовывалось в предзакатном освещении. Она уже хотела продолжать путь, как вдруг неясный шорох среди ветвей и легкий хруст валежника заставил ее насторожиться. Авгиня повернула голову и вздрогнула: из лесного сумрака выступил темный силуэт человека. Авгиня хотела убежать — рядом было поле, и там, казалось ей, не так страшно, как в лесу, да и село близко.

— Авгиня! — окликнул ее ласковый, тихий голос, в котором ей почудилось что-то давно знакомое.

Она опустила мешок на землю и глазами, еще не утратившими своей привлекательности, взглянула на приближающегося человека.

— Мартын! — вырвалось у нее.

— Я, я! — тихо откликнулся Мартын и подошел вплотную к Авгине.

Она пугливо оглянулась. Кого она боялась в эту минуту, Авгиня, пожалуй, не могла бы сказать. Может быть, это был подсознательный ерах, внушенный Василем, а может быть, и обычная настороженность. Мартын тоже оглянулся, но по другой причине. Он долго держал в своей ладони огрубевшею от тяжелой работы руку Авгини и смотрел ей в глаза.

— Здравствуй, Авгиня! Давно мы не встречались, но я много думал о тебе…

— Не стою я того, чтобы думать обо мне, — сказала Авгиня.

— А я думал… и впредь буду думать.

Авгиня потупила глаза. Ей приятно было слышать эти слова от Мартына.

— А что же ты думал обо мне — хорошее или плохое?

— Да не знаю, как и сказать. Всякое… Хотелось встретиться с тобой, поговорить, посмотреть на тебя… старое вспоминал…

Последние слова Мартын произнес взволнованно и еще ближе придвинулся к Авгине. Ей стало неловко от этой близости, она немного отступила. А Мартын продолжал:

— Нет-нет и вспомнится, как мы с тобой на лодках гнались. Давно уж это было, а все не забывается! И ты, и утка, которую схватил сом, живут перед глазами, потом вижу тебя одну, а сом превращается в Василя.

— И этот сом, — с горькой усмешкой говорит Авгиня, — выбросил утку.

— Ну, тут, если сказать правду, утка виновата больше, чем сом.

Авгиня опустила голову.

— А охотник, подстреливши утку, не был виновен? — тихо спросила она и, не ожидая ответа, закончила: — Но сейчас не время говорить об этом. Сама виновата: на богатство польстилась. А это богатство не пошло мне впрок. Не в нем счастье: мы с Василем чужие были. Я только об одном жалею: что сама от него не ушла, а дождалась того, что он меня прогнал.

— А кто тебе помешал это сделать?

— Дети… Они-то за что должны страдать?

— Значит, если бы он не выгнал тебя, так ты и сейчас бы там жила?

— Не знаю… наверно, ушла бы. Я думала об этом и только ждала удобного случая: жить мне с ним было не так сладко, как ты думаешь. И ты знаешь почему… Должен знать.

— Нет, я ничего не знаю, — сухо ответил Мартын.

Авгиня молчала. Лицо ее было печально.

— А почему тебе несладко было? И что это я должен знать?

Авгиня укоризненно посмотрела на Мартына.

— Я одна виновата и заслуженно несу кару.

— В чем же?

— В том, что пошла замуж не любя. — Авгиня приумолкла, потом тихо добавила: — Не его, а другого я любила. Ты же это знаешь.

Теперь и Мартын опустил глаза. Потом обрушился на Василя:

— Панский подлиза! Доносчик! Это он меня выдал полицейским. Из-за него мою хату сожгли. И не только мою. Я еще с ним сочтусь!

Они сидели на мешке с травой. В лесу уже совсем стемнело. На чистом весеннем небе мигали холодные звезды.

— Ты не сердись на меня, Авгиня! — ласково сказал Мартын и положил руку на ее плечо. — Я, может, сурово говорю с тобой, но не так хотел я говорить. Я много думал о тебе. Ты из моей головы не выходишь. И верно, никто так не любил тебя, как я. Я и теперь люблю тебя, — сказал он совсем тихо и привлек ее к себе.

— Не надо, Мартын! — встревоженно сказала Авгиня и высвободилась из его рук.

— Почему? — спросил Мартын. — Я ведь люблю тебя.

— А что скажет твоя жена?

Напоминание о жене расхолодило Мартына.

— Давай лучше поговорим, — сказала Авгиня. — Я тоже думала о тебе, вероятно, не меньше, чем ты обо мне. Я тоже люблю тебя, но по-другому.

— Как же?

— А просто люблю, как брата. Ведь я одна, Мартын, совсем одна. Мать моя хоть и не говорит мне прямо, но хотела бы, чтобы я вернулась к Василю. А я не хочу и не вернусь к‘нему никогда. Буду жить с детьми. Алеся — твоя дочь, Мартын. Василь ненавидит ее. Она чувствовала эту ненависть и боялась Василя. Она не знала отцовской ласки. А какая она тихая и добрая!.. Когда он выгонял нас, она стала между ним и мной, чтобы защитить меня.

— С чего у вас началось?

— Ну, как тебе сказать? Мы никогда не жили в особенном ладу. Он часто попрекал меня тобой, но я терпела, старалась все обратить в шутку. А началось это, когда пришли сюда легионеры. Он все ходил к этому пану Крулевскому…

Авгиня подробно рассказала все, что произошло за последнее время и как она поссорилась с Василем.

— И про сговор с Савкой знала?

— Да… И предупредила об этом бабку Насту.

— Ты нам большую услугу оказала, Авгиня.

— А скажи, Мартын, что будет с этой войной? Неужто легионеры надолго останутся? Не будет тогда нам житья.

— Потерпи немного, Авгиня: покатятся отсюда эти паны, только пятки их засверкают.

— А куда ты сейчас идешь, Мартын?

— Хочу домой забежать, поглядеть, как они живут.

— Не ходи, Мартын, там легионеры.

— Черт с ними! Я возьму твой мешок, и мы пойдем помаленьку.

— Я боюсь за тебя, Мартын!

— А ты не бойся, Авгиня! Мы пойдем осторожно, чтобы нас не заметили.

Мартын взял мешок, прикрыл им карабин, с которым он не разлучался, и под покровом надвигающейся ночи они направились к селу.

На прощание Мартын сказал Авгине:

— Когда жить станет лучше, я помогу тебе.

— Будь здоров, Мартын! Берегись, не попадайся врагу в лапы.

Она уже хотела уходить, но Мартын не выпускал ее руки.

— Авгиня, кто знает, может, мы больше и не увидимся.

И он обнял ее.

Шла домой Авгиня, взволнованная от нахлынувших противоречивых мыслей.

Некоторое время на партизанском фронте не происходило никаких заметных событий. Легионеры и их сторонники — помещики, хуторяне, разные арендаторы и кулаки — радовались и распространяли слухи, что с партизанами расправились.

Но однажды летом ночное небо заполыхало грозными багровыми зарницами. Словно огненные снопы раскинулись по темному небосводу. Кровавые лучи сверлили ночную тьму, освещая окрестности своим пугающим блеском.

Было что-то угрожающее в этих багряных переливах, в фантастическом колыхании их в ночном сумраке. Ночь сразу посветлела, сумрак расступился, словно прошла предрассветная пора. Из поредевшей тьмы выступали контуры лесных массивов, убегающих к горизонту, дома с низко опущенными кровлями и одинокие деревья около хат. Встревоженные этим необычайным зрелищем, собаки заливались жутким лаем, словно в предчувствии надвигающейся беды.

Люди просыпались, глядели в окна и, пораженные багровым заревом, разлитым по земле и крышам, выбегали наружу. Взирая в страхе на отсветы невиданного пожара, спрашивали: «Где же горит? » — и старались разгадать, где и почему возник пожар.

Всеми овладела тревога. Но в непосредственной близости к пожару, где люди отчетливо видели и слышали, как яростно бушевало пламя, окаймленное пеленой густого черного дыма, а искры огненной метелью носились над головой, было еще страшнее. И там уж не гадали, а просто говорили: горит поместье такого-то пана.

Перед тем как вспыхнул пожар, в имений пана Длугошица стояла тишина. Старинный замок, гнездо родовой знати, с высокой башней, очертания которой терялись в ночном сумраке, смутно вырисовывался на фоне темного неба. Конюшни, амбары, хлева и овины словно вросли в землю.

Неизвестные пришлые люди с ружьями и гранатами, словно тени, бесшумно сновали по темным закоулкам усадьбы. Около самых построек они задержались. Тут и там вспыхнули огоньки. Послышался свист. Он повторился в разных концах двора. Потом неизвестные люди покинули панскую усадьбу и ушли в лес. А в усадьбе в разных местах точно из-под земли вырвалось пламя, поднялось ввысь, разгораясь со все большей силой, ярко освещая двор, и кровавые отблески ложились на каменные стены замка. Тогда можно было заметить небольшую группу людей, торопливо шедших к лесной опушке. Скрывавший их темный полог отодвигался все дальше вглубь, и вскоре все поле было залито заревом пожара. Когда удалившихся людей скрыли деревья, они остановились и взглянули на поместье пана Длугошица.

Бушевал огонь, языки пламени вздымались в ночном сумраке.

— Ну, хлопцы, работа сделана как по заказу! — сказал один.

Он засмеялся, но отблески пожара, скользившие по его лицу и глазам, делали их страшными и беспощадными.

— Пойдем! — сказал другой.

— Идите, хлопцы, не ждите меня, — ответил первый, — я еще здесь немного постою.

Шесть человек скрылись в лесной чаще, а мастер по части поджогов, Цимох Будзик, остался один на опушке леса и как зачарованный смотрел на бушующее пламя. Но эта позиция его не удовлетворяла. Он выбрал более подходящий наблюдательный пункт. Его взор привлек могучий, широкоствольный дуб. Он подошел к дубу, удобнее приладил ружье и взобрался вверх по стволу. Достигнув середины, он примостился на толстом суку, упершись спиной в бугристый ствол.

Как высокая золотая рожь, под напором ветра колыхалось пламя, то расстилаясь над полем огненными прядями, то вздымаясь огромным костром и выбрасывая столбы черного дыма. Цимох не отрывал глаз от беснующегося пламени, которое быстро пожирало строения. Буйство огня радостно волновало душу Цимоха, и он с удовлетворением смотрел на гибель гнезда своих заклятых врагов.

По мере того как ширилось пламя пожара, охватывая новые строения, вырываясь из крыш и бросая снопы горящей соломы и миллионы искр в черную бездну неба, росло упоение Цимоха.

Но вот на лице его появилось выражение озабоченности, сменившее злорадную улыбку. Цимох тревожно вглядывается в гордо возвышающийся замок. Залитый заревом пожара, он лишь казался охваченным огнем, но ветер клонил пламя в другую сторону, и замок оставался нетронутым.

Неужели он, Цимох, допустил ошибку в поджоге этого ненавистного панского капища? Цимох все пристальнее всматривался, на мгновение словно замирал. Но постепенно с его лица сходила тревога, в глазах засветилась радость. Из высокой башни, точно из гигантской трубы, вырвались густые клубы дыма, они становились все гуще и темней. Заметались огненные языки в окнах замка. Они побежали, растекаясь золотыми потоками и струями. Из окон вырвалось наружу напористое пламя. Нет, Цимох не ошибся! Он выполнил то, о чем так много думал в горестные минуты жизни. Цимох готов был кружиться, кричать от радости, охватившей все его существо.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 91011 12 Следующая ⇒