Первый вздох 11 страница

Мы не можем убежать! Попались, как мыши в мышеловку!

— Лукреция, я подчинился вашей интуиции. Но так, для справки… просто для общего развития… что мы будем делать, очутившись на сцене?

Лукреция смотрит на протянутый ей листок с текстом, но двадцати секунд явно недостаточно, чтобы выучить миниатюру наизусть. Лоб Исидора покрывают крупные капли пота.

За ними уже идут. Ассистент подводит их к сцене, они видят Мари-Анж, произносящую последнюю шутку. Ее награждают взрывом хохота и громкими аплодисментами.

Занавес опускается, Мари-Анж уходит со сцены, на которую, по знаку распорядителя, должен теперь выйти дуэт номер девятнадцать.

– Ни пуха ни пера!

Мари-Анж уходит, чтобы сесть в первом ряду. На освещенной сцене появляется Стефан Крауц и говорит в потрескивающий микрофон:

– А теперь – иностранные гости! Давид и Ванесса Битоновски, которые приехали из Квебека! Они исполнят скетч «Стриптиз». Предупреждаю, это очень необычный номер!

Ассистент заставляет их сделать несколько шагов и встать у белой черты.

– Вам повезло, публика разогрета.

Лукреция и Исидор ждут, стоя посреди сцены перед красным бархатным занавесом.

Как странно, в эту минуту мне вспоминается другая, очень давняя, забытая минута.

Красный бархатный занавес начинает медленно подниматься.

Та давняя минута – это мое появление на свет.

Это было очень давно, я находилась в утробе матери.

Это было очень давно, меня окружала темнота, но вдруг красные стены расступились, и я вышла на свет.

На меня смотрели. На меня смотрели люди. Они чего-то ждали от меня.

Тяжелый занавес «Олимпии» открывается, Исидор и Лукреция оказываются перед переполненным залом. К ним прикованы сотни глаз.

Лукреция видит рядом с прожекторами телекамеры, которые транслируют шоу в прямом эфире для миллионов жителей Франции и всей франкоговорящей части планеты.

Она чувствует, как по ее спине течет ледяной пот. В первом ряду министр культуры, известные политические деятели, знаменитые артисты и семь уже выступивших клоунов. Они доброжелательно улыбаются. Мари-Анж подмигивает.

Справа сидят общественные деятели и журналисты, и среди них Кристиана Тенардье в вечернем платье и колье, похожем на стетоскоп.

В минуту моего рождения что-то шло не так.

Люди смотрели на меня и чего-то ждали.

А я не делала этого.

Справа от Лукреции стоит окаменевший Исидор.

Он слегка улыбается краем губ и мысленно спрашивает ее:

И что теперь делать, дорогая Лукреция?

Три человека стоят над могилой друга и обсуждают, что бы им самим хотелось услышать, если бы они лежали в гробу.

Первый говорит:

– Я бы хотел, чтобы обо мне сказали – он был хорошим отцом и мужем.

Второй говорит:

– А я бы хотел, чтобы обо мне сказали – он был блестящим педагогом, ученики так любили его!

А третий, глядя на своего друга в гробу, говорит:

– А я бы хотел услышать: «Смотрите! Он шевелится! »

Отрывок из скетча Дария Возняка «Последнее желание перед прыжком со скалы»

Наступает тишина.

– Начинайте! – шепчет ассистент из кулис.

Лукреция и Исидор стоят неподвижно, словно кролики, ослепленные фарами приближающегося грузовика.

Исидор, конечно, будет на меня сердиться, но я чувствую, что происходящее чрезвычайно важно для расследования. И понять это мы сможем, только пережив эмоции выступающего на сцене юмориста.

Она, не моргая, выдерживает пристальный взгляд Исидора.

Во время моего появления на свет они тоже смотрели и ждали. Я не делала того, чего они ожидали, и они волновались…

Они боялись, что я умру.

Она видит взгляды, пронизывающие ее, словно стрелами.

Я умираю.

Смерть – это самое лучшее в данной ситуации. Не нужно думать о будущем. Смерть не вызывает смеха. Может быть, жалость. Почти всегда – уважение. Сейчас сотни зрителей в зале, миллионы людей у телеэкранов спрашивают себя: «Чего она ждет, почему не начинает нас смешить? »

Я больше не существую.

Все в эту минуту смотрят на меня и считают меня ничтожеством. Такого ужасного чувства я не испытывала никогда в жизни.

Даже тогда, первого апреля, меня видели лишь несколько прыщавых девочек-подростков.

А тут тысячи, да что я говорю, миллионы людей…

Я умираю.

Что теперь будет?

Я хочу двигаться и не могу.

Надо дышать медленно, надо заставить сердце продолжать биться. Надо сглотнуть слюну.

Зачем я сюда пришла?

И Тенардье сидит в первом ряду.

И Мари-Анж на меня смотрит.

Вся моя жизнь – это заговор, целью которого была эта минута величайшего позора.

Меня сейчас разорвет. Черная дыра в сердце засосет и тело, и душу.

Я УНИЧТОЖЕНА.

Но я рада, что нахожусь в этой страшной ситуации не одна.

У меня есть товарищ по несчастью. Мы вместе переживаем еще один ужасный опыт.

ЧТО ТЕПЕРЬ БУДЕТ?

Зрители в зале тоже испытывают неловкость.

Кое-кто начинает грызть ногти.

Два клоуна на сцене, высокий толстяк и худенький коротышка, по-прежнему стоят неподвижно и хранят молчание.

В родильном отделении больницы моя собственная мать, которая знала, что нельзя наказывать детей в первую минуту после их появления на свет, преодолела стыд и сочла, что такое убогое существо достойно пощечины.

И Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЗАСЛУЖИВАЛА ЕЕ.

Меня нужно было отшлепать, чтобы научить вежливости: родившись, надо поздороваться и поблагодарить за подаренную жизнь.

Здравствуй, Вселенная.

Спасибо, природа.

Спасибо вам, родители, за то, что вы меня зачали.

Спасибо тебе, мама, за то, что ты носила меня девять месяцев, ведь я сделала бесформенной твою стройную фигуру.

Спасибо тебе, мама, за то, что ты терпела из-за меня газы в кишечнике, обмороки, отяжелевшую грудь.

Спасибо вам, повитухи и акушеры, за то, что вы сумели вытащить меня из недр чрева, полного вязкой крови, ведь у меня были такие острые плечи, такая большая голова, а мои руки и ноги беспорядочно дергались, напоминая движения марионетки.

Спасибо тебе, мама, за то, что ты выдержала все муки, причиненные моим рождением.

А я, неблагодарное дитя, ничего не говорила.

Наверное, поэтому она меня и бросила. Быть может, и мой отец стоял среди смотревших на меня людей, ждавших от меня чего-то, среди людей, которых я разочаровала, потому что не сделала того, чего они ждали.

В зале, за кулисами, у камер все испытывают растущее чувство неловкости. Ничего не происходит. Проходит пять секунд. Десять. Двадцать. Они тянутся очень медленно.

– Чего вы ждете? Говорите текст и раздевайтесь! – слышится свистящий шепот охваченного паникой ассистента.

Два клоуна стоят неподвижно.

Чего они ждали в день моего рождения? ЧЕГО они ждали? Что я забыла сделать? Почему я так огорчила всех, едва появившись на свет?

Минуты кажутся часами.

Осуждающие, разочарованные глаза…

По спине Лукреции текут реки пота.

Теперь я понимаю, почему выступающим на сцене артистам так много платят. Это невыносимая пытка. Как ужасны эти глаза. И как велик страх не услышать смеха.

Дарий Возняк тоже знал этот страх, поэтому и заглушал его наркотиками, жестокостью, агрессией.

Часы превращаются в столетия. Вся жизнь проносится в ее памяти, начиная с рождения и заканчивая выходом на сцену «Олимпии». Она видит огорченные лица акушерок, насмешливое лицо Мари-Анж, удивленное лицо Тенардье, которая ее не узнала, черные зрачки камер с красными огоньками, расстроенные лица родителей. И вдруг кому-то приходит в голову идея. Какому-то человеку в белой маске. Он берет ее за ноги, переворачивает вниз головой и шлепает.

Вот так нужно обращаться с плохими, неблагодарными младенцами, которые ведут себя не так, как полагается.

Вот так нужно со мной обращаться потому, что я всех огорчаю.

Вот почему мои родители меня бросили.

Они дали ей заслуженный шлепок. И ей было очень больно.

И вдруг Лукреция издает истошный вопль, прокатывающийся эхом по всей «Олимпии».

Исидор стоит не шевелясь.

Лукреция продолжает оглушительно кричать.

Чувство неловкости в зале нарастает, словно дождевая туча. И неожиданно с задних рядов слышится чей-то смех.

Быть может, первобытный вопль Лукреции напомнил этому зрителю его собственный крик при появлении на свет, и он, при полном молчании зала, начинает гомерически хохотать.

Толстый высокий человек на сцене не издает ни звука. Он неподвижно смотрит прямо перед собой. Невысокая девушка рядом вопит во всю силу легких. В глубине зала кто-то покатывается от истерического смеха.

Три составляющие спектакля потрясают зал. Камеры дают лицо Лукреции крупным планом.

Затем грозовая туча словно прорывается дождем. Еще два зрителя в зале начинают смеяться. Несколько человек в первом ряду нервно фыркают, как лошади, ожидающие сигнала к началу забега. Уже человек двадцать, не в силах сдерживаться, громко хохочут.

И шквал смеха, как шквал дождя, накрывает весь зал.

В следующие секунды начинают смеяться все, не понимая, почему они смеются, и от этого смеясь еще сильнее. Два клоуна неподвижно стоят на сцене. Один замер как соляной столп, другая истошно вопит.

Я не знаю, что со мной происходит.

Я не знаю, что с ними происходит.

Смех в зале нарастает.

Лукреция знает, что из-за кулис ассистент выкрикивает ругательства в ее адрес, но она не обращает на него внимания. Она видит расплывшиеся от хохота лица в первом ряду, кто-то показывает на клоунов пальцем, словно призывая соседа в свидетели этой нелепой ситуации.

Как они безобразны, когда смеются. Их лица искажаются, как пластилиновые.

Крик продолжается. Смех тоже.

Минуты идут.

Люди продолжают хохотать, Лукреция замечает, что даже кинооператор снимает очки, чтобы вытереть слезы, выступившие от смеха.

Задохнувшись, она умолкает. В зале тоже постепенно устанавливается тишина.

Она набирает в грудь воздуха и разражается рыданиями.

Зал встает и аплодирует великолепному выступлению. Это триумф.

Вот чего с самого рождения ждал от меня мир: крика и слез.

Вот чем я разочаровала всех: я не кричала и не плакала. Я всегда делала это тайно, без свидетелей.

Поэтому все считают меня жестокой и бессердечной.

В день моего появления на свет я должна была начать дышать, чтобы выжить. И с тех пор я следую этой привычке: дышу, чтобы выжить. Но я не испустила громкий ликующий крик, который издают все младенцы, пускаясь в приключение под названием «жизнь».

Так новорожденный говорит «спасибо».

Младенец кричит, выражая радость оттого, что появился на свет.

Этот крик означает: «Я СЧАСТЛИВ, ЧТО Я ЗДЕСЬ, Я СЧАСТЛИВ ЖИТЬ, Я СЧАСТЛИВ, ЧТО ВЫ – МОИ РОДИТЕЛИ! »

Я издала свой первый крик только сейчас, все это понимают, испытывают облегчение и смеются от радости.

Кое-кто в зале продолжает смеяться.

Исидор стоит неподвижно. Из глаз Лукреции текут слезы.

Красный бархатный занавес, словно щит, наконец опускается перед ними. Они слышат нескончаемые аплодисменты. Тот самый ассистент, который недавно проклинал их, делает жест, изображающий рукоплескания.

Мы не провалились. Мы все-таки добились успеха. Господи! Заставили смеяться толпу! Я победила!

Стефан Крауц появляется перед занавесом. Он ждет, пока публика успокоится.

– М-м… Да, юмор – это иногда и молчание. Как у Моцарта… Тишина после скетча Дария – это тоже Дарий. Но только тишины было недостаточно, и Ванесса сумела дополнить ее личной нотой. Криком боли и плачем по исчезнувшему другу Дарию.

Аплодисменты звучат снова.

– Мы все оценили новую интерпретацию скетча «Стриптиз». Что может лучше всего выразить страдание, как не полное отсутствие игры и просто крик, не так ли? Итак, это были Давид и Ванесса, вы видели их впервые, поскольку, напоминаю вам, эти комики из Квебека специально приехали почтить память великого Дария. Вознаградим их аплодисментами.

Начинается настоящая неистовая овация.

Исидор и Лукреция по-прежнему стоят неподвижно, не в силах придти в себя после пережитого волнения. Их лихорадочно бьющиеся сердца не сразу возвращаются к нормальному ритму.

Лукреция сильно сжимает руку Исидора.

– Я думал, что умру, – говорит он просто.

А мне показалось, что я родилась.

— Американский комик Энди Кауфман проделал то же самое в 1970 году: три минуты молчания на сцене. Ни единого слова, полное отсутствие мимики. И имел успех. В подобных обстоятельствах мы и не могли избрать другой тактики, – произносит Исидор, еле ворочая языком. Он словно бредит.

– Да хватит вам делать вид, что вы все на свете знаете и все предусмотрели. Мы окаменели от ужаса. Вот и стояли истуканами. А закричала я потому…

Потому, что заново пережила свое первое поражение, то самое, что повлекло за собой другие.

— Почему?

– Потому что ожидание стало невыносимым. Пора продолжать расследование.

Они решают вернуться за кулисы и оттуда следить за продолжением шоу.

Остальные комики смотрят на них с каким-то страхом и недоверием.

Ни за что не буду спрашивать, что они думают о нашем выступлении.

Исидор и Лукреция садятся и смотрят на экран монитора. На сцену вновь поднимается Стефан Крауц и объявляет о неожиданном визите дорогого гостя.

– Это друг, коллега и знаменитый продюсер – брат Циклопа, сам Тадеуш Возняк!

Появляется Тадеуш в розовом костюме и бабочке цвета фуксии. Он приветствует публику, прижимая три пальца к правому глазу. Пожимает руку Крауцу, и они дружески обнимаются.

– Дорогой Стефан!.. Можно я буду вас называть просто Стеф? Я помню, Стеф, как Дарий любил тебя и скольким он тебе обязан. Я знаю, что если он смотрит сейчас на нас, то он очень рад этому шоу в его честь, этому залу, полному его друзей и поклонников.

– Спасибо, Тад. Ты действительно отличный парень.

– Не за что, Стеф. Знаешь, в день смерти брата, я сидел здесь, в «Олимпии», в первом ряду. Я вспоминаю его скетч. Он заканчивался словами: «…тогда он прочел последнюю фразу, расхохотался и умер». Я хочу сегодня исполнить для вас этот скетч.

Тадеуш Возняк расправляет листок и читает текст. Последние слова он произносит преувеличенно медленно, с нажимом.

– Он… расхохотался… и… умер.

Зал аплодирует, стоя.

Исидор вытирает лицо, потом протягивает полотенце Лукреции.

Она обессилено говорит:

– Подождите меня. Мне лучше сходить в туалет.

Лукреция толкает дверь с изображением женской фигурки.

Она дергает дверь в первую, а затем во вторую кабинку. Обе заняты.

Только этого не хватало. Я долго не выдержу.

Она начинает стучать в одну из дверей, призывая поскорее освободить кабинку. Голос изнутри просит ее проявить терпение.

Она умывается. Никогда еще ледяная вода не доставляла ей такого удовольствия.

Если бы я родилась в бассейне, мне не надо было бы ни плакать, ни кричать. Я бы просто поплыла. Может быть, поэтому мне так приятно видеть, как плещется Исидор со своими дельфинами. Надо купить нового Левиафана.

Неожиданный шум заставляет ее вздрогнуть. В помещении неподалеку от туалета хохочет мужчина. Хохочет слишком громко. Во власти дурного предчувствия, Лукреция выходит в коридор, идет на звук и останавливается у гримерки Тадеуша Возняка.

Ее догоняют Исидор и пожарный Франк Тампести. Они подходят к гримерке и слышат, что Тадеуш смеется все громче и громче. Лукреция пытается открыть дверь, но та не поддается. Она бьет ее ногами.

Смех, доносящийся из гримерки, превращается в предсмертный крик. Слышен шум падающего тела. Со всех сторон подбегают люди. Пожарный достает связку ключей, но так спешит и волнуется, что никак не может найти нужный.

Догадавшись, что их ждет в гримерке и не желая тратить время зря, Лукреция бросается за толпой поклонников Тадеуша. Они получили автографы и, рассеиваясь, медленно движутся к выходу. Исидор понимает ее замысел и следует за ней.

– Там! – говорит она. – Он там!

Она бежит. Потом, потеряв цель из виду, останавливается. Исидор догоняет ее.

– Я видела его! Грустного клоуна!..

Задыхаясь, она оглядывается и вдруг снова замечает его.

– Эй! Стой!

Грустный клоун оборачивается и прибавляет шагу.

– Задержите его! Задержите!

Плотная толпа поклонников мешает им. Грустный клоун бросается к лестнице, открывает дверь и бежит по узкому проходу к колосникам. Исидор и Лукреция преследуют его и оказываются на мостках, на десятиметровой высоте над сценой.

Теперь они ясно видят беглеца.

Зал внизу смотрит скетч юмориста под тринадцатым номером.

Грустный клоун хватается за канат и спускается по нему прямо на середину сцены. Тринадцатый комик и его помощники удивленно умолкают. Грустный клоун кланяется и прижимает три пальца к правому глазу. Зал решает, что это часть представления и хлопает. Лукреция и Исидор спускаются на сцену тем же путем. Публика узнает их и взрывается аплодисментами.

– Давид и Ванесса!

Исидор и Лукреция повторяют жест грустного клоуна и кланяются. Зал бушует. Так они убеждаются в правильности утверждения Анри Бергсона: шутка лишь выигрывает от повторения.

Грустный клоун тем временем проталкивается к запасному выходу и выскакивает на улицу. Исидор и Лукреция следуют за ним. Он садится на мотоцикл и быстро уезжает. Они прыгают на свой мотоцикл и бросаются в погоню. Они мчатся по разделительной полосе Итальянского бульвара, вылетают на бульвар Пуассонньер с односторонним движением.

Мотоцикл грустного клоуна мчится по встречной полосе, лавируя между едущими навстречу машинами. Лукреция не может угнаться за ним. Она с трудом уворачивается от грузовика, задевает легковой автомобиль, проезжает мимо разгневанного пешехода и, едва избежав столкновения с автобусом, прекращает преследование.

– И что мы теперь будем делать, Лукреция?

– Вы – не знаю, а мне срочно нужно в туалет.

В деревне, живущей за счет туристов, поток экскурсантов сильно поредел из-за экономического кризиса. Проходит месяц за месяцем, и будущее представляется жителям деревни все более безрадостным.

Но вот в гостиницу приезжает постоялец и снимает комнату за сто евро. Турист еще не успевает подняться в номер, а хозяин гостиницы уже несет сто евро мяснику, которому задолжал.

Мясник отдает сто евро крестьянину, снабжающему его мясом.

Крестьянин немедленно возвращает сто евро проститутке, с которой провел несколько приятных вечеров.

Проститутка вручает сто евро хозяину гостиницы, который сдавал ей комнату в кредит.

Когда она кладет деньги на стойку, к хозяину гостиницы подходит турист, говорит, что номер ему не нравится, забирает деньги и уходит.

Никто ничего не потратил, никто ничего не заработал, но никто ничего и не потерял.

И в деревне уже нет должников. Не таким ли образом решается сейчас проблема мирового экономического кризиса?

Отрывок из скетча Дария Возняка «Основной политический анализ»

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒