{165} «Утиная охота» 1978

Ефремов не так уж часто играл в спектаклях, им поставленных. Каждый такой случай имел свою причину, далеко выходящую за пределы обычных актерских амбиций. Иногда артист Ефремов помогал главному режиссеру Ефремову доказать необходимость той или иной пьесы (как в «Наедине со всеми»). В других случаях артист Ефремов просто спасал ситуацию, когда, скажем, ушел из театра Олег Борисов и надо было играть Астрова в «Дяде Ване». В самых редких случаях — и «Утиная охота» из их числа — Ефремов брался за роль, так сказать, по всем основаниям сразу. Надо было защитить пьесу Александра Вампилова, десять лет находившуюся под полузапретом, надо было доказать ее необходимость именно на мхатовской сцене. И ко всему этому прибавлялось выношенное чисто актерское чувство вампиловской пьесы как своего рода публичной исповеди поколения шестидесятников, к коему Ефремов принадлежал по составу театральной крови. Актерские и режиссерские намерения пересеклись. Решившись играть Зилова, Ефремов на себе самом ставил художественный эксперимент, во многом запоздалый эксперимент, поскольку конец 70‑ х — время мхатовской премьеры — и конец 60‑ х — время создания пьесы — разделяла эпоха. Именно на эту эпоху Ефремов был старше вампиловского Зилова.

Вероятно, это была лучшая пьеса автора из Иркутска. Его прижизненные «хождения по мукам» и его ранняя трагическая смерть По канону, сложившемуся в российской словесности, обрекали создателя «Утиной охоты» на мифологизацию. Однако при всех естественных преувеличениях было ясно, что Вампилов действительно успел сказать свое слово. В «Утиной охоте» был росток новой {166} драматургии, оппонировавшей советской официальной драме, всем ее героям и антигероям, сюжетам и языку. Инженер Зилов служил в каком-то бюро технической информации, презирал свою работу. В отличие от персонажа пьесы «Наедине со всеми», которого Ефремов сыграет через несколько лет, Зилов ничего и никуда не «тащил». Его «тащила» за собой наша жизнь, уродовала, не дав развиться этому явно талантливому человеку. Ефремов играл Зилова в том духе, в каком он трактовал вместе со Смоктуновским чеховского Иванова. Советскую пьесу он ощущал как своего рода парафраз русской классики. И там и тут речь шла о «герое нашего времени», через которого была видна общая духовная болезнь.

Жизнь Зилова состояла из вранья, томительного безделья, выпивок и целой цепи измен, которые стали нормой. Подобно чеховскому Платонову, советский инженер переходил от женщины к женщине, пытаясь обрести хоть какой-то смысл жизни. Коротко возбуждающие романы, как и водка, казались способом самосохранения. Зилов творил своего рода театр для себя, себя обманывал, себя презирал и наказывал. Он жил «в отсутствии любви и смерти». Пьеса начиналась с того, что проснувшийся после тяжелой попойки инженер обнаруживал у себя дома венок из похоронного бюро (шутка друзей), а продолжалась тем, что он «забывал» поехать на похороны отца. Утиная охота становилась идеалом этой антижизни, так же как ее «положительным героем» оказывался официант Дима, безошибочный стрелок и фашист, написанный {167} теми красками, которыми обычно у нас писали лучших людей в правильных советских пьесах (официанта играл Алексей Петренко). На этом фоне — рассчитал Ефремов — фигура Зилова с его приступами душевной муки должна вызывать сочувствие (как вызывает сочувствие Иванов на фоне стерильного положительного доктора Львова).

Образ вампиловского мира, предложенный Давидом Боровским, оказался на редкость простым: внизу, на планшете сцены, ресторанные столики располагались клином, наподобие утиной стаи, а сверху свисали елки, завернутые в гигантский пластиковый саван. Все это внятно «читалось», но — в отличие от «Иванова» — эмоционально не задевало. Разлад художника и режиссера, столь плодотворно сотрудничавших на чеховской пьесе, был знаком беды.

Режиссер Ефремов считал, что «Утиная охота» написана о его Поколении. Актер Ефремов, судя по тому, как он играл Зилова, Полагал, что опыт Зилова как-то лирически сопряжен с его собственным опытом. Так он и трактовал роль, не думая о том, что ему уже не тридцать, а пятьдесят, и не считаясь с тем, что его духовный опыт и опыт его героя существенно различен. Он привнес в биографию одаренного провинциального проходимца то, {168} чем тот не владел по своей природе: драму крупного человека, который знал иные времена и иную жизнь. Этот смысловой сдвиг и спор с пьесой победы Ефремову не принес.

У Ефремова, казалось бы, вовсе нет в природе того, что в театроведении с легкой руки Б. В. Алперса называется «исповедническим началом», жаждой лирического раскрытия собственной «темы». «Утиная охота» стала в этом смысле исключением — отсюда ее срывы и ее высшие точки. Не давши прочтения «новой драмы», не давши открытий ее нового языка, не выжав всего того, что вроде бы обещал состав исполнителей (а тут были Андрей Попов, Ия Саввина, Владимир Кашпур, Нина Гуляева), спектакль дал, однако, нечто, с лихвой его оправдывавшее.

Предфинальная сцена покушения Зилова на самоубийство в пьесе носит почти шутовской характер. Ефремов играл ее подробно и отчаянно. Не имея пистолета, его герой устраивался каким-то изощренным образом с охотничьим ружьем, упирал его в пол и нацеливал в сердце, снимал носок, чтобы пальцем босой ноги нажать курок и истребить свою постылую жизнь, в которой не осталось ни памяти, ни веры, ни надежды. Ефремов проживал все эти манипуляции с такой истовостью и с такой верой в предлагаемые обстоятельства, что зал замирал от страха и сострадания. В отличие от чеховской драмы, советскому «лишнему человеку» смерти дано не было. Сцена обрывалась фарсом, который Ефремов до конца не отыгрывал. Срыв драмы в очередную дешевку, срыв, в котором заключалась едва ли не самая тайная пружина «Утиной охоты», его не заинтересовал. Он играл Зилова как крупного человека, у которого были свои счеты с жизнью. В этом была правда актера, которая не совпала с правдой вампиловского характера. Впрочем, на таких «несовпадениях» строится искусство театра.

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒