1. Исходное положение — эспандер держится в согнутых руках перед грудью, хватом снизу. Надавливая на ручки эспандера, соедините их — выдох. Вернитесь в исходное положение — вдох. 1 страница

Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно: не уважать оной есть постыдное мало­душие!

А. С. Пушкин

Богатырь — необычный силач; смелый и удачливый, храбрый и счастливый воин...

Толковый словарь

В. И. Д а л я

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Однажды, беседуя с известным киноактером и режиссе­ром Николаем Бурляевым о его фильме «Лермонтов», я услыхал любопытное утверждение:

— Согласно свидетельствам современников, — рассказывал Николай Петрович, — наш великий поэт обладал фено­менальной силой. К примеру, без особых усилий Миха­ил Юрьевич гнул медные пятаки...

Думаю, что эти сведения для многих из нас внове. На Руси издревле было немало людей, обладавших феноменальной си­лой. Еще в конце прошлого века один из создателей современ­ной русской тяжелой атлетики доктор В. Ф. Краевский с полным основанием предсказывал: «Я уверен, что за тяжелой атлетикой в России большое будущее. Такой массы исключительно сильных людей, мне кажется, нет ни в одной другой стране».

Ширь российских лесов и лугов, здоровый образ жиз­ни, многочасовое ежедневное пребывание на свежем воздухе, связанное с крестьянским трудом, традиционное стремление к высоконравственному образу жизни — все это на протяже­нии веков выковывало людей особо крепкой закалки.

Человек с богатырской силой издревле пользовался на Ру­си особым уважением. Нет, кажется, такого села или город­ка, в котором из поколения в поколение не передавались бы легенды о местном силаче, творившем когда-то чудеса богатыр­ства.

Сколько таких устных преданий сохранялось в наро­де, скажем, о кулачных бойцах. Любопытно, что подготовка та­ких бойцов считалась весьма важной, особенно на случай воен­ных действий — это еще при Святославе (X век).

Заслуженный мастер спорта СССР, профессор Кон­стантин Градополов писал: «Кулачный бой широко культи­вировался в народном быту, несмотря на отрицательное к нему отношение церкви и светских властей. Церковь, счи­тавшая всякие народные забавы, в том числе и состязания в кулачном бою, остатками языческих обычаев, всячески бо­ролась с ними. Так, в 1274 году на духовном сборе во Владимире митрополит Кирилл говорил: «Узнал я, что еще держится бесовского обычая треклятых эллин: в божественные праздники со свистом, кличем и воплем бьются... »

Правило, вошедшее в Кормчую книгу (свод церковных за­конов), карало отлучением от церкви каждого, кто будет заме­чен втакого рода забавах. Но церковные законы не могли заду­шить любовь и стремление народа к кулачному бою другим раз­влечениям и физическим упражнениям.

В период образования Русского централизованного госу­дарства (XV—XVII вв. ) кулачный бой был одним из элементов складывавшейся в этот период самобытной народной системы физического воспитания. Он был мощным средством совер­шенствования и выявления физической силы и волевых ка­честв русских людей.

В кулачных боях было два вида состязаний: массовые бои —«стенка на стенку» и одиночные бои — единоборст­ва.

Одиночные кулачные бои практиковались и как спо­соб разрешения спорных дел. При Иване IV единоборства принимают форму судебных поединков даже в практике госу­дарственного судопроизводства.

Массовые кулачные бои проводились повсеместно; в них участвовали дети, подростки и взрослые».

А кто не слыхал про медвежью потеху? Это зрелище застав­ляло сжиматься от страха сердца людей, которых никак нельзя было заподозрить в излишней чувствительности и изне­женности. Сооружалась ограда, напоминающая нынешнюю хоккейную коробку, только борта ее были выше. В круг этой площадки выпускался медведь, дико ревевший, с пеной на мор­де, злобным рычаньем начинавший кружить возле смельчака, выходившего на единоборство с ним.

Разъяренный зверь, весивший много пудов и горой возвы­шавшийся над смельчаком, казалось, вот-вот поломает ему все кости. И впрямь, под лапами медведя на храбреце трещала рубаха, из оскаленной гнусной пасти кровожадно сверкали зубы.

Он, казалось, совсем подмял под себя человека. Мгнове­нье — и произойдет беда...

Но вдруг храбрец ловко ставил подножку, толкал зверя, и тот неуклюжей горой шмякался на утрамбованный, грязный снег. Человек тут же нажимал локтем на горло медведя, нава­ливался

телом. Зверь тяжело сопел, делал попытки вырваться, но победитель держал его мертвой хваткой.

Зрители награждали чудо-богатыря дружными приветстви­ями и подарками: кто отдавал полушку, кто каравай хлеба или полдюжины яиц. Молодецкая забава, ничего не скажешь!

Как и кулачные бои, подобные схватки проходили в больших городах и малых, в селах и деревнях. Вот что писал известный историк М. И. Пыляев в своем капитальном труде «Старая Москва», вышедшем в Петербурге в 1891 году: «Борьба и кулач­ный бой составляли одну из первых и любимых забав народных в Сырную неделю: на улицах и на реке... В то время бились неистово и жестоко и очень часто многие выходили на век кале­ками, а другие оставались на месте мертвыми». Зато защитники Отечества какие вырастали!

Легко предположить, что в древней и средневековой Руси среди этих бойцов были люди исключительной силы и лов­кости. Остается лишь сожалеть, что не дошли до нас описания их атлетических подвигов. Да и были ли эти описания?

Обилие сильных людей на Руси не позволяло возвыситься в глазах современных им историографов до разряда чуда,

о котором следовало бы оставлять эпистолярные документы.

Иное дело—более поздняя эпоха, скажем, конец восемнад­цатого столетия. Работая с архивными материалами, можно обнаружить отрывочные сведения о необыкновенно сильных лю­дях. Одним из таких был капитан Лукин, или, к примеру, двухметровый гигант — генерал Александр Суворов, сын полко­водца, в молодом возрасте погибший при переправе через зимнюю реку. Историки рассказывают, что сгибал в ро­жок серебряные рубли русский император Александр III.

И все же повторимся: даже о богатырских людях XVIII— XIX веков сведений осталось до обидного мало.

Генерал-полковник авиации, Герой Советского Сою­за, заслуженный мастер спорта, почетный председатель Фе­дерации тяжелой атлетики СССР Михаил Громов в свое время справедливо писал: «История нашей тяжелой атлети­ки, нашего спорта вообще оставит потомкам мало живых пока­заний. Это особенно относится к дореволюционному и пред­военному периодам — самым трудным и романтичным. Объяс­нить, почему эти периоды встают перед нами «белыми пятна­ми», конечно, нетрудно: спортивная печать еще только за­рождалась, общеполитические газеты и журналы почти не трогали физкультурную тему, спортсмены, как правило, не вели дневников, одни из скромности, другие из-за того, что не успели в жарких буднях революций, гражданской войны, ударных строек пятилеток овладеть достаточными знаниями, тайнами литературной речи, а помочь им часто было неко­му...

Знание прошлого — и только оно! — помогает лучше, яснее, правильнее осознать величие, истинную цену настояще­го».

Да, все это так!

Сведения о подвигах богатырей порой собирались по крупицам из архивных материалов, изданий минувших вре­мен, воспоминаний современников. Многие факты и свиде­тельства в печати появляются впервые.

Герои и персонажи наших рассказов - подлинные истори­ческие лица, которым сохранены их настоящие имена. И в силу того, что наши рассказы документальные — мы ограничили диапазон повествования периодом конца восемнадцатого сто­летия— двадцатые годы нынешнего века.

Если нам удалось стереть с обширной карты русско­го богатырства хотя бы маленькое «белое пятнышко», то наш труд не пропал даром.

И еще: автор твердо убежден, что лишь с помощью обшир­ной читательской аудитории можно осветить многие, темные пока для нас страницы отечественного богатырства. Так что, дорогие друзья, пишите, сообщайте о документальных свиде­тельствах минувших времен.

Но, признаемся, главная цель настоящей книги — ув­лечь молодого читателя в мир здоровых интересов и силь­ных людей, приобщить его к регулярным занятиям атлетически­ми упражнениями.

В книге вы найдете и те упражнения, которые применяли бо­гатыри прошлого века, и практические рекомендации к занятиям, основывающиеся на современных методических разработках.

Успеха вам, богатыри!

Когда говорят — «русский человек», я сразу же представляю себе богатыря, наделенного не только исполинской силой, но вполне добродушного, расположенного к людям, трудолюбивого и трезвого.

Иван Поддубный

«Приказано взять из военной коллегии ведомость о великанах - сколько, где и какого роста сыскано, которым никуда ещё не посланы, и что их здесь в полках имеется.. Генералу Вейсбаху изготовить указ и послать великанам меру, чтобы выбрать из армейских и ландмилицких полков таких великорослых человек с 15 или 16, которых прислать в Москву без замедления». Выписка из журнала кабинета министров от 11 ноября 1731 года.

Приказ этот исходил от императрицы Анны Иоанновны племянницы Петра I.

Интерес к людям выдающегося роста и богатырской силы был стойким и имел свою историю. Еще сам Петр издавал именные указы, по которым эти богатыри разыскивались по всей Руси. Это и понятно! Мужественные люди, надежно держащие оружие в могучих руках, всегда были нужны отечеству

Распоряжение Анны Иоанновны имеет любопытную историю. Оказалось, что генерал Вейсбах и сам дорожил людьми бо­гатырского сложения. Ему очень не хотелось расставаться с ними, но и вовсе игнорировать царское распоряжение он, разумеется, не мог. Поэтому он не без лукавого умысла доносил царице, что «в присланную великанам могучей корпуленции меру» в подначальных ему войсках нашелся лишь один — «капрал Пересечкин, который и отправлен по назначению».

Императрица весьма разгневалась на «сие надувательство» и изволила вторично изъявить свою монаршью волю: «незамедлительно сыскать и прислать великанов от 15 до 20 человек».

Но генерал оказался крепким орешком. Приказ выпол­нять он не спешил. Это укрепило царицу во мнении, что Вейсбах «заведомо укрывает великанов». 25 мая 1732 года пришлось царице обратиться с приказом к другим во­енным командирам:

«1. К гетману Апостолу об отдаче... великорослых людей без утайки.

2. В такой же силе — о великанах к сибирскому губер­натору Плещееву».

На следующий день, 26 мая, императрица вновь хлопота­ла по этому поводу. Она подписала два очередных указа:

«В военную коллегию. О выборе великанов из полков москов­ской и украинской команд и сибирских гарнизонов». И вновь строптивому Вейсбаху. «О выборке великанов, чтоб объявить без укрытия».

На этот раз она уже не полагалась на совесть коман­диров, а распорядилась отрядить на поиски богатырей капитана Ливена и подпоручика Аргамакова. Вот здесь-то и вскрылся обман Вейсбаха! Расторопный капитан Ливен самолично осмот­рел весь наличный состав гарнизона и, как явствуют архивные материалы, обнаружил «немалое число великанов необходимой меры и силы».

За такое радение по службе Ливен был повышен в чине и произведен в секунд-майоры.

Поиски богатырей продолжались и в нашем веке. При­ведем выписку из циркуляра Главного военного штаба Россий­ской империи за № 163, 1913 года:

«Его Императорскому Величеству благоугодно высочайше повелеть: представлять Его Величеству при будущих призывах на смотре всех новобранцев ростом 2 аршина 12 вершков (то есть около 195 сантиметров. — В. Л. ), из них Его Вели­чество изволит самолично выбирать подходящих новобран­цев для укомплектования Гвардейского экипажа... при безус­ловном соблюдении всех условий, требуемых для новобранцев, назначаемых в гвардию», то есть «лучшие по своим физичес­ким и нравственным качествам».

Все эти монаршьи распоряжения ясны: в армии как нигде ценились удаль и физическая сила.

Когда в июне 1807 года в Тильзите Александр I и На­полеон подписывали мир, французский император вспом­нил события двухлетней давности — битву при Аустерлице.

— Кто были два ваших гиганта-артиллериста, бешено бившихся? — спросил Бонапарт. — Они уложили много моих бойцов...

Александр с притворным равнодушием отмахнулся:

— У нас в провинции очень много людей высокого роста и богатырского сложения.

Наполеон задумчиво почесал переносицу:

— Даже удивительно — откуда такие могучие люди берут­ся?

В 1848 году в типографии министерства внутренних дел Санкт-Петербурга вышел семитомный капитальный труд видного этнографа А. В. Терещенко «Быт русского народа». Вот выдержки из этой книги, которая отвечает на вопрос, ка­кие условия жизни создают могучих людей:

«Наши предки были трезвые и умеренные, довольствуясь тем, что производила природа. Наслаждались долговеч­ностью, были крепкие и веселые, любили пляску, музыку, хоро­воды и песни. Не знали никаких заразных болезней, легко переносили холод и зной в равной степени».

Русские люди славились телесной крепостью и бод­ростью

духа. По мнению Терещенко, это происходило от здорового образа жизни, постоянного пребывания на воздухе, исключительного трудолюбия и доброжелательного отношения к людям.

Автор свидетельствует: наши предки находились всегда в движении, посему деятельность, энергичность, бодрость мужество суть отличительные их качества. Крепкие и неутоми­мые, хладнокровные и расчетливые, любознательные и легко все перенимающие, они твердо идут вперед и достигают свое цели. Самая наружность людей обнаруживает их умственные телесные силы, которые видны по выражению их лица и развитию тела...

«Неутомимые в трудах и привязанные к земледельчеству, они были вознаграждаемы собиранием обильной жатвы, молок и шкур, которые в домашней жизни служили покровом от непогод.

Доброта сердца, обнаруживавшаяся повсеместным гостеприимством, была отличительною чертой наших предков, самое отдаленное потомство не изменило их умилительны чувств хлебосольства».

На Руси, пишет Терещенко, «существует обычай, чтобы проезжего или прохожего пригласить к себе в дом, накормить успокоить его по возможности. Хозяин и хозяйка встречают и провожают такого гостя с радостным лицом, поклонами приветствием. Подают на стол что имеют и не берут никакой с него платы, думая, что брать с прохожего деньги за хлеб соль есть великий грех... Когда почетный гость уже не состоянии не только есть, но и пить, тогда хозяин о своей женой и детьми становятся перед ним на колени и умоляют его: «Еще хоть немножко! Чего-нибудь! »

Здесь уместно привести слова Терещенко о семейной жизни наших предков: они «были кроткие и тихие, их стыдливость украшала брачную жизнь, спокойствие и целомудрие господствовали в домах семейных. Мужья ценили супружескую верность, жены повиновались им раболепно. Мать, воспитывая детей, вселяла в них любовь к отечеству, и часто на родная любовь превращалась в неумолимую месть к врагам..

Спать ложились после захода, оттого были крепки и жили по столетию. Здоровая пища, скажут многие, весьма много содействовала их долголетию. Правда, но не более ли правильная жизнь? »

И далее А. В. Терещенко восклицает:

«Быть молчаливым о славе своего отечества, великих деяниях народа, это обнаруживает одно робкое и неуместное смирение, которое весьма вредно в политике».

Что ж! Не будем молчать о деяниях русских богатырей приумноживших славу отчизны. Расскажем хотя бы о некото­рых из них, незаслуженно забытых.

В каких только батальных передрягах мне не доводилось принимать участие! И многократно наблюдал: смелого пуля боится, а труса всегда погибель поджидает.

Генерал

Василий Костенецкий

Вернемся к эпизоду в Тильзите. Наполеон с восхищением говорил о доблести двух русских артиллеристов в битве при Аустерлице, крошивших его ветеранов, словно хозяйка косарем капусту.

Кто же они, эти славные воины? Полковник Василий Костенецкий, ставший позже генерал-лейтенантом, и его фейервер­кер Маслов.

Случилось же на редутах Аустерлица следующее. Наполе­он заблаговременно, с присущей ему дальновидностью, раз­ведал намерения и силы своих противников, искусно сосредоточив на флангах силы для решающего удара. Когда чаша весов склонилась в пользу Наполеона, Александр I, фактически руководивший русскими (70 тысяч человек) и союзными австрийскими войсками (15 тысяч), послал в атаку кавалергардов. Вскоре поле боя покрылось белыми колетами павших коней. Как отмечали историки, беспримерное мужество кавалергардов, всех погибших в этой битве, сохранило честь русской гвардии.

Зато конной артиллерии пришлось спасать не только пушки, но и собственные жизни. О последнем русские, впрочем, в этот день беспокоились меньше всего.

Французская кавалерия обошла русские фланги. Артилле­ристы стали ретироваться, но пути отхода перекрыли маме­люки.

Этот день был отмечен печатью бездарности монаршьего ко­мандования и удивительной храбрости русских воинов.

Вынув из ножен шпагу, командир роты полковник Костенецкий огласил аустерлицкие окрестности грозным криком:

— На пробой! — и первым бросился на врагов.

Фейерверкер Маслов, такой же храбрец и гигант, каки его командир, продирался с пушками сквозь зарос­ли виноградников. Там, где не могли выволочить пушки лоша­ди, им на помощь приходили Костенецкий и Маслов. Лишь на переправе через Раусницкий ручей, берега кото­рого были превращены в топкое месиво, Костенецкий узнал, что еще четыре пушки остались в руках мамелюков.

— Четыре пушки оставлять врагу на радость, русскому оружию на посрамление?! — взревел Костенецкий. — Не бы­вать тому! Маслов — за мной, вперед! То есть — назад, за пуш­ками!

И вот когда, кажется, спасение было обретено, два рус­ских воина ринулись на позиции, уже занятые войска­ми Наполеона. Их появление для врагов стало неожиданным, аярость, с которой билисьрусские,

заставила французов в панике бежать.

Именно тогда произошло событие, о котором историки немало писали — с восторгом и удивлением. В пылу боя Костенецкий остался без шпаги (некоторые утверждают, что это был Маслов). Схватив банник, употребляющийся для чистки орудийных стволов, он начал вместе со своим фейерверке­ром, словно былинный герой, сеять среди врагов смерть и разрушение.

Вот тогда и доложили Наполеону, что у русских объяви­лись два легендарных Самсона, повергнувших в прах ряды его воинов.

Александр I, узнав об этом подвиге, обратился к Костенецкому:

— Как мне благодарить вас?

— Прикажите, государь, вместо деревянных банников де­лать железные!

Александр возразил:

— Мне не трудно ввести в артиллерию железные банники. Но где найти таких Костенецких, которые могли бы так вла­деть ими?

Современный исследователь пишет: «После Аустерлица император водрузил в Париже Вандомскую колонну, целиком отлитую из трофейных орудий, но в металлическом сплаве этого памятника не было пушечной бронзы батарей Костенецкого... Василий Григорьевич получил в награду орден Георгия, а его фейерверкер Маслов стал кавалером Георгиевского креста, что на всю жизнь избавило его, мужика, от телес­ных наказаний! »

Истины ради отметим, что некоторые историки утвер­ждают другое: два человека, какой бы удивительной силой они ни обладали, не могли утащить четыре пушки при непосредственном «контакте с противником». Да раз­ве в этом дело? Нам гораздо интереснее те чудеса силы и герой­ского духа, какие проявили эти русские воины. А что эти чудеса были — сомневаться не приходится.

В царствование Екатерины Алексеевны на хуторе по назва­нию Веревки, что в Конотопском уезде, случилось приятное событие — у местного помещика и дворянина Костенецкого родился сын. Нарекли его Василием. Мальчик, слов­но герой из сказки, рос не по дням, а по часам, быстро обогнал сверстников по размаху плеч и по уму. И как святой из старинных житий он был безмерно добр.

Гришуня, постращай мальца хоть ты, — взывала мать Василия к мужу. — Опять отчудил Васятка. Встретил вечорна околице нищего и отдал ему свою плисовую куртку.

Стала его журить, куртка, мол, совсем новая, к троицину дню сши­тая, — а он мне в ответ: «Мамочка, не серчай! Ведь нищенький совсем застыл, холодно на вечерней заре было... »

Костенецкий-старший откладывал в сторону номер «Санкт- Петербургских новостей» и умиротворяюще басил:

— Да бог с ней, с плисовой курточкой! Новую сошьем. Скажи лучше Глаше, пусть из погреба молока подымет крынку. Что-то пить хочется, да Васятке кружечку налей. Для разви­тия хорошо.

— Твоего Васятку разве сыщешь? Опять с хуторскими в войну играет.

— Быть Васятке генералом! — пророчески говорил отец.

По семейным преданиям Костенецких, их предки еще в до­петровские времена жили в заднепровской Малороссии, были богаты, характер имели независимый. Крепко держа­лись православия, что не нравилось соседям-помещикам, перешедшим в католичество. Отсюда и пошли беды...

Один из Костенецких за свою непоколебимость в, правос­лавии и приверженность к России был казнен в Варша­ве. Из его груди палач вырвал сердце, изображение которого с двумя пронзающими стрелами стало гербом Костенецких.

Вдова казненного, с двумя малолетними сыновьями спаса­ясь от преследований, бежала в Россию, поселилась в южных землях.

... Костенецкий-старший, сам человек недюжей силы, уважал ее в других и в своем сыне особенно. Когда Василий возрос, выбор был сделан.

— Такому детине быть воином, — изрек отец, и это решение, несмотря на обильные слезы матери, стало окончатель­ным. — Собирайся-ка, сынку, в Петербург...

Так Василий оказался в Инженерном корпусе. Здесь среди сверстников он выделялся острым умом, крепкой па­мятью и непомерным ростом, превосходя всех чуть не на голову.

Соученики хоть и улыбались при этом, но с должным уважением называли его «Василием Григорьевичем», а на­чальство произвело в капралы. Но здесь судьба сыгра­ла с ним шутку.

Среди кадетов корпуса был подлиза и наушник Лешка Арак­чеев. С маленькими бегающими глазками, мясистым носом, сутулый заморыш с вечным насморком и гнусавым голосом, он сразу не понравился Костенецкому. Он стал «воспиты­вать» его вполне в духе того времени — кулаком пытаясь изба­вить Аракчеева от пороков. К сожалению, этот «педагоги­ческий» прием вновь себя не оправдал.

Пройдет не так много лет, и уже граф Алексей Андреевич Аракчеев, автор проекта пресловутых «военных поселений», который не могло вспоминать без содроганий целое поколениерусских людей, отыграется

на Костенецком за былые оби­ды...

А пока что восемнадцатилетний Костенецкий стал штык- юнкером. Возле стен Очакова он творил подлинные чудеса силы и храбрости, старые бойцы приглашали его к своему костру:

— Откушать из котла и водки выпить!

Щи и кашу юноша уничтожал за троих, от водки неизменно отказывался:

— Батька не баловался и мне не велел!

Бойцы соглашались:

— Это верно, батьку слухать надо...

Светлейший князь Григорий Потемкин удивился:

— Откуда ты такой вымахал? И отчаянный в бою — от юности или от глупости?

— От любви к России! — глядя сверху вниз в единственный глаз Потемкина, дерзким тоном ответил Василий.

— И то дело! — пропустил грубость мимо ушей светлей­ший. — Жалую тебя в подпоручики. Старайся, юноша. Уцеле­ешь — генералом будешь. А сегодня позволяю вылазку сде­лать...

«Посадив в лодки казаков, Костенецкий ночью подкрал­ся к турецким кораблям и взял их на абордаж простейшим способом: треснет двух турок лбами и выбросит бездыханных за борт, потом берет за шеи еще двух — треск, всплеск! Так воевать можно без конца — лишь бы врагов хватало... В 1795 году (уже в чине поручика) Василий Григорьевич образовал в Черноморском казачестве пушечную роту, и пали­ла она столь исправно, что слухи о бравом поручике дош­ли до столицы».

Костенецкого затребовали в Петербург. Белокурый краса­вец, фаворит растучневшей с возрастом Екатерины II, Пла­тон Зубов формировал новые войска.

Поручик ему понравился своей необычной статью и еще бо­лее тем, что когда фаворит милостиво пригласил сесть Костенецкого на изящный стул гамбургской работы, и тот опус­тился на его шелк, стул вдруг с грохотом разлетелся по зер­кальному паркету.

-  Уморил! Теперь я верю, что ты турок как щепки ло­мал... Ты, того, сзади себе не расшиб? Ох, не могу!.. Та­кие-то ломовые в гвардии и нужны.

Костенецкий уже уходил, когда Зубов окликнул его:

— А рубль серебряный согнуть можешь?

Поручик пошарил в карманах своей красной куртки и нашел лишь старый медный пятак.

Без особых усилий он согнул его и положил на край инкру­стированного стола:

— На память!

Этот пятак Зубов всем показывал вечером на балу в Зимнем дворце, остерегся показать лишь Екатерине... Зачем судьбу испытывать?

Спустя более сорока лет после смерти Василия Гри­горьевича один из лучших дореволюционных журналов «Рус­ская старина» опубликовал воспоминания о генерале его племянника. Тот писал:

«Генерал Костенецкий был высокого роста, широк в пле­чах, стройный и красивый мужчина с самым добрым и приветливым лицом и обладал необыкновенною физическою си­лою. Характера был доброго, имел нежное сердце, но вспыль­чив в высокой степени. Был тверд в своих убеждениях, не умел гнуться перед начальством, с трудом переносил подчиненность, и вообще был человек с сильными страстями. Любил женщин, а еще более был любим ими...

Он был очень образован. Как артиллерист, любил мате­матику, любил русскую историю и исторические древ­ности. Был патриотом в высшей степени и человеком в полном смысле военным. Ему вечно хотелось сражаться, и он готов был покорить России всю Европу.

Он хорошо знал французский язык и в шутку утверждал, что этот язык происходит от русского языка. «Вот, например, — говорил он, — слово «cabinet» происходит от русского «как бы нет»...

Водки и вина не пил вовсе».

Крестьян своего хутора любил как родных братьев. Оно и понятно: ведь со многими он вырос, играя в «казаков- разбойников» или «Пленение турок». Бывая в деревне, сни­мал свой генеральский мундир, облачался в крестьян­скую полотняную рубаху и целые дни работал на бахче, сенокосе или по хозяйству в усадьбе.

Но все-таки главным в его жизни были дела иные — манев­ры, стрельбы, смотры и просто войны... Русская артилле­рия всегда была лучшей в мире. В этом заслуга и В. Г. Косте­нецкого, встретившего 1812 год в чине генерал-майора. Предсказания отца и графа Потемкина сбылись.

Раннее утро 26 августа, Бородино. Битва началась атакою лейб-егерей. 85 тысяч французов при 400 орудиях наносили главные удары по Багратионовым флешам и по бата­рее Раевского, вспомогательные удары — по флангам. Между плотными порядками полков и флешей в карьере выносило ба­тареи артиллерии.

Кислый пороховой угар перемешал­ся с пеленой пыли, подымаемой конницей.

Канониры генерала Костенецкого не дрогнули — они би­ли и били по врагам. Сам командир помогал перетаски­вать раскаленные орудия с разбитых лафетов на запас­ные. Бой продолжался!

Солнце померкло в небе. Враг наступал, и картечь пушек Костенецкого пагубно садила в упор.

Случилось небывалое. Мужественный маршал Ней, спаса­ясь от огня русской артиллерии, приказал французам залечь. И сам прижался щекой к горячей, облитой кровью земле.

Но пали батареи Раевского. Желтая лавина улан взметну­лась на батареи генерала Костенецкого. Бешено сверка­ли клинки французов, сраженная прислуга обагряла кровью лафеты.

Тогда во весь исполинский рост поднялся Костенецкий:

— Бей врагов! Москва за нами...

И закипел рукопашный бой!

Поднебывалой мощи ударами снопами валились францу­зы.

— Русский дженерал заговорен от смерти! — испуганно шептали ветераны Наполеона. И их лошади со страхом пяти­лись перед разъяренным великаном в разорванном мундире с золотыми эполетами.

Канониры молотили опешивших врагов кто чем мог. Вновь ударили русские пушки, неся смерть врагам.

... И уланы отступили, усеяв русскую позицию трупами лю­дей и лошадей.

* * *

Над Бородином спустилась благодетельная ночь. Во французском стане вновь заговорили о русском генерале, похожем на непобедимого Голиафа.

На Бородинском поле французы потеряли пятьдесят во­семь тысяч солдат и офицеров убитых и раненых. У наших потери были гораздо меньше — сорок четыре тысячи...

Бросив на землю попону с убитого коня, положив под голову громадный кулак, русский генерал спал... Над ним ярко мерцали крупные звезды августовского неба.

* * *

Наполеон был изгнан из пределов нашей родины. 9 мая

1813 года шел бой у Гросс-Гершена, где в 30-летнюю войну был убит император Густа в-Адольф. Французская артиллерия вела беспрерывный огонь по нашим позициям. Командир полуротыИван Жиркевич

приказал канонирам укрыться во рву, пережи­дая губительную канонаду.

Сам Жиркевич перешел к правому фасу редента. Упер­шись спиной на земляной вал, он наблюдал за противни­ком. И вдруг он узрел нечто такое, что заставило его протереть глаза: не видение ли перед ним?!

Спустя 34 года после описываемых событий Жиркевич вспоминал: «Вдруг вижу, с левого фланга едет шагом по линии генерал-майор Костенецкий, командовавший артиллерией гвар­дейского корпуса. Не доезжая сажень 50-ти до моего ук­репления, он, вынув саблю из ножен, пустился ко мне гало­пом... »

Кругом свистели пули, с противным чавканьем то и дело падали в грязную после весеннего ливня землю. Костенецкий словно ничего этого не замечал. По его спокойствию можно было думать, что он в родовом имении совершает прогулку перед ве­черним чаем. «Шагах в десяти от меня он проехал опять шагом... Я пошел к нему на встречу. В эту самую минуту между ним и мною упало французское ядро, дало рикошет и полетело далее. Лошадь Костенецкого уперлась и подалась несколько назад, а он, дуя ее кулаком по голове, хладнокровно мне говорит:

— Я было скакал, чтобы вас изрубить: я думал, что вы тру­сите! Но теперь прошу у вас извинения. Вижу, что вы береже­те людей ваших. Это благородно! Пожалуйста, сами оставай­тесь там, где и прежде стояли. (Это было все-таки опас­ное место от пуль и ядер противника). Очень хороший пример для прислуги вашей! »

И еще раз долбанув по голове робевшего коня, развернул его на месте, осадив удилами на задние ноги, спокойно поехал вдоль позиции...

На следующий день ядро все же размозжило голову коню. Освобождая ногу от стремени, Костенецкий назидательно про­изнес, обращаясь к солдатам, выскочившим из-за окопа помочь седовласому генералу:

— Робкого пуля всегда найдет, а смелого и штык боится!

Сколько этих «робких» коней пало под генералом? Никто

не считал...

Война закончилась. Грудь генерала украсили орде­на, а карьера его закончилась. Навсегда! Аракчеев, взле­тевший на верхнюю ступеньку государственной власти, встре­чаясь с бывшим капралом, с притворным смирением гну­савил:

— Натерпелся я от вас, генерал, в корпусе, натерпел­ся... И врагам своим такого не пожелаю. Бог простит, а я сердца на вас не имею...

Но злобу граф держал в сердце лютую и ходу боевому гене­ралу, знавшему артиллерийское дело так, как никто, быть мо­жет, в Европе, не давал.

Если личное перевешивает интерес государственный, то человек такой — законченный подлец.

Из воспоминаний племянника В. Г. Костенецкого: «Ник­то не питал такой ненависти к иностранному засилью в армии, как генерал Костенецкий, который по пылкости своего характера никак не мог скрывать к ним нерас­положения и очень часто его обнаруживал, иногда к лицам, гораздо выше его стоящим в служебной иерархии. Это было причиной того, что служебная карьера тянулась очень медленно: его обходили чинами, орденами и только что тер­пели на службе. В 1812 году он был уже генерал-майором, ко­мандовал всею артиллерией гвардейского корпуса, но по окон­чании войны оставался все время в том же чине. И только государь Николай Павлович произвел его в генерал-лейтенанты, хотя продвижения по службе или просто назначения не последовало.

Он имел орден Владимира второй степени, и когда за какое-то отличие следовало наградить его высшим орденом или чином, то ему, как бы в насмешку, дали в другой раз тот же самый орден. Так что он и в титуле своем именовал себя кава­лером ордена Владимира 2-й степени двух пожалований — случай едва ли не единственный в летописях нашей армии! »

Бездари не прощают таланта в других!

Историки дружно утверждают, что генерал образ жизни вел самый неприхотливый. Его кумиром был генералиссимус Суво­ров.

Даже в самые лютые морозы он не топил комнат, и ему никогда не бывало холодно.

— Закалка для солдата — вещь самая необходимая! — пов­торял Костенецкий. — В полевых условиях теплой печки не бу­дет, а бить врага надо. Суворов постарше меня званием был, да и то жил как простой солдат. А мне и сам бог велел...

Слуги наметали перед крыльцом его дома сугробы снега. Поднявшись ото сна, генерал раздевался догола и нырял в снег. Потом он бежал домой одеваться, и от него подымался столб пара.

Спал генерал на жестком кожаном диване, без одеяла, простыни, и даже не пользовался подушкой. Когда друзья пы­тались уговорить его накрываться одеялом, Костенецкий ре­зонно отвечал:

— Солдаты в походе разве на перине спят? Они дрыхнут на земле, завернувшись в шинель. Я тоже солдат. Вчерашней ночью и впрямь было несколько прохладно, от мороза деревья в саду трещали. Я и накинул на себя шинель. Милое дело, только запарился...

Питался генерал строго по солдатскому рациону. «Пища его была самая простая, — сообщает русский историк М. И. Пыляев, — борщ, каша и изрезанная говядина. Водки и пива не пил вовсе. Даже чаевничал без сахара».

А как он проводил военные учения! Об этом надо рас­сказать.

Едва солнце начинало светиться на горизонте, генерал при­казывал трубачу играть тревогу. Офицерам указывал место и время, куда им следует прибыть с их подчиненными и пушками.

Сам же скоро-скоро вскакивал на коня и несся во весь дух к месту учений. А наездник он был удивительный! На коне пере­прыгивал через глубокие овраги, где сам черт голову сломит. Даже мало кто из кавалеристов мог соперничать с генералом в ловкости и храбрости. Заметим, однако, что труднее всего приходилось коням, на которых скакал бравый генерал. Они нередко выходили из строя под его могучей фигурой.

Итак, прискакав первым к месту учебы, он быстро спешивал­ся, догола раздевался и начинал кататься по росистой траве.

— Это моя суворовская утренняя ванна! — с гордостью объ­яснял Костенецкий. Когда батарея по тревоге поспевала на указанное ей место, генерал уже сидел в седле и начинал командовать...

Много ходило в то время рассказов о его необыкновенной физической силе: он разгибал подковы, сгибал серебряные рубли, перетаскивал на себе многопудовые пушки.

Забавный случай, о котором еще в прошлом веке много раз упоминали историки, произошел с генералом в один из его приездов в Киев. Его пригласили на бал. Как мы уже знаем, Костенецкий был хорош собою, весел, остроумен и в женском обществе пользовался неизменным успехом.

На сей раз дамы решили, пошутить над Костенецким. Едва он появился в зале, они на серебряном блюде поднесли ему искусно сделанную из камня грушу.

Генерал «раскусил» милую шутку. Он стал горячо благода­рить:

— Ах, как вы любезны, сударыни! В чьем саду вырос столь чудесный плод? Сроду таких не видывал?

Продолжая добродушно улыбаться, генерал сжал в своей громадной ручище «грушу»... На глазах изумленной публики, с любопытством наблюдавшей за этой сценой, «груша» рас­сыпалась в прах.

— Простите, — лукаво произнес генерал, — груша хороша, но слишком для меня мягка.

После этого случая авторитет генерала и интерес к нему еще более выросли.

Но он так и не успел обзавестись семьей.

— Наши жены — пушки заряжены! — шутливо говорил Костенецкий.

Генерал имел среди сослуживцев и солдат необыкновен­ную популярность. Особенно боготворила его молодежь, кото­рая искала случая поговорить с ним. Один из участников такой встречи оставил запись беседы.

— Что помогло вам развить силу и стать таким богаты­рем? — спросили Костенецкого.

— Солдатский образ жизни и экзерциции * с ядром, — бодро отвечал тот.

И генерал тут же показал эти «экзерциции». Он взял в руки громадное, фунтов на двадцать, артиллерийское ядро и начал перекидывать его из руки в руку. При этом он постепенно уве­личивал амплитуду броска, пока не дошел до прямо-таки циркового номера: взмахом распрямленной руки бросал эту тяжесть через сторону над головой и ловко, почти не глядя, ловил ядро на вытянутую в сторону руку.

Описываемые события происходили, когда генералу было да­леко за пятьдесят! Каков же он был смолоду? — с восхищением думали свидетели этих «экзерциций».

И тут же генерал заставил сердца всех присутствовавших похолодеть от страха.

Подняв обеими руками ядро над головой, генерал с резким наклоном туловища швырнул ядро между ног себе за спину. И, не давая ядру упасть, поймал его над головой.

Все облегченно вздохнули.

В руках Костенецкого тяжеленное ядро выглядело легкой игрушкой.

Молоденький подпоручик, недавно прибывший в полк, жад­но следивший за генералом, схватился за ядро:

— Ваше превосходительство! Дозвольте мне...

Генерал ласково остановил его:

— У вас есть матушка?

Тот выкатил от удивления глаза:

— Конечно, в Смоленской губернии.

— Не лишайте ее сына, а русскую армию хорошего воина, — резонно заметил генерал. — Чтобы делать эти экзерциции, нуж­но приложить много упорства. Когда я еще мальчишкой был, то упросил нашего сапожника сшить мне кожаный мячик, внутрь коего горох засыпал — это для большего веса. Часами я упражнялся этой забавой. Ложился на тюфячок и подкидывал мячик до потолка и ловил его. Перекидывал с руки на руку, тоже лежа. Потом звал товарищей — крестьянских мальчишек. Мы кидали друг другу мяч, постепенно расступа­ясь все шире.

Позже пришлось сапожнику сшить мне новый кожаный мяч — большего размера. В него я насыпал горох, перемешан­ный с дробью. Двенадцать фунтов весил этот мяч! И вновь яупражнялся с ним.

* Экзерциции {лат. ) — военные упражнения, занятия.

Ловкость и сила во мне прибывала не по дням, а по часам.

Хотя, надо признаться, рост и сила у меня во многом нас­ледственные — я в отца пошел, он был саженного роста, широ­коплечий.

Совсем я малышкой был, а отец меня плавать научил, на лодке весло доверял — я подгребал ему во время рыбалки. Сутками на охоте пропадали, спали на земле!

А какую возню дома устраивали! Отец мне поддавался и всегда оказывался на лопатках. А я, глупышка, верил, что такого великана победил. Вот и хотелось стать еще сильнее.

— Говорят, ваше превосходительство, вы всю жизнь заве­та отца держитесь — не пьете и не курите? Неужто правда? — спрашивали слушатели.

— Ни разу не осквернялся, — отвечал генерал.

— Скажите, а с капитаном Лукиным вам приходилось встре­чаться? — не унимался подпоручик.

При этом вопросе лицо генерала просветлело:

— Наслышан я о его силе! Но, к сожалению, встречаться не доводилось! Хотя в последний год жизни императора Павла Петровича мы оба находились на военном смотре в Петер­бурге. Лукин был, видимо, удивительным богатырем. Да по­гиб так, как дай Бог каждому погибнуть — героический конец принял за святую Русь, во время боя.

— Да ведь не только силой Лукин, говорят, брал, а и ратной храбростью, знанием морского дела, — добавлял гене­рал. — Не зря молвится: «И сила уму уступает! »

Вот ведь как бывает: что сто человек сильных не могут, то один мудрый сделает.

— Это точно, ваше превосходительство! — опять вступил в разговор подпоручик. — Если позволите, расскажу случай, не­давно у нас в Смоленской губернии произошедший. Близ города Юхнова понадобилось очистить реку Угру от свай. Они остались от старого моста и препятствовали сплаву леса. Заторы там ужасные были.

Вызвали немецких инженеров. Изучали они местность, глу­бину в реке промеряли, чертили чего-то, вычисляли целый месяц. И вот приносят князю Оболенскому, богатому помещику, владельцу тамошних земель, смету:

«Унзер знаний говорит, что это есть трудный слючай, — объясняют немцы. — Ви должен будете за этот арбайт двести тысяч рубль... »

Деньги громадные, да что делать? Назначили торги на сда­чу работ, ну, эти немцы и согласились подрядиться...

Но работы еще не начались, как приходит к Оболенскому его крепостной крестьянин.

«Барин, хотите я сваи из реки вытащу? Только сделайте ми­лость,

заплатите мне двести рублев за это... Хозяйство попра­вить надо».

«Чего ты несешь? — возмутился князь. — С ума спятил? »

«Никак нет. С этим у нас все путем».

«И как же ты вытаскивать их будешь? »— заинтересовался князь.

«Извольте видеть: на сваях надо сделать зарубки и при­вязать к ним прочные канаты, а к этим — бревна. Морозы уда­рят, река станет. Лед начнет поджимать канаты. Вот тут сваям один путь— все повыскакивают. Если же не выскочат зимою, то уж весною, как лед пойдет, то непременно выпрет».

«А что, мужик, пожалуй, дело говорит! »— обрадовался князь и немцам сделал атанде.

— И что вы думаете? — подпоручик посмотрел на генерала с видом триумфатора. — Этот простой мужик без всякой инже­нерной выучки лишь с помощью стихийных сил природы выта­щил все сваи и получил двести рублей, которые тут же пропил.

— Прекрасно! — воскликнул Костенецкий. — Ведь не зря го­ворят —«сила ума»! Действительно, ум — это тоже сила. А вот при сооружении памятника Петру Первому, когда во­преки запрещениям Фальконет отбил от подножного камня гро­мадную глыбу, не знали, что с ней делать. Объявили громадную премию тому, кто ее уберет с площади. Но никто не умел такую непомерную тяжесть утащить.

Так вот, какой-то крестьянин, привезший в Петербург про­визию на базар, вызвался «прибрать» глыбу за ничтожную пла­ту, но до свершения сделки секрет свой не выдавал.

В сенате распорядились:

«Когда уберет — деньги выплатим... »

И что крестьянин удумал? Подрядил земляков, они рядом с монументом вырыли громадную яму. Туда глыбу и столкнули, сверху землей засыпали. По сей день там лежит. Вот это и есть сила ума!

Кстати, за самовольное повреждение пьедестала Фалько­нета отправили восвояси — в Италию. Может, он мастер и не­плохой, да разве у нас своих не хватает? — в голосе гене­рала зазвучала застарелая обида. — Кстати, его место засту­пил мой знакомец — Юрий Матвеевич Фельтен. Он и завершил сооружение монумента.

Удивительной силы человек был! Даже в старости ворочал громадные каменные глыбы!

— Богата Россия богатырями! —задумчиво произнес под­поручик.

То, что не могла сделать пуля, сделал вибрион в виде изогнутой палочки. Генерал Костенецкий умер от холеры 6 июля 1831 года. За несколько дней до этого он получил дол гож дан­ное назначение

— командующим артиллерией на Кавказ, но вы­ехать не успел.

По Костенецкому плакал весь город. Старые солдаты сокру­шались:

— Это был любимый командир! За ним мы шли в огонь и в воду.

И это было чистой правдой.

Из энциклопедического словаря Ф. А. Брокгауза и И.. А. Еф­рона:

«Костенецкий Василий Григорьевич — генерал-лейтенант, воспитывался в артиллерийском и инженерном кадетском кор­пусе. После Бородина временно начальствовал всей артил­лерией и много содействовал нашим успехам при Тару­тине, Мало-Ярославце и Красном; участвовал во всех важней­ших сражениях 1813 и 1814 гг. » (т. XVI, с. 389).

И еще необходимое добавление: это был один из самых силь­ных и мужественных людей, рождавшихся на земле русской.

Российскому человеку, привычку имеющему к лесным просторам и ширине полей, море вполне по нраву. И всегда нужна сила, терпение, выдержка... Что касается удали, то нам ее в чужих странах не занимать, своей с избытком!

Капитан Василий Лукин

1 мая 1789 года российский флот пополнился молодыми мич­манами, выпускниками Морского кадетского корпуса. Среди будущих покорителей океанских просторов выделялся своей скромностью, даже, пожалуй, излишней застенчивостью, один юноша. На шутки товарищей он не отвечал и сносил их с кротостью, вовсе не свойственной морской братии, к которой отныне принадлежал.

И это казалось тем более удивительным, что даже при бег­лом взгляде на юношу становилось ясно: силач он необык­новенный, способный за себя постоять.

Хотя роста он был лишь чуть выше среднего, но пора­зительный размах плеч, громадный объем грудной клетки, могучий торс и богатырские руки, которые не мог скрыть фор­менный китель, выдавали в нем человека необыкновенной си­лы.

Да и остальные мичманы выглядели бравыми ребятами, лад­но скроенными, крепко сшитыми. Можно было радоваться за российский флот: пополнение пришло хорошее. Время показало: никто из выпускников не посрамил его бело-голубого флага, многие отдали жизни за честь родины.

Свое начало Морской кадетский корпус вел с Навигацион­ной школы, учрежденной Петром I в Москве. Указ этот был подписан 14 января 1701 года, и этот день следует считать началом обучения российских юношей морским наукам.

Пол века спустя состоялся указ об учреждении «для госу­дарственной пользы» Морского шляхетского кадетского корпу­са. Число курсантов составляло 360 человек.

С 1771 года корпус размещался в Кронштадте. Именно здесь были воспитаны адмиралы Ф. Ф. Беллинсгаузен и Лука Богданович, крупный историк Василий Берх.

Один из выпускников тех времен писал о нехитром и суро­вом быте кадет: «Поднимались в 6 утра, становились во фронт. Дежурный офицер осматривал каждого. В 8 часов — классы. С 12 часов — шабаш. Шли обедать. С 2 до 6 вечера вновь клас­сы. Пища была простая и здоровая. Белье меняли два раза в неделю.

Все свободное время дозволялось нам играть во всевозмож­ные игры, потехи, нас даже поощряли к физическому движе­нию... Зимой нам делали ледяные катки для катания на коньках, летом мы не сходили со двора: разнообразные игры в мяч, в разбойники, беготня... Кадет Морского корпуса отли­чался видом, полным здоровья. Кадеты занимались науками очень усердно».

Нашего юношу звали Василий Лукин. Это его добрым словом помянул генерал Костенецкий.

О силе Лукина, о боевых подвигах и приключениях на суше и на море еще несколько десятилетий после его ранней гибели будут говорить с восхищением. И не только у нас, но и в чу­жих странах, куда ходил этот моряк, получивший чин капита­на и командовавший боевым кораблем «Рафаил».

В XIX веке бытописатели, занимавшие страницы своих книг рассказами оразного рода «оригиналах», непременно включали в них сюжет о Лукине.

Можно лишь сожалеть, что об этом удивительном человеке остались для потомства сюжеты в основном курьезного по­рядка. Рассказы о его приключениях выдержаны в духе тех непритязательных времен, но они дают возможность составить правильное мнение о действительно «чудовищной силе» этого богатыря.

Некоторые из тех, кто писал о Лукине, утверждают мысль, которая кажется невероятной: сам Василий долгое время не подозревал, какой большой силой он обладает.

Как бы то ни было, но его эпопея началась действительно с курьезного случая, который, впрочем, для другого человека, менее могучего, мог закончиться плачевно.

Однажды Лукин дежурил в Зимнем дворце. Еще с вечера крепчала пурга, туго ударяя пригоршнями снега в большие ок­на. Жутко выл северный ветер. Когда Василия сменили на вахте, была глубокая ночь.

— Остался бы со мной, чаю выпили, в шахматы сыграли, — предложил Василию товарищ по службе. — На дворе непогода начинается, да и пошаливают разбойнички...

— Бог не без милости, моряк не без счастья, — отшутился Лукин. — Как-нибудь с курса не собьюсь, дойду до своей га­вани.

— И то: Бог не выдаст — свинья не съест! — согласился то­варищ.

Лукин легко сбежал по широченной мраморной лестнице. Швейцар услужливо подал ему новую енотовую шубу. Мичман просунул в рукав лишь левую руку, а правую оставил на сво­боде, шубу накинув на плечо.

— А что-с, полностью надеть не желаете? — вежливо ос­ведомился швейцар. — На дворе метет вовсю, буря-с.

Лукин улыбнулся:

— В два рукава шуба моя не лезет. Пока портной ее шил, пока зима подошла — я из нее и вырос...

Едва молодой мичман вышел из подъезда, как ураганный ветер едва не сбил его с ног. Кругом был сущий ад. Белая стремительная пелена забивала глаза, норовила сорвать и унести в жуткую темень шапку. Утопая в сугробах, Лукин побрел по Адмиралтейской площади в сторону Сената.

Мас­ляные фонари отчаянно болтались на столбах, почти ничего не освещая.

Лукин вспомнил совет товарища, пожалел, что не послу­шался, и стал раздумывать: «Может, и впрямь вернуться в Зимний, переждать непогоду? »

Вдруг ему почудилось, что две темных тени крадутся за ним. И тут же сзади на него набросились какие-то люди. Возле уха коротко свистнул кистень. Придись удар в висок, лежать бы мичману на Волковой кладбище. Но, к счастью, удар пришелся в плечо. Один из нападавших схватил его за левый рукав, стягивая шубу. Другой ловко помогал товарищу со спины.

Природную тихость мичмана как рукой сняло. С размаху он хрястнул кулаком того, кто был слева. Грабитель снопом рухнул в сугроб. Другой, даже не пытаясь выручить сотова­рища, бросился наутек.

Лукин вытряхнул снег с шубы, вновь натянул ее на левую руку. Он наклонился к грабителю, утопавшему в сугробе, пы­таясь поднять его. Незадачливый разбойник не подавал приз­наков жизни.

С трудом переступая ногами, погружаясь выше щиколоток в снег, Лукин поспешил в адмиралтейскую гауптвахту. Кара­ульный офицер, освещенный неверным желтым светом свечи, что-то писал.

— Позвольте доложить! Я, кажется, лишил жизни челове­ка... — голос мичмана дрожал.

... Когда в сенях гауптвахты положили на пол разбойника, то все узнали в нем адмиралтейского плотника — бестолкового парня, лодыря и пьяницу. Нижняя челюсть его была разво­рочена страшным ударом, словно по ней прошлась с размаху «баба», которой сваи заколачивают. На ладонь покойного была намотана прочная бечевка, на которой болтался массивный свинцовый набалдашник кистеня.

Мичман часто мигал глазами:

— Господи, разве я хотел?.. Лучше бы шубу ему отдал. Все равно мала!

Про второго нападавшего дежурному он ничего не доложил. Лишь позже в кругу товарищей рассказал всю историю, доба­вив с грустью:

— Кто их, дураков, знает: может, есть им было нечего?

Историк писал про Василия Лукина: «Сила его была порази­тельная, но трудно было заставить его применить ее. Только в веселый час, и то лишь в кругу знакомых, он иногда показы­вал подвиги своей силы. Например, он легко ломал подковы, мог полчаса держать в распростертых руках пудовые ядра, од­ним пальцем вдавливал гвоздь в корабельную стену.

При такой необычной силе он был еще очень ловок и про­ворен. Беда тому, с кем он вздумал вступить в рукопашный бой. Подвиги в этом роде прославили его в Англии. Там с боль­шим старанием искали с ним знакомства. Впрочем, и в России редко кто не знал Лукина».

В Англии по делам морской службы Василий Лукин про­был два года и действительно дал немало поводов местным жур­налистам говорить о «нечеловеческой силе лихого русского ка­питана» (он уже командовал кораблем).

Однажды он отправился с двумя десятками матросов на берег. Следовало принять такелаж. Теперь невозможно устано­вить истину, но, как сообщали газеты того времени, между мат­росами Лукина и командами двух английских судов «произо­шел инцидент». Англичане, пользуясь своим знанием приемов бокса, который в те времена так и назывался «английским», и еще более полагаясь на значительное численное преимущест­во, придрались к русским, затеяли потасовку.

На берегу собралась громадная толпа. Никто не сомневал­ся, что дети берегов Альбиона проучат этих «сибирских уваль­ней».

Лукин пытался было примирить стороны. Но куда там!.. Англичане уже встали в боксерскую стойку: боком к сопер­никам, угрожающе выдвинули вперед левую руку, а правой ста­ли наносить хорошо натренированные удары.

Василий страдал неимоверно. Он видел, как англичане выво­дят из строя одного за другим его матросов. Ради истины за­метим, что «хозяева ринга» вели себя вполне по-джен­тльменски: по двое на одного не нападали, ниже пояса не били.

Возле Лукина громадный, поросший рыжим волосом, буйно торчавшим из-под тельняшки, английский шкипер свалил на причал матросика, лишь недавно начавшего службу, уроженца Калужской губернии.

Матросик, получив удар кулаком в нос, рухнул на причал, обливаясь кровью.

Англичанин под восторженные крики толпы, ухмыляясь, спокойно дожидался, пока шатавшийся матросик не подни­мется на ноги. Тогда он еще одним ударом уложил его на причал.

Скрипнул зубами Лукин, не выдержало его сердце. Еще дома, после печального происшествия на Адмиралтейс­кой площади, он дал себе зарок: в мирное время силу свою на людях не проявлять.

— Да зарок дал для дома! —простонал Лукин, —А тут ведь чужбина, да и началось что-то вроде боевых действий. Ведь он матросика убьет...

Шагнул Василий вперед. Рыжий шкипер сжал волосатые кулаки, встал в позицию, угрожая левым кулаком русскому парню. Если бы Лукин владел терминологией, то он знал бы.

что нанес удар, который у зарубежных атлетов называется «свинг». Но Лукин без всяких знаний махнул правой ручищей, и шкипер замертво рухнул на причал, широко раскинув руки и глядя мутным взором на легкие облака в небе.

Теперь Василия уже нельзя было остановить.

Ударами слева и справа: > н укладывал чуть ли не в штабеля противников. Когда кто-то схватил сзади его за шею, пы­таясь повалить навзничь, Лукин, резко повернув туловище, так швырнул нападавшего, что тот, описав по воздуху дугу, рухнул с причала в воду.

Несколько десятков английских моряков, боясь попасть под пудовые кулаки русского «боксера», под улюлюканье собствен­ных зрителей ретировались с места поединка.

Особенно англичан поразило следующее обстоятельство. Откачав не без помощи «забортной» воды шкипера, пост­радавшего от его руки, Лукин подарил ему золотой черво­нец.

— Русский маринер — настоящий джентльмен! — таковое было заключение англичан.

Что касается команды Лукина, то она направилась бодрым маршем на свое судно, громко горланя только что вошедшую в моду песенку на слова бывшего солдата, а теперь сенатора и кавалера Державина:

Пчелка златая,

Что ты жужжишь?

Все вкруг летая,

Прочь не летишь?

Или ты любишь Лизу мою?

Пчелка златая,

Что ты жужжишь?

Слышу, вздыхая,

Мне говоришь,

«К меду прилипнув,

С ним и умру».

... Гордые англичане не пожелали терпеть позор, вызвали Лукина на поединок. С этой целью они подобрали какого-то «монстра», обладавшего чудовищной силой, ростом с кора­бельную мачту, обученного всем приемам бокса.

Когда парламентарии явились на корабль к Лукину, тот от­верг это предложение, даже не пожелав взглянуть на заморс­кое чудо.

— Господа! — обратился на чистом английском языке Васи­лий к англичанам. — Ваше предложение не могу считать серь­езным.

— Русский Джентльмен, видимо, не намерен биться с анг­лийским джентльменом? — не без злорадства спросили парла­ментарии. — Тогда пусть он об этом заявит письменно.

— Согласен! — и Василий, начертав несколько слов на бу­маге, протянул ее парламентариям.

Те прочитали и от удивления округлили глаза: «Буду бить­ся лишь с четырьмя джентльменами — по порядку с каж­дым».

Вскоре четыре боксера, самых сильных, побеждавших во всех схватках, играющих грудой стальных мышц, улыбающих­ся дамам и господам, пришедшим торжествовать победу зем­ляков, вышли сражаться против «русского медведя».

Будучи нацией просвещенной, они великодушно позволили Лукину самому определить очередность поединков. Впрочем, организаторы ристалища были уверены, что уже первый анг­лийский боец повергнет русского моряка в прах и остальным биться уже не придется.

Лукин придерживался иного взгляда. Более того, он при­тащил с собою две двухпудовых гири. Прежде чем приступить к поединкам, он стал с ними упражняться. Спустя столетие это получит название «разминки». Но в то время это было диковин­кой, которую даже в Англии не знали.

Василий выжимал двухпудовки, жонглировал ими. Вначале англичане улюлюкали и свистели, потом это стало казаться забавным, затем интересным.

— Русский джентльмен не утомится? — не без ехидства по­интересовался у Лукина долговязый господин в шелковых гет­рах, бывший главным распорядителем поединка.

Лукин ничего не ответил. Он приступил к заключитель­ному упражнению. Подбросив гирю вверх, он, чуть присев, мяг­ко принял ее на спину. Затем еще несколько раз повторил этот фокус.

— Это трюк! — в восхищении произнес англичанин в гетрах, а публика одобрительно загудела:

— Thet is wonderful! *

После этого Лукин стал по порядку, одного за другим, приг­лашать в специально отведенный круг, поросший мелкой гус­той травой, своих противников.

Все четыре поединка проходили по единому сценарию и были весьма быстротечны. Лукин, определяя очередность выхода анг­личан, первым назвал того самого «монстра», которого ему предлагали несколькими днями раньше. Он действительно пре­восходил всех единоборствующих своими кондициями. Василий был ниже его едва ли не на голову, но шире в плечах, да и руки у Василия были развиты лучше, мышцы выделялись рель­ефнее.

— Бокс! — распорядитель в гетрах взмахнул голубым шей­ным платком.

Англичанин, согнув руки в локтях, набычившись, агрессив­но

* Это удивительно! (англ. ).

пошел на Лукина. Тот спокойно оставался на своем месте, внимательно, однако, следя за «монстром».

Поза Лукина, видимо, несколько озадачила англичанина. Но все же, подойдя на необходимую дистанцию, «монстр» коротко выдохнул:

— Хык! — и, словно молотом, шарахнул правой рукой, сжа­той в кулак.

Зрители замерли, уверенные, что такой силы удар раз­мозжит голову русскому моряку. Но тот неуловимым движени­ем наклонился вперед, и англичанин, промахнувшись, потерял равновесие, сам прилетел в действительно медвежьи объятия Лукина. Русский моряк с такой силой стиснул «монстра», что тот разом обмяк. Ловко перекинув себе на шею громадное тело англичанина, Лукин швырнул его под ноги ахнувшим зрителям.

С остальными соперниками Василий поступил еще проще. Он, казалось, без особых усилий ловил их на прием, который много десятилетий спустя получил название «вертушка».

Каждый следующий соперник знал, что его ждет, но избежать «вертушки» был не в состоянии. Всех их без особых хлопот Лукин поверг на землю. Впрочем, если понадобилось бы, Василий, думается, мог победить противников и другими спо­собами: хлопнуть их на газон так, что они не поднялись бы. Или, подняв над головой, швырнуть англичанина далеко в сто­рону.

Кстати, так он и поступил однажды... Вот как описал эту сцену, случившуюся тоже в Англии, один из свидетелей: «Из толпы англичан, окружавшей Лукина, выскочил человек ог­ромного роста, плечистый, с сжатыми кулаками, готовый дать хороший бокс. Но Лукин моментально предупредил боксера: схватил его поперек туловища и швырнул в окно, только мельк­нули ноги... К счастью, было не очень высоко.

Англичане, озадаченные таким подвигом, невольно ретиро­вались».

На закате солнца, прежде чем разойтись по кубрикам, моря­ки собрались на верхней палубе судна. Они еще раз остро пе­реживали перипетии схваток, восторгались силой своего коман­дира, которого и прежде боготворили, а теперь готовы были на руках носить.

Лукин сидел на пустом анкерке * и добродушно посмеивался над этими разговорами.

Баталер ** Семенов предложил кому-то из матросов на пари взбираться по штормтрапу *** без помощи ног, только силой рук. Баталер сделал это ловчее и выиграл пачку дорогого анг­лийского табаку. Потом в азарт вошли другие моряки.

*Анкерок — бочонок для хранения пресной воды.

** Баталер — матрос, ведающий на корабле денежным и пищевым продовольствием.

*** Штормтрап — легкая веревочная лестница.

Баталер, сухой, жилистый моряк, лет десять ходивший по морям и океанам, осмелился, предложил пари Лукину:

— На три пачки табаку!

Лукин под восторженный гул моряков, подняв ноги углом, быстро перебирая руками, без особых усилий поднялся вверх аршин на семь и, держа ноги таким же манером, опустился на палубу. Он пари выиграл.

Получив приз, Лукин швырнул табак за борт, наставительно сказав:

— Вот это зелье забивает вам легкие. Случись алярм*, сразу почувствуете вред от курения.

Моряки не согласились:

— Да мы, чай, ведь не девицы красные! Все моряки курят.

— Вот и не все. Я не курю! — улыбнулся Лукин. И возра­зить на это было нечем. — Табак для человека все равно, что торедо ** для судна.

Не будем утверждать, что моряки с корабля, где капитаном был Лукин, все поголовно бросили курить. Но известно, что именно на «Рафаиле» команда отличалась исключительной лов­костью и хорошей боевой подготовкой. Всем хотелось быть по­хожим на своего капитана.

Когда «Рафаил» бросил якоря у родного берега, императри­ца Мария Федоровна, наслышавшаяся о необыкновенных спо­собностях капитана Лукина, пригласила его к себе во дворец в Павловске.

Коляской, стремительно несшейся между сосен по наезжен­ной дороге, правил кучер Илья. Он был крестьянином дере­веньки, которой владел Лукин. И подобно своему хозяину, об­ладал громадной силой и добрым сердцем.

За обедом во дворце Лукин, верный себе, говорил мало, больше слушал.

— Наш посол в Лондоне сообщал о ваших подвигах силы, — сказала Мария Федоровна, урожденная принцесса Виртембергская, в девичестве носившая имя Софии Доротеи Ав­густы и родившая мальчика, которому было суждено стать им­ператором Николаем I. — Почему вы нам не покажете какое-нибудь чудо?

Лукин не любил бесцеремонность. Просьба императрицы была больше похожа на приказ. И русский капитан решил пока­зать «чудо».

Он поднялся из-за стола, огляделся. И вдруг его осенило. Он понял, что сейчас проучит принцессу Виртембергскую.

На столе стоял роскошный серебряный сервиз — приданое Марии Федоровны, предмет ее особой гордости: он был хорош своей полнотою.

* Алярм — боевая тревога.

** Торедо — червь, поедающий деревянную обшивку судна.

«Лукин взял две массивные серебряные тарелки, — сви­детельствует историк, — свернул их в дудочку и поднес госуда­рыне. Свернуты они были с такой силой, что невозможно стало определить, что это было первоначально. Лицо императрицы вытянулось... »

Императрица была скуповатой.

Началась война России с Турцией, «Рафаил» вместе с синявинской эскадрой направлялся к месту боевых действий. На борт корабля поднялся Александр I, с симпатией относившийся к Лукину.

Царь заметил, что капитан несколько подавлен.

— Отчего не весел, Лукин? — спросил Александр.

— Чует сердце, что на берег мне не вернуться! Ваше ве­личество, прошу вас, в случае чего побеспокойтесь о моей семье. А кучера Илью возьмите к себе. Не пожалеете...

— Что ж! — ответил Александр. — Все мы ходим под Богом и в своей судьбе не вольны. Просьбы твои выполню. Оставь, мне, Лукин, что-нибудь о себе на память.

Капитан «Рафаила» достал из кармана серебряный рубль и слепил из него, словно он был восковым, чашечку.

— Возьмите, ваше императорское величество!

В Афонском сражении в Лукина угодило вражеское ядро. Обливаясь кровью, он пытался продолжать командовать «Рафаилом». Но вскоре силы покинули его. Капитан лежал на палубе в неестественной позе, подвернув руку под громадное, теперь уже беспомощное тело. Глаза его, устремленные куда-то в беспредельность, стекленели, но губы продолжали что-то шептать.

Баталер Семенов склонился к капитану. Он услыхал лишь два слова: «За Россию... »

О, народ мужественный, народ знаменитый! Сохрани навеки сию чистоту во нравах, сие величие в духе, сию жаркую любовь ко хладной родине своей: будь вечно русским, как был и будешь в народах первым!

Край чудный и удивительный — Россия. Нигде нет людей столь крепких физически, нравственно высоких...

Николай Бестужев

«В 1802 году Николай Бестужев был определен в Морской корпус кадетом. Михаил Бестужев сообщает, что на стремление его старшего брата к морской службе имел влияние... известный капитан-лейтенант Василий Лукин — силач и лихой удалец», —писал автор книги о декабристах *.

Род Бестужевых встречается в летописях начиная с XV века. При Иване III они исполняли дипломатические поручения царя. При Иване Грозном прославились как воины. При интервен­ции польских панов отстаивали независимость Руси. Содейство­вали Петру I в его начинаниях. Занимали крупные государст­венные посты при Анне Иоанновне, Елизарете Петровне, Екатерине II, принимали участие в войне 1812 года.

И, как утверждают исследователи, «среди морских офице­ров — участников движения декабристов — первое место долж­но быть отведено капитан-лейтенанту Н. А. Бестужеву. Оно принадлежит Бестужеву по его личному значению в ряду вы­дающихся русских людей 20-х годов XIX века, по разнообразию его дарований и обширности культурно-политических интересов, по его званию первого историографа русского флота, наконец, как старшему представителю семьи, принесшей движению в жертву пять человек».

К этому можем добавить: Николай Бестужев — человек нео­быкновенной силы духа и крепости тела. Отец Николая — Алек­сандр Федосеевич от природы был человеком трезвым, в пище умеренным, обладавшим исключительным физическим развити­ем. Он получил образование в гимназии при Артиллерийском и Инженерном кадетском корпусе.

Когда в 1789 году вспыхнула война между Россией и Шве­цией, А. Ф. Бестужев стал морским артиллеристом. На корабле «Всеволод» он принял жестокий бой в Финском заливе близ острова Сескара, около Красной Горки.

Тут с ним произошел необыкновенный случай. Он был тяже­ло ранен, истек кровью... Артиллеристы оплакивали гибель лю­бимого командира. Капитан было распорядился с почестями опустить тело за борт. Артиллеристы попросили разрешения похоронить Бестужева по христианскому обычаю на берегу. Ка­питан, сам любивший неустрашимого Бестужева, согласился.

Тело свезли на берег, стали готовить к погребению. Когда начали обмывать его студеной водой, то произошло чудо — «покойник» вдруг... подал признаки жизни!

* Штрайх С. Я. Моряки-декабристы. М. — Л., Военно-морское издательство, 1946, с. 60.

Раненого отнесли в соседнюю деревушку, оставили на попе­чение крестьянской семьи. Здесь за молодым офицером забот­ливо ухаживала молодая красавица Прасковья Михайловна. Дело так и спорилось в ее ловких руках. Она успевала подоить корову, сбить масло для раненого барина, накормить его. Потом бежала пропалывать огород, кормить ягнят и снова возвраща­лась к офицеру... Тщательный уход поставил Бестужева на ноги.

Одним словом, молодые полюбили друг друга и вопреки сос­ловным предрассудкам стали супругами. В те дни, когда Васи­лий Лукин примеривал на китель новенькие мичманские погоны, в семье Бестужевых ясноглазый малыш громким криком воз­вестил о своем появлении на свете. Это случилось 13 апреля 1791 года. Своего первенца Бестужевы назвали Николаем...

Александр Федосеевич вышел в отставку с военной службы. Он стал заведовать канцелярией президента Академии ху­дожеств и Публичной библиотеки графа А. С. Строганова, сделался ближайшим сотрудником графа по руководству куль­турными учреждениями страны. Он управлял бронзовой фаб­рикой на Васильевском острове.

Юный Николай рос среди известных художников, писателей, музыкантов. Острый ум и живое восприятие формировали в ре­бенке вкус к изящному. Уроки живописи и рисунка не прошли даром. Позже он оставит для истории целую галерею акварель­ных портретов декабристов. Часами он просиживал в отцовской библиотеке, открывая для себя многообразие жизни.

Умственные занятия настолько поглощали мальчика, что он забыл про игры со сверстниками, про прогулки на свежем воздухе... Это отразилось на его здоровье: он рос слабым, при малейшем сквозняке простуживался, болел.

Отец, забежав домой на часок, журил сына:

— Пошел бы на двор, там мальчишки голубей гоняют. Ох, хороши турманы!

Сын согласно кивал головой и... взяв лесенку, забирался на верхние полки библиотеки. Он читал стихи Державина и Сума­рокова, «Бедную Лизу» Карамзина, Вальтера Скотта в оригина­ле.

Но вот в его жизни произошло удивительное событие. Од­нажды к ним в дом приехал давний друг отца, весельчак в форме морского капитана. Он протянул громадную ручищу мальчугану, державшему томик Вольтера, и густым голосом произнес:

— Здравствуй, малыш! Меня зовут дядей Васей Лукиным. А тебя?

— Я — Коля Бестужев! — едва слышно прошептал тот.

— Давай дружить! Ну, какие у тебя есть игрушки?

Николай стал показывать деревянную лошадку, детский ба­рабан, рожок...

— А вот такой игрушки у тебя нет! — рассмеялся Лукин. Он вынул из кармана серебряный рубль и на глазах ребенка свернул его чашечкой.

— Это будет ведерко для твоего боевого коня! Храни на память!

Затем Лукин привлек к себе мальчугана:

— Хочешь Кронштадт увидать?

Тот влюбленно смотрел на своего нового друга:

— Хочу! А как?

... Когда Прасковья Михайловна и Александр Федосеевич во­шли в детскую, привлеченные хохотом и шумом, несшимся отту­да, они увидали забавную картину. Капитан Лукин «пока­зывал Кронштадт» их первенцу — он подкидывал его, весело смеявшегося, под высокий потолок и словно пушинку ловил.

— Смотрите, родители, Николай высоты не боится! На грот- мачте не заробеет, голова не закружится... Быть тебе моряком, Коля!

— Еще раз, еще раз подкиньте вверх, дядя Лукин, — просил раскрасневшийся малыш. — Хочу матросом стать! На грот-мачту хочу!

Лукин деловито осведомился:

— А сила в руках есть?

Мальчуган согнул руку в локте и весь напыжился.

— Кое-что имеется, — подмигнул родителям Лукин. — Но надо еще больше!

Он посмотрел по углам. Увидав на секретере бронзовый бюст Монтескьё, снял его и протянул Николаю:

— Сколько раз поднимешь?

Родители не без страха наблюдали, как благородный лик французского мыслителя, автора знаменитого «Рассуждения о причинах величия и упадка римлян», дрожит над головой сы­на в его слабых ручонках.

— Молодец, Николай! — Лукин поцеловал мальчугана. — Как войдешь в возраст, собирайся в Морской кадетский корпус. Захочешь, к себе на корабль возьму. Вместе будем плавать, вместе станем врагов России бить. Но запомни — ты должен стать сильным!

У меня в команде слабых нет.

Прощаясь, напомнил:

— Про Монтескьё не забывай! Каждый день упражняйся с бюстом. Верхом на лошади катайся — на настоящей, плавай каждый день по часу. Здоровяком станешь!

Малыш согласно кивнул...

Обещания своего он не забыл. Уже к осени родители не узнавали сына: он окреп на воздухе, ловко ездил верхом, нау­чился плавать.

И еще один случай произвел на Николая сильное впечат­ление.

Однажды в их доме появился человек «наружности страш­ной»: одежда его была порвана, сам он лицом был темен, телом тощ и вообще весь был «обхлестан сучьями в лесных чащобах».

Это был его дядюшка Василий Софронович. О его подвиге и сейчас нельзя говорить без удивления. Он некогда служил в Нерчинском гарнизоне, затем лишился всех средств к суще­ствованию, и вот, за невозможностью платить прогоны, прибыл из Сибири в Петербург... пешком.

— Человек очень многое может, если по-настоящему захо­чет! — вспоминал об этом случае Николай Александрович мно­го лет спустя.

... Родители души не чаяли в своем первенце. Особенно баловал сына отец.

Однажды родители стали свидетелями следующей картины. Сын, будучи совсем еще малышом, вошел в столовую, когда там никого не было, увидав накрытый к чаю стол, начал стаскивать фарфоровую посуду и швырять ее на паркет.

— Что ты делаешь! — воскликнула мать и бросилась было к Николаю.

Отец остановил ее:

— Не беспокой малыша! У него это здорово получается...

— Ты своим баловством научишь его не творить, а раз­рушать! — возмущалась мать.

— Ничего, матушка! — возражал ей Александр Федосеевич. — Даст Бог, и творить доброе выучится.

Отец и сын совершали длительные прогулки. Старший с младшим разговаривал как с равным. И еще: отец старался ра­звить сына физически, привить любовь к движению.

— Если бы я не был крепок, мне ни за что не выжить после ранения. Для тебя, Коля, это тем более важно, что ты решил связать жизнь с морем. Море слабых не любит.

Мальчуган втягивался в «двигательную работу» все больше и больше: бегал взапуски с соседскими мальчишками, швырял «на призы» камни — кто дальше, упражнялся с грузом. Под­нимал и бронзового Монтескьё, и две небольшие гирьки, ко­торые дал мальчугану отец.

Порой приезжал Лукин.

— Ну, что научился делать за мое отсутствие? — напуская деловой тон, спрашивал он мальчугана.

— Могу камень через крышу перекинуть! — шепотом сооб­щал тот. — Только матушке не говорите. Бранить будет!

— Ас бюстом занимаешься?

— Тридцать раз вчера поднял.

— Молодец! Пойдем на лодке кататься, — предлагал Лу­кин.

— Ура! А мне грести позволите?

— Еще бы!

И они шли кататься на Неву. Лукин своему юному другу давал уроки гребли.

Затем, остановившись против какого-нибудь купеческого суденышка, заставлял мальчугана заучивать название его час­тей:

— Фал — снасть для подъема парусов или флага; ют — кормовая часть палубы; клотик — верх мачты, где фонарь для сигналов вешают...

Мальчуган все живо запоминал.

Когда исполнилось Николаю одиннадцать лет, он отпра­вился в Кронштадт — кадетом Морского корпуса. Здесь он по- настоящему набрался силы, закалился. Трудно было поверить, что этот крепыш был когда-то слабым, золотушным ребенком. Так простой и здоровый быт корпуса, физические занятия и игры благотворно на него подействовали.

Учеба давалась шутя. Начальство, уважая Александра Федосеевича, баловало его сына. Вот и разленился вскоре Николай, стал манкировать занятиями. Учителя покрывали эту леность.

Александр Федосеевич все же узнал правду. Между ним и сыном произошел серьезный разговор. Позже Николай Алек­сандрович вспоминал: «Но эта горячая любовь... не ослепила отца до такой степени, чтобы повредить мне баловством и потворством: в отце я увидел друга, но друга, строго пове­ряющего мои поступки...

Я чувствовал себя под властию любви, уважения к отцу, без страха, без боязни непокорности, с полною свободою в мыс­лях и действиях, и вместе с тем под обаянием такой непреклон­ной логики здравого смысла, столь положительно точной, как военная команда».

И вот когда Александр Федосеевич проведал про отсутст­вие усердия к учебе сына, «вместо упреков и наказаний, он мне просто сказал: ты недостоин моей дружбы, я от тебя отступ­люсь — живи сам собой, как знаешь.

Эти простые слова, сказанные без гнева, спокойно, но твердо, так на меня подействовали, что я совсем переродился: стал во всех классах первым».

Николай проявил большие способности в точных науках, хорошо изучил западноевропейские языки. Учась в корпусе, он посещал класс живописи в Академии художеств. Отец приг­лашал профессоров для занятий с сыном политической эконо­мией, философией, психологией, логикой и другими предметами, не входящими в программу корпуса.

Наконец осуществилась его мечта: он все лето проплавал на «Рафаиле» под командой Василия Лукина. В 1808 году он три раза ходил из Кронштадта в Свеаборг на шлюпе «Соломбала», конвоировавшем суда с провиантом для действующего флота.

29 декабря 1809 года 18-летний Николай Бестужев, гордый

за себя, надел мичманские погоны. Спустя несколько дней, с тру­дом удерживая счастливую улыбку, докладывал отцу:

— Высокое начальство обратило свое благосклонное внима­ние на наши глубокие познания! Оно назначило нас, Николая Бестужева, воспитателем Морского корпуса с присвоением зва­ния подпоручика с правом преподавать в трех классах: морской эволюции, морской практики и высшей теории морс­кого искусства!

Отец обнял любимого сына...

В марте Александр Федосеев и ч умер. Он оставил семье чест­ное. имя и небольшую деревушку Сольцы в Ново-Ладожском уезде, от которой проку не было, ибо ее крестьяне едва кормили самих себя. На молодого выпускника корпуса легла обязан­ность содержать мать и четверых младших братьев.

До событий на Сенатской площади, так трагически прело­мивших судьбу всех пятерых братьев Бестужевых, оставалось 15 с лишним лет. Для старшего брата они были заполнены непрерывным трудом и на флоте, в науке, литературе. В июне

1813 года он переводится в Кронштадт на строевую службу. В

1814 году производится в лейтенанты, назначается на один из кораблей отряда, снаряжавшегося для борьбы с Наполеоном. Прибыв в Копенгаген, Николай с огорчением узнает, что Напо­леон уже окончательно разбит при Ватерлоо.

— Вот не повезло! — искренне расстроился Бестужев. Он принялся за труд литературный: описал это путешествие в «Записках о Голландии», увидавших свет в 1821 году. «Запис­ки» имели шумный успех, вышли отдельной книжкой.

Но первое литературное произведение появилось еще в во­семнадцатом году в журнале «Благонамеренный»: Бестужев пи­сал о задачах литературной критики.

С начала двадцатых годов в журналах и альманахах стало появляться множество произведений Бестужева: научныестатьи, стихи, басни, очерки из морской жизни... Единодушно от­мечалось его высокое литературное дарование.

Но все же главным делом жизни было море: с завыва­нием ветра в снастях, со штормами и опасностями. Летом сем­надцатого года Николай совершил большой заграничный по­ход. Через два года он получил значительное повышение по службе: был назначен помощником директора балтийских ма­яков.

К этому времени относятся серьезные занятия Бестужева историей флота России, занятия в архивах. За эти труды он был избран почетным членом государственного адмиралтей­ского департамента и получил звание «историографа фло­та».

Лето двадцать четвертого года он вновь провел в загра­ничном плавании на фрегате «Проворный». Словно вспомнив юные годы и заветы своего погибшего в сражении старшегодруга Василия Лукина,

он ставил паруса, лазал на мачты, наперегонки плавал с матросами.

И вот, как бы желая сделать больнее падение, судьба поды­мает Бестужева на высший гребень: в декабре 1824 года ему присваивается чин капитан-лейтенанта, а в январе получает желанную должность «смотрителя модель-каморы», то есть Морского музея.

Теперь он имел возможность вплотную заняться историей российского флота. 14 июля 1825 года Николай Александ­рович писал матери: «Больше всего мне доставляет удовольст­вие мое новое занятие по нашему адмиралтейскому музеуму. Я получил место, вовсе того не ожидая, и тем более лестное, что общим назначением департамента без всякого с моей сторо­ны старания».

О семье Бестужевых-декабристов написано немало. Поэтому ограничимся лишь тем, что скажем: во время похода на «Про­ворном» на его борту находилось еще шесть морских офи­церов, позже привлеченных к делу о восстании 14 декабря. Вступив в Тайное общество, Николай Бестужев стал частым гос­тем в доме Российско-американской компании — штаб-квартире революционного заговора. Здесь жил К. Ф. Рылеев и брат Бестужева — Александр.

Вступая в Тайное общество, Николай Александрович хотел содействовать освобождению родины от гнета аракчеевщины и крепостничества. Тотчас после разгрома восстания сам Ни­колай Александрович так говорил о своих целях:

«Предан будучи душевно своему отечеству, желая видеть его цветущим, не мог не соболезновать на все неустройства, сущест­вующие во всех частях. Видя расстройство финансов, упадок торговли... совершенную ничтожность способов наших в земле­делии, а более всего беззаконность судов, приводило сердца на­ши в трепет... Общество наше имело... целию приготовление как самих себя, так и юношества в исполнении возложенных на них обязанностей, примером нравственности... и видеть употреб­ленными людей способных».

В другом, более обширном показании, Бестужев писал о том же: «Причины, побудившие меня ко вступлению в общество, были те, что, соболезнуя сердцем о неустройствах и злоупот­реблениях в моем отечестве и всегда желая видеть средства к исправлению беспорядков... и вместе с тем ревностную служ­бу при строгой нравственности... действовать к улучшению су­ществующего управления. Вместе с сим... избирая молодых лю­дей, ободрить их к образованию самих себя и некоторым об­разом служить им в том примером».

В Северном обществе Н. А. Бестужев примкнул к его ле­вому крылу. Вскоре он был избран одним из трех дирек­торов общества.

На рабочем столе императора Николая I постоянно лежала «для справок» специально для него составленная книга — «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ». Против фамилии Н. А. Бестужева было написано: «Принадле­жал к Северному обществу не более года... имел об обществе поверхностные сведения и полагал цель слишком отдален­ною... 14 декабря был в Гвардейском экипаже, действовал к возмущению оного и увлечению на площадь, где и сам пробыл, пока толпа была рассыпана картечами, но весьма малое прини­мал участие в происходившем... »

Во время допроса император испытующе посмотрел на зако­ванного в железо Бестужева:

— Вы знаете, что всё в моих руках. Могу простить вас, если бы мог увериться в том, что впредь буду иметь в вас верно­го слугу.

На это капитан российского флота, ученик Василия Лукина, тяжело вздохнув, с горечью молвил:

— В том и несчастье, что вы все можете сделать, что вы вы­ше закона. Желаю, чтобы впредь жребий ваших подданных за­висел от закона, а не от вашей угодности.

Царь дерзости не простил, отправив Николая Александро­вича на двадцатилетнюю каторгу с лишением всех прав состоя­ния и последующей ссылкой на поселение.

Судьба талантливого человека и честного гражданина была растоптана. Суровость наказания была несоразмерна преступ­лению. Но в самых непереносимых условиях заключения Ни­колай Александрович не терял присутствия духа. Более того, он находил в себе силы заниматься научными и литературными трудами.

Брат Михаил писал о своем совместном пребывании со старшим братом в тесных казематах Читы, где заключенные были набиты «как сельди в бочке». И вот здесь, где и повер­нуться было негде, у неутомимого Николая родилась благо­детельная мысль: упростить хронометр и тем избавить тысячи судов, погибающих от невозможности, по великой цен­ности, приобрести их. Он с помощью только перочинного ножа и небольшого подпилка создал первообраз своей идеи...

Он создал часы из ничего. Он, с помощью ножика и подпилка, должен был создать токарный станок, с его помощью он должен был устроить делительную машину для нарезки зубьев, часовых колес, для проверки шестерней и проч., проч.

... И в это-то время он начал свою рукопись «Свобода торговли» и «Дешевизна хронометра».

Не в этих ли условиях, оказавшихся непереносимыми для многих людей, Николай вспомнил об уроках Лукина? Не та ли

закалка, которую он получил благодаря советам старшего друга, не только помогла выжить, она помогала созидать!

Из Читинского острога Николая и Александра Бестужевых перевели в Петровские казематы. Помещение, в которое поме­стили братьев, они тут же окрестили «стойлом». Оно было сырым, мрачным и темным. Над дверьми, правда, было окошко. Но оно выходило в полутемный коридор. Ни читать, ни писать, разумеется, было здесь невозможно.

Добрый, но робкий начальник казематов, позже получив разрешение, проделал под самым потолком отверстие, какие «прорубают в конюшнях для лошадей».

Николай Александрович соорудил подставку, взбирался бли­же к свету и там изготовил хронометр, где трудно было даже равновесие сохранить. Здесь же он писал научные статьи.

Когда Николай Александрович наконец вышел на поселение, то и тут всех поражал своей исключительной работоспо­собностью, умением с блеском выполнять самые различные де­ла — выращивать зелень на скудных огородах или, не имея под руками даже необходимых инструментов, починить сломавшие­ся часы или сельскохозяйственный инвентарь.

Вечерами, собравшись вместе, декабристы вели неспешные разговоры. И часто они слышали от Николая Александровича его рассказы о богатыре Василии Лукине.

— Не будь на заре моей жизни встреч с этим удивительным человеком, — убежденно произносил Николай Александрович, — совсем по-иному могла сложиться моя жизнь. Очень может быть, что не было бы Бестужева — моряка и декабриста. За­нимался бы я совсем иными делами, далекими от всего этого. Вот за это я и благодарен ему!

Михаил Александрович Бестужев, уже после смерти стар­шего брата в 1855 году, писал историку М. И. Семевскому: «Мудрено ли, что такая оригинальная личность, как личность капитана Лукина, подействовала обаятельно на живое, впечат­лительное воображение ребенка и была причиною в решитель­ном избрании — поприщем жизни — морскую службу.

Весьма естественно и то, что брат в лице Лукина видел идеал совершеннейшего моряка, и желание быть на него похо­жим положило свою печать на многие черты его характера. Так, шалости молодых его годов носили отпечаток подражания бога­тырству, рыцарству, тур-де-форс * Лукина; так своеобразный, но плавный его разговор; так, даже щеголеватый, но своеобраз­ный военный его костюм, несмотря на затруднительность от­ступления от строго поставленной формы — все это носило при­знаки привитого желания: походить на свой идеал.

Даже в зрелых годах... брат часто, увлекаясь впечатле­ниями юности, красноречиво описывал подвиги русского Герку­леса.

* Демонстрация силы (фр. ).

Помню, как теперь, один вечер, в глухую осеннюю пору в Свеаборге, в дружеском кружке корпусных офицеров и нас штук 8 маленьких кадет, только что поступивших в Морской корпус, увезенный из Петербурга в Свеаборг из страха наполеоновс­кого нашествия на первопрестольную столицу... Брат вспоминал о нем как о близком и хорошо знакомом нашим родителям; вспоминал, как он, своим простым, дышащим непритворною от­кровенностью моряка, обращением, даром своего слова, по на­ружности безыскусственности, но в сущности разумно-логичес­ки умел привлекать все сердца... »

Когда Николай Бестужев начинал говорить о Лукине, он весь светлел лицом, ласково и весело оглядывая слушателей. Михаил Александрович приводит в своем письме несколько рас­сказов брата.

— Однажды Лукин предложил: «Пошли кататься на коляс­ке! »— рассказывал Николай Александрович. — Все дети, в том числе и я сам, радостно закричали: «Пошли кататься, пошли кататься! »

Мама сказала, чтобы кучер запрягал коляску.

— Прасковья Михайловна, а это лишнее! — улыбнулся Лу­кин. — Ведь вас я пригласил кататься, я сам и запрягу...

Когда мы вышли во двор, то там стояла распряженная ко­ляска.

Дети с хохотом и визгом забрались в нее. Лукин подсадил маму. Затем этот богатырь сам впрягся в оглобли и... начал возить коляску по двору. Нашему детскому счастью не было предела!

Другой раз он провожал нашу матушку до кареты. Дверца захлопнулась, кучер взгромоздился на козлы, тронул вожжами:

— Но, залетные, пошли!

Лошади было рванулись, но тут же стали. Что за чертов­щина! Кучер дал лошадям кнута. Они дернулись, напряглись и вновь — ни с места.

Кучер испуганно начал креститься, затем замахал кнутом. Матушка, видя, что кучер хлещет лошадей, те становятся ды­бом, но с места двинуться не могут, решила было, что те взбеси­лись, и в испуге хотела было выпрыгнуть из кареты.

И лишь я надрывался со смеху, ибо все наблюдал со сто­роны: Лукин за колесо удерживал карету. Целая упряжка ло­шадей не могла сдвинуться с места!

Какой это был пример для меня, чтобы еще усердней «зани­маться с Монтескьё» или гирями, которые, впрочем, и без того уже успели стать моим развлечением».

Каждый раз, приезжая к Бестужевым, Лукин рассказывал им о своих приключениях. (Впрочем, свидетелем некоторых из этих эпизодов был и сам Николай. )

Михаил Бестужев, вспоминая о жизни легендарного капи­тана, основываясь на рассказах старшего брата, писал: «Лукин

с 12 человеками гребцов раз воевал целый город Шарнез, схватя двух главных зачинщиков. Как-то при посещении одного из сво­их друзей, не застав его дома, он сказал денщику, встре­тившему его с железною кочергою, которою выгребал из печи угли: «Скажи, что я был! »

— Но кто вы, ваше высокоблагородие? — возразил денщик.

— А, ты не знаешь, кто я такой? Вот отдай эту цыдулку. — Лукин, взяв железную кочергу, завязал ее узлом и отдал ден­щику.

— Отдай барину, он узнает, кто был.

Барин точно узнал, кто был».

Рассказывал многое множество разных анекдотов про Лу­кина, как он гнул подковы, как выгибал из целкового на ладони чашечки, которые дарил своим приятелям в знак памяти... »

... Чем труднее было Бестужеву, тем чаще в его памяти всплы­вали невозвратные, счастливые дни детства. Вот и теперь при­помнился далекий Рождественский вечер. В дом съезжались гости, по всем комнатам распространялся чудный запах елки, стоявшей в зале, душа переполнялась радостными надеждами.

Задув лампу, Коля сидел в детской, облокотившись на широ­кий деревянный подоконник. Над дальним лесом в сказочном ореоле сиял лунный лик и бескрайняя снежная равнина искри­лась мириадами бриллиантовых снежинок. Вдруг — не чудится ли? — где-то вдали, чуть не у самого леса, над наезженной доро­гой парили, летели легкие саночки. И вот уже у ворот, тяжело поводя боками и с фырканьем отдуваясь, остановились лоша­ди. Из саночек, отбросив медвежий полог, легко соскочил на снег... Лукин. Ах, какая радость!

Горели свечи в большой зале, дети ходили вокруг елки хорово­дом, Лукин изображал «страшного голодного волка». Потом, сняв с елки золоченый грецкий орех, он, изображая фокусника, обратился к детям и взрослым:

— Уважаемая публика! У меня в руках плод земель замор­ских. Но этот орех не простой, волшебный. Не стану искушать ваше терпенье, проверьте его целостность, — и он протянул орех Коле.

Орех внимательно осмотрели, даже щипцами попробовали.

— Крепкий! — Улыбаясь во весь рот, Коля вернул его Лу­кину.

— Теперь начинается волшебство! — Лукин проговорил над орехом какую-то абракадабру. — Заколдован! —Зажав его между кончиками большого и указательного пальцев, легко-лег- ко сплющил «плод земель заморских».

Все ахнули, зааплодировали. Лукин проделал этот фокус еще несколько раз. Потом, взяв со стола еще не откупоренную бу­тылку шампанского за горлышко, стал одной рукой, перехваты­вая, поднимать ее, пока бутылка не встала на ладонь.

— Аж взмок! — с облегчением выдохнул Лукин. — Легче

лошадь на плечах пронести. Не верите? Ну кто попробует? . Казалось, возможности этого богатыря не имеют предела.

Спустя годы Лукин с удивлением и даже некоторым востор­гом поведал Николаю Александровичу, как однажды коса на­шла на камень — и его сила была бита другой, еще более бо­гатырской.

Случилось вот что. Служил на флоте некий Тимашов. Од­нажды расшалившийся Лукин толкнул Тимашова. Тот ответил, да так, ибо обладал силою совершенно чудовищной, что Лукин неловко упал в узкую щель между переносной кафельной печ­кой на массивных чугунных ножках и стеной. Он не мог отту­да вылезти.

Ему на помощь пришел сам «обидчик». Он легко, словно пу­шинку, перенес в сторону многопудовую печь и поднял с пола Лукина.

— Не серчай на меня, милый Васенька. Позабыл я, что с моей глупой могутой не должно так толкать людей! — при­мирительно произнес Тимашов. — Нечаянно вышло. После одно­го случая, бывшего со мной несколько лет назад, я никогда на­рочно силою не хвалюсь.

— Ну, брат, расскажи! — стал приставать к нему Лукин. — Что же это такое с тобой произошло?

— А то, что наша с тобою сила — пустяк, мочалка да лыко! Настоящую силу я видел только один раз в жизни, с той поры я и хожу скромный, вперед не вылезаю. Конфуз у меня вы­шел!

— Ну и что все-таки?

Тимашов почесал в затылке и начал говорить про свой «конфуз», но в голосе его звучало восхищение.

— На одной почтовой станции в Тверской губернии мне очень понравилась молодая бабешка: дородная, глазищи голу­бые с лукошко, коса льняная в полено, бюст — ах, и всё тут! Ну, всё при ней! Сроду таких не видал, хоть под венец пригла­шай. Да какой тут венец, когда ямщик смену перезапрягает, через несколько минут дальше гнать!

Расчувствовался я да говорю моей красавице:

— Полюби молодца, не пожалеешь! — да несколько так вольно, по-моряцки ее и приласкал. Что ты думаешь? «Прилас­кала» и она меня! Сгребла эта голубоглазая меня в охапку, оторвала от земли и так шмякнула об пол, что я подняться не мог.

Отдышался вроде, а красавица меня за руку подняла и лас­ково глядит своими глазищами:

— Да как тебя, молодец, любить, когда ты такой квелый? Мой Петруша против тебя куда проворнее!

— Ну, говорю, не видал твоего Петрушу, да с тобой, краса­вица, только на абордаж ходить. Все вражеские флота поверг­нем!

... Что была на русской земле это чудо-девица, сомневаться не приходится. Жаль только, что в истории не осталось о ней памяти более, чем в письмах Александра Бестужева.

В древнем гербе Бестужевых центральное место занимал зо­лотой пятилистник на черном поле. В последнем поколении этого рода сей рисунок приобрел внезапное значение. Пять побегов дал бестужевский ствол, и весь этот пятилистник был растоптан в черном поле николаевской реакции.

Четверо Бестужевых по примеру старшего брата Николая были декабристами. Пятый не созрел для борьбы, но ока­зался достаточно заметен, чтобы пострадать вместе с братьями.

Из записных книжек Н. А. Бестужева: «Видали ль вы ког­да-нибудь дерево, поверженное громом? Листья осыпались, вет­ви разбросаны, пень обожжен, но еще тверд и стоит не­поколебимо. Никто не полюбуется видом его, никто не придет под тень, и суеверный мимохожий, с трепетом указывая на не­го, говорит: «Гнев небесный покарал его». А вся его вина сос­тояла в том, что оно возвысило маковку свою выше других».

Тело укрепить — дело нехитрое. Куда сложнее научиться управлять своими желаниями, подчинить стремления и порывы железной дисциплине.

Этим надо заниматься ежедневно, постоянно следя за собой, не давая повода расхлябанности и разгильдяйству. Закалив характер, подавив дурные и пустяковые желания, можно добиться любых успехов и на арене, и в жизни.

Петр Крылов

Майским свежим утром, когда, казалось, вся Москва про­питалась дивным запахом буйно цветущей во всех палисадниках сирени, у мясной лавки, что на Земляном валу, остановился мальчуган. В широко распахнутую дверь он с подозрительным любопытством наблюдал, как мясник, натужась, ставит на на­польные весы двухпудовую гирю, взвешивая мясные туши.

— Тебе чего, гимназист? — спросил проходивший мимо при­казчик, тщедушный длинновязый парень с прыщавым лицом под лакированным козырьком картуза. Мальчуган смущенно хмыкнул, поправил форменную фуражку и, конфузясь собствен­ной храбрости, неопределенно помотал головой:

— Я бы... Если можно... хоть разочек...

— Чего тебе, синяя говядина? — уже строго прикрикнул приказчик. — Шел бы стороной, ишь болтаются тут! Гимназию прогуливаешь?

Мальчуган охотно кивнул головой:

— Прогуливаю! Скука там... Позвольте, дяденька, гирьку поднять.

Из лавки, привлеченный разговором, показался красноще­кий мясник, добродушный увалень. Вытирая грязной тряпкой руки, он переспросил:

— Гирьку поднять хочешь? Двухфунтовую? —он пощупал под кительком мальчугана мышцы руки и уже с искрен­ним удивлением добавил:

— А ты и впрямь здоров! Полпудика, поди, осилишь...

— Иди, карапуз, иди с Богом домой, — заторопился приказ­чик. — Мал еще гири подымать, пупок развяжется.

— Да пусть его потешится, — улыбнулся мясник, радуясь короткой передышке и предвкушая забавное зрелище. — Бери полпудовую — восемь килограмм! — И он вынес из лавки круглую, с небольшой ручкой, какой уж десяток лет слу­жившую в лавке, гирю.

Мальчуган покачал головой:

— Да нет, дяденька, мне бы двухпудовку...

Собравшийся вокруг народ загоготал:

— Ишь ты, какой пострел! Говорит, дескать, двухпудовку подыму! Ох, гимназист, свистун.

Развеселившийся мясник выволок на свет божий громадную гирю, поставил ее у порога лавки. Народ сгрудился тес­ным кольцом. Приказчик неодобрительно скривил в ухмылке тонкие губы: он, двадцатипятилетний парень, уже пытался тай­ком поднимать эту самую гирю, но выше пояса она у него не пошла.

Мальчуган шагнул вперед. От всей его застенчивости не ос­талось и следа. Он наклонился, рванул гирю, вынес ее на плечо.

Следившая за ним толпа ахнула. Мальчуган поднатужил­ся, лицо его залилось краской, усилие — и двухпудовая гиря чуть подрагивала над его головой.

— Ура! — заорали люди. — Качай его, ай да Илья Муро­мец!

— Отойдите, — внушительно пробасил мясник. — Эй, сби­тенщик, иди-ка сюда. Налей хлопцу кружку, я плачу.

Насладившись вкусным напитком, вытирая белым платком (воспитанный! ) губы, мальчуган отвечал на расспросы мяс­ника:

— Зовут меня Петя Крылов. Мой папа работает управляю­щим на винном заводе Попова. Ох и силен батя у меня! Вчера кучер Онисим опять приплелся домой пьяным. Батяня ужас как рассвирепел, ему водочный запах на службе опротивел. Сгреб он Онисим а за грудки и в открытое окошко бросил. Онисим плакал и извинялся. Мне жаль его, он добрый. Я батьку упросил не выгонять его.

Приказчик, узнав про отца-управляющего, сменил разд­ражение на милость. Он полюбопытствовал:

— А как же это ты... вы, молодой человек-с, такой нео­быкновенной для вашего юного возраста силой обладаете? Ведь это даже, можно выразиться, весьма удивительно-с.

— Батя меня многому научил, — с гордостью поведал маль­чуган. — Я еще совсем махонький был, а он мне кольца над кро­ваткой привесил. Целыми днями я на них крутился. Забав­но так! А у бати есть свои, взрослые кольца. Он и отжи­мы, и перевороты запросто делает, хотя уже совсем старый: ему тридцать пять лет. А я на кольцах могу раз двадцать от­жаться! — похвалился парнишка.

— Статочное ли дело-с! — в восхищении пробормотал приказчик, а народ вокруг одобрительно загудел.

— Можно я на этой перекладине? — обратился мальчу­ган к мяснику, кивнув на перекладину для подвески туш.

— Пожалуйте-с! — осклабился приказчик — и строгим тоном к мяснику: — Василий, протри быстро!

Мясник взял тряпку, которой прежде вытирал свои нат­руженные руки, и послушно протер сальную перекладину.

Люди сгрудились у входа, наблюдая, как парнишка с помощью мясника повис на перекладине и начал легко, вы­тянувшись в струнку, не болтая ногами, подтягиваться.

— Пять... десять... двадцать один раз! — радостно выдох­нули зрители.

Мальчуган, раскачивая не по возрасту широкими плечами и вытирая платком ручонки, проговорил:

— Это чего! Можно было бы и больше, да она, железка, скользкая дюже. Держаться трудно.

— Ты где живешь? — поинтересовался мясник. В Бас­манной части? В собственном доме? Скажи папаше, пусть за мясом ко мне присылает. Завсегда дам наилучшее. А сегодня подарка ради, что хлопчик у него исправный растет, пришлю парной телятинки. Заходи, малец, только учение не прогуливай больше!

Закинув за спину ранец, парнишка заспешил прочь. Толпа в восхищении смотрела ему вслед:

— Здоров! Вот и у нас на деревни один был... — И далее шли бесконечные рассказы о чудо-богатырях, которыми, если послушать мужиков, была иолным-иолна во времена старо­давние каждая волость, каждая деревня.

У юного Пети Крылова было только две страсти — бесконеч­ное чтение приключенческой литературы и поднимание тя­жестей. Он, казалось, не мог пройти равнодушно мимо пред­мета, какой стоило и можно было поднять. Увидав, что Они- сим распряг жеребца, Петя подходил к телеге, порой еще не разгруженной, подлезал под задок и, тужась, пытался при­поднять ее.

Однажды произошел конфуз. По приказу отца Онисим заку­пил и привез в дом чугунки. Пока он занимался с рас­пряженным жеребцом, Петя, верный привычке, подлез под за­док телеги и, упираясь спиною, приподнял ее. Чугунки с лег­ким звоном покатились с телеги на землю, а самый большой и дорогой стукнулся о булыжники» которыми был замощен прос­торный двор, жалобно звякнул и раскололся.

Надо было случиться, что в этот момент с крыльца сходил отец. Человек бережливый, он терпеть не мог бесхозяйствен­ность.

— Это что за разгильдяйство? — Он грозно сверкнул гла­зами, и случившиеся во дворе работники — конюх, птич­ница и кузнец, робко затихли. Только куры, привычно вык­левывая что-то между камней, негромко кудахтали, да ярко-ры­жий петух, вдруг по-орлиному взвившийся на плетень, огласил окрестности воинственным трубным пением.

Отец не спеша, с пугающим спокойствием прошелся по дво­ру, остановился возле битого чугунка. И вдруг воззрился на сына, тихим голосом поинтересовался:

— Ты, сыночек, почто родительское добро на ветер рас­точаешь?

Петя засопел:

— Нечаянно... виноват, — думая о том, что у его друга Онисима сегодня снова будет работа: пороть на конюшне его, Петьку.

Вчера было за разбитое у соседей окно, сегодня за битое «добро».

— Хорошо, — вдруг миролюбиво произнес отец, еще раз окидывая строгим хозяйским взором двор. — Я тебя прощу, если ты, Петр Федотович, вот эту штучку перебросишь через ог­раду на пустырь. Коли поломаешь забор, то сам его сегод­ня и починишь, да еще получишь сугубую порцию по мягкому мес­ту. Сам послежу, чтоб на этот раз Онисим постарался. Бери! — И он кивнул на кувалду, которую держал кузнец Егор. Испытание было весьма необычным, но, впрочем, вполне соглас­ное со столь же необычным характером папаши.

— Ты что, отец, выдумал? — запричитала мать, давно наблю­давшая эту сцену и готовая в любой миг броситься на защиту лю­бимого дитяти.

Не обращая внимания на слезы матери, отец кивнул кузнецу:

— Взгляни, Егор, на пустыре никто не болтается?

Кузнец сбегал и весело доложил, что людей за забором нет.

— Начинай! — скомандовал отец.

Петя задумчиво смотрел на тяжеленную кувалду, соображая, каким образом эту неудобную штуковину можно перекинуть через забор. Потом его осенило. Он схватил кувалду за ручку, почти за самый конец ее, и начал вращаться вместе с ней, все бо­лее и более ускоряясь. Птичница громко ахнула и закры­ла лицо руками. Онисим и кузнец спрятались в конюшню и уже оттуда наблюдали за жутким снарядом, который мог в лю­бое мгновение вырваться из детских рук и проломить кому-нибудь череп. Даже отец, стоявший в трех шагах от сына, слег­ка побледнел, но ни на сантиметр не отступил. Петя уже крутил­ся как волчок. Вдруг он издал неопределенный звук, похожий на «кхыканье» мясника, разрубающего мощным ударом тушу, и выпустил снаряд в голубое небо. Кувалда победно взлетела над забором...

— Ну, силач парнишка! — в голос проговорили Они­сим и кучер.

— Чугунки больше не бей! — коротко сказал отец и пошел со двора. — Сегодня возьму тебя с собой в цирк. Увидишь настоящих силачей.

— Милочек мой! —запричитала мать, обнимая люби­мого шалуна.

... Отец сдержал слово: вечером они сидели в партере цирка Саламонского, что на Цветном бульваре. Петя почти не обращал внимания на лихих наездников, ловко падавших с незаседланных лошадей на опилки арены, его не заинтересо­вали ни ученые собаки, «умевшие» считать до десяти, ни «индийский факир», глотавший огонь. Он с нетерпением ждал второе отделение.

И вот под традиционный марш «Гладиаторов» на арене по­казались силачи. Вначале они играли мускулатурой,

поражая воображение публики громадными бицепсами и необъятной шириной плеч. Затем они жонглировали гиря­ми, запускали их вверх, перекидывались друг с другом. И все это они делали с изящной непринужденностью, с шутка­ми, с добрыми улыбками. Мальчуган был заворожен. Когда возвращались домой через оживленное Садовое кольцо, Петя вздохнул:

— Вырасту, пап, обязательно стану цирковым атлетом... Не зря с утюгами каждый день занимаюсь. Смотри, ка­кие мышцы — во!

Отец выкатил глаза:

— Что такое? Какой еще атлет? Я тоже люблю цирк, гимнас­тов, атлетов, наездников, но я не хочу, чтобы мой наследник поте­шал почтенную публику. А как ты учишься? Из гимназии выгнали за баловство. Теперь в реальном училище жалуются. То дра­ку учинишь, то голубя в класс принесешь... Что делать, сынок, с тобой? Как тебя воспитывать?

— Так же, папа, как и теперь! — быстро произнес Пе­тя. — Только к Онисиму отправлять не надо.

Вечер отец долго совещался о чем-то с матерью. Утром он позвал к себе в кабинет сына. Его лицо было задумчиво и груст­но:

— Сынок! У тебя, видимо, и впрямь к утюгам и гирям спо­собностей больше, чем к латыни и математике. Тебе нужны приключения? Хорошо, ты их будешь иметь. На море. Я тебя отвезу в Мореходные классы в Петербург. Станешь человеком.

Сказано — сделано. С Николаевского вокзала отец и сын отправились на берега Невы. Народ в мореходном по­добрался как на заказ: все ребята удалые, рослые и креп­кие. И хотя Петр Крылов оказался самым сильным, но мор­ская дружина не' дала разгуляться его задиристому ха­рактеру: разок-другой она его поучила —«чтоб не нарушал фарватера».

Вскоре на пароходе «Чихачев», входившем в «Русское об­щество пароходства и торговли», Крылов в качестве ученика рулевого отправился в свое первое морское плавание. Позже, закончив училище, он был приглашен на стажировку на посу­дину «Кочкар», ходившую под английским флагом между Одес­сой и Марселем. Начались странствия по свету: Крылов побывал в Англии, Японии, Китае, Египте. Моряк он был отличный — видать, соленая волна любит силу и отва­гу, манит к себе богатырских людей. Морской воздух оказал­ся для паренька гораздо целебнее всех классических систем образования. Сила в нем все более прибывала. Уже, пожалуй, во всем российском флоте трудно было сыскать моряка, о богатырских подвигах которого ходило столько легенд. Будущий штурман переносил на спине тяжеленные чу­гунные чушки, ударом кулака, перевязанного ремнем, ломал

толстенные доски, а если верить утверждениям очевидцев — неслыханное дело! — рвал канаты. Смотреть на эти чудеса, которые он творил на стоянках, собирались громадные тол­пы жителей. Его повсюду знали, везде любили.

Часто раздавались приглашения:

— Петр Федотович, родной, уважь — посиди с нами за столом.

Но, к всеобщему удивлению, Крылов спиртного в рот не брал ни капли.

— Отец не баловался, да и мне не велел, — отшучивался Петр. — Вот ежели ваше благородие желает со мной сойтись в честном кулачном поединке — милости просим, всегда к ва­шим услугам. Побьете меня — десятирублевый билет отдам. Я вас побью — руку пожму.

Но даже такой куш не соблазнял. И только оказавшись в Англии — родине бокса, Крылов упивался своей силой и ловкостью. Английские маринеры любили кулачные развлечения и драчунами были отменными. Но и здесь утеха вскоре закончилась: иноземные храбрецы были неизменно биты самым суровым образом и даже по двое не соглашались выходить против одного Крылова.

— Это не человек, — с восхищением произносили англи­чане. — Это какой-то Вельзевул! Его кулаком можно сваи закола­чивать.

И как смутную легенду, англичане припоминали некоего «кэптайна Лукин», который тоже был русским и который в старо­давние времена творил чудеса «необыкновенной силы».

— Теперь никто не может иметь такую силу! — качали го­ловами англичане. — Люди теперь стали несколько сла­бее.

— Русские люди во все времена отличались удалью и силой! — дипломатично произносил Крылов, а у себя в ка­юте в красивой ореховой рамке повесил по счастливому слу­чаю приобретенный раритет — гравированный портрет Лукина.

В каждом крупном порту Петр Крылов отыскивал атлетичес­кий клуб (в конце прошлого — начале нынешнего веков их разве­лось великое множество) и упражнялся там с гирями или боролся.

Нос особым нетерпением ждал Крылов момента, когда их суд­но бросало швартовые в Одесском порту. Тут процветала зна­менитая в те годы «Атлетическая школа Новака». Крылов ча­сами упражнялся со штангой. Он проделывал с солидным ве­сом самые различные упражнения: многократные приседа­ния, выжимания из положения лежа, развороты туловища в стороны, жим стоя, жим из-за головы.

Товарищи по школе и сам ее руководитель Новак постоян­но повторяли:

— С такой выдающейся силой надо идти в цирк. Ведь это прямо-таки невероятные возможности у человека, а он не же­лает из этого сделать для себя хорошую прибыль.

— Эх, чудаки, зачем мне прибыль? Мой батька человек бо­гатый, в любой день выделит мне хорошее дело. Да не хочу я, рус­ский человек, коммерции. Славу хочу для России!

— Таки это тоже надо вам идти работать в цирк — будете участвовать в мировых чемпионатах. Вот вам, уверяем, сла­ва. И деньги тоже.

— Тьфу! — сплевывал от досады Крылов. — Все-то у вас в го­лове только деньги.

... Так между атлетических занятий и морских рейсов бежала жизнь. Незаметно подошли выпускные экзамены в мо­реходке. Петр их успешно сдал. Ему вручили диплом, и он за­нял место второго штурмана (иначе — помощника капитана) на пароходе «Мария», курсировавшем по Азовскому морю.

Здесь тоже не обошлось без приключений. Какой-то тор­говец, турок по национальности, облапошил молодого штурма­на, всучил ему скверный виноград вместо хорошего.

Возмущенный Крылов нашел обманщика и попросил:

— Ахмет (так звали торговца), это ведь грешно обманы­вать людей. Верни, пожалуйста, мои деньги и забери свой дрянной виноград.

Турок, громадный детина, выше чуть не на голову приземис­того Крылова, нахально расхохотался:

— Глаза есть для чего? Чтобы смотреть, когда покупаешь. Ты не смотрел, теперь гуляй, деньги не отдам.

Крылову не жалко было денег. Но обман он посчитал для себя оскорбительным.

— Ну так что ж! — он все ближе подступал к турку. — От­дашь деньги или нет, гнусный обманщик?

Тот потешался все больше и больше. Зажав в кулаке ассиг­нации, он оскалил зубы:

— Отнимешь — все твои будут!

Крылов молниеносно вцепился в руку обманщика, ловко кру­танул ее назад, и турок полетел вниз, головой зарываясь в ящик с крупными спелыми помидорами. Через мгновение Крылов держал трофейные ассигнации. Отсчитав нужную сумму, он остальное швырнул в ящик, где стонал обманщик, весь заля­панный давлеными помидорами.

— Зачем так сильно? Рука, моя бедная рука...

Крылова разобрала жалость:

— Не хотел тебе руку вредить! А ты впредь не мошенничай. Эй, извозчик, отвези пострадавшего домой. Держи целко­вый...

Наутро все Азовское побережье говорило о силе и бла­городстве помощника капитана с «Марии».

В конце зимы 1895 года 24-летний Крылов поехал в Москву. Он соскучился по своим старикам, да и дело у него было важ­ное: Петр прослышал, что на одном из пароходов открывается вакансия первого помощника капитана. Вот он и соби­рался просить это место.

Но именно в Москве произошло, по словам Петра Крылова, «крушение его морской жизни». Случилось следующее. Однаж­ды на Маросейке он встретил одного своего старого това­рища. Тот рассказал, что атлеты создали что-то вроде своего клуба и хозяином там — атлет и художник Сергей Дмитриев-Морро.

— Где этот клуб? — загорелись глаза у Крылова. Имя Морро ему было хорошо известно: это был один из сильнейших ги­ревиков России.

— Сергей работает на ювелирной фабрике «Ф. А. Лорие», это в доме № 5 по Звонарному переулку Тверской части. Хозяин — поклонник атлетики. И еще он высоко ценит Сергея как работника. Вот, наверное, по этим причинам Лорие и выделил в подвале производственного здания помещение для занятий штангой и гирями.

— Так идем к Морро!

— Сейчас еще рано: он занят на фабрике. А вот поз­же...

Вечером друзья отправились в Звонарный переулок. С помощью сторожа ювелирной фабрики нашли «атлетичес­кий зал».

Небольшое помещение было отлично оборудовано, богатый набор гирь и штанг поражал воображение. Кругом царила чистота и порядок. Для снарядов были оборудованы стелла­жи, на полу лежали ковры.

Морро — высокий, красивый мужчина с фигурой древ­негреческого бога, и еще несколько молодых людей, упражня­лись с тяжестями.

Вот как описывает один из современников тренировку Сергея: «Красиво он работал — прямо орел был в темповых уп­ражнениях. Самая тяжелая штанга, бывало, летит, как пе­ро, — и при этом «с улыбкой на устах».

У Петра Крылова такой ловкости и изящества «в работе» не было: он все-таки был самоучкой. Без наставника в атлети­ке обойтись очень трудно.

Морро обрадовался гостям. До него уже доходили неясные слухи, что где-то на юге России обретается чудо-богатырь, моряк по профессии, атлет по призванию. Теперь он увидал приземистого молодого человека, немного лысоватого, со спокойным приятным лицом.

— Это мои ученики, — представил Сергей своих това­рищей, вместе с ним упражнявшихся со штангами. — А вы,

Петр Федотович, не желаете нам показать свои возможности?

— Желаю! — охотно согласился Крылов. Он тут же раздел­ся до пояса, обнажив чудовищных размеров мускулатуру, подо­шел к двухпудовой гире и начал творить с ней просто чудеса: кидал под потолок и мягко ловил на ладонь, посылал гирю из- за спины вперед левой рукой и тут же подхватывал ее правой, и наоборот.

— О, сударь, да вы просто гений атлетики! — в иск­реннем восхищении произнес Морро. — Нет, батенька, вам определенно надо заниматься серьезно гирями...

— Да, я люблю гиревой спорт, — признался Петр. — С детства... Но у меня, видать, судьба иная — мор­ская... Вот получу назначение — и адью!

Сергей произнес серьезным, даже строгим тоном:

— Море — это лучшее, что создала природа, а моря­ки — достойнейшие люди, у которых остальное человечество должно учиться мужеству и настоящему товариществу. Но и та­ких, как вы, природа создает не часто. Жаль, если вы упустите свой шанс...

В ту ночь Петр не спал. Он мучительно обдумывал свою до­рогу: отдать жизнь прекраснейшему делу — морскому, или выс­тупать по балаганам с гирями? Господи, как быть? Ведь жизнь одна-разъединственная!

Когда багрянец утренней зари радостно заиграл на зо­лотых маковках московских церквушек, а на улице заскрипе­ли и зацокали по булыжной мостовой ранние повозки, Крылов решение принял: быть ему отныне профессиональным атле­том! Море, прощай...

У Дмитриева-Морро в те годы собирались сильней­шие московские атлеты. Этот художник-ювелир отличался настоящей преданностью тяжелой атлетике: повсюду агитиро­вал за нее, разыскивал способных молодых людей и привлекал их к занятиям, нуждающимся помогал материально. Он был очень мягок в обращении с другими, даже замечания на тренировках старался делать в деликатной форме. Его все любили. Добавим, что Дмитриев-Морро воспитал не­мало первоклассных атлетов и среди них одного из первых советских чемпионов и рекордсменов, заслуженного масте­ра спорта СССР А. Бухарова.

С помощью Сергея Крылов тоже оборудовал «атлетический зал»— у себя дома, в подвале. Строгий отец радовался возвра­щению «блудного» сына и не возражал. Постаревший и став­ший пить еще сильнее, Онисим помог перевезти оборудова­ние — штанги, цепи, гири. В подвале закипела спортив­ная жизнь: даже отец приходил удивляться на те «фокусы», которые творил его сын со своими товарищами.

Однажды отец привел с собой матушку. Та, глядя, как сын управляется с «железяками», со страха закрывала глаза и шептала:

— Господи, спаси и сохрани сыночка нашего Петру­шу...

Больше она в подвал не спускалась, только часто и мел­ко крестилась, когда внизу ухали на пол штанги и гири, а в большом дубовом шкафу дребезжали тонкостенные фарфо­ровые чашки фирмы Кузнецова.

Но душе Крылова не хватало простора: зрители в числе нескольких домочадцев не удовлетворяли честолюбивую душу бывшего морского волка. И вот он, в душе страшась гнева отца, отправился на Девичье поле — в балаган известного в те годы Лихачева. На дворе царила буйная весна, звонили ко­локола, и было 25 апреля 1895 года.

Балаганщик Лихачев, высокий немолодой человек в сером пиджаке, лакированных сапогах и красном галстуке-ба­бочке, с костистым лицом, похожим на череп, и сверлящи­ми собеседника серыми глазами, окинул взором Крылова с ног до головы, словно покупал скаковую лошадь, и сквозь зубы процедил:

— Ну-с, и чего мы умеем делать?

— Жонглирую гирями, рву цепи... да все, впрочем, что умеют другие атлеты и даже немного больше.

— Обнажитесь, сударь...

Крылов охотно сбросил с себя дорогой сюртук, блеснув большим бриллиантом на указательном пальце, и показал свой торс.

— Дай сантиметр! — приказал Лихачев вертевшемуся ря­дом помощнику. — Напрягите бицепсы.

Лихачев измерил плечо Крылова и долго, с некоторой ото­ропью рассматривал цифру на ленте:

— Однако! — он покачал головой. — Сорок шесть санти­метров... Хорошо, я вас возьму в свой балаган. Но вам-то зачем это надо? Ко мне идут люди нуждающиеся. Вы, насколько понимаю, к таковым не относитесь. Труд наш, истинно доложу вам, чуть лучше каторжного. Положу вам, мусью, шестьдесят пять целковых в месяц — деньги, конечно, неплохие, но ведь и выступать надо по нескольку раз в день. И без халтуры, чтобы зрители всякий раз уходили счастливые, чтобы повсюду говори­ли: «Балаган Лихачева — самый лучший! »

— Я согласен на все условия, — твердо произнес Кры­лов. — Я люблю атлетику. А где еще я могу показать людям свою силу?

Показать силу действительно было больше негде.

Уже на следующий день перед балаганными дверями зали­вался колокольчик и зазывала кричал простуженным го­лосом:

— Дамы и господа! Пожалуйте в театр живых чудес — го­ворящая русалка с грудями и хвостом! Двухголовый младенец в спиртовой банке! Скорпион размером с петуха! Сказоч­ный богатырь, уроженец города Москвы Петр Федотович Кры­лов, демонстратор необычных возможностей своей силы! Пред­ставление начинается! Вход гривенник, с детей и военных — пятак. Цена дармовая, почти «за так»!

Петр Крылов старался вовсю: поднимал тяжеленные штан­ги, на спину принимал подброшенные вверх двухпудовки, борол­ся до изнеможения с любителями из числа зрителей. Демон­стрировал и «смертельный» трюк: на его голове разбива­ли кувалдой большой камень.

Едва кончалось одно представление, как зазывала нацеп­лял на голову дурацкий колпак и вновь оглашал окрестности сиплым голосом:

— Мадам и месье! В театр... милости просим! Ру­салка с грудями и уроженец Москвы с чудесами...

Не успевший прийти в себя Крылов, с трудом оторвав­шись от кушетки, спешил на арену «с чудесами».

Вскоре от переутомления испортился сон, стал пло­хим аппетит. Наступила непогода. Брезент плохо защищал балаган от дождя, ветра и холода. Крылов простыл, но про­должал доблестно и честно выступать перед зрителями. Хал­туры он не терпел. Каждый раз работал с предельными тяжес­тями. Обманных трюков, к которым нередко прибегали другие цирковые атлеты, он не признавал, работал всегда честно.

Кто-то из зрителей, чаще всего подгулявших, порой кри­чал:

— Дурят нас, православные! Цепи-то подпиленные!

Крылов приглашал желающих проверить цепи. Нес­колько правдолюбцев вылезали на арену и начинали дотошно искать подпилы, проверяли вес гирь, тужились над штангой. Все оказывалось в полном порядке.

«Проверяльщики» уходили. Петр приступал к делу. Са­мые невероятные трюки он выполнял с потрясающей легко­стью, элегантной непринужденностью.

Слава о Крылове быстро распространялась по го­роду. Полюбоваться на него приходили антрепренеры дру­гих балаганов и цирков. Со всех сторон сыпались за­манчивые предложения. Наконец Петр принял приглашение работать в крупном цирке Камчатского — здесь условия бы­ли получше. У Крылова уже имелся двухлетний опыт работы в балаганах. Он многому научился, освоил новые трюки, кото­рые пользовались особым успехом у публики. Он ложился на арену, на него клали сверху большой помост. К ужасу зрите­лей, на помост въезжало лакированное авто с шофером и нес­колькими дамами. Потом помост снимали, и Крылов, к восторгу публики, поднимался цел-целехоньким.

Другими коронными трюками Петра были выступления с толстыми полосами железа. Он завязывал их «галстуками», «браслетами». Сила его рук оказалась действительно фантастической.

Но непревзойденным он оставался в упражнениях с гиря­ми. Может быть, именно та легкость, с которой он обра­щался с ними, и создавала иллюзию у зрителей их «ненастоящности». С такой же легкостью он рвал толстые цепи.

Чем больше росла популярность атлета, тем чаще ему при­ходилось выходить на арену. Современник и биограф Кры­лова, известный И. В. Лебедев («дядя Ваня») утверждает: в те годы Петру Федотовичу выступать приходилось не меньше 12— 15 раз ежедневно, а в кратких промежутках требовалось под­ниматься на раус (балкон на наружном фасаде цирка) и зазывать почтенную публику.

Любовь к избранному делу, которое Крылов называл «свя­тым», помогала выдерживать эти нагрузки.

После нескольких лет работы Крылов придумал и осущест­вил трюк, который на всех афишах справедливо именовал­ся рекордным. Лебедев писал об этом «хорошем номере», при­водившем в неистовство публику: Крылов «поднимал со стоек ло­шадь с всадником на веревках».

Кстати о плакатах: этот трюк нашел свое художественное изображение, причем вместо лица Петра Федотовича было изображено другое, вполне зверское — с лубочного издания «Палач города Берлина».

Слава о Крылове уже бежала по всей Руси, но то ли не везло бо­гатырю, то ли его характер оставался по-юношески беспо­койным, но его повсюду сопровождали скандалы, которые, впро­чем, лишь подогревали к нему интерес. Так, ему пришлось работать в паре с другим популярным в те годы атлетом — С. Елисеевым. Между ними чуть не на каждом выступлении на­чиналось нешуточное состязание — кто кого? Оно не только изматывало обоих, оно то и дело, на потеху публики, доводило их до словесной перепалки, которая порой переходила в откровенные стычки. Разошедшихся атлетов с трудом разни­мал десяток униформистов и служителей цирка, а хозяин штрафовал. Но эта «педагогика» помогала мало. Война на арене продолжалась.

Случалось, что «боевые действия» перекидывались в партер. Дело в том, что Крылов любил весело комментировать свои выступления. К примеру, когда ему доводилось разби­вать громадные камни кулаком, то он неизменно обращался к публике со словами:

— Господа, если вы думаете, что в этом номере есть фальшь, то могу разбить этот камень кулаком на голове любо­го желающего... Милости прошу! Есть здесь хоть один храбрец?

Публике были по вкусу эти незамысловатые шутки. Но од­нажды, когда Крылов выступал с особым воодушевлением и ус­пехом, какой-то господин в чиновничьей форме, сидевший в первом ряду, нарочито громко сказал своей соседке:

— Не понимаю, как в наш просвещенный век можно привет­ствовать грубую силу. Это просто бык какой-то!

Атлет даже оторопел от такой дерзости. Он жестом оста­новил оркестр и обратился к публике:

— Я действительно работаю на арене. Наш народ любит сильных людей. И я люблю силу в человеке. Поэтому и пошел в цирк. И нахожу, что лучше быть сильным быком, нежели слабым ослом, хоть и в чиновничьей фуражке, как сей субъект!

Под сводами цирка раздались громовые аплодисмен­ты.

Чиновник не успокоился. В нем разыгралась амби­ция.

— Да знаете ли вы, господин циркач, с кем имеете честь говорить? — начал кричать он, перелезая через барь­ер на арену. — Да я вас сей миг в полицейский учас­ток...

Крылов взял чиновника за шиворот, высоко приподнял и опустил на прежнее место. В зале стоял хохот невообразимый. Это было тем забавней, что этого чиновника многие знали как склочного человека. Но как бы то ни было, после представле­ния атлета препроводили в участок, где и был составлен протокол по случаю «нарушения общественного порядка».

А потом начались гастроли по Сибири, и Петр Федотович покрыл себя новой славой — уже в качестве борца, хотя в этом деле он совершал лишь первые шаги. В Иркутске его поджидал богатырь по фамилии Шляпников, которого ина­че как «сказочным» не называли. Двухметрового роста, весом более 140 килограммов, Шляпников обладал громадной си­лой.

И вот в назначенный день иркутский цирк был забит до пре­дела. Публика страшно переживала за своего. Борьба назначена «на поясах». Рефери дал сигнал. Зал замер.

Крылов был ниже почти на голову, да и весил намного мень­ше. Но он тщательно продумал схватку. Превосходство сопер­ника в росте он решил свести к его недостатку. Крылов но­ровил пригнуться как можно ниже, заставляя тем самым нак­лоняться и соперника, принимать неудобную позу. Шляпни­ков начал яростно бросаться на ускользающего против­ника, забывая об осторожности. Крылов своего шанса не упустил: ловким приемом он уложил «сказочного богатыря» на лопатки.

Потом были поездки во многие города России, особенно осталось памятным путешествие по Волге. Ярославль, Ры­бинск, Кострома и другие приволжские города былиоколдованы удивительнойсилой

Петра Федотовича. Его биог­раф перечисляет «многочисленные трюки» Крылова, столь пришедшиеся по душе тысячам и тысячам зрителей, наблюдав­ших выступления атлета: «он рвал цепи, ломал подковы и монеты, разбивал кулаком камни, делал растяжку с четырьмя лошадь­ми».

Про эту «растяжку» в свое время много и с восхищением писали газеты. Форейтор выводил на арену две пары сильных лошадей, которых его помощник по сигналу Крылова начинал хлестать и погонять в разные стороны. Петр Фе­дотович с наружным спокойствием и легкой улыбкой удерживал скакунов, лишь мышцы обнаженного торса наливались сталью. Восторгу зрителей не было конца!

Неприятное приключение произошло в Рыбинске. Здесь, часа за полтора до схватки с гигантом Петром Его­ровым, весившим около десяти пудов, к Крылову явилась некая депутация в сюртуках и сапогах-бутылках. Они швырнули на стол толстую пачку ассигнаций, а их предводитель в си­нем картузе с красным околышем, ухмыляясь, заявил:

— Вот, дорогой, возьми-ка приз от обывателей нашего го­рода, но, голуба душа, под Петрушу, пожалуйста, ляжь. Ну, поко­чевряжься малость, попыхти — чтоб, дескать, все было в натуральном виде, а потом и ложись. Уважь, пожалуйста, народ...

Крылов сгреб просителя в охапку и, слегка размахнув­шись, запустил его в окно. Тот, выбив раму и роняя стояв­шие на подоконнике горшочки с геранью, полетел на матушку-землю. Остальные, спотыкаясь и сшибая друг друга, бро­сились к дверям.

В тот вечер, если верить суконному языку местной прессы, «заезжий гастролер на первых мгновеньях схватки, не при­меняя ухищрений техники, приподнял над ареной атлета- профессионала Егорова и с силой опустил его наземь, после чего тот не смог продолжать схватку из-за повреждения в организме. Единогласным решением жюри победа присужде­на Петру Крылову».

Но главные действия развернулись чуть позже, когда побе­дитель, весело насвистывая мотивчик модной опереттки «Мадам Арго», возвращался в гостиницу. Проходя мимо ка­кого-то пустыря, Крылов получил тяжелый удар по голове и поте­рял сознание... Наутро, раненный, но справедливо гор­дый своей неподкупностью, чемпион прервал гастроли и был вынужден вернуться в Москву для восстановления здоровья.

... Шел 1898 год. Атлету, быстро снискавшему своим талантом всеобщее признание, нужно было подумать об устрой­стве личной жизни: заметно сдавшие старики родители каждый день твердили, что пора, дескать, им внуков нянь­кать. Сынуля не возражал. Опытная сваха познакомила

Петра Федотовича с красивой барышней из зажиточной ку­печеской семьи.

Но ни этот, ни другие — по свидетельству биографа — «романы» не были удачными. Он обладал яркой внешностью, был славен и богат, много читал, много видел, интересно умел рассказывать, но беда его заключалась в том, что гири, гантели, штанги и двойные нельсоны заслонили от него всю остальную жизнь. С кем бы и о чем бы он ни беседовал, раз­говор тут же съезжал на богатырские темы. Он все время только показывал мускулы и спрашивал своих поклонниц: «Сколь­ко вы выжимаете! »

Барышни тут же скисали, свадьба разлажива­лась.

Когда он впервые побывал в цирке Владимира Дурова, то и тут не удержался:

— Хороший артист Дуров, — сказал Крылов своим спут­никам, — но в общем ничего не стоит, так как моей штанги под­нять не может.

По признанию атлета, он думал о трюках и «бульдогах»* да­же во время концерта Федора Шаляпина и посещения Третьяковской галереи. Можно иронически улыбаться, но такая преданность любимому делу не может не восхи­щать.

В Москве Крылов подружился с удивительным аристок­ратом— бароном М. О. Кистером, который, как и В. И. Лебедев, всю свою жизнь и немалые капиталы вложил в развитие отечественной тяжелой атлетики. На Новинском бульваре Кистер соорудил и отлично оборудовал спор­тивный зал или, по выражению тех времен, тяжелоатлетическую арену. Сюда на тренировки и соревнования съезжа­лись известные силачи — Иван Лескиновиц, Дмитриев-Морро, Солдатченков, Ломухин, Горлов, феноменальный бога­тырь Митрофанов, впоследствии спившийся и умерший босяком где-то под забором.

По свидетельству современников, среди московских ат­летов царил удивительный дух доброжелательства и искрен­ней дружбы, которые не портила спортивная конкуренция. Они помогали друг другу советами на тренировках, показыва­ли тут же придуманные приемы, устраивали гастроли и сборы средств для неимущих, нуждающихся товарищей и их семей.

* * *

И вновь поездки, вновь гастроли. На афишах Крылова уже красовалось льстящее самолюбию — «Король гирь»! Ме­сячный гонорар был солидным —300 рублей. Теперь ат­лет

* Так на профессиональном языке называли тяжелую гантель весом более 40 фунтов.

был ангажирован владельцем известного цирка Девинье. Петр Федотович блистал трюками в Минске, Двинске, Лод­зи, Вильне, Гродно, Ковно.

По заведенному обычаю, после демонстрации силы, в которую Крылов включил рекордный трюк — поднимание платформы с лошадью и всадником, шпрехшталмейстер, муж громадного роста и необъятной ширины в талии, играя самыми низкими ре­гистрами своего голоса, провозглашал:

— Ну-с, господа отдыхающие, хочет ли кто из вас полу­чить приз? — Он поднимал руку с кредитным билетом, на ко­тором была изображена Екатерина Великая. — Сто рублей тому, кто положит на лопатки «короля гирь», чудо природы Петра Кр-ры-ылова!..

Конкурент находился обычный — из подгулявшего мастеро­вого или купчика. Борьба напоминала игру кошки с маленькой мышкой. Чаще всего атлет нежно поднимал «конкурен­та» (без кавычек здесь не обойтись) в воздух и под хохот и улюлюканье всего зала бережно относил на его место.

Но в Лодзи случилось непредвиденное. После демон­страции шпрехшталмейстером ассигнации на арену спус­тился из зала совсем юный, но великолепно развитый чело­век.

— Я буду состязаться с господином чемпионом, — заявил он. — Но предлагаю не борьбу, а состязания в поднима­нии гирь...

— Согласен! — протянул ему руку Крылов.

И вот конкуренты приступили к делу. Первым начал Петр Фе­дотович. Он выжал левой «бульдог» в 280 фунтов. К его удивле­нию и неописуемому восторгу публики, молодой человек поднял лишь чуть меньше — 275 фунтов. Далее преимущество было яв­ным — Крылов легко победил в поднимании штанги «с моста» (было такое движение) —300 фунтов, затем развел руки в крест, в каждой из которых были связанные гири общим весом по сто фунтов.

И все же в заключительном состязании, вновь вызвав бур­ный восторг местных зрителей, победил юный конкурент. Он толк­нул штангу в 320 фунтов два раза, а уставший от нескольких выступлений, бывших в тот день, Крылов — лишь один.

— Назовите себя? — попросил Петр Федотович.

— Станислав Збышко-Цыганевич! — тут же раздались го­лоса из зала. Этого молодого человека лодзинцы знали и ве­рили, что он станет непобедимым чемпионом. Добавим, что на­дежды оправдались. Крылов посоветовал одаренному юноше всерьез заняться тяжелой атлетикой, дал практические рекомендации для укрепления силы. Тот последовал его совету. Позже его имя гремело как одного из самых сильнейших бор­цов.

В Вильне Крылова поджидало очередное испытание. Под­нимая

лошадь с всадником, он поскользнулся и вывихнул ногу в колене и ступне.

То ли вывих был тяжелым, то ли доктора подобрались бес­толковые, но травма заживала очень медленно. Крылов готов был умереть от неподвижности и тоски. Ему, вечно непоседливо­му и энергичному, приходилось неделя за неделей проводить в больничном заключении. Сам позже он признавался, что находился на волосок от самоубийства.

К счастью, его не забыли друзья. То и дело они навеща­ли Петра Федотовича, рассказывали о последних спор­тивных и цирковых событиях в Москве — сюда его достави­ли вскоре после несчастья. Сергей Дмитриев-Морро и Михаил Кистер разработали для Крылова систему восстанавливающих упражнений, помогали ему передвигаться. Несколько раз с помощью друзей Крылов «транспортировался» на соревнова­ния атлетов в цирке, где шпрехшталмейстер торжественно про­возглашал:

— Дамы и господа! Сегодня нас почтил присутствием знаменитый чемпион, «король гирь»...

Зал устраивал своему любимцу бурную овацию.

Заботливое внимание помогло пережить несчастье, а упражнения вернули былую силу атлету. Он лишь улыбался, вспоминая о месяцах болезни:

— Перемелется — мука будет...

С 1901 года он вновь работал в цирке у Девинье. Этот год он сам называл весьма успешным, ибо установил несколь­ко рекордов. Вот они, возможно не очень понятные современ­ному любителю спорта, но отражающие характер тяжелой ат­летики тех времен: Крылов выжал штангу левой рукой весом 280 фунтов, развел в стороны руки, держа в каждой стофунто­вые шары, затем, по выражению Крылова, он «донес правой ру­кой гирю в сто фунтов к выжатой левой рукой штанге в 240 фун­тов, а с моста взял 300 фунтов».

Все эти рекорды Крылов «проделал официально в Киев­ском атлетическом обществе и получил за них от председате­ля общества доктора Е. Ф. Гарнич-Гарницкого диплом и золо­тую медаль».

В 1903 году Крылов стал работать у знаменитого Алек­сандра Чинизелли в Варшаве на жалованье почти фан­тастическом для циркового атлета —600 рублей в месяц. Вот как выглядит рассказ об этом периоде жизни самого Крыло­ва в литературном переложении И. В. Лебедева: «Положим, и работал я как верблюд — без устали и самые тяжелые трю­ки. К моей программе прибавились еще: выталкивание двумя руками — с передачей затем на одну руку — громадной штанги с полыми шарами, в которых сидели два унифор­миста. Другой трюк — поднимание цепями платформы, на ко­торой сидят двадцать человек. Многие думают, что благодарястягиванию цепей этот номер не очень тяжелый.

Ну нет, черт ме­ня передери! Нужны очень сильные ноги и очень сильная спина, иначе останетесь калекой на всю жизнь. Жизнь в Варшаве мне очень понравилась...

Наконец мне привелось работать и в Москве Белока­менной. Запестрели мои плакаты (теперь уже художественной работы) на заборах общественных садов: Омона, Антея, Зоо­логического, Народной трезвости, в Ново-Сокольниках...

От радости, что я работаю в своем родном городе, я ста­рался чуть не лопаться под гирями и нагружал на себя неимоверный вес. Публика меня почти на руках носила».

Через года два-три, с легкой руки И В. Лебедева, по всей России — по крайней мере, в сколько-нибудь крупных го­родах, начали проводить чемпионаты по борьбе. Крылов признавался, что ему очень трудно было освоить приемы борьбы и тактику ведения схваток. В учителя он взял извест­ного мастера венгра Сандорфи, которому платил большие деньги и с которым занимался ежедневно по несколько ча­сов. Так называемая «французская борьба» разрешала не только болевые приемы, но и просто удары.

Крылов предпочитал «жесткий» стиль борьбы. Он очень внимательно следил за своей спортивной формой. В то время не существовало научно обоснованных спортивных ме­тодик. Каждый атлет «варился в собственном соку». Методи­ка занятий Крылова, его режим питания и образ жизни неизменно вызывали острый интерес. Крылов долгие годы оста­вался одним из сильнейших гиревиков и борцов Рос­сии, носителем титулов «чемпион мира».

Современному читателю, думается, небезынтересно будет познакомиться со статьей П. Ф. Крылова «Тренировка гиревика» в журнале «Геркулес» (август 1914 года), которую мы публикуем полностью:

«За последние годы среди любителей, с которыми мне при­ходится встречаться, господствует стремление трениро­ваться исключительно на рекорды. Это — неправиль­ная система и, мало того, пагубная. Такие рекорды являют­ся вымученными. Они не только не доказывают силы, но изнаши­вают человека. Сперва развивайте свои мускулы, добейтесь их наибольшего развития путем тренировки, — а тогда уже можете без вреда «работать» и для рекордов. Мне сейчас 43 года, и я себя чувствую не слабее, нежели был 25-летним моло­дым гиревиком. Мускулатура моя не ухудшилась в качестве и не уменьшилась в объемах. Это — результат лишь рацио­нальной тренировки. Говорится:          «показ лучше наказа»,

а поэтому я приведу описание моего тренировочного дня, — это может пригодиться моим молодым собратьям по гиревому спорту для выработки каждым из них индивидуальной для се­бя системы тренировки.

Проснувшись, я беру воздушную ванну в течение 10 минут, а если лето, то солнечную. Затем —тяну резину (короткая рас­тяжка из шести резин); тяну перед собой, над головой, из-за спины, каждой рукой отдельно и т. л. Делаю отжимания на полу, — на всей ладони или на пальцах, раз до 100. Бе­гаю минут 10—15. Прыгаю «лягушкой»: короткие прыжки, на носках, с глубоким приседанием. Беру душ или обтира­юсь холодной водой. Через полчаса завтракаю: яйца, два стакана молока и один стакан жидкого очень сладкого чая. Гуляю до обеда. Обед — в 5 часов. Через два часа после обеда тренируюсь тяжелыми гирями: выжимаю или толкаю (через день) штангу в 5 пудов, стоя и лежа, по 50 раз (пять раз по 10 выжиманий). Выжимаю двойники 50 раз (та же пропорция). Приседаю с пятипудовой штангой — на всей стопе —100 раз, а затем хожу с тяжелым человеком на шее взад и вперед по лестнице. Кончаю тренировку гантельными движе­ниями, причем делаю плечевые упражнения с 20-фунтовыми ган­телями, а для бицепсов тяну каждой рукой по 2 таких гантели вместе. Последние два года тренируюсь тяжестями после обеда только 3 раза в неделю (прежде ежедневно), а осталь­ные дни этот час тренируюсь борьбой в стойке и закла­дыванием нельсонов — необходимо мне, как борцу. После тре­нировки — беру душ н иду гулять.

Когда я тренировался «на рекорды», то брал всегда «на разы» очень небольшой вес: двумя руками —4, 5 пуда, одной рукой —3 пуда. Тяжелый же вес брал только один раз в неделю, и тогда пробовал сделать рекорд. И вот этой своей крайне осторожной и выдержанной системе тренинга я обязан тем, что сохранил силу и мускулатуру, хотя мне приходилось, как цирковому атлету прежнего времени, иногда «работать» по несколько раз в день на представлениях очень тяжелым весом и проделывать самые трудные трюки.

Что касается моего пищевого режима, то я прежде ел много мяса, а теперь налегаю, главным образом, на овощи и фрук­ты и считаю это полезнее. Особенно люблю печеный (по-пастушес­ки) картофель — сытное и здоровое кушанье. Водки и пи­ва не пью, но во время обеда пропускаю небольшой стаканчик легкого вина. Абсолютно не курю».

Ну и конечно, вам, дорогой читатель, будет любопытно узнать, каким же был этот богатырь в объективных цифровых показателях, которые столь любили в атлетическом мире.

Вот его антропометрические данные: рост—170 сан­тиметров, вес —88 килограммов, шея —47 сантиметров, окружность грудной клетки при вдохе —123 сантиметра, напряженный бицепс —46 сантиметров, предплечье —35 сантиметров, бедро—67 сантиметров, икра—40 сан­тиметров.

Великий был человек —«король гирь»!

На Руси святой сильных людей множество великое. Беда только в том, что многие не раскрывают своих удивительных возможностей или даже вообще о них не ведают... А жаль!

Федор Бесов

Никто из 1075 жителей древнего уездного города Слободс­кого, который еще при царе Иване Васильевиче назывался просто Слободкой, не подозревал, какие великие собы­тия ожидают их в самом неотдаленном будущем! Все началось с пустякового и непримечательного события. В тот тихий июльский день, когда солнце потянулось к горизонту, ок­рашивая нежным пурпуром гряду перистых облаков, когда во всех девяти городских церквах и двух монастырях — Крестовоздвиженском и Христорождественском, отзвонили колоко­ла, собирая прихожан к вечере, на пристани соб­ралась кучка людей. Ожидали прибытия рейсового па­рохода из Вятки.

И вот он показался, вынырнув из синей излучины, с каж­дым мгновением приближаясь к правому высокому берегу, весь в клубах пены, лишь на мгновение срывающихся с борта, чтобы показать почтенной береговой публике название —«Св. Теорий».

Старик матрос, с пиратской повязкой на выби­том глазу, не выпуская изо рта вонючую козью ножку, хриплым голосом проревел:

— Держи! — и ловким движением через головы пассажи­ров бросил на пристань просмоленную чалку.

Закипела вода, глухо раз-другой ударился борт о при­чал, и со стуком опустились сходни. По ним, неуверен­но ступая, двинулись люди в истасканных лаптях, наваксенных щегольских хромовых сапогах, изящных дамских туфлях, городских штиблетах.

— Папа, папа приехал! — радостно крикнула мило­видная, с копной каштановых волос и провинциальным ру­мянцем на свежих щечках барышня. Она бросилась об­нимать солидного господина, чуть не сбив на теплый приб­режный песок его новое соломенное канотье «а-ля Пари». — Ма­мочка, идите сюда!

Но уездный казначей, коллежский советник Константин Владимирович Долгушин прибыл в родной город не один. Ря­дом с ним стоял человечище необыкновенного размаха плеч. Твидовый пиджак едва не трещал при каждом движении рук.

— Позвольте, Федор Федорович, представить мою суп­ругу, — проговорил казначей, — Анастасия Ивановна. А это дочка, так сказать, наследница — Наденька.

— Федор Бесов, — вежливо поклонился гость.

Личико девушки зарделось еще больше.

— Знаменитый чемпион мира! — с восхищением добавил казначей.

— Не может быть! — с радостным изумлением в один голос проговорили 'дамы. — Какими судьбами? Ах, мы читали о вас в газетах...

— В Вятке я был на представлении господина Бесова и упросил его дать гастроли у нас, — объяснил казна­чей. — Я сам любитель атлетики и знаю, что в Слободском будет полный аншлаг.

Анастасия Ивановна всплеснула руками:

— Что же мы стоим? Милости просим к нашему скром­ному жилищу! Антон! — обратилась она к кучеру, белобры­сому малому в косоворотке с расшитым подолом, лениво похло­пывавшему по сапогу кнутовищем. — Грузи багаж!

— Я не один, со мной помощники, так сказать — труп­па, — предупредил Бесов. За его спиной выросли два до­родных молодца.

— Для всех места найдем! — радушно улыбнулась Анаста­сия Ивановна. — Гость не кость, за порог не выкинем.

Когда на бричку грузили реквизит чемпиона, вышел за­бавный случай. Услужливый Антон схватился было за неболь­шой сундук, обитый по углам железными полосками, да так и присел, охнув:

— Хосподи Сусе, что-то такое?

Бесов расхохотался:

— Цепи там! А ты думал — пряники?

И он, легко подхватив сундук, бережно опустил его в бричку.

Когда багаж был погружен, Антона послали вперед, а са­ми отправились домой просекой бора, сквозь который синело чистое небо. Пахло по-дачному — земляникой и само­варным дымом.

Вечером, после ужина, расположившись на веранде уютного казначейского дома, хозяин и Бесов обсуждали план действий. Решили, что первое выступление будет завтра в городском парке.

Уже ранним утром следующего дня город стал украшаться афишами. Они призывно висели на стенах почтовой конторы, мужской и женской гимназий, больницы, в которой стояло полсотни коек, почти всегда пустовавших. То ли жи­тели городка отличались крепким здоровьем, то ли пред­почитали лечиться и умирать у себя дома.

Затем расклейщик афиш оклеил тумбы около парка, за­бор возле рынка и уже приспособился возле дома исправ­ника, намазал клейстером его ворота, но в этот момент выско­чил сам хозяин — коллежский советник Павел Петрович Пасынков и ударом кулака в глаз погасил смиренное жела­ниерасклейщика украсить афишей

его дом. А зря! Текст ее был весьма любопытен.

Ошарашенные обыватели, большинство из которых дальше Вятки не плавали, с удивлением по многу раз перечитывали афишу:

* * *

Весь город поспешал к летнему саду.

Перед входом слободские горожане увидели нечто такое, что потрясло их непорочные души. На двух чурбанах лежала гро­мадная двутавровая строительная балка. К ней был прик­реплен большой лист фанеры, на котором местный Леонардо

да Винчи вывел крупными черными буквами: «Эту железяку скрутит в бараний рог мировой чемпион Федор Бесов».

Незатейливая реклама накалила страсти еще больше. Жаждущие видеть «всемирного чемпиона» отчаянно штурмова­ли входные ворота летнего театра. Билеты моментально раску­пили, но толпа прибывала и прибывала. Добровольные по­мощники Бесова из местных любителей атлетики с трудом удер­живали свои позиции возле входных ворот, штурмовавшихся теми, кто жаждал насладиться невиданным доселе зрелищем.

На колеснице подъехал духовой оркестр пожарных, подря­дившихся за пять рублей играть на представлениях.

Скоро они грянули польку «Кокетка». Мощные звуки меди подняли в небо стаю ворон, а с дерева свалился один из сидевших там мальчишек. Напряжение нарастало. Зак­рытые ворота под напором наседавших, казалось, вот-вот рухнут. Прибывший на место происшествия исправник Пасынков с трудом пробрался на свое место.

И вот последний раз ухнул барабан. Замерли все: рабо­тяги, производившие «железный и скобяной товар», владе­лица местного «пряничного производства» Дряхлова, фар­мацевт Рябинский, казначей Долгушин с дочкой и женой, и даже матрос с пристани.

Пожарники вновь заиграли. На этот раз их инстру­менты извлекли звуки знаменитого марша «Гладиаторов». На­чался традиционный для всех европейских цирков и чем­пионатов борьбы парад-алле.

Федор Бесов явился как существо иного мира — необык­новенный, играющий грудой удивительно развитых мышц, все могущий на свете, и даже его лицо стало каким-то вдох­новенным. Обойдя с приветствием ряды публики, артист вы­шел на помост. Всю ночь его сооружали местные плотники. Помост был сделан из толстых досок, поверх которых при­били несколько листов кровельного железа, предназначав­шихся для создания шумового эффекта. В центре аккуратно постелили резиновый коврик.

Бесов взял для разминки двухпудовку, раскачал ее и вдруг зашвырнул куда-то в бездонную голубизну неба.

— А-а-а!.. — с ужасом выдохнула публика.

Послушная законам всемирного тяготения, двухпудовка, до­стигнув высшей точки полета, стремительно падала вниз — на того, кто ее выпустил. Зрители замерли. Им казалось, что гиря сейчас расшибет смельчака. Но в последний момент Бесов чуть отклонился, и тяжкий груз со страшным грохотом шлепнулся на резонирующий помост.

Потом Бесов кидал гири и принимал их на плечи, на спину, жонглировал ими, словно они были из папье-маше.

Кто-то в публике даже засомневался:

— Они у тебя настоящие?

Бесов великодушно улыбнулся:

— Проверьте! — и сделал вид, что швыряет двухпудовку в зрителей. Те ахнули, кто-то в испуге обмер, но Бесов уже выво­дил из толпы на арену сомневающегося.

Мужичок в суконной поддевке и рубашке с синими горо­шинами, смущаясь, с трудом подтянул гирю лишь до колена, махнул рукой и под веселый гогот зрителей поспешил на свое место.

Затем Бесов без особых усилий ударом ладони вогнал нес­колько гвоздей в доску.

Дошла очередь и до цепей.

— Попрошу господ зрителей проверить цепи на проч­ность! — обратился чемпион к присутствующим.

Неловко потоптавшись на месте, а затем расходясь все более и более, несколько человек из публики безуспешно пытались разорвать цепи. Они растягивали их, дергали. Но общих усилий оказалось мало — все звенья оказались проч­ными.

Тогда Бесов тоном волшебника изрек:

— Прошу внимания!

Он обмотал ладони цепью. На несколько мгновений замер.

Вместе с ним замерли и все присутствовавшие.

И вдруг коротко и резко рванул руки в стороны. Цепь разорвалась, и одно из звеньев отлетело к ногам владелицы «пряничного производства» мадам Дряхловой, которая мелко и часто крестилась, приговаривая:

— Чур меня, чур меня!

И вот наконец дело дошло до главного. Десяток доб­ровольцев, натужливо сопя, втащили на помост балку. Бесов набросил на плечи махровое полотенце. В предвкушении не­обыкновенного и жуткого действия публика аж оцепенела. Лишь громкогласные соловьи, спрятавшиеся в ближних кустах орешника, заходились в сладостной любовной трели.

Чемпион подсел под балку и водрузил ее на свои плечи. Не торопясь он описал круг по помосту.

Затем перед зрителями выступили два его помощника. Они пригласили желающих повиснуть на концах балки. Слободча­не с охотой согласились на это заманчивое предложение. В их славном городе уважали большую силу, и им было лестно стать причастными к тому удивительному, что происходило на помос­те.

Несколько мгновений спустя десятка два горожан повисли на балке. Бесов, широко расставив ноги, заметно напрягаясь, доблестно сохранял свою позицию. И вдруг на глазах слобод­чан, ошалевших от невиданного прежде зрелища, концы этой балки стали медленно сгибаться и скоро коснулись помоста. Балка действительно, как и было обещано, скрутилась в «бара­ний рог», ну, если не в рог, то все же изрядно прогнулась.

И он показал в этот вечер все, что обещал, кроме «адской наковальни», которую просто не успели подготовить. Но в его невероятной силе уже никто не сомневался.

— Есть желающие соревноваться в борьбе? — Бесов обвел взглядом ряды зрителей.

— Можно выйти трем-четырем — буду сразу бороться со всеми.

Публика постыдно безмолвствовала. Никто не хотел полу­чить увечье.

— Жаль! — Бесов вздохнул.

В заключение программы атлет исполнил еще два номера. Он попросил у публики серебряный рубль. Анастасия Иванов­на Долгушина поспешила протянуть монету. Бесов, коротко взмахнув рукой, вогнал рубль в доску так, что он ушел в нее полностью. Сей монумент атлет под аплодисменты зрителей по­дарил Долгушиной.

Затем, на прощанье, он взял у помощника колоду карт и без видимого усилия разорвал ее на две части.

Ликование было долгим и всеобщим. Атлета не отпускали, кидали ему цветы. Бесов устало улыбался и на завтра обещал показать новые номера —«еще более удивительные».

Исправник Пасынков пришел в комнатушку, где переодевал­ся Бесов. Он выразил «искреннее восхищение» и попросил афишку —«на память».

Вечером вся семья казначея собралась на веранде, ярко ос­вещенной желтым светом керосиновых ламп. В воздухе, густом от запаха земляники и цветов, тонко звенели комары. На самом почетном месте, в середине стола, рядом с хозяином и исправ­ником Пасынковым, сидел Бесов. Горничная внесла на подносе жареных цыплят и пикули, запотевший графинчик водки и бу­тылку лафита.

— У вас, наверное, Федор Федорович, родитель был могу­чей корпуленции? — допытывался исправник. — Вы, позвольте спросить, откуда родом будете?

Бесов, по всем правилам хорошего тона, ловко обрабатывал цыпленка с помощью ножа и вилки и не спешил отвечать. Он вообще никогда ничего о себе не рассказывал. Даже близкие ему люди не знали, где он родился, кто его родители. Более того: этого не смогли выведать и пронырливые журналисты. О Бесове ходили самые разнообразные легенды. Одни утверждали, что он сбежал с каторги и поменял свое имя, стал жить под чужим паспортом. Другие, напротив, говорили, что он сын знатных ро­дителей и получил хорошее воспитание и образование. Но роди­тели отказались от сына, когда тот стал заниматься не аристократическим делом — выступать перед публикой сгирями

и штангами. Как говорили в старину, тайну рождения он «унес с собой в могилу».

Бесов на приставания исправника ответил шутливо, стихами Баратынского:

Были бури, непогоды,

Да младые были годы!

В день ненастный, час гнетучий Грудь подымет вздох могучий...

Барышня, мерцая длинными ресницами, во все глаза глядела на удивительного гостя. Зардевшись от смущения, пришла ему на помощь, робко попросила:

— Расскажите, пожалуйста, о каких-нибудь приключениях из вашей жизни? Наверное, немало всякого с вами случалось?

Чемпион ответно улыбнулся и весело поведал:

— Всякого навидался, силенка порой пригождалась. Ска­жем, происшествие на Пермь-Тюменской железной дороге. Ехал я на гастроли. Вдруг на перегоне Шайтанка — Анатольская наш поезд резко тормозит — на линии авария. Перед нами, как раз на стрелке, паровоз стоит, он сломался и не идет ни взад, ни вперед. Час стоим, два. Сколько ждать можно! У меня вечером выступление. Не приеду, придется большую неус­тойку выплачивать.

Подумал, подумал и отправился к машинисту. Решительно ему заявляю:

— Сейчас я продвину машину вашу вперед...

Тот смотрит на меня как на сумасшедшего. А я снял пид­жак и... — Бесов обвел взором слушателей, ловивших каждое его слово, и вдруг спохватился:

— Впрочем, господа, чтобы не быть голословным, я вам кое-что прочту...

Он ушел к себе в комнату и вскоре вернулся.

— Вот послушайте, что писали в газете «Урал» от 14 июня в номере 2327: «Ф. Ф. Бесов 10 июня нынешнего года сдвинул плечом паровоз товаро-пассажирского поезда № 26 на 355-й версте Пермской железной дороги, паровоз № 456... За свою силу Бесов назван Самсоном XX века» *.

Исправник налил Бесову большой лафитник водки. Тот запротестовал:

— Не могу, простите великодушно! Завтра выступление...

— Такому богатырю — такая стклянка! Тьфу, ты, господи, разве эта малость — помеха? — наседал исправник. — Ну, за компанию, ради дружбы!

Чемпион поколебался... и залпом выпил водку. Исправник тут же наполнил лафитник опять. Если бы знал Бесов, что ожи­дает его назавтра! Остерегся бы такого застолья...

* Эту газетную выдержку Бесов включал в рекламу своих выступлений.

Черный бархат неба усеялся яркими бриллиантами звезд. Благословенный город спал. И ни одна душа на свете, даже ре­тивого по службе исправника Пасынкова, не подозревала о том потрясающем событии, которое судьба уготовила мирным оби­тателям городка.

— Идем на Беса смотреть! Рельсы, бают, голыми руками гнет.

— Небось брешут!

— Васька Дыбов сказывал, он вчерась сам видел.

— Поди, не пролезишь туды... в парк.

— А кто ё знает! Авось и пролезешь, если пятиалтынный не пожалеешь.

Весь город словно спятил с ума. Закрыл на засов (хотя воров сроду в Слободском не водилось) лавку колониальных товаров Дмитрий Бакулев. Оставил все дела на приказчика владелец «Склада льна» Иван Лукич Колотов. Остановились мукомольное производство Александрова и салотопенное Гре­хова. После обеда прекратили торговлю магазины «Чайный П. Анучкова» и «Часовой Ивана Яковлева». Солидные купцы, чиновники, мастеровые скорняжно-овчинных производств «Ни­колая Татаурова», «Платунов и К°», «Семейства Плюсниных» двинулись к месту представления. Всем хотелось видеть чудеса, которые вытворяло заезжее чудо — Федор Бесов.

... Представление началось необычно. После того как по­жарники исполнили «Гладиаторов», появился Бесов. Уже на правах старого знакомца он обошел зрителей, здороваясь за ру­ки, улыбаясь и раскланиваясь. На ходу, почти не задержи­ваясь, «памяти ради» сгибал пальцами пятаки и другие монеты, которые протягивали ему из публики. Счастливые обладатели сувениров показывали их остальным — все было честно и без подвохов.

Чемпион вновь вокруг своей могучей руки свивал полосовое железо. Легко, словно пряники, ломал подковы, которые в не­вероятном количестве принесли зрители. Играл, словно котенок тряпичным мячиком, восьмипудовой штангой. Согнул еще одну строительную балку, которую втащили на помост местные люби­тели атлетики.

Представление подходило к концу, слободчане утомились от восторженных криков, солнце ушло за дальний лес, и по земле пошли сизые тени. И вдруг...

Бесов в очередной раз раскланялся и с легкой иронией в голосе произнес:

— Ну-с, может, кто желает испробовать свою удаль? Могу

бороться на поясах или любым способом. Победителю приз... десять рублей.

Все сразу замолкло. Десять рублей — это две коровы или пять овец. Капитал!

Но кто враг собственному здоровью? Разве такого побо­решь? Захочет, шмякнет на жестяной помост и костей не собе­решь. Хоть сто рублей, хоть сто тысяч — не видать этих капиталов!

И вдруг откуда-то из задних рядов раздался чей-то нут­ряной, басовитый голос:

— Давай попробую!

Все ахнули, повернулись на смельчака. На арену вышел не­померно высокого роста человек в белой холщовой рубахе, подпоясанной красным шнурком. Был он давно не стрижен и не брит — космы торчали во все стороны. Хотя он почти на голову был рослее чемпиона, однако в сравнении с ним выглядел гад­ким утенком, вышедшим мериться силой с горным орлом.

Храбрец стянул с себя рубаху, обнажив волосатую грудь.

На шелковом гайтане раскачивался медный крестик. Тут все разглядели, что парень, несмотря на присущую людям высо­кого роста некоторую неуклюжесть в движениях, крепок в плечах, а своей громадной ладонью он может, пожалуй, при­крыть дно десятиведерной бочки.

Бесов с любопытством разглядывал невесть откуда взявше­гося соперника. Желающие потягаться с ним в силе находились не так часто. Как правило, это были нетрезвые мужички, под­зуживаемые публикой, решившей повеселиться за чужой счет.

Такие не то что сопротивляться — не успевали пикнуть, как Бесов отрывал их от земли и опускал зрителям на ко­лени.

Сейчас Бесов сразу почувствовал, что предстоят нешуточные дела. Уже по манере парня двигаться, внимательно и выжида­юще глядеть на соперника, по осанке и еще каким-то менее уловимым признакам стало ясно: здесь не возьмешь с кондачка, придется применить и ловкость, и силу.

Чемпион сделал обычное для себя, хорошо натренирован­ное движение: он мягким движением протянул вперед левую руку, чтобы коснуться шеи противника и затем резким движе­нием правой захватить ее, зажать мертвым кольцом. Дальше все было делом техники: развернуть противника в сторону и спокойно уложить на лопатки.

Даже опытные атлеты попадались на этот нехитрый, но до совершенства отточенный прием.

Теперь же все произошло иначе. Едва левая рука Бесова оказалась возле парня, как тот неожиданно перехватил ее и рванул на себя. Еще мгновение, и он поймал бы чемпиона на болевой прием, нажимая правым плечом на локтевой сустав развернутой руки. Если он и не переломил бы руку, то Бесову все равно было бы не выкрутиться.

К своему счастью, он вовремя ушел от этого приема.

Но у парня были прямо-таки железные руки. Он уже сам шел на Бесова, норо'вя захватить его. Он имел преимущество в росте, руки его — длинные, мощные, как щупальца спрута, так и выис­кивали слабинку в защите чемпиона.

Публика, вначале онемевшая от удивления, теперь неистово поддерживала земляка.

— Гришка, хватай его!

— Косинский, не замай! Знай наших!

— Клади чемпиона!

Парень спокойно ушел от коронного номера Бесова — «мельницы».

Он двигался на атлета спокойно и деловито, словно выпол­няя какую-то привычную домашнюю работу.

Бесов окончательно понял: здесь не до шуток. Вчерашнее застолье не прошло даром: он учащенно дышал, сердце бешено колотилось. Нет, надо мобилизоваться и бороться вовсю. И надо экономить силы: их надолго не хватит. К тому же он изрядно выложился во время выступления. Этого парня можно одолеть только неожиданно и точно проведенным приемом, одним-единственным.

Бесов обхватил талию соперника. Мгновение, и он проведет бросок —«мельницу».

Теперь уж парню дешево не отделаться!

Но что это такое? Соперник вроде бы ухитрился сделать то, что не получалось у знаменитых иностранных атлетов, боров­шихся с Бесовым. Разве Бесов забыл, как в переполненном до отказа цирке Никитиных он так припечатал к ковру знамени­того голландца Ван Риля, что того пришлось отливать водой? Разве не он поверг на помост не менее знаменитого чемпиона Австрии Георга Рисбахера?

Напрягаясь, парень уперся руками в подбородок Бесова. Тот вынужден был ослабить захват, что оказалось роковым для знаменитого атлета. Парень, изловчившись, припечатал Бесова к помосту.

Публика задохнулась от восторга!.. Шутка ли, свой, дере­венский, победил знаменитого чемпиона.

Еще долго в Слободском обсуждали это удивительное собы­тие.

— Гришка Косинский далеко пойдет! — таково было едино­душное мнение.

Вечером на веранде дома казначея шло шумное застолье. По случаю отъезда Бесова собралось все высшее местное об­щество. Даже поражение чемпиона не поколебало его автори­тет.

Но и его победитель — Гриша Косинский стал героем дня. И прежде об этом парне, жившем в глухой деревушке недалеко от железнодорожной станции Зуевка, по уезду ходили различ­ные слухи. Очевидцы, к примеру, рассказывали, что забавы ради он на ярмарке минувшей весной взвалил себе на плечи лягав­шегося трехлетнего жеребца и разгуливал с ним по базару. Что, к примеру, он за раз съедал ведро картошки и выпивал вед­ро парного молока. Что никогда не брал в рот хмельного и не курил.

Сейчас Косинский тихо сидел возле Бесова за столом, почти ничего не ел. Сам чемпион с видимым наслаждением расправ­лялся с большим блюдом жареной телятины, которое заботли­во поставила перед ним Надежда.

Емельян Лимонов, владелец лучшего в городе винного пог­реба, оснастил стол различными питиями — от «Нежинской ря­бины» до различных сортов водки с наклейками салатового цвета «Завод Н. Л. Шустова в Москве».

Он назойливо предлагал выпить Косинскому:

— Чего кочевряжишься? Не воду ключевую предлагаю, ну, давай, махни рюмашечку! Надо пить да гулять, да других забот не знать.

— Не балуюсь! — коротко отвечал Григорий.

— Что, никогда и в рот хмельного не брал? — допытывался Лимонов.

— Да нет, брал! — сознался Григорий, начиная разговариваться. — Юношей совсем был, меня отец, значит, по делу пос­лал к соседям. А у них сродственник с японской войны вернул­ся. Ногу ему оторвало снарядом. Я пришел, а они, значит, гу­ляют.

Я, дескать, говорю, дайте на два дни мешки, батька просит. Ему овес на базар везти.

А они привязались, говорят:

— Не выпьешь, так и мешков не дадим. У дяди Иона теперь ноги нет, а ты его не уважаешь? Не по-соседски. Ну, за ногу, значит, дяди Иона давай тебе, паря, нальем. А то и отец твой зачем-то не пьет. Смотри, паря, испортишься, тоже пить не бу­дешь — как же жить-то тебе тогда? Какое уважение от соседей?

Эх, думаю, была не была, как-нибудь стерплю ради дела.

— Лей! — говорю.

Дали стакан, да в нем, значит, не такая прозрачная, как у вас на столе, а домашняя водна, мутная да вонючая. Пере­крестился я со страхом да и зажмурившись выдул сдура.

Все, сидевшие за столом казначея, давно притихли, слушая бесхитростный рассказ парня, который, в этом сомнений не бы­ло, рассказывал чистую правду. Его простодушное лицо гово­рило о том, что за всю жизнь он и слова не солгал.

— Дальше-то что? — поинтересовался фармацевт Рябинский, ковырявший вилкой холодец.

Исправник Пасынков расхохотался, обнажив желтые креп­кие зубы:

— В канаве наш молодец валялся!

— Не, не валялся, — сказал Гриша. — Однако едва не по­мер. Все кишки наружу вывернуло. Очень плохо мне было... Запах теперь учую, так дурманит меня.

— Ну, — спросил, меняя тему, Бесов, — в кого ты такой по­шел богатырский?

— Рази я богатырский? — искренне удивился Гриша. — Вот мой дедушка, так тот точно, богатырский человек. Дедушка мой в Крымской кампании пятьдесят четвертого года участ­вовал. Он и нынче крестьянствует, хоть ему, значит, без ма­лого восемь десятков. Намедни приносит ему плотник оглоб­ли.

«Купи, — говорит, — хорошие, век служить будут».

А дедушка решил пошутить, значит.

«Какие они хорошие? Щепки они хорошие... Хошь сломаю? »

«Да не сломаешь! »

Дед положил на шею оглоблю, как коромысло, натужился слегка, она, значит, и переломилась.

«Говорил тебе, — смеется дедушка, — что квелая оглобля».

— А ты можешь, как дед? — поинтересовался Лимонов.

Гриша протянул:

— Чего там! Оглобля найдется ненужная?

Кликнули Антона.

Кучер, ворча, притащил оглоблю.

Гриша положил ее на плечи, обхватил своими длиннущими ручищами, напрягся...

Несколько мгновений царила тишина. Вдруг оглобля гром­ко хрястнула.

Все охнули, а пугливая Дряхлова опять перекрестилась.

Две половинки Гриша аккуратно сложил у крыльца: на дро­ва сгодятся.

— Дед тоже хмельного в рот не брал? — поинтересовался Долгушин.

— Не, у нас никто этими делами не баловался. Папаша тоже брезгует. Ну, мне, значит, он врезал по ушам, когда я вернулся от соседей с мешками... Только не сильно, ибо ненаро­ком, значит, зашибить может.

— А что, бывало? — с ужасом округлив глаза, спросила Анастасия Ивановна.

— Как сказать? —задумался Гриша. — Он людей боится трогать. А вот с быком было...

— С каким быком? — еще более пугаясь, спросила хозяйка.

— Да с племенным. Убежал он как-то у Анофриевых из хлева, бегает по всей деревне, того и гляди, на рога человека какого посадит. И никто к нему приступить не может. Уж очень буйный. Поповой лошади бок пропорол. За девкой изсосед­ней с нами избы погнался, да та,

Акулькой ее, значит, звать, успела в избу спрятаться.

Что делать прикажете? Вижу, и папаша мой тоже вроде за­думчивый, то ли не знает что делать, то ли — не слыханное дело — робеет. Да и я на крышу забрался, смотрю на событие сверху. Всякое случалось, а с быком бешеным делов, значит, не имели.

А тут эта животина, не догнав соседскую Акульку, прямо на наш плетень поперла. Так весь, значит, вчистую и завалила. Обидно папаше стало.

«Что ж ты, — орет он из окна, — тварь бессовестная, дела­ешь? Я, значит, плетень только на прошлой неделе поправлял, Гришка мне помогал, а ты его, зверюга подлая, в щепки раз­несла? Ну, берегись! »

Выскочил папаша прямо на быка, а вгорячах ничего в руки, хоть ухват, скажем, не взял. Бык, значит, удивился. Остано­вился, на моего папашу любуется. Ну, думаю, была не была. Надо папашу все-таки выручать.

Соскочил я с крыши, оттуда до околицы деревню видать, да уже не поспел...

— Забодал? — с ужасом спросила Анастасия Ивановна. Все давно перестали жевать и пить, ловили каждое Гришино слово.

Тот взял стоявшую рядом с его тарелкой крынку холодного, по его просьбе из погреба принесенного молока и налил боль­шую кружку. Не спеша выпил, утерся ладонью и продолжал:

— Куда там быку! Когда папаша разъярится, он лютее любого быка делается. Схватил папаша животину за рога, да как... Вот тут он, значит, немножко неправильно сделал. Ему на­до бы полегче, да разве там до этого было? Он быка так крута­нул, что у того что-то там в хребте повредилось. Хозяева грози­лись в суд подать, убыток, значит, с нас взыскать, да не стали. Боялись, что им самим за быка убыток припишут. Ну, по-со­седски, значит, и помирились.

— А бык что? — поинтересовался исправник.

— Да ничего! Я ему ноги веревкой связал, потом хозяева за ним пришли. Ожил, только с той поры голова у него как-то в сторону смотрела, боком так, недоуменно вроде. И еще, — чтобы дамы не слыхали, Гриша понизил голос, — его сила ус­пехом пользоваться перестала...

— То есть? — заинтересовался исправник.

— Племя от него, замечено было, пошло какое-то нервное. Телки без причины по ночам жалобно мычат, да и весу в них нужного нет. Так и пришлось другого производителя заводить.

Все сидевшие за столом, включая Анастасию Ивановну и владелицу пряничного производства Александру Ивановну Дряхлову, отлично слыхавших весь рассказ Гриши, так и пока­тились со смеху.

— Да у нас, почитай, полдеревни крепких ребят! —доба­вил довольный собой Гриша. — Сказывают, в старину жил ка- кой-то Прокофий, он дубы с корнем валил.

— Эх, парень, — сказал Бесов Грише, — не знаешь ты, какой тебе талант природой отпущен! Тебе бы полгодика хорошего тренинга у знаменитого дяди Вани, так мы зовем Ивана Владимировича Лебедева. Это лучший ученик доктора Краевс­кого, которого считают «отцом русской тяжелой атлетики». Дя­дя Ваня возглавляет школу физического развития, организует многочисленные чемпионаты французской борьбы. Он бы из те­бя человека сделал.

— А кто ж за меня в деревне работать будет? — уди­вился Гриша. — Меня папаша за такие отлучки зашибет нас­мерть...

— Ну что ты заладил: зашибет да зашибет! Совсем наобо­рот. Папаша за тебя радоваться будет. Вот ты меня победил. Привезешь ему «красненькую». А за эти деньги тебе сколько крестьянствовать пришлось бы? А? Молчишь? Да такие деньги на своем овсе-пшенице ты за год не заработаешь.

Гриша согласно кивал головой:

— Где уж там! Много вам благодарны за деньги...

— А ты подумай, дурья твоя башка, если ты станешь про­фессиональным атлетом? Цирковым! Да эти червонцы не бу­дешь знать куда девать! Твой папаша пять работников будет нанимать, ну а ты будешь знаменитым артистом.

Бесов сделал широкий жест рукой.

— Представь: Москва, Петербург, Рим, Париж, Констан­тинополь — везде афиши! «Непобедимый богатырь, зверь таеж­ных лесов Сибири — Григорий... » Как твоя фамилия?

— Косинский.

— «Игра природы — Григорий Косинский! » У кассы столпо­творение! Видел, как на мое выступление лезли? Сам-то как про­ник?

— Плотник провел, земляк.

— А тут, в Лондоне, лорды спрашивают: «Ай бег ёр падн, сэр! Нет ли у вас лишнего билетика на Григория... » Как, гово­ришь, фамилия? Косинский? Нет, это не пойдет. Конечно, вроде намек на то, что ты всех так и косишь — одного за другим. Но... нет! Слишком отдает полевыми крестьянскими работами. Не увлекает! На афишах мы тебя будем именовать...

Бесов откинулся назад, долго изучал внешность Гриши, но ничего придумать не мог.

Вдруг он обратился к Наденьке:

— Наденька, как мы назовем на афишах это чудо при­роды?

— Кащеев!

— Точно! — с восторгом хлопнул в ладоши чемпион. — Гри­горий,

представляешь, какая это будет пара: «Всемирно извест­ные атлеты — Бесов и Кащеев! » Решено!

Все захлопали:

— Прекрасно — Кащеев!

— Я бы не против! — начал сдаваться Гриша, отныне сде­лавшийся Кащеевым. С этим именем он войдет в анналы отечественного спорта. — Но вот, значит, что наш папаша ска­жет? Ведь он меня не пустит. Да еще вы, Федор Федорович, говорите, что мне, значит, чему-то учиться надо... Мы вроде и так умеем. Вот и с вами сегодня...

Бесов на эти слова даже возмутился:

— Ах ты, дурья твоя голова, что же такое вообразил: если я тебе проиграл, так, может, ты думаешь, что уже законченный чемпион — как Поддубный или Гаккеншмидт? Да я тебя хоть сейчас уложу на лопатки, шутя прямо-таки уложу. Как щенка. Прошлый раз ты выиграл — не спорю. Молодец! Но ведь мы с тобой боролись как медведи в лесу над колодой меда. Ведь борьба должна быть спортивной, по правилам. А главное— я не ожидал от тебя, новичка, такой прыти.

Бесов замолк на мгновенье. Потом полез в карман, вытащил пятак и протянул Грише:

— На, Кащеев, согни!

Сколько Гриша ни надувался, ничего у него не получилось. Зато Бесов на глазах у всех скрутил пятак в трубку и, протянув его Грише, с усмешкой произнес:

— Возьми на память! Как посмотришь на этот пятак, так вспомни о своем неуместном самомнении. Мало от природы вы­махать бугаем. Надо свою силу уметь выливать в определенные рамки. Скажем, спортсмен, владеют ни приемами английского бокса, будь он в два раза легче и ниже ростом на голову, тебя отправит в нокаут за считанные секунды.

Гриша недоверчиво хмыкнул:

— Видали мы таких англичан!

— Вот, ты опять за свое! — разъярился Бесов. Он вскочил из-за стола, дернул Гришу за руку:

— Идем, Кащеев, посмотрим, чего ты стоишь!

Все всполошились, решив, что сейчас начнется «английский бокс». Гриша хмуро, но все же решительно поднялся из-за стола, едва не упершись в потолок головою. Бесов был чуть вы­ше его плеча.

— Не пугайтесь. — Он успокоительно поднял руки. — Чем­пионата мира сегодня не будет. Хотя завтра, не торопись я до­мой, было хорошо провести «абсолютный чемпионат уездного города Слободского по французской борьбе с участием непо­бедимого Григория Кащеева. Приз от благородного купечест­ва — 100 рублей! » Весь уезд сбежался бы смотреть, как «непо­бедимый Кащеев» рассматривает голубое небо, лежа на лопат­ках под «побежденным накануне» Бесовым.

Но, господа, матч-реванш переносится на другой срок. Го­товьтесь! Сто рублей должны быть одной бумажкой — с изоб­ражением великой царицы Екатерины. Другими купюрами не приму.

Гости вышли во двор. Ночь была светлая, лунная.

— Хоть узоры вышивай! — восхитилась Анастасия Иванов­на. Но приказала служанке принести несколько «линеек» — керосиновых ламп.

Бесов обвел глазами двор. Около сарая стояла громадная деревянная бочка с песком — на случай пожара. Бочка была высотой аршина полтора, не меньше.

— Господа, будьте судьями, — обратился к окружающим Бесов. — Вызываю на соревнование будущего чемпиона мира Григория Кащеева, уроженца Слободского уезда. Приз — де­сять рублей, 'которые Кащеев успел зашить в свой поношен­ный картуз и теперь боится потерять, даже за столом под­ложил под себя.

Все дружно рассмеялись, потому что и впрямь Григорий не выпускал картуз из рук.

— Итак, упражнение первое. Толчком обеих ног с места вскочить на бочку — упражнение выполняется в темпе.

Бесов сбросил с плеч пиджак.

Подойдя вплотную к тяжеленной бочке, чемпион прове­рил ее устойчивость и вдруг, оттолкнувшись от земли, легко вспрыгнул на нее. Он повторил это движение с десяток раз.

— Прошу, — пригласил он Гришу.

Тот, раззадоренный, подошел к бочке. Долго стоял на мес­те, потом неловко взмахнул руками, попытался вспрыгнуть, но лишь ударился о край и упал на траву.

— Прошу зафиксировать, господа судейские: очко за мною! — провозгласил Бесов. — Должно быть, у моего соперни­ка сильные руки. Проверим. Упражнение второе: отжимание в стойке на кистях с опорой ногами на стенку дома.

Бесов подошел к сараю, встал в стойку на кистях, ноги завалив на стену. Он начал отжиматься, лицом уходя в паху­чую траву.

— Один, два, три, четыре, пять, — начал счет исправник, ко­торый стал «главным рефери», — двенадцать, тринадцать...

Бесов поднялся, отряхивая руки.

— Вообще, по методике доктора Краевского, силовыми уп­ражнениями следует заниматься натощак. И здесь наш доктор прав! Натощак я могу отжаться в таком положении с полсотни раз, без особых усилий. Это упражнение очень хорошо развивает силу рук, особенно трицепсы. Зато прыжки с места на высокую опору, скажем на гимнастического коня, или вот на эту веранду незаменимы для любого атлета: они укрепляют ноги, дают ловкость, развивают дыхание. Упражнение хорошо тем, что не требует реквизита. Начинать, Гриша, будешь с не­ большой высоты — вспрыгивай на ступеньки

крыльца, посте­пенно поднимаясь выше и выше. Этому упражнению уделяй не меньше пятнадцати минут в день.

Гриша хмыкнул, представив лицо отца, когда он увидит сына, козлом скачущего на крыльце.

— Хочешь стать чемпионом, не обращай внимания надура... то бишь на окружающих. Они всегда смеются над теми, кто живет иначе, чем они.

Он обнял Гришу за плечи, увел его в сторону.

— Хочу тебе все секреты свои передать, наследником своим на арене сделать...

Парень ты удивительной силы, но, если меня послушаешь, приедешь ко мне, то увидишь, что в цирке выступать — это не с деревенскими бороться. Каждый день тренировки да выступ­ления в разных балаганах, иной раз, ей-богу, унизительно быва­ет. Всякая пьянь да рвань над тобой изгаляется. Я ведь не ради денег выступаю, ради любви к атлетике. Вот ваши слободские ребята окружили меня после выступления. Мышцы трогают, вопросы задают: как, дескать, правильный тренинг делать... Ради таких и выступаю! Ради тех, кто хочет сильным стать, имя русского прославить...

— Федор Федорович, а как тренинг делать?

— Заинтересовался-таки! Молодец! — Бесов хлопнул друга по могучей спине. — Всю методику в двух словах не скажешь. Но самое важное — иметь для начала нормальное здоровье: с пороком сердца, скажем, или больной печенью за штангу ни в коем случае браться нельзя.

Но у тебя с этим, кажется, все в порядке. Тогда не забывай другого: всегда начинай с легкого, а к трудному приближайся постепенно. Вот я тебе сказал про прыжки на крыльце: сначала на первую запрыгни, затем сделай темповых прыжков тридцать- сорок на вторую ступеньку, затем в три раза больше — на тре­тью и так далее. Во всяком деле нужна постепенность! В спорте опасно брать нахрапом, иначе здоровье сорвешь, травмы заму­чают...

«Тише едешь — дальше будешь! » Это как раз о нашем деле. Да, да — постепенность и регулярность, без этого не обойтись!

Он немного помолчал и убежденно добавил:

— Есть еще опасность, которой не избежали многие способ­ные атлеты — нельзя переутомляться. Сильное переутомление ведет к нервному срыву. У некоторых становится плохой аппе­тит и слабый, кратковременный сон. В этом случае следует ос­лабить нагрузки, а то и вовсе прекратить на некоторое время занятия.

Знающий преподаватель умеет дать занимающимся опти­мальные нагрузки. Но я всегда был за то, чтобы лучше «не дозаниматься», чем перегрузиться.

И еще, Гриша, очень хорошо после турнира или напряжен­ных занятий сходить в парную баньку. Попроси родителя, пусть веничком тебя...

— Это он у меня умеет! — обрадовался Гриша. — Баня у нас своя, прошлым годом к Троицыну дню каменку новую сложили. Харош парок! — И он счастливо заулыбался.

Бесов заторопился:

— Заговорился я с тобой! Там уже чай разливают, люблю, грешник, китайского бандерольного полдюжинки стаканов вы­пить — ох, духовит! Сейчас приеду в Москву — ив Охотный ряд, в трактир Тестова пойду. Самовары у него пузатые, калачи горячие, мед целебный. И ты давай приезжай ко мне, вмес­те сходим и к Тестову, и в цирк, и на Сухаревской знаменитой толкучке побываем — все тебе, Гришаня, покажу. С силачами познакомлю — и с московскими, и с петербургскими. Народ, скажу тебе, удивительный!

... К утру набежали тучи. Теплыми каплями пролился весе­лый дождь, по окну и крыше ровно застучали его тяжелые струи.

Анастасия Ивановна спозаранку хлопотала по хозяйским де­лам. Когда гости вышли в гостиную, она обрадованно заговори­ла:

— Поди, не выспались? А самовар давно поспел. Выкушай­те, дорогие гости, чаю. В дороге кто вас покормит?

... Потом они вышли на остро пахнущий цветами и травами сырой воздух. Дождь закончился. Пароход вовремя подошел к причалу. И вновь пенилась зеленая вода, стучали ноги по сход­ням и злой рев парового гудка огласил окрестности.

Бесов долго стоял во весь свой княжески могучий рост на верхней палубе, спокойный и отрешенный от всей корабельной беготни.

Берег с каждым ударом машины, скрытой где-то в недрах па­рохода, удалялся все далее. Провожающие махали руками. И вот уже неясным пятном белело в отдалении светлое платье На­деньки. И не мог он видеть ее красных от слез глаз. И еще не знал того, что Гриша твердо решил сдержать данное Бесову сло­во и непременно приехать к нему в Москву.

Не пройдет и года, как о нем заговорят во всей России.

... Казначей, словно пораженный какой-то своей мыслью, ска­зал, ни к кому в особенности не обращаясь:

— И откуда же такие люди берутся? Словно богатыри из сказки...

И. В. Лебедев, «Из старой записной книжки»:

«Много мне приходилось видеть оригинальных людей в мою бытность директором борьбы, но все же самым интересным по складу характера я должен считать покойного великана Гришу

Кащеева. На самом деле, трудно представить себе, чтобы чело­век в течение трех-четырех лет сделавший себе почти европей­ское имя, добровольно ушел с арены, в свою родную деревню, опять взялся за соху и борону. Когда в конце лета 1910 года я предложил Кащееву остаться в чемпионате на 30 рублях в сут­ки, он покачал своей косматой головой:

— Нет, поеду в деревню... Хлеб убирать надоть.

— Да ведь, чудак ты человек, Гриша, — говорю ему, — ты за 30 целковых на все лето работника нанять можешь.

— Нет, поеду сам, потому что скучаю по деревне...

И напрасно было бы хоть сто рублей в сутки предлагать ему — все равно его неудержимо тянуло «к земле».

Громадной силы был человек. Почти в сажень ростом, с длинными, несколько вялыми на вид, но на самом деле мощными мускулами... Силой он не только не уступал иностранным атле­там, но был гораздо крепче их и отличался большой выдержкой в борьбе.

... Это был на редкость тихий, положительный, безответный человек. Безгранично любил он одно на свете — свою родную деревню. Как ни звали его за границу, Гриша не ехал туда. Побывал он только в Париже с Заикиным и Поддубным, сделал там страшные сборы, произвел сенсацию своей фигурой и мед­вежьей силищей. И больше за границу — ни за что. Жил Ка­щеев очень скромно и все время копил себе деньги для дере­венского хозяйствования... » («Геркулес», 1915, № 2).

Он умер за сохой. Кончалась пахота 1914 года. Жаркое не по-весеннему солнце ярко светило в костенеющее лицо российс­кого богатыря, и от вспаханных рядов в небо поднимался тон­кий пар...

Чуть раньше умер в больнице для бедных его друг Федор Бесов. Многочисленные приятели и бесконечные застолья раз­рушили его могучий организм.

Федор и Гриша любили друг друга. Было время, когда они путешествовали по городам и селам, поражая людей силовы­ми трюками. Однажды, коротая вечер в недорогом номере мос­ковской гостиницы «Лоскутная», что на Тверской улице, Бесов вдруг высказал затаенное, душевное:

— Помнишь, Гришаня, нашу первую встречу в Слободском? Я-то хорошо помню. Как не помнить, если сердце свое там оста­вил... Да, это она — Надя, дочь казначея... Но какой я ей муж? Кто я такой? Балаганщик. А она ангел. Нет, не вправе я ломать ей жизнь. Пусть для меня останутся лишь гири да штанги.

Благородный был человек Федор Бесов!

Объехал я весь свет, куда только не заносила меня судьба-индейка. Каких красот природы я нагляделся — чудеса дивные, да и только!..

Но лишь в России дышу свободно, но лишь дома расправляется грудь и хочется творить подвиги богатырские во славу Отечества.

Иван Шемякин

Канун первой мировой войны. Европа доживает последние месяцы своего счастливого благополучия. По улицам течет ярко наряженная толпа, зеркально блещут витрины магазинов, хрус­талем, зеркалами и прочей роскошью манят фешенебельные рестораны.

Но в те дни, казалось, весь Париж устремился в знаменитый «Мулен Руж». Афишные тумбы украсились броскими афишами: «Внимание! Только пять представлений! Страшный русский ка­зак Иван Шемякин! Феномен нечеловеческой силы! Загадка сокрушительного могущества! «Живые качели» и прочие чуде­са! »

И здесь же был изображен сам «страшный казак»: груда мышц, свирепое выражение колесообразного лица.

Те, кому посчастливилось достать билеты, убедились, что с внешним видом «казака» афиши малость подпутали. На арене перед ними предстал весьма гармоничного сложения двухметро­вый атлет, с благородным доброжелательным выражением кра­сивого лица.

А вот своей силой Шемякин действительно поразил. Одетый в казачий костюм, атлет без видимых усилий удерживал «живую к а чел ь», на которой разместилась дюжина охотников из зрителей. Затем, приятно улыбаясь, одной рукой поднял шесть униформистов. Зал бешено аплодировал, несколько неу­местно кто-то исступленно выкрикивал «бис! ».

Интерес к богатырю с каждым днем рос. Еще с вечера в кассы вместительного «Мулен Руж» выстраивалась длиннющая очередь. Шемякина на сцене забрасывали цветами.

Газетчики не давали прохода русскому богатырю. Но он был немногословен, объясняя свою сдержанность крайней за­нятостью. Однако назначил день, когда обещал ответить на лю­бые вопросы...

И вот долгожданный для репортеров час настал. В одном из просторных помещений «Мулен Руж» собралось изрядное ко­личество пишущей братии. Они задавали вопросы, торопливо записывали ответы. Шемякин верно держал слово: он отвечал охотно и откровенно.

— Вы какой казак, донской или военный? — послышался на­ивный вопрос.

Шемякин лишь слегка улыбнулся:

— Я казак миролюбивый. А если говорить серьезно, то роль казака я исполняю лишь на сцене. Родился в 1877 году в деревне Переделицы Подольского уезда Московской губернии.

— Кто ваши родители? Дворяне?

— Отнюдь нет, они по происхождению крестьяне, так ска­зать — пейзане, — белозубо улыбнулся Шемякин. — Но все род­ственники — народ крупный, высоченный. Во мне, скажем, два аршина 13 вершков, то есть без малого два метра.

— Говорят, вы за собой возите чуть не целую библиоте­ку...

— Два десятка любимых книг — это еще не библиотека. Но русской литературой восторгаюсь. Каждодневно перечиты­ваю стихи Ломоносова и Державина, из новейших люблю Ива­на Бунина и Александра Куприна, с которыми имею честь быть знакомым.

— Вы получили хорошее образование?

— Я — автодидакт, самоучка. Учился на медные деньги в городском училище. Я был совсем малышом, когда умер мой батюшка Василий Никитич. В деревне стало невмоготу, вот семья и поехала в северную столицу искать счастья. Брат мой работал на заводе механиком-монтером. Он взял меня к себе. Трудно человеку, родившемуся среди сельских просторов, ви­деть вокруг себя серые стены, пыль, грязь, булыжную мостовую. Чтобы развеяться, стал заходить в цирк. С галерки востор­гался силачами, среди которых мне особенно нравился Павел Ступин.

Это атлет гигантского роста, с удивительно красивым рус­ским лицом. Все в цирке стихали, когда он появлялся на мане­же в своей красной шелковой рубахе, плисовых шароварах, в высоких лаковых сапогах — прямо богатырь из пушкинской сказки. Меня, как и других, поражало сочетание в нем удиви­тельной силы с ловкостью и гибкостью. Ступин для начала по­казывал силовые трюки: работал с гирями и «бульдогами», рвал цепи и делал все, что положено делать атлету. Но завершал Павел свои выступления акробатическими номера­ми — сальто-мортале, умопомрачительными прыжками, перево­ротами «колесо». Надо знать, что Ступин весил 145—150 ки­лограммов! *

Газетчики, проявляя хорошую профессиональную настыр­ность, не отставали:

— Расскажите, месье Шемякин, все-таки о себе. Как вы на­чали заниматься атлетикой? Вы с детства были исключи­тельно сильны?

— Нет, я был очень длинный и несуразный. Но случай перевернул мою жизнь. Однажды возвращался из гостей. Час был поздний, но на дворе стоял июнь с его белыми ночами. Немало петербуржцев, верных привычке, гуляли по улицам. Я заметил группу молодых людей. Они кружком встали вокруг парня, который показывал различные гимнастические номера.

*   Художник Б. М. Кустодиев увековечил П. Ступина в своей извест­ной картине «Масленица».

Он четко выполнил стойку на кистях — прямо на булыжной мостовой, затем ловко крутанул сальто-мортале.

Я, преодолев застенчивость, обратился к парню:

— Скажите, вы — цирковой артист?

Парень рассмеялся и сказал:

— Нет, пока я лишь студент-юрист, но посещаю Гимнасти­ческое общество, оно разместилось в Адмиралтействе. Занятия там платные... Вот вам адрес.

Наскреб я с великим трудом три рубля и отправился в Адмиралтейство. Занятия проводил немец, все команды он от­давал на родном ему языке. Заплатил я деньги, меня записали в особую тетрадку, сказали, какую амуницию надо иметь для за­нятий.

И начались мои страдания! Кажется, меньше всего на све­те я был способен к гимнастике. Мне мешал мой высокий рост, какая-то неловкость. Если в маршировке и силовых упраж­нениях (отжимания, подтягивания) я выглядел вполне исправ­но, более того — намного превосходил своих товарищей, то тур­ник или брусья стали настоящим мучением для меня. Я не мог сделать вращение («солнце») на турнике, перевороты и стойки на брусьях и так далее.

Все это вызывало оживление моих товарищей, а порой и от­кровенный смех. Я было принимал решение бросить эту чепуховину, но делал это, по своей давней привычке, не сразу: мужчина никогда не должен следовать за своими эмоциями, между принятием решения и претворением его в жизнь почти всегда полезно выдержать паузу: так меньше шансов допус­тить ошибку, порой непоправимую. Я в этом убеждался много раз.

Вот и теперь я говорил себе: «Хорошо, Иван, ты закончишь свои гимнастические мытарства. Но не прежде, чем проведешь еще ровно десять тренировок».

Я вновь и вновь после нелегкого трудового дня тащился к Адмиралтейству, опять влезал на перекладину, делал «склеп­ки», «солнце» (освоил-таки! ), вращения, довольно лихие сос­коки. С трудом и слезами (ибо много раз падал) научился де­лать на высоких параллельных брусьях стойку на кистях. Здесь, кстати, помог мой знакомый по Лиговке, который оказался от­личным гимнастом и моим тезкой — Иваном.

И вот, последнее — по зароку! — десятое занятие. Можно больше не приходить, характер показал — и баста! Да и три рубля выкладывать за месячные занятия — не шутка!

Но, видя, как с каждым занятием прибывает в мышцах си­ла, как появляется небывалая прежде ловкость, вновь прини­мал решение: «Еще десять занятий! » И как прежде, поплевывая на плохо проходившие мозоли на ладонях, я шел на тренировку.

И что бы вы думали? Именно это упорство и помогло мне стать атлетом, тем Шемякиным, которого вы, господа, знаете.

— Как это случилось? — интересовались журналисты, явно заинтригованные рассказами знаменитого чемпиона. — Когда вы приступили к атлетике?

— Однажды в зале появился еще один мой тезка — тогда он был еще гимназистом и все его называли Ваней Лебедевым. Этот человек очень популярен в России, и о нем следует сказать особо. Несмотря на его юный возраст (родился в 1879 году), он был очень физически развит и пользовался большим влияни­ем среди молодежи. Сначала он занимался гимнастикой, по­том поступил в атлетический кружок доктора Краевского — личности выдающейся. Вскоре Лебедев становится одним из сильнейших гиревиков Петербурга. Краевский пригласил его к себе в помощники — и не ошибся. У «дяди Вани» оказались замечательные педагогические способности. Он разыскивал спо­собных ребят для пополнения «Кружка любителей атлетики», так Краевский назвал свою школу.

Вот сюда и пригласил Лебедев меня и еще пять ребят из нашего гимнастического кружка.

Вот где я себя почувствовал в своей тарелке! Доктор Краевс­кий встретил меня радушно и спросил:

— Гири любите? А сколько толкнуть двумя руками сможе­те?

Для начала я сделал весьма солидный результат — 180 фун­тов. Краевский был удивлен:

— Ай да молодец! Техники хотя мало, зато силы много...

Журналисты спешили задать новые вопросы:

— Но ведь вы добились и большой славы как борец. Когда вы начали ею заниматься?

— У Краевского и начал. Собственно, занятия гирями и бо­рьбой шли параллельно. Думаю, что это в известной степени оправдано: переключение с одного вида двигательной деятель­ности на другую благотворно действует на человеческий ор­ганизм. К тому же занимающийся получает всестороннее физическое развитие, улучшается его координация. Я вообще склонен считать, что занятия тяжелой атлетикой — видом спор­та, предъявляющим организму особые требования, словно ис­пытывающие весь опорно-двигательный аппарат на прочность, необходимо сочетать с занятиями плаванием, легкой атлети­кой — в первую очередь длительными кроссовыми пробежка­ми в небольшом темпе, спортивными играми и забавами с мя­чом — футболом, волейболом и другим.

Но, замечу, поначалу занятия борьбой у меня шли туго. Я был агрессивен, даже по-спортивному зол, но ловкость была чисто медвежья. Хорошо еще, что я отдал дань гимнастике на снарядах — это полезно всякому спортсмену. Более того, прежде чем он приступит к тренировкам в избранном виде, хорошо год-другой позаниматься спортивной гимнастикой. Человек прибавит в силе и значительно улучшит координацию

движений: гимнастика, как никакой вид спорта, развивает эти два качества.

Увидав, что борьба у меня идет туго, я налег на тренировки с гирями. Занимался пять-шесть дней в неделю. Пошло недур­но, особенно вырывание одной и двумя руками.

— Но, господин Шемякин, таким интенсивным занятиям не была ли помехой ваша работа на заводе?

Шемякин улыбнулся:

— Что греха таить — было не сладко! Уставал так, что мо­ему брату, с которым мы жили вместе, порой стоило немалых усилий поднимать меня по утрам: и тормошил, и холодной водой из ведра окачивал. Впрочем, водные процедуры я очень любил. Ходил на Неву плавать — восемь-девять месяцев в году. Быва­ло, уже река слоем льда покроется, а я вместе с другими энтузи­астами — таких в Петербурге всегда было немало, расчистим большую прорубь, разогреемся в теплой одежде на берегу — тепленькими! — бултых в ледяную купель. Знатно, словно в ко­тел с кипятком попал — так все тело обдаст. Выскочишь на мостки — специально их соорудили, быстро-быстро махровым полотенцем разотрешься и вновь — в теплую одежду. Самочув­ствие прекрасное, никогда никакая лихоманка не брала.

Но я, простите, отвлекся от вашего вопроса. Наступил день, когда я перешел работать на Николаевскую железную дорогу. Для начала — простым рабочим в вагонных мастерских. Начальство заметило мою сметку и исполнительность, переве­ло на хорошо оплачиваемую должность — проводником.

Работа легкая, в постоянном общении с людьми — мне это очень нравится. Это большая радость — общение с различными людьми — от простого брата-крестьянина до важного генера­ла. У меня со всяким разговор получается.

Я еще не сказал вам о том, что постоянно учился. Воро­хами приобретал книги для самообразования, читал художест­венную литературу, прямо-таки был потрясен «Преступлением и наказанием» Федора Достоевского. Раз пять перечитывал, многие страницы помню почти наизусть — память у меня цеп­кая.

Мне удалось сдать нелегкий экзамен на право ухода за паровыми котлами, и я стал старшим истопником парового от­деления. Эта должность была почетной и довольно высоко оплачиваемой. С материальной нуждой было покончено.

И работа мне пришлась весьма по душе. Я теперь жил на колесах. Наш пассажирский состав ходил по линии Петербург— Москва. Наблюдаешь между делом за природой в окошке, ды­шишь воздухом, напоенным ароматом лугов и трав, — и так хо­рошо на душе делается!

Едва прибывал наш состав в Белокаменную, как я, сдав вах­ту, спешил на арену барона Кистера. Здесь проводил трениров­ки, которые своей азартностью больше походили на состязания.

В то время в Москве была пора расцвета тяжелой атлетики — многие имена гремели! Москвичи все резались на рекордах с петербуржцами. Бывало, приду на арену к Кистеру и начинаю дразнить москвичей:

— Вы, говорю, ребята не слабые, но вам до наших далеко! Скажем, Железный Самсон или вот «малютка» Людвиг Чап­линский, тут вашему Дмитриеву-Морро делать нечего, побьют они его.

— Да что ты все продругих — про себя скажи, на что го­ден? — со смехом говорил иной раз Кистер.

— Пожалуйста, — отвечаю. — Когда у вас соревнования? На той неделе в субботу? Очень хорошо! Как раз буду в Москве.

В субботу участвую в соревнованиях — срам! В поднятии тяжестей плетусь в хвосте, а в борьбе и вовсе последнее место.

— Хвастливого с богатым не сравнишь! — смеются мои со­перники.

Дело в том, что мои переезды мало содействовали регуляр­ным тренировкам, а про соблюдение режима и вообще гово­рить не приходилось, день перемешался с ночью. Но прео­долел себя, начал и на стоянках заниматься гирями. Пассажиры собирались на мои тренировки глазеть. Пусть смотрят, за по­каз деньги не просим, со зрителями даже вроде азартней!

Улучшил я свои результаты- В 1899 году я выиграл почти все самые крупные состязания.

Побеждал дважды в состязаниях Велосипедно-атлетическо­го общества, причем взял главный I приз «Его Императорского Высочества Великого князя Николая Николаевича»— тут все сильнейшие гиревики были представлены. Затем выиграл III приз на Всероссийском чемпионате. Газеты без конца печатали мои портреты, меня узнавали на улице —«чемпион идет! ».

Все это льстило самолюбию.

— Пора тебе, брат, от парового котла на артистическую до­рогу переходить — говорили мне и барон Кистер, и Ваня Лебедев, и доктор Краевский.

Очень мне было жалко бросать паровоз, да и бригада у меня подобралась отличная — но что делать? Совмещать рейсы с ре­гулярными тренировками нет возможности, а молодость ведь быстро промелькнет! Но жребий был брошен... Уволился я с Николаевской железной дороги.

Для начала следовало выбрать псевдоним — такова тради­ция, да подыскать место работы. Недолго размышляя, я наз­вал себя «Россовым» — это дань привязанности к русской по­эзии. Мои любимые строки — державинское: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс... »

Для начала я поступил на работу в сад Рейтера в Озерках, а затем переехал в известную «Аркадию» в Петербурге. Жало­ванье мне положили не ахти какое, да и мой репертуар для начала был довольно скромным. Как и мои собратья по приз­ванию, я выжимал «бульдоги»,

толкал и вырывал штангу, жонглировал гирями. «Гвоздем» программы, привлекавшим зрителей, был трюк «качели». Кто из вас был на моих представ­лениях, знает, что это такое: я держу на себе качели, на кото­рых раскачиваются десять-двенадцать человек из публики. Трюк не из легких, когда особенно взгромоздятся на качели шестипудовые дяди Вавилы да начнут резвиться — пропади они пропадом... Но что делать, сам выбрал себе такую работу!

Начались мои странствия по России — где только не бывал, какую только публику не развлекал! Утешало всегда то, что наш народ любит богатырей. Ведь именно выступление атле­тов в любом цирке, в любом балагане ждут с особым нетерпени­ем, именно на силачей идет валом народ. Куда бы я ни прие­хал, меня всегда окружают люди, в первую очередь — мо­лодежь, спрашивают о том, как стать сильным, какие упраж­нения следует выполнять, и прочее. Такое внимание радует!

Журналист, сидевший в первом ряду, поднял вверх блокнот, привлекая к себе внимание:

— Насколько известно, — сказал он, — вам довелось нести службу в лейб-гвардии Преображенском полку, в роте Его Императорского Величества. В чем заключалась ваша служба? Не мешала она вашим выступлениям?

Шемякин улыбнулся:

— Вижу, что от господ журналистов ничего утаить нет воз­можности!

Он помолчал, обдумывая ответ. Затем продолжал:

— Да, я попал в роту, задачей которой была охрана царя. Служба была довольно сложной. Два раза в сутки приходилось стоять на посту — по четыре часа каждый раз. На наружных постах надо было терпеть любую непогоду — дождь, снег, мо­роз, жару. Любой из нас — даже самый нижний чин, должен был обладать развитой головой, сметкой, расторопностью. На каждого из нас возлагалась обязанность знать в лицо и по име­ни всех живших во дворе лиц, всю дворцовую прислугу. Кроме того, ежедневно проходили строевые учения, занятия по руко­пашному бою и стрельбе.

В нашей инструкции, которую мы обязаны были знать наи­зусть, было написано: «Жилище русского царя должны окру­жать настоящие представители великой Российской Армии — здоровые нравственно и физически, рослые и красивые, любя­щие Бога, безгранично преданные Царю, умные, развитые, гра­мотные... В полк достойны попадать только такие солдаты, ко­торые и дома, до службы, жили честно, не сделали ничего за­зорного, не приняли на совесть недоброго дела, не опозорили себя...

Нижний чин, недостаточно осмотрительно выбранный и ока­завшийся недостойным служить в полку, роняет честь своей части и подводит под ответ свое ближнее начальство. Честь слу­жить в Собственном Его

ИмператорскогоВеличества Сводном полку выпадает на долю немногих счастливцев, и потому честью этой надо дорожить в высокой степени».

Я, господа журналисты, привел эту выдержку не для того, чтобы блеснуть своей памятью, а для того, чтобы вы поняли условия, в которые мне по воле случая пришлось попасть.

Что и говорить, служба была почетной. Мы почти ежедневно видели многих высших сановников Российской империи. Обща­лись с членами царской семьи. Так, великая княгиня Ольга Николаевна, девушка необыкновенной красоты и доброты, в Царском Селе устроила для солдат рождественскую елку с раз­дачей подарков. Сам император ежедневно снимал пробу с сол­датской пищи. С этой целью существовал специальный футляр, в который ставились судки с пищей, которые относились к царю во дворец.

Однажды эта честь выпала на мою долю. Николай Алек­сандрович к пище едва притронулся, но изволил ласково обра­титься с вопросом ко мне:

«Исправно ли кормят вас? »

Я по уставу ответил, что кормят «так точно, исправно! ». У ме­ня на языке вертелась просьба, но я не решался ее высказать. Царь заметил мою заминку, удивленно посмотрел на меня, но я ничего не сказал. Я нес обратно в кухню царский футляр с суд­ками, а на душе у меня кошки скребли. Фельдфебель первой роты Алексей Курбатов, меня сопровождавший, спросил:

«Ты что, Шемякин, сегодня как в воду опущенный? »

«Дело плохое — в Михайловском дворце готовится чемпио­нат России! »

Фельдфебель, мой земляк и приятель, расхохотался:

«Да тебе какая забота? »

«Если бы ты, Алеша, мог понять! Ведь почти все звезды прибудут на чемпионат. Слыхал ты о Гаккеншмидте? Он, к примеру, громадный обеденный стол перепрыгивает с места. Удивительно развит атлет! А студент Людвиг Чаплинский? Еще совсем юный, а выносливость феноменальная, техника изощ­ренная! А знаменитый Железный Самсон... »

Фельдфебель добродушным тоном прервал меня:

«Печали не вижу, возьми отпускную да поглазей на своих самсонов! »

«Я сам хочу участвовать! »

Курбатов даже присвистнул:

«Это, брат, ты выдумал! Если дойдет до Комарова... »

Если узнает генерал-майор Комаров, командир нашего пол­ка, мне несдобровать. Я это знал и сам. Но преодолеть свое желание я не мог. Тренированность у меня была неплохая. В нашем полку занятия атлетизмом всячески поощрялись. Ежедневно я до седьмого пота упражнялся с гирями, проводил поединки в борьбе со своими товарищами по службе. Кстати, наш гимнастический зал в Царском Селе

был оборудован прекрасно и никогда не пустовал.

Я показывал кое-что из своих силовых трюков. Они всегда вызывали восторг моих сослуживцев, давали мне некоторый авторитет. Но мои успехи на борцовском ковре имели и печаль­ные последствия...

Впрочем, расскажу о своих приключениях, достойных Ра­ком бол я, по порядку.

Одним замечательным солнечным и прохладным утром я получил увольнительную — и скорее в Питер, на тренировку. Здесь меня встретил Чаплинский. Он был очень умным и про­ницательным человеком, сразу обратил внимание на мое состояниие.

«Чем вы подавлены, сударь? »— вежливо и ненавязчиво Лю­двиг стал меня расспрашивать.

Я объяснил, что очень и очень желаю стать ему конку­рентом на чемпионате, да начальство мне не разрешит. Что де­лать?

«Я готов на все, лишь бы стать участником, — твердо зая­вил ему. — К тому же... »

Я замялся, а Чаплинский вопросительно поднял брови:

«Говорите со мной смело, я достаточно скромен: все оста­нется между нами».

«Дело в том, что я дал в долг все мои сбережения (довольно значительные! ) одному нашему общему знакомому — его имя я не стану называть. Но он поступил бесчестно: уехал за границу, говорят — надолго. Я остался без копейки... »

Чаплинский живо возразил:

«Я готов вам дать на любой срок, в средствах я не стес­нен».

Я отрицательно покачал головой:

«Спасибо, Людвиг, вы очень добры и благородны. Но я хо­чу заработать на турнире... »

«Чемпионом стать будет очень трудно. Говорят, сейчас Гаккеншмидт в блестящей форме. Впрочем, за каждую схватку платят червонец».

«Ну, мы еще посмотрим, кто в какой форме! »— усмехнулся я и вскоре был наказан за свою самонадеянность.

Итак, я принял решение: пусть кары армейские и даже ца­рские падут на голову преступника — но я выйду на помост!

Сделал заявку на участие, потренировался с Чаплин­ским — и марш в Царское Село! Здесь первым делом напра­вил свои стопы к фельдфебелю Курбатову. Звание его ма­ленькое, унтер-офицерское, а влияние имел большое, ибо ежедневно имел доступ к Николаю Александровичу. Где-то и с кем-то пошушукался он и вызвал меня из казармы:

«Все дни турнира имеешь отпускную... Только смотри, если кто узнает! За такие штучки, как участие в соревнованиях беззаконного

на то разрешения, могут отправить туда, где Макар телят не пас».

«Но разве Осипов даст мне разрешение? Никогда! »

«Да, Осипов тебя за что-то невзлюбил».

Я вздохнул, ибо отлично знал за что. Он был моим взвод­ным командиром и громадным, хотя несколько рыхловатым че­ловеком. До моего прибытия он побеждал на всех полковых состязаниях по подниманию тяжестей. Теперь все кубки были моими.

Более того: Их Императорское Величество пожелали, чтобы мы провели чемпионат по французской борьбе. И вот в присут­ствии самого монарха я так крутанул «мельницей» своего взво­дного, что тот не смог без посторонней помощи подняться с ковра. Это он мне запомнил.

Та же история повторилась и на тренировках. Осипов затаил злобу и всячески отыгрывался на мне. Как что, так сразу коман­дует:

«Шемякин, наряд вне очереди — чистить картошку! »

«Я уже вчера чистил... И в квасной мыл полы».

«Что такое? Обсуждать приказ начальника — три дня арес­та! »

Вот и приходилось мне не очень сладко. Так что просить у Осипова разрешения на выступления смысла не имело.

Мы решили пойти на хитрость — на тот случай, если кто-нибудь из полка пожалует на чемпионат. Дядя Ваня разри­совал мне лицо жженой пробкой, изобразил усы и бакенбарды. Доложу вам — такое страшилище из меня получи­лось, не приведи господи! Зато, думалось, никто меня не узнает.

Как бы не так! Только я вышел на арену, глянул в ложу — там, нет, не Осипов, но наши однополчане — поручик Семенов и знаменитый, с громадной окладистой бородой дед-красавец подпрапорщик Щеголь (он был известен тем, что вступил в военную службу еще в 1872 году). Они меня сразу узнали — по фигуре, а моя индийская рожа вызвала на их лицах улыбки: у Щеголя — добродушную, у Семенова — злорадную.

«Все, пропал! »— решил я про себя, и сразу что-то во мне опустилось.

Рефери командует:

«Борьба! »

Пока Гаккеншмидт примерялся ко мне, я отчаянно бросился на него, ткнулся своей чумазой рожей в его благородное ли­цо, перемазал чемпиона...

В зале стон стоял, зрители тряслись от хохота, а больше всего — Семенов и Щеголь.

Гаккеншмидт, этот культурнейший человек, изучавший фи­лософию, знавший несколько иностранных языков и никогда не выходивший из равновесия, на этот раз рассвирепел. Он гля­дел на меня как тигр

на кролика. Меньше пяти минут ему пона­добилось, чтобы расправиться со мной.

От устроителей чемпионата я получил честно заработанный червонец, а от ротного командира — неприятности. Он накатал на меня рапорт. Мне пришлось страдать под длительным арес­том.

Добавлю, что со взводным Осиповым я свел счеты на... арене цирка Чинзелли. Дело в том, что он тоже занялся борь­бою.

Случилось все это после нашей с ним демобилизации. Од­нажды пришел долгожданный день, когда я получил в канце­лярии необходимые бумаги, удостоверявшие, что я вновь стал гражданским человеком. Мой новый друг, которого я учил гра­моте, способный и усердный солдат, исключительных физи­ческих данных — ростом он был почти как я, и пятаки научился гнуть у меня, Григорий Чащин позвал в квасную комнату. Его как раз незадолго до моей демобилизации назначили квасова­ром, да не простым — царским!

Он и впрямь был волшебником в этом деле — чудный напи­ток готовил.

Налил мне напоследок большую кружку кваса, обнял меня Григорий Иванович и проводил, помог чемоданчик донести — уважения ради.

«Кончится служба — найди меня, сделаю, Гришаня, тебя всемирным чемпионом! — говорю квасовару — Разбогатеешь! »

«То-то ты, мой друг, разбогател! — лукаво смеется Ча­щин. — Уеду к себе в деревню Гутокирову, что Юмской волости Пермской губернии, буду землю пахать, оженюсь, детишек вы­ращу... Вот и приезжай ко мне в гости! »

Увы, не довелось мне встретиться с этим прекрасным чело­веком. Погиб он как-то нелепо, во время пребывания в Москве вместе-со свитой, кто-то из злоумышленников застрелил его. Убийцу не нашли. Прекрасный русский самородок был, — за­думчиво повторил Шемякин. — Кому понадобилась его жизнь?

Простите, господа, я отвлекся. Итак, Осипов тоже стал про­фессиональным борцом. До поры до времени он избегал учас­тия в одних турнирах со мной. Пока спортивная судьба не све­ла нас с ним на крупном чемпионате. Он был неплохим борцом, злым, напористым. Но у меня столько в сердце накипело!.. Да и был я, конечно, поопытнее и посильнее. Припомнил я взвод­ному в тот вечер и картошку, и аресты... «Не рой яму другому! »

— Какой из чемпионатов, господин Шемякин, вам запом­нился особенно? — послышался вопрос из зала.

Шемякин задумался. Потом медленно произнес:

— Трудно ответить однозначно. Много было интересных со­стязаний. И я сейчас хочу рассказать не о себе. Скажу о са­мом благородном и сильном из русских атлетов. Впрочем, начну по порядку.

Случилось это, помнится, в 1904 году. И было это тоже в цирке Чинзелли. Весь Петербург волновался. Шутка ли! На чемпионат съехались все звезды того времени: красавец, лю­бимец публики и дам Рауль ле Буше, Иван Поддубный, Дюмон из Франции, Петр Крылов, чемпион мира Поль Понс, негр из Мартиники Анастас Англио и др. Приз был объявлен фантасти­ческим — пять тысяч рублей.

В этом чемпионате была необычная интрига. Дело в том, что наш, как его любят величать журналисты, «волжский бога­тырь», бывший грузчик и потомок запорожских казаков Иван Максимович Поддубный незадолго до этого чемпионата проиг­рал в Париже Раулю ле Буше. Общее мнение было таково, что не обошлось без обмана. Все, кто присутствовал на их схват­ке— длилась она необычно долго, более часа, утверждали, что французский чемпион жульнически вымазал свое тело ка­ким-то жиром. Именно по этой причине он как уж выскальзы­вал из рук Поддубного.

Поддубный, без особых хлопот уложивший на этом турнире за звание «Чемпион Парижа» одиннадцать человек, обратился к судьям с протестом. Те осмотрели Буше, подтвердили, что тот действительно натерт жиром, и постановили:

— Борьбу продолжать, каждые пять минут протирая Буше полотенцем!

Уверен, что кто-нибудь из присутствующих был на той па­мятной встрече. Они подтвердят правдивость того, что сейчас расскажу.

Преимущество Поддубного было явным, но он не уложил француза на лопатки. Судьи. вынесли явно несправедливое ре­шение:

«За красивые и умелые уходы от острых приемов победу и звание «Чемпион Парижа» присудить Раулю ле Буше! »

Как вы, господа журналисты, помните, спортивный мир был возмущен этим обманом. Поддубный в знак протеста даже хотел бросить борьбу, но передумал:

«Я с этим прохвостом Буше еще рассчитаюсь! »

Итак, обстановка чемпионата была накалена как никогда. Большое количество участников из разных стран и континен­тов заставило растянуть соревнования более чем на месяц.

Я начал турнир успешно, но в равном поединке проиграл могучему Полю Понсу. Схватки, как правило, были жесткими. В финал пробились болгарин Никола Петров, Поль Понс, Ра­уль ле Буше и Иван Поддубный. В предварительных турах Под­дубный показал, что равных ему нет. Но сильны были и ос­тальные финалисты. Особенно горячо поддерживали зрители красавца Буше. Его сопровождала целая толпа истерических поклонниц. Впрочем, он ваш, уважаемые господа, земляк, и вы сами все о нем хорошо знаете.

Я наблюдал первый финальный поединок из-за кулис. Под- дубный встретился с Петровым. Болгарин был тонким так­тиком, он умело изматывал соперников, заставляя их много и бесполезно атаковать. Сам умел провести неожиданный контр-прием.

Поддубному пришлось для победы над ним затратить более получаса.

Следующая по жребию схватка с Раулем ле Буше. У всех в памяти тот очередной бесчестный прием, которым хотел вос­пользоваться француз: он предложил Поддубному крупную взятку — 20 тысяч рублей, лишь бы тот проиграл ему. Иван Максимович гневно отверг это предложение:

«Русские борцы не продаются! »

Кстати, Поддубного всегда отличала необыкновенная пря­мота и честность. Я сам был свидетелем нескольких случаев, ког­да наш знаменитый борец отвергал всякие сделки на ковре. Так, в 1908 году в Берлине немецкая знаменитость Якоб Кох предложил фантастическую сумму за добровольный проиг­рыш — 20 тысяч марок: наш борец решил проучить обман­щика. Он ответил:

«Такие деньги! Любой согласится. Я тоже... »

Кох на радостях раззвонил о своей грядущей победе по все­му Берлину.

Когда началась схватка, Поддубный задал ему изрядную трепку и без особых усилий положил на лопатки.

«Терпеть не могу обманы! »—сказал наш борец. Коха под­няли на смех.

Но вернемся к нашумевшему поединку Поддубного с Буше. Первая схватка закончилась вничью — француз отчаянно за­щищался. На следующий день турнир был продолжен. Беспре­рывными захватами Иван Максимович измотал соперника, а затем поставил его на четвереньки и — неслыханное дело! — продержал в этой неудобной позе сорок одну минуту!

При этом Поддубный весело, на весь зал приговаривал:

«Это тебе, мусью-лжечемпион, за оливковое масло! »

Измученный француз признал себя побежденным, но Под­дубный держал противника до тех пор, пока судьи не назвали Ивана Максимовича победителем.

Финал Поддубный выиграл у чемпиона мира Понса и по пра­ву заслужил титул «чемпион чемпионов».

«Я не случайно, господа журналисты, рассказал вам о нашем величайшем атлете, равных которому я не знаю во всем мире.

Что касается системы подкупов, то она царит в западных странах и, к сожалению, проникла и к нам. Но лучшие русские атлеты, и в первую очередь Поддубный, никогда не шли на сдел­ки.

Я проиграл в этом соревновании Поддубному, но борьба пон­равилась антрепренерам. Меня на хороших условиях пригласи­ли на

чемпионат борьбы в Южную Америку, выгодный конт­ракт был заключен на год.

Через Берлин, Париж прибыл я в Марсель. Отсюда путь ле­жал морем. Длинный, утомительный путь. К счастью, я легко переносил морскую качку.

Турне намечалось большое. Начали его в Буэнос-Айресе. В труппу входили Рауль ле Буше, Понс, Дюмон, Англио, немец­кий чемпион Ретцлер и другие. Меня почему-то про­звали «Романовым». Это, видимо, в память о моей службе в Сводном полку Николая Александровича.

Присоединились к нам и итальянские атлеты Нино и Салли, а также геркулес и местная достопримечательность мясник Тигро Лос-Коралли. Живописен Тигро был до чрезвычайности: косая сажень в плечах, костюм мексиканского гаучо, надви­нутое на брови сомбреро, мужественное лицо разбойника с большой дороги.

Я упомянул об этом турне не только для того, чтобы рас­сказать о путях, на какие спортивная судьба забрасывает рос­сийских атлетов. Больше никогда и нигде я не встречал такой публики, как в Южной Америке. Успех наш турнир имел колос­сальный. Места в театре «Казино», где проходил чемпионат, брались с бою. Рев на протяжении всех схваток стоял нево­образимый, на арену летела всякая чепуха — от ножей и вилок до апельсинов и мелких монет. В финале Понс положил Рауля, а я занял почетное третье место. Наша горничная преподнесла мне букет роз.

На афишах меня называли «русским медведем». Не умею объяснить, но у меня откуда-то разыгрался в этой самой Амери­ке прямо-таки волчий аппетит. Я съедал все порции борцов, большинство которых мучились от жары и жажды. Меня быстро прозвали «чемпионом-обжорой».

Видать, моя закалка около паровозных котлов не прошла зря. Я жару не замечал. Много гулял по городу и всегда в ок­ружении толпы местных жителей.

На шею и плечи к себе сажал с дюжину мальчишек, чем доставлял неизъяснимое удовольствие жителям и особенно га­зетным фотографам. Скоро я стал самым популярным в нашей труппе. Дошло до того, что с раннего утра меня поджи­дала у гостиницы толпа детворы, которая, завидя мой выход, громко орала на русском языке (успели у меня научиться): «Здравствуй, Ваня! »

Я любил поиграть с ребятней — подкидывал каждого прямо в небо и мягко ловил. Они часами меня не отпускали.

Зато сколько печали было в их глазах, когда пришло время расстаться! Побывал я с труппой в Монтевидео, Рио-де-Жаней­ро, Сан-Пауло, Байе, Сантосе... И везде тепло встречали «рус­ского медведя», везде сборы были битковые. Прекрасный на­род!

Последний рассказ, господа журналисты, о Южной Амери­ке. Однажды меня и еще нескольких атлетов повезли в пригород Буэнос-Айреса. Здесь проходил какой-то народный празд­ник.

Именно тут впервые услыхал такое модное в Европе танго. Играл отличный оркестр, и дамы приглашали кавалеров на танцы.

Я стою так в сторонке, глазею на счастье других и чуть-чуть завидую. И вдруг кто-то тронул мой локоть. Смотрю— наша горничная. Приглашает меня на танго, а у самой глаза так и светятся. Эх, хороша! По сей день жалею, что не увез ее с собой в Полтаву...

Потом вернулись в Европу. Гастролировали во Франции, Италии, Испании: Марсель, Тулон, Бордо, Ним, Ницца, Милан, Рим, Болонья, Пиза, Барселона, Мадрид и много других.

Кстати, в Мадриде нас пригласили на корриду. Я был пот­рясен ловкостью и мужеством матадоров. Мы целые дни прово­дили вместе, подружились по-настоящему. По просьбе любите­лей корриды я за рога повалил быка наземь. Восторгу испанцев конца не было!

Везде нас сопровождал аншлаг. Но порой и нам приходи­лось организовывать рекламу. С этой целью в сопровождении оркестра разъезжали по улицам в открытых колясках и в борцовских трико, демонстрировали мускулатуру.

Стал я о себе много мечтать: вот, думаю, простой парень, своим трудом чего добился — от паровозных котлов до всемир­ной известности. Популярность у меня действительно была боль­шая и получал я прямо-таки астрономические гонорары —1200 франков в месяц. Но ничего у меня в карманах не за­держивалось: раздаривал, проигрывал на бегах, тратился на ра­зные пустяки...

Журналисты прервали долгий монолог:

— А что произошло у вас с известным нашим атлетом Эми­лем Верве?

— Произошло крушение моего выгодного турне. Три вечера подряд я боролся с ним в финале одного из парижских тур­ниров. И все без результата.

И вот в последний вечер, на потеху публике, у нас на арене вспыхнула настоящая кулачная драка. Мы в равной степени виновны в ней, но я отколотил его изрядно и по этой причине, а больше потому, что он местный, меня рассчитали. Труппа продолжила турне, сократив свои штаты на единицу.

Остался я один. Хожу одетый с иголочки, а в кармане ни сантима: на обед нет. И тут мне повезло необычно. Прогулива­ясь по площади Согласия, я встретил — кого бы вы думали? — моего старого знакомца и тезку Ивана из Атлетического об­щества в Петербурге. Он приехал в Париж по каким-то юри­дическим делам. Несколько дней, пока он не укатил в Россию, я

питался за его счет, но денег просить в долг не решился: стыдно.

— Почему, господин Шемякин, вы в последние годы редко бываете в заграничных турне?

— Отвечу, — добродушно улыбнулся Шемякин. — Однаж­ды в Париже проходил большой турнир.

В нем участвовал знаменитый японский борец Юкио-Тани. Он победил всех местных борцов, в том числе Рауля ле Буше.

Схватку назначили на ипподроме.

Саженными буквами по всему городу анонсировали нашу схватку: «Россия против Японии».

Тысячи людей пришли наслаждаться азартным зрелищем. Удивительно, но в публике было много японцев. Откуда они?

Это и стало причиной моих неприятностей. Но продолжу по порядку.

В первый день шла острая схватка, однако я не торопил со­бытия. Ведь не надо забывать, что люди заплатили деньги и они жаждут не быстрой победы, но интересного зрелища. Вот и демонстрировали мы броски, «мосты», перекаты, «мельницы»...

Так случилось, что борьба переместилась на край сцены. Этим воспользовался мой противник, подтолкнул меня, и я, не ожидая такого подвоха, полетел в глубокую оркестровую яму, изрядно ушибся.

Японцу сделали предупреждение (хотя многие считали, что его надо снять, а победу присудить мне). Поединок сначала прервали, а затем отложили на завтра. На следующий день опять все места были забиты до отказа, публика накалена до предела.

Я запомнил обиду, которую мне нанес японец. Едва прозву­чала команда рефери, как я бросился на Юкио-Тани, сгреб его, поднял в воздух и с силой швырнул в оркестровую яму. Он приземлился не столь удачно, как я, и повредил себе ребра.

Толпа, в которой, напомню, было много земляков моего со­перника, заревела: «Убийца! Зверь! »— и бросилась на сцену, чтобы растереть меня в порошок.

Но предусмотрительная администрация в последний момент опустила откуда-то сверху клетку для львов. В нее я и успел нырнуть. Пока беснующуюся толпу разгоняла полиция, я отси­живался в клетке. Неприятное, доложу вам, ощущение. С тех пор я не хожу в зоопарк. Гнетут тяжелые воспоминания.

И, скажу, хотя мы много слыхали про «передовую западную цивилизацию», но наш отечественный любитель атлетики гораз­до доброжелательнее и к своим, и к гостям, да и в атле­тике разбирается крепче.

Как не вспомнить жуткую историю, произошедшую со мной в Дюссельдорфе. Проходил там турнир с участием знаменитого Якова Коха, который у себя на родине, в Германии, не проиграл ни одной встречи.

Вот и на этот раз Кох клал на лопатки одного за другим всех участников турнира. Хорошо выступал и я, дошел до фи­нала. И вот решающая встреча...

Публика бурлит, вся аристократия собралась: бриллианты, цветы, фраки... Появился Кох— рев такой поднялся, словно землетрясение началось. На меня никто внимания не обра­щает — будто я так, для мебели или мальчик для бритья.

Взяла меня обида! У нас даже в Конотопе и то иностранных гостей с большим приветом встречают. Ах, Европа, Европа... Хорошо, сейчас русский мужик слегка испортит вам праздник!

Рефери дал сигнал к борьбе. Так я и накинулся на Коха — словно голодный тигр на козленка: поднимал, швырял, брал его то на один прием, то на другой. Чувствую, немец расте­рялся, готов с ковра бежать. Как бы не так! Короче говоря, провел схватку так, что судьям ничего не осталось, как поднять вверх мою руку и провозгласить:

«Победил и звание чемпиона завоевал борец из России Иван Шемякин! »

Господи, что началось тут в зале! Орут, свистят, всякой мерзостью в меня швыряют. Вижу, озверели совсем, с палками на сцену лезут, с разными там тросточками. Бросилась разъя­ренная толпа на меня, несколько раз больно ударили. Я от них. Спрыгнул из окна — высокий второй этаж был, да деру. А эти, с тросточками, за мною — свистят, улюлюкают, грозят убить.

И убили бы, если бы не заскочил я в пожарное депо. Едва успели пожарники железные ворота на крепкие засовы запереть, как хулиганы уже ломятся. Подоспела конная поли­ция, но и она не сумела разогнать горе-зрителей.

Опять выручили пожарники: выставили они в окна шлан­ги и мощными струями ледяной воды остудили горячие головы.

Теперь, уважаемые господа репортеры, вы понимаете, поче­му я нынче не столь часто, как в молодости, езжу за границу. К тому же, честно говоря, в России интересней выступать — зритель у нас настоящий, тонкости атлетики понимает.

Спасибо, господа хорошие, за внимание к моей скромной персоне. Я прощаюсь, скоро мой выход...

Журнал «Геркулес» (№ 16) опубликовал автобиографичес­кую заметку Ивана Шемякина. Она кончалась словами: «Не тянет меня за границу. Вот только иногда хотелось бы одним глазком посмотреть на бой быков в Мадриде, да как выйдешь на крыльцо своего собственного домика в Полтаве, сядешь на ступеньки и невольно сам себе скажешь:

«Никуда я за границу больше не поеду. «И дым отечества нам сладок и приятен»».

... Красноречивые признания!

Еще Лев Толстой сказал: нельзя жить ради самого себя, ради своего блага — и существование потеряет смысл, и блага не достигнешь. У всякого из нас есть цель великая — Россия, ее величие. Давайте каждый на своем месте укреплять ее славу и могущество, тогда цель жизни вполне осуществится.

Людвиг Чаплинский

«Факт — фундамент истории»— с этой истиной спорить не приходится. На один грустный и трогательный факт мы натолк­нулись, перелистывая дореволюционные выпуски журналов и газет. В начале января 1917 года появился некролог: бога­тырская фигура атлета, вокруг нее траурная рамка и символи­ческий крест, обозначающий в старых изданиях —«скончал­ся». Под крестом надпись: «Погибший на поле брани Л. А. Чаплинский». И далее текст, автор которого И. В. Лебе­дев:

«Героическую смерть за Россию принял Людвиг Адамович Чаплинский. Это был пламенный, убежденный спортсмен. Один из чистейших людей в нашей атлетике...

Нельзя не признать его громадного значения в жизни рус­ского спорта. Чаплинский всколыхнул атлетов и спаял их в одну громадную семью.

Мало того, он высоко поднял и за границей знамя русского спорта, заставив наших западных коллег считаться с тем, что скажет спортивная Россия. А это было не так легко. И уда­лось это Чаплинскому только благодаря его пламенному энтузи­азму и железной воле.

О том, что Чаплинский был прекрасным атлетом, — говорить не приходится. Но еще дороже его рекордов способность зажи­гать окружающих бесконечной любовью к спорту, к атлетике.

Он был красив всем — лицом, фигурой, душой. Такой же красивой и благородной стала его смерть — на поле брани, под русскими знаменами. Он был славен при жизни, слава осияла и его героическую гибель.

Вечная память гордости русского спорта — Людвигу Чап­линскому! »

Людвиг Чаплинский, обрусевший поляк, сын польских пов­станцев, переселенных со своей родины в Красноярск еще в 1860-е годы. Сведения о нем скудны, а жизнь этого воистину удивительного человека оказалась трагически коротка.

Он принадлежал к тем натурам, которые предпочитают отда­вать себя людям, но почти ничего не брать взамен. В отличие от некоторых атлетов (да и не только их) он никогда не «органи­зовывал» статьи в журналах о себе, не занимался саморекла­мой. Более того: Чаплинский избегал любой шумихи вокруг своего имени, был поразительно скромен. Вот почему до нас до­шло так обидно мало сведений об этом несомненно интерес­ном и незаурядном деятеле отечественной тяжелой атлетики, ставшем одним из ее родоначальников.

Правда, известны публикации самого Чаплинского. В них с удивительной прозорливостью, намного опережая методические разработки своего времени, он ратовал за гармоничное развитие человека. Ни в одном из видов спорта, утверждал Чап­линский, нельзя достичь выдающихся результатов, будучи раз­витым односторонне. Это относится и к легкой атлетике, к ги­ревому и велосипедному спорту, и к скоростному бегу на конь­ках, и к лаун-теннису, и к игровым видам спорта, скажем, фут­болу.

Так, в одном из номеров журнала «Русский спорт» за 1910 год Л. А. Чаплинский опубликовал отчет под заголовком «Международные состязания по легкой атлетике в Санкт-Пе­тербурге». С горечью он писал, что большинство призов увозят иностранные команды, в первую очередь финны. В чем же при­чина нашей неудачи? — вопрошал Чаплинский. И сам отвечал: большинство иностранных победителей «имели настоящий атле­тический вид. Всесторонне развитые, подчас пластичные фигуры свидетельствовали о том, что этим спортсменам, помимо лег­кой атлетики, не чужды занятия борьбой и настоящей тяжелой атлетикой...

Из русских легкоатлетов, увы, большинство выглядели да­леко не утешительно: кроме двух-трех спортсменов, остальные поражали негармоничностью своего развития».

Чаплинский рассказывает: когда он подошел к одному из участников соревнований и заметил, что его результаты были бы гораздо выше, если бы он занимался укреплением силы, то тот иронически возразил:

— Что ж, вы мне прикажете упражняться гирями и ганте­лями или даже борьбой? Нет, увольте... По пыльному ковру ползать не желаю!

Как показало время, Чаплинский умел видеть гораздо даль­ше многих современных ему функционеров, более того: он ука­зал пути дальнейшего развития многих видов спорта, и в пер­вую очередь тяжелой атлетики.

Он страстно отстаивал самобытный, русский путь развития тяжелой атлетики и борьбы. Чаплинский категорически возра­жает тем, кто ратует «за французскую или немецкую систему тренировок», например, как ему казалось, — В. И. Лебе­дев.

Чаплинский писал: «Мы должны работать не по немецкой и не французской системам, а по русской, которая нашла приз­нание и за рубежом» (журнал «Русский спорт» № 40 за

1913 год).

Это не «квасный патриотизм», это отстаивание самостоя­тельного пути развития отечественного спорта.

По выражению Лебедева, Чаплинский «всколыхнул атлетов и спаял их в одну громадную семью».

Сделаем краткий, но столь необходимый для нашего по­вествования экскурс в историю отечественной атлетики.

... 10 августа 1885 года, Санкт-Петербург. В доме № 3 по Михайловской площади, где проживал доктор В. Ф. Краевс­кий, собралась компания людей, которых легко можно было вы­делить по общему для всех признаку — большинство были бога­тырского роста и сложения. Хозяин представил гостя — заез­жего циркового артиста и профессионального атлета из Бер­лина Шарля Эрнеста.

— Господа, любители атлетических упражнений, — обра­тился к собравшимся доктор Краевский. — Меня, как врача, да­вно занимают проблемы мускульного развития человека и его здоровья, влияния атлетических упражнений на физическое со­стояние организма. Господин Эрнест, гастролирующий в Петер­бурге, любезно откликнулся на просьбу продемонстрировать специально для нас те чудеса силы, которыми он обладает, рассказать о том, как ему удается достичь их.

Итак, германский атлет и артист— Шарль Эрнест!

Немец под аплодисменты собравшихся добросовестно пока­зал, что умел: жонглировал двухпудовыми гирями, подкиды­вал их вверх и ловко принимал на мускулистую спину, выжимал тяжелую штангу стоя и лежа, делал с ней приседания и прочее. Все это Эрнест выполнял с улыбкой, всем своим артис­тическим видом показывая, что для него это — сущий пустяк.

Во всяком случае, если не результаты, то, по крайней мере, развитая мускулатура атлета, непринужденная манера дер­жаться, а также его рассказ о регулярности занятий с тяжестя­ми произвели на собравшихся сильное впечатление. Было реше­но создать «Кружок любителей атлетики». Так что эту дату — 10 августа 1885 года — справедливо считать днем рождения отечественного тяжелоатлетического спорта. Первым предсе­дателем кружка был избран 44-летний доктор В. Ф. Кра­евский.

В. И. Лебедев в своей книге о развитии тяжелой атлетики в России, вышедшей в 1916 году в Петрограде, писал: «Краевский предпринял поездку в Западную Европу, где на месте познакомился с постановкой атлетического спорта в раз­личных кружках и клубах, собирал фотографии (видимо, фиксирующие упражнения. — В. Л. ) местных профессионалов и любителей, изучал модели гирь.

Вернувшись в Петроград, Краевский открыл в своей кварти­ре роскошный атлетический кабинет. Это была большая комна­та. Ее стены украшали фотографические карточки представи­телей атлетического спорта всех стран света. Коллекция гирьнаходившаяся в этом кабинете, не имела себе равной во всей Европе.

Пол комнаты был обит мягким ковром, дававшим возмож­ность заниматься борьбой. В потолок укрепили кольца, переде­лывавшиеся в случае надобности в трапецию.

К Краевскому стала стекаться масса любителей атлетичес­ких упражнений, в числе которых были и люди сильные от природы, и просто желающие развиться.

Занятия начались. Загремели гири и начали устанавли­ваться рекорды, которые поставили членов «Кружка» на одно из видных мест среди европейских атлетов».

Да, школа Краевского быстро обрела широкую международ­ную известность. Серьезность тренировок, добросовестное от­ношение к занятиям, их регулярность, отличные гигиени­ческие условия (помещение для занятий было оборудовано хорошей вентиляцией, атлеты после занятий непременно прини­мали душ)—такому могла позавидовать и Европа.

Но главное, конечно, недюжинные способности русских пар­ней, которые ни в чем не уступали многим известным загранич­ным атлетам. «Каждый профессионал, приезжавший в Петер­бург, считал своим долгом явиться в уютный кабинет старика Краевского, где ждал его радушный товарищеский прием, — писал Лебедев. — В кабинете перебывали и тренировались все лучшие заграничные и русские профессиональные силачи, для которых признание их высоких результатов «Кружком» служи­ло первоклассной маркой».

Заметим, что десятилетиями бытовавшее шутливое выра­жение: «Старайся, на тебя вся Европа смотрит! »— пошло от Краевского. Именно он, остроумный человек, этой фразой под­бадривал атлетов, показывая им на фотокарточки европейс­ких знаменитостей, висевших вокруг манежа на стенах.

В 1898 году «Кружок» был преобразован в «Велосипедно­-атлетическое общество», расширив, как это видно из названия, свои границы. Краевский первым пытался научно обосновать методику тренировок, активно пропагандировал спорт в России, устраивал трандиозные атлетические праздники и соревнова­ния. Страстно любя занятия с гирями, Владислав Францевич сам показывал многие трюки с тяжестями.

И смерть его, рассказывают, приключилась от этой самой любви: в 1900 году он проходил по Аничкову мосту, посколь­знулся и неудачно сломал ногу. Тяжкое сознание, что ему уже больше никогда не заниматься тяжелой атлетикой, убило Кра­евского: он все более хирел и вскоре умер.

Но дело было сделано: атлеты России уже имели прочную организационную основу. В 1908 году в Петербурге соз­дается тяжелоатлетическая лига, возглавившая и объединив­шая работу всех российских тяжелоатлетических кружков и клубов.

Следующий важнейший этап —1913 год. В Петербурге воз­ник первый Всероссийский союз тяжелой атлетики, первым председателем которого стал обладатель двух мировых рекор­дов Людвиг Адамович Чаплинский. Именно его усилиями был создан этот союз. В этом же году Россия впервые организацион­но связала себя со спортивной международной организацией — вошла во Всемирный союз тяжелой атлетики, возникший в 1912 году в Стокгольме.

Тогда же увидала свет первая таблица мировых рекордов. В нее были включены 40 упражнений с гирями и штангой. России принадлежало 17 рекордов — лучшее национальное дос­тижение. Для сравнения скажем, что в двух странах — Австрии и Германии, обладавших после России наибольшим количест­вом рекордов — их было всего по семь.

Усилиями Чаплинского и других энтузиастов в 1913 и

1914 годах прошли первые Всероссийские олимпиады — в Кие­ве и Риге. На осень четырнадцатого года олимпиады плани­ровали провести в Петербурге, но летом началась мировая бойня...

* * *

Кто же вы, Людвиг Чаплинский? Где провели детство? Чем увлекались? Что читали? О чем мечтали? Когда и почему от­дали свое сердце тяжелой атлетике?

Казалось, никогда не будет ответов на эти вопросы. И вдруг...

И вдруг однажды у моего доброго знакомого, давно собира­ющего материалы по истории отечественной тяжелой атлетики, раздался телефонный звонок:

— С вами говорит племянница Людвига Адамовича Чап­линского...

И вот теперь мы ехали в один из зеленых уголков Москвы. На высоком этаже современного дома нас радушно встретила хозяйка — Виктория Аполлоновна Провоторова, ар­хитектор по профессии, разговорчивая, обладающая не по воз­расту острой памятью, быстрым умом. Она родилась еще в прошлом веке...

Хозяйка рассказывает о делах восьмидесятилетней давнос­ти. С поразительной точностью и образностью Виктория Апол­лоновна воскрешает давно минувшие события, показывает не­многочисленные уцелевшие документы. Только успевай записы­вать!

—  Да, — признается собеседница. — Наверное, я осталась последней, кто близко знал Чаплинского... Мы жили в суровый век.

Итак, события давно минувших дней...

Неугомонная шумная аудитория моментально стихла, когда в актовый зал вошел директор Красноярской губернской гим­назии по фамилии Логафет.

— Сегодня я последний раз, дорогие друзья, имею возмож­ность назвать вас учениками. Сейчас вы получите аттестаты обокончаний гимназии и выйдете на широкие просторы жизни, станете на благо России созидать свои поприща. — Голос ди­ректора, как всегда подчеркнуто строго одетого, сдержанного, слегка дрогнул.

— И первым по праву хочу назвать лучшего из лучших, то­го, кто в каждом классе — начиная с первого награждался за отличное поведение, успехи и прилежание, на основании пара­графа 38 правил об испытаниях учеников, похвальным листом. Подойдите ко мне, Людвиг Чаплинский... Поздравляю!

Шел 1901 год.

— Людвиг обладал поразительными способностями, — рас­сказывала Виктория Аполлоновна. — Он, прочитав раз-другой страницу художественного прозаического текста, воспроизво­дил его почти наизусть. Читал он много, запоем. В десяти­летнем возрасте сделал то, что не всем взрослым удается, — прочитал «Войну и мир» Толстого, причем обширные тексты на французском языке — вы помните, их там немало, понимал без словаря. Скажу, что Людвиг еще в гимназические годы свободно владел основными европейскими языками — фран­цузским, английским, немецким и, конечно, польским.

Что стоило такому мальчику стать лучшим учеником гим­назии? У его отца Адама Людвиговича, юриста по профессии, в красноярской ссылке занимавшегося лишь сельским хозяй­ством, была небольшая, но хорошая библиотека — книги по истории, философии, статистике, политической экономии. Отец дружил со знаменитым купцом Юдиным, собравшим одну из лучших библиотек Европы. Тот нередко дарил ему различные дублетные экземпляры. Кстати, в этой библиотеке занимался и Владимир Ильич Ульянов, находившийся в красноярской ссылке. Но об этом мы узнали, разумеется, много позже.

Собеседница тихо улыбается своим воспоминаниям:

— Природа словно решила устроить праздник, создавая Людвига. Кроме замечательного аналитического ума, велико­лепной памяти, он был удивительно привлекателен внешне — фигура древнегреческого бога, лицо — мужественное, исполнен­ное особого благородства и красоты, густая шевелюра вью­щихся каштановых волос. Помню, в нашем доме начинался праздник, когда кто-нибудь замечал, что он идет к нам:

— Людвиг! Людвиг!

Всякий свой приход, откликаясь на наши просьбы,

Людвиг начинал показывать «чудеса ловкости», как мы их окре­стили.

Еще в гимназии начал серьезно заниматься спортивной гим­настикой и тяжелой атлетикой, в которых не имел себе рав­ных.

Сняв пиджак, он долго расхаживал на руках, делал сальто, «мостик» и показывал множество других акробатических трю­ков. Но однажды, когда Людвигу было лет семнадцать, он всех нас сразил окончательно: подняв вверх на выпрямленных руках нашего дворника, довольно тучного человека, Людвиг пронес его вокруг дома.

Откуда в нем бралась такая сила? Отчасти, полагаю, это было наследственным. Его отец Адам Людвигович, мать Роза­лия Гиляровна, да и вообще большинство наших родствен­ников, отличались крепким здоровьем, отменным долголетием.

Семья Людвига держалась вегетарианства, никогда в их до­ме не употребляли спиртное, жизнь вели размеренную. В семье царил дух доброжелательства, взаимного уважения.

Что любопытно, Людвиг не был тем гигантом-атлетом, кото­рых я насмотрелась, бывая у него в Петербурге, куда он пере­ехал для учебы в начале века.

К сожалению, я не помню его точного адреса, но он снимал большую квартиру на первом этаже большого дома на Невском проспекте, недалеко от Николаевского вокзала. Приезжая с родителями в город на Неве, мы по-родственному останавлива­лись у Людвига и порой подолгу жили там. Кого только я не встречала у дяди!

Нужно сказать, что самую просторную комнату, скорее похо­жую на зал, Людвиг отвел под атлетические занятия. Мне все это казалось какой-то игрой и поэтому очень влекло к себе. Вдоль стен стояли деревянные стеллажи, на которых красова­лись во множестве различных видов гантели, гири, штанги. Почти каждый вечер этот несколько необычный атлетический манеж был заполнен до отказа, сюда приходили атлеты, среди которых бывало немало знаменитостей. Частым и желанным гостем здесь был Иван Поддубный. Мне он по сравнению с Людвигом казался каким-то громоздким, неуклюжим, даже, простите, не очень красивым. Да и весил он пуда на два, а то и на три больше, чем Людвиг. И в манерах был... скажем, не столь деликатен.

Может, из детского озорства я при нашей первой встрече с Поддубным заговорила с ним... на французском языке.

Иван Максимович как-то ошалело посмотрел на меня, потом повернулся к Людвигу:

— Бедняжка, она что у тебя, Чаплинский, не выучилась го­ворить по-человечески?

Мы долго хохотали над этим «по-человечески» и «бедняж­ка».

Чуть ли не ежедневно приходил к нам невысокий крепыш — И. В. Лебедев. Он был похож на купца: в кафтане поверх красной русской рубахи, с ремешком о двух кистях в поясе, хромовых сапогах. Этот наряд мне казался театральной декора­цией. Думаю, шел он от распространенной тогда моды псевдона­родности.

Его, несмотря на молодой возраст, почему-то звали «дядей Ваней». Едва им стоило сойтись — Людвигу и дяде Ване, как они тут же начинали спорить. Дядя всегда сохранял в споре спокойствие и легкую язвительность, Лебедев больше горячил­ся. Я не вдавалась в суть их разговоров, но, как мне сейчас при­поминается, дебаты разгорались вокруг способов тренировок.

Однажды, когда Лебедев особенно сильно нападал на моего дядю — а я находилась в соседней комнате и все слышала, то решилась на довольно дерзкую шутку. Я вошла в атлетический зал и обратилась к Лебедеву:

— Здравствуйте, дядя Ваня! А где же тетя Маня?

В тот день в зале было много дядюшкиных друзей-атлетов. Они подняли такой хохот, которого я, кажется, уже больше никогда в жизни не слыхала. И даже некоторое время в раз­говорах между собой они с улыбкой спрашивали:

— А что, тетя Маня еще не приходила? — подразумевая Лебедева.

Вообще, ничего не понимая в спорте и рекордах ни тогда, ни теперь, я, однако, должна поделиться своим вынесенным с детства убеждением: они очень серьезно относились к своим за­нятиям. Я не помню, чтобы кто-нибудь из атлетов закурил (а Людвиг вообще никогда не курил и не употреблял спиртного). Занимались до седьмого пота, помогая другу советами. Впро­чем, в этом особенно хорош был Людвиг: он, как мне казалось, больше думал об успехах других, чем о собственных. Впрочем, это все в его характере...

Когда началась война, дядя служил в каком-то крупном го­сударственном банке. У него была важная должность, и ему вы­дали броню. Мы, любя его, радовались этому.

На фронте же дела шли все хуже и хуже. То и дело на улицах Петрограда попадались калеки, вернувшиеся с фронта. Нередко приходили похоронки, газеты печатали некрологи.

Запомнился мне разговор, который он вел однажды у нас дома (мы успели перебраться в Петроград). Людвиг сказал:

— Вот живу я сейчас вполне барином: получаю высокое жа­лованье, мой личный повар готовит вкусные блюда, мой кучер ждет у подъезда. А в этот час наши русские мужики лежат под германскими пулями, истекают кровью... Как подумаю об этом, кусок в горло не лезет. Ведь если я отсижусь до конца войны в тылу, то потом просто не сумею жить — заест совесть.

В ту ночь я долго ревела, ибо стало ясно: Людвиг уйдет доб­ровольцем. И еще каким-то неосознанным детским чутьем поня­ла:

с фронта дядя не вернется, сроду мне его не видеть. И слезы текли, текли по моим щекам.

Провожали мы Людвига в яркий летний день. Он был в военной форме. И все на него оглядывались, и дамы, и муж­чины: он был статен, красив и благороден.

На вокзал пришли провожать его друзья-атлеты, среди них был Лебедев. Он больше с Людвигом не спорил, а только долго прижимал его к груди.

Через несколько месяцев уже зимою почтальон принес казен­ное извещение: «Л. А. Чаплинский пал смертью героя... »

Кажется, ни одну смерть — а я видела их, поверьте, немало, я так не переживала — порой мне самой хотелось от горя умереть. Смерть такого человека казалась страшной несправед­ливостью. А что он действительно был на войне героем — в этом сомнений быть не может.

Наша собеседница явно волнуется, замолкает. Потом уже спокойней добавляет:

— Я решила последовать примеру Людвига. Я ушла на фронт санитаркой... ну а это тема совсем другого разговора.

... Когда мы собрались уходить, Виктория Аполлоновна и ее дочь попросили:

— Пожалуйста, на память о Чаплинском возьмите и храните его фотографии и похвальный лист, который Людвиг получил в 1901 году... *

Неисповедимы пути, по которым слава идет вслед героям!

* * *

Пророчески звучат слова, некогда сказанные Людвигом Ча­плинским:

— Россия не устает давать миру людей, наделенных мо­гучим здоровьем и удивительной силой! Словно ширь ее полей и лесов, напоенных запахом трав и цветов, словно синь бездон­ного неба, наполняют сердца русских людей мужеством, а те­ло — богатырской силой. Хвала тебе, Родина! Мы твои верные сыны, мы будем охранять твою честь...

* Они воспроизведены в настоящей книге.

Самое главное — самообладание. Я десятки раз находился на краю гибели. И лишь умение взять себя в руки, сохранить спокойствие, принять здравое решение сохраняло мне жизнь.

Александр Засс

Об этом человеке, увидавшем свет в 1888 году в Вильно и проведшем детство в Саранске, на протяжении многих лет в самых восторженных тонах писали газеты многих стран мира. При этом самыми обычными и без всякого рекламного преу­величения были эпитеты: «загадочный, удивительный, потряса­ющий».

Он был не только феноменально силен и. удивительно благороден, он был еще и очень храбр. Вот одна из многих сотен газетных заметок о Железном Самсоне — Александре Зассе: Он успокоил «убийц»

Цирковой силач Александр Засс вновь поразил публику — на сей раз самым невероятным образом. Во время последнего выступления в цирке дрессировщик пожаловался на беспокой­ное поведение львов. Он заявил, что не рискнет сегодня работать с ними.

Тогда Засс, известный публике по цирковому имени Желез­ный Самсон, заявил:

— Я никогда не работал с зверями. Но твердо уверен, что силой человеческого духа можно подавить агрессию любого, да­же самого кровожадного животного.

Задетый этими словами за живое, укротитель сказал:

— Держу пари, что не войдете сегодня в клетку с моими львами! — И он назвал крупную сумму.

— Считайте, что проиграли свои деньги! — спокойно возра­зил Железный Самсон. — Я сейчас докажу вам, что слова: «Человек — царь природы», не пустая фраза. И войду в клетку на манеже, при публике. Тем более что в зоопарке мне доводи­лось делать это.

Никакие уговоры не делать столь безрассудное дело не возы­мели действия. Зал содрогался от злобного рыканья львов. Они были настолько беспокойны, что то и дело сцеплялись между со­бой.

Униформисты, артисты, администрация цирка, не говоря уже о публике, с ужасом ждали начала этой воистину смертельной операции.

Самсон вооружился лишь трезубцем и... вошел в клетку. Львы злобно зарычали, присели, готовясь к прыжку. Самсон, внешне совершенно спокойный, непринужденно улыбаясь, на­чал говорить нежные слова. Но это львов не успокоило. Они рычали все более злобно, их позы делались все более устрашаю­щими. Зрители оцепенели от ужаса.

Но бесстрашие и абсолютное спокойствие, видимо, произве­ли действие даже на диких животных. Львы так и не осмелились броситься на

русского богатыря. Когда он живым и невредимым покинул клетку, гром рукоплесканий приветствовал этого уди­вительного храбреца.

Чтобы сразу ввести в курс событий читателя, приведем за­метку из английского журнала «Здоровье и сила» (1925 г. ):

Удивительный Самсон, или Зрелище, которое кажется невероятным!

Кто не слышал этого имени, кто не восхищался неверо­ятными подвигами могущественного Самсона? Недавно на про­езжей части образовалась автомобильная пробка. Тогда ока­завшийся поблизости русский богатырь поднял такси за зад­ний мост и отвез его в сторону как легкую танку.

В Манчестере на строительной площадке Самсон был под­вешен одной ногой к крану и на специальных тросах поднял зу­бами строительную балку. Более того: он был перенесен на са­мый верх здания, в то время как внизу стояли толпы народа с разинутыми от удивления ртами. Если бы Самсон не выдер­жал и балка полетела бы вниз, то многие из этой толпы не суме­ли бы рассказать о том чуде, которое они наблюдали.

Что еще умеет делать Железный Самсон? Вот краткий пе­речень его богатырских подвигов:

Самсон ловит пушечное ядро весом в 200 фунтов! (Ядро про­летает из жерла цирковой пушки расстояние в 25 футов. )

Поднимает зубами пианино с пианисткой, при этом Самсон подвешен веревкой за одну ногу.

Поднимает и несет лошадь по арене.

Ни один атлет даже не пытался совершить подобные подви­ги.

Вы можете прийти на представление и убедиться, что все изложенное выше — чистая правда!

И все газеты, как одна, с восхищением повторяли: «Этот человек — загадка природы, он самый сильный в мире! »

Ну а теперь самое время рассказать о жизненном пути Же­лезного Самсона — Александра Засса, пути необычном, полном драматических ситуаций, взлетов и падений, радостей и бед.

В крошечном безымянном хуторе под Вильно увидал свет мальчишка, которому при крещении дали знаменитое имя Алек­сандр.

Священник, громадный бородатый человек, ведший службу строго, по чину, словно почувствовал в этом младенце по край­ней мере будущего Македонского.

Как и многие другие, Шура Засс проникся любовью к тя­желой атлетике, попав впервые в цирк. К этому времени отец будущего богатыря

перебрался за Волгу под Саранск, где слу­жил в Бекетовке — имении княгини Юсуповой.

И вот, когда по осени начались ярмарки, отец повез Шуру в Саранск. Жизнь здесь кипела вовсю! Бортный мед, сушеные и соленые грибы, яблоки и груши, орешки и пряники — чего тут только не было! Народ, словно враз забывший все невзгоды труднейшего крестьянского труда, разогнул спину, отдыхал, веселился вовсю.

Особенно многолюдно было возле большого балагана, рас­положившегося на широкой базарной площади. Зазывала не зря получал у хозяина жалованье. Его глотка была словно лу­женой! Он обещал всем, кто придет на цирковое зрелище, та­кое диво дивное, которое никто и никогда во всем белом свете не видел:

«Силач Ваня Пуд! »

Шура упросил отца, и тот повел его на представление.

Сама цирковая обстановка произвела на мальчонку удиви­тельное впечатление: ловкие — не то что деревенские! — дрес­сированные лошади, полеты акробатов, факир с удавом. Но вот наконец на арене появился громадный ростом, неохватный в груди и талии человек, постоянно потевший и вытиравший по­лотенцем волосатую грудь и громадные, красного цвета ручи­щи.

На глазах восторженных зрителей на арену выкатили здо­ровенную — под стать самому силачу! — пузатую железную бо­чку. Униформисты без устали таскали ведрами воду, пока не за­лили ее с верхом. Ваня Пуд, тяжело отдуваясь и пыхтя, нес­колько раз оторвал ее от пола и поднял вверх. Зрители бешено приветствовали этот атлетический подвиг!

Потом шли обычные трюки: жонглирование железными яд­рами, сгибание металлического прута.

Зал неистовствовал в восторге. Маленький Шура отбил все ладоши. Отец в восхищении качал головой:

— Здоров парень, я и то небось так не смогу!

Ваня обратился к публике, подняв вверх подкову:

— А теперь, уважаемые господа, я буду ломать эту под­кову. Может, хочет кто-нибудь попробовать?

Отец вдруг встал и крикнул:

— Давай сюда, попробую!

— Нет, любезнейший, идите на арену, — хитро улыбнулся артист, окинув быстрым взглядом вовсе не богатырскую фигуру мужичка в плисовой красной рубахе. — Пусть все насладятся зрелищем вашей чудесной силы.

В голосе Пуда явственно звучала ирония.

Отец под хихиканье толпы спустился с галерки на арену. Он взял в руки подкову и, даже не разглядывая ее, почти без вся­ких видимых усилий, словно мятный пряник, разломил на две половинки.

Зал ошалело молчал. Ваня Пуд тоже ничего не мог понять.

— Дай ему другую! — заорал кто-то из публики. — Эта была фальшивая.

Ваня быстро достал из ящика, стоявшего рядом, другую. Он ее на всякий случай оглядел, попробовал на прочность — и протянул отцу. Тот, приняв ее в свои огрубелые от постоян­ных трудов руки, с продубленными ладонями, моментально, как и первый раз, разогнул подкову на две части.

И тогда публика уверовала в необычайную силу этого смель­чака, столь неказистого на вид: ему громко хлопали в ладоши, а кто-то даже крикнул «ура! ».

Пуд что-то сказал униформисту, тот сбегал за кулисы и при­нес рубль. Когда шум стих, Ваня внушительно произнес:

— А это вот, — он поднял руку с рублем, — тебе за подвиг на выпивку! — И он протянул монету отцу. Тот взял рубль, по­шарил у себя в кармане и вытащил оттуда трешку. Приложив ее к рублю, он сунул все это в карман шаровар Вани, сказав:

— Я не пью! А вот ты возьми, но пей только чай...

В зале творилось что-то невообразимое: аплодисменты, хо­хот...

Отец будущего знаменитого силача поражал кажущимся не­соответствием: ростом он был невелик, весом тоже не взял, но силищу в руках и выносливость в работе имел необыкновенные. Как покажет будущее, сын пойдет в отца: при росте 167 санти­метров он имел вес вполне обычный —76 килограммов.

Как тут не вспомнить старую пословицу: яблочко от яблони далеко не падает! Сколько раз мы убеждались, что у крепких здоровых родителей и дети растут такими же.

Увидав циркового силача, еще раз — всенародно! — убедив­шись в необычном богатырстве родного батьки, маленький Шу­ра задумал стать таким же. Более того: он твердо решил сде­латься самым знаменитым цирковым атлетом, даже сильнее Пу­да!

Тот, к примеру, показывал трюки с подыманием тяжестей зубами. Вот и Шура, обнаружив на кухне массивный табурет, пытался приподнять его хоть на вершок от пола... зубами. Тщетно!

Тогда, как гласят предания, он принялся за тяжеленную бадью, которая наполнялась водой и служила для омовения тела. Натужась, мальчуган пытался сдвинуть бадью с места — увы, безуспешно! Этот поединок со ставшей теперь ненавист­ной бадьей мальчуган продолжал изо дня в день — вовсе с не­детским упорством. И пришел момент, когда бадья сдвинулась со своего места! Эта была первая настоящая победа. Малыш понял, что упорством можно одолеть многое.

И дальше было то, что неизменно ведет к успеху: ежеднев­ные занятия с хозяйственными гирями, езда верхом, бег на­ перегонки

со сверстниками. Пытался сломать старую подкову — безуспешно, только в кровь ладони стер.

Не забыл Шура того, как Ваня Пуд сумел разорвать цепь. Раздобыл парнишка такую же и часами тянул ее, дергал. Да, цепь оказалась неподатливой, но тело мальчишки с каждым днем наливалось силой, крепли руки, тверже становилась воля. Теперь физические движения —«как у циркача! »— стали ежед­невной необходимостью.

Детский опыт не пройдет напрасно. Спустя годы, когда имя Александра Засса станет известным во всем мире, основные принципы тренировок силача лягут в стройную систему методи­ческих приемов. Они получат название изометрических упраж­нений. Их характерная черта — напряжение мышц без сокра­щения, без движений в суставах.

Чтобы проиллюстрировать примером эту систему, приводят следующее упражнение. Удерживать гирю, согнув руку в локте, но не поднимая отягощение к плечу, напряженные мышцы сок­ращаться не будут. Это и есть статический, или изометрический, режим.

Засс одним из первых обнаружит, что изометрические упра­жнения дают значительный эффект при силовых тренировках. Эти упражнения найдут немало последователей. (Об одном из них, красном командире, богатыре Григории Ивановиче Котов- ском, мы расскажем ниже. )

Не обязательно совершать двигательную работу. Напрягая до предела мышцы (к примеру, упираясь в толстенное дерево или пытаясь, пусть даже безуспешно, согнуть металлический прут), атлет весьма эффективно развивает силу, увеличивает в объеме мышцы.

Минут годы. Статические (изометрические) упражнения прочно войдут в методику занятий не только тяжелоатлетов, но и представителей других видов спорта. Хороши они тем, что не требуют специального оборудования, экономят время и раз­нообразят тренировки. Теперь понятно, почему эта система по­лучила широкое распространение.

Трудно сказать, чем закончились бы эти самодеятельные занятия, если бы однажды в руки Шуры не попала книга извест­ного атлета Евгения Сандова —«Сила и как сделаться силь­ным». Этот труд был во многом автобиографичен. Автор рас­сказал о своей судьбе: болезненный студент-медик, сроду не отличавшийся силой, решает посвятить жизнь пропаганде спор­та. Болезнь надо не лечить, ее следует предупреждать — это кредо Сандова. Крепкие мышцы, развитая, тренированная сердечно-сосудистая система — вот надежный оплот человечес­кого здоровья.

И Сандов делается профессиональным борцом, чтобы собст­венным примером показать благодетельную силу физкультуры. Его небольшой рост (170 сантиметров) при весе 80 кило­граммов, казалось,

не оставляет ему надежд на крупный успех. Ведь в то время еще не было разделений на весовые категории. На успех могли рассчитывать лишь гиганты с весом куда больше центнера!

Но Сандов подошел к делу с другой стороны. Он решил брать ловкостью, отточенностью приемов, быстротой, умелой такти­кой. И вскоре он показывает с тяжестями такое, отчего даже у искушенных в атлетическом деле людей голова пошла кругом. Так, стоя на носовом платке с полуторапудовыми гантелями, Сандов крутил сальто назад. Самое удивительное — ему удава­лось точно встать ногами на носовой платок.

Более того: он выходил на цирковую арену для борьбы... со львом. Красивое, атлетически развитое тело, особая эле­гантность и изящество делали его любимцем публики.

... Вернемся, однако, к деревенскому мальчонке, оторван­ному, казалось, в своем сельском захолустье ото всего мира, но твердо решившему стать знаменитым чемпионом и цирковым артистом.

Едва утренняя заря начинала розоветь на верхушках деревь­ев, Шура, стараясь не скрипеть половицами, чтобы не разбудить своих братишек и сестренок, тихо-тихо спускался с крыльца во двор. Все громче гомонили птицы, все выше над дальним лесом вставала заря. Быстрая ходьба, легкий равномерный бег по перелескам, полям, прыжки через глубокий ручей, лазание по деревьям, гимнастика (в том числе и статическая)— все это по системе Сандова.

После завтрака и работы по хозяйству, что тоже служило от­личным дополнением к общей физической нагрузке, Шура от­правлялся на задний двор. Здесь он с помощью отца соорудил некое подобие современного спортивного городка: два турника на довольно большом расстоянии друг от друга — для весьма рискованного перелета с одного на другой, трапецию, под­кидную доску, самодельные каменные гири. И — трудно пове­рить! — умудрился смастерить вполне приемлемую для занятий штангу — с помощью железной трубы и камней.

Вот на этом самодельном манеже Шура ежедневно по нес­кольку часов упражнялся с потрясающим упорством. Ссадины, синяки, шишки — все это стало его постоянными спутниками. Он падал и, потирая ушиб, вновь лез на перекладину — с не­детским терпением.

Газета, которую получал отец Шуры, сообщила сенсацию. Сандов поехал для гастролей в США. Однажды он пошел для обследования к врачу. Тот задал обычный вопрос:

— На что, сэр, жалуетесь?

Сандов с присущей ему шутливостью ответил:

— Некуда силу девать!

И после этого он присел и попросил доктора поставить ему на ладонь ногу. Тот, несколько изумившись, просьбу выполнил.

Слегка натужившись, Сандов одной рукой поднял обомлевшего доктора вверх и поставил его на стол.

Шура, вдохновляемый подвигами своего кумира, «повторя­ет» его заокеанский подвиг: на прямой руке подолгу носит тя­желый камень, затем то опускает его, то подымает вновь. Мышцы у парня уже давно стали литыми, ему дается уже многое.

К этому времени Шура освоил трюк, который потряс всех односельчан. Поперек толстого бревна клали доску. На один ко­нец Шура помещал полупудовый булыжник. На другой, свобод­ный конец с разбегу прыгал помощник Шуры, старый счетовод. Ракетой взлетал камень вверх. Бесстрашный мальчишка ловил его. Радости зрителей, собравшихся поглазеть на это чудо, не было конца.

Трюк этот Шура называл «смертельным» в шутку, но тако­вым он и был на самом деле. Однажды в печальный день мальчу­ган малость не рассчитал, и каменный снаряд попал в плечо. Ключица была сломана, тренировки пришлось прекратить.

Но характер у мальчугана и впрямь оказался железным. Ед­ва зажила ключица, как Шура продолжил тренировки. И трюк с полетом камня вновь и вновь повторял. И еще не раз ему с большим трудом удавалось избежать серьезных неприятно­стей.

Пройдут годы. Зрители многих стран будут поражаться двум «смертельным» номерам. Он станет ловить 90-килограм­мовое ядро, выпущенное специальной пушкой. Затем этот трюк будет усложнен еще больше. Из жерла пушки станет вылетать «человек-снаряд» — партнерша атлета, Бетти, юная красавица. Пролетев через весь манеж, она опустится в крепкие руки богатыря.

И навсегда запомнил Шура тот металлический прут, который гнул Ваня Пуд. Прута, к своему огорчению, маль­чик себе не подобрал. Но зато на околице рос могу­чий дуб. Вот с его ветвями и стал упражняться. Но чтобы доб­раться до ветвей, следовало совершить еще один подвиг лов­кости — забраться на ствол дуба, лишенного снизу ветвей. Как ему удавалось это делать — осталось тайной.

Только к старым мозолям и струпьям на руках и теле добавлялись новые. Отец уже давно не восторгался подобной приверженностью к «баловству». С помощью обрывка вожжей несколько раз пытался «перевоспитать» сына.

Не тут-то было! С непонятной одержимостью мальчуган вновь и вновь, изо дня в день продолжал занятия с тяжестями. Он научился своими маленькими, но уже ставшими словно же­лезными лапками переламывать довольно толстые дубовые ветви. Его стало неудержимо томить желание: скорее по­пробовать себя в деле, сразиться с Ваней Пудом. Ведь тот вызывает желающих на арену и за призовой червонец

предлагает согнуть металлический прут. И он, Шура, покажет, как это надо делать!

И он вновь и вновь, царапая тощее мальчишеское пузо, взбирался по стволу дуба. Ежесекундно рискуя сломать шею, начинал превращать в мочало его ветви. Ах, как все это приго­дилось ему позже— и ловкость, и мужество, и обезьянья цеп­кость в ладонях!

Цирк бурлил. Казалось, вот-вот разразится скандал, кото­рый унять жидким силам базарной полиции будет не под силу. Началось все в тот момент, когда Ваня Пуд успел порвать все свои цепи, переломил ударом кулака, обернутым куском кожи, толстенную доску и совершил все остальные подвиги силы.

Шталмейстер вынес на подносе 10-рублевую бумажку и гро­могласно объявил, что ее получит тот, кто согнет металлический прут, который знаменитый силач Ваня Пуд держит сейчас в своих богатырских руках.

В зале наступило смущенное молчание. Мужчины застенчи­во улыбались, подталкивая друг друга.

— Что такое? — Шталмейстер изобразил на своем мясистом румяном лице удивление. — Из богатырей остался лишь наш Ваня Пуд? Ай-яй-яй, господа любезные, так он у нас зазна­ется. Что делать? Раз никто из присутствующих не решается... — и шталмейстер собрался отправить призовой поднос за ку­лисы.

— Стойте, я могу! — раздался где-то под куполом звонкий мальчишеский голос.

На арену, пробираясь между плотно сидящих зрителей, опус­кался мальчишка. В зале начался неистовый хохот. Он усилился еще больше, когда тонкий, даже хрупкий на вид малыш (а было ему всего тринадцать лет) оказался рядом с громадным 150-килограммовым Пудом, возвышавшимся исполинской го­рой.

Как утверждают историки, после изрядного замешательства и советов с самим Пудом шталмейстер произнес:

— Любезные зрители! Коль скоро в зале не нашлось ни­кого посильнее Ваня Пуд вынужден принять вызов этого оча­ровательного младенца.

Эти слова задели за сердце многих. Со всех сторон стали проталкиваться на арену мастеровые, крестьяне и купчики, желавшие прогнуть прут. Они шумели, кричали. С трудом уда­лось установить подобие порядка.

— Итак, милый ребенок сейчас будет гнуть этот прут! — Шталмейстер принял из рук Пуда железяку, которая была тол­щиной чуть не с Шурину руку, и протянул ему.

Заранее можно было быть уверенным, что из этого дела ни­чего не выйдет. Мальчуган пыхтел, до крови закусывал губы,

извивался над прутом, пытаясь совершить чудо. Увы, чудо на этот раз решило не совершаться.

Зал улюлюкал, свистел.

И вдруг на арену спустился прилично одетый бородатый человек с необъятным разворотом плеч. Он взял у мальчика прут, покрутил его в руках и так и сяк и вдруг провозг­ласил:

— Господа! А ведь мальчишка прут-то прогнул. Ей-богу! Немного, но есть! Смотрите сами...

И он стал показывать его публике.

— И то сказать — гнутый! — радостно заволновались зри­тели. — Вот шельмец, как только умудрился? Давай, гони маль­цу червонец!

Пуд, с удивлением пожимая плечами, принял в руки прут, показав его шталмейстеру: действительно, тот потерял свою классическую прямую линию. Был явственно виден небольшой изгиб.

Громом грянули аплодисменты, крики, поздравления.

Делать было нечего. Шталмейстер с поклоном протянул се­ребряный поднос с ассигнацией. Шура спрятал деньги поглуб­же в карман и под приветствия слева и справа отпра­вился на свое место досматривать представление.

После его окончания у выхода Шура столкнулся с борода­тым мужчиной. Тот ласково потрепал мальчугана по плечу и негромко произнес:

— Будем знакомы. Я цирковой борец. Фамилия — Кураткин, — и, лукаво улыбнувшись, добавил:

— Прут, конечно, я подогнул — незаметно. Правда, жуль­ничество это, да в цирке и не такое бывает... Ну будь здоров, мо­жет, еще и свидимся. А парень ты хороший, упорный. Такие в жизни не пропадают. Будешь тренироваться, толк из тебя вый­дет!

В ту ночь Шура заночевал в цирке, спрятавшись в какой-то ящик.

Утром он отправился домой. На сердце было тяжело. Шура знал, что его ждет наказание: в цирк он отправился без разре­шения, тайком. Родные наверняка сбились с ног, разыскивая его. Отец такого не простит.

Все так и вышло. Отец едва не спустил с ребенка шкуру, прилично отходив его кнутом. Чуть позже объявил свое реше­ние: в наказание за своевольство Шура отправится подпаском в самую дальнюю деревню.

Приговор обжалованию не подлежал и на следующий день был приведен в исполнение.

Бричка, раскачиваясь и трясясь по набитой дороге, уно­сила мальчика вдаль, а на околице долго размахивала платоч­ком плакавшая мать. Около нее стояли поникшие сестренки и братишки.

Судьба словно испытывала его на прочность. Ему досталось дело, с которым и не всякий взрослый справился бы. Шуре при­шлось помогать пасти громадное стадо — две сотни верблю­дов, сотни три лошадей и больше четырехсот коров.

С раннего утра и до захода солнца, в палящую жару, он не слезал с седла. То надо было отогнать коров, забредших в чужие владения, то разнять подравшихся верблюдов, отличав­шихся, кстати, злобным нравом, то утихомирить разошедшего­ся жеребца. Утомительная, однообразная работа. Порой каза­лось, что легче лечь на землю и умереть, чем опять трястись в седле, гоняясь за этими норовистыми животными.

Не сложились отношения и с пастухами, которым самосто­ятельный, несколько замкнутый мальчишка пришелся не по ду­ше. Они любили подтрунить над ним, отпустить ядовитую шут­ку в его адрес.

Самолюбивый Шура еще больше замкнулся в себе. И лишь в своих постоянных грезах все чаще уносился к тому времени, когда он станет знаменитым атлетом, будет ходить богато оде­тым, разъезжать по чудным дальним странам, совершая подви­ги силы. Одним словом, будет как самый славный богатырь. Ев­гений Сандов.

А когда их пути пересекутся на чемпионате мира, то он, Шу­ра, прижав руку к груди, произнесет на манеже:

— Простите, Евгений, у меня нет выбора — я должен вас победить!

И он победит в честной схватке. И ему будут рукоплес­кать, его портреты поместят газеты. Вот тогда отцу станет стыдно, что он обижал маленького Шуру, не давал ему трени­роваться.

Что ж! Эти детские грезы, как ни странно, почти все прет­ворились въяве. Минут годы. Шура и Сандов подружатся между собой.

А пока что, разгоняя светлые мечты, раздавался резкий злоб­ный голос старшего пастуха:

— Куды ж ты смотришь, сукин сын? Опять у тебя верблю­ды разбрелись...

Этот год остался в памяти не только тяжелым кошмаром. Шура частенько вспоминал фразу, которую он прочитал в ка­ком-то романчике и которая запала ему глубоко в душу: «Нес­частья и испытания нужны человеку для роста его души, как бури и грозы молодому лесу... Настоящие натуры из передряг выходят еще более чистыми и окрепшими».

Однажды осенью прикатила знакомая бричка: срок ссылке прошел.

Трудно сказать, что произошло с отцом, но только он встре­тил сына необычно ласково, уставил стол едою, расспрашивал о настроении. Как бы невзначай поинтересовался:

— Не надоело тебе все с камнями да камнями возиться? Пора бы уже и с настоящими гирями и, как они там у вас, ган­телями развлекаться. Деньжат ты подзаработал, возьми из них, купи в Саранске на ярмарке что требуется...

Шура не знал, что и думать.

Но от заманчивого предложения отнекиваться не стал. В ближайший выходной покатил в город. Там подобрал все необ­ходимое. Вновь оборудовал разрушенный без него «манеж» на заднем дворе. И тренировки закипели вовсю.

Вскоре кое-что начало проясняться: доброта отца объясни­лась легко. В одной из соседних деревушек жил известный на всю округу мужик, который славился своим тучным весом, здо­ровым аппетитом и большой силой. Звали его Иван Петров.

С ним и заключил большое пари отец Шуры, утверждая, что его 14-летний сын побьет Петрова в любых силовых упражне­ниях. Вот почему и расщедрился отец, отвалив приличную сум­му на гири и гантели.

... День единоборства настал. Даже из соседних деревень прибыли поглазеть любопытные, да и, как сказывали, ставки были очень великие, интерес к делу подогревали. Когда противо­борствующие стороны сошлись вместе, крестьяне невольно за­гоготали. Впечатление было такое, что рядом с громадным пле­менным быком поставили крошечного безвинного ягненочка. Где уж тут ягненку тягаться с этой могучей силой.

Спорящие стороны приступили к делу. Первым вышел впе­ред Петров. Он взял в руки стальной прут и согнул его в дугу. Шура повторил этот номер с еще большей легкостью.

Зрители удивились, развели руками:

— Ну и малец! Откуда такая силища в нем?

Петров взял прут в два раза толще и короче. Долго ту­жился, выкатывая белки, но все-таки скрутил его.

Шура вновь удивил публику: он с этой железкой расправил­ся быстрее, чем его соперник. Сотни и сотни упражнений с зелеными ветвями даром не прошли!

Следующее испытание было таково, что собственный вес состязающихся имел громадное значение. На землю поставили два чурбана. Между ними — громадный камень, к которому прикрепили проволоку. Следовало, стоя на чурбанах, не теряя равновесия, поднять прямой рукой за проволоку камень.

Сложное упражнение, но оба с ним справились.

Настала очередь Шуры предложить испытание. Он взял в руки толстенную цепь, недолго повозившись, разорвал ее.

Сколько ни тужился Петров, сколько ни корчился в усили­ях над цепью, не далась она ему.

Местный счетовод, давно исполнявший роль наставника Шуры, а теперь судивший соревнование, громогласно объя­вил:

— Победил по всем статьям Александр Засс!

Хмурый Петров стал протестовать:

— Я еще должен упражнение предложить! Когда мальчонка сделает его, тогда пусть мои кровные денежки и забирает. Не сделает — ничья будет!

Петров полез в сарай и вытащил оттуда штуко­вину, на которую смотреть было страшно: металлическая поло­са, усыпанная острыми зубьями.

— Вот ее надо вокруг шеи обернуть, а потом, конечно, раз­вернуть! — оскалился Петров и приступил к делу. Он плотно закрутил полосу вокруг своей шеи. Шипы проткнули тело. На грудь и спину хлынула кровь. Сделав зверское лицо, Петров сумел развести концы полосы в стороны.

Дети, видевшие все это, жалобно заплакали. Женщины на­чали требовать:

— Прекратите, не дело ребенка мучить!

Петров зло усмехнулся:

— Правильно, детишек жалеть надо! Пусть мои деньги от­дадут, а мальчишка может и не делать «железный шарфик». Да и не выйдет у него ничего!

— Ну чего смотришь! — цыкнул на оробевшего Шуру отец. — Не плоше других! Давай закручивай...

Шура покорно взял полосу, подобие которой он видел на книге о святой инквизиции, и стал медленно стягивать ее вокруг шеи.

— Потуже давай, потуже! — вертелся рядом Петров. — Хит­рить не надо! — и начал наглухо стягивать смертоносную по­лосу вокруг ребячьей шеи. Алыми струйками потекла по груди кровь. Мальчуган стал бледным, казалось, вот-вот он оступит­ся, упадет наземь, и тогда все для него будет кончено. На­всегда.

Отец заволновался, заглянул в глаза ребенка: живой пока? А не проиграем ли заклад?

— Помогать нельзя! — суетился Петров.

С непостижимой уму настойчивостью, присущей исключи­тельно могучим натурам, когда от них требуется проявление нечеловеческой воли, мальчуган разогнул полосу и только тог­да, роняя на утоптанную землю капли крови, рухнул как под­кошенный.

— Победил Александр Засс! — ликуя, вновь объявил счето­вод.

Это была первая победа.

Еще год прошел в крестьянских трудах и бесконечных тре­нировках. Думалось, недалек тот день, когда начавший быстро взрослеть Александр Засс выйдет на арену цирка, сразится с самыми знаменитыми богатырями.

Но вот, казалось, все надежды рухнули. Однажды отец со­общил свое решение:

— Поедешь в Оренбург для учебы на помощника паровоз­ного машиниста!

Сказал как отрезал!

Жизнь вновь делала крутой поворот.

Ни слезы матери, ни доводы соседей не смягчили сурового родительского нрава.

Последними его словами были:

— Если хочешь быть человеком, выброси дурь из головы. Старайся на железной дороге, большим человеком когда-ни­будь станешь — паровозным машинистом!

Оказавшись дождливым, промозглым осенним днем в Орен­бурге, Шура пошел не в железнодорожную контору, а в цирк. Благо уже на вокзале пестрели афиши: «Гастроли цирка Андр- жиевского».

И снова восторгался Шура забавным клоуном, ловким жонг­лером, дрессированными лошадьми, всей праздничной пестрой обстановкой представления.

На деньги, выданные отцом для прожития, Шура приобрел еще один билет на другое представление — на первый ряд! Оно стало счастливым — на арену вышел старый знакомый, силач-бородач, который в Саранске помог Шуре согнуть прут, — Кураткин.

Встретились они после выступления.

— Ты парень толковый! — похвалил Кураткин. — Иди к ди­ректору, скажи, что я рекомендую — будешь у нас служить.

— Меня? В цирк? — Глаза у Шуры радостно заблестели.

— Именно тебя! Андржиевский двумя руками за тебя ухва­тится.

Директор действительно принял на службу Шуру, но не ар­тистом:

— Чернорабочим! Делать все, что прикажут: чистить клетки и лошадей, таскать реквизит, зазывать публику...

Шуру не удивишь грязной работой: все у него в руках так и горело! Но и было у него настоящее большое счастье — Кураткин взял его к себе в ассистенты. Шура подносил ему во время выступления гири и штанги, демонстрировал зрителям подковы, с которыми Кураткин запросто расправлялся. Дошлодо того, что он на пари со зрителями ломал их

сразу по две штуки. Большая сила в кистях была у него!

Шталмейстер не без игривой ноты представлял Кураткина публике:

— «Король подков»...

Но в остальных силовых номерах Кураткин был не очень си­лен. Беспорядочный образ жизни ослабил его организм.

— Эх, парень, без твоей помощи мне уже не работать! — объявил однажды Кураткин Шуре. — Будем готовить самовар­ный трюк...

Начались репетиции. И вот спустя какое-то время штал­мейстер счастливым голосом объявил:

— Дамы и господа! Вы присутствуете при рождении звез­ды атлетики — дебют Александра Засса! Смертельный трюк — баланс с кипящим самоваром!

Униформисты вытащили на манеж громадный самовар. Вылили в него два ведра воды, насыпали в трубу сухих березо­вых щепок и еловых шишек. Растопили. Жаркий дымок рванул­ся из трубы под купол цирка. Вскоре самовар шумел вовсю. Какому-то купчине, под общий хохот, налили большую кружку, и коверный стал поить его чаем и угощать большой бутафорской конфетой.

А потом началось главное... Под тревожную барабанную дробь на арене появился Шура. На нем было новенькое корот­кое трико, какое носили борцы. Он медленно, словно сомневаясь в предприятии, подошел к кипящему самовару, примерился и... Через мгновение он шел вдоль арены, неся на лбу эту медную махину с крутым кипятком.

Зал наградил его бурными аплодисментами. Дебют прошел отлично!

В тот же вечер Шура отправил очередное письмо папаше: «Учусь на кочегара, беру на лопату больше, кидаю дальше! »

О цирке и кипящем самоваре — ни-ни!

Гастроли в Оренбурге затянулись. Андржиевский объявил, что цирк едет дальше. Шура ему все рассказал про отношение отца к увлечению сына атлетикой и про мнимую учебу на ко­чегара...

— У каждого человека должно быть нечто святое — роди­тели, семья. Поезжай к отцу, во всем признайся. Разрешит — догоняй нас! Тебя все в труппе полюбили. Ты парень безотказ­ный, а это всегда ценится людьми. К тому же задатки у тебя выдающиеся...

Удрученный, Шура отправился на вокзал. До отхода поезда было еще долго. Он прогуливался по платформе и вдруг...

И вдруг его намерения круто изменились: он увидел афишу одного из лучших цирков России — Юпатова. Труппа была не­большой, но состояла из одних звезд и называлась —«Цирк- шедевр».

В тот час, когда от платформы отходил поезд по направ­лению в Саранск, Шура наслаждался лицезрением дрессиров­щика Анатолия Дурова. Отлично работали и другие артисты, намного превосходя в мастерстве и артистизме своих собратьев из труппы Андржиевского.

Уже чувствуя за кулисами себя уверенно, Шура отправил­ся наниматься. Он был готов выступать с силовыми трюка­ми.

— Возьму вас, — сказал Юпатов. — Но только чернорабо­чим. И вперед залог — 200 рублей. На всякий случай.

Шура написал слезливое письмо папаше, просил деньги в долг, говорил, что они нужны для его карьеры. О том, что это карьера атлета — ни слова. Как ни удивительно, но папаша рас­кошелился, денежный перевод вскоре пришел. Шура стал рав­ноправным человеком в труппе.

И опять он чистил клетки, таскал воду, топил печи, торговал билетами... Юпатов стал включать его в номера: сначала к Ду­рову, затем к воздушным гимнастам и наездникам. Так в старом цирке воспитывались артисты.

И вот наконец-то Юпатов объявил:

— С завтрашнего дня работаешь с борцами...

Старшим был Сергей Николаевский — гигант, весивший без

малого 140 килограммов. Он принял Шуру как родного, и тот скоро вполне освоился среди борцов. Более того, после Сергея он стал самым сильным и заметным.

Далее все шло вполне триумфально: хозяин цирка вызвал к себе Шуру и торжественно объявил, что ему нужно готовить собственный номер.

... По всему Оренбургу пестрели афиши, извещавшие о рож­дении необыкновенного силача —«загадка природы»... Народ валом валил в цирк. Сборы сразу возросли.

Александр Иванович Засс, совсем молоденький, красивый, обнажив великолепную мускулатуру, выходил на арену. Он сги­бал железные прутья, рвал цепи. Затем, на выдохе, ему обма­тывали цепью грудь. Шура делал могучий вдох — цепь рвалась.

После этого шли «смертельные» номера. Засс ложился на... борону с острыми гвоздями. На грудь ему клали громадный камень. Зал немел от ужаса и восторга.

И еще щекотавший нервы зрителей трюк: при помощи специ­ального приспособления Шура удерживал в зубах трос, на кото­ром держалась в воздухе платформа с двумя борцами. Засса поднимали под самый купол цирка. Зрители от страха переставали дышать.

Зато по окончании выступления они награждали Шуру та­кими аплодисментами, какие мало кто слыхал.

Благодарный атлет показывал на «бис» еще один трюк. На столе размещался гармонист. Этот стол устанавливался на спе­циальном шесте. Шест Шура водружал себе на лоб. Под акком­панемент гармони,

умело балансируя, Засс покидал арену. Вос­торгу зрителей не было предела.

— Да, это великий артист! — воскликнул не шибко щедрый на похвалы Анатолий Дуров.

Много пришлось испытать в жизни Шуре — Александру Ивановичу Зассу, Железному Самсону. Он выступал с бродя­чими борцами, меняя город за городом, поселок за поселком. Блеск славы и материальный успех чередовался с периодами крайней нужды и бед. Был призван в армию. Служил на персидской границе в 12-м Туркестанском полку. Изведал окопы первой мировой войны. Кавалеристом Виндавского полка совер­шал рейды по тылам врага, воюя на австрийском фронте. Про­славился удивительной храбростью и тем, что вынес «боевого друга»— раненого коня с поля боя.

Получил тяжелейшее ранение в ноги, которые чудом не ам­путировали. Раненным был захвачен в плен. Совершил побег. Был схвачен, зверски избит. Снова бежал и скрывался, рабо­тая во вражеском тылу в... цирке. Привыкнув с детства тво­рить чудеса, он и здесь не скупился на них. После тяжелейшего ранения, госпиталя, барака концлагеря он задумал и с блеском выступил на арене цирка с «чертовой кузницей». Несколько затупив концы бороны, он намазывал спину хлоп­ковым маслом и, напрягая мышцы, ложился на это страшное со­оружение. И тут ему на грудь вставали три здоровых уни­формиста.

Затем последовало главное, давшее название всему трюку. Ему на грудь ставили громадную наковальню, и три могучих молотобойца разбивали у него на груди камень весом до пол­тонны.

Легким развлечением выглядело жонглирование трехпу­довыми гирями. Не забудем, что Александр по сравнению с дру­гими атлетами выглядел просто пушинкой.

Не забывал он и своих коронных трюков: гнул железные по­лосы, рвал цепи.

Нежданно пришла к нему большая любовь — навсегда он связал свою судьбу со своей ассистенткой Бетти. Все было как нельзя лучше!

Далеко шла слава о чудо-богатыре. Но лишь одна мысль занимала Александра — как вырваться домой, в Россию. Здесь все может кончиться печально — в любой день.

Так и произошло, когда на представление попал военный ко­мендант Будапешта.

— Такой богатырь и не в австро-венгерской армии? — уди­вился он. — В чем дело? Выяснить!

Выяснили и надели на Александра двойные наручники, ко­торые

даже он не мог разорвать. Военный трибунал, обычно быстрый на решения, на этот раз совещался долго: расстрелять или...

Решили —«или»... Жизнь такому феномену оставили, но заковали в кандалы и поместили в одиночную тюремную камеру.

В невыносимых условиях подвальной тюремной камеры, где стены пропитаны влагой, гремя ножными и ручными кандалами, Александр делает приседания, прогибы, статические упражне­ния. Цепи он мог бы легко порвать. Но что толку! Заменят на новые, да еще накажут.

Через три месяца разрешили получасовую прогулку по тю­ремному дворику. Он наконец увидел солнце.

Вскоре он совершил невероятное — бежал из тюрьмы. Ук­рылся у своего старого знакомого — чемпиона мира по борьбе Чая Яноша. В это время по всему городу и окрестностям разыс­кивали беглеца: суд был бы коротким — расстрел.

Надо было так случиться, что в этих подпольных условиях, не долго задумываясь, Александр подписал контракт с одним итальянским импресарио, который закабалил его на долгие- долгие годы.

... Закончилась мировая война. На Шуриной родине произо­шла Октябрьская революция. Страна созидала социализм. А он, словно раб на галере, был прикован к своему хозяину, от­рабатывал давний контракт. Появился на чужбине и свой кров, постепенно делавшийся привычным. Шура — Александр Ива­нович, уже много лет выступавший под именем Железного Самсона, прославляя своей силой Россию, гордился победой своего народа над фашистской Германией.

Он всю жизнь проработал в цирке, причем до 70 лет выступал с атлетическими номерами. В 1958 году он носил на спине двух львов!

В 1962 году его не стало. Великий русский атлет похоронен на кладбище городишка Хокли, в тридцати верстах от Лондона.

Мы говорим — «Красная Армия всех сильней». А сильней она может стать лишь в том случае, если каждый ее боец будет грамотен, сообразителен, силен... Собственная сила дает уверенность в действиях, сообщает чувство самоуважения и бесстрашия. Этими качествами и должен обладать каждый боец — без исключения.

Григорий Котовский

Действительный статский советник, выпускник Николаевско­го кавалерийского училища, владелец 800 десятин плодородней­ших земель в Бессарабской губернии Павел Николаевич Кру­пе некий давал бал. После приятного, обильного застолья, за­кончившегося за полночь, гости — важные господа и дамы — вышли в сад. Лакеи быстро скользили с подносами, разнося кофе, ликеры, прохладительные напитки.

Вдоль аллеи загадочно сияли гирлянды электрических лам­почек — шикарная новинка. На специально сооруженной рако­вине-эстраде цыганский оркестр играл что-то печальное. На вос­токе уже слабо зазеленело прозрачное и чистое небо. Остро пах­ли на клумбах цветы.

Крупенский, не спеша отхлебывая лимонад, сидел в кружке мужчин. Все с интересом слушали Пантелеймона Викторовича Синадино, почетного мирового судью. Он с южным темперамен­том (по происхождению был греком) рассказывал о загадоч­ной личности по фамилии Котовский, который безнаказанно совершал набеги на помещичьи усадьбы.

— Не мне вам говорить, — с жаром размахивал руками Синадино, — этот самый Котовский терроризирует весь наш край. К нам в суд постоянно поступают донесения и заявления о его нападениях на помещичьи усадьбы. Нет, он никого не уби­вает. Но он угрожает оружием, отбирает ассигнации, ценные бу­маги, драгоценности. И вот что самое темное в этом деле: он раздает целые состояния батракам, а то и вовсе нищим без­дельникам!

— Может, он таким образом хочет осуществить всеобщее равенство? —усмехнувшись, спросил пристав Хаджи-Коли. —, По Сен-Симону.

— Христолюбивое братство ему основать не удастся, а на­род он мутит изрядно, — горячился Синадино. — Просто винова­та, на мой взгляд, полиция...

— И трусы помещики, которые боятся дать отпор этому типу, — лениво проговорил Крупенский. — Кстати, что о нем из­вестно?

— О нем известно очень многое, — деловым тоном, как на совещании, стал докладывать пристав. — По нашим сведениям, родился в 1881 году в селе Ганчешты, это верст 35 от Кишине­ва. Из мещан. В детстве лишился матери, в 12-летнем возрас­те — отца, работавшего механиком на заводе. Вероисповеда­ния православного. Из реального училища был отчислен за не­удовлетворительное поведение. Но с отличием окончил Кокорозенское сельскохозяйственное училище. Пел в церковном хо­ре — голос у него

был великолепный, пока не свалился с заводс­кой крыши. Получил тяжелые увечья. Больше года пролежал больным. Каким-то чудом поправился, но с той поры во время душевного волнения заикается. Да, еще во время учебы в учи­лище распространял нелегальщину, участвовал в сходках. На­тура, как видим, противоречивая.

— Вы еще не сказали об одной важной черте этой лич­ности, — густым голосом произнес жандармский полковник, приятель хозяина дома. — Мы как раз сегодня говорили об этом с Григорием Ивановичем, моим соседом по гостиничному номе­ру. — Полковник кивнул на скромно сидевшего за чашкой кофе человека большого роста и с широченным размахом плеч. — Этот Котовский, как утверждают все, кто имел несчастье с ним сталкиваться, обладает просто фантастической силой...

Неожиданно, едва заметно заикаясь, вступил в разговор Григорий Иванович, который был представлен присутствовав­шим как богатый помещик:

— И еще господин Хаджи-Коли напутал с происхождением Котовского. Этот страшный разбойник — внук потомственного дворянина, отчаянного полковника-рубаки, служившего под на­чалом генерал-фельдмаршал а Воронцова. Дед был награжден многими орденами Российской империи. Так что не совсем «ме­щанин».

«Удивительная осведомленность для помещика из глухой провинции», — подумал полковник. Тот, с едва уловимой ирони­ей, продолжал:

— Павел Николаевич, почему вы назвали трусами несчаст­ных, пострадавших от этого разбойника?

— Лишь только потому, что у них не хватает характера по­ложить под подушку огнестрельное оружие и при необходимос­ти пустить пулю в грабителя!

— В этом вы, конечно, правы. Ну а сами...

Крупенский кивнул головой:

— Да, я держу на стуле возле своей кровати заряженный браунинг. Нарочно для Котовского держу! Было бы славно, если бы он сунулся ко мне. Я всадил бы в его лоб пулю! Но, — вздох­нул Крупенский, — видимо, я буду лишен этого удовольствия. Ворота моего дома охраняются казаками, а через ограду про­никнуть невозможно. Она высока, с острыми наконечниками, да и каждый металлический стержень толщиной более чем в два пальца.

— Помогай вам Бог! — сочувственно вздохнул гость.

... Заря уже разыгралась вовсю. Верхушки деревьев окраси­лись нежным рдяным цветом, высветившим вдруг всю роскош­ную прелесть летнего утреннего парка. Гости, поеживаясь от сы­рой прохлады и потихоньку позевывая, разъезжались по до­мам.

Уставший от хлопот бывший кавалерист Крупенский дол­го и мирно храпел в своей спальне. Пробудился он от жаркого солнечного луча, падавшего на его лицо: плотная штора на ок­не была почему-то раздвинута. Из растворенных рам несся мно­гоголосый птичий гам.

Из дула браунинга торчала записка. Ошалевший от неожи­данности Крупенский прочитал: «Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати. Котовский».

«Вот тебе, и «помещик-провинциал»! » — смекнул Крупен­ский и бросился с жалобой к губернатору. Но... ищи ветра в по­ле! И лишь как воспоминание об этом странном событии, оста­лось отверстие в ограде: толстенные прутья были выгнуты прямо-таки с нечеловеческой силой.

Беда приключилась в тот страшный день, когда малолетний шалун Гриша Котовский забрался по пожарной лестнице на высоченную крышу заводского строения, неловко оступился и полетел вниз. Отец Гриши — Иван Николаевич, узнав о беде, бросился к сыну. Тот лежал на черной от мазута и дымной гари земле, раскинув руки, запрокинув голову с полуоткрытыми глазами. Он был без сознания.

Вопреки опасениям заводского врача мальчуган остался жив. Но долгие месяцы он не мог внятно говорить и был при­кован к постели: руки и ноги почти не слушались его.

Иван Николаевич подолгу оставался с любимым сыном. Он рассказывал о военных подвигах Гришиного деда, о том, как тот выше всего ставил свою честь и людскую справедливость. Потом он начинал читать ему. Популярные в те годы, выхо­дившие громадными тиражами книги с сусальным описанием золотого детства благородных и послушных детишек, Анас­тасии Вербицкой и Клавдии Лукашевич наводили скуку на юного Котовского. Гораздо больше ему нравились приключения неустрашимых героев книг Майн Рида и Вальтера Скотта.

Но главным делом было все же восстановление здоровья. Врачи, которых привозил Иван Николаевич, только разводили руками. И вдруг его однажды словно осенило. Любивший атле­тические забавы отец принес сыну небольшой каучуковый мяч.

— Держи, сынок! — улыбнулся, стараясь казаться бодрым, Иван Николаевич. — Хочешь быстрее выздороветь, каждый день подолгу занимайся с мячиком. Жми двумя руками, подбрасы­вай вверх, перекидывай из одной руки в другую, бросай в стену и лови. Все веселей время пойдет, да и разовьешься...

Верил ли сам отец в целебную силу этих нехитрых упраж­нений?

Сказать трудно. Но словно добрый гений вселил в сердце любящего отца счастливую мысль.

Гриша, не теряя времени, с раннего утра и до вечерней за­ри упражнялся с мячом. Тело, отвыкшее от движения, мучитель­но болело. Но мальчуган не сдавался. Случалось, что мяч дале­ко закатывался и его некому было подать. Тогда, уже полу­чивший охоту к движению, он сжимал и разжимал кисти, пов­торяя эти движения по сотне раз. Однажды он попробовал изобразить движение, какое бывает при рубке дров. При этом он напряг мышцы рук, словно действительно хотел расколоть чурбан. Ему понравилось ощущение, которое при этом возник­ло. Он стал повторять его раз за разом — час, другой.

Потом Гриша стал имитировать другие движения, стараясь как можно сильнее напрячь мышцы: бросок мяча, его ловлю, плавание, поднимание тяжелого камня и прочее. Он довольно быстро научился не только напрягать мышцы, но и расслаблять их.

— Вот какой ты у меня молодец! — радовался Иван Никола­евич. — Скоро, брат, мы с тобой и ходить начнем. До пруда дотопаем, искупаемся, рыбку половим. А ты можешь показать мне, как рыбаки невод тащат?

Мальчуган улыбался и начинал изображать рыбака, кото­рый тащит тяжелый невод, полный трепещущей рыбы.

— А как удочку закидывают в воду? — не унимался отец.

Мальчуган тут же повторял движение, причем до предела

напрягал мышцы. Отец восхищался и давал все новые и новые задания.

Гришу стало не узнать. Безысходная тоска, еще недавно светившаяся в его глазах, стала исчезать. Он уже многое мог делать для себя: кушать, мыть лицо и руки над лоханкой, кото­рую подавал отец, держать книгу. Заметно улучшилась речь. Но ноги слушались его пока плохо.

Отец заставлял Гришу, то умоляя его, то приказывая стро­гим голосом, шевелить ступнями, сгибать в коленях ноги. Потом он раздобыл где-то широкую и длинную резиновую ленту. Коли­чество упражнений сразу возросло: разводил, руки в стороны, крепко держа резину (благо кисти достаточно уже окрепли), вверх-вниз. Укрепив ленту в изголовье кровати, заставлял себя подыматься, растягивая петлю. Накинув петлю на стопу, он сотни, тысячи раз сгибал и выпрямлял ногу в колене. Упорст­во мальчугана оказалось прямо-таки не детское. Вместе с от­цом они придумали множество упражнений. И Гриша, не жалея себя, не давая малейшей поблажки, заставлял свое тело дви­гаться. Ноги становились все более послушными, мышцы нали­вались силой.

И вот пришел день, когда, дрожа от волнения и страха, вце­пившись в отцовскую руку, Гриша сделал первые шаги — это был настоящий праздник! Мальчуган по-настоящему понял, чтодля сильного духом

человека, упорного в достижении цели, не может быть не взятых преград. И этот тяжким трудом и потом опыт, добытый в ранние годы, пригождался ему много раз. Он словно предвосхитил многое из так называемой «системы Ано­хина», ставшей популярной на исходе первого десятилетия XX века. Впрочем, по сей день эта система имеет своих привержен­цев. Мы в своем месте расскажем о ней подробней.

Успех окрылил Гришу. Он с еще большим усердием занял­ся упражнениями. Настал день, когда он не только полностью восстановил движение в руках и ногах, но и необыкновенно развился физически. На всю свою жизнь, полную бед и тяже­лейших испытаний, он сохранил в сердце благодарность и лю­бовь к физкультуре, к гимнастике. Когда в 1909 году он про­читал в популярнейшем дореволюционном журнале «Нива» статью А. К- Анохина о его системе, которая была названа «наилучшей комнатной гимнастикой», то вскорости доскональ­но освоил ее принципы и стал страстным приверженцем и про­пагандистом.

Его девизом сделались слова отца, который еще во время страшной болезни внушал ему:

«Сынок, не жалей время на гимнастику. Будущее принадле­жит сильным! »

* * *

Ганчешты делились на две части — крестьянскую и заводс­кую. Крестьяне жили на Верхней улице, заводчане — на Ниж­ней. Отношения мальчишек этих улиц как-то не заладились. Если они и сходились межу собой, то чаще всего лишь для ку­лачной драки.

Оба лагеря соединял (или разделял? ) большой пруд, в ко­тором были то ли омуты, то ли еще что-то, но в нем, случалось, и тонули. Когда Грише было всего два годика, в этом страшном пруду утоп его старший брат Николай.

И все же в летнее время в его воде с утра до вечера плеска­лись мальчишки. Гриша был отчаянным смельчаком, выдум­щиком проказ и признанным заводилой. Не слыханное в детс­ких играх дело: его слушались те ребята, которые были много старше.

Впрочем, славу свою младший Котовский получил заслу­женно: он быстрее всех плавал, глубже всех нырял и дольше умел сидеть на затянутом тиной дне, уцепившись руками за какой-нибудь пень, невесть как попавший в пруд (впрочем, чего там только не было — от бутылок до разных железяк). Можно еще добавить, что когда удавалось уговорить заводско­го конюха и тот давал ребятам «для разгулки» жеребца, то пер­вым вскакивал на его лоснящуюся, незаседланную спину Гри­ша. Жеребец, не приученный к кавалеристским подвигам, гроз­но скалил желтые зубы, вставал на дыбы.

Гриша приникал к его холке, сливался в единое целое с горячившимся жеребцом. Тот вдруг срывался с места и беше­ным галопом устремлялся вперед, разгоняя деревенских кур и уток, разбрызгивая лужи, прыгая через ямы. Случалось, что после одного из таких прыжков юный наездник, словно камень из пращи, вылетал с незаседланной спины жеребца и, совершив кульбит, приземлялся на грешную землю. Он потирал ушиблен­ное место и возвращался на берег пруда, где сбрасывал с себя изрядно потертую рубашонку и прыгал с крутого бе­режка в воду.

Случалось, что заводские ребята приходили купаться, а крестьянские мальчишки, поднимая пыль голыми пятками, дру­жной и воинственной толпой неслись в атаку на них. Начина­лась свалка, в которой, однако, соблюдались все правила улич­ного бокса: бились исключительно один на один, до «первой крови», со спины не нападали, посторонние предметы во время рукопашной схватки не употребляли.

Так произошло и на этот раз, когда гурьба крестьянской ре­бятни пронеслась мимо старинного княжеского замка, сложен­ного из красного кирпича, и, словно горошины, высыпала на бе­рег пруда.

Их соперники, заметив наступающего противника, с воинст­венными кликами устремились из воды навстречу битве. Бата­лия началась. Гриша выбирал противника порослее, повзрос­лее. В отличие от сверстников он не спешил нанести удар, внимательно наблюдал за соперником. Потом ложным замахом вызывал его на атаку, давал ему промахнуться и лишь после этого наносил удар — чаще всего умышленно легкий, устраивая из кулачного поединка игру — увлекательную и несколько рис­кованную.

Когда противники успели разбиться по парам, когда вовсю развернулась баталия, вдруг раздался над прудом истошный крик:

— А-а-а!.. То-ну! Спа-си-те...

Драка стихла не сразу. Наконец ребята поняли, что стряс­лась беда: посредине пруда тонул их товарищ Фиша Кройтер. Он еще раз судорожно взмахнул рукой над поверхностью и скрылся под водою.

Гриша стремительно бросился в воду, мощно загребая ру­ками, молотя ногами. Он не думал об опасности. Он знал лишь одно: надо спасать товарища.

... Кройтера он вытащил на берег. Взрослые, которые тоже поспешили на помощь, помогли его откачать.

В те дни в Ганчештах воцарился мир: заводские и кресть­янские мальчишки вместе плавали, жгли костры. Григорий, са­мый начитанный, рассказывал им о приключениях разбойника

Чуркина, о героях Майн Рида. Благородные герои всегда при­ходили на помощь слабым. Справедливость, на радость маль­чишкам, всегда торжествовала.

Увы, в жизни, как выяснялось, было далеко не так.

Григорий вырос статным и толковым парнем, умевшим ла­дить с людьми, отлично разбиравшимся в агрономии. Помещик Скоповский, у которого служил Котовский, ценил его качества и прежде всего — честность. Помещик доверял Григорию круп­ные деньги, давал самые ответственные поручения. Так продол­жалось до того рокового случая, который перевернул всю жизнь Котовского.

Однажды помещик поручил Григорию продать в Кишиневе крупную партию свиней. Тот успешно справился с делом. Более того: для больного батрака, у которого не было близких, купил лекарства.

Вернувшись в село, Котовский первым делом направился не к Скоповскому, а к больному. Помещика это взбесило. Он счи­тал батрака лодырем и симулянтом. Вспылив, Скоповский приказал конюхам всыпать батраку «горячих». Котовский всту­пился за него и слегка помял им бока.

— Ах, ты бунтовать! — заорал Скоповский. — Против за­конной власти идешь? Ну, я тебе покажу... Ребята, вяжи смуть­яна.

С десяток человек навалились на Котовского и связали его по рукам и ногам.

— А теперь отвезите его в степь, положите на снежок и воз­вращайтесь обратно! Другим бунтовать неповадно будет.

Конюхи понимали, что Котовский почти наверняка замер­знет в степи, погибнет. Но ослушаться не посмели. Сани весело скрипели по набитой дороге. Апельсиновый шар солнца медлен­но плыл в морозном мареве. От конских лепешек поднимался пар.

Котовский, до крови искусав губы, страдая от боли и оскорб­ленного самолюбия, тяжело ворочался в санях, посылая прокля­тия своим душегубам.

— Тпру! —остановил лошадей старший конюх. — Приехали.

Его голос слегка дрогнул:

— Ты, Григорий Иванович, не взыщи! Не наша воля, не наш и грех. Барин приказал, с него Господь и спросит. Выгружай, ре­бята! Осторожней, не стукни головой. Заноси влево. Клади на снежок, все мягче лежать...

— Развяжите! — кричал Котовский. — Очумели, что ли, ду­раки?

— А ты, Григорий Иванович, не лайся. Полежи, помолись, быстренько и отойдешь. Вот и морозец крепчает, все тебе по­мощь,

не долго маяться. Помирать-то когда-никогда надо. Тебе сейчас, нам чуток погодя. Ну, брат, будь здоров, то есть на­оборот — прощевай. На том свете встренимся. — Конюх выс­моркался на снег и пошел к лошадям.

Взмахнув кнутом, зачмокал:

— Ну, вредные, застоялись! По-шли!

Скрип полозьев быстро стихал. Котовский застонал:

— Что же это такое? Неужто и впрямь погибель при­шла?

Метель все живее закручивала снежные столбы.

— Но нет! — крикнул на всю степь Котовский. — Не дамся! Эх, какое-нибудь бы дерево сейчас. Вот тогда спасусь, перетру веревки.

И он покатился по стылой земле, застревая в мягких сугро­бах ложбинок, мучительно взбираясь накатом на взгорки — дерево, дерево!

А где оно, спасительное дерево? Котовский попытался еще раз приподняться, чтобы оглядеться окрест себя, веревки со страшной болью тут же впились в его измученное тело. Господи, может, и впрямь легче успокоиться, затихнуть — смерть на мо­розе, сказывают, и впрямь сладкая, неслышная.

— Нет, не сдамся! — сказал он уже спокойно и твердо, слов­но обдумал верное дело. — Когда мальцом лежал избитый-иско­верканный, тогда разве легче было? Больной малыш выдержал, а теперь здоровый мужик, разве можно сдаться? Шутки, порода Котовских крепкая. Сто верст буду катиться по степи, но из­бавление от смерти найду!

И он вновь покатился к темной полоске где-то возле горизон­та: то ли мерещится, то ли и впрямь лесок?

... Ему удалось освободиться от ве^ревок. Характер Котовс- кого и впрямь оказался крепче кремня.

На следующий день он добрался до Балты: без документов, без денег. Чтобы не умереть с голода, согласился на самую чер­ную работу — грузить баржи. Наступили времена, хуже кото­рых не бывает. Но в это же время он завел новые знакомства, начал читать марксистскую и социал-демократическую лите­ратуру. Начали, казалось, открываться широкие горизонты. И вдруг...

Пан Скоповский узнал, что Котовскому удалось спастись. Это разъярило его. Он подал в суд клеветническое заявление: дескать, бывший работник растратил его, помещиковы, день­ги—77 рублей. Нашлись лжесвидетели. Григория Ивановича посадили в камеру арестного дома.

Вонючая тюремная обстановка произвела на Котовского жуткое впечатление. Он вновь себя почувствовал словно связанным, когда лежал на жалком клочке соломы в санях. Началась нервная горячка. Состояние здоровья было критичес­ким. Даже видавший виды тюремный врач обратился с ходатайством к следователю: «Освободить Котовского,

оставив его под надзором полиции».

— Поблажки смутьянам не даем! —отрезал следователь. Сознание того, что мучают его безвинно, наполняло сердце

Григория Ивановича негодованием к этим типам в погонах и ре­галиях, облеченных властью казнить или миловать.

— Вы еще меня узнаете! — приговаривал сквозь зубы Котовский. — За понюшку табаку меня не возьмете!

И он, как в детстве, вновь и вновь проделывал упраж­нения, укреплял дух и тело: «Будущее принадлежит силь­ным! »

* * *

31 августа 1906 года во все концы необъятной Российской империи полетели секретные телеграммы: из кишиневской тюрьмы бежал особо опасный преступник Г. И. Котовский. Приметы... Следует принять необходимые меры к опознанию и задержанию.

Побег этот весьма любопытен. Но заметим, что до него Ко­товский успел освободиться и короткое время прослужить в 19-м пехотном Костромском полку. Но он не мог служить в ар­мии, которая подавляла крестьянские волнения, участвовала в порках и истязаниях его собратьев. Он самовольно покинул полк и вернулся в Бессарабию. В это время здесь проходили ми­тинги, стачки, демонстрации, забастовки. Котовский решил посвятить свою жизнь делу освобождения рабочих и крестьян от самодержавной власти.

Он сколотил боевую группу. У военных конвоев и поли­цейских, занимавшихся репрессивной деятельностью, он отби­вает арестованных за аграрные беспорядки крестьян, отбирает оружие. Проводит ряд экспроприаций, которые, по замыслу Григория Ивановича, должны служить делу революции. Поли­тический характер деятельности отряда были вынуждены признать чиновники департамента полиции й окружного суда.

18 февраля 1906 года Котовский появился на одной из сво­их конспиративных квартир в доме номер 9 по Куприяновской улице. Об этом узнал провокатор, член партии эсеров Зильберг. Котовский был схвачен, а Зильберг в полицейском участке ос­тавил расписку: «Получил одну тысячу рублей».

Едва оказавшись в тюремной камере, Котовский начал готовить неслыханный до того побег. Со свойственным ему раз­махом Григорий Иванович решил арестовать всю тюремную и воинскую охрану, захватить тюрьму, а затем хитростью зав­лечь туда помощника прокурора, полицмейстера, приставов и жандармов, задержать и в наказание за их вредную деятельность посадить... в карцер.

Это еще не все. Затем следовало вызвать конвойную ко­манду якобы для повального обыска, разоружить ее и, имея в своем распоряжении воинскую форму, инсценировать отправ­ку большого этапа заключенных в Одессу.

После этого надо было захватить целый железнодорожный состав и следовать по своему усмотрению. Вот это подвиг!

Учитывая традиционную российскую бестолковость чинов­ничьего аппарата, план этот, как ни удивительно, мог осу­ществиться. Но когда вся внутренняя охрана была арестована, несколько уголовников подняли ненужный шум и привлекли внимание наружной охраны.

К восставшим были применены самые суровые меры, а их руководитель Котовский оказался в специальной «железной камере», находившейся под особой охраной на высокой баш­не.

Мужество и удивительная сила Григория Ивановича помог­ли ему совершить отсюда побег, причем он был обставлен романтической обстановкой средневековых романов. Жена крупного чиновника оказалась весьма расположенной к Котовскому. В силу высокого положения ее мужа ей было разрешено личное свидание с заключенным. Она поднялась в «железную камеру» и тайком от конвоира передала Котовскому браунинг, пилку и — конечно же! — шелковую веревку. Все, как в приклю­ченческих романах!

Но это было лишь малой частью дела. Нечеловеческих уси­лий понадобилось, чтобы на большой высоте от пола, оставаясь незамеченным охраной, перепилить две толстенные средние ре­шетки и выгнуть их наружу кверху. Позже, когда шло следствие по делу о побеге, чиновники отказались верить, что все это мог совершить один человек без всяких механизмов, голыми руками! Но правда была именно такой.

Котовский ни дня не пропускал без того, чтобы час*другой посвятить имитационной гимнастике, о которой мы уже упоми­нали. И все это оказалось под силу человеку, который в детстве был приговорен докторами к пожизненному постельному режи­му. Велика сила духа, но и велико могущество, заложенное в физических упражнениях! Об этом следует помнить.

Впереди Котовского ждали тюрьмы, кандалы, приговор к смертной казни через повешение, замена приговора вечной каторгой, этапы, побеги и снова борьба за свободу, за жизнь...

Позже, вспоминая «образцовую каторжную тюрьму», Г. И. Котовский писал: «Одиночный режим в течение двух с по­ловиной лет с прогулкой 15 минут в сутки и полной изоляцией от живого мира. На моих глазах люди от этого режима гибли де­сятками, и только воля и решение во что бы то ни стало быть на свободе, жажда борьбы, ежедневная тренировка в виде гим­настики спасли меня от гибели».

Да, он постоянно находил возможность поддерживать себя в должной физической форме, что помогало сохранять бодрость духа и мужество. Тренировался Котовский в тюремной камере, в сыром карцере, на привале во время мучительных этапов. Именно это — сила и мужество не раз выручали его.

Вспомним, к примеру, то, что произошло в каторжной тюрьме в 1908 году. Его, поставившего целью жизни борьбу за справедливые отношения промеж людей, возмутил произвол уголовных «Иванов». Главари бандитской верхушки безнака­занно, при полном попустительстве тюремной администрации, обкрадывали тюремную кухню, обирали новичков и беззащит­ных, проигрывали в карты их имущество, подвергали всяческим издевательствам.

Котовский взялся за наведение порядка. Он встретился с сидевшим за убийство неким Загари, который верховодил все­ми блатными. Это был громадный детина, который развлекался тем, что скручивал в рулончик алюминиевые тарелки. Не толь­ко заключенные, но и тюремный персонал дрожал перед ним от страха: неугодных ему находили под нарами. Они были задуше­ны тонкими шелковыми шнурками.

— Если твоя шпана хоть раз появится на кухне, то я отвинчу твою медную башку, — медленно, лениво улыбаясь, проговорил Котовский, но его белки налились кровью. — И вооб­ще, пока я здесь, чтобы не пискнули.

Загари невольно отшатнулся от кулака, который Котов­ский поднес к его носу.

В тот же вечер, зло ухмыляясь, Загари говорил своим под­ручным:

— Братва, неужто допустим, чтобы заслуженными «мок­рушниками» руководили всякие «политики»? Будем терпеть или...

— Чего тут вякать? — произнес кто-то с верхних нар. — За­катаем «перо» под ребро, да и концы в воду! Впервой, что ли...

— Решено! И его дружков тоже «замочим».

Кровавая расправа в тюрьме — дело действительно было нехитрым. На следующий день трое «исполнителей» поджидали Котовского в уборной (в рядовых случаях хватало и одного). Котовский проведал о замысле, но по обычаю отказался от по­мощи друзей. Вот как описал эту сцену один из первых биогра­фов комдива: «Устроили ему засаду в уборной. Один сидел про­тив дверей, двое притаились с двух сторон при входе. Григорий Иванович открыл дверь, шагнул в коридор и, уловив взгляд си­дящего, быстро вошел в уборную, но, прежде чем набросились на него сзади, порывисто обернулся и направил свой маленький верный браунинг в растерявшихся от неожиданности заговор­щиков.

— Ну, чего струсили? Подходи, трое на одного!

— Что ты, что ты, Григорий Иванович! Да мы не тебя, мы

ничего... — забыв, что у них в руках сверкали ножи, залепе­тали заговорщики.

— Заничевокали, гады. Вон, сию же минуту!

И, повинуясь властному приказу, трое двинулись с легкой дрожью к выходу» (Семен Сибиряков. Г. И. Котовский, Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно­поселенцев, Москва, 1925).

Его пытались обварить кипятком в бане, убить во время прогулки в тесном тюремном дворике, когда завязалась насто­ящая битва, такая, что даже тюремная стража, вооруженная до зубов, боялась вмешаться. Богатырская сила и необыкновен­ное хладнокровие помогли Котовскому выйти живым и невре­димым из всех опасностей.

Ветеран партии М. И. Новохатский писал о Котовском: «Будучи с 1910 года на сибирской каторге, он продолжает ве­сти борьбу с царизмом и готовится к побегу. Он ежедневно об­ливается ледяной водой, длительное время находится на морозе без рубахи и шапки. Охрана и заключенные удивляются чуда­чествам бессарабца, посмеиваются над ним, а он упорно делает свое, веря, что физическая тренировка не только укрепляет мус­кулы, но и вырабатывает выносливость, стойкость. Каждое утро выкраивает время на гимнастические упражнения, руководству­ясь «системой Анохина», в которую внес существенные поправ­ки.

— Эта система не признает ни гирь, ни сложных гимнас­тических снарядов, а лишь одни нервы. Я тренирую мышцы уси­лием воли».

В этих утверждениях слышен отголосок далеких детских лет, когда он, прикованный к постели, усилием воли возвращался к жизни.

Февральская революция застала Григория Ивановича в одесской тюрьме. Уже 3 марта 1917 года начальник тюрь­мы собрал всех «политиков» и хриплым, пропитым голо­сом прокричал:

— Телеграмма министра юстиции Временного правительст­ва господина Керенского. Приказано всех вас освободить без промедления. Можете с вещами идти на вахту...

Но судьи на сей раз с Котовским сыграли злую шутку: порой практиковалось, что они «политиков» судили по уголовным ста­тьям. Вот и теперь Котовский освобожден не был, будучи волей Фемиды, слишком часто закрывавшей глаза на беззаконие сво­их служителей, осужден по уголовной статье.

Лишь 5 мая Одесский военно-окружной суд принял решение: «Подсудимого Григория Котовского... если он по состоянию здо­ровья

окажется годным к военной службе, условно освободить от наказания и передать его в ведение военных властей».

Выход Котовского из ворот тюрьмы стал настоящим триум­фом. Его поджидала громадная толпа народа, знавшая о нем множество самых невероятных легенд, где вымыслы и правда крепко переплелись. Дамы дарили ему охапки весенних цветов. Молодежь подхватила на руки Григория Ивановича и понесла его по улицам города.

Котовского тянуло на родину, в Бессарабию. Там ждало мно­го революционной работы, хотя и на берегу Черного моря ее бы­ло немало. Он активно участвовал в деятельности Одесского Совета рабочих и солдатских депутатов.

Однако, вернувшись домой, он был вскоре призван в действу­ющую армию. От той горячей поры осталась краткая информа­ция в газете «Бессарабская жизнь»: «Вчера вечеромотправился добровольцем-разведчиком на фронт Григорий Ко­товский».

Он прибыл на румынский фронт, в 6-ю армию. Уже в первые дни пребывания в армии он стал свидетелем бесчеловечного от­ношения командира саперной роты, зверски избившего пожило­го солдата. Военная дисциплина не позволила, к его вящему огорчению, навести справедливость самолично. По этой причи­не Котовский действует административным путем: пишет письмо протеста и собирает под ним подписи наиболее революционно настроенных солдат. Ему и здесь удалось восстановить справед­ливость: жестокий офицер был предан военно-полевому суду и разжалован.

Это резко повышает и без того большой авторитет Григория Ивановича, отличавшегося веселым характером и неустраши­мым поведением. Котовского избирают в полковой комитет.

В Тирасполе Котовский организовал кавалерийский пар­тизанский отряд, в Одессе работает в большевистском под­полье. И везде, лишь выпадает свободная минута, он зани­мается с солдатами физическими упражнениями, знакомит их с «системой Анохина». В рукопашном бою он всегда первый и один обращает в бегство десятки врагов. Впрочем, о храбрости Котовского в рядах Советской Армии написано немало. Повто­ряться не будем.

В январе 1920 года он был назначен командиром кавале­рийской бригады 45-й Советской стрелковой дивизии, в октяб­ре 1922 года Котовский стал командиром 2-го кавалерий­ского корпуса имени Советской Украины.

Бойцы вспоминали, как еще до подъема Григорий Иванович зимой и летом выходил на свежий воздухе обнаженным торсом. Он проделывал «атлетическую гимнастику», затем плавал или обливался холодной водой.

С необыкновенным вниманием командир корпуса относился к физической подготовке бойцов. Он выбрал из каждого полка

по нескольку младших командиров — наиболее авторитетных и толковых. Их он усердно обучал гимнастике и атлетическим уп­ражнениям.

Сейчас это может показаться удивительным, но в то вре­мя, когда советская система физического воспитания делала еще робкие шаги, Котовский действовал с размахом, опережая свое время в физкультурной подготовке бойцов. Скажем, что каждый полк имел прилично оборудованный необходимым ин­вентарем гимнастический зал, спортивные городки с шестами для лазания, канатами для перетягивания, сложными полосами препятствия, турниками.

Котовский каждодневно появлялся во время утренней гим­настики, давал советы, журил нерадивых, помогал освоить уп­ражнения. Нередко демонстрировал и свою силу: удерживал ка­нат, который тянули несколько бойцов, или жонглировал пудо­вой гирей.

Занятия по физподготовке заканчивались, и комкор кричал громовым голосом:

— Теперь — водяное крещение! Кто воды боится? Нет та­ких? Тогда обливайтесь прохладной, доживете до ста лет! А что ты ежишься? Не сахарный, не разойдешься. Лей-ка на него, хле­щись от души! Вернешься домой, девки крепче любить будут! — Общий хохот заглушал слова комкора.

— Теперь проверим вашу ловкость! — бодро произносил Котовский. — В шеренгу по одному — становись! От середи­ны — разомкнись!

Бойцы быстро и четко выполняли команды.

Чуть улыбнувшись, комкор не без коварства в тоне произ­носил:

— Сейчас проверю вашу ловкость. Упражнение самое пус­тяковое: левая рука над головой, сжата в кулак; правая — вдоль туловища, кисть разжата. По моей команде будете ме­нять положение рук. Показываю!

Котовский непринужденно и даже как-то изящно менял по­ложения: вверху непременно кисть сжималась, нижняя была подчеркнуто разжата.

— Легко, правда? Теперь попробуем вместе. На счет «раз» — левая рука вверх, правая — вниз. На счет «два» — поменять положение рук. Приготовились, начи-най: раз—два— три—четыре! Раз—два...

Дружный хохот прокатился по шеренге: бойцы путались, не помог и четкий показ комкора.

— Упражнение действительно не очень трудное, но и его на­до освоить... Давайте попробуем медленно.

Один чубатый и усатый казак, бравший с Котовским в феврале двадцатого Одессу, с хитростью спросил:

— Григорий Иванович, а спичку сломать сумеете, хватит силы?

Котовский погрозил пальцем:

— Не под тот угол, Левченко, клин колотишь! Знаю эту штуку — не в удовольствие она, а в муку. — И далее стал объ­яснять бойцам, сгрудившимся вокруг комкора:

— Спички у кого есть? Поставьте одну между указательным и большим пальцами, а теперь попробуйте сломать. Впрочем, можете не тужиться, ничего не выйдет. У меня лишь раз полу­чилось, да и то, — Котовский хитро подмигнул, — спичка, ка­жись, с трухлявинкой была *.

— За Григорием Ивановичем — мы в огонь и в воду! — гово­рили бойцы. Оно и было так.

При этом Котовский требовал неукоснительно соблюдать во­енную дисциплину. Бойцы охотно исполняли все требования военного устава, потому что их комкор сам подавал тому пример.

Добрые традиции физической подготовки Советской Армии, свято сохраняющиеся до наших дней, закладывались Г. И. Котовским. Именно ему принадлежат слова: «... Перед партией, профсоюзами, перед всей нашей советской общественностью стоит задача развития спорта не только среди молодежи, но и среди взрослых. Спорт дает не только мускульную силу, но, главное, дает энергию, помогает осуществить ту огромную физи­ческую и умственную работу, которая стоит перед нами».

* * *

В один из ярких весенних дней, когда легкие перьевые облака повисли высоко-высоко в небе, а солнце уже вовсю согревало от­таявшую землю, на один из обширных пустырей города Умани с песнями появились сотни комсомольцев — военнослужащих, допризывников, рабочих. Они последовали призыву легендарно­го Г. И. Котовского: «Построим стадион! »

Расчищали площадь от завалов, засыпали ямы, разрав­нивали, сеяли семена травы. Затем началось оборудование комплексов, при этом все изготовлялось своими руками, без посторонней помощи. Словно по волшебству в кратчайший срок возник отличный стадион с местами для зрителей, с раздевалка­ми.

1 июля 1923 года под бодрые звуки военного оркестра на га­ревые дорожки нового стадиона ступили участники спортивного парада. Через день «Рабоче-крестьянская правда» сообща­ла: «Командир корпуса Котовский, представители парткома, ис­полкома и окружного профбюро обошли всех выстроившихся и поздравили их. После парада состоялся митинг.

* «Я не могу сломать спичку» — так называлась статья Железного Самсона, опубликованная в 1924 году газетой «Бристольские вечерние новости» (Англия). Самсон признавался, что указанным выше способом не более двух-трех раз сумел сломать спички.

Выступивший перед собравшимися комкор сказал, что раньше спорт был при­вилегией буржуазных классов, располагавших свободным вре­менем, а теперь стал для всех необходимостью, так как дает нам силы для защиты Советской власти».

Затем начались соревнования по различным видам спор­та. В секторе, где состязались гиревики, появился Котовский. Он играючи много раз поднял двухпудовую гирю.

Потом, опустив гирю на землю, сказал:

— Любите спорт!

... 11 июля 1923 года комкор подписал любопытный документ: «Приказ по корпусу. На спортивной площадке Красного стадио­на (сад Всевобуча) ежедневно с 7 часов утра под непосредст­венным руководством командира будут проходить занятия гим­настикой по системе доктора Анохина. Опоздание на занятия не допускается». И подпись — комкор Г. И. Котовский.

И каждое утро молодые бойцы приходили на стадион, со­оруженный их руками, за делом государственной важности: ук­репить мышцы, стать ловчее и выносливее.

Григорий Иванович, проведя очередное занятие, довольным голосом произносил:

— Молодцы! С такими бойцами нам никакой враг не стра­шен. Будущее принадлежит сильным.

... У входа на стадион города Умани на памятной доске высечены слова: «Этот стадион был сооружен в 1923 году по инициативе и при активном участии легендарного героя гражданской войны Григория Ивановича Котовского».

ПРИСТУПАЯ К ЗАНЯТИЯМ

С каждым годом все больше и больше людей приобщаются к физической культуре. Одни занимаются утренней гимнастикой или бегом и получают заряд бодрости на весь день, другие, же­лая увеличить силу и приобрести красивую атлетическую фигу­ру, берутся за гантели, эспандер, гири или штангу. Упражнения с отягощениями — эффективное средство в борьбе за гармони­ческое развитие, выдержавшее испытание временем.

Сейчас нет, пожалуй, ни одного вида спорта, в котором спортсмены не прибегали бы к упражнениям с отягощениями для достижения высоких результатов. Но эти упражнения мож­но рекомендовать всем, кто ставит перед собой задачу совершен­ствования общего физического развития, кто хочет быть силь­ным, выносливым, здоровым. Занятия с отягощениями улучша­ют деятельность внутренних органов, усиливают кровообраще­ние и обмен веществ, с их помощью можно устранить дефекты физического развития — сутулость, неправильную осанку, укре­пить костно-связочный аппарат, слаборазвитые мышцы и т. п.

Регулярные занятия с отягощениями вырабатывают умение напрягать и расслаблять мышцы, что очень важно и в спорте, и при выполнении любой физической работы.

Приступая к самостоятельным занятиям, необходимо пом­нить о том, что длительное выполнение интенсивных упражне­ний представляет большую нагрузку, которая при неправильном ее применении может нанести серьезный вред организму. Поэто­му прежде всего следует пройти осмотр у врача, проконсульти­роваться со специалистами и тщательно изучить методику спор­тивной тренировки по литературе. В дальнейшем в течение заня­тий вы должны вести самоконтроль, отмечая частоту пульса, ды­хания, вес, самочувствие, сон, аппетит, работоспособность, на­строение и т. д. И, записывая это в дневник, не забывать регу­лярно показываться в медицинском кабинете.

Заниматься лучше всего на свежем воздухе или в хорошо проветренной комнате. Одежда должна быть легкой и не мешать движениям. После занятий обязательно принять душ и обте­реться насухо полотенцем.

Заниматься можно днем или вечером, но не раньше чем через два часа после приема пищи. В утреннюю гимнастику можно включить более легкие упражнения и чередовать их с упражне­ниями без отягощения.

Нужно помнить, что вес гантелей, гирь, количество пружин в эспандере, толщина резинового жгута, а также количествоповторений

каждого упражнения должны соответствовать воз­расту и силе занимающегося. Выполняя упражнения, следите за самочувствием, если указанная дозировка для вас трудна, то уменьшите количество повторений или вес отягощений. По­степенность в увеличении нагрузки — основной принцип при за­нятиях физическими упражнениями. Пусть не смущает молодых людей небольшой начальный вес отягощений, с которым они на­чинают заниматься, — только постепенное увеличение нагрузки дает положительные результаты. Принцип постепенного повы­шения нагрузки знали еще в глубокой древности. Олимпийский чемпион Милон Кротонский (VI век до н. э. ) развивал свою си­лу, ежедневно поднимая и перенося на плечах теленка. Теленок рос, пока не превратился в быка, росла и сила атлета.

Русский профессиональный атлет Александр Засс (Сам­сон) в заметках о своей системе физического развития писал, что нельзя форсировать прибавление веса отягощения. У моло­дого человека в запасе 30 или более лет для того, чтобы увеличи­вать свою физическую силу. Он считал, что систематичес­кие занятия физическими упражнениями (главным образом с отягощениями) и правильный режим труда и отдыха помогут сохранить работоспособность и силу до глубокой старости. Сам Самсон 60 лет проработал в цирке, в возрасте 70 лет носил на се­бе по арене на специальном коромысле двух львов, ломал под­ковы, рвал цепи.

Сильнейший человек своего времени, Георг Гаккеншмидт — «Русский лев», говорил, что повышать нагрузки в упражнениях нужно постепенно, в тренировках, так же как и в жизни, нужно избегать излишеств. Гаккеншмидт неукоснительно соблюдал эти правила всю жизнь и вплоть до девяностолетнего возраста от­личался большой физической силой.

Знаменитый русский атлет и борец Петр Крылов («Ко­роль гирь») о тренировках с отягощениями писал следующее: «За последние годы среди любителей, с которыми мне приходи­лось встречаться, господствует стремление тренироваться иск­лючительно на рекорды. Это — неправильная система и, мало того, пагубная. Такие рекорды являются вымученными. Они не только не доказывают силу, но изнашивают человека. Сперва развивайте свои мускулы, добейтесь их наибольшего развития путем тренировки, а тогда уже можете без вреда «работать» и для рекордов. Мне сейчас 43 года, и я себя чувствую не слабее, нежели был 25-летним молодым гиревиком. Мускулатура моя не ухудшилась в качестве и не уменьшилась в объемах. Это — результат лишь рациональной тренировки. И вот этой своей крайне осторожной и выдержанной системе тренировки я обязан тем, что сохранил силу и мускулатуру, хотя мне приходилось как цирковому атлету прежнего времени иногда выступать по нескольку раз в день с очень тяжелым ­

весом и проделывать самые трудные трюки».

Регулярные занятия физическими упражнениями и посиль­ные дозировки обязательно принесут положительные результа­ты, форсирование же нагрузок и занятия от случая к случаю не только сведут на нет спортивную форму, но могут пагубно от­разиться на здоровье. Следует привести слова нашего прослав­ленного богатыря, олимпийского чемпиона Юрия Власова, кото­рый говорит: «Ни в коем случае не запускать себя! Пусть ма­ленькими тренировками, но держать в порядке. Помнить про­стую истину: восстановление гораздо сложнее поддержания формы. Подчас такое восстановление становится практически и невозможным. Всегда обновлять себя тренировками! »

Никогда не ставьте перед собой задачу любыми средства­ми нарастить мышечную массу, как это проповедуют культурис­ты, Юрий Власов говорит: «Не все отдают себе отчет в том, что не величина и обилие мышц определяют мощь атлета. Впере­ди тот, кто умеет тренироваться и у кого отменно действуют внутренние системы организма, а все это и складывает то, что называют природными данными или талантом. Неверно воспринимать состояние внутренних систем как нечто застыв­шее, раз и навсегда сложенное природой. Эти системы тоже превосходно тренируются. Качество же мышечной ткани, надо полагать, прямо зависит от склада нервной системы и тонуса внутренних систем. Отсюда и вывод: могучие мышцы совершен­но не обязательно крупные и обильные».

Ставя целью с помощью физических упражнений укрепить здоровье и добиться красоты телосложения, очень важно иметь хотя бы общие понятия о мышечной системе человека, знать, ка­кие функции выполняют те или иные мышцы и как их развивать. Как известно, мышцы бывают двух видов: гладкие, которые вы­стилают стенки внутренних органов, кровеносных сосудов, ко­жи, и скелетные. Мы тренируем скелетные мышцы.

Мышца состоит из поперечнополосатых мышечных волокон, количество их определяет силу мышцы. Волокна объединены в пучки и окружены соединительной тканью, которая переходит в сухожилия. При помощи сухожилий мышцы прикрепляются к костям.

Начинать надо с упражнений, воздействующих на круп­ные группы мышц, а затем уже подтягивать отстающие.

Приведенная схема (см. стр. 174) дает представление о рас­положении основных мышц. Здесь же рекомендованы наиболее характерные упражнения, с помощью которых на них можно воздействовать.

I. Двуглавая мышца плеча (бицепс). Расположена на пе­редней поверхности плеча. Эта мышца сгибает руку в локтевом суставе, участвует в повороте предплечья наружу.

Упражнение. Исходное положение — основная стойка, руки

с гантелями вдоль туловища. Попеременное сгибание и разгиба­ние рук в локтевых суставах. Дыхание произвольное.

II. Мышцы шеи. Наклоняют голову вперед, назад, в сторо­ны, поворачивают влево и вправо.

Упражнение. Исходное положение — ноги на ширине плеч, руки на поясе. Круговые вращения головы влево и вправо. Во время наклона головы назад — вдох, в момент наклона впе­ред — выдох.

III. Трапециевидная мышца. Поднимает и опускает пле­чи, приближает лопатки к позвоночнику, отклоняет голову на­зад.

Упражнение. Исходное положение — ноги на ширине плеч, в опущенных руках отягощение (штанга, гантели, гири). Под­нимайте и опускайте плечи. Поднимая плечи, делайте вдох, опу­ская — выдох.

IV. Дельтовидная мышца. Эта мышца принимает учас­тие в поднимании руки вперед, в сторону и отведении назад.

Упражнение. Исходное положение — ноги на ширине плеч, руки с гантелями вдоль туловища ладонями внутрь. Поднимите прямые руки в стороны — вдох, опустите в исходное положе­ние — выдох.

V. Большие грудные мышцы. Расположены в верхней части грудной клетки по обе стороны от грудинной кости. Эти мышцы приближают руки к туловищу, скрещивают перед грудью.

Упражнение. Лягте на спину, руки с гантелями в стороны. Поднимите руки вперед до вертикального положения — выдох, затем медленно опустите их в исходное положение — вдох.

VI. Мышцы предплечья. Мышцы, находящиеся на внутрен­ней стороне предплечья, сгибают пальцы и кисть, а находящие­ся на наружной стороне — разгибают их.

Упражнение. Накручивание на палку шнура с грузом на конце. Поочередно перехватывая пальцами палку движением на себя, намотайте шнур на палку. Затем таким же обра­зом размотайте шнур. Потом наматывайте шнур движением от себя.

VII. Прямая мышца живота. Расположена вдоль передней стенки брюшного пресса. Эта мышца сгибает туловище вперед.

Упражнение. Сядьте на стул, носками прямых ног зацепи­тесь за неподвижную опору, руки с отягощением поднимите за голову. Медленно наклоните туловище назад, стараясь прог­нуться побольше — вдох, затем вернитесь в исходное положе­ние — выдох.

VIII. Четырехглавая мышца бедра. Расположена на перед­ней поверхности бедра. Разгибает ногу в коленном суставе, уча­ствует в сгибании бедра в тазобедренном суставе.

Упражнение. Ноги на ширине плеч. Приседания с отягоще­нием на плечах. Приседая, делайте выдох, возвращаясь в исход­ное положение — вдох.

IX. Икроножная мышца. Расположена на задней поверх­ности голени. Эта мышца сгибает стопу.

Упражнение. Поставьте ноги на ширину плеч, под пальцы подложите брусок высотой 5—7 сантиметров. Поднимитесь на носки — вдох, затем опуститесь на пятки — выдох. По мере тре­нированности выполняйте упражнение, держа в руках отягоще­ние.

X. Мышцы задней поверхности бедра (двуглавая мышца бедра). Эта мышца сгибает ногу в коленном суставе.

Упражнение. В положении лежа на животе сгибайте и раз­гибайте ноги в коленных суставах с преодолением сопротивле­ния (в данном случае — резиновый бинт).

XI. Наружная косая мышца живота. Находится сбоку брю­шного пресса. Участвует при вращении и наклоне туловища.

Упражнение. Поставьте ноги шире плеч, руки с отягоще­нием поднимите вверх или за голову. Проделайте круговые дви­жения туловища в левую и правую стороны. В момент прогиба­ния делайте вдох, во время наклона туловища вперед — выдох.

XII. Длинные спинные мышцы (разгибатели туловища). Эти мышцы располагаются вдоль всей спины, по обе стороны позво­ночного столба. Они разгибают туловище, а также участвуют в наклонах туловища в стороны и вращениях.

Упражнение. Поставьте ноги на ширину плеч, поднимите отягощение за голову и придерживайте его руками. Не сгибая ноги в коленях, наклоните туловище вперед — выдох, затем вер­нитесь в исходное положение — вдох.

XIII. Широчайшая мышца спины. Находится на задней поверхности грудной клетки. Приводит плечо к туловищу, вра­щает руку внутрь, тянет ее назад.

Упражнение. Закрепите середину резинового бинта на по­толке, поднимите руки вверх и возьмитесь за концы бинтов так, чтобы они были в натянутом положении. Не сгибая руки в локтях, опустите их через стороны вниз до касания бедер — вы­дох, затем медленно поднимите руки в исходное положение — вдох.

XIV. Трехглавая мышца плеча (трицепс). Расположена на задней поверхности плеча. Эта мышца разгибает руку в локтевом суставе.

Упражнение. Возьмите эспандер, развернув ладони внутрь. Поднимите левую руку в сторону, а согнутую правую приж­мите к груди. Не сгибая левую руку, разогните правую в сторону до полного выпрямления — вдох. Сгибая правую руку, верни­тесь в исходное положение — выдох. Проделайте упражнение каждой рукой.

Предлагаемые упражнения предназначены для тех, кто ре­шил, самостоятельно занимаясь, укрепить свое здоровье, раз­вить силу, исправить физические недостатки. В соответст­вии с конкретной задачей, которую вы поставите перед собой, следует выбратьтот

или иной комплекс упражнений, учи­тывая свои физические данные, здоровье, возраст и т. п.

Наиболее любознательные не ограничиваются современны­ми рекомендациями и обычно обращаются к истории, разыски­вают популярные в свое время системы физического развития, которые использовали в тренировках известные атлеты начала века. Для них мы приводим в книге несколько таких комплек­сов упражнений, развивающих силу.

УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ РАЗВИТИЯ ГРУДНЫХ МЫШЦ И МЫШЦ СПИНЫ

Развивать все мышцы тела надо пропорционально, гармонично. Чрезмерное развитие грудных мышц может привести к сутулости, поэтому упражнения для грудных мышц надо обязательно сочетать с упражнениями для мышц спины. Для упражнений можно отвести спе­циальное время или включить их в утреннюю зарядку. Каждое упраж­нение можно выполнять по 10—15 раз, а по мере тренированности увеличивать количество подходов до 3—5. Между упражнениями де­лайте паузу (40—60 секунд). В это время походите, расслабьте мыш­цы, испытавшие большую нагрузку. Затем глубоко вдохните, подни­мая прямые руки через стороны вверх, потянитесь как можно выше, затем опустите расслабленные руки и сделайте выдох.

УПРАЖНЕНИЯ
ДЛЯ РАЗВИТИЯ
ГРУДНЫХ МЫШЦ

1. Отжимания в упоре лежа на полу, поставив руки шире плеч (так
мышцы груди получают большую
нагрузку). Следите, чтобы туловище и ноги составляли прямую линию.
Сгибая руки, касайтесь грудью
пола и делайте вдох, а разгибая —
выдох. Затем начинайте отжиматься
от стульев, стараясь глубже опуститься между сиденьями.

2. Лягте на спину на скамейку. Под лопатки можно положить мяг­кий валик. Возьмите в руки метал­лическую палку или гантели и по­ложите, не сгибая рук, на бедра. Затем поднимите отягощение вверх на прямые руки и опустите как мож­но ниже, за голову. Сделайте вдох. Вернитесь в исходное положение — выдох. Вес отягощения 5—10 кило­граммов.

3. Лежа на спине (на скамейке или на полу), поднимите гантели вертикально вверх. Разведите руки в стороны, сделайте глубокий вдох. Вернитесь в исходное положение — выдох. Руки должны быть несколько согнуты в локтевых суставах.

4. Лежа на спине (на скамейке или на полу), выжимайте от груди штангу или металлическую палку широким хватом. Разгибая руки, де­лайте вдох, сгибая — выдох.

5. Закрепите резиновые бинты на уровне плеч или пояса к двум противоположным стенам. Поставь­те ноги на ширину плеч, возьмите концы бинтов, поднимите руки в сто­роны. Бинты должны быть натянуты. Скрестите прямые руки перед грудью и сделайте выдох, плавно вернитесь в исходное положение и сделайте глубокий вдох. По мере тренирован­ности можно увеличит^ количество резиновых бинтов и степень их натяжения.

6. Измерьте сантиметром окруж­ность грудной клетки. Сделайте глубокий вдох и заметьте цифру. Снова глубоко вдохните, напряги­те мышцы груди и широчайшие мышцы спины и попытайтесь увели­чить результат на сантиметр или больше. После каждого вдоха де­лайте продолжительный и полный выдох, одновременно расслабляя мышцы, на которые приходилась нагрузка.

УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ РАЗВИТИЯ мышц спины

7. Поставьте ноги шире плеч. Поднимите гантели вверх. Проде­лайте наклоны с маховым движе­нием рук, напоминающим движения дровосека. Во время наклона делай­те выдох, руки пропустите как можно дальше между ногами. Распрямля­ясь, прогнитесь и сделайте глубокий вдох. Во время упражнения ноги в коленях не сгибайте.

8. Подтягивайтесь на переклади­не широким хватом так, чтобы кос­нуться ее шеей. Сгибая руки, делай­те вдох, разгибая — выдох.

9. Положите кисть левой руки на сиденье стула, в правую возь­мите гантель и опустите руку вниз. Ноги поставьте на ширину плеч. Сгибая правую руку и отводя ло­коть вверх, поднимите гантель к груди — вдох, вернитесь в исходное положение — выдох. Проделайте упражнение каждой рукой.

10. Поставьте ноги врозь, подни­мите гантель за голову и, придер­живая ее руками, проделайте накло­ны туловища вперед. Ноги не сги­байте. Наклоняясь вперед, делайте выдох, выпрямляясь — вдох.

11. Сядьте на пол, ступнями ног
упритесь в неподвижную опору, руки поднимите вперед и возьмитесь за
концы резинового бинта, середину
которого закрепите на уровне головы.

Преодолевая сопротивление    

резинового бинта и удерживая спину в

прямом положении, лягте на спину —

вдох. Затем вернитесь в исходное

положение — выдох.

УПРАЖНЕНИЯ
ДЛЯ РАЗВИТИЯ МЫШЦ РУК
И ПЛЕЧЕВОГО ПОЯСА

Первое время часть упражнений лучше включать в утреннюю зарядку, а затем уже можно отводить для всего комплекса целиком специальное время. Каждое упражнение повторяйте 15—20 раз, по мере тренированности упражнения выполняйте в 3 или 4 подходах. Между
упражнениями делайте паузу в 40—50 секунд для расслабления мышц,
на которые приходилась наибольшая нагрузка.

УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ РАЗВИТИЯ
ДВУГЛАВЫХ МЫШЦ ПЛЕЧА

I. Возьмите гантели, опустите их
вниз, ладони поверните вперед
(хват снизу). Попеременно сгибайте
и разгибайте руки в локтевых суставах. Дыхание произвольное, равномерное. Во время выполнения упражнения держите локти неподвижно, смотрите прямо перед собой. Проделайте упражнение, держа руки хватом сверху.

2. Подтягивайтесь в висе на пере­кладине до касания ее подбородком. Подтягиваясь, делайте вдох, опуска­ясь в вис — выдох. Можно выпол­нять упражнение хватом снизу, хватом сверху, широким хватом све­рху до касания перекладины затыл­ком, подтягиваться с отягощением, прикрепленным к поясу или ногам.

3. Сядьте на стул, ноги поставь­те на ширину плеч, локти опустите на колени. Сгибайте и разгибай­те руки в локтевых суставах. Сгибая руки, делайте вдох, разгибая — вы­дох.

4. Прикрепите резиновые бинты на уровне плеч к двум противопо­ложным стенам. Поставьте ноги на ширину плеч, концы бинтов возь­мите в руки и поднимите в стороны. Резиновый бинт должен быть в натя­нутом положении. Согните руки в локтях — вдох, плавно с сопротив­лением разогните руки в локтях — выдох.

УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ ТРЕХГЛАВЫХ МЫШЦ ПЛЕЧА

5. Поднимите гантели вверх. Сги­бая руки в локтевых суставах, опус­тите гантели за голову, после чего вернитесь в исходное положение. Выполняя упражнение, не опускай­те локти. Разгибая руки, делайте вдох, сгибая — выдох.

6. Встаньте на середину резино­вого бинта, концы его намотайте на руки и поднимите к плечам, лок­ти прижмите к туловищу. Бинт дол­жен быть натянут. Поднимите руки вверх — вдох, плавно с сопротивле­нием опустите руки в исходное по­ложение — выдох.

7. В упоре на брусьях или спин­ках двух стульев сгибайте и разги­байте руки. По мере тренирован­ности упражнение можно выпол­нять, привязав к поясу отягощение. Сгибая руки, делайте вдох, разги­бая — выдох.

8. Сложите резиновый бинт вдвое или вчетверо, возьмитесь за его кон­цы так, чтобы руки были несколь­ко шире плеч, и отведите бинт, хоро­шо натянув его, за спину. Разведи­те руки в стороны до полного вы­прямления — вдох, сгибая руки, ве­рнитесь в исходное положение — выдох.

УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ РАЗВИТИЯ ТРАПЕЦИЕВИДНЫХ И ДЕЛЬ­ТОВИДНЫХ МЫШЦ

9. Гантели в опушенных вдоль ту­ловища руках. Поднимайте и опус­кайте плечи. Поднимая плечи как можно выше, делайте вдох, опус­кая — выдох. Затем упражнение мо­жно выполнять, делая плечами кру­говые движения вперед и назад.

10. Ноги на ширине плеч, руки с гантелями вдоль туловища ладоня­ми внутрь. Разведите прямые руки в стороны — вдох, опустите в исход­ное положение — выдох.

11. Поставьте ноги на ширину плеч, туловище слегка наклоните вперед. Проделайте руками движе­ния, как при плавании способом кроль на груди. Сгибая и поднимая правую руку, делайте вдох, выпрям­ляя ее вперед — выдох.

12. Ноги врозь, руки с гантелями вдоль туловища ладонями внутрь. Проделайте одновременные круго­вые движения прямыми руками впе­ред, затем назад. Поднимая руки вверх, делайте вдох, опуская вниз — выдох.

13. Сидя на скамейке, выжимайте штангу широким хватом из-за го­ловы. Поднимая штангу вверх, де­лайте вдох, опуская за голову — вы­дох.

УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ МЫШЦ БРЮШНОГО ПРЕССА

Развитые мышцы брюшного пресса не только придают стройность фигуре, но и выполняют важные жизненные функции: поддерживают внутренние органы в правильном положении, предохраняют от грыжи и так далее. Эти упражнения можно включать дополнительно (по 2—3 упражнения) в утреннюю гимнастику или отвести для них специаль­ное время. Каждое упражнение выполняйте 15—20 раз, а по мере тренированности упражнение повторяйте в трех или четырех подхо­дах.

1. Исходное положение: вис на перекладине или гимнастической стенке. Поднимите вытянутые ноги до прямого угла, задержите их в этом положении 2—3 секунды, затем медленно опустите. По мере тренированности старайтесь коснуться
носками ног перекладины. В исходном положении делайте вдох, а поднимая ноги — выдох.

2. Ноги на ширине плеч, на плечах
за головой металлическая палка или
легкая штанга. Не сдвигая ступни
с места, проделайте медленные повороты туловища до отказа влево и вправо. Поворачивая туловище, делайте вдох, возвращаясь в исходное положение — выдох.

3. Сидя на стуле, зацепитесь нос­ками ног за неподвижную опору, руки за головой. Медленно наклони­те туловище назад, стараясь поболь­ше прогнуться — вдох, затем верни­тесь в исходное положение — вы­дох. Постепенно во время наклона туловища начинайте делать пово­роты то влево, то вправо. Можно усложнить упражнение, выполняя его с гантелями.

4. Лягте боком на скамейку так, как показано на рисунке. Закре­пите ступни за неподвижную опору (ременную петлю), руки за головой. Опустите туловище вниз, затем вер­нитесь в исходное положение. Ус­ложняйте упражнение, держа за го­ловой гантели. Опуская туловище, делайте вдох, в исходном положе­нии — выдох.

5. Лягте на спину, руки вдоль ту­ловища. Поднимите прямые ноги и опустите их за голову до касания носками пола — выдох. Медлен­но вернитесь в исходное положе­ние — вдох. Это упражнение можно усложнить — возвращаясь в исход­ное положение, не касайтесь пят­ками пола.

6. Упор, присев на левой ноге, правую — в сторону. Перенеся тя­жесть тела на руки, оттолкнитесь одновременно ногами и, не задевая ступнями пола, смените положение ног. Перенося тяжесть на руки, делайте вдох, в исходном положе­нии — выдох.

7. Лягте на спину, руки вдоль туловища. Приподняв ноги на 10— 20 сантиметров, поочередно сгибайте и разгибайте их в тазобедренных и коленных суставах, не касаясь пят­ками пола. Дыхание равномерное. По мере тренированности выполняй­те упражнение с отягощением, при­крепленным к ногам.

8. Ноги на ширине плеч, руки за головой. Проделайте круговые дви­жения туловищем в левую сторону, затем в правую. Во время наклона туловища вперед делайте выдох, а прогибаясь — вдох. Упражнение мо­жно усложнить, держа за головой отягощение.

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.