© 2005 by Cynthia Lennon 13 страница

До личного знакомства, мы с Джоном воспринимали ее как несколько старомодную и скучную даму. Мы еще помнили ее давно вышедшие из моды наряды с утянутой талией и пышными юбками пятидесятых годов. Тем не менее в жизни Альма Коган оказалась очень красивой, интеллигентной и веселой женщиной, излучавшей сексапильность и шарм. Войдя в ее дом впервые, мы с Джоном почувствовали себя в совершенно ином мире. Насыщенные краски портьер из шелка и парчи на стенах напоминали шикарные декорации дорогих ночных клубов, все видимые глазу поверхности были украшены орнаментом, заставлены этническими скульптурами и фотографиями в рамках, инкрустированных серебром, золотом или драгоценными камнями. В гостиной разместились два роскошных глубоких дивана, между ними — для любителей — карточный столик, вокруг были разбросаны подушки, горели напольные лампы, драпированные шифоном и шелком, и повсюду — свечи, свечи, свечи...

Однажды за игральным столом мы увидели актера Стэнли Бейкера, играющего в покер с тремя другими гостями, лица которых мне были знакомы по киноэкрану. Неподалеку, на диване, сидел режиссер Роман Полански. Он и его жена, Шэрон Тейт, держались за руки. Несколько лет спустя она погибнет от рук Чарльза Мэнсона и его банды. Напротив сидел певец Алан Прайс со своей подружкой, а в углу комнаты некая таинственная женщина предсказывала судьбу по руке. Мы с Джоном уселись на подушки, лежавшие на полу, а сама Альма, ее мама и сестра разносили гостям шампанское. Я впервые столкнулась с такой гедонической роскошью и чувствовала себя не в своей тарелке.

Было здорово ощущать свою принадлежность к свингующему Лондону, но все это лишь усугубляло мою неуверенность в себе. В отличие от Джона, который легко вписался в новую атмосферу, я все еще страдала от комплексов, понимая, как мне не хватает тонкости и изысканности. " Мне, простой и наивной девчонке, крупно повезло, я не заслуживаю права находиться здесь", — говорила я себе. Окруженная изощренным великолепием, я все острее осознавала собственное несовершенство.

Я старалась, как могла, бороться со своими сомнениями и страхами, посещая самые модные магазины — Biba на Кенсингтон-Хай-стрит, Mary Quant на Кингс-роуд и другие. Там я покупала изумительные наряды, делала себе прически в небольшой греческой парикмахерской в районе Бейзуотер (в шикарном салоне вроде Vidal Sassoon я бы не находила себе места от смущения) — в общем, прилагала все усилия, чтобы выглядеть достойно. Однако сомнения в собственной привлекательности не оставляли меня. Это было вовсе не так важно в те времена, когда мы с Джоном жили в Ливерпуле. Тогда мы с ним были сосредоточены только друг на друге, и мой черный костюм а-ля Бриджит Бардо и высветленные волосы автоматически делали меня супермодной. Сейчас же, когда нас с Джоном повсюду окружали соблазнительные, тоненькие, как тростинки, модели и актрисы, для которых выглядеть великолепно было образом жизни и способом существования, я понимала, что не выдерживаю конкуренции.

Тем не менее мне тоже доставалась моя доля комплиментов. Помню, как кто-то сказал мне, что я красивее Бритт Экланд, жены Питера Селлерса, которую многие считали воплощением идеально прекрасной блондинки. Услышав столь лестные слова в свой адрес, я несколько дней не могла успокоиться. Джон, надо признаться, нередко говорил мне, как он меня любит, и сердился, когда я делилась с ним своими переживаниями. Приходилось прятать их глубоко внутрь и вести себя на людях так же, как остальные дамы, то есть изо всех сил стараться блистать и покорять сердца. Это давалось мне особенно трудно, когда меня вдруг охватывали мысли о том, что Джон может мне изменять. Альма Коган, кстати, была одной из женщин, которых я подозревала в связи с Джоном. Я замечала сексуальное напряжение между ними, ее откровенные заигрывания. Впрочем, весомых причин для подозрений у меня не было, просто интуиция подсказывала.

Я старалась как можно глубже прятать от посторонних глаз свою уязвимость и закомплексованность, но иногда все это вываливалось наружу самым неожиданным и неуклюжим образом. В один из таких злополучных вечеров мы были на новоселье у Силлы Блэк и ее мужа Бобби, только что переехавших в Лондон. Силла отныне являлась штатной артисткой в элитной " конюшне" Брайана и первой после Хелен Шапиро поп-исполнительницей, возглавившей хит-парад. В течение вечера состав гостей постоянно пополнялся и обновлялся, приходили разные знаменитости и люди менее известные.

К исходу вечера, когда все уже изрядно выпили, Силла зашла к себе в спальню и увидела там певца Джорджи Фэйма, который почему-то разговаривал с закрытой дверью ее гардероба: " Ну же, Син, выходи, прошу тебя. Что случилось? " — " Я выйду отсюда только тогда, когда Джон заметит, что я исчезла", — отвечала я, вся в слезах.

Силла, обеспокоенная не столько моим состоянием, сколько тем, что я, будучи такой пьяной, могу испортить ее дорогие новые платья, спешно помогла вытащить меня из шкафа. Она предложила выпить еще по стаканчику, а Джон в это время продолжал мирно беседовать, окруженный толпой людей, в другом конце квартиры, так и не заметив, что я куда-то запропастилась.

Однажды вечером, вскоре после нашего переезда в Кен-вуд, снизу кто-то позвонил в дверь. Джон открыл, я стояла чуть позади него. Это были Боб и Сонни, фотограф " Битлз" со своей женой, которые жили неподалеку от нас, в Эмперорс-Гейт. Боб выглядел взбешенным, а Сонни, эта великолепная шведка, рыдала у него за спиной. Боб не обратил на меня никакого внимания и сказал Джону, что хочет с ним поговорить. Втроем они заперлись в гостиной, и через полчаса супруги уехали. Когда Джон вернулся на кухню, я спросила его, в чем дело, но он только пожал плечами и поднялся к себе наверх в студию. Мы больше не говорили об этом случае, однако довольно скоро до меня дошла новость, что Боб с женой разводятся. Вывод, что это произошло из-за романа Сонни с Джоном, напрашивался сам собой. Однако никаких тому доказательств у меня, опять же, не было.

В некоторых биографиях Джона авторы прямо указывают на то, что он был бабником, причем с самого начала. Еще в училище он якобы встречался с другими девушками за моей спиной. Я могу сказать, что если это и было так, то я об этом ничего не знала. Он мог пофлиртовать с кем-нибудь на вечеринке, но в колледже Джон находился со мной все время, и у него просто не было возможности встречаться с кем-нибудь еще. В то время я не допускала и мысли о том, что он способен на измену. Мы были вместе, мы любили друг друга — о большем я и не мечтала. И лишь после переезда в Лондон, где начался новый период нашей жизни, в мою душу стали закрадываться некоторые сомнения.

Конечно, я понимала, что у Джона могли быть случайные связи, когда " Битлз" находились на гастролях. Отрицать это невозможно, ведь каждый из них был прежде всего человеком. Мы, их женщины, знали, как девицы бросаются к ним на шею, но мы также знали, что они не придают этому большого значения и всегда возвращаются домой, к нам. Мы старались не замечать этого, как не обращали внимания на письма типа: " Я люблю твоего мужа, он тебя не любит, ему нужна только я. Оставь его в покое". Некоторые из таких посланий были откровенно смешными, другие содержали прямые угрозы, однако все они неизменно выбрасывались в корзину и быстро забывались. Поэтому, задаваясь вопросом, было ли у Джона что-нибудь с Альмой, или Сонни, или с другими женщинами из нашего окружения, я рано или поздно принимала решение оставить все как есть. Я верила, что мы — крепкая семья, способная пройти через что угодно, и не хотела требовать от него объяснений или искать доказательств его неверности, пока они не предстанут передо мной со всей очевидностью. Попробуй я прижать его к стенке, он бы развернулся и ушел, а я осталась бы мучиться подозрениями, да еще себя же во всем обвинять. В конце концов, я не из тех женщин, которые держат мужа под неусыпным контролем и смотрят на него, как на собственность. Знать, что именно благодаря мне у Джона есть стабильная точка опора в жизни, что он любит меня, — это уже достаточно, и пусть так и будет.

В январе 1965 года Джон появился в сатирическом шоу Питера Кука и Дадли Мура Not Only... But Also[25]. Они мгновенно сошлись с Питером и стали хорошими друзьями. Оба любили злые, ядовитые шутки и обладали незаурядным жестким умом. Вскоре после передачи Питер и его жена Венди пригласили нас к себе в гости. Их дом в лондонском районе Хэмпстед выглядел как картинка в глянцевом журнале. Войдя внутрь, мы с Джоном обменялись ошеломленными взглядами. Хозяева, судя по всему, без труда достигали совершенства во всем. Их огромная кухня была снизу доверху заполнена медной утварью и букетами засушенных цветов. В дальнем углу стояла массивная газовая плита, вся заставленная сковородами и противнями с заманчиво пахнущей едой. В столовой был накрыт длинный дубовый банкетный стол с красивыми хрустальными бокалами, сверкающими приборами и вазой с искусно подобранными садовыми цветами. Еда была превосходна. Тогда мы впервые попробовали чеснок: представьте себе, в Ливерпуле в годы нашей юности о нем даже не слышали.

Дадли Мур тоже пришел, и они с Питером, по своему обыкновению, начали дурачиться. Джон подключился, старательно упирая на свой ливерпульский акцент, и так, опорожняя одну за другой бутылки дорогого красного вина, мы прохохотали весь вечер. В разгар застолья Джон легонько толкнул меня коленом и, улыбаясь, подмигнул: все отлично.

Когда наступило время уходить, он пригласил Питера, Венди и Дадли отужинать у нас на следующей неделе. Я посмотрела на Джона с ужасом: как же я смогу устроить что-либо подобное? Надо признать, мои кулинарные способности несколько продвинулись, и теперь я могла приготовить не только замороженный рис под соусом карри, но даже целый ростбиф. Но до такого впечатляющего званого ужина мне было еще очень и очень далеко. Что же мне приготовить такого, чтобы удивить самых искушенных гостей во всем Лондоне? По крайней мере, думала я, у нас есть нормальная столовая, хрустальная посуда, серебряные приборы, льняные скатерти и салфетки. Спасибо, что Брайан прикупил в наш погреб несколько бутылок самого дорогого вина — хотя мы и понятия не имели, какой они марки и какое к какому блюду нужно подавать.

Я честно попыталась составить самое изысканное меню, на какое только хватило воображения: коктейль из креветок на закуску (креветки, конечно, из пакета, соус из бутылки), мясо молодого барашка в качестве основного блюда, а на десерт я приготовила яблочный пудинг. Яблочное пюре, опять же, из концентрата, заварной крем — из консервной банки. И в довершение всего сырное ассорти.

Дадли в последний момент позвонил и сказал, что не сможет приехать из-за работы. Кук с женой должны были прибыть к восьми, Джон, который просто не умел приходить вовремя, тем не менее обещал вернуться из студии заранее. Я была вся на нервах, и Джулиан, наверное, почувствовав это, раскапризничался. Он понимал, что в доме происходит что-то очень важное, потому что никогда не видел, чтобы родители пользовались обеденным столом, тем более в таком парадном виде — накрытым белой скатертью, заставленным хрусталем и серебряными приборами.

За полчаса до прихода гостей я начала паниковать. О боже, цветы, цветы!.. Я побежала, спотыкаясь, в сад и нарвала в темноте какое-то подобие букета. Без пятнадцати восемь я переоделась в праздничное платье и постаралась собраться. Мясо томилось в духовке, овощи нарезаны... вроде все готово. Наконец-то можно вздохнуть.

Питер и Венди приехали, и я сразу предложила им по бокалу вина и орешки с чипсами, которые заблаговременно высыпала в большие стеклянные чаши, чтобы им было чем занять себя до прихода Джона. Следующие два часа были, наверное, самыми долгими в моей жизни, и я еще никогда не чувствовала себя так неловко. Я из кожи вон лезла, чтобы поддерживать разговор, то и дело подливала гостям вина, в то время как Джулиан крутился у нас под ногами и беспрестанно шалил. Питер и Венди были очаровательными и воспитанными людьми, но мне стоило огромного труда развлекать их. Стряпня моя тем временем тихо приходила в негодность в духовке.

Наконец объявился Джон. Он ввалился в дом с извинениями, с блаженной улыбкой на лице, явно обкуренный. В тот вечер он, так же как и я, очень нервничал, выкурил пару самокруток, чтобы расслабиться, и потерял счет времени. Мы тогда крепко напились, поэтому, когда Джон свернул очередной косяк, Питер и Венди с радостью присоединились. Когда я подавала мясо, они были уже совсем никакие и проглотили мою еду в один присест, не обратив ни малейшего внимания на ее пакетно-консервное происхождение и подгорелое состояние. В итоге вечер удался на славу. Потом мы еще не раз ужинали вместе, и в городе и дома.

Как-то раз в выходные, несколько месяцев спустя, к нам в гости вместе со своей женой приехал Майк Несмит из группы Monkees. Джон познакомился с ними на гастролях и пригласил их к нам, хотя, похоже, сам не слишком обрадовался их приезду. Я же была гостям рада. Теперь я стала хотя и не совершенной, но все же гораздо более опытной хозяйкой. После того визита Питера и Венди я приобрела сразу несколько кулинарных книг, и мой обеденный репертуар значительно расширился, так что я всегда была счастлива видеть новых людей в доме. Правда, жена Майка, судя по всему, жила исключительно ради того, чтобы ублажать своего мужа, поэтому с ней мне пришлось нелегко: во время готовки она все время поправляла меня и говорила: " Майку это не понравится" или " Для Майка я это делаю не так". Как я ее тогда не поколотила, до сих пор понять не могу.

Среди других гостей у нас бывали Боб Дилан и Джоан Баэз. Боб с Джоном были добрыми друзьями, их взаимное творческое влияние друг на друга было очень сильным. То он, то Джоан иногда заходили к нам, предупреждая о своем приходе в последнюю минуту.

И я, и Джон знали, что мы богаты. Однако, несмотря на это, тратить деньги мы так по-настоящему и не научились. Дома мы жили очень просто: почти не пили спиртное, предпочитая стакан молока за обедом. Наши вкусы не отличались экстравагантностью. Джон выделял мне пятьдесят фунтов в неделю, приличные деньги по тем временам. Я не страдала особой тягой к шопингу. Единственное, что я любила покупать, это туфли: каждый раз, когда я появлялась в обувном магазине в Уэйбридже, продавцы потирали руки в предвкушении. Час спустя я обычно покидала магазин, нагруженная коробками и без гроша в кармане.

Еще мне очень нравилось покупать вещи для Джулиана, а он обожал надевать новые костюмы и появляться в них на людях. С плохо скрываемым волнением он показывал обновки своей маленькой светловолосой подружке Лоррейн, приехавшей с родителями из Канады. Другим моим пристрастием в этой области было постельное белье: мы с Дот приезжали в соседний с нами городок Уолтон-на-Темзе и носились по нему как угорелые, сметая на своем пути дорогие простыни, наволочки и покрывала. Когда я снимала комнату, у меня был всего один комплект постельного белья, который нужно было стирать, а потом сушить и гладить. И, если солнце скрывалось за тучами и белье не сохло, приходилось заворачиваться просто в одеяло. Поэтому возможность иметь столько простыней и пододеяльников, сколько тебе необходимо, казалась мне невероятной роскошью.

Джон любил ходить по магазинам еще больше, чем я. Ребятам специально открывали магазины во внеурочные часы. Джон возвращался оттуда счастливый, как мальчишка, с кучей подарков для меня, игрушек для Джулиана и одежды для себя. Мне он как-то приобрел изумительные золотые часы Cartier с браслетом в специальной бархатной коробочке для ювелирных изделий. Еще он придавал особое значение нижнему белью и приносил мне не только всякие сексуальные штучки вроде черных трусиков, но и умопомрачительные, невероятно экстравагантные неглиже, которые впору было носить на светском балу. Вечерами я демонстрировала их под наш общий хохот и шутки. " Потанцуем? " — игриво предлагал он, и мы вальсировали, кружась по спальне. Разумеется, такие показы мод, в опасной близости друг от друга и от кровати, редко длились долго.

Когда Джон покупал себе одежду, мне приходилось быть критиком, который не одобряет или, наоборот, с восхищением соглашается с его выбором. " Как тебе это, Син? А так — лучше или хуже? Эти цвета, по-твоему, нормально сочетаются? Тебе не кажется, что эти брюки висят мешком, а?.. " И такие сеансы в примерочной могли длиться часами.

Иногда, особенно когда Джон делал покупки вместе с Полом, Джорджем и Ринго, багажник его машины оказывался полностью забит игрушками для Джулиана. Часто это были игрушки для восьми-девятилетних: в порыве энтузиазма он забывал, что его сыну всего два годика. Тогда те игрушки, до которых Джулиан явно не дорос, откладывались на время куда-нибудь подальше, прямо в коробках. Джулиан скоро научился обнаруживать спрятанные от него " взрослые" игрушки, и однажды, когда ему было три года, он нашел какой-то довольно сложный конструктор и, к нашему удивлению и восторгу, собрал его в два раза быстрее, чем требовалось. Понятно, что никакой инструкции по сборке он прочитать не мог. " Это мой сын! — закричал Джон. — Я бы сам с этим не справился".

В том, что касалось автомобилей, Джон был настоящими гурманом. Когда мы переехали в Кенвуд, он купил нам " роллс-ройс", чтобы потом нанять шофера и ездить по окрестностям. Через пару лет, в разгар эпохи хиппи, Джон раскрасил свое авто в психоделические цвета. Выглядело это здорово, однако путешествовать инкогнито в такой машине стало совсем не просто. Когда я сдала на права, Джон приобрел мне очаровательный белый " мини-купер", на котором я с большим удовольствием ездила с Дот по магазинам. Как-то раз Джон, страшно возбужденный, пришел домой и с порога попросил, чтобы я закрыла глаза и вышла с ним во двор. Перед домом стоял купленный для меня золотистый " порше". Через несколько недель, проснувшись, я обнаружила, что он исчез. На его месте красовался красный " феррари": Джон теперь тоже получил права и, не долго думая, поменял с доплатой мой " порше" на эту машину, которую собирался водить сам. При всей его щедрости типичная для него бесцеремонность: не спросив моего согласия, он бросился осуществлять пришедшую в голову затею. Принимая решение, он ждал от окружающих безоговорочного подчинения. Не имея времени на переговоры, размышления и расчеты, он предпочитал действовать по наитию и плевать хотел на последствия.

Следующей моей машиной стал " фольксваген-жук" зеленого цвета. Я его любила, хотя не так, как " порше". Джон же продолжал гонять на своем " феррари", причем на умопомрачительной скорости. Водитель он был, честно говоря, ужасный: его пассажирам приходилось подсчитать все кочки, выбоины и бордюрные камни, прежде чем они, едва живые от страха, добирались до места назначения.

В Кенвуде у нас было много всяких развлечений и игр. Когда мы наконец завершили ремонт и наша мансарда освободилась, мы там все обустроили, привели в порядок и превратили ее в игротеку. Джон тогда был без ума от игрушечных автогонок Scalextric. Он купил сразу три набора, собрал все треки в один огромный автодром, и все, кто приходил в дом, в первую очередь Пол, Джордж и Ринго, первым делом отправлялись с ним наверх, мимо лошадки-качалки Джулиана в натуральную величину живой лошади. Джон был очень азартным игроком. Он выбирал себе всегда одну и ту же, как ему казалось, самую скоростную машинку, и они с Джулианом соревновались против команды соперников. Сверху только и слышалось: " Ух ты! Смотри, твоя вырвалась вперед. А моя совсем застряла!.. "

В другой комнате, также на чердаке, была оборудована звукозаписывающая студия. Там всегда царил полный бардак — повсюду валялись пластинки, листы бумаги с текстами песен, усилители, магнитофоны. Джон обычно забирался туда на несколько часов и потом кричал мне сверху: " Син, ты что там делаешь? Иди сюда, послушай". Если я не приходила сразу, он повторял: " Син, бросай все, поднимайся, ты нужна мне прямо СЕЙЧАС! "

" Слушаюсь, сэр. Бегу, господин начальник". Когда я поднималась на чердак, было видно, что Джону немедленно требуется публика, способная оценить его новое творение. Я внимательно слушала, делала замечания и старалась, как могла, помочь, когда у него случался какой-нибудь затык с текстом. Я любила музыку Джона, которая все дальше выходила за рамки просто рок-н-ролла. Тогда он сочинял песни для их пятого альбома — они же саундтрек к фильму Help!. В композициях Джона нередко слышались и злость, и печаль, и даже вызов, но в то же время их честность и энергия делали их неотразимо притягательными. Помню, как поздним вечером он написал You're Going To Lose That Girl и позвал меня послушать.

После многочасового затворничества у себя наверху Джон рано или поздно выглядывал наружу, и я спрашивала: " Может, бутербродик с ветчиной и чайку?.. " — " Здорово, ты читаешь мои мысли", — отвечал он, расплываясь в улыбке.

Процесс сочинительства у Джона протекал очень непредсказуемо: идея песни могла прийти ему в голову в любое время суток, и он сразу же поднимался на чердак. Я уже привыкла к тому, что он может выскочить из постели, чтобы записать текст, сесть за пианино и наиграть какую-нибудь строчку или на полночи засесть в студию, чтобы закончить песню. Иногда он играл на фоно по нескольку часов, а я сидела рядом и что-нибудь шила, просто чтобы составить ему компанию. Потом следовали звонки Полу и от Пола, туда и обратно: они играли и пели друг другу в телефонную трубку очередную песню.

Бывало и так, что Джон просил меня спеть что-нибудь вместе с ним. Нашей любимой песней была Blue Moon, однако стоило нам запеть ее дуэтом, мы начинали покатываться со смеху, так нелепо это звучало. " Син, я же знаю, ты солировала в хоре. Но, боже мой, так поп-звезда из тебя не выйдет: ты поешь уж слишком гладко. Попробуй, прибавь немного рока. Сейчас-то ты не в церкви! Встряхнись и давай еще разок".

Несмотря ни на что, даже на его случайные связи, мы с Джоном оставались единым целым, мы были счастливы и радовались, что наша жизнь сложилась так удачно. Конечно, нет в мире полного совершенства: ребята жили в условиях постоянного стресса. Несколько раз в году они все так же отправлялись на большие международные гастроли и, кроме того, ездили с концертами по Англии. А еще они должны были выдавать три-четыре оригинальных сингла в год плюс пару долгоиграющих пластинок. Так напряженно сегодня не работает ни одна поп-звезда. Из поездок Джон регулярно звонил, когда только мог. Однако он предпочитал писать письма — нежные и смешные послания, с анекдотами и коверканьем слов, с длинными, пространными объяснениями в любви и с тоской по дому в каждом слове. Когда " Битлз" были на гастролях в Штатах в августе 1965 года, Джон написал о том, как он любит Джулиана:

Ты знаешь, я теперь скучаю по нему как по личности. Он для меня уже не просто " ребенок", " мой ребенок", а живая частичка меня самого. Он для меня Джулиан и все, что у меня есть, и я не могу дождаться момента, когда мы снова увидимся. Я никогда еще не скучал по нему так. Наверное, так, медленно, я становлюсь настоящим отцом. Я столько часов провожу в каких-то гример-ках или еще где-нибудь и все время думаю, сколько же времени я потратил впустую, вместо того чтобы быть с ним, играть с ним, — и кто меня дергал читать эти чертовы газеты и всякое дерьмо, когда он вот здесь, рядом со мной, в комнате. Я понял, ВСЕ НЕПРАВИЛЬНО! Он не видит меня, а я хочу, хочу, чтобы он знал меня и любил, и скучал — вот так, как я скучаю сейчас.

Все, я должен заканчивать. Эти мысли о том, какой я бессердечный ублюдок, наверное, скоро доведут меня до ручки. Три часа дня, не самое лучшее время для эмоций, а мне хочется плакать, пусть это и глупо. Я пишу, а мне воздуха в груди не хватает. Не знаю, что со мной. Вроде и гастроли ничем особым не отличаются от Других, сплошные " хи-хи" да " ха-ха", но в промежутках — пустота, никаких чувств.

Пойду я, а то это письмо становится слишком уж тоскливым. Люблю тебя. Очень сильно.

Син от Джона.

В постскриптуме Джон просил меня позвонить ему, во втором постскриптуме — передавал привет моему брату Чарли.

Его письма не всегда были такими серьезными. Но это было далеко не исключением. Джону легче было сказать некоторые вещи в письме, как он делал еще в гамбургские времена; так он меньше стеснялся проявлять свои истинные чувства. Через несколько лет, когда мы с Джоном уже развелись, я продала это письмо вместе с несколькими другими. Я была очень тронута, когда через несколько лет владелец снова выставил его на продажу на аукционе и Пол Маккартни купил его. Он поместил письмо в рамку и подарил нам с Джулианом. Очень благородный жест — мы с Джулианом оценили его по достоинству и были очень благодарны. Это письмо сейчас вызывает у меня неоднозначные чувства. Я знаю, Джон любил нас и очень скучал, каждое его слово было правдой. Но он так нисколько и не изменился. Были периоды, когда он старался проводить больше времени с Джулианом, когда они становились ближе как отец и сын. Однако у Джона всегда находились более важные вещи, которым он уделял больше времени и сил, нежели маленькому ребенку, страдавшему от недостатка внимания.

С гастролей Джон возвращался всегда вымотанным и следующие несколько дней почти непрерывно спал. Это означало, что я должна запрещать Джулиану шуметь и держать его подальше от нашей спальни. Когда отец был в отъезде, Джулиан по нему очень скучал и все время рисовал картинки " для папы". Конечно же, когда Джон приезжал, Джулиану не терпелось увидеться с ним.

В доме было заведено правило: в два часа дня звенел будильник, и в спальню приносили чай. Джулиан, который до этого времени сидел и ждал папиного пробуждения, как только я ему разрешала, тут же врывался в комнату, запрыгивал на Джона, и они обнимались и болтали.

Проходило обычно несколько дней, прежде чем Джон возвращался в нормальное состояние. Но тогда он становился похожим на торнадо: ему не терпелось узнать обо всем, что он пропустил, он играл и кувыркался по полу с Джулианом, который повсюду следовал за отцом как тень. Потом Джон успокаивался и усаживался читать письма от поклонников: как правило, за время его отсутствия их накапливался целый мешок. Маленькие пальчики Джулиана добирались и до писем тоже, и тогда папа объяснял ему: " Смотри, Джулиан, это очень важные письма. Это — наш хлеб с маслом. Понимаешь? Вот это письмо — твой завтрак, то письмо — твой обед, а вот это — новая гитара для папы". Потом, какое-то время спустя, Джон говорил: " Ну, хорошо, хорошо. Пойдем с тобой погуляем в садике и нарвем цветочков для мамы". И они исчезали на пару часов.

Джон любил общаться с сыном, но только время от времени. Вследствие непредсказуемых перепадов настроения иногда он даже срывался на Джулиана. Один раз, помню, Джон накричал на него за то, что он неаккуратно вел себя за обеденным столом. Я не на шутку взбесилась: " Если бы ты чаще бывал дома, ты бы знал, что дети в три года едят именно так. Оставь мальчика в покое! " В слезах я убежала на второй этаж. На личике Джулиана, беспомощного перед отцовским гневом, отразилось такое потрясение, что у меня сердце кровью обливалось. Подобные ссоры, правда, случались редко.

Мы с Джулианом научились держаться от Джона на расстоянии, если он был не в духе.

По вечерам в нашей любимой гостиной, пока Джулиан играл в свои игрушки на полу, мы с Джоном ужинали и смотрели новости. В такие минуты Джон любил повторять снова и снова, как все-таки здорово быть дома: " Черт, Син, да это просто фантастика какая-то! Как твоя мама? Она купила что-нибудь интересненькое? Скажи ей, если увидит что-то новое и необычное, пусть обязательно купит. Сколько бы оно ни стоило. И еще: не забудь, нам нужны книги для новых книжных шкафов. Пусть Лил купит те, что в кожаных переплетах, они выглядят так солидно! "

В холле, вдоль всей стены, у нас стояли книжные шкафы. Они были наполовину пусты, и Джон с удовольствием поощрял мамину любовь к посещению всяких ярмарок и распродаж, где она покупала разные симпатичные антикварные штучки и украшения для дома. Особенно ему нравились настенные часы, и мама рыскала повсюду, чтобы купить что-то оригинальное для Джона. " Да, слушай, пока не забыл: попроси Дот закупить побольше рисовых хлопьев. Они у нас кончаются". Он обожал хлопья и требовал, чтобы они всегда были под рукой.

Когда Джулиан ложился спать, а Дот уходила домой, у нас появлялось время, чтобы прийти в себя и побыть вдвоем. Теперь нас уже не беспокоили фанаты, которые еще недавно могли запросто проникнуть на территорию поместья и даже внутрь дома. Такое уже происходило несколько раз: однажды утром я обнаружила человек двадцать молодых людей, слоняющихся по комнатам первого этажа. Чтобы отгородиться от непрошеных гостей, мы специально установили большие деревянные ворота. Самые непримиримые и настырные все же продолжали торчать за воротами в любую погоду. Они увековечивали свои имена для потомков, вырезая их на дереве. Но все-таки жить в доме стало гораздо безопаснее.

После недель, проведенных в разлуке, когда я занималась хозяйством, а Джон выступал на концертах, было прекрасно снова быть вместе, закрывшись от всего внешнего мира. Это были самые трогательные моменты, наполненные любовью и теплом. Мы дарили друг другу розы, писали любовные записочки и сидели, обнявшись, перед телевизором. Такие минуты мы называли " время Джона и Син" — оазис любви и мира среди творящегося вокруг безумия. Мне они были очень дороги.

ГЛАВА 13

Когда было объявлено, что " Битлз" номинированы на награждение Знаком членов ордена Британской империи (МВЕ)[26], это вызвало огромную волну возмущения, прежде всего в высших слоях общества. Тема горячо обсуждалась в газетах, читатели Times писали в редакцию гневные письма. Тем не менее основная часть населения была рада узнать, что их кумиров собираются наградить. Сейчас это обычное дело, но тогда, в 1960-е годы, такого рода почестями отмечались судьи, политики и гражданские служащие, но никак не звезды эстрады. " Битлз" и здесь были первыми.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒