Часть III 1 страница

Часть II

Алекс почти не соображала от усталости. Она даже не успела осознать, что вообще произошло.

Собрав последние силы, она встряхнула клетку так, что крысы с трудом удержались, цепляясь когтями за доски. И завопила во весь голос. В потоках холодного сквозняка клетка завертелась, как ярмарочная карусель. И в какой‑ то момент веревка не выдержала.

Алекс повезло – и это везение, скорее всего, спасло ей жизнь, – в тот момент, когда веревка порвалась, один из углов покосившейся клетки был направлен вниз. Не отрывая застывшего взгляда от веревки, Алекс видела, как последние уцелевшие волокна рвутся одно за другим – казалось, веревка корчится от боли, – и вот в какой‑ то момент клетка полетела вниз. Падение было молниеносным – неудивительно, учитывая вес груза, – и всего через какую‑ то долю секунды клетка ударилась об пол. Алекс инстинктивно напрягла мышцы, чтобы хоть немного самортизировать приземление. Но удар был таким сильным, что угол клетки, казалось, вонзился в бетон. На мгновение клетка застыла в этом неустойчивом положении, затем покачнулась – и в следующий момент повалилась набок с глухим шумом, похожим на мощный вздох облегчения. Алекс отшвырнуло на крышку. Крысы, цеплявшиеся за верхние доски, разлетелись во все стороны. Две доски треснули, но окончательно не сломались.

Алекс, оглушенная падением, едва могла пошевелиться и тем более приподняться – но тут наконец ее мозг полностью осознал случившееся, и это сработало. Клетка упала. Доски треснули. Одна из них, сбоку от нее, почти раскололась пополам. Алекс чувствовала себя настолько истощенной, что поначалу даже засомневалась – удастся ли ей окончательно выломать эту доску. Но затем собралась с силами, уперлась руками и ногами в противоположные стенки и, словно для того, чтобы помочь себе, снова завопила. И ее темница не выдержала. Доска хрустнула. В первый миг Алекс показалось, что небо внезапно распахнулось перед ней во всю ширь. Возможно, нечто подобное чувствовал Моисей, когда перед ним расступились воды Красного моря.

Эта победа вызвала у нее восторг, близкий к исступлению. Ее с такой силой захлестнули эмоции – торжество, облегчение, изумление при виде того, что ее безумная стратегия все же сработала, – что вместо того, чтобы встать и как можно скорее выбраться отсюда, она продолжала сидеть в клетке, плача навзрыд и даже не пытаясь успокоиться.

Наконец мозг послал ей очередной настойчивый сигнал. Уходить. Быстро. Крысы, конечно, сейчас не осмелятся приблизиться к ней – но Трарье? То, что он не появлялся в последнее время, еще ничего не значит – даже несмотря на ее предчувствия. Может быть, он явится с минуты на минуту.

Итак, нужно встать, одеться и выбираться отсюда. Быстрей, быстрей!

Алекс попробовала разогнуться. Она надеялась, что почувствует облегчение, но это обернулось пыткой. Все тело было словно парализовано. Невозможно встать, вытянуть ноги, опереться на руки, принять устойчивое положение. Она превратилась в сплошной комок окаменевших мускулов. У нее больше не оставалось сил.

Только для того, чтобы подняться на колени, ей понадобилось не меньше двух минут. Это оказалось невероятно мучительно. Алекс плакала от боли и беспомощности, кричала, с силой колотила сжатыми кулаками по доскам клетки. Но истощение лишило ее сил, она снова упала и сжалась на полу – заледеневшая, обессиленная, неподвижная.

Сколько мужества и силы воли ей понадобилось, чтобы возобновить усилия и мало‑ помалу распрямить застывшие конечности, пусть и с громкими проклятиями и чудовищным трудом, которого требовало любое, самое простое движение, – приподняться, разогнуть спину, вытянуть шею… Разыгралась настоящая битва – между Алекс умирающей и Алекс живой. И тело понемногу пробуждалось, словно в муках рождаясь на свет заново. Наконец ей удалось встать на четвереньки, а затем потихоньку, сантиметр за сантиметром передвигая ноги, выбраться из клетки. Она сильно ударилась об пол, но тут же с огромным наслаждением прижалась щекой к холодному влажному бетону и снова зарыдала.

Через несколько минут она, по‑ прежнему передвигаясь на четвереньках, подняла с пола какую‑ то тряпку и набросила ее на плечи. Затем доползла до бутылок с водой, схватила одну из них и, открыв, выпила сразу почти все содержимое. Переведя дыхание, она легла на пол и вытянулась на спине, Много (сколько? ) дней подряд она ждала этого момента, много дней смирялась с мыслью о том, что никогда его не дождется. Вот так бы и лежать, хоть до самого конца света, чувствуя, как постепенно возобновляется ток крови, оживают мускулы, приходят в движение связки… Даже несмотря на то, что все эти процессы были мучительными. Нечто подобное, должно быть, происходит с замерзшими альпинистами, когда их возвращают к жизни.

Мозг, который тоже потихоньку оттаивал, снова послал сигнал: а если тот человек вернется? Нужно уходить отсюда! Быстрей!

Алекс проверила свои вещи – всё оказалось на месте. Одежда, сумочка с деньгами и документами и даже парик, который был на ней в тот вечер и который похититель бросил в одну кучу со всем остальным. Он ничего не взял. Ему нужна была только ее жизнь – точнее, ее смерть. Перебирая вещи дрожащими от слабости руками, Алекс не переставая оглядывалась по сторонам. Она понимала, что ей стоило бы найти какой‑ то предмет, который послужил бы оружием, если тот человек неожиданно вернется. На полу валялось много всякого хлама, и, рассмотрев его подробнее, она выбрала небольшой ломик с раздвоенным концом. Похоже, он предназначался для вскрытия ящиков. Зачем похититель принес его сюда? Собирался открыть клетку после того, как жертва умрет? Чтобы ее похоронить?.. Алекс положила ломик рядом с собой. Она даже не сознавала до конца всей безысходности ситуации. Если Трарье вернется, у нее вряд ли хватит сил даже поднять свое орудие, не говоря уже о том, чтобы им воспользоваться.

Она уже собиралась одеться, как вдруг впервые обратила внимание на свой собственный запах – отвратительную смесь мочи, рвоты и дерьма. Ее дыхание было зловонным, как у гиены‑ падальщицы. Она открыла бутылку с водой, потом еще одну и принялась лить воду на себя, смывая засохшую грязь. Руки дрожали, движения были медленными и вялыми. Наконец, кое‑ как вымывшись, она посильнее растерла себя каким‑ то покрывалом, найденным здесь же на полу, и почувствовала, как ее конечности понемногу возвращают себе гибкость. Разумеется, никакого зеркала не нашлось, и Алекс не могла увидеть, на кого она похожа. В сумочке лежало карманное зеркальце, и она уже собиралась его поискать, когда мозг послал новый сигнал – последнее предупреждение: да сваливай уже отсюда, мать твою! Пошевеливайся! Быстрей!

Одежда, которую она с трудом натянула, согрела ее еще больше. Ноги отекли, обувь сильно жала. Она с трудом держалась на ногах, лишь со второй попытки ей удалось поднять с пола сумочку. О том, чтобы захватить еще и ломик, пришлось забыть. Шатаясь, она направилась к выходу из зала. У нее было такое чувство, что какие‑ то движения навек останутся ей недоступными: разогнуть спину, выпрямить ноги, поднять голову. Она двигалась, согнувшись в три погибели, как старуха.

На пыльном полу остались отпечатки ботинок Трарье, и, двигаясь вдоль цепочки этих следов, она следовала из одного зала в другой. Она внимательно смотрела по сторонам, пытаясь понять, откуда же он сюда заходил. В самый первый день, когда она попыталась сбежать, он схватил ее возле недавно замурованного выхода. Но вот чего она тогда не заметила – металлического люка в полу, в самом углу зала. Вделанный в крышку скрученный моток толстой проволоки служил ручкой. Ухватившись за нее, Алекс попыталась поднять крышку, но безуспешно. Она тянула изо всех сил, но крышка не сдвинулась ни на сантиметр. Слезы вновь подступили к глазам, из самых глубин желудка вырвался глухой стон. Она повторила попытку – с тем же результатом. Алекс огляделась вокруг в поисках подручного средства. Она уже понимала, что этот люк – единственный выход, иначе Трарье не отнесся бы с таким спокойствием к ее попытке побега. Он ничуть не торопился, чтобы поймать ее и вернуть на место. Видимо, знал, что даже если она заметит люк, то ни за что не поднимет крышку. Тогда в ней закипел гнев – ужасающий, убийственный, черный. Она побежала обратно – по‑ прежнему не разгибаясь, спотыкаясь, словно калека. Она распугала тех крыс, которые осмелились вернуться после того, как рухнувшая клетка чуть не раздавила их, – сейчас они снова попрятались. Она подобрала оставленный ломик и три сломанных доски, даже не задумываясь, сможет ли донести их куда нужно, – и, возможно, как раз поэтому ей все удалось. Мысли полностью отсутствовали – осталось только стремление выбраться отсюда, и ничто не могло этому воспрепятствовать. Пусть хоть мертвой, но она отсюда выйдет! Она просунула конец ломика в узкий зазор между крышкой люка и бетонным полом и навалилась на него всем своим весом. Когда крышка приподнялась на несколько сантиметров, она ногой втолкнула в щель обломок доски, снова надавила на свой импровизированный рычаг, просунула в щель вторую доску, затем побежала обратно и притащила другие обломки… Наконец, совершая одно усилие за другим, она сумела поставить ломик вертикально, так, чтобы он удерживал поднятую крышку люка. Свободное пространство не превышало сорока сантиметров – едва достаточно, чтобы протиснуться, ежеминутно рискуя нарушить это хрупкое равновесие, в результате чего тяжеленная крышка обрушилась бы на нее и раздавила.

Алекс остановилась, склонила голову и прислушалась. На сей раз никакого предостережения, никакого совета от внутреннего голоса не последовало. При малейшей неловкости, если она хоть немного заденет ломик, он упадет плашмя, и крышка люка рухнет. Не тратя больше времени на раздумья, она швырнула сумочку в люк и всего через долю секунды услышала слабый глухой звук падения. Значит, тут совсем неглубоко. Даже не додумав эту мысль до конца, Алекс уже протискивалась в люк. Понемногу, миллиметр за миллиметром, она сползала вниз. Несмотря на сырость и холод, она была вся в поту, когда ее нога наконец нащупала опору – казалось, где‑ то на невероятной, бездонной глубине. Это оказалась ступенька. Алекс уже полностью спустилась, лишь пальцы продолжали цепляться за край люка, – когда, неосторожным движением повернув голову, задела ломик. Он упал, звякнув о бетонный пол, – и тут же крышка люка с адским грохотом обрушилась. Алекс едва успела убрать пальцы – рефлекторным движением, в последнюю микросекунду, – и застыла, охваченная ужасом. Она стояла на верхней ступеньке лестницы, почти в полной темноте. Она была цела. Когда ее глаза немного привыкли к темноте, она подобрала свою сумочку, валявшуюся на несколько ступенек ниже, и снова остановилась, затаив дыхание. Сейчас она пойдет дальше и выберется отсюда… она пыталась внушить себе это, но сама себе не верила. Затем Алекс разглядела железную дверь, припертую стеновым блоком, который с огромным трудом и далеко не сразу откатила в сторону – настолько она ослабела. За дверью оказался пропахший мочой коридор, потом другая лестница, где было так темно, что Алекс пришлось идти вдоль стены, опираясь о нее обеими руками, как слепой, ориентируясь лишь на далекий слабый свет. Скорее всего, на этой самой лестнице она ударилась головой и потеряла сознание, когда Трарье тащил ее по ступенькам вниз. Верхние ступеньки лестницы оказались перегорожены тремя поперечными перекладинами, идущими подряд. Алекс перешагнула их одну за другой. Затем, в конце туннеля, она увидела нечто вроде широкой вентиляционной трубы, за которой наконец‑ то обнаружила выход, закрытый прямоугольной жестяной пластиной, вертикально укрепленной в проеме стены. Свет снаружи едва просачивался, и Алекс пришлось ощупывать эту пластину, чтобы попытаться понять, как она держится. Она толкнула пластину от себя, но та не поддалась. Тогда Алекс попыталась потянуть ее к себе. Пластина сдвинулась с места. Она оказалась не тяжелой, и Алекс осторожно вытащила ее из проема, после чего прислонила к стене рядом с собой.

Свобода.

На нее повеяло свежим ночным воздухом, к которому примешивались запахи влажной земли и воды. Было темно, однако ясно ощущалось – там, снаружи, царит жизнь. Пластина скрывалась в небольшом углублении в стене, расположенном вровень с землей. Алекс выбралась из прохода – и почти сразу же обернулась, чтобы посмотреть, удастся ли ей загородить его вновь. Но затем отказалась от этой идеи. Ей уже ни к чему соблюдать предосторожности – при условии, что она уйдет немедленно, сейчас же. Со всей быстротой, на которую будут способны ее одеревеневшие конечности и ноющие мышцы, она отошла от зияющей ниши.

Метрах в тридцати виднелась пустынная набережная. Там она различила несколько одноэтажных жилых домов, почти все окна были темными. За ними, очевидно, пролегала улица и проезжая часть – оттуда доносился обычный городской шум, слегка приглушенный в этот час.

Алекс двинулась туда.

Вот он и бульвар. Алекс понимала, что из‑ за огромной усталости не сможет идти слишком долго. К тому же ее буквально ослепил свет уличных фонарей – у нее даже закружилась голова, и ей пришлось ухватиться за фонарный столб, чтобы не упасть.

Непохоже, что тут можно найти какой‑ то транспорт…

Хотя нет. Чуть подальше она заметила стоянку такси.

Вокруг не было ни души. Но так или иначе – само по себе рискованно брать такси, подсказывал измученный мозг. Нет лучшего способа оказаться схваченной и доставленной в полицию…

Но, напоминая об этом, он так и не смог предложить более подходящее решение.

В тех случаях, когда, как сегодня с утра, предстояло сделать много дел и сложно было выбрать, с чего начать, Камиль предпочитал действовать по принципу «Самое срочное – ничего не делать». Она из составляющих его метода заключалась именно в том, чтобы откладывать дело в долгий ящик до последнего момента. Он изобрел эту методику еще в те времена, когда выступал в Школе полиции, и назвал ее техникой зависания. Конечно, по логике вещей над этим стоило всего лишь посмеяться, особенно учитывая рост и вес автора, который мог зависнуть в воздухе в буквальном смысле этого выражения, – но посмеяться никто ни разу не рискнул.

Было шесть утра. Камиль проснулся, принял душ, позавтракал и встал у окна. Душечка вспрыгнула на подоконник. Он начал гладить ее по спинке. Оба смотрели в окно.

Затем Камиль перевел взгляд на конверт с письмом оценщика, который вчера вечером наконец‑ то решился распечатать. Эта аукционная продажа стала последним распоряжением отца по поводу наследства. Его смерть не была мучительной, и, хотя она сильно потрясла и взволновала Камиля, а боль утраты еще долгое время давала знать о себе, все же она не обернулась для него катастрофой. Можно сказать, она произвела ограниченные разрушения. Все, что касалось отца, всегда было до ужаса предсказуемо, – и даже его смерть не явилась исключением. Если Камиль вплоть до вчерашнего вечера так и не вскрыл этот конверт, то только потому, что содержимое стало завершающей частью полотна, запечатлевшего его собственную жизнь. Скоро ему стукнет пятьдесят. Все его близкие уже мертвы: сначала умерла мать, потом жена и вот теперь отец; детей у него нет. Он никогда не мог бы вообразить, что окажется последним уцелевшим из всей семьи. Вот что его беспокоило – смерть отца как бы подводила итог семейной истории, которая, однако, еще не подошла к концу. Камиль все еще здесь – и, хотя изрядно побитый жизнью, до сих пор держится на ногах. Разве что его жизнь отныне принадлежит только ему – он ее единственный обладатель и бенефициар. Когда становишься главным героем своей собственной жизни, она уже не слишком интересна. От этой мысли ему было горько. Он страдал не только от дурацкого «комплекса выжившего», но и от осознания того, что поддавался влиянию такой, по сути, банальности.

Квартиру отца он продал. Из имущества осталось лишь десятка полтора картин Мод, которые месье Верховен счел нужным сохранить.

И ее мастерская конечно же. Но Камиль чувствовал, что не в силах туда пойти. С этого перекрестка начались для него все беды этой жизни. Мать, Ирэн… Нет, на это он не способен. Никогда ему не одолеть те четыре ступеньки, толкнуть дверь, войти… нет, никогда.

Но что до самих картин – он все же набрался мужества и решил на них взглянуть. Он позвонил старому другу матери, с которым она вместе училась в Школе изящных искусств; тот согласился на его просьбу составить список ее работ. Аукцион должен состояться 7 октября, все вопросы улажены. Открыв конверт, Камиль просмотрел присланный список, а также программу тематического вечера, посвященного творчеству Мод Верховен, – с подобающими речами и воспоминаниями коллег.

Сначала он придумывал целые теории, чтобы объяснить, почему не хочет оставить у себя ни одной из картин матери. Наиболее впечатляющей из них была такая: предоставить ее картинам разойтись по всему миру означало воздать ей честь. «Ведь даже мне самому, если я захочу взглянуть на ее картины, придется идти в музей! » – говорил он полушутливым, полусерьезным тоном. Конечно, все это ерунда. Истина в том, что он обожал свою мать сверх всякой меры, но после того, как остался один, к нему внезапно, словно в результате какого‑ то взрыва в подсознании, пришло понимание двойственности этой любви, в которой смешались восхищение и досада, горечь и признательность. Эта любовь, несшая на себе отпечаток враждебности, была в нем всегда, сколько он себя помнил, – но теперь, чтобы успокоиться и прожить остаток жизни в ладу с самим собой, надо от всего этого избавиться. Живопись была для матери всем – и в жертву этому идолу она принесла не только свою жизнь, но и жизнь Камиля. Не всю, нет, – но та часть, которую она пожертвовала, стала для ее сына судьбоносной. Она словно бы никогда не думала о том, что ее ребенок – не часть ее самой, а отдельная личность. Камиль не собирался избавляться от этой ноши целиком, он хотел лишь облегчить свое бремя.

Восемнадцать картин, созданных Мод Верховен за последние десять лет, будут проданы. Все восемнадцать – чистая абстрактная живопись. Перед некоторыми из них Камиль испытывал такое же чувство, как перед картинами Ротко, – казалось, что краски живут и дышат. Глядя на них, можно понять слово «живопись» буквально. Две картины уже зарезервированы, им предстоит отправиться в музеи. Они буквально вопят от боли и отчаяния – это последние картины, написанные Мод уже в финальной стадии рака, и одновременно апогей всего ее творчества. Камиль подумывал оставить у себя ее автопортрет, который она нарисовала в тридцатилетием возрасте. На нем ее лицо казалось детским и в то же время сосредоточенным, даже торжественным. Взгляд поверх голов зрителей, расслабленная поза. Искусно выверенная смесь взрослой женственности и детской наивности, которую замечаешь иногда на лицах женщин, некогда юных и жаждущих наслаждений, а ныне страдающих от алкоголизма. Ирэн очень любила эту картину. Однажды она сфотографировала ее специально для Камиля и напечатала в формате 10x13. Эта фотография до сих пор стояла у него на столе рядом с керамическим стаканчиком для карандашей, тоже подаренным Ирэн. Одна из немногих дорогих ему вещей, которую он продолжает держать на рабочем месте. Арман всегда смотрел на фотографию влюбленным взглядом – ведь это единственная картина Мод, которую он понимал, поскольку она была достаточно реалистичной. Когда‑ то Камиль обещал подарить ему снимок, но так этого и не сделал. И даже саму картину он решил передать на аукцион вместе с остальными. Может быть, когда все картины матери разойдутся по миру, он наконец‑ то успокоится и тогда наконец продаст ее мастерскую в Монфоре – последнее звено разорванной цепи, которая не связывает его уже больше ни с чем.

Сон принес с собой другие образы, гораздо более близкие к сегодняшнему дню, самым важным из которых была молодая женщина, запертая в клетке, но сумевшая освободиться. Эти образы связаны со смертью – но не уже случившейся, а лишь предстоящей. Камиль не мог сказать, откуда она придет, но у него появилась глубокая внутренняя уверенность в ее неизбежности, когда он увидел разломанную клетку, мертвых крыс, следы бегства… За всем этим словно скрывалось что‑ то, свидетельствующее о скором приходе смерти.

Проснувшись и подойдя к окну, он увидел, что снаружи уже вовсю кипит жизнь. Для человека, который, подобно ему, спал мало, это не имело особого значения, но вот Ирэн никогда не смогла бы здесь жить. Зато для Душечки зрелище за окном стало захватывающим ежедневным спектаклем – она часами наблюдала за небольшими парусными судами, заходящими в шлюз. Когда погода позволяла, она устраивалась на подоконнике.

Камиль не собирался выходить из дома до тех пор, пока в голове у него полностью не прояснится картина последних событий. На данный момент вопросов накопилось множество.

Заброшенный склад в Пантене. Как Трарье его нашел? Важно это или нет? Пустующий годами огромный ангар почему‑ то так и не захватили бомжи и прочая подобная публика. Здешняя нездоровая атмосфера, конечно, не располагала к себе, но главной причиной скорее всего стал трудный доступ – единственным входом служило узкое отверстие, расположенное вровень с землей и закрытое жестяной пластиной, а от него требовалось проделать еще довольно долгий путь наверх, в помещения, где худо‑ бедно можно жить. Также затруднительно подогнать сюда любой транспорт, чтобы перевезти свой скарб и тем более – затащить его внутрь. Как знать, не сколотил ли Трарье такую тесную клетку всего лишь потому, что занести внутрь длинные доски попросту невозможно? И легко представить себе, насколько трудно перенести наверх и саму жертву. Иными словами, нужна чертовски сильная мотивация, чтобы пойти на такое. Он был готов держать ее здесь без пищи и воды столько, сколько потребуется, чтобы заставить ее признаться, что она сделала с его сыном.

Натали Гранже. Они уже знали, что это не настоящее имя, но продолжали называть ее так – за неимением лучшего. Камиль предпочитал говорить просто «девушка», но порой следовал примеру коллег. Фальшивое имя или безымянность – какой вариант выбрать?..

Судья согласился начать дело. Однако женщину, которая размозжила ударами лопаты голову Паскаля Трарье, а потом залила ему в горло серную кислоту, в результате чего голова почти отделилась от тела, предполагалось разыскивать только в качестве свидетельницы, по крайней мере пока не будет доказано обратное. Ее бывшая соседка из Шампиньи формально опознала ее по фотороботу, но прокуратура требовала более весомых доказательств.

На складе в Пантене нашлись следы крови, волосы и прочий органический материал, анализы подтвердили, что это та самая женщина, чьи следы обнаружились в фургоне Трарье. Это, по крайней мере, не вызывало сомнений. Хотя это и не бог весть что, вздыхал про себя Камиль.

Единственный способ быстро продвинуться по еще неостывшему следу – поднять все материалы по двум недавним убийствам с применением серной кислоты, упоминание о которых Камиль обнаружил недавно, роясь в полицейских архивах, и проверить, возможно ли, что убийца во всех трех случаях один и тот же. Несмотря на скептицизм своего шефа, Камиль не сомневался, что так оно и есть и, более того, убийца – женщина. Материалы обещали прислать сегодня утром – когда он приедет в участок, они уже будут ждать его на рабочем столе.

Какое‑ то время он медитировал над этой парой – Натали Гранже и Паскаль Трарье. Убийство из ревности? Нет, тогда скорее уж Паскаль убил бы Натали в приступе ревности – но наоборот… Несчастный случай? Сложно в это поверить, учитывая, как разворачивались события. Камилю не удавалось полностью сосредоточиться ни на одной из этих гипотез, поскольку ему не давало покоя другое – оно настойчиво пробивалось сквозь все прочие соображения, требуя внимания к себе, почти как Душечка, которая в это же время вонзала коготки в рукав его пиджака. Как женщина выбралась со склада? Что конкретно там произошло?

Эксперты скажут, с помощью чего ей удалось перерезать веревку – но потом? Выбравшись из клетки, как она действовала дальше?

Камиль попытался представить себе эту сцену. Но его внутреннему фильму не хватало связности.

Уже выяснили, что она подобрала свою одежду, валявшуюся в том же помещении на полу. Следы ее обуви тянулись до вентиляционной трубы, за которой находился выход – небольшое отверстие в стене. Обувь, конечно, та же, что была на ней в тот день, когда Трарье ее похитил, – с какой бы стати он принес ей новую? Итак, он напал на нее, ударил, она попыталась защититься, но он втащил ее в фургон, швырнул на пол и связал. В каком состоянии после этого находилась ее одежда? Наверняка измятая, разорванная, грязная… Во всяком случае, выглядела она не лучшим образом. Женщина в такой одежде, идя по улице, неизбежно привлекла бы к себе внимание прохожих, так?

К тому же вряд ли Трарье аккуратно обращался с вещами раздетой им жертвы… Ну хорошо, допустим, с одеждой все не так страшно. А с самой женщиной?

Насколько она грязна, видно уже по фотографиям. Целую неделю она просидела абсолютно голая в тесном деревянном ящике, висевшем в паре метров над землей. На фотографиях она выглядела истощенной, полумертвой. Эксперты нашли крошки от сухого корма для крыс и мышей – только этим Трарье ее и кормил. Она справляла нужду прямо под себя в течение недели.

– Она истощена до предела, – вслух произнес Камиль. – И грязная как свинья.

Душечка удивленно подняла голову, словно понимая даже лучше хозяина, что он говорит сам с собой.

Еще не успевшая высохнуть вода на полу, влажные тряпки, а также многочисленные отпечатки пальцев женщины на бутылках из‑ под минералки свидетельствовали о том, что перед уходом она постаралась хоть как‑ то привести себя в порядок.

– И все‑ таки, – пробормотал Камиль, – если целую неделю ходишь под себя, то разве можно как следует отмыться, имея под рукой всего три литра холодной воды и пару грязных тряпок?..

И это опять возвращало его к главному вопросу: как она сумела добраться до дома незамеченной?

– А кто тебе сказал, что ее никто не видел? – спросил Арман.

Семь сорок пять. Все в сборе. Даже несмотря на то, что голова у него занята другим, Камиль мимолетно успел подумать, как же странно выглядят рядом Арман и Луи. На Луи – серо‑ стальной костюм от Китона, галстук от Стефано Риччи и ботинки «Уэстон». Арман одет так, словно прибарахлился на бесплатной раздаче вещей в какой‑ нибудь благотворительной организации. Черт возьми, подумал Камиль, если бы погода позволяла, он ходил бы в одних трусах, чтобы сэкономить на всем остальном!

Он отпил кофе. А в самом деле, с чего он взял, что никто ее не видел?

– Надо искать, – сказал Камиль.

Женщина выбралась из здания и… исчезла.

Растворилась. Испарилась. Такого ведь не могло случиться, правильно?

– А что, если она остановила попутку? – спросил Луи.

Но, кажется, он и сам не очень‑ то верил в такое предположение. Женщина лет двадцати пяти – тридцати пытается поймать машину около двух часов ночи?.. Машин в это время мало – так что же, она так и стояла на краю тротуара, подняв руку? Или, хуже того, шла вдоль тротуара, махая проезжающим, как шлюха?

– Автобус…

Да, такое в принципе возможно. Тот маршрут не самый оживленный, но вдруг ей повезло? Но неужели она ждала на остановке – а ждать пришлось бы как минимум минут сорок, в такой‑ то час, – истощенная, замерзшая, возможно, в лохмотьях… Нет, вряд ли. Да и потом, могла ли она вообще самостоятельно держаться на ногах?

Луи сделал пометку в блокноте – проверить расписание, опросить водителей…

– Такси?..

Луи внес в блокнот очередную пометку, но этот вариант тоже представлялся сомнительным. Были ли у нее при себе деньги, чтобы заплатить? Да и разве не внушил бы ее вид подозрение любому таксисту? А может быть, кто‑ то видел ее, идущую по тротуару?

Ясно одно – она поехала в сторону Парижа. Нужно опросить всех водителей на том направлении. Через несколько часов все сведения будут получены.

Луи с Арманом отправились туда. Камиль смотрел им вслед. Да, парочка та еще…

Затем он отошел от окна и сел за стол, на котором его ждали две папки с материалами об убийствах Бернара Гаттеньо и Стефана Масиака.

Алекс подошла к своему дому все той же тяжелой, неуклюжей, спотыкающейся походкой. А что, если Трарье уже ждет ее внутри? Что, если он узнал о ее побеге?.. Но нет, в холле пусто. Алекс мельком взглянула на свой почтовый ящик – он даже не слишком забит. На лестнице никого не оказалось. И на лестничной площадке тоже. Пусто, как во сне.

Она открыла дверь своей квартиры, вошла, потом заперла ее.

Все это и правда похоже на сон.

Она у себя дома, в безопасности. А всего каких‑ нибудь два часа назад ее в любой момент могли разорвать зубами голодные крысы… Она едва держалась на ногах и передвигалась только вдоль стены, чтобы не упасть.

Прежде всего надо поесть.

Но перед этим – взглянуть на себя.

О господи, она выглядела старше лет на пятнадцать! Страшная, грязная, старая… Глаза глубоко запали, морщины, дряблая кожа, царапины и синяки… и взгляд словно у помешанной.

Она опустошила холодильник, буквально смела все, что там оставалось: йогурты, сыр, хлеб для тостов, бананы… Она ела с жадностью потерпевшей кораблекрушение и спасенной с необитаемого острова – все то время, пока набиралась вода в ванной… и конечно же едва успела добежать до туалета, прежде чем ее вырвало.

Переведя дыхание и немного придя в себя, она выпила еще пол‑ литра молока.

Затем она продезинфицировала свои раны – на лице, руках и ногах. Выбравшись из ванны, в которой она чуть не заснула, Алекс дополнительно обработала их антисептиком и смазала камфорной мазью. Она падала от усталости. Лицо у нее было все в синяках, оставшихся еще со дня похищения. Но они рассосутся достаточно быстро, зато раны на руках и ногах будут заживать гораздо дольше. Как минимум в две из них наверняка попала инфекция. Но она ими займется, она сделает все, что нужно. Каждый раз, покидая свою очередную временную работу, она напоследок незаметно забирала с собой кое‑ какие лекарства и медицинские средства. На сегодняшний день ее запасы выглядели весьма внушительно: пенициллин, барбитураты, антидепрессанты, диуретики, антибиотики, бета‑ блокаторы…

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒