Сергей Трофимович Алексеев 19 страница

— Прежде всего, я покажу тебя одной бабке, — заявил он. — Она хоть иногда обманывает, но говорят, толк есть. От народа отбоя нет.

— Не хочу я к бабке!

— Не бойся, она настоящая, из глубинки. Пусть она полечит тебя от всех хворей. Потом я тебя откормлю…

— Погоди, мы где будем жить? На Химкомбинате? Мы сейчас куда едем?

— В Соринскую Пустынь.

Она вдруг огорошила вопросом:

— Пап, скажи честно, у тебя там есть женщина?

— Есть.

— Поняла еще тогда, по телефону. Ты слишком вдохновенно говорил о прародине. А вчера увидела тебя, и все подтвердилось. Ты влюблен, потому что стал ласковый.

— Я этого не заметил.

— Тогда мы не поедем в Соринскую Пустынь.

— Почему?

— Это станет моим предательством по отношению к маме, — дипломатично рассудила Маша. — Пусть она сейчас увлечена этой девкой и ничего вокруг не замечает, но ведь когда-нибудь наступит прозрение, ей станет горько и одиноко.

— Ты стала совсем взрослая… Поезжай к маме. Ну или в квартиру на Химкомбинат.

— А ты в Соринскую Пустынь?

— До весны буду там. Потом не знаю… Не хочу загадывать.

Она долго молчала, прикрыв огромные глаза, возможно, прикидывалась спящей. Потом, уже на подлете к Москве, вдруг обернулась к нему и сказала с детским всхипывающим вздохом, словно все это время плакала:

— Поэтому Санька и прыгнул… Зубатый смотрел вопросительно, ждал — Маша не спешила.

— Жить стало невыносимо. Везде, всюду. А он это так остро переживал!.. Такое ощущение, что-то незримо изменилось в мире. Будто земная ось искривилась. На первый взгляд, ничего не видно, но привычные вещи незаметно сдвигаются со своего места. Мы обнаруживаем лишь невыцветшие квадраты на обоях и пустые гвоздики, на которых когда-то висели картины бывшего мира. А еще качаются неподвижные лампочки над головой, под ногами образуются трещины, которых мы не видим, переступаем и проваливаемся. Мы не чувствуем, как все вокруг трясется, вибрирует — полный дисбаланс. И веет холодом, как во время оледенения. Что происходит, папа?

— Боги спят, — сказал он коротко.

Она восприняла это спокойно, а может быть, на ее иссохшем лице уже не видно было ярких чувств.

— А кто же правит миром, когда они спят?

* * *

Пограничник в аэропорту взял его паспорт, как обычно профессионально взглянул в лицо, сверяя с фотографией, и должен был бы поставить отметку, но еще раз поднял глаза и посмотрел внимательнее.

— Что? — спросил Зубатый

— Нет, все в порядке, пожалуйста!

Этот повторный взгляд сразу же насторожил, поэтому он взял Машу за руку и не отпускал, пока не вышли за турникет в пустынный VIP-зал. И только он перевел дух, как боковым зрением увидел, что к нему приближаются, а точнее, надвигаются две мужских фигуры. Зубатый резко обернулся и инстинктивно толкнул Машу за спину. И в следующий миг узнал одного из мужчин — полномочный представитель президента, совсем недавно снявший генеральские погоны. Встречались они всего один раз перед выборной гонкой, когда вновь назначенный представитель ездил по областям знакомиться с губернаторами. Впечатление он оставил однозначное — приехал генерал. Он еще не сбросил шкуру всезнающего и всемогущего отца-командира, о всем судил легко, всем определял задачи, любил проверять порядок всюду, вплоть до туалетов По стойке «смирно» хоть и не ставил, но в кабинет вваливался, стул пододвигал ногой, шляпу бросал, как фуражку, чуть ли не под нос, и любил, когда его называют генералом.

Он не поздоровался и не удостоил Машу даже взглядом, и стало понятно, что встреча ничего хорошего не принесет. Все внимание генерала было сосредоточено на одной сверхзадаче, хотя он еще старался шутить. Правда, юмор у него был свирепый, оставшийся от Советской армии:

— Что? Хотел скрыться от нас за рубежом? Ха-ха!.. Ищем его по всей стране, а он к финнам ушел, как Ленин!

— Здравия желаю! — Зубатый ухмыльнулся. — Не ожидал встречи с оркестром. Ну, уважили! Маш, посмотри? Ты видела живых генералов?

Ему что-то не понравилось.

— Ладно, хватит придуриваться. Пошли в машину.

— Спасибо, у меня тут своя на стоянке.

— Особый разговор к тебе есть.

— Говорите здесь.

— Я буду говорить там, где мне надо! — рыкнул он.

— А я там, где хочу.

— Ты чего это, Зубатый? — глаза у генерала были немного навыкате, отчего вид был вечно удивленный. — Сказал, в машину! Я его ищу тут по всему земному шару, службы подключил!.. Что встал? Двигай!

Маша таращилась на него и сама тихонько уползала за спину — видно, все-таки отвыкла от реальностей мира на своем лживо-благонравном Западе. Если бы ее тут не было, он бы сразу загасил хамство, но она никогда не слышала от отца грубых слов, поэтому Зубатый поманил рукой генерала, наклонился к его уху и послал на три определенных буквы. Тот выслушал спокойно и даже с некоторым любопытством.

— Я-то пойду, куда прикажешь. А вот если тебя пошлют, будешь бедный и бледный, — генерал огляделся по сторонам и отпихнул своего спутника, видимо, охранника. — Зубатый, кончай выдрючиваться! Ты что в самом деле? К нему переговорщиков шлют, послов, порученцев, а он всех посылает! Ждешь, когда президент сам к тебе придет? На поклон?.. И вообще, что ты хочешь?

— Ничего. Я вот дочку из Финляндии привез. Видишь, там ее голодом заморили. Откармливать буду, холить и лелеять. Она у меня единственная осталась.

Генерал что-то вспомнил, мотнул головой и вроде бы выматерился про себя.

— В общем, так. Президент назначил тебя исполняющим обязанности губернатора. Ты понял, Зубатый?

— А меня кто-нибудь спросил?

— Будто не спрашивали! Последний у тебя был, как его? Ну, опереточный этот, артист?

— Он не опереточный — киношный.

— Да какая разница! Он же тебе все сказал? Ну что ты ломаешься? Я тебе по-мужски говорю: надо помочь президенту. Там же не хрен собачий — ядерное производство! Позавчера еще назначил, а ты два дня по заграницам болтаешься.

У Зубатого было чувство, будто его насильно толкают в ледяную воду. Маша стояла чуть сзади, опершись на его плечо, и ему казалось, что дочь попала из огня да в полымя, сильно переживает за отца и от ужаса не может слова вымолвить, но она вдруг взяла его под руку и заглянула в лицо.

— Пап, я так есть хочу! А вон оттуда вкусно пахнет.

— И правда, Зубатый, пойдем, что-нибудь съедим, выпьем? — подхватил генерал. — Жрать охота…

— Пойдем.

Они сели в кафе за столик, охранник генерала ринулся к стойке.

— Ну а где же Крюков? — спросил Зубатый. — Не понимаю, что происходит?

— Ты думаешь, я понимаю? — у генерала вспыхнула застарелая злость. — Как этот урод попал в обойму? Кто за ним стоит, кто за руку ведет?.. Он в больницу загремел, все думали — кранты. Из генштаба ребята звонили, радовались… Хрен, выписался, вчера уже видели на Старой площади.

— А что с ним было?

— Неужели не слышал? Он же мать свою в Кремлевке чуть не задушил.

— Мать?..

— Едва отобрали… И хоть бы что ему!

Зубатый согнулся над столом и замер. Маша потрогала за плечо.

— Ты что, пап? Тебе плохо?

— Кажется, я знаю, кто правит миром, когда спят боги.

— Вот такие уроды и правят! — не понимая, о чем они говорят, встрял всезнающий генерал. — Я на них в армии насмотрелся. Думал, на гражданке их меньше… Ладно, давай выпьем за твое назначение. Хочешь не хочешь, а указ подписан.

— Партия сказала — надо, комсомол ответил — есть.

— Ну хватит ерепениться!

— Вы почему так разговариваете с моим отцом? — неожиданно возмутилась Маша.

— Как еще разговаривать? — удивился генерал. — Мы друг друга понимаем. Ты бы вот вместо критики ему помогала! А то одна за границу удрала, за хорошей жизнью, второй вообще что вытворил!.. Взяли и бросили отца. Молодцы!.. Ешь давай и помалкивай, тебя не спрашивают и не всплясывай.

Маша хотела еще что-то сказать, но в этот момент в кармане Зубатого зазвонил телефон. В трубке прозвучал голос отца… Тот сразу начал выговаривать, что звонит уже вторую неделю и никак не может дозвониться.

— Погоди, — оборвал Зубатый. — Я тебе сюрприз приготовил.

И сунул телефон Маше.

— Ой, дед! — запела та. — Как я по тебе соскучилась…

— Ну, ты что не пьешь, Зубатый? — спросил генерал, наливая себе вторую рюмку. — У нас демократия русская, не хочешь — заставим, не можешь — хвоста накрутим. Ты на быках ездил?.. Вот, а я ездил в юности, после войны. Он же, зараза, встанет — с места не столкнешь. Тогда берешь хвост и крутишь, как веревку, пока у репицы не затрещит. Глядишь, пошел… Так мы до сих пор на быках и ездим. Президент мне крутит, я тебе, ты кому-нибудь еще — диалектика. А иначе в России ничего двигаться не будет.

Маша неожиданно вернула трубку.

— Дед тебя требует.

— Ну что, поговорил с внучкой? — спросил Зубатый.

— Я еще с ней поговорю, — сказал отец. — Значит, сейчас берите билеты на самолет и ко мне сюда. Машка сказала, вы все равно в аэропорту сидите.

— Сейчас это невозможно. У меня тут возникли проблемы. Как немного разберемся здесь, так прилетим. Маша насовсем вернулась!

— Да что мне твоя Маша? Ты мне нужен!

— А что там у тебя случилось?

— Сам не знаю. В общем, ко мне на Новый год старик один прибился. Ты приезжай, посмотри, он или нет. Видно, не совсем в себе, иногда ничего, а иногда говорит что-то — ничего не пойму.

— Это он! — закричал Зубатый. — Он пришел! Держи его! Не отпускай от себя ни на шаг!

— Да откуда ты знаешь? Ты ж его не видел!

— Знаю! Если пришел на Новый год, значит, он! Я его в другом месте встречал, а он к тебе!.. Сейчас же вылетаю вместе с Машей! Только в другой аэропорт переедем!..

Удивленный взгляд генерала помрачнел, лицо слегка вздулось и покраснело от глубокого внутреннего напряжения, будто ему и впрямь накручивали хвост…

* * *

Старец сидел, как икона — в переднем углу, на подушке, обрамленный с обеих сторон длинными белыми занавесками на окнах. С костлявых плеч крупными складками свисала широкая серая рубаха, поверх которой лежала почти свитая в жгут желтоватая борода, оттенявшая длинное, старчески розоватое лицо, до бровей прикрытое сверху серебристыми и реденькими волосами. Он спал сидя, опираясь костистыми кистями рук на палку, опущенные морщинистые веки казались безжизненными, ко всему прочему было совершенно не видно и не слышно дыхания. Сон его был настолько глубок, что отец даже не опасался разбудить его, ходил рядом по скрипящим половицам, звенел посудой и громко разговаривал.

— Вот так может целый день проспать и на ночь за столом остаться, — рассказывал он. — Я поначалу все вздрагивал, не умер ли? Подойду, прислушаюсь или зеркало ко рту поднесу — нет, живой! А потом раздастся такой длинный вздох, я уж знаю, проснулся. Почти ничего не ест, иногда утром рыбы немножко или сухого творогу, потом воды с медом попьет — и на сутки. Такая диета у него. Ну, ладно, ему уж за сто лет, а ты-то до чего себя довела? — отец вдруг переключился на Машу. — Это что, мода теперь такая?

И стал заставлять ее есть, подсовывая лучшие куски. Было странно и непривычно сидеть за одним столом со спящим человеком, необычный образ которого притягивал взгляд и мысли. Они приехали на отцовскую заимку с вечерней машиной, пришедшей за сливками, и застали старца в глубоком сне.

— Теперь до утра, — определил отец. — Он ведь не ложится в постель, так и спит на ногах. Да ты не торопись, наговоришься. Речь у него еще ничего, только медленно говорит, иногда не все поймешь. А начнешь переспрашивать — не любит, сердится, палкой стучит. Ведь как он пришел-то ко мне? Растел начался, мне не до праздника было, караулил ходил всю ночь и слышу: стучит кто-то за воротами, а собаки не лают. Раз вышел — стучат, второй, но три пса, и хоть бы один тявкнул! Фонарь взял, ружье, подхожу к воротам — человек стоит, сердится, ругается. Весь в рванье каком-то, на ногах чуни тряпочные. Что, говорит, не открываешь? Стучу, стучу!.. Мне чудно стало — откуда? Правда, дорога теперь всю зиму наезжена, так, наверное, с вокзала пришел.

— Почему с вокзала?

— Вот кажется, будто я нынче осенью его на вокзале видел.

— На каком?

— Да в Чулыме. Вроде похож… Да ведь бродяги-то все на одно лицо.

— А дальше что?

— Открывай, говорит, ворота! Смотрю, старик, зла не сделает, запустил.

Зубатого бросало то в жар, то в озноб.

— А он говорил, что твой родственник? Твой дед?

— Ничего не говорил.

— Ты бы спросил!

— Спрашивал, молчит, только губами шевелит. Должно быть, уже не помнит. Раз у меня спросил — где жена? Да умерла, говорю, давно. А он: и у меня тоже умерла… Это помнит. А как зовут, почему сюда пришел — ни в зуб ногой.

— Сам-то ты чувствуешь, что он родня?

— Ничего я не чувствую. Старик да старик, бродяга. Я его в баню водил. Вшей-то, вшей, как в войну!

— А ты прислушайся к себе!

— Что прислушиваться-то? Я сам старый. Слушаю вон, как бы у меня сегодня аж две коровы сразу не растелились. В один день покрылись, так поди, в один и принесут. Эти голландки, они ведь как машины… Ты погоди, утром сам спроси его. Он рано проснется.

Зубатый не спал всю ночь, сидел на пару со спящим старцем за столом и пил водку, если отец уходил в коровник, или стоял возле постели, где спала дочь. Старый и малый никак не реагировали ни на свет и хлопанье двери, ни на шум и громкие разговоры. Отец разгулялся и был уже пьяненький, когда наконец-то под утро одна из коров начала телиться. Прибежал на минуту, чтобы прихватить резиновые перчатки и какой-то физраствор.

Старец проснулся, едва за отцом закрылась дверь. Громко и протяжно вздохнул и задышал нормально. Веки поднялись, на Зубатого глянули почти слепые глаза.

— Кто это здесь? — врастяжку спросил он.

— Твой правнук, — сказал Зубатый.

— Что это ты говоришь? — он стукнул палкой. — Нет у меня никого.

— Тебя же зовут Василий Федорович Зубатый?

— Не знаю…

— Как не знаешь? Ты работал жестянщиком в Соринской Пустыни. Помнишь? В монастыре? Там мастерские держали.

Он беззвучно шевелил бесцветными губами. Зубатый терял надежду.

— А потом в страстную среду, утром, камень из земли всплыл, и вы все ушли в лес, выкопали там пещеру…

— Не знаю, — рассердился старец, судя по стуку.

— Это было в семнадцатом году! Ты пришел утром в храм, а там все затряслось, помнишь? И в алтаре появился камень. Из земли поднялся. Его закопал Арсений. Легенда такая. И сказал, выйдет, когда боги уснут. Вот боги и уснули!

— Не понимаю я… Или не слышу. В ушах гудит. Люди говорят, говорят…

— Ну, хорошо, — согласился Зубатый. — Не буду мучить, может, сам вспомнишь… Ты мне только скажи — когда боги спят, кто правит миром?

Старец постучал палкой об пол.

— Как кто? О-ох, бестолковый… Святые правят, святые.

— Почему же неправда творится, если святые правят?

— Так они же люди…

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 14 15 16 17 1819