Сергей Трофимович Алексеев 8 страница

Обходить весь дом не имело смысла: несмотря на свой мятущийся характер, Катя трудно привыкала к вещам, к дому и спать могла лишь в строго определенных, обжитых ею, местах. Зубатый открыл шкаф в передней и сразу же обнаружил отсутствие осеннего кожаного пальто и сумочки. Однако собранный в Финляндию чемодан стоял тут же, под одеждой.

Особой тревоги он не испытывал, поскольку жена частенько уходила на ночные прогулки, особенно когда занималась постановкой спектакля — на ходу и в тишине заснувшего города ей хорошо думалось. Правда, после гибели Саши она вообще перестала выходить куда-либо, не хотела никого видеть и по ночам сидела дома.

Может, начала оживать?..

Зубатый вернулся в кабинет — собаки безмятежно спали, растянувшись на ковре, хоть на уши наступай. Их равномерное, очень похожее на человеческое сопение и похрапывание действовало расслабляюще, и он тоже решил прилечь на диван, но, убирая пальто, вдруг увидел в кармане скрученную в трубку пластиковую папку, переданную Кремниным.

Призрачное успокоение разом слетело, бумаги источали тревогу и будто возвращали его в то состояние, в котором он находился последние полтора месяца. К историям болезни прилагалась подробная справка с указанием полных данных на исчезнувших из больницы четырех дебилов, номера их могил и адреса родственников, а также перечень тех, кто и у кого работал в рабстве. На отдельном листке была информация о юродивом старце, только без указания имени, но с номером фальшивой могилы и адресом фельдшера «скорой», которая отвозила долгожителя в Кащенко.

Он еще не закончил изучение документов в папке, как мертвецки спящие собаки вдруг разом вскочили, бросились к двери и залаяли, будто по зверю. Несмотря на охотничьи качества, а возможно, благодаря им, они вообще не реагировали на человека и никогда не показывали своих способностей к охране.

— Ну, кто там? Зверь? — он открыл дверь, и лайки устремились сначала по коридору, затем по лестнице и уже залаяли у входной двери.

Зубатый спустился в переднюю и сначала увидел серые, картонные чемоданы на полу и только потом, за распахнутыми створками шкафа, жену и эту девицу Лизу — снимали верхнюю одежду. Собаки лаяли на нее, причем остервенело и чуть приседая, поджимая хвосты, будто на волчицу.

— Убери собак! — возмутилась Катя. — Зачем ты опять их привез? И в дом запустил?

— Ничего, я собак не боюсь, — низко пропела Лиза. — Какие симпатичные…

Зубатый взял лаек за ошейники, а женщины подхватили чемоданы и направились через зал вглубь дома.

— Маша в госпитале! — запоздало сообщил он вслед.

— Я знаю, — на ходу и как-то равнодушно обронила Катя. — Тебе Межаев звонил, что-то важное сказать хотел…

Это неожиданное безразличие к дочери, напоминание о перебежчике да еще появление Лизы с чемоданами и среди ночи, вывели его из равновесия.

Он терпел многих знакомых жены, даже если чувствовал неприязнь, и на многие ее выходки, продиктованные движением творческой души, смотрел сквозь пальцы. Но сейчас его заело: несколько часов назад говорили об этой «бесприданнице» и чуть не рассорились, а Катя назло привозит ее в дом вместе с вещами! И это когда дочь попадает в больницу!

Он закрыл собак в кабинете и вернулся вниз. Из распахнутых дверей гостевых апартаментов падал свет и доносился негромкий голос жены — кажется, проводила экскурсию.

— Объясни пожалуйста, что все это значит? — спросил Зубатый.

— Только то, что Лиза теперь будет жить у нас, — легко и даже весело проговорила она.

— Нетрудно догадаться. А не скажешь, с какой стати?

Катя удивленно развела руками.

— Лиза жила в общежитии завода, а там ужасные условия! Ты хочешь, чтобы она там рожала? Я этого не допущу! К тому же, там нет возможности работать над ролью. Она получила главную роль в «Бесприданнице»! Будет играть Ларису.

— Это я слышал. И что же, ты перетащишь в дом всю студию?

Лиза вдруг сделала брови домиком и моляще уставилась на Зубатого.

— Толя, ну не нуди! — вместо нее попросила Катя. — Что ты в самом деле? Терпеть не могу, когда становишься нудным. Да, у нас в драме не хватает репетиционных и учебных площадок. Потому что твой друг-директор все сдал в аренду бизнесменам! А наш зал в сто десять квадратных метров позволяет играть целые спектакли.

— Нам нужно выселяться отсюда, а ты приводишь чужих людей, с чемоданами…

— Для тебя все чужие! И мы чужие… Ты не умеешь делать добро, за это и наказание нам! Ты ненавидишь людей!.. Я стану искупать твой грех! Все возьму на себя и каждый мой поступок будет посвящен добру. И тогда я спасу… спасу от гибели дочь…

Зубатый попытался вспомнить, из какой пьесы этот монолог — не вспомнил.

— Если ты выгонишь из дома Лизу — я уйду вместе с ней! — предупредила она своими словами.

— Зачем же? Уйдешь только ты. А вот бесприданница может здесь остаться.

Девица вдруг насторожилась и прикусила губку, а Катя оставила всякую игру и стала подозрительно серьезной.

— Интересно! Почему?

Он едва сдерживался, чтобы не взять девицу за космы и не вытащить на улицу.

— Потому что ей негде жить. Она бездомная, несчастная и одинокая, вынуждена подрабатывать ночами. А у нас есть квартира на Химкомбинате.

Лиза ждала чего-то подобного, поэтому отреагировала почти мгновенно, схватившись за ручки чемоданов.

— Екатерина Викторовна! Я немедленно уйду отсюда! Я не могу здесь оставаться! Вы меня обманули!

— Нет, ты останешься! — жена отняла чемоданы, что сделать было очень легко. — Если мы уйдем, то вместе. И это не каприз!

И только сейчас Зубатый вспомнил о спящей Маше и ощутил, как сплетенные между собой гнев и червь самолюбия начинают остывать и цепенеть: может, и надо делать добро по-христиански, даже своим врагам? …

— Хорошо, пусть будет так, — натянуто, чужим голосом проговорил он. — Живите, играйте, рожайте детей.

— Теперь объясни! — взвинтилась Катя. — Почему ты относишься к Лизе, как к личному врагу?

— Да, почему? — осмелела, а вернее, обнаглела бесприданница. — Если я подрабатывала в штабе у Крюкова, это еще ничего не значит.

— А вам лучше помолчать! — обрезал Зубатый. — Проглотите язык! Чтобы я не слышал вас. Никогда!

То ли вид у него был свирепый, то ли своим актерским чутьем она услышала в голосе угрозу, но сразу все поняла, отшатнулась и в глазах мелькнул неподдельный испуг. Видимо, и Катя сообразила, что хватила через край, взмолилась жалостно:

— Как ты не понимаешь, мне одиноко! Я все время в этих стенах, со своей памятью… Неужели не видишь, я тихо схожу с ума! А Саша!.. Он хотел, чтоб Лиза жила у нас. Когда узнал о беременности. Он не раз мне говорил… Но боялся подойти к тебе и сказать.

Зубатый молча ушел в кабинет, заперся на ключ, сел на диван и обнял поскуливающих, настороженных собак…

* * *

Утром он тихо оделся и, когда повел лаек в вольер, увидел во дворе почти новую «Ауди»: эта девица оказалась не такой уж и бесприданницей. Машина по-хозяйски была припаркована к подъезду, однако поставлена на сигнализацию — а так хотелось пнуть ее лакированный бок! Зубатый запер собак, после чего вернулся, взял папку с историями болезни и на лестнице чуть не столкнулся с Лизой — явно шла в кабинет.

— Доброе утро, — томно пропела она, прижавшись к перилам. — Вы почему так относитесь ко мне, Анатолий Алексеевич?

Зубатый обошел ее и устремился вниз.

— Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди, — будто петля просвистела над головой.

Он остановился и обернулся.

— Что вам нужно?

— Почему вы так не любите меня? И даже своих близких?

Вообще-то он считал себя человеком хладнокровным, умел управлять собой при любых обстоятельствах, но тут вскипел мгновенно, вернулся на две ступени вверх, готовый сбросить ее с лестницы и удержался в последний момент, зажал и увел себя на улицу.

По правилам безопасности машина должна была стоять боком к подъезду, чтобы перекрыть выход из дома, но сделать это мешала «Ауди», поэтому Леша поставил джип задом и своей широкой фигурой заслонил пространство между машинами.

— Знакомая тачка, — заметил он, когда выехали со двора.

— К Савчуку, — выдавил Зубатый, не желая ничего обсуждать.

Прокурор области оказался на месте и, видимо, готовился к утреннему совещанию. Такого типа людей Зубатый ценил и внутренне завидовал их бойцовской способности держать удар, оставаться на ногах и, даже если уложили на ковер, мгновенно вскакивать и бросаться в драку. Можно сказать, бывший военный летчик проживал вторую жизнь, поскольку из первой был просто катапультирован в звании подполковника, не дослужив полтора года до пенсии. Но на то он и был истребитель, чтобы мгновенно оценивать ситуацию и принимать решение: почувствовав, что страна на пороге разоружения. Он вместо военной академии поступил в гражданский вуз и прежде, чем оказался на улице с тремя детьми-школьниками, успел получить диплом юриста.

Подсаживать таких людей — святое дело.

Теперь сидел в кресле, похожем на пилотское, в генеральской форме, большой, красивый и не по-прокурорски добродушный. Однако заметив мрачное состояние Зубатого, сам насупился, вздохнул озабоченно.

— Пока ничего конкретного сказать не могу, проверяем, держу на контроле.

— Кстати, твои следователи опечатали комнату сына, — вспомнил Зубатый. — Но так никто больше не приходил.

— Такого быть не может! — Савчук схватил телефонную трубку. — Я давал задание!..

— Не может, но есть. Только пришел я по другому поводу…

— Погодите, — бесцеремонно оборвал бывший истребитель. — Сейчас выясним…

Порядки в прокуратуре были военные, через полминуты на пороге стоял следователь — располневшая, какая-то домашне-уютная женщина. И по тому, как Савчук делал разнос, а она оправдывалась, Зубатый понял, что никакой проверки обстоятельств смерти сына и никакого прокурорского контроля давно нет. Все уже забыто или почти забыто, поскольку у каждого следователя в производстве сразу несколько дел, более срочных и важных, чем простая проверка обстоятельств суицида.

Он не почувствовал обиды или разочарования, внутренне давно согласившись, что даже самые скрупулезные исследования причин гибели Саши ничего нового не дадут и не откроют. После встречи с кликушей на Серебряной улице Зубатый исподволь и непроизвольно начинал верить, что все это действительно наказание. И теперь надо беречься, чтоб не отсекли вторую руку…

Беспомощный и невнятный лепет следователя неожиданно закончился вполне ясным выводом, зацепившим внимание Зубатого.

— Остается темное пятно с Кукшинской. Пришел ответ на один запрос, из Тулы. Ижевск, Кинешма и Москва молчат.

— Пошлите повторные запросы, от моего имени. Я подпишу.

— Хорошо, сделаю…

— Что на Кукшинскую по Туле? — недовольно спросил Савчук.

Следователь покосилась на Зубатого.

— Да практически ничего. Ее второй муж, Засекин, отбывает наказание за ограбление, пять лет строгого режима. Кукшинская умудрилась продать его квартиру, но законность сделки никто не оспаривал.

— Она что, была замужем? — не вытерпел Зубатый.

— Дочку от первого брака сдала в дом ребенка, — охотно объяснила следователь. — От второго брака детей нет. Хотя кто знает…

— Ладно, — ворчливо сказал Савчук. — Сегодня же посмотрите комнату Александра. Письма, дневники, фотографии… Разумеется, с вашего позволения, Анатолий Алексеевич.

Зубатый ожидал нечто подобное от этой девицы, но сейчас вдруг понял, что впускать в дом никого нельзя: там находилось слишком много сора, который не выносят из избы, и надо самому разгребать эти конюшни.

— Позволения не будет, — заявил он. — Екатерина Викторовна немного успокоилась, а тут опять начнется… Раньше надо было думать!

— И то верно, — согласился Савчук.

— Сам вскрою комнату и посмотрю, — пообещал Зубатый. — Только я не с этим пришел.

Прокурор взглядом выпроводил следователя.

— Рад помочь, выкладывайте, Анатолий Алексеевич.

Он начал рассказывать о вчерашней встрече с Кремниным, но едва упомянул о мнимых могилах на кладбище психбольницы и пропавших дебилах, как заметил, что Савчук теряет интерес и слушает вполуха.

— Два года подряд проверяли анонимки, — чуть ли не зевнул он. — Ничего серьезного, врачи друг друга подсиживают, истории болезни прячут…

— И что? Вскрывали могилы?

— Для эксгумации нужны веские основания. Например, уголовное дело.

Зубатый неожиданно понял, что ему просто опять отказывают, к чему он не привык и что происходит это давно — с тех пор, как снял с себя полномочия: в глаза говорят одно, обещают все решить, помочь, но абсолютно ничего не делают. Тон и поведение прокурора, которого он за уши вытащил на это место (специально ездил в Генеральную прокуратуру), Зубатого не возмущали, он не ждал какой-то благодарности и особого отношения; его обескуражило спокойствие и полное отсутствие желания разобраться в этом деле. И к совести взывать бессмысленно…

А еще полтора месяца назад Савчук бы сам подпрыгивал и свою армию законников на морозе строил…

— Запрос члена Совета Федерации — основание для полной проверки? — почти добродушно напомнил о своем положении Зубатый. — Или, например, распоряжение Генерального прокурора?

Савчук мгновенно оценил обстановку и попытался откатиться назад.

— Анатолий Алексеевич! Ну зачем же так? Сами все решим, проверим, — и точно, как пройдоха Шишкин, положил перед Зубатым бумагу и ручку. — Напишите короткое письмо с просьбой разобраться. А дату не ставьте…

— Сам разберешься, по собственной инициативе, — он встал и бросил папку с историями болезни на стол прокурора. — Это тебе для затравки.

Видно было, Савчук еще терпит его, но балансирует на грани.

— Одного не понимаю, зачем это вам? — хохотнул он невесело. — Ладно бы, в избирательную кампанию… Нет, мы все проверим, но в чем ваш интерес?

Зубатый намеревался рассказать ему о юродивом старце и вообще рассчитывал на душевный разговор, как бывало не раз на охоте, у костра, однако бывший истребитель оказался недостойным посвящения в такие личные тайны.

— Дураков жалко, — серьезно проговорил Зубатый и ушел, не подав руки.

Поведение прокурора он расценил однозначно и сразу же вычеркнул его из круга близких, которым доверял. Он предполагал, что подобное обязательно случиться, как только лишится власти, и заранее мысленно отсортировал тех, кто его предаст, однако Савчук не входил в это число, и потому Зубатый испытывал глухое разочарование. Он пытался успокоить себя, внушить, что все нормально, идет проверка на вшивость, и чем скорее отсеются случайные люди, тем будет надежнее этот круг. Так ведь уже было, когда в девяностом году его неожиданно и беспричинно сняли с должности председателя исполкома закрытого города-спутника, известного под названием Химкомбинат, и на несколько месяцев он оказался безработным. В то время рядом осталась Снегурка, Марусь и еще два-три человека, несмотря ни на что сохранивших дружеские отношения.

За последнее время он привык, что секретарша встречает его подчеркнуто внимательно и ласково, скрывая под этим свое искреннее сострадание, однако сейчас Зубатому показалось, будто она чем-то смущена и встревожена.

— У вас что-то случилось? — спокойно спросил он.

— Спасибо, все хорошо, — торопливо заверила она, распахивая перед ним дверь кабинета и будто прячась за нее, — Хамзат Рамазанович звонил, будет через сорок минут.

— Сразу ко мне…

Он едва успел раздеться в комнате отдыха, как на пороге появился Марусь, а за его тучной фигурой еще две такие же — заместителей Шумова и Костылева. С тех пор, как Зубатый сложил полномочия, они приходили поодиночке, в разное время, чтобы меньше попадаться на глаза. И не потому, что опасались за свое будущее — не хотели подставлять его, поскольку и так бродили слухи, будто Зубатый узурпировал власть. Сравнительно молодой Шумов при своих ста семидесяти килограммах имел рост метр девяносто и еще как-то боролся за фигуру — ездил на охоту, пытался бегать и ходить на лыжах; Марусь с Костылевым при таком же весе, ростом были метр с кепкой и на внешний вид давно махнули рукой.

Заместители поздоровались, как-то несмело потоптались у двери, после чего расселись за приставным столом. В избирательную кампанию Крюков, а точнее, его журналисты и московская пиар-команда отыграли их комплекцию по полной программе.

Сначала выпустили листовку с изображением силуэтов трех толстяков, без всякого текста, намекая избирателям-бюджетникам, дескать, вот кто на самом деле правит областью и жирует за их счет. Затем эту картинку сделали заставкой ко всем критическим материалам и наконец, ТЮЗ в спешном порядке поставил детский спектакль «Три толстяка» и несколько погожих вечеров бесплатно играл его на площади, собирая тысячные толпы.

Их открытое появление да еще втроем, сразу насторожило: в последний раз они являлись в таком составе, чтобы сообщить о гибели Саши…

— Анатолий Алексеевич, ну я уже стал, как черный вестник, ей-богу, — проговорил Марусь.

И будто под коленки ударил. Зубатый мгновенно подумал о Маше — не может быть, вчера разговаривал! Жена утром была дома, жива и здорова… Отец! Вернулся и не позвонил отцу!..

— Ну что, не тяни!

— Вчера из министерства пришло сообщение по электронной почте, — тоскливо затянул Костылев, отвечающий за промышленность. — Генеральным директором Химкомбината назначили варяга. Какой-то Манукян, из томского почтового ящика.

— Не какой-то, а физик-ядерщик, доктор наук, — облегченно поправил Зубатый. — Ну и что?

Он трижды ездил в Москву по поводу трудоустройства, два раза на собеседование в министерство и на согласование к премьеру — вопрос с назначением был практически решен…

— Они что там, с ума сошли? — подал голос Шумов. — Что творится, Анатолий Алексеевич?

— Не переживайте, мужики, — отмахнулся Зубатый. — Работы на наш век хватит…

И еще раз прислушался к себе — ни обиды, ни разочарования, напротив, как-то легко стало, свободно. Не сказать, что его насильно тянули на Химкомбинат, но и особого желания не было: предложили должность — он не отказался, поскольку имел соответствующее образование, работал главой администрации закрытого города, в общих чертах производство знал, а в тонкостях должны разобраться ученые. Другое дело заместители обнадежились, рассчитывая уйти на комбинат вместе с Зубатым, а теперь все повисло в воздухе. А ему после тяжких последних месяцев состояние невесомости было даже приятно…

— Ну, у тебя и нервы, Анатолий Алексеевич, — заметил Марусь. — Я сегодня ночь не спал…

— У меня вчера лайки вернулись, — почему-то вспомнил Зубатый. — Посидел с ними в обнимку, погладил и успокоился. Говорят, собаки снимают с человека отрицательную энергию.

Заместители переглянулись — не того ждали, не подготовились и пауза затянулась.

— Да, кстати! — дубовый стул под Марусем выгнул ножки. — Утром Крюков прилетел. Был в администрации. Секретарша говорит, сумасшедший какой-то, глаза вытаращенные, рот не закрывается…

— Крюков привез тяжело больную мать, — перебил его Зубатый. — Ничего здесь смешного нет.

— Я не смеюсь, — обиделся тот. — Подумал, какой смысл переносить инаугурацию? Он просил неделю, а вернулся через два дня — вполне укладываемся. Столько приглашенных из Москвы, из соседних областей. Надо перед всеми извиниться…

— Значит, не переноси, ты же хозяин.

— Тогда инаугурация послезавтра, — трагично произнес Марусь и встал. — День простоять да ночь продержаться… Да, и еще, тут Крюков бумагу оставил… Дело щепетильное..

— Ну, говори!

— Требует освободить дом губернатора. Сегодня… Все-таки его вынуждали выносить сор из избы…

— Считайте, я уже съехал, — отрезал Зубатый. — Остались квартиранты…

Марусь все понял и горячо заверил:

— Мы этот вопрос утрясем, Анатолий Алексеевич.

Они встали из-за стола, но сразу не ушли — пожалуй, минуту топтались молча, выказывая желание что-то еще спросить или сказать, однако почему-то никто не решился заговорить, хотя взгляды их слов не требовали. В глазах стоял один, давно знакомый вопрос — что же с нами будет?..

Ему приснилось, будто спит в курсантской казарме, только почему-то один, все койки вокруг пусты, и тут его будят две красивые и совсем не знакомые девушки, вроде бы из текстильного института. Однако Крюкову откуда-то известно, что они не студентки, ищущие себе мужей-военных, а на самом деле одна из них — переодетая и перевоплощенная бывшая жена, а вторая — студентка Лиза, которая подрабатывала в штабе во время избирательной кампании. И обе они — ведьмы, а явились под другими личинами, чтобы забраться к нему под одеяло и умертвить каким-то ядом, исходящим от их кожи. Зная такие намерения, Крюков стал отбиваться и, чтобы не прикасаться к обнаженным телам, хватал за распущенные космы, отрывал от себя, откидывал в стороны, и в пальцах оставались клочки липких волос, которые он с омерзением стряхивал. А ведьмы снова тянулись к нему руками, лезли под одеяло, и он опять драл их за космы, чувствуя, как слабеет и скоро не сможет сопротивляться. Но и они будто поняли, что просто так Крюкова не взять и пошли на хитрость, вроде бы заплакали, ушли куда-то и подослали мальчика лет шести с беленькими кудрявыми волосенками. И этот херувимчик будто бы его внебрачный сын, которого родила и бросила студентка Лиза, и теперь он плачет и просится к отцу под одеяло, чтобы согреться. Крюков изловчился, схватил его за волосы и отбросил, потому что из его тела тоже сочился яд, и, наверное, закричал, потому что увидел склонившуюся над ним мать.

— Что ты, Костенька? Что с тобой, сыночек?

— А что они ребенка подсылают! — возмущенно проговорил он, еще окончательно не проснувшись.

— Какого ребенка?

— Не знаю, ерунда какая-то, — Крюков слышал свою отчетливую, без малейшего заикания, речь. — Это мне приснилось, мам, все в порядке.

— Напугал-то как! — тихо засмеялась мать. — Ой, спишь ты не спокойно, всю ночь руками махал, ворочался, мычал… Батюшка родимый. Он тоже, как выпьет, бывало, так и…

— Сколько времени? — умышленно перебил он. — На улице еще темно…

— Шестой час, сынок, рано, спи, — взяла его за руку. — А я посижу с тобой рядом, сон поберегу да хоть насмотрюсь на тебя. Не то ведь вскочишь и улетишь, как всегда. Поди, больше и не увижу…

— Ты поедешь со мной!

— Тише, тише, чужие люди в доме, разбудишь…

— Они не чужие… Я без тебя не уеду, мам, это решено.

Она примолкла на минуту, потом вздохнула и погладила руку.

— Думаю и так, и сяк… И надо бы с тобой доживать, чтобы не чужие люди схоронили. А вдруг мешать буду, под ногами путаться?

— Кому мешать-то, мам? Мне, что ли?

— Жене твоей… Я ведь сама всю жизнь хозяйкой в доме была, характер к старости неуживчивый сделался. Одной ногой в могиле, а что не по мне, так не стерплю…

— Нет у меня жены, — сразу решился и сказал Крюков. — Я давно развелся и живу один.

— Вот оно как, — протянула мать и выпустила его руку. — Хоть бы отписал, предупредил, я ведь ничего не знаю… А почто разошелся-то?

— Понимаешь, мам, она просто оказалась дурой. Такая крикливая уличная торговка, невыносимо скандальный характер.

— Когда брал, не видел?

— Я ведь тогда служил еще, другие интересы, и вообще… Показалось, бойкая девчонка, да и в военном городке выбирать было не из кого…

— Подождал бы, чего торопиться?

— Ты знаешь, какая жизнь, в гарнизонах? Или от тоски свихнешься, или сопьешься. Холостому там нельзя, смерть. Я же не знал, что все так повернется…

— А оно повернулось, и жена сразу дурой стала?

— Мам, но я теперь живу в другом обществе! — Крюков сам нашел руку матери. — Нужно ходить на приемы, встречи, презентации, а с ней нельзя появляться в высшем свете. Один позор, больше ничего!

— На карточке видала, вроде миловидная, симпатичная…

— Симпатичная, пока рта не открывает…

— Не знаю, дело, конечно, твое, — после паузы проговорила она. — Тебе и впрямь жена нужна умная, обходительная да к людям ласковая. Коль теперь губернатор… Да ведь я о своем пекусь, мне внука жалко, так на руках и не подержала… А ты с женой не пробовал поговорить? Если она одумалась, потише стала, поскромней? Мы ведь, женщины, не понимаем, с кем живем, потом локти кусаем… Может, и у нее ума прибавилось?

— Наоборот, последний растеряла. Против меня пошла, позорила на всю область.

Мать опять надолго замолчала, но рука ее немного потеплела и стала мягче.

— На примете-то есть кто?

— Да есть, мама. От невест теперь отбоя нет, — Крюков вздохнул. — Только спешить не буду.

— Но и тянуть нельзя. Не дело это, губернатор и разведенный, бездомный. Люди не станут верить.

— Ну, дом у меня есть! Настоящий губернаторский — старинный, красивый. Четырнадцать комнат! Вот приедешь — увидишь.

— Господи, зачем же столько? — ужаснулась и обрадовалась мать.

— Как барыня будешь жить! — засмеялся Крюков. — Хватит этих бараков.

— Ничего пока не скажу, — мать встала, поправила одеяло. — А ты поспи еще. Может, последний раз в отчем доме… Ох, беда, и так думаю, и эдак… Жалко бросать, столько лет прожили, молодость в этих стенах прошла, в этом городе. И отец твой здесь остается, на могилку бы надо сходить… Да ведь, с другой стороны, и тебя одного оставлять — худо. Советчица из меня никудышная да хоть рядом буду, и то польза…

За разговором, за радостью от обретенного дара речи Крюков незаметно забыл дурной сон с ведьмами, закрыл глаза, вздохнул облегченно и уснул сном праведника. А разбудил его Кочиневский, чем-то встревоженный и озабоченный.

— Тут соседка приходила, — доложил он. — С Валентиной Степановной поговорила и обе куда-то ушли.

— Как ушли? — Крюков потряс головой, просыпаясь. — Когда?

— Полтора часа назад. И до сих пор нет.

— О чем говорили, слышал?

Кочиневский пощупал подсохшую ссадину на губе.

— Не знаю, верить или нет… Будто этот вчерашний парень… Фильчаков… Скончался в больнице.

— Ты что? — Крюкова подбросило. — С ума сошел?

— Может, сплетни. Это же не город — большая деревня…

— Надо немедленно выяснить!

— Ефремов пошел выяснять…

— Куда пошел?! В больницу?!

— Не знаю, может, и в больницу. Ну, или в милицию. Где еще можно получить точную информацию?

— Идиоты! Этого нельзя делать! — не сдержался и закричал Крюков. — Любой интерес вызовет подозрения! Ты понимаешь это?!

— Константин Владимирович, но мы уже были в милиции, — Кочиневский заговорил в сторону. — На нас и так подозрение. Ситуация гнилая…

— Кто тебя просил бить этого наркушу? Я?

— Нет, вы не просили…

— Зачем же ты ударил?!

Он посмотрел куда-то мимо, пожал плечами.

— У вас как-то получалось… Не солидно. Нет, я не отказываюсь, ударил я. Если что, все возьму на себя. Вы только не забывайте обо мне.

Его спокойный тон как-то сразу вразумил, отмел панику. Кочиневский был профессиональным телохранителем и до сих пор работал в частном охранном предприятии — создать свой штат Крюков мог лишь после вступления в должность, однако этот парень сам пришел в избирательный штаб, предложил свои услуги и хорошо поработал во время кампании. Вопрос о его зачислении в личную охрану был решен.

— Ты что же, думаешь, я тебя отдам? За какого-то ублюдка?

Кочиневский на сей раз посмотрел прямо.

— Спасибо, Константин Владимирович, но труп — это серьезно. Тем более, нас там видел мальчишка.

— Какой мальчишка?

— Да уголь воровал. Вы еще сказали, чтобы он ничего не боялся

— Не помню…

— Потом вы еще начали рассказывать о профессоре Штеймберге.

— Ладно, все равно. Все было в пределах необходимой обороны, — отрывисто проговорил Крюков. — Фильчаков напал с ножом, требовал деньги. Угрожал зарезать. Был в состоянии наркотического опьянения. Понял, да?

— Понял, но ведь ножа не было…

— Менты найдут. У них после вчерашнего поджилки трясутся. А ты просто исполнял свой служебный долг.

— Я этого не забуду, Константин Владимирович…

— Да уж, пожалуйста, не забудь, — он быстро, по-армейски, стал одеваться. — Ефремову все растолкуй, чтобы не было разноголосицы. И еще. Позвони в администрацию области, закажи четыре билета на вечерний рейс и машину в аэропорт.

Телохранитель накинул пальто и вышел — мобильный телефон работал только в одной точке на огороде, среди неубранной капусты. Крюков откинул занавеску, встал к окну и в то же время увидел, как напротив дома остановились две машины — черная «Волга» и желтая милицейская, откуда выскочили двое в форме и следом за ними Ефремов.

Словно под коленки ударили, первой мыслью было — сдал! Пошел и заявил, чтобы самому выкрутиться, и теперь приехал с милицией арестовать! Крюков инстинктивно отпрянул, встал за косяк, ощущая, как знакомый болезненный спазм сжимает горло, потом и вовсе задернул занавеску. Вдруг возникло детское желание спрятаться, как прятался от пьяного отца: втиснуться, например, под диван, забиться там в угол и замереть. Но диван был настолько низкий, что и голова бы не пролезла, поэтому он заметался по комнате, выскочил на кухню, заглянул в пристройку, где увидел свой пиджак со значком депутата Госдумы. В следующий миг он стряхнул с себя наваждение: депутатские полномочия прекращались после инаугурации и никто не имел права арестовать его!

В этот момент на пороге очутился Ефремов.

— Доброе утро, Константин Владимирович! — сказал самодовольно. — Вся местная верхушка пожаловала! Глава администрации, начальник милиции и прокурор. Принимайте!

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒