Неделю спустя 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 22Следующая ⇒

– Охо‑ хо. Как мне не нравится, когда ты так говоришь.

– Повторяю, я нашла нечто интересное.

– Расскажешь, или хочешь помучить до утра?

Марино выпивал, и мне не хотелось говорить с ним о делах в такой момент.

– Послушай, ты поедешь со мной? Надо посоветоваться с доктором Весси.

– Это тот парень в Смитсоновском институте, который занимается костями?

– Да, я позвоню ему домой прямо сейчас.

– Ладно, я завтра свободен, так что могу составить компанию.

Глядя на кипящий бак, я уменьшила нагрев.

– В общем, можешь на меня рассчитывать, – повторил Марино, снова прикладываясь к кружке.

– Заезжай за мной в девять.

– Буду на месте ровно в девять.

Затем я позвонила доктору Весси в Бетесду. Трубку сняли после первого звонка.

– Слава Богу. Алекс? Это Кей Скарпетта.

– О! Как дела?

Люди, потратившие свою жизнь на что‑ то иное, а не на составление человеческих останков, могли принять доктора Весси за вечно пребывающего под кайфом, далекого от реального мира чудака. На самом же деле он был одним из лучших в мире антропологов, и я прибегала к его помощи не раз и не два.

– Будут намного лучше, если ты скажешь, что никуда завтра не уезжаешь.

– Так и есть. Завтра я, как всегда, на своем месте.

– Мне нужна твоя помощь. След на черепе. Ты слышал об уоррентонском пожаре?

– О нем, наверное, каждый слышал.

– Отлично. Значит, ты понимаешь.

– Я появлюсь к десяти. Имей в виду, на парковке свободных мест нет, – предупредил он и, не меняя тона, продолжал: – Мне тут недавно попался свиной клык с застрявшей алюминиевой фольгой. Наверное, жарили поросенка в одном из соседних дворов. Так коронер решил, что произошло убийство и какому‑ то парню выстрелили в рот. – Он откашлялся и что‑ то выпил. – Ребята даже медвежьи лапы принимают за человеческие руки.

– Знаю, Алекс, – сказала я. – Все по‑ старому. Ничто не изменилось.

Глава 8

Марино подъехал к моему дому рано, потому что хотел выпить кофе и позавтракать. Официально у него был выходной, поэтому он явился в джинсах, футболке с эмблемой ричмондской полиции и ковбойских сапогах, проживших долгую и богатую приключениями жизнь. С гладко прилизанными редкими волосами он походил на располневшего от любви к пиву холостяка, собирающегося прокатить свою женщину за город.

– Мы едем на родео? – спросила я, открывая ему дверь.

– Умеешь ты испортить человеку настроение, – обиженно пробормотал Марино, но я не обратила на его реплику ни малейшего внимания.

– Как сказала бы Люси, выглядишь ты просто клёво. Проходи, у меня есть кофе и тосты.

– Сколько раз тебе говорить, что я не ем эти чертовы тосты, – простонал он, следуя за мной в глубь дома. – Мне надо что‑ нибудь посущественнее.

– Извини, но я не делаю бисквиты со стейком и яичницей.

– Вот и зря. Если в делала, то, может, не проводила бы столько вечеров в одиночестве.

– Вот об этом я как‑ то не подумала.

– Твой знакомый не сказал, где мы там припаркуемся? В округе Колумбия, если тебе известно, парковок просто нет.

– Ни одной в целом округе? Президенту следовало бы этим озаботиться.

Выходящие на восток окна кухни золотились в свете солнечных лучей, а в южном поблескивала сквозь деревья река. Ночь прошла для меня спокойнее предыдущей, хотя я и не знала почему. Наверное, мозг так устал, что предпочел просто‑ напросто отключиться. Если мне что‑ то и снилось, я этого, к счастью, не помнила.

– У меня есть парочка пропусков на VIP‑ стоянку. Остались со времени прошлого приезда Клинтона, – сообщил Марино, наливая себе кофе. – Раздавали в мэрии.

Он налил кофе и мне и подтолкнул чашку в мою сторону, словно кружку с пивом.

– Может быть, копы увидят эти пропуска и твой «бенц» и решат, что мы какие‑ нибудь дипломаты или кто‑ то в этом роде.

– Главное, чтобы они увидели твои сапоги. – Я разрезала булочку с маком и открыла дверцу холодильника. – Так, есть чеддер, швейцарский, ветчина. Сливочного сыра, к сожалению, нет, так что извини. Но зато могу предложить мед.

– А как насчет лучка? – спросил он, заглядывая мне через плечо.

– Тебе повезло.

– Тогда швейцарский сыр, ветчина и немного лука. Как раз то, что доктор прописал, – довольно заулыбался Марино. – Вот это я и называю завтраком.

– И никакого масла, – твердо сказала я. – Мне не хочется чувствовать себя виновной в твоей внезапной смерти.

– Ладно, меня устроит и горчица.

Я полила булку ароматной желтой горчицей, положила ветчину, добавила кольца лука и покрыла все сыром. К тому времени как духовка согрелась, я уже глотала слюнки. Пришлось соорудить то же самое для себя, а тосты убрать. Потом мы сидели за столом, пили колумбийский кофе, ели сандвичи, а солнце раскрашивало цветы у меня во дворе, и небо становилось все голубее и голубее.

К половине десятого мы выехали на северную автостраду И‑ 95 и без проблем добрались до Квонтико. Проезжая мимо поворота к Академии ФБР и базе морской пехоты, я с грустью вспомнила те навсегда ушедшие дни, когда мы с Бентоном еще только познакомились, и то, с какой тревожной гордостью воспринимала когда‑ то успехи Люси в Бюро, оставшемся, по сути, таким же политкорректным мужским клубом, каким было в эпоху Гувера. Только теперь предрассудки и властные амбиции Бюро прикрывались куда изощреннее, а само оно все больше напоминало марширующую в ночи армию, захватывающую все новые права, присваивающую чужие заслуги и постепенно превращающуюся в официальную полицейскую силу Америки.

Осознание этого давно и глубоко угнетало меня, однако я держала свои мысли при себе, не желая оскорблять подозрениями тех оперативных агентов, которые отдавали все силы и вкладывали всю душу в служение тому, что они считали благородным делом. Почувствовав на себе взгляд Марино, я повернулась к нему.

– Знаешь, тебе пора в отставку, – сказал он, стряхивая пепел с сигареты в открытое окно.

Я понимала, что речь идет о моей многолетней работе на Бюро в качестве эксперта‑ патологоанатома.

– У них ведь есть сейчас и другие, – продолжал капитан. – Я знаю немало случаев, когда Бюро привлекало их, не обращаясь к твоей помощи. Подумай сама, ты не была в академии более года, и это не случайность. Они не желают иметь с тобой никаких дел из‑ за того, что произошло с Люси.

– Я не могу уйти в отставку, потому что не работаю на них. Я работаю на копов, которым требуется помощь в конкретных делах и которые просят об этой помощи Бюро. Уйти невозможно. Кроме того, жизнь ведь идет по кругу. Директора и генеральные прокуроры приходят и уходят, так что, может быть, положение еще изменится к лучшему. Ты ведь тоже их консультируешь, и тебя, похоже, тоже зовут не часто.

– Да. Наверное, мы с тобой в одинаковом положении. – Он выбросил окурок, и тот закувыркался в воздухе. – Дерьмовая ситуация, верно? Ты приезжаешь туда, работаешь с хорошими ребятами, пьешь с ними пиво. Лично меня, если хочешь знать, это достает. Люди ненавидят копов, и копы ненавидят их. Когда я только начинал, старики, дети, родители – все были мне рады. Я гордился тем, что ношу полицейскую форму, и каждый день начищал до блеска ботинки. Прошло двадцать лет, и вот в меня бросают камни, а горожане не здороваются со мной по утрам. Я рву задницу вот уже двадцать шесть лет, а меня производят в капитаны и назначают руководить учебным центром.

– Возможно, это то самое место, где от тебя больше всего пользы, – сказала я.

– Может быть, но я задержался там по другой причине. – Он отвернулся к окну, за которым один за другим пролетали зеленые указатели. – Они ведь отправили меня на тихую лужайку в надежде, что я взбрыкну и подам в отставку или помру. Должен сказать, я много об этом думал, док. Купить катер, удить рыбу, повидать всякие интересные места вроде Большого каньона, Йосемити, озера Тахо. Я ведь нигде не был. Но как только доходит до дела, меня начинают мучить сомнения – я не представляю, чем стану заниматься. Так что, наверное, самое лучшее – это сдохнуть в седле.

– До этого тебе еще далеко, – сказала я. – И кстати, если уйдешь на пенсию, то сможешь пойти по стопам Бентона.

– При всем к нему уважении я из другого теста. Какой из меня консультант. Можешь представить, что Институт юстиции или «Ай‑ би‑ эм» наймут такого хама и неряху? Пусть даже в голове у меня что‑ то и есть.

Я не стала ни возражать, ни предлагать что‑ то другое, потому что в данном случае Марино сказал правду. Бентон был совсем другим человеком, видным, элегантным, невольно внушавшим уважение, и в этом, пожалуй, состояло единственное реальное различие между ним и Питом Марино. Честность, сострадание, профессионализм в своей области были присущи обоим.

– Итак, нам надо свернуть к площади Конституции, – вслух рассуждала я, рассматривая указатели и не обращая внимания на подпирающие мой «мерседес» машины. Ехать в этом городе можно было только на максимально разрешенной скорости. – Главное – не проскочить нужный поворот и не выскочить на Мэйн‑ авеню. Однажды со мной такое уже случилось. – Я показала правый поворот. – В пятницу вечером, когда я спешила к Люси.

– В такой толчее и ограбить могут запросто, – заметил Марино.

– Меня однажды едва не ограбили.

– Не шутишь? – Он повернулся ко мне. – И как ты от них отделалась?

– Они начали меня окружать, и я просто ударила по газам.

– Сбила кого‑ нибудь?

– Почти.

– А если бы сбила, остановилась бы?

– Да их же было человек десять – двенадцать. Конечно, нет, клянусь твоими сапогами.

Марино посмотрел на ноги.

– Знаешь, что я тебе скажу: они столько не стоят.

Минут через пятнадцать мы выехали на площадь Конституции, миновав министерство внутренних дел. С другой стороны виднелся памятник Вашингтону. В парке установили палатки по случаю праздника афро‑ американского искусства, повсюду шла бойкая торговля крабами с восточного побережья и разноцветными футболками прямо с маленьких грузовичков. Траву устилал вчерашний мусор, то и дело проносились машины «скорой помощи». Мы еще немного покружили, пока вдалеке не появилось похожее на темно‑ красного дракона здание Смитсоновского института. О свободном для парковки месте не приходилось и мечтать, улицы имели одностороннее движение или просто обрывались на середине квартала, другие же оказывались забитыми машинами, и никто никому не уступал.

– Вот что мы сделаем, – сказала я, поворачивая на Виргиния‑ авеню. – Оставим машину на мойке возле Уотергейта и возьмем такси.

– Неужели кому‑ то еще хочется жить в таком городе? – проворчал Марино.

– К сожалению, очень многим.

– Отвратительное место. Добро пожаловать в Америку.

Служащий мойки оказался очень любезным парнем и нисколько не удивился, когда я, отдав ему машину, попросила вызвать такси. Мой драгоценный груз лежал в картонной коробке, заполненной пенопластовыми шариками.

Таксист высадил нас с Марино на Двенадцатой улице около полудня, и мы медленно поднялись по ступенькам Национального музея естественной истории. После взрыва в Оклахоме власти приняли дополнительные меры безопасности, и охранник сообщил, что нам придется подождать доктора Весси внизу, а уже потом подняться вместе с ним.

Несколько минут ожидания мы потратили на знакомство с выставкой, названной «Сокровища моря». Рассматривая атлантических колючих устриц, я почувствовала на себе чей‑ то взгляд и, подняв голову, увидела на стене череп утконосого динозавра. В ящичках лежали окаменелые рыбы и крабы, древесные улитки и даже обнаруженная в меловом слое Канзаса морская ящерица мозазавр. Марино начал уже позевывать от скуки, когда сияющие латунью дверцы кабины лифта открылись и вышел доктор Алекс Весси. Он почти не изменился с тех пор, как я видела его в последний раз, оставшись таким же подтянутым и суховатым. Взгляд Алекса, как это часто бывает у гениев, блуждал в каком‑ то неведомом нам далеке. Морщин на смуглом от загара лице стало еще больше, а глаза прикрывали знакомые мне очки в толстой черной оправе.

– Выглядишь посвежевшим, – заметила я, здороваясь с ним за руку.

– Только что вернулся из отпуска. Был в Чарлстоне. Ты ведь, кажется, тоже там бывала?

Мы втроем вошли в кабинку.

– Да, – ответила я. – И хорошо знаю тамошнего вождя. Помнишь капитана Марино?

– Конечно.

Мы поднялись на три уровня над стоящим на ротонде восьмитонным африканским слоном. Снизу подобно струйкам дыма поднимались детские голоса. Музей представлял собой, по сути, огромный гранитный склад. В зеленых деревянных ящиках, занимавших пространство от пола до самого потолка, хранилось около тридцати тысяч человеческих скелетов. Это была редкая коллекция, позволявшая изучать прошлое население Америки, в особенности индейцев, которые в последнее время стали все настойчивее требовать возвращения костей предков. Им удалось добиться принятия соответствующих законов, и теперь работа, которой Весси посвятил едва ли не всю свою жизнь, оказалась под угрозой: в любой момент останки могли оказаться за дверью и отправиться на не‑ столь‑ уж‑ Дикий Запад.

– У нас есть рабочая группа, которая собирает информацию и уведомляет соответствующие племена о том, что здесь есть, – рассказывал он, ведя нас по длинному, немного сумрачному и далеко не пустынному коридору, – а уж они сами решают, что делать дальше. Не исключено, что через пару лет весь наш материал по североамериканским индейцам снова окажется в земле только для того, чтобы его выкопали в следующем столетии.

Все этнические группы в наше время настолько возбуждены, что просто не осознают, какой вред наносят самим себе. Если мы не станем учиться на примере мертвых, то у кого же тогда учиться?

– Алекс, кому ты это рассказываешь? – сказала я.

– Ну, если бы в одном из этих ящиков лежала моя прабабушка, я тоже, может быть, не сильно бы этому радовался, – хмыкнул Марино.

– В том‑ то все и дело, что мы не знаем, кто в них лежит. Не знают этого и те, кто так сильно переживает за умерших. Зато, изучая эти останки, мы очень многое узнали о болезнях индейского населения, а это только идет на пользу тем, кому кажется, что их культура и даже жизнь под угрозой. Впрочем, стоп, мне нельзя заводиться.

Место, где работал Весси, представляло собой несколько крохотных комнат‑ лабораторий, беспорядочно заставленных черными длинными столами, с тысячами книг, коробок со слайдами и профессиональных журналов. Тут и там были представлены засушенные головы, разбитые черепа и всевозможные кости животных, ошибочно принятые за человеческие. К пробковой плите были приколоты большие фотографии с пепелища в Вако, где Весси провел три недели, восстанавливая и идентифицируя разложившиеся и обгоревшие останки членов секты «Ветвь Давидова».

– Давайте посмотрим, что у вас там, – предложил Весси.

Я поставила на стол коробку, и он вскрыл ее с помощью перочинного ножа. Разворошив пенопластовые шарики, я вытащила верхнюю часть черепа, потом осторожно достала более хрупкие кости, включая кости лица. Все это мы разложили на чистой голубой скатерти, после чего Алекс включил лампы и вооружился лупой.

– Вот здесь. – Я показала на едва заметную отметину на височной кости. – Соответствует кровоподтеку в височной области. Ткани вокруг были сильно обожжены, так что определить тип ранения мне не удалось. В общем, у меня не было ничего, пока я не обнаружила этот вот порез.

– Очень ровная насечка, – сказал Весси, медленно поворачивая череп и разглядывая отметину под разными углами. – И разумеется, мы уверены, что ее не сделали во время вскрытия, когда, например, снимали крышку?

– Разумеется, – ответила я, ставя крышку черепа на место. – Как ты и сам можешь видеть, порез находится на полтора дюйма ниже линии, сделанной при вскрытии. Да и угол совсем другой. Видишь?

Передо мной вдруг возник мой собственный огромный указательный палец, оказавшийся под увеличительным стеклом.

– Порез скорее вертикальный, чем горизонтальный.

– Верно. Рассматривать надрез в качестве артефакта аутопсии можно только в том случае, если твой помощник был не вполне трезв.

– А это не может быть след борьбы? – предположил Марино. – Кто‑ то бросается на нее с ножом, она сопротивляется и...

– Конечно, такой вариант возможен, – согласился Весси, внимательно изучая каждый миллиметр кости. – Но меня смущает то, что надрез очень тонкий и ровный. Он имеет одинаковую глубину по всей длине, от одного края до другого, что необычно для простого удара ножом. В большинстве случаев порез глубже в начале, там, где лезвие ударило в кость, а потом делается мельче.

Алекс сопроводил свой комментарий наглядной демонстрацией с рассеканием воздуха воображаемым ножом.

– Нужно также помнить, что многое зависит от положения нападающего по отношению к жертве в момент удара, – дополнила я. – Стояла ли жертва или лежала? Где находился ее противник – позади, сбоку или над ней?

– Вот именно, – сказал Весси и, отойдя к шкафчику из темного дуба, открыл стеклянную дверцу и снял с полки старый череп. Вернувшись к столу, он протянул его мне и указал на отчетливо заметную грубую рану, захватывающую как левую теменную, так и затылочную области, то есть нанесенную высоко над левым ухом. – Ты спрашивала насчет скальпирования. Это череп ребенка восьми или девяти лет. Его сначала оскальпировали, потом сожгли. Пол определить не удалось, но я знаю, что у бедняги была больная нога. Так что убежать он не мог. Именно такого рода порезы типичны при скальпировании.

На мгновение я закрыла глаза, представляя, как это могло произойти: ковыляющий ребенок, стекающая на землю кровь, крики соплеменников, пылающий поселок.

– Вот скоты! – сердито выругался Марино. – Как можно делать такое с ребенком!

– А как можно делать такое вообще? – Я повернулась к Весси: – Значит, порез на нашей кости не характерен для скальпирования.

Алекс сделал глубокий вдох, потом медленно выпустил воздух.

– Знаешь, Кей, одинакового ничего не бывает. У индейцев было много способов снятия скальпа. Чаще всего кожу надрезали кругом, чтобы легче содрать ее с черепа. В некоторых случаях довольствовались скальпом со свода черепа, в других снимали также уши, глаза, лицо и шею. Иногда с одной жертвы снимали несколько скальпов. Один прием часто можно увидеть в старых вестернах: жертву хватают за волосы и кожу срезают ножом или саблей.

– Для трофея, – пробормотал Марино.

– Да, но снятие скальпа – это еще и демонстрация умения и храбрости. Символ мачо, как сказали бы в наше время. И конечно, присутствовали и другие мотивы: культурные, религиозные, даже медицинские. В данном случае попытка снять скальп, если таковая и имела место, не удалась, потому что волосы у нее остались. И еще. На мой взгляд, надрез был сделан весьма аккуратно и с использованием очень острого инструмента. Исключительно хорошо заточенного ножа. Лезвия бритвы или резака. Даже скальпеля. В момент совершения операции жертва была жива и умерла не от этого.

– Нет, причиной смерти было ранение в шею, – сказала я.

– Других отметин я не обнаружил, за исключением, может быть, вот этой. – Он переместил лупу к скуловой кости. – Есть тут что‑ то очень слабое. Настолько слабое, что наверняка и не определишь. Видишь?

Я наклонилась поближе.

– Да, может быть. Вроде паутинки.

– Верно. Интересно, пожалуй, лишь то, что эта паутинка, как ты выразилась, проходит под тем же углом, что и надрез. Скорее вертикально, чем горизонтально.

– Что‑ то меня уже тошнит, – хмуро сказал Марино. – Без обид, но давайте ближе к делу. Что у нас получается? Какой‑ то подонок перерезает девчонке горло и уродует лицо? А потом поджигает дом?

– Это один из возможных вариантов, – согласился Весси.

– Обезображивание лица подразумевает что‑ то личное, – продолжал Марино. – При условии, что речь не идет о каком‑ нибудь помешанном. Обычно убийцы не уродуют лицо жертвам, если между ними нет никакой связи.

– Как правило, это так, – согласилась я. – На основании личного опыта могу сказать, что когда дело обстоит не так, то мы имеем дело со спонтанным нападением со стороны психически неуравновешенного человека.

– Как хотите, но тот, кто поджег дом Спаркса, действовал далеко не спонтанно, – заметил Марино.

– То есть вы рассматриваете и вариант так называемого домашнего убийства, – пробормотал Весси, продолжая разглядывать череп через лупу.

– Нам приходится рассматривать все варианты, – сказала я. – Но никак не могу представить, чтобы такой человек, как Спаркс, убил собственных лошадей.

– Может, он был вынужден пойти на это, чтобы скрыть убийство. Может, он на это и рассчитывал. Что люди именно так и будут думать.

– Алекс, – сказала я, – кто бы ни проделал это с ней, он позаботился о том, чтобы мы никогда не обнаружили следов его работы. Если бы на нее не упала стеклянная дверь, от нее не осталось бы буквально ничего, за что мы могли бы зацепиться. Не имея, например, тканей, мы никогда бы не узнали, что она умерла еще до пожара, потому что не смогли бы определить уровень угарного газа. И что тогда? Случайная смерть, потому что доказать умышленный поджог нам пока не удается.

– Лично я нисколько не сомневаюсь, что перед нами классический случай убийства с поджогом, – сказал Весси.

– Тогда на кой черт терять время на то, чтобы порезать кому‑ то лицо? – спросил Марино. – Почему бы просто не убить ее, поджечь дом и смыться побыстрее? К тому же, когда эти психи уродуют кого‑ то, они делают все так, чтобы люди увидели результат их работы. Да вы и сами знаете! Оставляют тела в парке, на холме поблизости от дороги, на дорожке, посреди гостиной.

– Может быть, наш убийца не хотел, чтобы мы что‑ то увидели. Он очень постарался, чтобы никто не узнал об оставленной им подписи. Думаю, следует провести компьютерный поиск, посмотреть, не было ли где‑ то чего‑ то даже отдаленно похожего.

– О таком поиске будут знать десятки людей, – возразил Марино. – Программисты, аналитики, техники в ФБР и крупных полицейских управлениях вроде Хьюстона, Нью‑ Йорка и Лос‑ Анджелеса. Гарантирую, что кто‑ то из них проболтается и все это дерьмо просочится в газеты.

– Не обязательно, – сказала я. – Все зависит от того, к кому обратиться.

* * *

На площади Конституции мы поймали такси и попросили водителя отвезти нас к Белому дому, точнее, на Пятнадцатую улицу, к моему любимому ресторану «Олд эббит гриль». Никакой очереди в половине шестого не было, и нас сразу провели в обитую зеленым бархатом кабинку. Мне всегда нравилась атмосфера, создаваемая цветным стеклом, зеркалами и медными газовыми лампами с подрагивающим в них пламенем. Стену над баром украшали черепахи, кабаны и антилопы, и бармены никогда не заставляли себя ждать, независимо от времени суток.

За столиком позади нас безукоризненно одетая супружеская пара говорила о билетах в Центр Кеннеди и о поступающем осенью в Гарвард сыне; двое молодых мужчин спорили о соответствии качества ленча количеству выложенных за него долларов. Я поставила коробку на свободный стул. Весси перевязал ее несколькими ярдами скотча.

– Надо было попросить столик на троих, – заметил Марино. – Уверена, что от нее не будет вонять? А если кто‑ то что‑ то унюхает?

– Не беспокойся, вонять там нечему. – Я раскрыла меню. – И раз уж мы пришли поесть, то давай сменим тему. Бургеры здесь настолько хороши, что даже я не удержусь.

– А я бы заказал рыбу, – с гримасой заявил Марино. – Что посоветуешь?

– Иди к черту!

– Ладно, уговорила. Пусть будет бургер. Жаль, сейчас не вечер, – я бы взял пива. Сущая пытка сидеть в таком заведении без бутылочки «Блэк Джека». Держу пари, здесь делают мятный джулеп. Знаешь, его подают в таком высоком стакане из матового стекла. Давненько не пробовал. Пожалуй, с тех пор, как встречался с той девчонкой из Кентукки, Сабриной. Помнишь ее?

– Может, и вспомню, если опишешь, – рассеянно ответила я, оглядываясь по сторонам и стараясь расслабиться.

– Бывало, водил ее в ресторан. Однажды туда заглянули вы с Бентоном, и я ее вам представил. У нее были рыжеватые волосы, голубые глаза и красивая кожа. Она еще участвовала в соревнованиях на роллер‑ скейтах. Неужели не помнишь?

Я понятия не имела, о ком он говорит.

– Да... – Марино никак не мог оторваться от меню. – В общем, все продолжалось не очень долго. Она бы на меня, наверное, и внимания не обратила, если бы не мой грузовичок.

Бывало, сидит в кабине и машет всем встречным, как на параде «Роуз Боул»[15].

Я рассмеялась, а он посмотрел на меня с таким странным выражением, что остановиться было уже невозможно. Я смеялась и смеялась, пока из глаз не потекли слезы, а подошедший было официант не замер в нерешительности.

– Да что это с тобой? – с обидой спросил Марино.

– Наверное, просто устала, – ответила, отсмеявшись, я. – Кстати, если хочешь пива, валяй, заказывай. У тебя же сегодня выходной, а машину поведу я.

Это предложение решающим образом улучшило его настроение, и вскоре Марино в ожидании своего бургера с сыром уже опустошал первую пинту «Сэмюэля Адамса». Я заказала салат «Цезарь» с цыпленком. Потом мы ели, а вокруг говорили, говорили и говорили.

– Я у нее спрашиваю, ты хочешь уехать на свой день рождения? – рассказывал один бизнесмен другому. – Ты же всегда поступаешь по‑ своему.

– Моя жена такая же, – ответил второй, не переставая жевать. – Ведет себя так, как будто мы с ней никуда не ходим. Черт, я же каждую неделю вывожу ее в ресторан.

– В программе у Опры говорили, что каждый десятый должен больше денег, чем в состоянии отдать, – доверительно сообщала компаньонке пожилая леди, чья соломенная шляпа висела на крючке у нее над головой. – Разве это не возмутительно?

– А я уже ничему не удивляюсь. Сейчас все так.

– Припарковаться, конечно, можно, – продолжал бизнесмен, рассказывавший о жене, – но я предпочитаю ходить пешком.

– Даже вечером?

– Ты что, шутишь? В округе Колумбия? Только если у тебя жажда смерти.

Я извинилась и спустилась в просторную дамскую комнату, выложенную бледно‑ серым мрамором. Кроме меня, там никого не было. Вымыв руки и ополоснув лицо, я попыталась дозвониться до Люси по сотовому, но сигнал, похоже, отскакивал от стен, так что пришлось воспользоваться телефоном‑ автоматом.

– Складываешь вещи? – спросила я.

– А ты разве не слышишь эхо?

– М‑ м‑ м. Может быть.

– А я слышу. Ты бы видела, что здесь творится.

– Кстати, вы не против гостей?

– Ты где?

В ее голосе появились нотки подозрительности.

– В «Олд эббит гриль». Если точнее, в туалете. Звоню из автомата. Мы с Марино навещали Весси. Мне бы хотелось заглянуть к вам. Не просто повидаться – надо обсудить одну профессиональную проблему.

– Конечно, приезжай. Мы никуда не собираемся.

– Что‑ нибудь купить?

– Ага. Поесть.

Забирать машину не имело смысла, потому что Люси жила в северо‑ западной части города, неподалеку от Дюпон‑ серкл, где ситуация с парковкой не лучше, чем в других районах города. Марино остановил такси возле ресторана, мы сели и поехали. День неспешно клонился к вечеру, флаги над крышами и на лужайках бессильно обвисли, где‑ то никак не могла утихнуть автомобильная сирена. Чтобы попасть в квартал, где жили Люси и Джанет, нам пришлось проехать мимо Университета Джорджа Вашингтона и «Ритца».

Район считался богемным, населенным преимущественно представителями нетрадиционной сексуальной ориентации, и обычными посетителями мрачных баров вроде «Фэрплейс» и «Мистер Пи» были здесь накачанные парни с пирсингом по всему телу. Я не в первый раз навещала свою племянницу, и сейчас, например, заметила отсутствие на прежнем месте сориентированного на лесбиянок книжного магазина и появление нового магазина здорового питания напротив «Бургер кинг».

– Мы выйдем здесь, – сказала я водителю.

Он сбросил газ и свернул к тротуару.

– Что за черт! – пробормотал Марино, глядя вслед голубому такси. – Как ты думаешь, в этом городе еще остались американцы?

– Если бы в таких вот городах не было неамериканцев, нас с тобой здесь тоже не было бы, – напомнила я.

– Итальянцы – это совсем другое.

– Неужели? Чем же они отличаются? – спросила я, направляясь к «Кафе Д. К. »

– Да всем. Во‑ первых, когда наши предки сошли на Эллис‑ Айленд, они прежде всего научились говорить по‑ английски. И они не садились за руль такси, если не знали города. Эй, смотри‑ ка, а здесь очень даже неплохо.

Кафе работало круглосуточно, и в воздухе стоял неистребимый запах лука и жареного мяса. На стенах висели постеры с изображением нанизанных на вертел цыплят. Другие рекламировали ливанское пиво и зеленый чай. Взятая в рамку газетная вырезка с гордостью сообщала, что однажды здесь ели «Роллинг стоунз». Какая‑ то женщина протирала стекло с таким торжественным видом, словно в этом заключалась миссия ее земного существования. На нас она не обратила ровным счетом никакого внимания.

– Отдохни, – сказала я Марино. – Это не займет больше минуты.

Он уселся за свободный столик и сразу закурил, а я подошла к прилавку и попыталась разобраться в подсвеченном меню над грилем.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒