Annotation 5 страница

 Когда отчаявшийся комиссар Возняк нанес визит своему начальнику, у Роберта Гурского сидела его племянница, Эва Гурская. Теперь Эве Гурской было уже не тринадцать лет, а почти двадцать четыре, и ее взгляды на голых мужиков радикально изменились. Не в том смысле, что она затаив дыхание таращилась на мужской стриптиз или упражнения культуристов, но она научилась ценить крепкие мышцы, широкие плечи, накачанный торс, на который так приятно положить голову… и так далее. Хрупкие и хлипкие юноши перестали ей нравиться. К дяде на работу она тем не менее пришла не по этому делу. Эва оканчивала юридический факультет и до сих пор не могла решить, что ей нравится больше: прокуратура или полиция. Адвокатура отпала сразу. Преступников она очень не любила, зато Эву манили расследования при ее собственном непосредственном участии. Поэтому она никак не могла сделать выбор, досадуя, что пять лет назад не стала поступать в офицерскую школу в Щитне. Юридический она могла бы окончить и потом, пусть даже заочно, то есть одновременно с офицерской школой, и теперь бы у нее все сложилось как надо. Легче было бы выбирать. Дядя, кажется, именно так в свое время и поступил, вот племянница и пришла посоветоваться. Возняк же пришел пожаловаться на жизнь, причем уже не в первый раз. Он едва не разрыдался прямо в дверях, но тут увидел Эву, и рыдания мигом устыдились и сдохли. Эву он, разумеется, знал, все знали племянницу Гурского, она время от времени заходила к дяде, не причиняя никогда никаких хлопот. Если она случайно и слышала какие-то служебные тайны, то никому их не разбалтывала. Поэтому ее считали полностью своей. — Чума меня забери! — вырвалось у комиссара вместо приветствия. — Этот проходимец смылся или его вообще не существовало!.. Я хотел сказать — добрый день. — Кому добрый, а кому и нет, — буркнула Эва, поскольку пока не успела услышать от дяди никаких советов. — Я так понял, что вы нигде не можете его найти? — угадал Гурский, заинтересовавшись таинственной историей. Возняк пришел в себя. — Можно? — вежливо спросил он и, не дожидаясь разрешения, уселся на стул — Он просто не существует, скотина такая. Существовал, конечно, но десять лет назад. Никто его не знал, ничего о нем не известно, три бабы признались, что водили с ним шашни, а та, с Селецкой, какая-то подозрительная. — Почему? — А скрытная какая-то. Только сейчас призналась. Насчет четвертой. — Что «насчет четвертой»? Какой четвертой? Четверти? — Нет. Бабы. — Анджейчик, сосредоточься и говори, как человек, а то я и тебя подозревать начну! — По мне, и то лучше было бы, — тяжко вздохнул Возняк и пустился в объяснения. Красавица Анна Бобрек с большой неохотой сообщила дополнительные сведения, да и то исключительно по той причине, что как раз в эти дни домой из больницы вернулась старушка из этого подъезда, невообразимо разговорчивая, причем совершенно неструктурированным образом. Она говорила обо всем сразу и одновременно. О Папе Римском, хотя неизвестно, о котором именно, о больничных неприятностях, о разведенной внучке, которая с ней поселится и будет ухаживать в обмен на жилье; о романе врача с женой одного пациента, а медсестра ему страшный скандал устроила; о косыночке в горошек, которая у старушки пропала, а потом нашлась, но уже порванная; о соседях, в особенности о том, что жил этажом ниже, с женой… или это была дочка? А за ним еще бегала такая выдра и под окнами его караулила, а эта жена-дочка или дочка-жена сначала вообще внимания не обращала, а потом, видать, его выгнала, потому как давно его не видно, а жалко… Услышав про выдру, Возняк попытался перебить поток сознания, и пару минут они разговаривали хором, но старушке тема соседа была весьма близка, а потому комиссар этот бой выиграл и направил разговор в нужное русло. Давно и довольно долго сюда приходила к дому какая-то баба и смотрела в окна, а один раз старушка видела, как эта выдра накинулась на пана соседа, когда тот возвращался домой, да как вцепится в него, что твой репей или пиявка, и он развернулся, и они вместе пошли гулять. А уж вечер был, темнело… Возняк блеснул талантом, и показания свидетельницы отыграл с таким жаром, что Гурский и Эва почувствовали себя, как в театре. Спектакль их просто восхитил. Описание выдры старушка составила сама, даже без вопросов. Крупная такая баба, лохматая и совсем черная, и башка, и рожа… — Негритянка?! — изумленно воскликнул Гурский. — Мне тоже так подумалось в первую секунду, — согласился Возняк, выйдя из роли старушки и вернувшись к реальности. — Но нет, трижды переспрашивал. Наша, то есть белая, только брюнетка, а черное на лице — это брови. Нарисованные или свои — это я уже выяснить не смог, потому что пани свидетельница охотно поддакивала и тому, и другому. Ну, я сразу и набросился на эту Анну Бобрек. Пани Бобрек долго молчала, а потом соизволила вспомнить, что да, сюда приходила какая-то обожательница пана Бартоша, который выносил ее с трудом, вел себя холодно и сухо. Кем была эта женщина, Анна Бобрек не знает. Действительно, высокая брюнетка с такими пышными волосами, что невольно закрадывалась мысль о парике, довольно упитанная, как говорится, в теле. Появлялась она довольно редко и давно, вроде как сразу после того, как Анна Бобрек тут поселилась. А потом эта дама исчезла с горизонта, и Анна совсем про нее забыла. Она искренне извиняется, что раньше не вспомнила. — А я такую видела, — задумчиво проговорила Эва — Раз в жизни. Не знаю, почему сейчас вдруг это выскочило из подсознания. После крохотной паузы Эва показалась дяде и комиссару куда интереснее, чем все следствие с приложениями. — Где и когда? — сурово вопросил дядя. Эва очнулась от глубоких размышлений. — Понятия не имею. Но она прямо-таки стоит у меня перед глазами: здоровенная такая, потрясающая, форменная валькирия… — Это потому, что я красочно и образно рассказываю, — скромненько предположил Возняк. — Ты уверена, что на самом деле что-то видела, а не просто вообразила? — Гарантирую, что видела. Но давно, и с чем-то это у меня ассоциируется. С каким-то приключением или с чем-то в этом роде. — С каким еще приключением? — Моим собственным, личным. Еще в школе, я же говорю, это было давно. Тогда у меня было первое настоящее достижение в жизни, и эта баба почему-то у меня с тем успехом ассоциируется… — Ты ее в школе видела? — В школе? Нет. Где-то еще… Не помню. Надо как следует поднапрячь мозги. Оба — и Гурский, и Возняк — принялись с энтузиазмом подсказывать ей разные места, но Эва только строила гримаски и качала головой. — И когда у тебя было это чудное виденье? Когда ты такую тетку видела? — А когда вам надо, чтобы я ее видела? Ну, чтобы вам это пригодилось? Минутку. А вообще-то, в чем дело и что за история? Потому что я ничего не знаю. Про какой-то скелет краем уха слышала, в последнее время о каких-то зубах все говорят, но ведь дядя знает, что я по работе никаких вопросов не задаю. И ничего никому не рассказываю. Я много чего слышала, только все какое-то путаное и непонятное. Расскажите по порядку, может, я и пойму, при чем тут моя биография. Действительно, Эва о таинственном деле не имела никакого понятия. У дяди в кабинете она бывала редко, да и не каждую интригующую подробность здесь громогласно обсуждали при посторонних. Рассказать ей все? Так не делается, но ведь она почти уже юрист, сама рвется в следственные органы, и все-таки… Ну что, рискнуть? — Заранее прошу прощения, и никто этого пока не слышит, но я бы ей все рассказал, — решительно выпалил Возняк, который знал Эву с тех пор, как начал свою карьеру в следственном отделе. — Я тоже, — буркнул Гурский. — Так вот, слушай. Пять лет и четыре месяца тому назад на участке, где сажает цветочки твоя тетка по матери, нашли скелет мужского пола, без головы. Он к тому времени лежал там уже лет пять… — Это проверено, — с жаром заверил Возняк и принялся рассказывать дальше, потому что он при всем присутствовал. Рассказывал он в общих чертах, пока без подробностей. Эва слушала молча, нахмурив брови и старательно высчитывая время. — Ну вот, у меня в голове уже проясняется. Начинает проясняться. Как раз тогда примерно я и достигла того ошеломляющего успеха… Конец учебного года… Та-а-к, а при чем тут теткин участок? А, вспомнила! При том. «Эмансипированные женщины», помню: тогда еще дождь шел, я его пережидала и едва успела… Эва надолго замолчала. Гурский попытался ей помочь. — А что это был за успех? — Я должна была написать работу, что-то вроде сочинения: мой личный взгляд на роман «Эмансипированные женщины», что-то в этом роде. А я злая была, как змея, потому что промокла. Стояла жара, а дождь вообще не принес прохлады. Было самое начало июня. И от злости я написала просто какой-то детектив. Дескать, легко можно было доказать и разоблачить, что Казик Норский влюблен вовсе не в Аду, а в ее денежки, тогда и у этой дурочки Мадзи Бжеской глазки бы открылись. Результат был термоядерный: меня напечатали во всех школьных стенгазетах, а потом и в молодежной прессе. Мою писанину два года разбирали в школе как обязательную литературу. Просто умереть-не-встать-проснуться-в-Мадриде! Меня подозревали в плагиате, только никто не смог придумать, у кого я стибрила свои рассуждения. До самой смерти не забуду, даже если двести лет проживу, потому что никаких литературных амбиций у меня отродясь не было, и я насмерть перепугалась. Ну вот, среди сопутствующих обстоятельств и маячит эта самая валькирия. Гурский и Возняк устроили ей форменный допрос. Гурский вспомнил какую-то замшелую сенсацию в семье брата. Тогда он не обратил на нее никакого внимания, но что-то помнил. Эва выкапывала из памяти все больше и больше. — Минутку, — перебила она — Где именно все это случилось? Я имею в виду этого вашего покойника. Кто его нашел и где? — Как раз на участке, между твоей теткой и воротами в садовое товарищество. Ближе к воротам. Он лежал в парнике, присыпанный землей. — И они еще выкапывали бамбук, — мрачно добавил Возняк, чтобы не перекладывать всю вину на одинокую Марленку. — Да пофиг мне твой бамбук. Так! Был дождик, так потихоньку моросило, я шла мимо и взглянула в ту сторону, потому что вокруг вообще было пусто. Потрясающая бабенция, черные лохмы у нее торчали из-под капюшона, пластикового такого, а волосы — настоящий стог сена. Столько волос! И брови, черные такие, но не крашеные. Такие же, как волосы, тоже черные. Она загорелая была, поэтому все выглядело в одном стиле. На ней было что-то такое дурацкое… А, да! Такой фартук: на лямочках, в цветочек, он на ней сидел, как на корове седло, а под фартуком ничего не было. А еще пластиковая накидка от дождя, прозрачная. Она мне просто врезалась в память, перед глазами так и стоит. — Зачем ты туда в дождь потащилась? — Как это зачем! Как раз за «Эмансипированными женщинами»! Я у тетки в беседке по ошибке оставила книжку, а потом ждала, когда дождь прекратится. Ну, и сроки уже поджимали: на следующий день надо было сдавать сочинение. — Эта баба там одна была? — жадно допытывался Возняк. — Не знаю. Ой, да что я такое говорю! Знаю! Там был мужик. Тоже здоровенный и голый, он мне не понравился, это я четко полдню… — Совсем голый? — подозрительно спросил Гурский. Эва на миг задумалась. — До пояса — совсем, но на заднице у него вроде плавки были. Или, может, спортивные шорты, темные, не белые, это точно. Короткие. Что на ногах — не знаю, растительность заслоняла. Господи боже ты мой, какой же это был мерзкий день… поэтому я так хорошо все помню. С утра «неотложка» по ошибке приехала к нам, уперлись искать у нас раненого, а речь шла о соседях этажом выше. Потом Томек принес из школы таракана, мутанта какого-то, просто гиганта, бабушку Весю чуть удар не хватил, она такой скандал закатила… Гурский кивал головой, но Возняк не знал в подробностях личную жизнь своего начальника. Задавать вопросы он не осмеливался, однако выражение лица у него было такое, что Эва решила объяснить ситуацию: — Томек, мой младший брат, интересовался зоологией и таскал домой всяко-разных зверюшек откуда угодно. Он мечтал держать дома носорога, лошадку, на худой конец — овцу, но у нас тесновато было, вот он и приносил, что поменьше. Из-за этого таракана бабушка такое извержение вулкана устроила, что потом, когда я возвращалась с тетиной дачки с «Эмансипированными женщинами», при виде этой черной бабищи я подумала, что на бабушкином месте я бы с легкостью весь дом разнесла по кирпичику… — А мужик? — спросил Гурский. — Вот именно, — вздохнула Эва. — Он мне показался ужасно противным, потому что как-то слишком много его было. И этой его наготы. Поэтому я сразу же перевела взгляд на тетку, и она у меня в памяти и осталась. Ну вот сколько это все длилось? Секунд пять — десять? Я шла обычным шагом, дождь накрапывал, кусты заслоняли вид, что можно было увидеть? А я ее все-таки помню… Нет, погодите. Что-то у меня тогда, кажется, упало, я это все собирала, что это могло быть? — Какая разница! Ну, упало, ты подбирала. И что еще? Может, там был еще кто-то? В кустах никто не таился? Эва засомневалась и задумалась. — Даже если и таился, я не видела. Зато слышала. — Что ты слышала? — Трудно сказать. Голос. По-моему, мужской. Мне так кажется, что он доносился с того самого участка, но вот за это уже не поручусь. Содержания я не знаю, по-моему, до меня оно не дошло, поэтому и мечтать нечего, чтобы я вспомнила. Сам голос звучал омерзительно, как-то очень жестоко. Безжалостно. Мне аж зябко стало, и мурашки по спине побежали. — А смысл ты не уловила? — Почти нет. Но у меня создалось впечатление, что он против чего-то протестовал. Кроме того, дождик все-таки шелестел. — Черт, как жалко-то! — огорчился Возняк. — А что они вообще там делали? Эва пожала плечами. — Понятия не имею. Он стоял ко мне почти спиной и никак при этом не шатался… например, не наклонялся, ничего не делал. Просто стоял. Мог в носу ковырять. А тетка тоже стояла и опиралась на палку. — На палку?! На какую палку? — Тоже не знаю. На толстую, наверное, тоненькая ее бы не выдержала. — И когда точно это было? Какого числа? — Мать честная, просто допрос подозреваемого! Что вы делали в четверг в шестнадцать часов три года назад, да кто помнит такие вещи? Но я могу проверить, возможно, у меня записано в ежедневнике за тот год. Я на всякий случай ежедневники не выбрасываю. — Так проверь, — настойчиво попросил Гурский. — Ты просто жемчужина без изъяна, — торжественно и решительно высказался Возняк. Эва милостиво согласилась быть жемчужиной и обещала позвонить дяде сразу по возвращении домой. * * *