Annotation 4 страница

 Вчерашний допрос прошел прямо-таки блестяще, но через два дня Возняк распорядился провести второй. И снова на участках. Он как следует постарался и получил комплект свидетелей — просто загляденье: обе части, для скелета и для головы… Ну как они могли не знать друг друга? Только одна особа знала и тех, и других, но именно эта особа была как раз совершенно бесполезной, потому что десять лет назад ее черти носили неизвестно где и она ни о чем не ведала. Мерзостная баба. Насчет десяти лет он был полностью уверен. Патологоанатом не ударил в грязь лицом: пока скелет не отправили в архив вещдоков, он созвал настоящий консилиум. С ним совещались четверо коллег, в том числе один опытнейший патологоанатом. Один ортопед, один анатом и один педиатр, потому что такой великолепно развитый и нигде не поврежденный скелет не мог в детстве, в отроческие годы, быть хилым уродом. Его же не в клетке держали! Сильный, живой и энергичный мальчик — каким чудом он сумел не получить вообще никаких травм? На этот вопрос педиатр ответить не сумел, только предположил, что родители скорее всего не курили, не пили, не ели никакой химии, на диетах не сидели и дышали исключительно свежим воздухом. Гипотезу все хором сочли дурацкой, потому что таких родителей на свете нет и быть не может. К тому же ортопед пробормотал: — Ага, и еще прогрызали дыры в стенах с известковой побелкой. Чтобы снабдить потомка костным кальцием… За этим исключением консилиум сплотило единодушие, неслыханное в медицинских кругах. Мнение относительно возраста безголового скелета совпало до года: пять-шесть лет, без споров и ссор, поэтому сейчас, после обретения головы, все вместе тянуло на лет десять — десять с половиной. В виде трупа, естественно, не при жизни. И вот именно тогда эта баба, подававшая хоть какие-то надежды и знавшая обе семьи, прямо-таки издевательски дразнила их своим отсутствием на родине. Просто какая-то зловредная подлость! Хотя баба призналась в близком знакомстве с лопатой. Та вторая… как ее там… Росчишевская — тоже призналась. Обе пересилили свое нежелание говорить и заявили, что знали в своей жизни только одного человека, который мог бы снести чью-нибудь голову этой самой знакомой лопатой. А вот кому именно снесли голову, ни одна из баб не знала, и видно было, что они говорят правду. Перелет головы через аллейку и захоронение тела в плодородной парниковой земле произошли одновременно. На основании состояния парника, которое после бессчетных споров установили шестеро свидетелей и подтвердил возраст чайной розы, моментом убийства решено было считать начало июня. В начале июня, десять лет и три месяца назад кто-то здесь пришил типа с богатой костной структурой, и появились две неизвестные величины. Кто убил и кого убили. Ну и еще — чем убили. Потому что лопата сама назойливо напрашивалась на роль орудия убийства, но все же вызывала недоверие. Никто не верил в лопату. Комиссар Анджей Возняк настолько потерял здравый смысл, что начал допрос с этих двух баб, которые признались в близком знакомстве с инструментом, и допрашивал он их не порознь, а вместе. Комиссар загнал их в беседку, отрезав от остальных свидетелей, который сторожил выделенный ему помощник, — чтобы не подслушивали. Комиссар хитроумно начал издалека — с лопаты. Обе допрашиваемые согласно, хотя каждая по отдельности, признались, что про лопату им кое-что известно. Они видели ее в разное время. Возможно, это были две разные лопаты. Сделали ее вручную. Сама лопата, то есть металлическая ее часть, сделана была на заводе, из замечательной хирургической стали, хотя черт знает, как там на самом деле, потому что какой завод будет выпускать лопаты из хирургической стали? Но вот профилирование, форма и заточка — это уж точно ручная работа. Обе дамы собственными глазами видели, как продвигалась работа. Именно что видели по очереди, и каждая — в свое время. — Это был маньяк, — с отвращением сказала старшая, носившая в жизни такое количество фамилий, что Возняк предпочел звать ее по имени. Иоанна. По крайней мере нормальное имя. — Я не сразу сообразила, но сейчас я в этом совершенно уверена. Он точил и шлифовал все, что ему под руку попадало, менял форму и разглаживал. Он просто не умел спокойно сидеть и разговаривать, если не мог что-то мастерить руками. Невроз какой-то. — Паранойя, — поправила ее младшая, Росчишевская, имя которой Возняк для разнообразия напрочь забыл от волнения. — Если кто-то, закрывая на замок дверь развалюхи — чужого дровяного сарая, чистит от ржавчины и полирует старый засов, это просто не может быть нормальный человек. Он тогда даже на поезд опоздал, — клиническая картина.. — А вы давно его знали? — По-разному, — ответили обе дамы одновременно. — Что значит «по-разному»? — Мы его не вместе знали, а каждая по отдельности, — объяснила Росчишевская. — И мы с ней друг о дружке ничего не знали, — добавила Иоанна — Мы с ней только предполагаем, что это один и тот же тип, а не двое разных. Возняку показалось, что запутанная и сложная тема ускользает у него из рук. А, к черту хитрости! — Это тот самый, о ком вы обе сказали, что один-единственный на свете может воспользоваться лопатой для совершения убийства? — Вообще-то таких может быть много, — сделала оговорку Росчишевская. — Мы их всех не знаем. — К тому же тот единственный, насколько я знаю, совершенствовал разные инструменты в несколько более прозаических целях, — с укоризной уточнила Иоанна. — Так тот или не тот?! — прохрипел страшным голосом Возняк. — Вы же кого-то имели в виду! Этого или не этого?! — Если говорить о маниакальной заточке всего, что под руку попало, то я о нем, — великодушно согласилась Росчишевская. — Творца лопаты, — последовала ее примеру Иоанна. — Это он сумел бы. Что не означает, что он должен был кому-то отрубить голову и при этом не обязательно лопатой. — А почему вообще вы о нем упоминаете в прошедшем времени? Он что, уже умер? Тетки снова принялись отвечать хором. — Я ничего такого не знаю, я много лет его не видела… — Для меня умер. Был человек — и нет человека… — …но он был в отличной форме, поэтому наверняка жив… — …это для меня прошлое, к которому нет возврата, поэтому с тем же успехом он мог бы покоиться в могиле… Возняк насильственно прервал дуэт: — В могиле, не в могиле, но ведь имя и фамилия у него есть?! Как его звали! Имя, фамилия, адрес! — Бартош Бартош, — ледяным тоном ответила та, что постарше, Иоанна. Та, что помоложе, резко повернулась к ней. — Что-о-о?! — спросила она в полном остолбенении, на сей раз хором с Возняком, и добавила — Откуда ты это взяла?! — Не я, а он. Даже не он, а его родители. Богом клянусь, я сама видела документы: Иеремия и Ванда Бартош назвали ребеночка Бартошем. Он мне показал сам, потому что я отказывалась верить. Может, документы фальшивые… Росчишевская опомнилась. — «Ой, Бартош Бартош, не теряй надежды! »^[4]. Наверняка фальшивые. Потому что он мне тоже сказал, что его зовут Бартош, но я своими глазами видела на квитанции за прокат лодки: «Бернард Марчик». Он мне эту квитанцию не показывал, а просто уронил, и я успела прочитать, но до этого он мне представлялся как Бартош. Слушай, может, это все-таки два разных человека? — Ага, и один покоится в морге или где там еще, а второй отрубил ему голову? И оба маниакально точили все, что плохо лежит? Фигушки, это один и тот же человек, я его уже тогда знала, и… Ну ладно, признаюсь. Я сейчас сообразила, что я один раз видела тебя с ним, но только тогда не поняла, что это ты, потому что ты тогда выглядела, как ощипанная выхухоль. Но теперь мне кажется, что это была ты. — Все правильно, тогда я выглядела как ощипанная выхухоль. А почему я тебя тогда не увидела? — Потому что я сидела в машине. Раздвоение гипотетического убийцы заставило Возняка опомниться. Разделить этих баб, с каждой поговорить особо… нет, чепуха! Он вдруг понял, что его посетила редчайшая удача: обе женщины явно знали разные вещи и в его присутствии обменивались информацией куда более ценной, чем могли бы выдавать ему официально на допросе. Они что, первый раз разговаривали о знакомом мужике? Да ладно, пусть только говорят как можно больше, слушать их и слушать, только не дать заморочить себе голову и держать руку на пульсе событий! — Наверное, именно тогда я от него и слиняла, — оживленно говорила Росчишевская. — Он меня занудил до смерти. Упрямо настаивал на том, что я удрала из дому… ну да, тут он не ошибся, но он почему-то непременно хотел вытащить меня из алкогольно-наркотической трясины. А еще из когтей разврата. Я же тебе когда-то говорила, что он как раз боролся с падением нравов молодежи и мечтал вытащить меня из придорожной канавы! — Ну да, были у него такие наклонности, — подтвердила Иоанна. — Ты мне не столько рассказывала, чтобы я увязала одно с другим, но теперь все сходится, он вел себя, как надутый злобный индюк, намекал на тебя: дескать, ему не удалось вернуть моральный облик этой падшей жертве судьбы, жизнь у нее покатится под откос… Он все вспоминал о тебе, дескать, тебе конец, не сегодня-завтра вытащат твой труп из-под моста или из-под скамейки на вокзале, под наркотическим кайфом и под слоновой мухой. Мол, проиграл он этот бой. — Вот именно. А у меня наркотики к тому времени было давно пройденным этапом, не понравились они мне. Но он мне не верил… — Он никому и ничему не верил. — А что касается алкоголя, так ты сама знаешь: напиваюсь я очень умеренно, а тогда и вовсе собиралась возвращаться домой. И разврат мне тоже надоел хуже горькой редьки. Вот он меня изловил как раз по дороге домой и не поверил, что я возвращаюсь, не верил, что у меня вообще где-то есть дом. А раз он не поверил в правду, я рассердилась и стала врать как по нотам. Тогда он поклялся вывести меня в люди, и мне ничего другого не оставалось, как только от него слинять. Но на его паранойю с инструментами я успела полюбоваться во всех подробностях. — Я его тогда подвозила, потому что он за тобой следил. И ведь поди ж ты, ни разу не сказал, как тебя зовут! — Минуточку, — недоверчиво перебил Возняк. — Вы что же, об этом типе с лопатой первый раз в жизни между собой разговариваете?! Обе дамы посмотрели на него, переглянулись и снова уставились на Возняка. — Вот именно. Похоже, что так и есть, — холодно сказала Иоанна. — Может быть, второй раз. Во всяком случае, в подробностях — в первый. — До сих пор мы о нем только полунамеками говорили, — едко дополнила Росчишевская. — При оказии и очень редко. — Почему?! Обе неуверенно переглянулись. — Да как сказать… Какое-то мерзкое послевкусие от него осталось. Такое неприятное, что вспоминать не хотелось. — Пани Росчишевская, как долго вы его знали и когда это было? — Лет семнадцать-восемнадцать назад, и эта воспитательная идиллия длилась четыре месяца. Возняк быстро обернулся к другой даме. — А вы? Вторая вздохнула, огляделась и уселась на колоду для рубки дров. — Я раньше. Я с ним познакомилась девятнадцать лет назад, а семь лет спустя разорвала эти отношения. — Ты так долго выдержала? — удивилась Росчишевская и тоже села, на ощупь найдя за спиной мешок с торфом. — Потому что все надеялась, что смогу его очеловечить. Кроме того, он не пытался меня вернуть на путь морали, разве что слегка отесать и одурить. В конце концов я ему выложила все, что думаю, и он этого не стерпел. — Адрес! — рявкнул Возняк, не садясь ни на что, потому что за спиной у него лежала исключительно груда сухого тонкого хвороста. — А что адрес? — Адрес давайте. Где он жил? — Где-то на Селецкой. Но я там в жизни не была и номера дома не помню… Нет, все-таки помню, Селецкая, пять, четвертый этаж, мы там проезжали, и он даже мне показал пальцем свой балкон. На балконе стояла какая-то девица, я слегка удивилась, но ни о чем не спрашивала, потому что наше знакомство было еще в самом начале и я хотела проявить такт и щепетильность. Он не любил нахальных расспросов. Росчишевская не скрывала изумления. — Мы с тобой точно говорим об одном и том же психопате? Какая Селецкая, он меня заволок на Подхорунжих и пробовал учить пользоваться ванной и душем, потому что таких сложных приборов я наверняка в жизни не видела. А до этого он меня тягал по пленэрам, лугам и лесам, чтобы после всяких прокуренных хаз и малин я подышала свежим воздухом. Он мне даже палаточку поставил. У-у-у, ненавижу палаточки… — Не строй иллюзий, это он. Пленэры и палатки, ну как же без них! — Телефон! — простонал Возняк, как раз не строя иллюзий. — Он говорил, что у него нет телефона. — В той квартире телефона не было. Ответы наложились один на другой. Прозвучали они так, что Возняк, не веря своим ушам, все-таки был вынужден поверить. О ком они говорят? Какой-то совсем малахольный тип… Ну, если это тот самый, который отрубил башку лопатой… Сумасшедшие на все способны. — И ни одна из вас его двенадцать лет не видела? — Я — семнадцать, — напомнила Росчишевская. — А я — да, двенадцать, — подтвердила Иоанна. — Сразу после этого я от злости уехала… — Куда! — Во Францию, в Данию, в Канаду, в Южную Африку… Но перед этим я успела познакомиться с Марленкой, на лужайке, но как бы через него, Марленка его знала. И еще я успела., а, нет, это уже было год спустя… укоренить ее здесь, на участке, в это кошмарное общество. * * *