Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Annotation 1 страница



 Марленка — студентка-биологичка, с отличием окончив третий курс, решила заняться практикой на приусадебном участке. С жаром взявшись за дело, она посадила неизвестное ей растение, которое через два года вымахало под три метра. Обеспокоенные соседи опознали в неизвестном гиганте зловреднейший бамбук, готовый заполонить всё жизненное пространство, и попросили Марленку уничтожить опасное растение. Стараясь выкопать бамбук с корнем, Марленка неожиданно наткнулась на человеческий скелет без головы…        Иоанна Хмелевская

       notes12345678

  Иоанна Хмелевская
 Чисто конкретное убийство
 

 Я психанула. Нет, я вовсе не собиралась этого делать. Я планировала провести спокойный и деловой разговор, ибо во мне еще робко теплились остатки надежды, что удастся его очеловечить. Идиотка. Очеловечить мужчину! Потом я никак не могла вспомнить, что же он такого сказал, что я вдруг взорвалась. Может быть, что-то про вранье? Мол, я не вру только потому, что он не задает никаких вопросов? Во-первых, это неправда: на мои вопросы он отвечал опять-таки исключительно вопросами. Во-вторых, что бы это значило? Дескать, спроси он меня не важно о чем, так я тут же изреку какое-нибудь титаническое вранье? Мол, электрик пришел вовсе далее не счетчик проверить, а только затем, чтобы со мной посексуальничать? Что я буду отрицать, как спьяну плюнула в рожу какой-то бабе на площади Спасителя? Якобы какой-то правдоруб меня видел и донес… В жизни никогда и нигде я не плевала в рожу ни одной бабе и не торчала в пьяном виде на площади Спасителя, да и ни на какой другой площади тоже. Не говоря уже о том, чтобы под мухой шляться по городу. И как раз к электрикам я никаких страстей не испытывала, если уж честно, то к капитанам дальнего плавания — да. Хотя с грустью могу признаться, что никому из них я как-то не пришлась по вкусу… Ну что вы, о чем говорить: и на этот вопрос, как и на любой другой, я отвечу враньем. Это гарантировано! Что, может, я и от капитанов отрекусь?.. Может, я трусливо скрою тот факт, что проиграла на скачках все свои деньги, заняла у ростовщика на пару дней и теперь мчусь отдавать долги?.. Возможно, речь шла и вовсе не об этом? Этого я так никогда и смогла вспомнить. Достаточно того, что по моей квартире ураганом пронеслась бешеная ярость, так что даже странно, что я не сожгла свое жилье непогашенной сигаретой, брошенной в груду различных легковоспламеняющихся материалов, — их у меня сейчас уйма. Будь у меня в руках граната без чеки, я и гранату бы метнула. И ведь я не убила это ничтожество. Ну, почти. Но свое прокричала. Тоже мне, супермен нашелся, воплощенное благородство, идолище на пьедестале, перед которым покорная жрица должна священный огонь возжигать, а я, видать, недостаточно красиво поленья складывала. Может, и жриц было поболе одной, это ни малейшего значения не имело, не всякую допускали в святилище, некоторые только фимиам в его честь курили, но ни одна не дождалась не то что награды — даже похвалы. Молчание идолища означало, что придраться не к чему. И все жили надеждой. Идиотки. Щедрость была идолищу неведома. Жаждать! Требовать! Причем намеками, не говоря явно, чего владыка желает, пусть сама догадается. И ничего не давать взамен. Зато симулировать большое желание что-то дать, ловко создавать и подпитывать эти самые большие надежды — вот оно, кристальное благородство и забота о чувствах ближнего. Полон рот поучений, как надо беречь нежные чувства других, то есть — его, любимого. О, я нашла у него куда больше достоинств, не только эти душевные мелочи. Я прокричала всё. В результате он забился в корчах, ибо такое надругательство над святынями оказалось совершенно непереносимо. Пьедестал — вдребезги, и как теперь с этим жить? «Скорую» я вызывать не стала. Он перестал биться в падучей и ушел своими ногами. Больше он не появлялся, а через год-другой оказалось, что кое-какие настоящие достоинства были и у него. Ножи у меня затупились, а ножницы как-то хуже резали. Ну, невелика цена за окончательное истребление собственной глупости, и в конечном итоге мне остались какие-то жалкие крохи злости на саму себя. Ну, дурища я, и все тут! Я ощутила какую-то особую свободу от всякого ига и уехала. * * *

 Одна весьма пожилая особа, некая пани Амелия, категорически настаивала, что она любит заросли. Учитывая возраст, она за свою жизнь располагала изрядным временем, чтобы эти заросли взлелеять, и на все претензии отвечала железным упрямством. Речь шла о так называемых ведомственных участках, которые раздавали трудящемуся люду в далекие «времена ошибок и извращений», когда обожательница чащобы была моложе на полвека с гаком. На этом участке вкалывала вся семья, и тогда, конечно, ни о каких зарослях не могло быть и речи, но старшее поколение переселилось на тот свет, младшее — разлетелось по этому, и пани Амелия осталась одна. Вот ей и не хватило сил. От тяжкой работы ей пришлось отказаться — не столько, наверное, из любви к зарослям, сколько из-за слабости. На ведомственных сотках всегда действовало требование надлежащего использования выделенной территории, на участке должны были царить чистота, порядок и эстетика, претензий к владелице зарослей предъявляли множество, на что пани Амелия отвечала, что она любит заросли, ничего от нее вокруг само не сеется, никакие сорняки не расползаются, а все вместе смотрится живописно. Человек на старости лет имеет право удовлетворять свои эстетические потребности. Вообще-то да, выглядело все это живописно и вреда окружению не приносило. Переплетаясь воедино, малина, ежевика, барбарис, смородина трех цветов, цветущий кустарник неведомого роду-племени, плющи, декоративные колючки, корнеплоды (тоже цветущие, вопреки своему предназначению), всякие там фиалки-горошки, — все вместе мало того что немилосердно сбилось в кучу, но к тому же еще цвело буйным цветом и плодоносило. Тропинка от калитки к домику, прозванному беседочкой, существовала, пройти по ней было можно, хотя таинственные колючки слегка хватали за ноги, брюки и юбки. Но в стороны ничего не расползалось, так что, собственно говоря, чащоба — ее личное дело. Владелицы, то есть. Наконец от нее после долгих препирательств отстали в надежде, что не будет же эта баба жить вечно. Налицо, что молодость от нее давно убежала, старушка вот-вот умрет — и порядок. На всякий случай проверили юридический статус участка, и оказалось, что у пани Амелии есть наследница, какая-то двоюродная внучка, которую, впрочем, никто не видел, поскольку к участку она ни малейшего интереса не проявляла. Но она была. Существовала. И это всех успокоило. * * *

 По другую сторону узенькой аллейки был еще один участок, с которым тоже обращались весьма оригинально. Возделывали его члены одной семьи, все, как один, полные энтузиазма, но меняющиеся раз в три года, раз в пять лет, раз в год, а временами даже от весны до осени или от осени до весны. В садоводстве рука у них была легкая, все там роскошно разрасталось, поэтому ни у кого не было повода капризничать и критиковать. Только вот в силу постоянной смены рабочих бригад ни одна человеческая душа не могла бы определенно сказать, кому, собственно, принадлежит этот участок, кто там распоряжается и кто хозяин. Юридически собственник там не менялся, но он, увы, давно покоился в могиле. Что не помешало ему пять лет назад получить похвальную грамоту за исключительную красоту садика на собственную фамилию. Посмертно. Вот на этом участочке в приятный дождливый июньский день находились две особи разного пола и скульптурной внешности. Одежда их выглядела контрастно: на даме были только рабочий фартук на лямочках и тонюсенькая пластиковая накидка от дождя; мужчина же одежды презрел, оставшись в плавках и коротких резиновых сапогах. Зрелище это ничего необычного собой не представляло, поскольку дачники постоянно отдыхали среди своих райских кущ в пляжных нарядах, однако погоду для этого обычно выбирали солнечную. А сейчас ровно и упорно моросил мелкий дождик, и небо, все в бескрайних тучах, не обещало скорых перемен погоды. Однако же было жарко. Очень жарко. Дождь не охладил многодневную тропическую жару, а существу мужского пола явно нравился теплый душ. Участок находился в состоянии очередной мелкой переделки. Ближе к аллейке располагалось нечто, с течением лет превращавшееся то в парник, то в мини-оранжерею, то контейнер для компоста. Нечто являло собой яму с забетонированными стенками, длиной три метра, шириной метр двадцать, и как раз преображалось из компостного состояния в оранжерейное. Богатую питательными веществами землю уже почти вычерпали, а ее слой в несколько сантиметров теперь заботливо выскребали чем-то вроде грабель с необыкновенно густыми зубьями и маленькой лопаточкой. Этому занятию как раз увлеченно предавалось существо мужского пола. Существо женского пола приглядывало за работой, стоя у мужчины за спиной. Одной рукой дама опиралась на древко еще одной лопаты, огромной, местами железной, с красивым профилем: прямые края плавно сходились в форме клюва. В другой руке дама держала какие-то предметы. Вид у дамы был слегка раздраженный. — А теперь — говорила она, — мой муж умер. Уже почти семь месяцев прошло. Мне кажется… я думаю… Что ты на это скажешь? Существо мужского пола прекратило скрести граблями и протянуло руку назад. — Малый точильный камень, — сказал мужчина. Дама засуетилась. В руке у нее скопилось слишком много предметов, она поспешно освободила другую руку, привалив лопату к плечу, что-то вытащила из кармана и подала джентльмену. Тот взял предмет, не глядя, секунду подержал, после чего снова протянул руку назад. — Я сказал: малый. Вот так выглядит твоя помощь, даже размер инструмента не можешь понять. Мне нужен малый точильный камень. Даму пробила нервная дрожь. Все выпало у нее из рук, она стала шарить по карманам рабочего фартука, пелеринка ей мешала. Дама вытащила еще какие-то инструменты, выбрала один, подала джентльмену. Ну вот, теперь она угадала, подала то, что нужно. Мужчина схватил поданный инструмент, отложил на землю маленькую лопатку, поставил грабли на дно ямы зубьями вверх и принялся эти зубья точить. Помощница собрала все, что уронила. — Так что будет-то? — упрямо спросила она. — Раз он уже в могиле, то я свободна. Ты ведь теперь на мне женишься, правда? Мы сможем пожениться? Тихий свистящий шелест точильного камня на грабельных зубьях мало походил на желанный ответ. — Ну и как будет? Я уже давно так себе думаю… а с тех пор как он заболел, так еще пуще: понятно же было, что он умрет… от такого рака лекарства нет, на что мне было с разводом маету заводить. Мы поженимся, и уж теперь-то… ну, ты же на ночь наконец-то останешься? Она замолкла, напряженно ожидая ответа. Ответом ей по-прежнему был шелест точильного камня. — Ну так чего будет-то? Когда ты на мне женишься? Я же знаю, что у тебя никого нет! Я все жду и жду, может, ты что скажешь, а ты — ничего. Когда мы свадьбу сыграем? Она замолчала, но чувствовалось, что в душе у нее растет и ширится нечто особенное. — А откуда такие предположения, что свадьба вообще должна быть? — ответил джентльмен спокойным, холодным и жестким голосом, не поворачивая головы. Он так и стоял на краю ямы спиной к своей обожательнице. Обожательница аж затряслась. — То есть как это? Я же все для тебя делаю, все, что ты только захочешь! И пособие у меня большое, после смерти этого задохлика! А я специально для тебя столько лет стараюсь, все-все делаю! — Может, даже слишком много. — Как это? — Я, может, так много и не хочу. Может, для меня это все — наглая навязчивость. Ненужный излишек, который мне насильно впихивают. Может, у меня вкусы и потребности совсем другие, чем у тебя. Ты этого до сих пор не заметила? Фигура в пластиковой накидке окаменела. — Как это? Джентльмен в неглиже набирал скорость. Ритмичный шелест точильного камня — тоже. — А ты подумай как следует. То, что было хорошо для твоего мужа, совсем не обязательно хорошо для меня. Возможно, у меня другие увлечения, и в эти увлечения, может, никак не укладывается брак с тобой. У меня есть другие потребности, которых ты даже не понимаешь, не говоря о том, чтобы их удовлетворить. Может, мне вовсе не хочется связывать себя в жизни твоими бессмысленными стараниями, которые мне только мешают… Кругом на участках было почти пусто. Если кто-то из дачников и остался, то укрылся под крышей, в беседке или в солидной дачке, где можно подремать или таращиться в телевизор, потягивая пивко без гневного бормотания и занудства за спиной. Точнее говоря, таких дачников было всего трое, все мужского пола и средних лет. Они были заняты всякими своими делами. А четвертый как раз уходил с дачных участков. Тринадцатилетняя Эва Гурская пришла сюда сразу после школы, потому что на теткином участке она по рассеянности оставила библиотечную книгу «Эмансипированные женщины»[1] и теперь не только должна была вернуть книгу, но и еще что-то там про нее написать на завтра Эва надеялась, что небо разъяснится, поэтому все тянула, но теперь надежда пропала, и пришло время книгу забрать. Ну что ж, придется помокнуть. Она немного посидела в беседке, прочитала несколько страниц, придумала, что напишет, и со вздохом двинулась в обратный путь, не имея ни малейшего понятия, что этот день определит всю ее дальнейшую жизнь и навсегда останется у нее в памяти. На одном участке, совсем близко от въездных ворот, кто-то был. Эва услышала голоса, главным образом — мужской голос и короткий женский всхлип. До этих людей ей не было никакого дела, но она бросила взгляд и сквозь зелень увидела поверх низкой сетчатой ограды неясные силуэты. Какая-то тетка, какой-то тип… Тип что-то бубнил неприятным, жестким, каким-то безжалостным голосом. Тетка нервно вставляла обрывки слов. Текст Эву не интересовал, хотя было ясно как день, что эти двое между собой грызлись. Потрясла ее фигура мужчины — Эву совершенно искренне тошнило от голых мужиков. Молодой парень на пляже — ну еще туда-сюда, это можно как-то пережить, но чтобы здоровенное голое столетнее ископаемое в центре города?! И хоть бы гладенький, так нет же, волосатый, фу! Ну ладно, не очень, слегка волосатый… вообще-то далее хорошего сложения, не жирный, мог бы Фидию служить моделью. Тьфу, пусть Фидий им и восторгается: для Эвы это была просто мерзкая тушка. Тетка, кстати, тоже прилично сложена, фигуру видно и под пластиковой пелеринкой, даже подходит этому типу. Но она не такая противная. Эва ускорила шаг и уронила неловко свернутый пакетик с маленькими батарейками, купленными по дороге. Пришлось возвращаться и подбирать скользкие батарейки — вот так ей и удалось услышать продолжение диалога на соседнем участке. — Да прекрати ты наконец точить, больной просто, выдержать невозможно! — еще услышала Эва отчаянный вопль за спиной. Ответа мужчины она уже не слышала, но хватило и одного тона. Ужасный тон. Эва, не оглядываясь, дошла до ворот, а там шелест дождя на листьях заглушил все, и ровненькие струйки с неба туманной пеленой заслонили пейзаж. Она почти не обратила внимания на фигуру, которая продиралась сквозь кусты, устремившись на участки. Ей только показалось, что фигура была мужская. Десять лет спустя ей пришлось горько пожалеть о своем отсутствии интереса к межличностным конфликтам… * * *

 А нотации над будущим парником продолжались. — …если тебе так хотелось этих близких контактов, надо было пользоваться страстями твоего мужа, у меня совсем другой вкус. Тебе бы следовало давно обратить на это внимание и все продумать, а не вылезать теперь с абсолютно неприемлемыми предложениями. Свадьба, общая квартира, общая постель… Если ты до сих пор не заметила, что в отношении тебя я не выказываю никаких наклонностей подобного рода, придется раз в жизни наконец высказаться открыто… — А ты все точишь и точишь, вместо того чтобы на меня посмотреть! Это просто какая-то мания! Рехнуться можно! — Действительно — наши пристрастия нас очень сильно разделяют. Боюсь, что искусство мыслить тебе по-прежнему недоступно, но, возможно, тебе удастся понять, что я тебе говорю. Я не испытываю к тебе ни малейшей склонности, наоборот: ты мне противна на каждом шагу… Он все говорил и говорил, стоя над ямой, спиной к женщине, и не замечал, как за ним нарастает буря отчаяния. Разочарования. Гнева. Терзаний. Растет, разбухает, превращается в огромный шар… * * *

 Существо, с которым разминулась в воротах Эва Гурская, шагало не по аллейке. По непонятным причинам оно предпочло продираться напролом через участки, без труда перелезая через низенькие сетчатые оградки и выбирал узкие тропки. До того места, где стояли мужчина и женщина, было всего-то четыре делянки, но, к несчастью для существа, все они густо поросли барбарисом, падубом, малинником, ежевикой и шпалерами роз, — то есть растениями, вооруженными солидными и острыми шипами. Существу явно не хватало знаний в области ботаники о колючих кустарниках — оно то и дело цеплялось за них, намертво пойманное за одежду. Однако упрямо продолжало продираться сквозь колючие заросли. Шелестел летний дождик. * * *

 Упрек дамы насчет того, что склонность к заточке инструментов сродни мании, можно было, собственно говоря, признать полностью справедливым. Весь садово-огородный инвентарь вокруг сиял остро отточенными краями, при виде которых бритвы просто сгорели бы со стыда. Зубья железных грабель могли заменить иглы, секатор резал волос на лету, лопаты, ножи и ножницы соперничали заточкой со скальпелями и сияли даже под дождем. А уж самая большая лопата, на которую по-прежнему опиралась отвергнутая обожательница, производила впечатление прямо-таки кровопийственное. — Это все из-за нее, — процедила обожательница сквозь зубы. — Все из-за нее… — И сейчас, глядя на тебя, я жалею, что позволил ей уйти, — безжалостно отрезал жестокий возлюбленный. — И не смей больше ко мне приходить. Я тебя никогда не впущу. Мгновение царила тишина. Потом котел бешенства взорвался. В шелест монотонно накрапывающего дождика ворвался зловещий, страшный свист. Что-то вдруг описало в воздухе высокую дугу, пролетело через аллейку и глухо бумкнуло прямо в заросли старой пани Амелии. Что-то с глухим стуком тяжело свалилось в компостную яму, звякнули наточенные грабли, царапнула по бетонной стенке маленькая лопаточка. И снова воцарилась тишина. На несколько минут мир неподвижно застыл под дождем, пока оставшийся на участке человек не опомнился. Эхом отозвалось бешенство. Работа закипела рационально, добросовестно, энергично и с достойным восхищения результатом. Завершив необходимые действия с впечатляющей скоростью, человек спокойным шагом покинул промокшие дачные участки. И ни конь с копытом, ни рак с клешней не обратили на него внимание! * * *

 В сентябре две особы женского пола из большой семьи, поочередно возделывающей этот участок, вернулись из летних заграничных вояжей и сразу же, наутро по возвращении, оказались на участке, соскучившись по любимому садику. — Твою дивизию, ну и бардак, — вырвалось у первой — сорокапятилетней Леокадии, слегка ошарашенной увиденным. — Как ты выражаешься! — возмутилась ее сестра Паулина, старше Леокадии на два года. — Да что тут творится? Два месяца, похоже, просто конь не валялся! — Два с половиной. Ничего не понимаю. — А ведь Феликс должен был обо всем позаботиться! Где Феликс? — А мне откуда знать? Это твой воздыхатель, а не мой. Паулина рассерженно фыркнула. — Он говорил, что уедет, но только во второй половине августа. Это что же, за две недели тут все так заросло? — Соврал. Он сюда и носа не сунул. Плохо же ты его воспитала. — Ой, ну и глупости же ты несешь! Вот сама бы за него взялась и воспитала! — Мне хахали без надобности. — И мне тоже… Ага, как же, без надобности! А тот кривоносый в Калифорнии, за которым ты бегала… — Я за ним? Опомнись, дура замшелая, не я за ним, а он за мной! — А ты его ну прямо отгоняла, да? Сестры разругались так крепко, что в них вскипел весь запас адреналина. Выход ему нашелся в садовых работах, и боевой дух из сестер вышибло только часа через четыре, но прежнее очарование садик обрел почти наполовину и расцвел безукоризненным порядком. Утешением и допингом послужили инструменты, все в идеальном состоянии и острые как бритвы. — По крайней мере он все почистил и наточил, — проворчала Леокадия, уже еле дыша, и уселась на раскладной стульчик. Паулина еще сумела совершить героический подвиг: заварила чай и вынула бутерброды. Столиком послужила лавочка у беседки, которую наполовину удалось отвоевать у буйных плетей клематиса. Обе сестры для своего возраста были женщинами роскошными, полными сил и жизнерадостности, но страдали избыточным весом, а потому им требовалось отдышаться. Теперь им было не до ссор. — А тот профессионал, что он должен был сделать во-он с этим? — спросила Паулина, указывая кивком на бывшую компостную яму. — А то я забыла. Леокадия взглянула на бывший компост, который, собственно говоря, уже стал не компостом, а жирной, хорошо упитанной землей. — Что-то он плоховато все это просеял, — скривила она губы. — Небрежно как-то. И я тоже не помню, на чем мы порешили. Парник? — Нет-нет, я вспомнила. Оранжереечка. Вот и стекла стоят. Это должна была быть крыша. Леокадия, все так же кривясь, с омерзением смотрела на землю, стекла и все прочее. — Но ведь ничего не собрано. Нет, оранжерею нам не потянуть, сделаем себе мини-парник и начнем сеять уже в феврале. — Или дома сеять, а сюда в ямки пересаживать в марте. Стеклами прикрыть. Феликс же когда-нибудь да вернется! — А он точно вернется, да? — злоехидно захихикала Леокадия. Паулина почти обиделась: — А почему это он не вернется? — Да ведь ты его облаяла так, что даже нос побоится сюда сунуть… — И вовсе не я его облаяла, а ты! — Но ведь ты меня поддержала! Паулине не хотелось ссориться. Она пожала плечами: — Да ну… Обида перегорит, и он приедет. А если и нет, прилетит Бронька с этим своим смешливым Теодорчиком. Он работящий. В исключительном согласии они уточнили свои садоводческие планы, после чего перешли к семейным сплетням. Часть разбежавшихся по отпускам-каникулам родственников и свойственников пропала у них из виду, про них сестрам ничего не было известно, поэтому оставалось только терпеливо ждать, чего обе они страшно не любили. — А Иоанна? — вспомнила вдруг рассердившаяся Паулина. — У нее же был какой-то тип, еще более трудолюбивый, чем Теодор… — Нашу общую приемную племянницу выброси из головы, — трезво перебила ее Леокадия. — Во-первых, я понятия не имею, когда она вернется, во-вторых, о своем хахале она в последний раз что-то мекала-бекала в прошлом году, поэтому я в него вообще не верю. Она его от всех скрывала. И вообще мне кажется, что это как раз и был тот самый специалист по парникам и стеклянным крышам. А в третьих, что-то мне на ум все время приходит какая-то студентка-ботаничка, которая сюда лезет со своими экспериментами… чья-то седьмая вода на киселе, только не помню чья. — Тоже работящая? — Посмотрим.. Само собой разумеется, что на богатом хозяевами участке на следующий день появилось множество людей, и работа закипела. В одном все были единодушны. Парник — и никаких оранжереек! Поэтому парник прочно занял свое место. Прикрытый раздвижными стеклами, он исправно нес службу, и все росло в нем просто на удивление. * * *

 Студентка-ботаничка, некая Марленка, с отличием окончила третий курс и угнездилась на оживленном участке, хотя никто так и не смог разобраться, с кем и какие родственные узы ее соединяют. В воздухе носилось смутное предположение насчет того таинственного ухажера Иоанны, никому не известного, которого Марленка неуверенно называла «дядюшкой». Дядюшка, правда, куда-то пропал, Марленка года три его в глаза не видела, но помнила, что еще до получения аттестата ей обещали практику именно на этом участке. Номер участка ей сообщили, вот она и пришла. За дело она взялась с бешеным рвением, талант в работе с растениями у нее был просто золотой, и ее приняли с распростертыми объятиями. Марленка экспериментировала все смелее, она-то и посадила украдкой в буйно заросшем парничке масенькое экзотическое растеньице — скромную зеленую веточку. Не имея при этом ни малейшего понятия, какие чудовищные результаты это принесет. Куда-то окончательно пропал и Феликс, обожатель Паулины. Три года от него не было ни слуху ни духу, он никому не показывался на глаза. Стало ясно, что выходка Леокадии его смертельно оскорбила, а Паулина ему еще добавила, поэтому он сошел со сцены. Движимая самолюбием и обидой Паулина даже не пыталась как-то уладить ссору, она надулась и, безуспешно скрывая ярость и обиду, объявила всему свету, что и без Феликса прекрасно обойдется. Впрочем, это была неправда. Ну что ж, экспериментальный саженец Марленки удался на славу. К осени он вырос чуть ли не на метр, и непонятно было, что с ним делать, поэтому пересаживать его никто не стал; выделили только пространство для развития и роста, вынув над ним секцию стеклянной крыши. Перед самой весной зеленое чудо перевалило за метр, к тому же возле него появились еще четыре зелененькие палочки, азартно догоняющие лидера. И всем было интересно, что же такое из них вырастет. Через два года из парника гордо торчала все та же зеленая палка высотой под три метра, которая вместе с метровыми отпрысками образовывала прелестный стройный кустик. Вообще-то палка всем нравилась, хотя темпы ее роста вызывали смутное беспокойство. Парник без куска крыши перестал выполнять свои прямые обязанности, но опытные садоводы с этим легко справлялись. Тем временем Марленка защитила диплом, зеленая палка достигла отметки трех метров без четверти, а часть рассады повымерзла и погибла. — Интересно, когда оно перерастет Дворец Культуры[2], — заметил Теодорчик и захихикал. — Это же просто невозможно! — рассердилась Паулина. — С этим надо что-то делать. Где Марленка? — За колбасой побежала. — И за пивом, — хихикнул Теодорчик. Марленка и впрямь бегала по магазинам, затариваясь колбасками для гриля, пончиками, пивом и всякими прочими лакомствами на садовый пикник, чтобы обмыть на участке свой новенький диплом. При случае, в неукротимой эйфории, уравновешивающей очередное недавнее поражение на любовном фронте, она хвасталась своим достижением каждому, кто попадался на пути. Знакомых ей встретилось как-то маловато, поэтому со своей радостной вестью она позвонила Иоанне, бывшей даме своего неуловимого почти-дядюшки, которая упорно и с таким замечательным результатом поощряла Марленкину любовь к ботанике. Пани Иоанну носило по всему свету, и поймать ее было непросто, но, похоже, сейчас она как раз откуда-то вернулась… И правда, вернулась. Счастье так и рвалось из Марленкиной души. — Ах, пани Иоанна, если бы мне удалось освоить весь участок! Но нет, весь участок они мне не отдадут… А сейчас у меня выросло что-то совершенно изумительное, я бы и дальше его растила, но, мне кажется, они хотят мое чудо выбросить… — Что у тебя выросло? Марленка с увлечением описала зеленые палочки. Из трубки повеяло искренним ужасом. — Раны Господни! Марленка, ты в своем уме?! Немедленно выполоть! Это же бамбук! — Как это? О бамбуке Марленка знала почти все. Она собственными глазами видела целые бамбуковые заросли, даже ела салат из молодых побегов бамбука, консервированных, но все равно вкусных; к тому же Марленка прекрасно знала его почти универсальную полезность и пригодность. Однако ей и в голову не пришло, что бамбук может вдруг вырасти у нее под рукой, почти сам собой. Она ведь просто так воткнула в землю эту палочку, которая была такая свеженькая… Иоанна на том конце мобильной связи просто неистовствовала. — Немедленно уничтожь все, слышишь! Сию секунду! Ты понятия не имеешь, какая это холера, он за три года все участки забьет, выкопать не получится! Корни у него уходят в землю на полтора метра! — Там вроде как бетон в яме… — тихо вякнула страшно растерявшаяся Марленка. — Тонкий, и голову на отсечение даю, что он уже растрескался. Дания вот сделала глупость, и вся страна у них заросла… Ты в Дании была? А, нет, не была… — Ну, не была.. — Жаль. Там до сих пор выкорчевывают остатки, бульдозеры пошли в ход, экскаваторы, что попало! А началось тоже с крохотного кустика! Зарастет и у нас, территория у нас больше, зато бетон и асфальт хуже! Выкопай это немедленно!!! Марленка, невзирая на тяжесть провизии в сумках, почти забыла про диплом, но компания на участке о пикнике помнила. Костерок уже горел, складной столик поставили, табуретки приготовили, шампуры для колбасок и булочек — тоже. Смертельно перепуганная бамбуком Марленка бросила продукты на сотрапезников, а сама схватилась за лопату. Если учесть, что она всеми силами старалась скрыть собственную ошибку двухлетней давности и сделать вид, будто зеленое несчастье, торчащее из парника, — ничего не значащая мелочь, всем казалось, что Марленка внезапно рехнулась. Ужас во взоре, вымученная печальная улыбка на устах и яростное желание копать землю именно в момент карьерного триумфа вызвали всеобщее удивление, но одобрила ее бурную деятельность только Паулина. Паулина была «за». Она же говорила, что нужно что-то делать! Ну вот Марленка и делала изо всех сил, только походила на буйнопомешанную, но кому это мешает? Главное, что она результативно работала. До того момента, когда кусок слишком энергично выкинутой из ямы земли угодил Леокадии в кружку с чаем. Марленка же замерла, стоя в яме уже по колено. Перед ней корни бамбука уходили вглубь чуть ли не к центру земли. Но, кроме корней, там было что-то еще. И чертов бамбук в этом рос. Это «что-то» было таким странным, неожиданным и вообще невероятным, что лопата скользнула поверх и выкинула комок земли прямо в чай Леокадии. Все собравшиеся стали по очереди подходить к парничку, держа в руках вилки и шампуры с колбасками, булочками и пончиками. Все с любопытством уставились вниз, не отдавая себе отчета в том, что у них перед глазами. — А это что такое? — удивился кто-то. — Покопай еще, — подбодрил другой. Марленка настолько потеряла голову, что покопала еще. Только чуть рядышком. Она попятилась, стала выбрасывать землю у себя из-под ног и снова наткнулась на препятствие. И застыла над необычным зрелищем. Компания до такой степени не понимала, на что смотрит, что ни у кого не пропал аппетит. — Похоже на ребрышки, — неуверенно заметила Бронька. — Большие такие ребрышки, — плотоядно поправил Теодорчик, ее муж. — У меня червячок в чае, — возвестила Леокадия, заглянув к себе в кружку. — Маленький. Не знаю, живой ли. Марленка молчала, окаменев и опираясь на древко лопаты. Паулина пригляделась повнимательнее. — Да ведь это же скелет! — выпалила она со смертельной обидой в голосе. — Откуда он тут взялся? Кто его принес? Леокадия сразу забыла о червячке. — Действительно. Кто это? Никто ей не ответил, зато все наконец-то прекратили есть. Теодорчик неуверенно высказался, что да, в самом деле скелет, выглядит совсем как настоящий, но головы не видать. Без головы опознать человека не получится. Бронька отчитала Марленку. — Ну вот, пожалуйста, голову ты так и не откопала. А ну копай как следует! Марленка подвинулась, потому что стояла ближе к ногам скелета, и осторожно, а теперь уже и боязливо, покопала немножко с другой стороны. Потом заработала лопатой посмелее. Головы не было. — Ну не может ведь такого быть, чтобы сюда пришел человек без головы и улегся в наш парничок, — категорически заявила Паулина — Должна же голова где-то быть! — А может, это Феликс? — вырвалось у ехидной Леокадии. — Потерял голову от горя… — И пришел сюда? — Ну да, так разобиделся, что мог прийти исключительно без головы! Идиотизм этих предположений в конце концов дошел до Марленки. Она опомнилась и вылезла из ямы. — Я понятия не имею, что это значит и в чем тут дело, но больше я копать не буду, а то все свалят на меня, — решительно заявила она. — Кого-нибудь надо вызвать, полицию или археологов. Но для археологов находка больно свежая. — А для «скорой помощи» — слишком тухлая, — услужливо подсказала Бронька. — Тогда полицию, — принял решение Теодорчик. — Разве что все дадим деру и прикинемся, будто никто ничего не видел. Закопать, как было, — и делу конец. Что вы на это скажете, барышни? Не исключено, что Марленка последовала бы его совету, если бы не бамбук. Скелет мог себе лежать в яме сколько хочет, не она его сюда положила, никому он, собственно, не мешал… но вот бамбук был на ее совести. Бамбук она бросить не могла, а тот окопался в таинственном скелете так изощренно, словно специально выбирал самые узкие щели. Ребра, хуже всего эти ребра… Паулина и Леокадия спорили насчет Феликса, все больше волнуясь, потому что у Паулины вдруг екнуло сердце. Она всерьез восприняла ехидное замечание сестры и рикошетом заразила своим беспокойством Леокадию. Пять лет никто в глаза не видел Феликса, ну да, он иногда уезжал, только в этот раз его смертельно обидели, и никто так и не извинился. Конечно, он мог просто замкнуться в себе, а если нет? Может, вовсе он не обиделся. А лежал все это время тут, без головы… Ситуация была сложная — у Феликса хранились все бумаги, разные там права собственности, документы предков, завещания и всякое такое, какая-то шкатулка, неведомо чья и неизвестно с чем. Все это барахло он хранил у себя как исключительно солидный, высокоорганизованный и безупречно честный человек. А у обеих сестер были ключи от его квартиры. И до сих пор они этими ключами еще ни разу не воспользовались… Честно говоря, Паулине Феликса страшно не хватало. С самой ранней юности Феликс принадлежал ей. Может, не все у них складывалось, ну и что? Он всегда был при ней, как скала. После смерти последнего мужа Паулине было очень одиноко, и Феликс, тоже овдовевший, должен был быть с ней рядом, а тут что? Как он вообще смел на нее обидеться до такой степени? Это она обиделась на его обиду! — Ничего не поделаешь, придется к нему заглянуть до того, как туда сунется полиция, — решилась Леокадия. — Его ключи у тебя при себе? Гнев на упрямого идиота, моментально охвативший Паулину, так же быстро и угас. Она нервно копалась в бездонной сумке. — С собой. Всегда с собой. Я все ключи всегда ношу при себе. — Это чтобы тяжелее было? — Нет, на всякий случай. — Вот и пришел к нам этот самый всякий случай… Этот самый всякий случай распорядился так, что, когда на участке появилась полиция, обеих сестер и след простыл. * * *



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.