Из тетрадей Ж.‑П. Б. «События и сновидения».

Глава 6

Четверг, 7 августа 2003 года.

Мистраль дочитал метеосводку, полученную вместе с другими документами в штабе. Он задумался над тем, что «ввиду усиления жары затрудняется проведение расследований смертных случаев».

«Метеорологический пресс‑ релиз французского метеоцентра от четверга, 7 августа 2003 г.

Во Франции продолжается аномальная жара. Воздух останется крайне нагретым не менее семи ближайших суток (до 14 августа 2003 г. ). За исключением прибрежных районов, где температура местами может понижаться вследствие ночных бризов, по всей стране температура останется крайне высокой. Минимальные температуры в большинстве районов будут колебаться около 20 градусов, местами до 24–25 градусов. Максимальные температуры достигнут 36–40 градусов.

Устойчивость столь высоких температур, как минимальных, так и максимальных, чрезвычайна и может быть опасна для здоровья метеочувствительных людей (пожилых, больных, грудных детей). В некоторых местностях, особенно гористых, возможны грозы, однако существенных осадков в стране не ожидается, следовательно, продолжится засуха в ряде уже пострадавших от нее районов».

Ингрид Сент‑ Роз принесла круассаны, а теперь уже ни одного не осталось. Мистраль, пока читал прогноз погоды и ночные сводки происшествий, едва надкусил один с тремя или четырьмя чашками кофе. Зато Кальдрон, Дальмат, Фариа, Феликс и Морен отдали круассанам должное. Все они сидели за столом заседаний в кабинете Мистраля. Вентилятор крутился на максимальной скорости.

– Так ты не врешь? Ты правда был семинаристом? – завел разговор Себастьен.

Мистраль дочитывал последние отчеты по делу Элизы Норман, а между делом краем уха слушал реплики, которыми обменивались молодые сыщики.

– Ну да, был. Тебе это не нравится?

«Дальмат насторожен», – отметил про себя Мистраль.

– Не то что не нравится… Только для полицейского, согласись, немножко оригинально. А почему ты туда пошел?

– Может, это мое дело?

– Что ты злишься? Чего такой угрюмый? Зря ты так. Ладно, я вот что думал…

– Себастьен. – Мистраль вмешался пока не разгорелась ссора. – Об этом договорите в другой раз. Возвращаемся к делу Норман. Ингрид, что показывает САЛЬВАК?

– Перед обедом поеду в Нантер. [8] Вчера я разговаривала с одним из тамошних – он сказал, что преступление такого рода уже регистрировалось. Три женщины были обнаружены убитыми с осколками зеркала в лице и в шее. Все после смерти были изнасилованы.

В кабинете моментально стало тихо.

– Когда это было? – первым нарушил тишину Венсан Кальдрон.

– Погодите, самое вкусное на десерт. Это было в сентябре прошлого года в одном городке департамента Уаза. Убийцу вычислили по ДНК и быстро арестовали. Еще деталь: убийства происходили с промежутками в два‑ три дня. Это значит, он убивал в течение недели. Поэтому я и еду в Нантер – разузнать подробности.

– Какая служба вела следствие? – спросил Мистраль.

– Сыскная бригада Понтуаза. Убийства произошли в сельской местности, поэтому работала жандармерия.

– Возьмите их координаты. Когда вернетесь из Нантера, надо с ними связаться.

– Что бы это значило? – Это Дальмат прервал молчание. Он переводил взгляд с Мистраля на Кальдрона.

– Пока не узнаем, – отозвался Кальдрон, – что там в деле у жандармов, сказать ничего нельзя. Может, этот парень читал отчет в газетах или в Интернете, моча ему ударила в голову, и он стал воспроизводить такие убийства. А может, проще: вначале эти дела абсолютно похожи, а в конце окажутся совершенно разными.

– Это верно, – кивнул Мистраль, – с такими сведениями надо работать очень аккуратно. Есть смысл прочесть протоколы, материалы осмотра, как его взяли, как все происходило, что он говорил на допросах и так далее. И если это будет сходиться с нашим случаем, то очень пригодится. А если нет…

– В нотариате, где работала Элиза Норман, – вступил в разговор Себастьен, – мы ничего не получили, кроме номера ее мобильного. Я запросил геолокализацию, [9] но это ничего не дало. Последнее зафиксированное местонахождение аппарата – недалеко от ее дома. Потом ничего: улетел. Испарился. Теперь жду детализацию ее звонков. Что до остального – образцовая сотрудница: всегда пунктуальная, скромная, серьезная. На ней держалась вся контора. В личной жизни вполне благоразумна, отпуск проводила с родными, вечерами в Опере. Врагов не имела, никого не боялась. Вот и все.

– Может, все и так, – заметил Мистраль, – но убийца почему‑ то выбрал ее. Стало быть, есть что‑ то, чего мы не знаем, из‑ за чего он заинтересовался этой неприметной с виду женщиной. В горле у нее торчали осколки зеркала, а руки были связаны капроновой веревкой. Это значит, злоумышленник пришел убивать ее со своими орудиями убийства. Перед нами преступник хладнокровный и методичный. Ни в коем случае не случайный бродяга. Родных вызывали?

– Родителей и брата. Они подъедут сюда после обеда, – ответил Дальмат. – Допрос будут вести Фариа и Морен.

Дальмат и его люди, кроме Фариа, ушли, а Мистраль и Кальдрон продолжили разговор.

– Ближе к вечеру позвоню в лабораторию, немного нажму на их шефа, узнаю, есть ли уже пригодные следы ДНК или отпечатки пальцев, – пообещал Мистраль.

– Послушайте, не хочу вас огорчать, но ребята спрашивают, когда им подпишут аттестацию с оценкой. Понимаю, это не так увлекательно, как расследование, но, кроме вас, этого никто не может сделать. – Говоря это, Кальдрон не мог удержаться от улыбки: он знал, насколько неприязненно Мистраль относится к такой административной обязаловке.

– Я понимаю, Венсан. Как только будет просвет, займусь этим. А пока хотелось бы понять, на что мы можем опереться в деле Норман. Надо бы послушать голос того, кто звонил пожарным.

Через несколько минут они в полной тишине слушали запись вызова:

«Здравствуйте. Я звоню, чтобы сообщить вам, что моя знакомая Элиза Норман не отвечает на телефонные звонки. Я звонил ей на работу, мне сказали, что ее не было уже два дня. Она должна быть сейчас в Париже. Я беспокоюсь. Она живет на улице Мадам, 108».

Передав сообщение, звонивший немедленно повесил трубку, так что дежурная не успела задать положенные вопросы.

Кальдрон прокрутил запись несколько раз.

– Голос как будто изменен, но совсем не встревожен.

– Да, голос очень тихий и приглушенный. И вот что еще меня смущает: это не похоже на сигнал тревоги. Он говорит совсем без запинок. Как будто читает сообщение по бумажке или выучил наизусть. По правде сказать, это не голос обеспокоенного человека.

– Точно. Впечатление такое, что человек знает, что женщина мертва, но хочет, чтобы пожарные поскорей поехали и увидели тело. Вроде бы тревога, а на самом деле просто объявление.

– Возможно. Он звонил из автомата на вокзале Монпарнас. Надо бы получить все звонки с этого аппарата за сутки до и после этого.

– Жозе, – обратился Мистраль к Фариа, – поедете первым же скоростным поездом в Лион и отдадите этот диск на экспертизу в акустическую лабораторию НТП. [10] Они там большие мастера. Если этот парень изменил голос или прятал акцент, там разберутся.

– Может, спросить кого‑ то конкретно?

– Лучше встретиться с заведующей, Элизабет Марешаль. Очень расторопная и толковая молодая дама. Если она не в отпуске, передайте от меня привет.

Провентилировав гипотезы по делу Норман, Мистраль сосредоточился на собеседованиях с сотрудниками по случаю аттестации. Между прочим, для начальника службы это тот самый редкий случай, когда можно поговорить с подчиненными и почувствовать, что в порядке, а что нет. К концу дня Мистраль ощутил даже удовольствие оттого, какой оборот приняли некоторые разговоры, какими они получились откровенными.

Потом он вернулся к делу Норман: позвонил в лабораторию узнать, когда будут готовы результаты анализа на ДНК. Ответ: «Через несколько дней, не раньше, мы уже и так ничего не успеваем, у нас заказов выше головы, август месяц, чего вы хотите, компьютеры от жары ломаются, людей нет», – привел Мистраля в дурное настроение, и он обменялся с заведующим лабораторией парой сердитых слов.

Отряд Дальмата первый день расследования завершил без осязаемых результатов. Ингрид Сент‑ Роз готовила итоговый отчет о результатах поисков по САЛЬВАКу, и теперь все ждали, что она скажет. Наконец она выпила большой стакан воды и заговорила:

– Коротко говоря, в сентябре прошлого года три женщины были убиты и изнасилованы. Их оглушили, задушили, после чего в лицо, в рот и в горло им воткнули осколки зеркала. Их нашли обнаженными, лица были накрыты салфеткой, а руки связаны за спиной бечевкой. У всех трех на животе лежал листок бумаги с изречениями Сенеки о страхе смерти и гладиаторских боях. Убийства были совершены в трех деревеньках в департаменте Уаза, недалеко от Крея, в течение одной недели, с интервалом в два дня. Везде на месте преступления были обнаружены следы одной и той же ДНК: в одном случае пятнышко крови, в двух других – потожировые следы. Женщины были изнасилованы, но преступник пользовался презервативами, так что спермы для анализа не осталось. Все эти подробности – от жандарма, руководившего следствием. Это еще не все.

Пока Ингрид говорила, в кабинете Мистраля стояла тишина, никто не жаловался на жару. Ингрид выпила еще стакан воды и продолжила:

– Два месяца спустя, в ноябре, жандармы задержали пьяного за кражу инструментов на стройке. Взяли анализ ДНК – и вот оно! Та же, что на местах трех убийств. Вора уже было отпустили, теперь задержали у него на дому. При обыске нашли такую же веревочку, какой связывали жертв, и блок листков бумаги пять на пять, на которых писали записки.

– Так. Что ж, отлично. Еще одно уравнение с двадцатью пятью неизвестными. Не знаю, бывают ли такие, в математике никогда ничего не понимал, но с налета дело, видно, не возьмешь. – Мистраль вкратце выразил то, о чем все подумали. – По вашему лицу, Ингрид, вижу, что и это еще не все.

– Точно так. Арестованный кричит, что не виновен. Он признает, что бывал у этих женщин, отсюда его ДНК на дверях и окнах. Он садовник и выполняет разные мелкие работы на дому. Веревочка куплена для таких работ в большом местном универмаге, там она продается километрами, бумага – аналогично. Настоящего алиби у него нет. Говорит, вечерами в ту неделю не выходил из дома, но никто не может это подтвердить или опровергнуть.

– А что жандармы думают о наших убийствах? – спросил Кальдрон.

– Не сильно радуются: ведь когда слух о нашем деле разойдется, адвокат того парня сразу полезет добиваться его освобождения. Хотя они уверены, что у них настоящий убийца.

– А что общего между теми женщинами, кроме того, что к ним приходил садовник?

– У всех возраст от тридцати до тридцати восьми лет, не замужем, волосы каштановые, средней длины. И только. А профессии у всех разные, на досуге одни и те же заведения не посещали, а главное, друг с другом не были знакомы. Единственное общее звено – арестованный садовник, он же электрик и водопроводчик.

Ингрид закончила сообщение и закрыла блокнот.

– Есть еще одно отличие: там была бечевка, а у нас капроновая веревка. А с цитатами из Сенеки они разобрались?

– Нет. Источник цитат установили быстро и дальше не стали копаться. Этим уже судебный следователь займется.

– Что там было написано?

– Понять трудно. – Ингрид опять раскрыла тетрадку. – «Укрепляй свою душу против всего, против любых несчастий, ибо и с владыками мира они могут случиться». «Пойми эти мои слова: с того дня, как ты родился, ты направляешься к смерти». «Убийство в его наготе. Телу нечем прикрыться; все оно открыто для ударов, и ни один удар не пройдет мимо».

– Действительно! Как будто нам без того убийств не хватает. Сенеку пока оставим.

Кальдрон, как обычно, записывал ответы Ингрид к себе в блокнот.

– Если этот тип для потехи копирует чужое преступление, скоро мы об этом узнаем: по идее он должен теперь убить завтра – в пятницу, потом в воскресенье. Советую на уик‑ энд ничего не назначать. – При этих словах Мистраль подумал, что придется, вероятно, отменить поездку в Онфлёр. – А кстати, как зовут того, которого они посадили?

– Жан‑ Пьер Бриаль, холост, тридцать восемь лет. Известен полиции по разным мелким преступлениям. Попал в картотеку восемнадцати лет за кражу мопеда, потом отличался угонами автомобилей, несколько покушений на поджог, мошенничество, но преступлений против личности не было.

– Где он сидит?

– В арестном доме Лианкур, департамент Уаза.

* * *

Человек взглянул на часы. Десять вечера. Женщина с улицы Королевского Высочества наконец вернулась домой. Леонс Лежандр сидел у окна до девяти часов, наблюдая за людьми на улице, после чего покинул свой наблюдательный пункт. Пока этот старикан торчал, как часовой на посту, человек очень злился и вздохнул с облегчением, когда тот исчез. Через несколько секунд он вышел из машины с предметами, приготовленными для «третьего действия», и быстро пошел по улице, чтобы ни на шаг не отставать от своей жертвы. Чтобы старик, если вдруг остался сидеть за ставнями, его не заметил, он шел, прижимаясь к самой стене.

Нос человек сообразил заткнуть бумажным платком. Во «втором действии» у него неожиданно пошла носом кровь, и он едва избежал катастрофы. В подъезд он вошел со своим универсальным ключом и без особых тревог поднялся по лестнице.

Леонс Лежандр услышал, как хлопнула подъездная дверь. Его дочь уже несколько раз говорила сторожу, что система закрывания двери сломана, что этот шум беспокоит ее отца.

«Надо еще раз ей напомнить», – подумал Леонс.

Зато этот шум позволял ему знать, что в дом кто‑ то вошел или вышел из дома, а Леонс был любопытен. Он поспешил к дверному глазку и увидел, как молодая дама, соседка напротив, с несколькими пакетами в руках открывает дверь. Как только он прекратил наблюдение, дверь хлопнула снова. Леонс опять поспешил к глазку, и ему показалось, хоть он и не был вполне в том уверен, что узнал человека с рюкзачком, который был здесь в воскресенье и очень тихо ходил по лестнице. Теперь этот человек позвонил, соседка открыла, он показал ей какой‑ то документ.

Лестничное освещение погасло, свет в коридоре у соседки светил очень слабо, а человек вошел в квартиру очень резко и с шумом захлопнул за собой дверь, так что Леонс пошел назад в комнату, размышляя: «Что‑ то сильно торопился этот парень! »

Леонс Лежандр уселся у телевизора и включил звук погромче, чтобы получить полное удовольствие от показа варьете. Как тот человек уходил, он не слышал просто потому, что глубоко заснул прямо в кресле. По телевизору шла передача о крокодилах.

Выходя из дома после «третьего действия», человек дрожал от озноба, усталости и страха. Он окончил дело. Сделал то, что говорил и обещал перед зеркалом. Теперь, если по правилам, надо бежать из Парижа. Немедленно. Уехать. Как можно дальше. Не подавать признаков жизни и ждать. Но какая‑ то невидимая сила удерживала его, принуждала остаться и следить, что будет. Он взвесил аргументы и убедил сам себя: «Если я так вдруг уеду, это мне может откликнуться. Лучше наблюдать вблизи, у меня же есть такая возможность. Запахнет „жареным“ – так я сразу узнаю и сбегу. А пока еще рано».

Глава 7

В тот же день.

Есть человек не хотел или почти не хотел. Желал он только одного: выбраться из Шестого округа – места, где он совершил три убийства. Медленно, бесцельно катил он по улицам Парижа. На волне ФИП покачивался кул‑ джаз – Стэн Гетц с тенор‑ саксофоном. В машине звучала приглушенная босанова, через открытые окна перегонялся горячий воздух. Человек, убаюканный музыкой, отдался на волю разреженного движения обычной парижской летней ночи. Опомнился он рядом с площадью Нации. Он не помнил, где и как ехал все это время, словно машина катилась сама, на автопилоте. На этой неделе он убил еще трех людей, был к этому, так сказать, принужден, дело было для него закрыто, и никаких чувств он не испытывал.

Неприметный бар, освещенный белесым неоновым светом, всего несколько посетителей в нем, стоянка напротив привлекли человека. Он почувствовал легкую тревогу. Головная боль возобновлялась, и он без колебаний выпил таблетку тегретола, еще один анальгетик и допил воду из бутылки. С удивлением обнаружил у себя смятую пачку с последней сигаретой и зажигалку. О них он совсем забыл. Подумав, вспомнил, что купил эти сигареты и зажигалку несколько месяцев назад возле Понтуаза. В конце первой пьесы в трех действиях. С удовольствием закурил, медленно втягивая дым, будто запах табака возвращал его к тем крикам и собственной жестокости.

Человек курил стоя, прислонившись к своей машине, глядя в пространство. Он в подробностях видел места, где убивал женщин, – около Понтуаза и в Париже. Докурив сигарету, он раздавил вместе с ней и воспоминания: дальше думать об этом не желал. Дверцы и окна в машине оставил открытыми, зная, что на такую старомодную развалюху никто не покусится.

Чемодан в багажнике и заперт хорошо – он проверил это раза три. Там компьютер с подключенным внешним жестким диском, два выключенных мобильных телефона, блокноты и большая сумка с тетрадками и парой безделушек, взятых у последней жертвы.

Тщательно проверил кабину – не оставил ничего. На плечо набросил черный рюкзачок, где лежали латексные перчатки, резиновая купальная шапочка, неиспользованные осколки зеркала, пачка листков бумаги, вскрытая упаковка презервативов, шариковая ручка и обрывок капроновой веревки – все, что у него оставалось и больше не понадобится. Теперь от этого надо избавляться. Подумав, решил положить туда еще оба мобильника и выкинуть все в Сену. Он знал: нет ничего хуже мобильника, если полиции нужно установить твое местонахождение. Компьютер с жестким диском оставил на потом: сначала хотел посмотреть, что там есть.

Усевшись в баре за столик, стал разглядывать публику. Клиенты томились, сомлев от дикой жары и до последнего момента оттягивая возвращение домой.

«И я почти так же», – подумал он.

Погрузившись в раздумья, он не видел и не слышал подошедшего официанта. Только когда тот повысил голос, человек очнулся. Заказал пол‑ литра пива и сандвич.

Пиво он выпил залпом и тотчас заказал еще. От сандвича ему чуть не стало плохо: «резиновый» хлеб с куском заветренной ветчины, растаявшего масла и высохших корнишонов. Официант поставил ему вазочку арахиса, он к ней не притронулся.

Осушив третье пиво, человек, облокотившись на стол, оглядел бар. Обстановка – чистые семидесятые годы: геометрическая оранжево‑ коричневая роспись, несколько больших мутных зеркал, вделанных в стены, отражали тоску одиноких посетителей. Когда официант принес четвертое пиво, человек заметил, что у того красные пальцы и грязные ногти. У него подступило к горлу. Прежде чем поднести новый бокал к губам, он его тщательно вытер. С бокалами с пятого по восьмой он поступил так же.

Из‑ за пива человеку понадобилось в туалет. Лестница находилась у самой стойки. За ней лежала огромная немецкая овчарка. В лучшие времена она, должно быть, внушала уважение, а теперь все время только спала на подстилке из опилок рядом с миской с водой.

От запаха хлорки из грязного туалета человека затошнило. Писсуары, полные окурков, где непрерывно бежала вода, вызвали отвращение. От всей этой нечистоты, от сильной вони, смешавшейся с пропитавшим его трупным запахом, его повело. Он решил не пользоваться туалетом и не спеша поднялся обратно. На пару секунд задержался у телефонного автомата, где лежала растрепанная телефонная книга с вырванными страницами и оборванной обложкой: подумал было, не позвонить ли на ФИП. Но тут же отказался от этой мысли. Если позовут дикторшу, он наверняка не сможет с ней разговаривать, а о том, что его могут в очередной раз отфутболить, думать не хотелось.

Он не решился сразу уйти, тяжело присел за столик и заказал еще два пива. Оставив на столике под пустым бокалом сорок евро – две бумажки по двадцать, – человек нетвердой походкой вышел из бара. Он сел за руль и, хорошо понимая, что пьян, осторожно поехал в сторону своей квартирки в Девятом округе.

На Будапештской улице в этот раз припарковаться было решительно негде. Он несколько раз объехал квартал и наконец нашел место в сотне метров от дома на улице Монсе. С трудом вылез из «форда». Глаза слипались, мысли мутились, а приглушенная, притаившаяся головная боль хоть и не спешила явиться во всей красе, но и не шла на убыль. Человек пошел, придерживаясь за машины. Очень было нужно помочиться: сил держаться не оставалось. На улице было темно. Он пристроился между двумя пикапами и позволил себе не спеша облегчиться. Мимо медленно проехала машина. Он услышал, как она остановилась чуть‑ чуть подальше, потом дала задний ход. Ярко‑ синяя мигалка осветила улицу. Человек все понял не глядя. Он застегнулся, скинул рюкзачок с плеча и незаметно пихнул его ногой под пикап.

Хлопнула дверца, и раздался громкий голос:

– Будьте любезны медленно повернуться к нам, мы должны установить вашу личность.

Фонарь в глаза ослепил его. Он подошел, подняв руки, чтобы заслонить глаза от резкого света.

– Удостоверение личности, будьте любезны.

Человек послушался и облокотился на пикап, чтобы не показать, что пьян. Полицейский опустил фонарик, читая документ, а другой щупал карманы задержанного. Человек не сопротивлялся, только думал: «Куда же я дел полицейское удостоверение? Не надо мне пить, даже по такому случаю».

– Мочиться на улице запрещено. Вы совершили правонарушение. Поедете с нами в участок.

– Конечно, я знаю… – пробормотал он. – Не понимаю, что на меня нашло, я никогда так не делаю…

У одного из полицейских что‑ то тихонько пробормотала рация.

– Слушаюсь, едем, – ответил тот.

Двое других что‑ то тихо сказали третьему. Тот продолжал держать человека за руку.

– Центральная приказывает вернуться. Пусти его! Велико дело: мужик пописал на улице. Надо будет его запирать в «обезьянник», писать кучу бумажек из‑ за такого пустяка. Едем давай.

– Мне он тоже на хрен не нужен, но мы его заберем. Лишнее задержание – «палка» в отчете. А узнать, чего там хотят в центральной, мы всегда успеем.

Человек сел в полицейскую машину и стал думать, что бы ему сказать. Патрульные – молодые, неопытные и смешливые. Он моментально заметил у них на погонах простые серебряные лычки в форме буквы V – стало быть, салаги. Шофер ехал быстро, человека подташнивало: столько пива он заел только половинкой сандвича. Дрожащей рукой он вытер носовым платком пот, заливающий глаза, несмотря на кондиционер в патрульной машине. Он хотел как можно скорее доехать и что‑ нибудь сказать, чтобы уладить это дело.

В полицейском участке царила знакомая ему обстановка, одинаковая во всех городах: те же звуки, та же мебель, те же плакаты и запахи. Утомленные ночной разъездной работой полицейские болтали о том о сем, опершись на барьер. Сержант – старший по дежурству – заполнял журнал текущих происшествий.

Человек подумал: «А ведь эти журналы в толстых черных неряшливых картонных переплетах через несколько недель в любом участке приходят в состояние одинаковой негодности».

Журналы текущих событий наполняются вырванными с мясом кусками живой жизни, изложенными канцелярским стилем, а подписывает их тот, кому пришлось испытать на себе превратности судьбы, кому доверено изложить эту превратность на бумаге.

Молодой патрульный, решивший задержать человека, провел его в комнату дознания. Человек старательно не обращал внимания на то, что его окружало: все было чересчур неряшливо и беспорядочно.

«Здесь невозможно находиться», – размышлял он.

Обстановка была скудная. Видавший виды стол, в таком же состоянии стулья, компьютер, принтер, на котором печатали и не прервали этого занятия забредшие сюда полицейские. Человек обратил внимание на черные следы, оставленные пальцами на клавиатуре и вокруг экрана. Лежащие на столе стопка бумаги для принтера и вызвавшая у человека отвращение шариковая ручка без колпачка довершали картину. Все это круглосуточно освещалось неоновыми лампами, дающими тусклый зеленоватый свет. На стенах – ничего.

Полицейский взял тест на алкоголь. Человек сидел, опустив голову, и покорно ждал. Смесь тегретола с большим количеством пива – вещь категорически запрещенная. Он не мог путаться в показаниях. Подошли еще двое полицейских с бутылкой кока‑ колы, предложили ему. Он поблагодарил и отказался.

Один из вошедших присел и спросил:

– Так зачем нас вызвали?

– Уголовка устраивает проверку в барах с девочками. Им нужны люди охранять входы и перевозить задержанных чувих. Через час шеф даст указания. У тебя есть время заняться этим мужиком, а не хочешь – не надо.

Молодой полицейский отхлебнул несколько раз кока‑ колы и стал задавать вопросы по обычному чинопоследованию. На вопрос «профессия» человек непритворно усталым голосом произнес заготовленную фразу:

– Да я вот как раз на такой же службе… навкалывался…

Тут из дежурного отделения послышались страшные крики. Полицейские, слушающие ответы задержанного, выскочили из комнаты. Крики не унимались, кажется, падала какая‑ то мебель. Молодой сгорал от любопытства и страшно хотел бы пойти посмотреть, в чем дело. Через несколько минут все утихло, и его товарищи вернулись в комнату.

– Что там такое было? Как будто большая драка.

Человек усмехнулся: выговор у молодого был явно марсельский, а на руке бело‑ голубой напульсник цветов марсельского «Олимпика».

– Да так, ничего особенного, доставили одного дурного, чтобы потом перевезти в ПИПП. [11] А он вырвался и стал столы переворачивать, еле уняли. Дурдом, да и только! Так чем наш гость по жизни занимается?

– А вот читай!

Старший обошел стол и посмотрел на экран компьютера.

– Задержание оформил?

– Нет еще.

– Вот и правильно.

Молодой с участием посмотрел на человека.

– Ну да, понимаю. Время сейчас тяжелое. Ты сам как думаешь?

Он перешел на «ты» – значит, на этом все кончалось. Человек вздохнул: обошлось. Он успокоился: теперь можно отвечать, поболтать с парнями.

– Что тут думать – так все и есть!

– Послушай, а тебе не кажется, что тебя бросили одного среди этого говна? Нам тут всем так кажется!

– Не то слово. Мы с ребятами вчера как раз об этом толковали. А что будет, когда люди узнают, что на самом деле происходит? Вечно же так не может быть!

– И мы так думаем. Ну, все понятно. Тебя эти дела достали – вот ты и нажрался.

Человек понял, что задерживаться в участке больше не стоит: для вежливости он уже и так достаточно побеседовал. И лучше бы эти пацаны его не запомнили.

– Ну все. Спасибо, ребята, век не забуду!

– Не за что. Между нами, сейчас мы вообще не сильно прижимаем, без того дел много. Ты где живешь?

– На Будапештской улице.

– Мы тебя подбросим, это недолго. Давай, поехали.

Около дома полицейские на прощание протянули человеку руки. Он сначала не решался их пожать, понимая, какие они грязные и потные. Но принудил себя, поблагодарил и проводил взглядом умчавшуюся патрульную машину. Потом долго вытирал руку о штаны, затем пошел забрать рюкзачок.

В машине молодые обсуждали его:

– Видал, какие у него шрамы? Прямо древний воин!

– Не хотел бы попасться ему.

Человек без труда нашел улицу, где его задержали, и два пикапа, где он избавился от рюкзачка. Он заглянул под пикап, но рюкзачка не нашел. Достал из кармана зажигалку, посветил, чтобы рассмотреть получше. Ничего. Посмотрел под другим пикапом – опять ничего. Пришлось признать неизбежное: рюкзачка не стало. Он вернулся домой злой, встревоженный и протрезвевший.

Глава 8

Пятница, 8 августа 2003 года.

Человек не уснул до утра. Пропажа рюкзачка потрясла его. Он просчитывал меру грозящей катастрофы, анализировал варианты развития событий. Тот, кто нашел рюкзачок, захочет воспользоваться телефонами – стало быть, полиция его засечет, задержит, он даст показания. Все пропало. Он скажет, что было в рюкзачке. Сыщики возьмут след с того места, где нашли предмет, хоть это и не рядом с его домом.

От мысли, что так может случиться, человек ощущал себя больным и подавленным. Старался утешиться другим вариантом. Например, тот, кто рылся в рюкзачке, догадался, что дело нечисто, побоялся связываться с полицией и бросил все. Для него это самый лучший выход! Но и самый невероятный… Он хотел в него верить, цеплялся за эту возможность, хотя сам себя не мог убедить, что правильно все рассчитал.

В шесть часов, не изменяя привычке, он сделал гимнастику, но без настроения. Долгое стояние под холодным душем успокоило нервы. Потом он чрезвычайно осторожно в нескольких местах впрыснул в себя, не глядя в зеркало, малые дозы какого‑ то снадобья. Наконец выпил лекарство с большим стаканом холодного соевого молока.

Мистраль тоже не мог заснуть до утра. Впервые он не сомкнул глаз ни на минуту. Нормальному сну мешала жара, но такая бессонница не имела к погоде никакого отношения, и это злило Людовика. Чтобы как‑ то занять свой ум, он обдумывал дело Норман. Пока что у него были только вопросы и никаких ответов. Он уже чувствовал, что история эта непростая.

В четыре часа утра Мистраль решил, что ночь закончена, выпил большой стакан холодной воды и пошел в кабинет взять какую‑ нибудь книгу. Ему очень нравились комиксы Гуго Пратта – те, что про Корто Мальтезе. Мистраль собрал все комиксы о похождениях моряка: и черно‑ белые, и раскрашенные под пастель. Сейчас он тоже хотел взять один из этих комиксов, но вдруг обратил внимание на карманную книжечку полкой выше: «Ночной полет» Сент‑ Экзюпери.

Этот роман он читал по программе в четвертом классе лицея Минье в Экс‑ ан‑ Провансе. Невольно он взял книжку, потрогал и с улыбкой вспомнил отрочество. Листая, увидел записи полудетским почерком на полях второй главы. «Шеф», – написал он над ней карандашом вместо заглавия – очевидно, учитель задавал пересказ этой главы.

Улыбаясь, Мистраль присел, стал вспоминать и роман, и учителя. То был высокий человек, уже собиравшийся на пенсию, чудаковатый. Перед каждым уроком французского и латыни он устраивал пятиминутку разрядки. Ученики стояли, закрыв глаза, и старались, чтобы ум стал совершенно пуст. И обязательно кого‑ нибудь в классе либо разбирал безумный смех, либо кто‑ то шаркал ногами – словом, один‑ два человека всегда потом получали дополнительное задание. Учитель из‑ под полузакрытых век следил за нарушителями порядка и, не шевелясь, шептал: «Мистраль (к примеру), дополнительное задание». Школьники называли это «сеансами йоги». Часто ученики из других классов, проходя по коридору, громко кричали какую‑ нибудь чепуху, чтобы нарушить сеанс «йоги», предназначенный для разрядки напряжения и сосредоточения внимания, диким смехом. Теперь, вспоминая учителя, Мистраль понимал: в четвертом классе они были еще слишком малы, чтобы оценить по достоинству такого человека – истинный кладезь учености и юмора.

На первой странице «Ночного полета» Мистраль (ему скоро исполнялось четырнадцать лет) прочел названия: Буэнос‑ Айрес и Патагония. О Буэнос‑ Айресе он смутно знал, что это столица Аргентины, а про Патагонию никогда не слышал. Когда дочитывал роман, ему очень хотелось больше узнать о Патагонии и мысе Горн. Он тут же решил стать моряком.

Через несколько недель они с классом ездили на экскурсию в марсельский порт, и Людовик, сбежав от всех, забрался на торговый корабль. Часа два‑ три сопровождающий группы пребывал в панике. Один из матросов заметил Людовика и отвел к начальнику порта. Сопровождающий уже бил тревогу, думая, что мальчик упал в воду. Он страшно обрадовался, что мальчишка жив, но, чувствуя себя в дурацком положении, впаял ему пятнадцать часов карцера. В тот же вечер отец читал суровое послание от директора лицея. Людовик уже был готов к тому, что отец «отстегнет помочи», по его выражению.

Прежде всего отец взял большой атлас, раскрыл карту Южной Америки и рассказал Людовику про историю Патагонии, Аргентины, Чили и мыса Горн. Людовик плохо врубался и не понимал, куда клонит отец. Потом тот спросил, не хочет ли мальчик поступить, как Жюль Верн: тот в пятнадцать лет пытался убежать на корабле, чтобы привезти ожерелье любимой девушке. Людовик покраснел и пробормотал в ответ нечто невнятное. Отец любовался храбростью сына (не побоялся залезть на борт корабля! ) и притом объяснял, как опасны такие сумасбродства.

В августе отец с сыном сели на самолет, полетели в Аргентину, проехали на автобусе в Патагонию, потом на пароходе в Ушуаю, обогнули мыс Горн и сошли в Чили, в Вальпараисо. Оттуда на самолете вернулись во Францию. Людовик об этом путешествии с отцом сохранил особенное воспоминание, их душевные разговоры навсегда запечатлены в его мозгу.

Два часа спустя Людовик поставил книгу, пробудившую столько воспоминаний, на место.

«Вот и с моими мальчишками надо будет так же проехаться», – подумал он.

Мистраль вошел в сад и стал слушать новости под чашку кофе. Потом душ, потом завтрак. Клара согласилась обменять уик‑ энд в Онфлёре на блошиный рынок с Сент‑ Уане. Она с пониманием относилась к требованиям профессии Людовика, а про бессонницы твердо решила поговорить нынче же вечером, хотя и чувствовала, что ничего не получится. Людовик не хотел лечиться.

Из машины Мистраль позвонил в штаб криминальной полиции («за ночь без ЧП»), а потом нажал клавишу автонастройки на ФИП.

После дела человек чувствовал опустошение. Он хотел как можно скорее видеть, что выйдет из «каши», которую он заварил, и все‑ таки тревожился, что будет потом. Он еще раз пошел на улицу Монсе. Может быть, вчера не разглядел и рюкзачок лежит на месте? Он наклонился под машины, внимательно все осмотрел и вынужден был признать: ничего нет. В свой автомобиль сел с ощущением, будто в желудке камень. Отъехав, сразу включил радио. Через четверть часа зашел в телефонную кабинку и попросил поговорить с дикторшей. Он был уверен, что телефонистка его узнала: велела больше не звонить и бросила трубку. Он поклялся не отставать от них до тех пор, пока не добьется своего.

После утренней летучки Мистраль остался у Бернара Бальма объяснить, каким сложным оказалось дело Норман, рассказать про совпадение с расследованием, которое вели жандармы. Бальм ответил кратко и по существу:

– Если этот хрен сегодня опять позвонит и удивится, что у его знакомой короткие гудки, значит, пошло по второму кругу. А если потом ты получишь на руки третье убийство, это будет уже полный цирк с клоунами и тиграми и ты весь вечер на манеже.

Мистраль любил эти словечки начальника. На публике тот показывал себя всегда изысканно вежливым, а среди своих разговаривал сочным образным языком, ставящим в тупик молодых комиссаров, видящих Бальма в первый раз.

– Если честно, я к этому готов. Или сегодня, или никогда. Или, может быть, когда‑ нибудь потом, но мы уже знаем, как это начинается…

Совещание с Дальматом и его командой длилось больше часа. Потом молодые ушли, а Дальмата Кальдрон попросил остаться.

– Тебе удалось разобраться с листочком, который мы нашли на теле Норман?

– Пытался, но связь между смертью женщины и словами «И восходит солнце» мне обнаружить не удалось.

– Может быть, ее и нет, – вздохнул Мистраль. – Не фанат я всяких загадок и штучек для дурачков. А потом окажется, он мог бы написать вообще что угодно.

– Экклезиаст – не штучка для дурачков, – возразил Дальмат.

– Да не заводитесь вы с полоборота. Я не касаюсь религии, я говорю о том, как ведет себя убийца. Постарайтесь понять разницу! – разозлился Мистраль.

Кальдрон неприметным кивком дал знать Дальмату, чтобы тот вышел из кабинета.

– Вы на него не сердитесь, – обратился он к Мистралю. – Я уверен: Дальмат сам пожалел, что проболтался про семинариста. Теперь ждет, что над ним будут издеваться. Я уж скажу ребятам, чтобы не возникали.

– Конечно, Венсан, вы правы. Как только представится случай, я сам поговорю с ним с глазу на глаз.

Примерно в час дня Кальдрон пригласил Мистраля обедать – тот отказался. Есть он не хотел, испытывал только страшную потребность поспать. Он и заснул очень скоро, положив ноги на стол. Вентилятор, поставленный на максимальную скорость, гонял толчками горячий воздух. Но уже минут через сорок Мистраля пробудил от глубокого сна телефонный звонок. Понадобилось несколько секунд, чтобы вернуться к реальности и снять трубку.

– Я звоню спросить, как ты себя чувствуешь. Может, помешала?

Людовик узнал голос жены, расслышал в нем тревогу и решил ответить с юмором, используя тактику уклонения.

– Ты меня разбудила, а так все в порядке. У меня день с ночью поменялись местами: на работе я сплю, а ночью в отличной форме, – попытался он пошутить.

– Я же знаю, что ты ночь не спал. Вечером как раз хотела с тобой об этом поговорить. Я очень беспокоюсь. Что не так?

– Все так, не волнуйся. Только и сам не понимаю, отчего у меня эти бессонницы.

– Людо, я же тебя знаю. Могу представить, почему ты не спишь. И уверена, ты не желаешь об этом говорить. Разве нет? Не держи свои проблемы в себе! Я с тобой!

У Мистраля зазвонил мобильник.

«Гонг спас его от нокаута», – подумал он.

– Клара, мне звонят по мобильному, вечером обязательно поговорим.

– Об этом не беспокойся, я не забуду, – ласково, но твердо пообещала она.

Прежде чем ответить на вызов, Мистраль машинально взглянул на экран и заметил, что высветившийся номер ему смутно знаком. С первых же слов он узнал голос капитана пожарных. Тот изложил дело без предисловий:

– Звоню прямо вам для скорости. Я на улице Сены, Шестой округ. То же, что на улице Мадам: обнаружена убитая женщина, лицо накрыто тряпкой, в теле осколки зеркала. Мы совершенно ничего не трогали. В квартиру заходили только вдвоем, остальные ребята стояли на площадке. Мы вас ждем?

– Где это конкретно?

– На углу улицы Изящных Искусств. С нее, собственно, и вход, дом номер два. Вы мимо не проедете, наша машина сразу видна.

– Имя убитой знаете?

– Когда делали вызов, называли имя Шанталь Коломар.

Задавая капитану следующий вопрос, Мистраль уже знал ответ:

– По вашим сведениям, это тот же голос и тот же текст, что мы слышали по вызову на улицу Мадам?

– Да. Все идентично. Что, тяжелый случай?

– По всей видимости. Добро, сейчас еду. И посылаю машину окружной полиции регулировать движение по улице Сены.

Мистраль торопливо вышел из кабинета, велел Кальдрону взять отряд Дальмата и еще людей, потом пошел поставить в известность Бальма.

– Тебе стоит стянуть шкоты, – вздохнул Бальм. – Надвигается сильный шторм. Да не держи поперек волны – нахлебаешься. Когда что‑ нибудь еще выяснишь, позвони мне.

Несмотря на серьезность момента, образное, но совершенно точное, вполне хладнокровно высказанное выражение Бальма заставило Мистраля улыбнуться. Он пошел в штаб просить, чтобы вызвали специалистов по досмотру места преступления и сообщить о происшествии дежурному прокурору. Потом поспешил по лестницам дома № 36 к своей машине. Еще несколько минут – и автомобили криминальной полиции с мигалками и сиренами пробивались через пробку на улице Сены, от которой до набережной Орфевр всего километр с малым. Как и говорил пожарный капитан, красная пожарная машина стояла передними колесами на узком тротуаре улицы.

Мистраль, Кальдрон и Дальмат встретились с пожарными, которые поджидали их возле квартиры на четвертом этаже. Чем выше поднимались полицейские, тем сильнее опять чувствовался запах разлагающегося тела. Все трое машинально проверили, при них ли носовые платки. Пожарные стоически не отходили от открытой двери.

– Та же компания за той же работой!

Слова капитана пожарных и его улыбка выражали, можно сказать, ту меру фатализма, которая всегда бывает у экстренных служб.

– Когда вы сменяетесь с дежурства? – спросил капитан.

– Начальник службы всегда на дежурстве, – засмеялся в ответ Мистраль. – А тот отряд, что взял эти два дела, – до воскресенья. И я могу спорить, в воскресенье они еще понадобятся.

– Прекратите, с вами беды не оберешься! Моя команда тоже идет на отдых в воскресенье.

– Так вы зашли в квартиру только вдвоем?

– Точно так. Дверь была просто захлопнута, ее легко открыли фомкой. Как только я увидел, в чем дело, мы тут же вышли обратно и ни к чему не прикасались.

Полицейские уже натянули перчатки и бахилы. Мистраль вошел первым, наговаривая в диктофон описание места происшествия. Увидев тело молодой женщины, изуродованное начинающимся разложением, он остановился. Она лежала в гостиной на спине, руки связаны сзади, тело обнажено. Белая тряпка, затвердевшая от засохшей крови, накрывала лицо, она была натянута на острия осколков зеркала. Помещение, в котором находилось тело, Мистраль осматривал медленно, словно ведя панорамой камеру слева направо.

За входной дверью – большая светлая прихожая с целой коллекцией карнавальных масок, аккуратно развешанных на стене, за ней была видна кухня, а прямо напротив двери находилась большая комната (столовая и гостиная), также увешанная масками. Слева короткий коридорчик вел в две спальни и ванную. Мистраль обошел тело и внимательно осмотрел комнату. Стены обиты красным велюром. Кроме масок, на них висели с десяток цветных и черно‑ белых фотографий манекенщиц на подиуме. Из мебели в гостиной стояли два больших белых кожаных дивана, низенький стеклянный столик с фотоальбомами мод, большой телевизор, музыкальный центр и этажерка с несколькими десятками CD и DVD. На паркетном полу лежал ковер.

Не прекращая говорить в диктофон, Мистраль зашел в другие комнаты. В спальне Шанталь Коломар было все перевернуто, словно там ураган прошел. Софа поднята и прислонена к стене, шкаф настежь раскрыт, пол завален одеждой.

Затем полицейские молча, не двигаясь, почти не дыша, стали осматривать тело женщины. Они сохраняли его положение, зная, что, перейдя к заключениям по поводу тела, сразу так или иначе разрушат схему, задуманную убийцей. Затаив дыхание, все трое неотрывно смотрели на листок бумаги, лежащий на животе убитой, на котором тонким почерком было написано: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все – суета и ловля ветра! » Мистраль и Кальдрон посмотрели на Дальмата – тот молча кивнул. Этот простой жест означал: «Да, эта цитата действительно взята из Экклезиаста».

Стараясь не обращать внимания на тысячи мух, летающих по комнате тяжелыми зигзагами, Мистраль наклонился к накрытому тряпкой лицу Шанталь Коломар. Он знал, что лицо изуродовано, распухло, вот‑ вот лопнет. Комиссар пытался угадать, что могло происходить в этой комнате, какие последние впечатления унесла молодая женщина из этого мира.

Полицейские так сосредоточились на деле, что долго ничего не слышали. Но вдруг в комнату ворвался уличный гул, звуки автомобильного движения, смех туристов, прохаживающихся по набережной и фотографирующихся на мостике Искусств. Тогда до сознания полицейских дошла и неслыханная жара, плотной, осязаемой массой наполнившая гостиную. Окончательно же вывели их из столбняка мухи. Кальдрон снимал место преступления, Дальмат писал в блокноте. Мистраль думал.

На лестнице послышались тяжелые шаги и голоса.

– Фу, как воняет – значит, уже пришли!

– Никогда такого не бывало в августе: два убийства подряд прямо друг за другом!

– Хорошо, что мы поели, а то после такого и в рот не полезет!

Значит, пришли криминалисты с аппаратурой для обследования места происшествия. Прежде чем войти в квартиру, они с головы до ног облачились в белые комбинезоны и с укором посмотрели на полицейских, которые надели только перчатки и бахилы.

Сделав фотографии и взяв различные пробы, криминалисты осторожно подняли окровавленную тряпку, лежащую на остриях зеркального стекла. Мистраль посмотрел на Дальмата. Тот с ужасом глядел, не отводя глаз, на вздувшееся, обезображенное лицо убитой. Мистраль понимал его. Глаза женщины были полуоткрыты. Из‑ под век смотрели мертвым взглядом эти затуманенные, ничего не выражающие глаза. Они‑ то и не давали покоя Дальмату.

– В первый раз это всегда потрясает. Оторвитесь от этого взгляда, не то по ночам будет сниться. Я знаю, что говорю, со мной такое тоже было. – Мистраль произнес эти сочувственные слова так тихо, что услышать его мог только Дальмат.

Тот кивком поблагодарил.

Сделав первые заключения по телу убитой, полицейские смогли наконец выйти на улицу подышать хотя бы таким жарким и нечистым воздухом. Мистраль отошел в сторону, позвонил Бальму и подтвердил, что два убийства совершенно сходны. Кальдрон и Дальмат негромко обменивались первыми впечатлениями.

Люди из городской полиции разруливали движение. Себастьен Морен разговаривал с одним из них.

Мистраль услышал конец разговора:

– А что, в машине с кондеем опять сидит шеф?

– Не говори! Как будто у начальства такая привилегия. Хоть бы уж скорей жарища кончилась!

Мистраль послал двоих полицейских в форме занять пост у двери квартиры Шанталь Коломар, чтобы туда не входили посторонние. Облокотившись на свою машину, стоящую в теньке, он размышлял об этих двух необычных убийствах, совершенных, вероятно, одним и тем же злодеем. Какие связи существовали между этими женщинами, раз они убиты одинаковым способом? Необходимо также встретиться с жандармами из Уазы – изучить в деталях, как они вели дело, чтоб видно было, есть ли между этими сериями убийств связь. Забывшись, он не сразу заметил, что прямо перед ним стоит молодая женщина. Мистраль узнал ту самую прокуроршу, которая чуть не грохнулась в обморок в квартире Элизы Норман. Он приподнял солнцезащитные очки и пожал ей руку.

– Значит, дело Норман повторяется? Не бойтесь, я не ясновидящая! Это мне в вашем штабе намекнули.

– Вероятно, так и есть. Способ убийства, по‑ видимому, тот же, остается выяснить, тот же убийца или нет. Пойдемте, тело еще не трогали.

– А там так же… гм… вы понимаете… запахи, мухи, жара?

– Даже хуже.

– Что ж, пойдемте, только долго я точно не выдержу…

Перед дверью прокурорша, сильно побледнев, немного помедлила, пытаясь привыкнуть к запаху. Мистраль оставил пиджак в машине.

«Дома надо будет опять сложить одежду в сумку», – подумал он.

Криминалисты поодиночке выходили из квартиры, истекая потом: даже им становилось дурно.

– Там надо разобраться с одной штукой, – обратился к Мистралю один из них. – В квартире есть кондиционер. Он работает, я проверял, но он был выключен.

– А от жары тело разлагается быстрей. Понимаю.

– Да, ужас просто! Окно было чуть приоткрыто – как раз чтобы мухи могли залететь, а из‑ за мух и тело осматривать труднее. Тот тип мыслил довольно последовательно. Жара и мухи – для осмотра катастрофа.

– Да уж, он все продумал до мелочей!

Мистраль услышал, как по лестнице тяжело поднимается судмедэксперт. Ступив на последнюю ступеньку, он дышал так, словно в одиночку поднялся на Эверест.

– Так что – точная копия или есть варианты? – благодушно осведомился он, пожимая руки всем присутствующим.

– Точно то же самое, без вариантов, – ответил Мистраль.

– Что‑ то будет! Тот еще шиз вам попался. Ладно, показывайте тело. Можно входить и все трогать или еще не все анализы взяли?

– Можете работать, там как раз только что закончили. Осталось только побрызгать «Блю стар».

Молодая прокурорша делала записи. Они с Мистралем отошли в сторонку поговорить.

– Вы подтверждаете связь с тем делом?

– Да, это тот же самый убийца. Хуже, что, как мы раскопали, серия из трех точно таких же убийств была в департаменте Уаза. А главное, то дело раскрыто и убийца сидит.

– И как вы это объясните?

Сведения Мистраля показались прокурорше очень интересными. Наконец‑ то загадочное дело, а не скучное бытовое убийство и не бандитская разборка!

– Понятия не имею.

– Вы только держите меня в курсе! Правда‑ правда! Можете звонить в любое время дня и ночи, это же незаурядный случай!

Девушка дала Мистралю визитную карточку со множеством телефонных номеров.

– Ночью, пожалуй, не стоит, – улыбнулся Мистраль. – Обычно любая информация подождать может до утра. Если, конечно, это не арест преступника, но до этого еще не близко.

Через двадцать минут судмедэксперт, окруженный полицейскими, закурил у подъезда особняка огромную сигару. Тут же стояла и прокурорша – на сей раз она выдержала, потому что поминутно прикладывала к лицу надушенный платочек.

Доктор подтвердил первые наблюдения полицейских:

– Вопросов нет, ребята, вы встретили того же самого деятеля. Только на сей раз он, должно быть, прикончил женщину быстро, потому что у нее на руках нет шрамов, появившихся в результате сопротивления. Как будто раз‑ два – и готово.

– И что вы думаете? – спросил Кальдрон.

– Не знаю. Это вы мне расскажете, когда возьмете этого типа… если только возьмете, конечно.

– А почему кондиционер выключен?

– Если это сделал убийца, то он знал, что труп на жаре быстрей разлагается, вот все, что могу сказать. А вообще‑ то предплечья, кисти рук и запястья так вздулись, что я едва разглядел, как были связаны руки. Веревка опять капроновая. Кондиционер он выключил, должно быть, для того, чтобы труднее было установить время смерти. На глазок, а точней – на ноздрю, я бы сказал, что она убита двое‑ трое суток назад, а вот в котором часу – не спрашивайте.

Довольный собственной остротой, доктор удалился с сигарой в руке, громко смеясь и кашляя.

Пожарные заканчивали собирать свои инструменты. Туристы смотрели на них, на всякий случай фотографировали цифровыми камерами и мобильными телефонами.

Офицер обратился к Мистралю:

– Так мы подъедем к концу дня дать показания. И само собой, диск с записью вызова я не забуду.

Мистраль кивнул и поблагодарил капитана.

Фургон похоронной команды остановился посреди улицы Изящных Искусств, заблокировав движение. Похоронщики выскочили из машины: один нес большой черный пластиковый мешок, в который кладут труп. Полицейский у входа показал четыре пальца: тело на четвертом этаже. Старший закурил, узнал Фариа с Сент‑ Роз и подошел к ним, утирая покрытое потом лицо и приглаживая усы.

– Вижу, опять вас послали дерьмо разгребать.

– Ага. Да наплевать, оно лучше, чем целый день ваять на компе, переписывать старые протоколы. А у вас как? «Жмуриков» не поубавилось?

– Наоборот, чем дальше, тем больше проблем. Уже не знаем, куда валить тех, у кого родные не объявились. Два дня прошло, а ничего не наладилось, куда там! Я скажу, только хуже становится!

– Как это – родные не объявились? Это еще что такое? – Себастьен Морен, подошедший к коллегам, был страшно возмущен.

– Да очень просто: либо родственники неизвестны, либо вне досягаемости. Пока не свяжемся, будем хранить тела, а кто‑ то пойдет в общую могилу. Главный клуб покойников Франции! Я все шучу, а дела‑ то невеселые. Больничные морги набиты под завязку, наши тоже. Если так дальше пойдет, придется искать еще какие‑ то места, где можно хранить тела. Каждый день грузим по семьдесят трупов! Каждый божий день! Таскать не перетаскать! Если бы мне платили за килограмм перевезенного мяса, я бы стал богатым человеком.

Морен и Сент‑ Роз переглянулись: «У него неплохой черный юмор…»

Четверо похоронщиков спустились; каждый держал за угол черный мешок, в который была укутана Шанталь Коломар. Они шли медленно, в ногу, стараясь по возможности не раскачивать мешок. Множество раз исполнявшимся, абсолютно синхронным движением они без труда подняли тело убитой и положили в кузов, чтобы отвезти в ИСМ.

В квартире специалисты из Службы криминалистики задернули шторы на окнах и распылили «Блю стар». Они начали с того места, где было найдено тело. Большая часть засохшей крови располагалась вокруг лица женщины. Их внимание привлекло голубоватое пятно в центре гостиной. Кровавый след на полу был смыт водой. Это значило, что женщину убили посредине комнаты, а потом перетащили ближе к прихожей. След тянулся метра на три от предполагаемого места нанесения ударов до того, где труп обнаружили. Криминалисты брызгали и в других комнатах, но там ничего не оказалось.

Когда молодой патрульный подошел к Мистралю и сказал: «СК спрашивает, можете ли вы подняться», – тот сразу понял, что у них есть какой‑ то результат. Он быстро, запыхавшись, поднялся по лестнице на четвертый этаж. Два криминалиста сидели на корточках и брали пробу на анализ.

Старший группы пальцем показал Мистралю на голубой след от центра гостиной до места лица Шанталь Коломар.

– Странно, этот след был смыт водой, остальные пятна крови – нет. Не понимаю, зачем он его смывал: ведь это та же самая кровь! Не врубаюсь в эти штуки. В кухне нашли губку, которой это делали. Она вымыта до полной чистоты, на глаз ничего не заметно.

Техник показал губку в целлофановом пакете, на ней были видны светящиеся голубые следы реактива.

– Честно говоря, ничего не понимаю, – признался Мистраль, глядя, как эксперты фотографируют следы, оставленные «Блю стар».

Глава 9

Тот же день.

Мистраль пил холодное пиво в кабинете Бальма. Он только что закончил докладывать первому заму о деле Коломар.

– И что ты в итоге думаешь? – спросил Бальм.

– Думаю, это жандармское расследование нам еще здорово срикошетит по голове. Кто‑ то совершает убийства с одинаковой периодичностью, одним и тем же способом, подкладывает загадочные тексты – я уже ко всему готов. Могу поспорить, в воскресенье опять будет убийство.

– К жандармам в Уазу людей посылал?

– Да, еще утром. Вечером будем, видимо, иметь представление об их деле и сравним с нашими двумя убийствами.

– Приходит тебе что‑ нибудь в голову, почему оба убийства произошли в одном округе?

– Нет, пока ничего. Блуждаем в потемках. Если между убитыми есть какая‑ то связь, появляется ниточка: тот тип живет в Шестом округе или, может, работает – откуда мне знать? Или он не из того района. Но больше всего мне не нравится способ убийства. Осколки зеркала в лице и в горле – такого я еще не видел.

– Ты сказал, в воскресенье? Почему?

– Потому что если мы держим в уме серию из Уазы – три убийства, обнаруженные с такими же интервалами, – то следующее надо ждать в воскресенье. Но еще это значит, что третья женщина уже убита, потому что он оповещает через два дня после преступления. А если так, понимаешь, как это скверно? Может, он только что кого‑ то убил, а мы не сумели этому помешать. Представляю, что будут писать газеты: «Полиция знала о готовящемся убийстве, но не смогла его предупредить! »

– Да, паскудно. Тут все равно ничего не поделаешь, эту логику ты оставь. А о том, что преступление может произойти опять в Шестом округе, – об этом ты думал?

– Да, конечно. К сожалению, это было бы очень логично. Ближайшие две недели я буду посылать ребят обходить весь округ вообще и особенно места поблизости от места жительства убитых. Иногда попадаются люди, которые выходят из дома только в определенные часы, так что соседи их не замечают.

– Верно, хорошая идея. Сейчас пресса заклинилась на смертности от жары, хочет знать точное число умерших. Полемика началась. Вот нам и хорошо, мы пока не под обстрелом. Хочешь, попросим городскую полицию усилить автомобильное патрулирование?

– Нет. Патрулям перед выездом надо будет давать инструкции, а мне, честно говоря, рассказать им особо нечего. Мы даже не знаем, как выглядит подозреваемый! А может, еще какие сведения поступали, для других служб?

– Особенного ничего, только вот одна забавная штучка. Кто‑ то вроде психически больного повадился звонить на ФИП. За последнюю неделю звонил раз пятьдесят.

– И что ему нужно?

– Поговорить с какой‑ нибудь дикторшей. Так вообще‑ то бывает, но обычно, когда таких посылают, они уже не перезванивают. А этот, зараза, такой уж вышел упрямый! Мое мнение – на жаре перегрелся.

– Что‑ нибудь выяснили?

– Пока что нет. Дело ведет БППЛ. [12] Завтра их дежурные возьмут показания у директора станции. По первым данным, на коммутаторе у них записали все вызовы, это есть на CD. Сначала будут анализировать голос, потом попытаются изловить.

– А можно установить, с какого номера звонят?

– Запросто, но бесполезно. Он всегда звонит с автомата, только каждый раз с другого. В понедельник будут известны подробности.

Дожидаясь возвращения подчиненных, Мистраль позвонил детям. Но сначала долго говорил с отцом о безопасности своих мальчиков.

– Нет, твои дети с острым ножом не играют и на деревья не лазают. Да, они ходят гулять всегда в панамках, пьют воду, сидят в тени, а на солнце не бегают.

Мистраль уловил в голосе отца иронию.

– Ты так говоришь, чтобы меня успокоить?

– Людовик, твои мальчишки делают все то же самое, что делал ты на их месте в их возрасте. Когда им надоедает шапка, они ее скидывают. Стоит отвернуться, они уже сидят на дереве, а вовсе не под деревом и носятся они целый день. Но нож я от них спрятал. Они как‑ то, не знаю как, смастерили лук и стрелы и хотят теперь охотиться на птичек. Но стрелы у них дальше двух метров не летят, так что мы спокойны, а птички и подавно. Ночью спят хорошо.

Людовик слушал отца и улыбался.

– А я сегодня ночью перечитывал «Ночной полет».

– Твои ребята все в тебя, Людо. Готовься ехать с ними в края их мечты, когда они до этого дорастут. И тебе будет такая радость!

Потом Людовик поболтал с обоими сыновьями, по‑ прежнему наставлял их, чтоб были осторожны, но знал, что дети его не слушают и думают только о том, как бы снова побежать играть.

Потом он позвонил Кларе сказать, что вернется, вероятно, поздно, чтобы к ужину не ждала.

– А можем поужинать не дома. Я заеду за тобой часов в десять и поедем в любое место, куда укажешь, – предложила жена.

Людовик не удивился. Он даже ожидал подобного, зная, что супруга хочет с ним поговорить и от своего не отступит.

– Послушай, у меня снова убийство, одежда опять провоняла трупом. Я так не могу никуда идти – людей пугать.

– Не выдумывай. Ничем твоя одежда не воняет. У тебя самого трупный запах застоялся в носу и в мозгу, вот и все. Можешь переодеться, но от этого ничего не изменится.

Потом Мистраль сосредоточенно читал дела Элизабет Норман и Шанталь Коломар. Его отвлек звонок внутреннего телефона: Дальмат доложил, что допрос пожарных завершен. Капитан дожидался Мистраля. Они обменялись общими фразами о смерти, жаре и непрестанных вызовах, которые всех измотали. На прощание Мистраль чуть было не сказал пожарным: «До воскресенья».

Он пошел в кабинет Дальмата; там уже сидели Кальдрон и остальные.

– Мы ждали вас послушать запись. – Жозе Фариа нажал на кнопку:

«Здравствуйте. Я звоню, чтобы сообщить вам, что моя знакомая Шанталь Коломар не отвечает на телефонные звонки. Я звонил ей на работу, мне сказали, ее не было уже два дня. Она должна быть сейчас в Париже. Я беспокоюсь. Она живет на углу улиц Сены и Изящных Искусств».

Полицейский нажал на «стоп».

– Пожарные определили телефонную кабину: этот автомат на бульваре Эдгара Кине. Я отправил запрос во «Франс‑ телеком» на звонки из этой кабины за двадцать четыре часа: двенадцать до вызова и двенадцать после.

Кальдрон одобрительно кивнул.

– Жозе, поставь нам теперь запись вызова по поводу Норман, сравним.

Поставили другой диск, нажали кнопку, прислушались:

«Здравствуйте. Я звоню, чтобы сообщить вам, что моя знакомая Элиза Норман не отвечает на телефонные звонки. Я звонил ей на работу, мне сказали, ее не было уже два дня. Она должна быть сейчас в Париже. Я беспокоюсь. Она живет на улице Мадам, 108».

Стоп. Конец записи.

– Этот тип себя не утруждает: заменил имя, адрес – и вперед! – лаконично заметил Фариа.

– Я вообще думаю, что ему на нас плевать. Грубо говоря, он это делает на потеху почтеннейшей публике. Мог бы вообще‑ то звонить прямо нам – мы бы не посылали за окружными да пожарными. У тех всех‑ то дел – дверь взломать! – добавил его товарищ.

К половине девятого группы, занятые следствием по делу Шанталь Коломар, одна за другой возвращались на набережную Орфевр. Мистраль внимательно выслушивал их донесения. Время от времени он заглядывал в свои записи и не находил точек пересечения с делом Элизы Норман. Насколько спокойная, без приключений жизнь была у Норман, настолько же напряженная у Коломар. Она заведовала салоном модных причесок, отдыхала за границей, постоянного бойфренда не имела, посещала фитнес‑ клуб, по вечерам часто не бывала дома. Имелось у нее с Норман кое‑ какое внешнее сходство: обе длинноволосые худенькие брюнетки примерно одного возраста. Еще два общих пункта: они жили в Шестом округе столицы и были не замужем. И вот их избрал убийца.

Мистраль прикрепил фото обеих жертв на магнитной доске и под каждым приписал кое‑ какие заметки. Под фото Шанталь Коломар он обвел красным фломастером аббревиатуру ДНК.

– В понедельник нажму на лабораторию, – заявил он решительно.

– А вы знаете, какие у них сроки? – отозвался Кальдрон. – Думаю, дней пять!

– Да уж наверное, опять получу все это: «Сейчас лето, все в отъезде, работы много, жара адская…» Вот по телевизору в сериале мы бы получили ответ через сорок две минуты, считая рекламу.

Через час в кабинет, где занимались работой Мистраль, Кальдрон и Дальмат, вошли Роксана Феликс и Себастьен Морено: во второй половине дня они разговаривали со следственной группой жандармерии Уазы. Для поездки им был выдан список первоочередных вопросов, которые могли бы сдвинуть расследование с места.

– Ну что? – сразу спросил Мистраль.

Морен положил на стол три толстые картонные папки, перевязанные ремешком.

– Жандармы передали нам полную копию дела, в том числе снимки мест преступлений и фотографии убитых. Сначала они там блуждали в потемках, но теперь уверены, что преступник арестован. Однако признают, что наша серия их смущает.

– Что у того в анкете, кроме криминального прошлого?

Роксана Феликс раскрыла сумку – большую котомку, где в беспорядке лежали ее личные вещи, светящаяся повязка «Полиция», пара наручников и школьная тетрадка на пружинках. Ее‑ то она и стала пролистывать.

– Прошлое Бриаля жандармы установили очень подробно. В двух словах, он единственный сын у матери, носит ее фамилию. Отца никогда не знал. Учился посредственно и рано бросил учебу из‑ за нескольких правонарушений еще до совершеннолетия; срок давности по ним истек. Холост, подруги тоже не имеет.

Полицейские продолжали беседу, вынимали из папок документы, а Дальмат тем временем открывал бутылки кока‑ колы, накопившиеся в холодильнике у Мистраля. Кальдрон прикрепил магнитиками рядом с фотографиями двух убитых парижанок снимки трех женщин из Уазы.

– Что касается вещественных доказательств, – продолжал Себастьен Морен, сделав большой глоток из бутылки, – жандармы при обыске обнаружили у него такую же веревочку, какой были связаны убитые, такую же пачку бумаги и ручку, идентичную той, которой были написаны цитаты из Сенеки. В пользу обвиняемого то, что все эти вещи производятся массово и продаются во всех магазинах в округе. Жандармы проверили: они есть у многих жителей деревни.

– А что с ДНК? – спросил Дальмат. – Что‑ нибудь уточнили?

– Нет. В домах убитых обнаружены его ДНК и отпечатки пальцев, но он садовник, а все три женщины – его клиентки. Кроме того, он при случае занимается мелким ремонтом и тому подобное, так что нет ничего особенного, что его ДНК попадается в чужих домах. Аргумент убедительный!

Мистраль и Кальдрон скривились.

– Другие клиенты у него там были? – задал вопрос Мистраль.

– Да, само собой, и не только одинокие женщины. Все показали, что садовник вел себя нормально, никогда никаких проблем с ним не было. Одним словом, человек серьезный, положительный, угрюмый. Поселился в тех местах около двух лет назад.

– А цитаты из Сенеки?

– Он отказывается что‑ либо объяснять, потому что не признает себя виновным в убийстве. Вполне логичная система защиты. У нас есть ксерокопии этих цитат.

– Алиби?

– На эту тему он не желает говорить. Сообщает только, что истина рано или поздно откроется, что он жертва полицейского произвола. В общем, смешная стандартная чушь для простаков.

– Какое мнение у судебного следователя?

– Как говорят жандармы, не торопится с выводами. Он тоже думает, что арестован настоящий убийца, но не так уверен. Одно дело думать, другое иметь доказательства. Словом, сейчас у них полный переполох.

Мистраль обратился к Кальдрону и Дальмату:

– Нужно не откладывая съездить в гости к этому следователю и рассказать, что есть в деле у нас.

– А как он выглядит? – Дальмат перечитал только что сделанные записи и задал такой вопрос.

Роксана Феликс взяла большую коричневую папку с этикеткой «Национальная жандармерия» и штемпелем «Не сгибать».

– Вот фотографии.

Два обыкновенных опознавательных черно‑ белых снимка. На одном арестованный снят стоя с табличкой, на которой написаны имя и фамилия Жан‑ Пьера Бриаля, рост (1, 76), дата (2 ноября 2002 г. ) и причина ареста (умышленное убийство). Другая фотография изображала его сидящим, в фас и в профиль. Эти снимки привлекли особое внимание полицейских. Изучая их, они пытались составить мнение об этом персонаже.

На фотографии в полный рост Жан‑ Пьер Бриаль имел недовольный вид. Это был человек довольно крепкого сложения с мясистым лицом, трехдневной щетиной. Глаза у него были маленькие и глубоко посаженные. Толстые пальцы с грязными ногтями держали табличку. Одет он был в запачканные грязью штаны и поношенную рубашку. На фотографии в профиль был виден его двойной подбородок, длинные темные волосы зачесаны назад и собраны в хвост.

Через несколько минут Мистраль встал и прикрепил фотографию Бриаля рядом с убитыми в Уазе. Над снимками убитых парижанок он нарисовал большой вопросительный знак.

Теперь полицейские рассматривали фото мест преступления. За столом наступила тишина. Полная сосредоточенность. Кальдрон положил фотографии убийств в Уазе рядом с парижскими.

– На первый взгляд почерк тот же. То же положение тел, ткань на лице, осколки зеркала в груди и во рту. Признаюсь, это смущает, однако… – Мистраль нарушил молчание, в котором пребывали полицейские, внимательно разглядывающие пять совершенно одинаковых изображений убийств.

– Тут задумаешься, – заметил Кальдрон. – Если не знать, что после первой серии преступник был арестован, так и скажешь, что злодей из Уазы приехал в Париж.

– Вот и мне так кажется, – признался Мистраль. – Вечером прочту дело из жандармерии и узнаю, что они говорят об этом субъекте.

Полицейские допили кока‑ колу, немного поговорили о посторонних вещах и ушли из кабинета Мистраля. Дальмат на пороге обернулся к комиссару и Кальдрону, которые заканчивали разговор. Мистраль вопросительно посмотрел на него.

– Я знаю, что с этими двумя убийствами на нас будут очень давить. Мое дежурство заканчивается в воскресенье, и, возможно, в этот день случится третье убийство. В общем, я на всякий случай. Мне это очень неудобно, у меня уже давно запланированы семейные дела – будет очень сложно меня кем‑ нибудь подменить?

– Никто не сказал, что случится третье убийство, – ответил Мистраль. – Венсан, кто на этот уик‑ энд свободен?

Кальдрон посмотрел на часы.

– Пятница, 22. 15. С ходу, пожалуй, никого не найдешь. Если что случится, я приеду. Я весь уик‑ энд в Париже, это без проблем. Поль, зайдите в штаб, скажите, что я вас подменяю до утра понедельника и пусть занесут на доску мой мобильник.

Мистраль сложил документы в старую кожаную папку, а дело из Уазы – в большую пластиковую сумку. Он уже хотел позвонить Кларе, но тут зазвонил его мобильник – Клара опередила его. Она въезжала в паркинг Арлэ рядом с набережной Орфевр. Людовик, выходя из здания на встречу с супругой, размышлял, как бы так повести разговор, чтобы не зашла речь о его бессонницах.

22. 15. Человек внимательно просмотрел все газеты и не обнаружил никаких упоминаний о двух убийствах. Он тщательно свернул газеты и вместе с другими бумагами кинул в ящик для бытовых отходов. Спать не хотелось, а ком в желудке теперь, когда пропал его рюкзачок, можно было отнести на счет беспокойства. Человек встал под холодный душ и долго стоял под потоком воды. В квартире от жары было нечем дышать. Он решил выйти на улицу, для профилактики выпил анальгетик. В одной футболке и бермудах человек сел в машину и включил радио.

– «Вы слушаете ФИП в Париже на волне 105, 1. Сейчас двадцать два часа сорок пять минут, и ночь будет жаркой, очень жаркой. Как хорошо, что вы с нами, тем более что сейчас Диана Кралль поведет вас на прогулку по „Осенним листьям“. А пока осень еще далеко, наслаждайтесь этой прекрасной летней ночью! »

И у дикторши, и у певицы голос был так обворожителен, что человек вжался в сиденье.

Он медленно тронулся, включил ближний свет, проехал вниз по улице Сен‑ Лазар, миновал универмаг «Прентан», остановился на красный свет, пропуская толпу людей, торопящихся на бульвар Османа. Во всех машинах стекла были подняты, а кондиционеры включены на полную. Человек загляделся на большую афишу, где обнаженная топ‑ модель рекомендовала какую‑ то косметику, но притом так скрестила ноги и приложила руку к груди, что ее тела совершенно не было видно. Рядом с церковью Мадлен человек остановил машину на стоянке такси и дослушал песню до конца. Он вошел в бар, заказал у стойки бокал пива и пошел в туалет – они обыкновенно бывают в подвалах, и рядом с ними находится телефон‑ автомат. Он набрал номер радиостанции. Трубку сняла женщина. Появилась надежда.

– Добрый вечер. Вы диктор?

– Нет. Что вам угодно?

– Просто поговорить с диктором, недолго. Я ей скажу, что мне очень нравятся ее объявления, что их слишком мало, и музыка тоже чудесная. Вот и все.

– Я передам, что вы звонили…

– Нет! – чуть не в голос завопил человек. – Дайте мне говорить с ней, дайте слышать ее! – Тут он спохватился, что слишком резко переменил тон, успокоился и заговорил дальше: – Простите, пожалуйста, совсем жара замучила, так и давит… Мне, кроме коллег, не с кем поговорить. Будьте добры, всего тридцать секунд, а если разговор затянется, вы можете прервать.

– Молодой человек, я вас очень хорошо понимаю, но это невозможно. Вы же понимаете, к нам целый день обращаются с такими просьбами.

Спокойный голос телефонистки его окончательно успокоил.

– Я очень прошу вас: всего один только раз, и больше я не позвоню!

– Я передам вашу просьбу, но сегодня это невозможно.

– А завтра?

– Не могу вам сказать, но у нас есть инструкция не отвечать на ночные звонки. Всего вам доброго.

Телефонистка повесила трубку. Человек еще несколько секунд постоял с трубкой возле уха, прислушиваясь к молчанию, потом со слабой надеждой положил ее на рычаг и протер ухо. В первый раз с ним разговаривали вежливо, и это, может быть, позволяло чего‑ то ожидать.

Телефонистка обернулась к мастеру:

– Как думаешь, это больной все время трезвонит?

– Ну да. Разговор‑ то я записал, и номер, с которого он звонил, определился.

– Он еще будет звонить?

– А как же, обязательно. Дирекция велела отвечать, что ты передашь его просьбу.

– Мне показалось, он грустный какой‑ то, подавленный. А что ты сделаешь с записью?

– Завтра полиция придет, заберет все диски с его звонками. То‑ то они попрыгают ловить этого кореша!

– Хорошо бы поймали. Я так боюсь, когда кто‑ то прячется за телефонную трубку и не называется. Хуже нет – голос тревожный, а никакого лица ты к нему приделать не можешь. Жутко достали!

– Да чего бояться‑ то? Кто опасен, тот не звонит, он прямо на дело идет. А этот только разговаривает. Так что не паникуй. А если боишься, так я же тут.

– Намек поняла. Только если твоя теория правильная – опасности никакой нет, значит, бояться мне нечего, значит, и защищать меня не надо!

Человек опять сел в машину, почти умиротворенный крохотной надеждой, которую оставляло ему это «я передам вашу просьбу». Он вспомнил, как однажды, не так давно, хотел сесть в засаду перед Домом радио – посмотреть, как могут выглядеть дикторши с ФИП. Но когда он увидел, какой это огромный круглый дом со множеством входов, охранников, как там все время туда‑ сюда снует народ, то пришел к выводу, что это невозможно, что так его, пожалуй, и засекут. А уж этого он не хотел больше всего на свете.

Людовик и Клара расположились в итальянском ресторане в Шестом округе. Людовик был оживлен, хвалил итальянскую кухню, говорил о детях, о «Ночном полете», благодаря которому побывал вместе с отцом в одном из лучших в жизни путешествий, об убийствах, которые расследовал – как раз рядом, в том самом округе, где они теперь ужинали. Людовик делал все возможное, чтобы жена не затрагивала неприятную тему бессонниц. В конце ужина, чтобы уж точно избежать предлога говорить об этом, он воздержался и не заказал кофе, а сам завел речь о блошином рынке, о том, как туристы платят там втридорога. Партия уже казалась ему почти выигранной, когда Клара вдруг сама энергично увлекла его к теме духов и запахов. Потом они несколько секунд молчали. Клара отпила воды из стакана, вытерла губы уголком салфетки, посмотрела на мужа и заговорила совсем другим голосом:

– Людовик, я тебя хорошо знаю. Ты со мной сегодня говорил о чем угодно. Ты все понимаешь, и я все понимаю. У тебя глаза чуть не на затылке, и бледен ты как мел.

«Вот оно, – обреченно вздохнул Людовик. – Назвала меня не уменьшительным именем, а полным, значит, дело неладно».

Он решил изобразить лицо, означающее «не выдумывай, пожалуйста» и, рассеянно вертя в пальцах солонку со стола, приготовился выслушать серию вопросов, которая не заставила себя ждать.

– Какой у тебя рост?

– Метр восемьдесят два.

– А вес?

– Понятия не имею. Я своим весом не интересуюсь, не мужское это дело.

– Людо, я слышала, как ты в ванной сегодня рано утром вставал на весы. Так сколько?

– Семьдесят. Тебе бы у нас работать – на допросе от тебя не увильнешь. – Мистраль искренне смеялся, радуясь хитроумию жены.

– Может быть, посмотрим. Так вот, семьдесят килограммов при росте метр восемьдесят два – это значит, что ты очень худой. Я тебя, дорогой, таким никогда не видела, ты слышишь? С тебя вся одежда сваливается! Вот сейчас ты с трудом доедаешь то, что на тарелке, а обычно сметаешь быстрей, чем нужно.

– Я и толстым никогда не был!

– Пожалуй, ты прав. Только таким, как сейчас, тем более не был. Что с тобой? Отчего ты не спишь? – Ее голос и глаза стали еще ласковее.

Мистраль решил: придется чуть‑ чуть сдать назад и рассказать жене хоть что‑ нибудь.

– Если честно, толком сам не знаю. Мне уже в отпуске иногда не спалось. А как вышел на работу, так сон совсем пропал. Будто меня что‑ то тревожит, хотя тревожиться совершенно нет причин. Днем я немножко расклеенный, но это ерунда. А вот ночью действительно спать не могу. То задремлю, то проснусь.

– Людовик, поберегись! Не натягивай сильно веревку – как бы не оборвалась! А я думаю, что могу тебе помочь.

– Да‑ да, конечно… Я думал об этом. Только дело еще не дошло до того, что веревка, как ты говоришь, скоро оборвется.

– О чем ты думаешь, когда не спишь?

– Да ни о чем особенном. Что случилось за день, о детях, о тебе, но ничего конкретного. Ты знаешь, что у тебя очень красивый голос?

– Людо, не увиливай, пожалуйста. Как зовут того психиатра, с которым ты встречался в связи с последним твоим делом?

– Жак Тевено. А что?

Говоря это «а что? », Людовик уже понимал, какие вопросы за этим последуют. Он знал свою жену: с виду ласковая, веселая, приветливая, но схватит – не отпустит.

– Вы с ним, кажется, друг другу понравились?

– Ну да. Интересный человек, с юмором. Дальше?

– Ты с ним виделся недавно?

– Нет. Да и когда бы я успел, у нас в эти дни такой замот! Пару раз немножко поговорили по телефону. Узнать, как дела.

«Ну вот, – подумал Людовик, – теперь пришел черед того самого вопроса».

– А почему бы тебе с ним не поговорить?

– Я же не псих!

– Людовик, не надо! Ты меня приучил совсем не к таким ответам, ты прекрасно знаешь! К психиатрам обращаются не только психи.

– Вне всякого сомнения. Добро, завтра едем на блошиный. Будем там гулять под ручку. Я знаю на рынке Серпетт приличный ресторанчик. Только туда идти надо ближе к двум – раньше и народу полно, и погуляем до того времени побольше.

– Выспишься – тогда поедем.

Людовик махнул официанту, чтобы тот принес счет, и подумал, что еще легко отделался. Лишь бы это было в последний раз: он действительно очень не хотел говорить, почему каждую ночь не смыкает глаз. Она не поймет.

Домой в Ла‑ Сель‑ Сен‑ Клу Клара и Людовик вернулись каждый на своей машине. Людовик ехал впереди на умеренной скорости, а Клара за ним.

Человек вернулся домой, проклиная проститутку, которая провела четверть часа у него в машине. В самый ответственный момент она заметила, что клиент в хлопчатобумажных перчатках и сразу запсиховала. Перчатки – это чтобы не оставлять следов. А если не хотят оставлять следы, значит, ясное дело, затевается какая‑ то хрень. Это она все уже знала – маленькая негритяночка лет семнадцати, уже почти два года промышляющая на парижских тротуарах. Вот еще! Ей не хотелось получить нож в сердце или окончить дни на какой‑ нибудь вонючей хазе за тысячи километров от родного дома, чтобы последним воспоминанием о жизни осталось лицо сексуального маньяка. Человек постарался унять ее тревогу, спокойно объяснил, что у него кожная болезнь, а перчатки он носит, чтобы не пачкать руль. Девушка на это ничего не ответила: по‑ французски она знала только с десяток слов, чтобы зазывать клиентов и назначать цену.

Когда же негритяночка добросовестно закончила дело с этим страшным клиентом, у нее было только одно желание: как можно скорее выйти из машины. Это она и сделала при первом удобном случае: когда машина стояла на светофоре, сразу прыгнула на тротуар. Осмелев, принялась ругать клиента на своем наречии – «козел больной, сам вообще ничего не может».

Человек медленно поехал на зеленый свет. Слов проститутки он не понимал, но смысл был ясен. Встретившись с девчонкой глазами, он быстро и резко провел пальцем по горлу – мол, «я до тебя еще доберусь». Девчонка с облегчением глядела вслед машине. Марку она определить не могла, а запомнить номер – тем более.

Человек слушал ФИП. На улице Лафайета машин не было вовсе. Мигнув левым подфарником, «форд» въехал под аркаду в начале Будапештской улицы. Справа держал лавочку продавец безделушек для туристов. Свободное место виднелось метрах в двухстах от дома. Группа «Иглз» начала песню «Отель „Калифорния“» с большим соло трубы в интродукции. Человек прибавил звук, потушил фары, выключил мотор, закрыл глаза, закурил и дожидался, когда кончится песня, чтобы пойти потом домой. Через семь минут пятьдесят одну секунду.

Мистраль слушал то же самое и тоже прибавил громкость. После длинного инструментального вступления салон автомобиля заполнил голос Дона Хенли: «On a dark desert highway, cool wind in my hair»…

Клара у себя в машине радио не слушала. Она ехала следом за мужем и озабоченно размышляла. Кончилось тем, что она набрала на мобильнике номер справочной службы. Откликнулся женский голос.

– Добрый вечер. Будьте любезны, я хотела бы знать телефон Жака Тевено, парижского психиатра.

– Вы хотели бы с ним сейчас связаться? – спросила оператор.

– Нет‑ нет, сейчас уже поздно, только номер, пожалуйста.

– Вам пришлют эсэмэс. Всего доброго, мадам.

Из тетрадей Ж. ‑ П. Б. «События и сновидения».

1983 год, Март.

Мне исполнилось восемнадцать. Я теперь совершеннолетний. Знакомые пацаны, отморозки покруче моего, поздравили меня с днем рождения и подарили мопед, а сами ржут. Не сказали, что этот мопед вынули из‑ под какого‑ то мужика на светофоре. Ну, недели через две меня стопорят полицаи – и звиздец, мопед краденый. Повели в участок. Шеф говорит мне: «Это не кража, а грабеж, потянет дороже». А я чего? Я тут вообще ни при делах. Один пацан из тех, что брали мопед, как раз был в участке, так он меня узнавать не стал, не дурак же. Я полицаям говорю, что железяку свою купил. Они не поверили. И правильно не поверили, только я стою на своем: купил, дескать, у каких‑ то парней, а у кого не знаю.

Судили меня за хранение краденого, а вместо срока дали замечание о несоблюдении закона. От этих слов ты по идее должен обосраться, а они пустые. Судьи только лупят на тебя глаза, грозят пальчиком и важно так говорят: «Имейте в виду, на этот раз вам повезло, потому что вы не были судимы, но в другой раз вам с рук так просто не сойдет! Помните: вы теперь совершеннолетний! » А я делаю вид, будто весь дрожу от страха. Поклялся, конечно, что буду вести себя хорошо, под конец говорю: «Спасибо большое, господин судья, за вашу доброту, вы мне очень помогли». А сам думаю: «Засыпаться больше не надо, а вещички как тырили, так и будем тырить». Да я больше ничего и не умею, ничем другим не занимаюсь.

Короче, месяца не прошло, как случилась вся эта херня, только я тогда этого, конечно, не знал.

Потом мы с корешами пили теплое пиво из горла. После третьей бутылки у меня голова закружилась. А круче всего было, когда мы добыли дурь. Я знал, что это такое, но раньше не курил. Теперь познакомился. Нахрен такой опыт: я блевал – чуть не помер.

Апрель.

Прошел месяц. Я привык, курю каждый день то два, то три чинарика. Лучше всего вечером – взять пивка и сесть с друганами отмороженными, что целый день болтаются без дела и приносят дурь. Оказывается, и голова от этого меньше болит, а мать меня к врачу не ведет: «Ни к чему это». Я накурюсь, выпью пива и ложусь спать. Мать часто у себя с мужиком – я зажигаю свет, грохочу, мне на них насрать. Она вместо двери повесила у себя в комнате занавеску – со смеху помрешь. Утром потом, если я ее вижу, начинается ор. Я ее слушаю и зеваю, а кончается обычно плохо: либо она уходит, хлопнув дверью, либо я. Однажды она хотела мне врезать, я ей посмотрел в глаза – она руку и опустила.

Май – сентябрь.

Крейсерская скорость по дури – пять или шесть чинариков в день и немного пива. Это, конечно, бешеные «бабки», у меня не хватает, чтобы каждый день столько брать. Я кое‑ что придумал, как их добывать, но эти планы все быстро лопнули. Воровать в супермаркетах стремно, особенно когда там нет никого. На мою рожу охрана как мухи на мед слетается. Раз – и я уже в кольце, пальцем не могу шевельнуть. Я выхожу не оборачиваясь и показываю им средний палец. Был другой план, вроде работал, но и тут я прокололся. Пока мать с новым мужиком трахается, я заползаю в комнату и чищу его бумажник. Несколько раз сошло нормально. Потом слышу – мать орет: «Я не блядь, не брала я твоих „бабок“, козел! Сам ничего не можешь, только шаришь по всей комнате! Вали отсюда быстро! » Тот и свалил, но мать ко мне влетела как очумелая. Можно не рассказывать. Она все просекла. Тут уж я получил по полной – хлестала меня как могла. Я сам ей в ответ чуть не врезал.

Другой план продержался дольше, но тоже сгорел синим пламенем. Я стал «бомбить» тачки тех, кто к матери приезжал на ночь. Приемник, кассеты, всякая фигня из багажника – все годилось. А потом мужики стали говорить матери, что у нас улица неспокойная. В первый раз она не поверила, во второй удивилась, в третий уже меньше, в четвертый насторожилась, в пятый что‑ то просекла, в шестой меня застукала – и опять сорвалось. Перебор.

Потом я придумал запасной вариант, как прокормиться. Я тырю мопеды и маленькие мотоциклы и сдаю барыгам в соседнем городе. За мопед в хорошем состоянии платят – можно взять дури на две недели, а за никелированный мотоцикл – на целых два месяца. Пока это лучший план, так можно долго еще держаться.

Я заметил, что сны мои от дури не переменились. Или так, немного. Снятся кошмары совсем несвязные, я их записываю или прямо ночью, когда от них просыпаюсь, или утром, как только открою глаза. Сколько потом ни читал записи, не могу понять, к чему они реально относятся.

Это все те же сны, что ко мне с детства привязались, только я уже больше могу разобрать. Сначала старался это терпеть, только до сих пор не понимаю, почему вот уже пятнадцать лет за кем‑ то гоняюсь. Сон стал частью меня самого. Мне странно и неприятно, когда я его не вижу. Сначала я бежал просто за тенью, потом тень стала силуэтом человека вдалеке, потом я стал его различать яснее, так что теперь уже понимаю: это парень, которого я вижу со спины далеко впереди. Сейчас я отстаю от него метров на пятнадцать: я бегу скорей – и он скорей, я тише – он тише, я иду шагом – и он шагом. Расстояние между нами всегда одинаковое. Он все понимает, но никогда не оборачивается, никогда меня не зовет. Несколько раз я за ним гнался и потом падал, а когда падал, то так махал руками, что от этого просыпался. Я записываю сон и засыпаю опять. А иногда не засыпаю. Тут ничего не поделаешь.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒