Глава пятая

Караван был небольшой – всего восемь подвод, накрытых рогожей. Купцы были чинные, серьезные, в добротных кафтанах и дорогих шапках. Сидя на подводах, они с опаской поглядывали на темный лес.

Сначала ехали заболоченным ельником, и казалось чудом, что большак тверд и не чавкает под ногами. Но уже часа два местность была сухой. Над елями возвышались великаны-ясени, свежий травяной покров слева и справа от дороги радовал глаз. Начали встречаться места, вытоптанные скотом, чувствовалась близость человеческого жилья.

– Сколько отсюда до Повалихи? – спросил один, рыжий и длинноносый.

– Верст десять или около того, – ответил второй, чернобородый, широкоплечий.

– Что ж, за пару часов одолеем?

– А то как же. Может, и раньше, коли дадим коням отдохнуть.

– И то верно, кони притомились. И напоить бы их хорошо, а здесь рядом река.

Чернобородый скользнул взглядом по лицам охоронцев, которые сопровождали караван, потом оглянулся и громко спросил у третьего товарища, который дремал в соседней подводе:

– Эй, Зимко, привал?

Тот вскинул голову, похлопал глазами и ответил:

– Да, пожалуй. Я не прочь передохнуть. Да и перекусить заодно, уж часа четыре ничего не ели.

– Верно говоришь. Я-то про еду забыл, а вот ты сказал, и у меня в пузе заурчало. Тпр-ру, вы, лешие! – остановил чернявый купец переднюю подводу каравана.

За ним остановили свои подводы и другие возницы.

– Зимко, иди к нам! – позвал рыжий купец. – А и вы, охоронцы, передохните да подкрепитесь!

Вскоре все три купца уютно расположились на передней подводе и достали сумки с ествой.

– Закат-то какой красивый, – сказал рыжий, с умилением поглядывая на заходящее солнце. – И весна нынче хороша.

– Да уж, – подтвердил седовласый Зимко. – Снег за неделю сошел, будто и не было его.

Купцы разложили на подводе еду – вяленое мясо, хлеб, сушеные яблоки, квашеную капусту. Открыли бурдюк с вином и разлили янтарный ароматный напиток по кружкам. Затем приступили к трапезе.

– Повезло нам нынче, – сказал, пожевывая хлеб, чернявый купец. – Весь товар целым довезли и продали быстро.

– Да уж, – согласился с ним рыжий. – Я и не припомню, когда еще такое было. Налаживается жизнь.

– Это все из-за советника Первохода, – сказал Зимко, с наслаждением нюхая ароматное вино. – Кабы бурую пыль не запретил, по сию пору бы прозябали. Здорово он наших нá больших купцов по носам щелкнул.

– И правильно сделал, – поддержал чернявый. – Слишком высоко они их задирали. Весь торжок захватили, нашему брату мелкому купцу и протиснуться было нельзя.

Рыжий купец отпил вина, прищурил глаза и с улыбкой выдохнул:

– Эх, братцы, хорошо-то как!

Подкрепившись и отдохнув, купцы готовы были продолжить путь.

– Пойду отолью, – сказал чернобородый купец и грузно спустился с подводы на землю.

– Давай, – кивнул ему рыжий.

А седовласый Зимко усмехнулся и сказал:

– Гляди не заблудися.

Чернобородый махнул на него рукой, повернулся и зашагал к лесу. Зайдя за ближний можжевеловый куст, он остановился и потянулся руками к штанам, но вдруг замер. Ему показалось, что по толстому стволу дерева скользнула какая-то светлая тень.

Купец пристально оглядел лес, ничего не заметил и, пожав плечами, принялся развязывать стяжку на штанах. И в это мгновение кто-то прыгнул купцу на плечи, сбил его с ног и повалил лицом в жухлую траву. Купец хотел закричать, но холодная склизкая ладонь легла ему на рот, а ледяные когтистые пальцы сдавили ему горло.

Купец захрипел, попытался вырваться, но тварь, кем бы она ни была, держала его крепко. Он почувствовал, как острые когти воткнулись ему в шею, и забился от дикой боли.

– Что-то черноборода нашего давно нет, – сказал купец Зимко. – Уж не случилось ли чего?

Рыжий хотел ответить, но тут от куста можжевельника донесся какой-то шорох. Купцы повернули головы на шум, и в этот миг кто-то прыгнул на подводу. Купцы обернулись и замерли с раскрытыми ртами. Прямо перед ними сидела странная тварь. По виду она походила на человека, только была лысая, как колено, голая и бледная. Красноватые глаза полыхали злобой, а страшный рот скалился в усмешке, посверкивая частоколом острых зубов.

– Ты… кто? – выдохнул, с ужасом глядя на лысую тварь, рыжий купец.

И это были последние слова в его жизни. Тварь взмахнула рукой и полоснула его по горлу длинными, острыми когтями.

Раздался страшный нечеловечий визг, и еще несколько голых тварей выскочили из леса и набросились на охоронцев, возниц и захрапевших от ужаса лошадей. Двигались лысые уродцы столь стремительно, что охоронцы не успели воспользоваться своими мечами. Твари налетели сразу со всех сторон, повалили охоронцев и принялись рвать их зубами и когтями. Фонтаны алой крови, выбитые из порванных и перегрызенных шей, ударили вверх и обагрили все вокруг. А другие твари уже кромсали на куски и рвали лошадей.

…Час спустя на том месте, где остановился караван, громоздились лишь брошенные подводы. Трава и земля на много саженей вокруг были залиты запекшейся кровью. Повсюду были разбросаны обглоданные белые кости – все, что осталось от людей и лошадей.

Двое всадников неторопливо ехали по лесной тропе. Один был на крепкой, толстоногой лошади, сам такой же крепкий, рослый и широкий. На голове – копна русых волос.

Второй ехал на изящном длинноногом скакуне, и сам был под стать коню – тонкий, смуглый, с длинными, черными, вьющимися волосами. Смазливый, как девушка, и остролицый. Под носом – черные усики, под нижней губой – бородка. Одет он был в красивый иноземный кафтан из темно-синего, но сильно потертого бархата.

– Леший! – выругался вдруг толстяк.

Изящный взглянул на него и осведомился:

– Что такое?

– Я так голоден, что съел бы лошадь! – прорычал толстяк.

Изящный легонько похлопал своего коня по гибкой шее и с усмешкой проговорил:

– Ты слышал? Хлопуша собирается тебя сожрать. Но не бойся, я не дам тебя в обиду этому троглодиту.

– Говорил я тебе, Рамон, нужно было вместо плащей взять побольше жратвы, – сердито пробурчал толстяк. – Ночи нынче теплые, спать можно и без плащей, а вот с голодным брюхом – поди усни.

Рамон улыбнулся. Он был очень строен, почти худ, и эта худоба придавала его сильному телу обманчиво хрупкий вид.

– Право, сеньор Хлопуша, нельзя же все время думать о еде, – насмешливо протянул Рамон. – По крайней мере, не о ней одной.

– А о чем же еще думать? – удивился толстяк.

– Можно думать о Боге. Или о любви и дружбе. Это прекрасные материи для размышлений.

Хлопуша хмыкнул:

– Так я и думаю о любви. Я ведь люблю жареных цыплят. И о дружбе тоже думаю. Когда я голоден, баранья нога – мой лучший друг. Да и богов я не забываю. Каравай хлеба такой же круглый да светлый, как бог Хорс.

Некоторое время они ехали молча. В лесу вечерело, багровое солнце медленно закатывалось за верхушки сосен.

– В пузе так и урчит, – снова пожаловался Хлопуша. – Река рядом. Может, наловим рыбы? Страсть как хочется свежего.

– Можно и наловить. Слава господу, Первоход научил меня этому благородному занятию.

– Ты считаешь рыбалку благородным занятием? – удивился Хлопуша.

Толмач кивнул:

– Конечно. Апостолы Петр и Андрей были рыбаками, и Иисус приблизил их к себе первыми.

– Вот как? А я и не знал.

Рамон усмехнулся.

– Почему-то меня это не удивляет. Пр-ру. – Он остановил лошадь. – Здесь хороший спуск к воде, Хлопуша. Удобное место для рыбалки, тебе не кажется?

Они спрыгнули с лошадей, привязали их к упавшему дереву, а сами спустились к реке. Пять минут спустя Рамон осветил воду факелом-жирником, а Хлопуша взял на изготовку узкое, не слишком длинное копьецо. Он не обращал внимания на маленьких рыб, которые приходили и уходили. Он ждал большую щуку с мясистым и жирным брюшком.

И вот щука подошла. Хлопуша приготовился, напрягся, а потом резко швырнул копье в воду. Копье пронзило щуке спину и крепко застряло в ее гибком большом теле.

Хлопуша стал осторожно сматывать прожилину, подтягивая загарпуненную щуку к берегу. Вскоре рыбина, сверкнув чешуей, шлепнулась на жухлую траву.

– Отлично, – сказал Хлопуша и самодовольно улыбнулся. – Теперь попируем.

Однако все случилось не так скоро, как хотелось бы толстяку. Сначала долго не могли разжечь костер, потом вода в котелке никак не хотела закипать. Хлопуша, ожидая ухи, весь истомился.

– Когда ж она, проклятая, сварится, – ворчал он, с тоской глядя на котелок.

– Скоро, – спокойно отвечал ему Рамон. – Наберись терпения.

– «Скоро», – ворчливо передразнил Хлопуша. – Тут от одного запаха умом тронешься. Еще чуток, и я кинусь облизывать горячий котелок.

– Пока варится уха, можно перекусить вяленым мясом и квашеной капустой, – предложил Рамон. – У меня еще осталось немного.

Хлопуша поморщился.

– У меня от этой капусты уже второй день несварение, – проворчал он. – Да и от вяленого мяса мутит.

Рамон усмехнулся:

– Не знал бы тебя близко, никогда бы не подумал, что такой толстяк и обжора может быть таким капризным и переборчивым.

Хлопуша хотел ответить, но вдруг лицо его перекосилось, и он схватился руками за толстый живот.

– Что я тебе говорил, – болезненно поморщившись, пожаловался он. – Капуста с мясом водят в пузе хороводы.

– Тогда тебе лучше дождаться ухи, – согласился Рамон. – Нет ничего лучше для расстроенного желудка, чем…

Хлопуша резко поднялся на ноги.

– Как сварится, выложи рыбу на берестинку, а то разопреет! – страдальческой скороговоркой выпалил он. – Остынет, съедим и запьем шербой!

Сказав это, Хлопуша повернулся и зашагал к лесу.

– Куда ты?! – крикнул вслед Рамон.

– Никуда, – хмуро отозвался Хлопуша. – Ноги разомну.

Рамон улыбнулся.

– Ну-ну. Только имей в виду: тут недалеко село Повалиха. Ежели встретишь сельчанина, собирающего хворост, не проглоти его по привычке.

– Не беспокойся, не проглочу.

Хлопуша скорчился от очередного приступа колик, с трудом распрямился и торопливо затрусил к разросшимся за поляной вересковым кустам.

* * *

– Слава Белобогу, облегчился, – выдохнул Хлопуша, завязывая кушак под толстым брюхом. Лицо его вновь приобрело добродушный и довольный вид.

Приведя в порядок одежду, он сходил к ручью, помыл руки и лицо, утолил жажду, затем снова встал на ноги и огляделся. Хорош был лес весной. На ветках пробились свежие зеленые листики. Душисто пахла трава.

За долгие месяцы странствий Хлопуша успел соскучиться по своему родному Хлынь-граду. По чистой и понятной речи земляков, по широким, как реки, улицам, по благоухающему пирожками и блинами Торжку с его говорливой суетой.

Даже по хлынским пустырям, где обитали бродячие псы. В гофских странах каждый клочок земли был наперечет, и пустырей не было вообще. Собак же там истребляли, чтобы они не разносили заразу. В голодные годы даже кошкам приходилось туго, потому что люди ловили их, свежевали и варили из них похлебку.

Много чего повидали толстяк Хлопуша и благородный толмач Рамон, странствуя по иноземным странам вместе с караванами купцов. Несколько раз им пришлось участвовать в настоящих сражениях. Гофские разбойники оказались похитрее русских, ибо леса их были не такими необъятными, как здесь.

Города западных жителей сильно отличались от славянских городов. Над рынками там высятся каменные дома, а узкие улочки запружены повозками. Одежды горожан пестрые и разнообразные, чему благоприятствовал теплый климат. Гофские ратники одеты в тяжелые медные латы, а копья и мечи их длиннее славянских. На головах ратников красуются огромные шлемы с забралами.

По поводу этих шлемов и тяжелых лат у Хлопуши с Рамоном даже вышел спор. Рамон утверждал, что одетые в латы и шлемы воины непобедимы. И ежели они вздумают прийти в Хлынское княжество и завоевать его, никто не сможет им в этом помешать.

Хлопуша в ответ на эти доводы лишь рассмеялся, а после заявил, что ежели действовать с умом и сметкой, то сгубить этакое «железное чучело» легче, чем заколоть рогатиной медведя.

– И как же ты это сделаешь? – поинтересовался Рамон.

– Да просто, – ответил Хлопуша. – Заманю их на мерзлую реку и подведу к местам, где течение быстрее, а сама вода чуть тронута ледком. Там, где наш ратник проскачет и не заметит, гофский рыцарь проломит лед и валуном уйдет на дно.

Рамон обдумал его слова, после чего с одобрительной улыбкой сообщил, что Хлопуша вовсе не так глуп, как может показаться со стороны. В ответ на эти слова Хлопуша добродушно объявил, что иногда – при тусклом освещении – даже такого расфранченного болвана, как Рамон, можно принять за мужчину.

Да, много интересного повидал во время похода в гофские земли Хлопуша. К примеру, в одном городе ему довелось увидеть огромных коричневых кошек с густой гривой волос и огромными клыками. Кошки назывались «леонами» и своей свирепостью и мощью привели Хлопушу в настоящий восторг.

Глядя на самого здорового и клыкастого леона, Хлопуша подумал, что было бы интересно стравить его с самым большим волколаком и посмотреть, кто победит. Хлынский волколак, конечно, помельче леона ростом, но крепче сбит. Грудь у волколака шире, чем у льва, а когти на лапах мощнее и острее.

В другом месте Хлопуша видел странных людей, которые на площадях показывали фокусы. То доставали из шапок тощих кроликов, то заставляли камни и предметы исчезать и появляться вновь.

Хлопуша этому делу удивлялся и вместе с другими ротозеями хлопал фокусникам в ладоши, однако в голове держал, что хлынские ведуны и ведуньи умеют и не такое. А уж о чудесах, которые он видел в Гиблом месте, и говорить не приходится.

В городе Милане по улицам бродили смуглые люди с раскрашенными лицами, называющие себя факирами. Они шагали босыми ногами по горящим углям, глотали ножи и выдували из груди клубки настоящего огня. Хлопуша пришел от факиров в восторг.

– Полезное умение! – с восхищением сказал он тогда Рамону. – И сгодится везде: хоть костер разжечь, хоть кабанью тушу опалить. А то можно и зайца на вертеле безо всякого костра изжарить. Сиди себе да дуй.

Чем больше Хлопуша смотрел на факиров, тем больше ими восхищался. Он вдруг подумал, что такое умение пошло бы на пользу и хлынским ратникам. Этаким огнедувам ни меча, ни кинжала в бою не надобно. Встань перед врагом, дунь на него пламенем, тот и убежит.

После представления Хлопуша даже хотел вступить с одним из факиров в переговоры, намереваясь убедить его поехать в Хлынь и научить своему искусству хлынских ратников. Но Рамон отговорил его, пояснив, что у факира есть своя родина, и уж если он будет кого-то учить, то совсем не хлынских ратников, а своих собственных смуглых воинов.

Из мелочей Хлопушу умиляло то, что западные люди почти не носили высоких сапог и меха. Они повсюду разгуливали в деревянных башмаках, обтянутых кожей, а в прохладную и ветреную погоду кутались в суконные плащи.

Много разных чудес повидал Хлопуша на чужбине. Много хороших людей повстречал, много вкусной еды сьел. Но здесь, на родине, и дышалось легче, и спалось крепче, и сны снились приятнее. Вот только живот некстати прихватило, но в этом Хлопуша винил плесневелое вяленое мясо, которым их с Рамоном снабдили гофские купцы.

Подумав о купцах, Хлопуша вспомнил, что карманы его теперь полны золотых монет, и от сознания собственного богатства на душе у него стало еще приятнее и светлее.

– Эхма! – выдохнул Хлопуша, улыбаясь во весь свой щербатый рот.

Солнце между тем уже зашло за деревья, и на небе появилась бледная луна.

Хлопуша зашагал к дороге, но тут внимание его привлек легкий шорох. Толстяк остановился и прислушался. Прошла секунда, еще одна… Шорох не повторился, и Хлопуша вздохнул облегченно. Не хотелось бы ему сейчас встретиться с голодным кодьяком. В юности Хлопуше доводилось хаживать на медведей с рогатиной, но то были мишки-подростки, не больше сажени ростом. В мире нет ничего страшнее голодного, разъяренного медведя-кодьяка, весящего двадцать пудов и способного одним ударом лапы переломить хребет лосю или размозжить череп самому здоровенному волколаку.

Случалось, что кодьяки убивали волколаков и оборотней и лакомились их ядовитым мясом, а после помирали в страшных муках, оглашая своим ревом перепуганный лес. А случалось, что волколаки и оборотни сами задирали кодьяка насмерть. После пиршества темных тварей от хозяина леса оставались лишь обглоданные кости, столь огромные, что из них можно было выложить дом.

Шорох повторился. Хлопуша осторожно достал из ножен меч и двинулся на звук, стараясь ступать мягко и бесшумно, как его учил Глеб Первоход.

Дойдя до куста бузины, Хлопуша осторожно выглянул из-за него. Открывшееся Хлопуше зрелище ошеломило его. На прогалине лежал труп молодого оленя. Рядом, на корточках, сидел голый человек и с чавканьем пожирал кровавое мясо, которое выдирал из оленьей туши прямо пальцами.

Человек был небольшого роста, лыс, как колено, и совершенно безбород. Его бледная кожа имела землистый оттенок и была испещрена глубокими морщинами.

Хлопуша хотел уйти, но тут под ногой его хрустнул гнилой сук. Треск был совсем тихий, не каждый зверь услышал бы его. Но странный голый человек услышал. Он мгновенно перестал жевать, быстро повернул голову и уставился на Хлопушу злобными, налитыми кровью глазами. Бровей у человека не было, а веки его – морщинистые, темные – были лишены ресниц.

Мгновение странный человек и Хлопуша смотрели друг другу в глаза. И тут незнакомец отшвырнул мясо, развернулся к Хлопуше всем телом и, раскрыв рот, угрожающе зашипел.

Вначале толстяк даже не понял, что больше всего поразило его в лице незнакомца. А когда понял, волосы у него на голове встали дыбом. Губы чудовища были узкие и бледные, словно кто-то аккуратно разрезал кожу на том месте, где полагалось быть рту. А сам рот, неправдоподобно широкий, был усеян частоколом острых, как ножи, окровавленных зубов. Успел толстяк разглядеть и уши существа. Они были приподнятые и заостренные кверху, словно у зверя.

Чтобы разглядеть все это, Хлопуше понадобился всего миг. А в следующий миг он уже бежал по лесу, не помня себя от страха. Лишь налетев лицом на колючую ветку, толстяк остановился. Обернувшись на бегу, он увидел, что тварь, оставив оленя, несется за ним по пятам.

Тогда Хлопуша открыл рот и завопил полным ужаса голосом:

– Рамон!

Крик его сорвался на хриплый визг. Он снова обернулся. Существо гналось за ним на четвереньках, крупными, стремительными прыжками.

Продравшись через кусты, Хлопуша вывалился на полянку и едва не упал, но чудом удержал равновесие. Он увидел Рамона. Тот стоял на поваленном бревне и отбивался кинжалами от напавшей на него голой бледной твари. Та перемещалась и кружила вокруг толмача с невероятной быстротой, делая молниеносные выпады и стараясь зацепить Рамона когтями или схватить его руку зубами.

Хлопуша остановился всего на мгновение, но и этого хватило, чтобы чудовище, которое он встретил в лесу, настигло его и прыгнуло ему на плечи. Хлопуша резко извернулся, и голая тварь соскользнула на землю, зажав в когтях выдранные куски кафтана.

Хлопуша, в котором проснулся боевой дух, с ревом прыгнул на костлявую спину чудовища. Он обхватил жилистую, тощую глотку твари локтем, прижал упирающуюся тварь к земле всем своим восьмипудовым весом и попытался сломать ей шею. Но не тут-то было. Тварь, даром что хлипкая на вид, оказалась сильнее и крепче самых мощных гофских борцов.

Никогда еще Хлопуша не встречал столь сильного противника. Лысое чудовище билось и извивалось под ним, как дюжина псов, мускулы его были тверже канатных узлов, а выпирающие кости тощей шеи, казалось, были выкованы из железа и так же несокрушимы. Пытаясь вырваться, тварь шипела, рычала и брызгалась слюной.

На какое-то мгновение Хлопуше показалось, что повизгивание и шипение сложилось в членораздельные слова, и полный злобы голос процедил:

– З-з-загрызу…

Чудовище дернулось, как норовистый конь, и Хлопуша скатился с его тощей спины.

– Бог Хорс и крылатый пес Семаргл, помогите мне! – в отчаянии крикнул он, вскочил на ноги и рубанул тварь мечом по костлявой груди.

Удар рассек бледно-землистую грудь чудовища, и она раскрылась, как кровавый цветок, – обрубленными ребрами наружу. Хлопуша хрипло перевел дух, но тут случилось нечто невероятное: уродец обхватил себя за бока ладонями и с силой свел окровавленные обрубки ребер обратно к грудине. И – великий Велес! – эти обрубки тут же схватились и срослись. А следом за ними затянулась и бледная дряблая кожа.

Лысая тварь отвратительно усмехнулась, а затем со скоростью молнии рванулась вперед. Хлопуша снова вскинул меч, но махнуть не успел – тварь одним сильным ударом вышибла меч из его судорожно сжатых пальцев, а затем прыгнула на широкую грудь Хлопуши.

Длинные пальцы твари впились толстяку в плечи, ноги уперлись ему в живот, а огромный рот раскрылся и устремился на Хлопушино лицо. Хлопуша судорожным, отчаянным движением увернулся от острых слюнявых зубов, выхватил из-за пояса кинжал и по самую рукоять вонзил его в тощий живот твари.

Чудовище зашипело и разжало пальцы. Хлопуша тут же стряхнул его с себя и нанес еще несколько быстрых, точных ударов кинжалом. В сердце, в шею, снова в живот. Потом отпрыгнул в сторону и замер, тяжело дыша и не спуская глаз с лысой, закатившей глаза твари.

Чудовище еще дважды дернулось, а затем оцепенело. Оно было похоже на огромное дохлое насекомое, вздернувшее кверху засохшие крючковатые лапки.

Хлопуша повернулся к толмачу. Рамон сидел на спине у второй твари, сжав ее шею коленями, и быстро перепиливал ей кинжалом хребет. Наконец, лысая уродливая голова чудовища упала на землю, а тело его расслабилось и замерло.

Рамон поднялся на ноги и взглянул на Хлопушу.

– Жив? – хрипло выдохнул он.

– Жив, – ответил толстяк.

Рамон кивнул, сорвал пучок травы, тщательно вытер клинок кинжала и вложил его в ножны.

Советник Кудеяр вошел в горницу и с порога взволнованно воскликнул:

– Первоход, это уже не пустяк!

– Что? – Глеб, сидевший за столом с кузнецом Вакаром, оторвал взгляд от чертежей и взглянул на советника. – О чем ты?

Кудеяр сдвинул брови и сухо доложил:

– Уже три каравана купцов не дошли до Хлынь-града. А сегодня в город приехали два путешественника. Путь их лежал через лес близ Повалихи.

– И что? – нетерпеливо спросил Глеб, которого больше интересовал чертеж новой водонапорной башни, чем россказни о пропавших караванах.

– Эти путешественники рассказывают страшные вещи.

– Да? – Глеб вновь взглянул на чертеж. – Слушай, Кудеяр, мы сейчас немного заняты, поэтому не мог бы ты…

– Первоход! – резко произнес Кудеяр. – Я говорю тебе о погибших людях! Восемь купцов сгинули без следа! А с ними двадцать пять охоронцев! Путешественники, о которых я тебе толкую, наткнулись в лесу на остатки одного из караванов. Там были только подводы. Ни людей, ни лошадей они не увидели.

– Вот как? – Глеб нахмурился. – Значит, купцы и охоронцы разбежались? Не понимаю, чего ты так тревожишься о них. Рано или поздно они выйдут из леса и объявятся в городе или в ближайших…

– Первоход, ты не слушаешь меня, – горестно вздохнул Кудеяр. – Путешественники не нашли ни людей, ни лошадей. Но они нашли обглоданные кости.

Глеб замер над чертежом. Потом медленно повернул голову и взглянул на Кудеяра.

– Гм… – задумчиво произнес он. – Возможно, это порезвились разбойники. Перебили купцов, а после – чтобы отвести от себя подозрения – разбросали на месте бойни кости. Нынче разбойников много развелось. – Глеб усмехнулся и иронично добавил: – Не будь я таким совестливым, сам бы пошел в разбойники. Зарплата больше, график удобнее. Красота.

Советник Кудеяр вздохнул.

– И снова ты не слушаешь меня, Первоход. Купцы возвращались с ярмарки, и подводы их были пусты. Товара на них не было. И кости выглядели так, будто их обгладывали, а не вываривали. – Кудеяр секунду или две помолчал, а потом выпалил: – Что, если это были темные твари? До Повалихи не так уж и далеко. Что будет, если они попрут на Хлынь?

Глеб поморщился:

– Не нагнетай. Быть может, путешественники, о которых ты говорил, сами убили купцов? Убили, а потом придумали эту историю про кости.

– У меня тоже возникла такая мысль, – признался Кудеяр. – Поэтому я отправил их в пыточный дом.

– Что? – не расслышав, переспросил Глеб. – Куда ты их отправил?

– В пыточный дом, – повторил Кудеяр. – Дознаватель Скряба работал с ними всю ночь.

Лицо Глеба вытянулось от изумления.

– Ты отправил невинных людей на пытки? Если это шутка, то скорей успокой меня!

Кудеяр покачал белокурой головой:

– Это не шутка. Нам ведь нужна правда. Под пытками путешественники повторили свой рассказ. Поэтому я и пришел к тебе.

Глеб сверкнул глазами и холодно осведомился:

– Почему ты мне сразу обо всем не рассказал?

– Я докладывал тебе о пропавших караванах, Первоход. Но ты был так увлечен новыми чертежами, что пропустил мой доклад мимо ушей.

Наступило молчание. Глеб подрагивающей рукой пригладил усы и пророкотал, глядя на советника исподлобья:

– Если ты еще раз отправишь невинных людей в пыточную, Кудеяр, я заставлю пытать тебя самого. Где они сейчас?

– В подземелье. С ними хорошо обращаются и…

Глеб поднялся из-за стола:

– Веди меня к ним. Да, и пошли кого-нибудь за хорошим лекарем. Он может им понадобиться.

* * *

Миновав темный коридор подземелья, Глеб в сопровождении советника Кудеяра и четырех ратников вошел в молодеческую охоронцев. Охоронцы тут же вскочили с лавок и встали навытяжку. Огромный чернявый мужик в кожаном фартуке тоже нехотя поднялся со скамьи.

Глеб взглянул на него и сухо осведомился:

– Кто ты?

– Дознаватель Скряба, – ответил тот.

Первоход сурово оглядел его грузную фигуру, на мгновение остановил взгляд на заляпанном кровью фартуке, снова уставился бугаю в лицо и осведомился:

– Это ты мучил двух странников?

– Я. – Бугай развязно усмехнулся. – Люблю усердствовать на княжьей службе.

Глеб повернулся к старшему охоронцу и коротко приказал:

– В кандалы ката.

Затем отодвинул бугая в сторону плечом и вышел из комнаты.

– Как же это! – возмущенно и испуганно запричитал у него за спиной кат-дознаватель. – За что ж это, а! Ведь я не по злу, а по твоему приказу!

Глеб, не слушая его воплей, широко и стремительно шагал по темному кирпичному коридору, тускло освещенному пламенем смоляных факелов.

– Зря ты так, Первоход, – едва поспевая за ним, проговорил Кудеяр. – Дознаватель всего лишь делал свою работу. За что его в кандалы?

– За излишнее усердие, – сухо обронил Глеб, останавливаясь перед дубовой дверью. – Здесь?

– Да.

Глеб отодвинул засов и шагнул внутрь.

Остановившись перед клеткой, Глеб сам отомкнул замок и распахнул зарешеченную дверцу.

– Выходите, ребята!

Внутри кто-то завозился и тихонько выругался. Затем пробасил:

– Опять на пытки? Велес на вас отыграется, упыри. Всех на части покромсает, если я сам раньше не доберусь.

Голос показался Глебу знакомым. Прошло несколько секунд, и два человека в изорванных, грязных, забрызганных кровью одеждах вышли из клетки на свет. Глеб изумленно на них уставился, не поверив своим глазам.

– Рамон! – воскликнул он. – Хлопуша! Вы ли это?

Глеб кинулся к ним и обнял сразу обоих, но толстяк вскрикнул от боли, а Рамон яростно зашипел. Глеб поспешно отпрянул от них. Рамон был бледен, на его левом плече, сквозь болтающиеся лохмотья рукава, виднелись свежие багровые шрамы. Хлопуша, морщась от боли, пригладил пальцами ушибленную катом грудь, на которой чернел огромный синяк.

Похоже, они не сразу сообразили, кто перед ними стоит. А сообразив, удивленно вскинули брови и проговорили почти хором:

– Первоход?

– Да, это я! Проходите к скамье! Эй, охоронец! – окликнул он одного из сопровождающих. – Постели на скамью что-нибудь мягкое.

– Где ж его взять, мягкое-то?

– Плащ свой расстели, болван!

Охоронец поспешно стянул плащ, сложил его вдвое и расстелил на скамье, однако Рамон, усмехнувшись разбитыми губами, сказал:

– Если ты пришел увести нас отсюда, уводи скорее.

– Нет у нас охоты тут рассиживаться, – подтвердил Хлопуша. – Хоть устели весь пол персидскими коврами.

– Вы правы, – немедленно согласился Глеб. Он снял свой плащ и набросил его на плечи Хлопуше. Затем взял со скамьи плащ охоронца и осторожно укутал им Рамона. – Идемте!

В светлой, чистой горнице после пары кружек хмельного сбитня Хлопушу и Рамона слегка разморило. Они сидели на укрытой коврами скамье, чисто умытые, причесанные и одетые в богатые ферязи. Черные кудрявые волосы Рамона рассыпались по его узким плечам. Бородка была аккуратно подстрижена и подбрита, а в смуглом левом ухе поблескивала золотая серьга.

Хлопуша тоже подстриг свою реденькую русую бороденку. На его толстых щеках играл румянец. И от всей медвежьей фигуры верзилы веяло таким несокрушимым здоровьем, словно он заявился сюда не из пыточного дома, а из пиршественного зала.

– Пришло время объясниться, Первоход, – первым заговорил Рамон. – Нет сомнений, что ты теперь здесь какой-то начальник.

– Да уж, – подтвердил Хлопуша. – По всему видать – важная шишка.

– Кто же ты теперь, Глеб? И что делаешь в княжьем тереме?

Глеб слегка смутился:

– Видите ли, друзья… Дело в том, что я теперь командую этими идиотами.

– Командуешь? – Толмач нахмурился. – Что это значит? Тебя сделали сотником?

Глеб хмыкнул:

– Бери выше. Я теперь первый советник княгини, и все, кого вы видели в тереме – от боярина до последнего холопа, – подчиняются мне.

Рамон недоверчиво посмотрел на Глеба и тихо пробормотал что-то по-итальянски. А Хлопуша присвистнул:

– Высоко ты взлетел, Первоход! Выходит, то, что с нами сделал кат, это все по твоему приказу?

Глеб повернул голову к двери и раздраженно рявкнул:

– Где же ества?

– Уже несем, господин! – отозвался покорный голос.

Почти тотчас же двери распахнулись, и осанистый кравчий собственноручно внес в горницу два серебряных блюда, на одном из которых красовался огромный зажаристый гусь, а на другом – румяные горячие блины с тешкой. Вбежавший следом мальчишка-холоп поставил на стол кувшин с византийским вином и плошку с горячим чесночным соусом.

Низко поклонившись, кравчий и мальчишка удалились.

– Ну вот, – с улыбкой сказал Глеб. – Теперь вы можете как следует подкрепиться.

Рамон с Хлопушей, однако, не шелохнулись. Они по-прежнему смотрели на Глеба, будто на столе не было еды и вина.

– Что же вы! – поторопил их Глеб. – Налетайте! Хлопуша, ты как-то сказал, что сможешь съесть большого гуся за один присест. Покажи, на что ты способен!

Хлопуша ухмыльнулся и сказал:

– Я был жутко голоден, пока ехал в Хлынь, и готов был слопать целого барана. Но после всего, что произошло, мне кусок в горло не лезет.

Глеб нахмурился и перевел взгляд на Рамона.

– Толмач, ты ведь любишь блины. Когда-то ты грозился накопить денег и открыть в Хлынь-граде собственную «Блинную».

– Благодарю тебя, Первоход, но я не голоден, – вежливо ответил Рамон.

Глеб нахмурился еще сильнее.

– Что ж… – проговорил он. – Тогда отложим трапезу на потом и продолжим разговор. Я знаю, что по дороге в город вы повстречали в лесу каких-то лютых тварей. Расскажите мне об этом подробнее.

– Мы уже рассказывали это твоим дознавателям, – грубовато доложил Хлопуша.

– А теперь повторите это мне, – спокойно сказал Глеб. – И не упускайте ни одной мелочи.

Рамон и Хлопуша переглянулись.

– А Первоход и впрямь стал крут, – ухмыльнувшись, заметил Хлопуша.

– Да, – согласился с ним Рамон. – И дознаватели у него – что надо.

– С такими хоть на оборотней, – поддакнул Хлопуша. – Поймают оборотня, привяжут его к дереву и начнут вытягивать из него жилы. Медленно, по одной. А чтобы подольше не подыхал, будут поить его целебным отваром. Отличные дознаватели! Первоход, если бы ты видел, как эти ребята управляются с иглами! Любо-дорого посмотреть!

Глеб глянул на толстяка исподлобья и сурово изрек:

– Хлопуша, даю тебе слово, что я ничего не знал. Ни про дознавателя, ни про пыточную.

– Вот как? – прищурил черные глаза Рамон. – А я думал, что первый советник знает все и обо всем. Я думал, в княжестве ничего не вершится без его ведома.

– Возможно, так и должно быть. Однако я и в самом деле ничего не знал. Дознаватели, которые вас пытали, получат по заслугам. Я уже приказал бросить их в темницу.

Некоторое время все трое молчали. Потом Рамон вздохнул и заявил:

– Ладно. В нас говорит обида, а не разум. Ты наш друг, Первоход, и мы должны простить тебя. Хлопуша, ты как?

– Прощу, только когда увижу, как дознавателю Скрябе прижигают ягодицы раскаленным железом, – объявил Хлопуша.

– Да будет так, – кивнул Глеб. – Теперь мы можем продолжить разговор?

– Теперь можем, – пробасил Хлопуша, ухмыльнулся и, протянув руку к жареному гусю, вырвал у него из бока поджаристую ножку.

Глеб подождал, пока оба странника чуть-чуть подкрепятся, затем спросил:

– Итак, что же вы видели?

Рамон, доедая блин, взглянул на Хлопушу:

– Толстяк, расскажи ему.

Хлопуша отправил в рот кусок гусиного мяса, облизнул пыльцы и пробасил с набитым ртом:

– Дело было так…

Закончив рассказ, Хлопуша взял кувшин и наполнил свой кубок вином.

– Ни оборотни, ни упыри, ни волколаки не могли сотворить такого, – сказал, глядя на Глеба печальными, бархатистыми глазами, толмач Рамон. – Лошадиные кости были обглоданы дочиста. И на них я видел следы зубов. Зубов столь крепких, что если бы эти твари захотели, они бы запросто разжевали толстые кости в щепки.

– Да… – задумчиво произнес Глеб, поскребывая ногтями горбинку на переносице. – Если все так, как вы говорите…

– Все так, – перебил его Хлопуша. – Мы ничего не выдумывали. Каждое наше слово – правда!

Хлопуша обмакнул мясо в чесночную подливу, швырнул его в рот и добавил, не забывая работать челюстями:

– Они оттащили подводы с дороги и спрятали их за кусты. Там же были и кости. Эти твари, кем бы они ни были, очень умны и хорошо умеют заметать следы.

– И они действительно похожи на людей?

– Да, очень похожи, – кивнул Рамон. – Но сила у них нечеловеческая.

– Верно, – кивнул Хлопуша, вытирая рушником ладони. – Мне казалось, будто я пытаюсь удержать на земле разъяренного быка. От усилий у меня едва не лопнули руки!

– Но ты говоришь, что сама тварь была невелика?

– На голову ниже меня! Как мальчишка-отрок! И такая худющая, будто месяц ничего не ела!

– Гм… – Глеб сдвинул брови. – Должно быть, у этих лысых тварей ускоренный метаболизм, – тихо и задумчиво проговорил он. – Отсюда и их дьявольская взрывная сила. При таком расходе энергии они должны быть постоянно голодны.

Рамон и Хлопуша переглянулись. Хлопуша тихонько постучал себя пальцем по виску, что должно было означать: «У Первохода опять шарики закатились за ролики». Рамон улыбнулся. Потом перевел взгляд на Глеба и сказал:

– Первоход, в твоей речи много непонятных слов. Но, думаю, ты все правильно понял. Эти твари невероятно сильны. И они голодны. А это значит…

– Это значит, что они придут в села, – договорил Глеб. – А потом и в Хлынь. Интересно, много ли их?

– Судя по следам, на караван напала целая стая, – сказал Рамон. – Голов тридцать, а то и больше.

– Тридцать… – задумчиво повторил Глеб.

– Да, тридцать. И каждая из этих тварей стоит трех вооруженных до зубов воинов. Передвигаются они столь быстро, что трудно уследить глазами. А зубы их так крепки, что могут перекусить лошадиную ногу.

Лицо Глеба еще больше помрачнело.

– Не было печали… – хмуро пробормотал он. – Откуда только берется эта мразь?

Хлопуша хмыкнул:

– Известно откуда – из Гиблого места.

Глеб взял свой кубок и, запрокинув голову, в несколько глотков выпил все вино. Поставил кубок на стол, вытер рот рукавом и сказал:

– Скверно, ребята. Очень скверно. Захочешь открыть дверь в светлый Уграй, а за спиной у тебя тут же распахивается дверь, ведущая в бездну. И почему так?

– Власть нынче в твоих руках, Первоход, – напомнил Рамон. – Ты волен использовать ее так, как захочешь.

Глеб хмыкнул:

– Я бы рад. Эх, мне бы лет десять покоя. И чтобы никаких печенегов и хазар под стенами, и чтобы бояре думали не только о своих толстых жопах, но и об общем деле. И чтобы никакого Гиблого места за спиной… Я бы тут такого настроил.

Глеб замолчал и тяжело вздохнул.

– Хлынский люд не слишком трудолюбив, – неуверенно произнес Рамон. – Тут просторно, не нужно друг дружке ноги топтать.

Глеб потянулся за кувшином, но остановился на полпути, снова о чем-то задумавшись, и вдруг проговорил:

– Слушайте… – Голос его звучал напряженно. – А может, мы все тут – что-то вроде стражей? Пока другие страны строят светлую жизнь, мы караулим здесь адские врата, чтобы темные твари не выползли из бездны и не расползлись по земле? Может, в этом и состоит наше предназначение, а?

Хлопуша растерянно покосился на Рамона и, поскольку тот молчал, невнятно проронил:

– Может, и так.

В дверь сунулся десятник.

– Добрый господин, – окликнул он Глеба, – ты велел вечор выпустить из темницы боярина Добровола. Я пришел спросить, в силе ли твой приказ и не передумал ли ты?

– Я не передумал, – ответил Глеб.

Десятник кивнул и хотел идти, но снова остановился и уточнил:

– Вернуть ли ему меч, Первоход?

– А разве он ходил с мечом? – удивился Глеб. – Это ведь привилегия воинов.

– Боярин Добровол, будучи отроком, ходил в военные походы. С тех пор он никогда не расстается с мечом.

– Да-да, теперь я припоминаю. – Глеб нахмурился. – Хорошо, верните этому фазану меч, но предупредите, что теперь он не может безнаказанно рубить и бить смердов. За каждый удар мечом ему придется нести ответ перед судом присяжных и лично передо мной.

– Добро, Первоход, я все ему передам.

Десятник скрылся и притворил за собой дверь.

– Боярин Добровол? – удивленно вскинул брови Рамон. – Когда мы уезжали, он был вторым после Кудеяра. А на деле – первым.

– Да, было дело, – нехотя признал Глеб. – Но теперь он никто, и звать его никак.

– Но ведь он богат! – пробасил Хлопуша. – Кажется, Добровол так же богат, как Крысун?

– Был, – сухо поправил Глеб. – Этот разряженный фазан задумал произвести политический переворот и убить меня. За это преступление я отправил его в темницу, а его богатство передал в казну.

– Ловко! – похвалил Хлопуша.

Глеб поморщился:

– При чем тут ловкость? Это была вынужденная мера.

– Бесспорно, – спокойно и вежливо кивнул Рамон. – Заговор против власти – тягчайшее преступление в любой стране мира.

Глебу не нравилась эта тема, и он поспешил свернуть неприятный разговор.

– Вы, должно быть, устали. Вам отведут покои в княжьем тереме. Пока отдыхайте, а после вы мне понадобитесь.

– Зачем? – вежливо поинтересовался толмач.

– Пока вас не было, в княжестве произошли большие перемены. Я внедряю в массы прогресс, и мне нужны верные, сильные и умные помощники.

Рамон улыбнулся и заверил:

– Всегда готов помочь тебе, Первоход.

А Хлопуша грохнул об стол кубком и громко сообщил:

– Если нужно что-то внедрить – я к твоим услугам, Первоход! Крепче плеча, чем мое, тебе не найти!

Странная жизнь была теперь у Прошки Суховерта. С утра он ходил в школу и учился грамоте. После полудня – фехтовал на деревянных мечах в гимнастическом зале. А вечерами ходил в театральный кружок.

С одной стороны, жизнь пошла хорошая, интересная и сытая. Но с другой – дышалось Прошке теперь не так вольготно, как прежде. В школу не пускали неумытым и в грязном платье. Это называлось «гигиена». В гимнастическом зале нельзя было лупить друг друга палками по голове, а лишь делать «выпады», «переходы» и «блоки» по правилам фехтовального искусства.

Да и «театр» Прошка не больно-то жаловал. Девчонки изображали из себя взрослых девок и баб, так же, как их мамки, утыкали руки в бока и сдвигали брови. Прошке это не нравилось, потому что взрослых баб он недолюбливал. Опыт подсказывал Прошке, что с бабами лучше не связываться. Там, где мужик даст тумака и забудет, баба будет бить скалкой, пока не забьет тебя насмерть.

Не нравилось Прошке и то, как девчонки изображали любовь. Они хныкали, сюсюкали и размазывали по щекам сделанные из слюней слезы. Прошку от этой фальши коробило. В конце концов, Прошка вовсе перестал ходить на «репетиции».

Иногда, проходя по Торжку в своем новом богатом кафтанчике, Прошка замечал, что торговцы, по старой памяти, прикрывают от него свой товар. Поначалу Прошку это бесило, а после стало нравиться, поскольку напоминало о прежней вольной жизни. О той жизни, в которой девки были предназначены, чтобы задирать им подолы, а не сюсюкать с ними про «любовь», а разбойники были милее добрых молодцев.

С Глебом Первоходом воренок виделся редко, хотя дом, в котором он теперь жил, находился во дворе княжьего терема. Будучи первым советником, Первоход был постоянно чем-нибудь занят.

Прошка довольно быстро оценил размах преобразований, которые затеял Первоход. Жизнь в городе кипела, как может она кипеть лишь в муравейнике. Вокруг, куда ни плюнь, постоянно что-то строили и сколачивали. С самого утра над городом начинал тянуться черный дымок, выходящий из труб нескольких мастерских и «мануфактур».

Неподалеку от княжьего терема возводили огромное здание, называемое «Дворец культуры», причем строили его не из бревен и даже не из белого камня, а из рыжих кирпичей, слепленных из глины с замысловатыми добавками и пропеченных в специальных печах.

На прилавках Торжка появились диковинные товары, о которых прежде хлынцы и не слыхивали. На мосту, перекинутом к стене княжьего терема, торговцы продавали книги и парсуны, отпечатанные в «типографии».

Прошка и себе прикупил одну, на которой были нарисованы три ратника на могучих конях. Тот, что посередке, оглядывал окрестности из-под ладони. На руке у него висела палица. Тот, что слева, был мощен и глядел вокруг бесстрашным взглядом. А тот, что справа, был строен и молод, почти как Прошка. Его белый конь, такой же стройный, как седок, опустил голову к траве.

Прошка приладил трех богатырей на стену и таращился на них по утрам, когда жевал хлеб и запивал его квасом, готовясь отправиться в школу. Он представлял себе, что и сам когда-нибудь будет сидеть на белом коне, в кольчуге и шеломе. А на перевязи у него будет висеть длиннющий гофский меч, которым даже Глеб Первоход может управляться, лишь обхватив рукоять обеими руками.

Ну, а в школе, вместо подвигов и сражений, начиналась прежняя скукота – буквицы, цифирь, вертлявые девчонки, воображающие себя взрослыми бабами, вечно ворчливые учителя.

В тот день, когда жизнь Прошки снова перевернулась, в терем из далекой страны Венеции прибыли пять мастеров-стекольщиков. Прошка видел в окно, как Первоход встречал их и вел в мастерские.

Прошка уже слышал про стекло и даже видел когда-то круглые стеклышки на глазах ученого мужа Лагина. Да и в Порочном граде верхние окна главного кружала, в котором проживал когда-то Крысун Скоробогат, были застеклены.

Но теперь Первоход хотел, чтобы стекла были повсюду. Прошка не одобрял этого и втайне удивлялся глупости Глеба. Стекла дороги и хрупки. Вдарь по стеклу кулаком или швырни в него камень – и ничего не останется, кроме россыпи прозрачных твердых брызг. К чему переводить деньги казны на подобные пустяки?

Впрочем, обсуждать указы и распоряжения Глеба Первохода в тереме было запрещено. Каждого, кто хулил его новшества, было приказано ловить, класть на лавку и хлестать плетьми по мягкому месту, покуда не образумится и не перестанет злословить.

Перед самым началом урока к Прошке, дымящему в углу самокруткой (привычку эту он втайне перенял у Глеба), вдруг подошла купеческая дочка Млава. Остановившись рядом с Прошкой, она несколько мгновений молчала, а потом вдруг спросила:

– Прошка, а правду говорят, что ты знаком с советником Первоходом?

– Правду, – небрежно обронил Прошка, потягивая бутовую самокрутку.

– А про то, что ты ходил с ним в Гиблое место, тоже правда?

Прошка усмехнулся и щелчком пальца стряхнул с самокрутки пепел.

– Было дело, ходил. А тебе-то что?

Млава опустила взгляд и слегка порозовела.

– Да так, ничего. – Она еще немного постояла молча, потом снова подняла взгляд на Прошку и тихо спросила: – А почему ты перестал ходить в театр?

Прошка дернул уголком губ и презрительно проговорил:

– Не люблю лицедейства. Пустое это.

– Пустое? – На этот раз щеки девчонки вспыхнули обидой. – Да что бы ты понимал – «пустое»!

– Да уж кой-чего понимаю. – Прошка дотянул самокрутку до губ и небрежно швырнул окурок в ведро. – Суетитесь там, воображаете… Но все это пустое. В жизни ничего такого не бывает.

– Не бывает? – Млава прищурила синие глаза. – А как бывает?

– Да так. Задираешь девке подол и…

Прошка осекся, не выдержав взгляда вспыхнувших девичьих глаз.

– И ты задирал? – сухо поинтересовалась Млава.

– А то как же, – пробубнил Прошка. – Случалось.

– И мне можешь?

Прошка не нашелся, что на это ответить, и покраснел как вареный рак. Млава улыбнулась и сказала:

– Дурень ты, Прошка. Дурень и хвастун. А хочешь, сегодня вечером по Торжку погуляем?

От такого предложения Прошка растерялся окончательно.

– Как… погуляем? – пробормотал он.

– Вдвоем. Как парень с девкой. – Млава снова улыбнулась. – Мы ведь с тобой уже большие. Скоро будем совсем взрослые.

Прошка несколько секунд молчал, пораженный до глубины души, потом тихо пробормотал:

– Добро. Давай погуляем.

– Во сколько? – уточнила Млава.

– Сама скажи.

– Перед закрытием Торжка?

– Добро, – снова кивнул Прошка.

Млава одарила Прошку лучезарной улыбкой, поправила быстрым движением белокурый локон, выбившийся из-под платка, повернулась и зашагала к классам.

Прошка с нетерпением дождался вечера. Пред тем как выйти из дома, он внимательно оглядел одежду. Кафтан на нем был богатый, шапка – оторочена мехом норки, сапоги – яловые, новенькие и так тщательно натертые жиром, что от блеска их слепило глаза.

На перевязи у Прошки висел короткий обоюдоострый меч-скрамасакс. На другом боку красовался кривой печенегский кинжал в отделанных серебряной инкрустацией ножнах.

Когда Прошка вышел на улицу, небо начало сумерничать. По дороге к Торжку он тщательно обходил лужи и выбирал лишь сухие твердые места, не желая запачкать сапоги и край кафтана грязью.

Прошка потратил много времени на выбор наряда и теперь боялся опоздать. Чтобы сократить путь, он свернул в темный переулок и вскоре сильно об этом пожалел.

Жулики появились внезапно. Двое – Писк и его верзила-сподручный – встали прямо перед Прошкой, а еще трое преградили сзади путь к отступлению.

– Гляди-ка, кто тут! – осклабился Писк. – Никак Прошка-оборванец? Экий ты теперь важный да надутый.

У ног Писка вертелась черная собака-дворняга. Она вышагнула вперед и, ощетинив загривок, зарычала на Прошку.

– В школу небось ходишь? – ухмыльнулся верзила. – Ходишь, признавайся!

– Хожу, – ответил Прошка, угрюмо глядя на Писка, и положил руку на меч.

Писк, казалось, не заметил этого движения.

– А кафтанчик-то на тебе парчовый! – с насмешливым восхищением заявил он. – Дашь поносить?

Прошка прищурился и процедил сквозь зубы:

– Не дам.

– Чего так?

– Свой надо иметь.

Черная собака, стоявшая возле Писка, сделала пару шагов навстречу Прошке и снова зарычала.

Пальцы Прошки, лежащие на рукояти меча, слегка подрагивали. С одной стороны, ему было до ужаса страшно. С другой – в душе его поднялась разбойная, разухабистая удаль, о которой он почти позабыл. Прошка прекрасно понимал, что ему достанется. Однако азарт заставлял его сердце биться быстрее и сжиматься от радостного предвкушения побоища.

Когда-то отец Прошки любил приговаривать, что боги сотворили мужика для трех вещей: драться, пахать да бабу мять. Прошка твердо это усвоил и едва ли не с младенчества умел орудовать кулаками.

Воры оглядели Прошку с ног до головы, потом верзила усмехнулся и спросил:

– Ну что, Писк? Бить будем или так отпустим?

– А это как сам он захочет, – небрежно ответил Писк. – Слышь, барчук? Чего оцепенел-то? Сымай кафтан и сапоги. Да штаны не забудь, пока не обмочился!

Воры заржали. Прошка почувствовал, как глаза его заволакивает гневная пелена. Он разлепил губы и хрипло предложил:

– А ты поди и сними, раз такой смелый. Или духу не хватает?

Взгляд вора похолодел. Он сунул руку в карман и вынул нож. Прошка отступил на шаг и молниеносно выхватил из ножен меч. Клинок блеснул в лучах заходящего солнца и заставил молодых воров нахмуриться.

– Гляди-ка, Писк, этот гад меч достал, – неуверенно произнес один из тех, что стояли у Прошки за спиной.

– С мечом али нет, а нынче я его возьму, – презрительно отозвался Писк. – Никуда не денется.

Прошка крепче стиснул рукоять меча и холодно предупредил:

– Рубить буду насмерть. Коли подвернется твоя шея, Писк, не обессудь.

Вор усмехнулся, глянул на свою собаку и насмешливо процедил:

– Ну что, Трезорка. Кажись, у тебя сегодня на ужин будет свежее мясцо.

Пес облизнулся и завертел хвостом. Воры вновь засмеялись. И вдруг пес насторожился, постоял пару секунд, будто оцепенев, а потом, резко сорвавшись с места, с лаем бросился к темному углу избы.

– Трезор! – сердито окликнул его Писк. – Куда понесся, сучье племя!

Пес свернул за угол, и вдруг лай его резко оборвался. Послышался хруст ломаемых костей, а затем звук, от которого Прошку едва не вывернуло наизнанку. Это было отвратительное чавканье.

– Трезор! – дрогнувшим голосом позвал Писк. – Трезорка!

Чавканье на миг прекратилось, затем продолжилось вновь. Что-то вылетело из-за угла, стукнулось об стену и упало к ногам Писка. Это была круглая черная песья голова.

Наверху кто-то по-змеиному зашипел. Воры и Прошка задрали головы и обомлели. На крыше на фоне заходящего солнца сидел голый мужик. Был он совершенно лыс и очень тощ. Лица его было не разглядеть.

– Тебе чего, доходяга? – срывающимся голосом окликнул Писк. – А ну – пошел отсюда!

Мужик чуть склонил набок лысую голову и повел острым, будто у зверя, ухом.

– Ну гад, сейчас я тебя сниму! – крикнул вор, быстро поднял с земли камень и изо всех сил швырнул его в мужика.

Мужик резко дернул рукой и поймал камень на лету. Парни замерли с открытыми ртами. Такой ловкости они никогда прежде не видели.

– Писк… – тихо и испуганно пробормотал верзила-вор. – А ведь это не человек. Это…

Мужик, сидевший на крыше, резко швырнул в него камнем. Верзила вскрикнул, пошатнулся и рухнул на землю. Камень угодил ему прямо в темя и разбил голову.

То, что произошло дальше, было похоже на кошмар. Сперва послышался перестук множества ног и рук, а потом Прошка и окружившие его воры с ужасом увидели, что по стенам домов, как пауки, быстро перебирая руками и ногами, бегут лысые бледные твари.

Прошка успел увидеть, как один из уродов повалил рыжего воренка и вгрызся ему зубами в голову и как Писк принял другого лысого урода на нож и распорол тому тощее брюхо.

Потом Прошка повернулся, рубанул перед собой мечом, расчищая дорогу среди месива чудовищ, и бросился наутек, уворачиваясь от когтистых лап и перепрыгивая через поверженных воров, которых лысые твари, визжа и завывая, рвали на куски.

Выскочив из переулка, Прошка увидел Млаву. Она шла навстречу, чистенькая, светленькая, в новом полушубке и ярко-красных рукавичках.

Завидев Прошку, Млава улыбнулась и помахала ему рукой. «Млава, беги! » – хотел крикнуть Прошка, но не успел. Лысая тварь прыгнула на Млаву с крыши дома. В один миг чудовище сбило Млаву с ног, повалило на мокрую землю и вцепилось ей в горло.

Прошка бросился вперед, взмахнул мечом и разрубил чудовищу голову. Голова – лысая, тощая, обтянутая землисто-бледной кожей – лопнула, словно орех. Прошка спихнул чудовище ногой и присел рядом с Млавой. Девушка зажала красной рукавичкой шею, хрипела и силилась что-то сказать.

– Млава! – крикнул Прошка.

Вдруг девчонка замерла. Потом тело ее резко выгнулось дугой и медленно опало. Глаза Млавы остекленели. Прошка заплакал, протянул руку и закрыл ей глаза.

Рядом кто-то закряхтел и визгливо заскулил. Прошка мигом выпрямился и повернулся на шум. Тварь, которой он разрубил голову, поднималась с земли. Через весь ее лысый череп проходил страшный черный шрам, оставленный мечом Прошки, однако сама голова вновь была цела.

Прошка шагнул к чудовищу и снова ударил его мечом. А потом еще раз, и еще. Он рубил тварь на куски, пока не выдохся. Потом остановился и хрипло перевел дух.

Куски тела твари еще подрагивали. Пальцы отрубленных рук скребли когтями землю, словно силились подползти к телу.

Прошка повернулся к Млаве и оцепенел. Две лысые твари, не обращая на Прошку внимания, рвали тело купеческой дочери зубами и с чавканьем пожирали оторванные куски.

Прошка перегнулся пополам, и его шумно вырвало. Твари покосились на него злобными глазами, но не прервали своей жуткой трапезы. Видимо, были очень голодны.

Прошка выпустил из пальцев меч, повернулся и, шатаясь, побежал прочь.

В эту ночь Глеб спал крепко. И снился ему прекрасный город. Голубые небоскребы горделиво возносились к самому небу. Улицы были широкие, по ним скользили невиданные обтекаемые машины, работающие на безотходном и легко восполняемом топливе. Люди ходили в серебристых и голубых одеждах, и сами были высоки, легки и осанисты. Лица у всех были счастливые. И повсюду звучала русская речь.

И это не была Москва. Это был новый город, который построил он, Глеб Орлов!

«Значит, получилось? – думал во сне Глеб, не веря своим глазам. – У меня все получилось? Выходит, все было не зря? »

Глеб смотрел на свой город как бы сверху, словно бы с высоты птичьего полета, но видел каждую мелкую деталь, каждую улыбку на лице ребенка или взрослого.

«Да, у меня получилось, – подумал он, улыбнувшись и сам. – Все было не зря. Игра стоила свеч».

Но вдруг посреди главной площади города – светло-голубой, ярко освещенной лучами солнца, появилось маленькое темное пятнышко. Пятнышко стало разрастаться, словно город был всего лишь бумажной картинкой, и кто-то поднес к этой картинке снизу пламя зажигалки. А потом голубой асфальт лопнул и провалился, обнажив багрово-черное нутро ямы, и яма эта, пульсируя и разъедая края, продолжала увеличиваться в размерах.

Глеба охватил ужас, и он взмок от пота. Волосы на его голове зашевелились, а на глазах выступили слезы отчаяния.

– Нет! – что было мочи закричал он, сжав кулаки. – Не надо! Не делай этого!

Черное пятно посреди площади стало похоже на огромный рот чудовища, и рот этот задергался, забулькал, захохотал, изрыгая клубы зловонного черного пара.

– Господи… – хрипло прошептал Глеб. – Что же это такое?

– А разве ты сам не видишь? – тихо и спокойно проговорил кто-то за его спиной. – Это Гиблое место.

Глеб повернул голову и увидел охотника Громола. Тот стоял рядом и, сдвинув брови, хмуро смотрел на разрастающуюся внизу черную, клокочущую, зловонную яму.

– Что же это такое?! – полным отчаяния голосом воскликнул Глеб. – Для чего оно тут?!

Громол медленно повернул к Глебу свое гордое лицо. Серые глаза охотника смотрели с холодной невозмутимостью. В них не было ни отчаяния, ни гнева, ни злобы, ни сочувствия. Охотник разомкнул темные, твердо очерченные губы и спокойно пообещал:

– Ты это узнаешь. Когда придет время.

– Время для чего?

По лицу охотника пробежала рябь, черты его слегка поблекли.

– Громол? – испуганно спросил Глеб. – Громол, что с тобой?

Фигура охотника стала выцветать. Прошло несколько мгновений, и она сделалась совсем прозрачной.

– Нет, Громол! – в отчаянии крикнул Глеб. – Не исчезай! Скажи мне, для чего это все?!

Прозрачные губы разомкнулись, и тихий, едва слышный голос, словно бы донесшийся до Глеба из далекого далека, повторил:

– Ты это узнаешь.

* * *

– Первоход! Первоход, проснись!

Кто-то сильно тряс Глеба за плечо. Он открыл глаза и изумленно уставился на Наталью. Она сидела на кровати в одной ночной рубашке, бледная, растрепанная и почему-то напуганная.

На ночном столике, бросая на стены дрожащие желтые блики, горела свеча.

– Что… – Глеб облизнул пересохшие губы. – Что случилось?

– У двери советник Кудеяр! Он просит, чтобы ты открыл ему!

Глеб сел на кровати и тупо посмотрел на громоздкие железные часы, собранные пару месяцев назад кузнецом Вакаром. Стрелки показывали половину двенадцатого.

Всего-то? Глеб вспомнил, что сегодня, после двух бессонных суток, проведенных над чертежами буровой вышки, решил лечь спать пораньше.

– Первоход! – донесся из-за двери зычный голос советника Кудеяра. – Первоход, ты нам нужен!

Глеб все еще пребывал под впечатлением приснившегося кошмара, и под ложечкой у него неприятно засосало.

– Что там у вас стряслось?! – хрипло крикнул он.

– Выйди и узнай все из первых уст!

Глеб поморщился.

– Хорошо! Сейчас иду!

– Первоход, я жду тебя!

– Да иду, сказал! – раздраженно рявкнул Глеб. Затем опустил ноги на пол, взял с лавки коричневый шерстяной свитер и быстро натянул его прямо на ночную рубаху.

– Ничего без меня не могут, – проворчал он. – В кои-то веки решил выспаться, и тут достали.

Глеб встал и сгреб с лавки кожаные охотничьи штаны. Наталья сидела на кровати и встревоженно смотрела на Глеба. Он молча натянул ичиги, встал и прошел к вешалке, на которой темнела его старая охотничья куртка, которую он не надевал уже месяцев пять.

– Почему ты так оделся? – спросила вдруг Наталья.

– Как «так»? – не понял Глеб.

– Так, как одевался раньше.

Глеб взглянул на себя в мутноватое серебряное зеркало. Действительно – почему? Последние месяцы он щеголял в богатом парчовом одеянии и в плаще, подбитом собольим мехом. Головной убор его был сшит из лучшего соболя и украшен несколькими драгоценными камушками, которые Глеб регулярно отпарывал, но которые – благодаря стараниям Натальи – вновь оказывались на тулье.

Сейчас же он был одет как охотник. Куртка, кожаные штаны, ичиги. А на голове вместо собольей шапки охотничий треух из оленьей кожи.

– Почему ты так оделся, Глеб? – повторила свой вопрос Наталья.

Глеб пожал плечами и натянуто улыбнулся:

– Не знаю. Наверное, потому что так удобнее. Бог знает, куда меня потащит Кудеяр. Может, опять придется месить грязь и подпирать плечами балки.

Глеб взял с лавки кожаный пояс с ножнами-сотами, в которых поблескивали метательные ножи.

– Тебе не о чем волноваться, милая, – сказал он, возясь с громоздкой пряжкой, от которой успел отвыкнуть. – Советник Кудеяр часто будит меня посреди ночи. Пора бы тебе к этому привыкнуть.

Наталья невесело улыбнулась:

– А ты сам-то привык?

Глеб усмехнулся и поднял с комода перевязь с мечом.

– Ты права, – сказал он. – К ночному стуку в дверь невозможно привыкнуть.

Приладив перевязь, Глеб снял с вешалки свой видавший виды суконный плащ, набросил его на плечи, быстро защелкнул серебряную фибулу и повернулся к двери.

– Глеб! – окликнула его княгиня.

Он повернулся и взглянул на нее спокойным взглядом.

– Чего?

– Будь осторожен. У меня неприятное предчувствие.

Глеб улыбнулся:

– Не обращай внимания на предчувствия. Все будет хорошо. Спи, а я скоро вернусь.

Глеб откинул щеколду, распахнул дверь и вышел из опочивальни.

Темница не сломила боярина Добровола. Он по-прежнему был осанист, как князь, а его русая борода по-прежнему была широка и густа, как ни у кого другого. Глеб Первоход запретил купцам носить на себе драгоценные и самоцветные камни, но не запретил носить дорогие одежды. Одежда боярина Добровола была выткана из лучшей и самой дорогой парчи. На перевязи у Добровола, так же как раньше, висел меч в драгоценных золоченых ножнах.

Сразу после выхода из темницы встретившие Добровола единомышленники-бояре повезли его в «один домик», в котором его ждали «нужные человечки».

По пути, сидя в крытом парусиной возке, три боярина наперебой рассказывали Доброволу о переменах, случившихся в княжестве и княжьем граде за то время, пока он томился в проклятом узилище.

– …А еще он построил школы, – продолжал докладывать один из троицы.

– Точно! – кивнул второй. – Страшное место. Оттуда, из этих самых школ, вся зараза и расползается. Отроки не почитают старших, во всем им перечат. Над богами смеются. Ни Сварог у них не в почете, ни Перун. Даже Велеса не боятся!

– Ну, а что народ? – глухо осведомился Добровол. – Народ-то что об этом говорит?

– Народ помалкивает и делает, что ему велит Первоход. Поначалу роптали, но Первоход стал сечь недовольных плетьми прямо на улицах.

– Стало быть, много недовольных-то? – уточнил Добровол.

– Много, Добровол, ой много. Почитай, каждый второй на Первохода зуб точит. Мастеровых он возвысил до бояр и платит им из казны золотом. А те и рады стараться – все, что рисует на бумажках Первоход, обмозговывают и на верстаках своих проклятых ладят.

– Ну, а что соседи? – снова спросил Добровол. – Степняки-то, я чай, шалят?

Один из бояр махнул рукой и сокрушенно проговорил:

– Да где там. Накануне весны хан Карым набежал со своей сворой на восточные земли. Только Первоход заранее послал к нему шпионов. Встретили Карыма пушками да мушкетами. Четыреста степняков на поле сразу полегло, остальные убрались восвояси. Теперь не скоро вернутся.

– Гм… – Добровол пригладил ладонью широкую бороду. – А кривичский князь что ж? Тоже боится?

– Что ты! Кривичского князя Первоход принудил подписать мирный договор. Да и родимичского тоже. Теперь оба – первые помощники Первохода.

– Стало быть, смирились?

– Смирились. Зубами скрипели, когда голову свою под пяту Первохода подставляли, а что поделаешь? У Первохода – сила. У него в убойном отряде сто стрельцов. И у каждого – огнестрельный мушкет. Тут поневоле смиришься.

Добровол хмыкнул и осведомился презрительным, высокомерным голосом:

– Вы-то сами не собирались пред ним растечься?

Бояре обиженно зашмыгали носами.

– Собирались бы, не встретили бы тебя у ворот узилища, – сказал один.

– Ну, добро, – примирительно произнес Добровол. – Первоход – чужак. От своих богов он отрекся, а к нашим не пристал. Значит, настоящая сила у нас, а не у Первохода. Разумеете, что говорю?

– А то как же! Отлично разумеем!

– Ну вот, – кивнул Добровол. – Пока это разумеете, никакая сила нас не сметет.

– Тпр-ру! – крикнул за пологом возчик. – Приехали, господа хорошие! Можно сходить!

Бояре выбрались с возка первыми. За ними на землю шагнул и Добровол. В сгущающихся сумерках он увидел перед собой добротный терем, сложенный из черных бревен.

– Ну что, идем? – спросил Добровол, удивляясь, что бояре стоят на месте и испуганно таращатся на избу.

– Да, идем, – тихо откликнулся один.

А второй проговорил странным, напряженным голосом:

– Помоги нам Сварог! – И трижды обмахнул себя охранным знаком.

* * *

Комната, куда вошли Добровол и его спутники, была большая. Света трех жирников, стоящих на столе, едва хватало, чтобы осветить ее. В дальних углах, до которых не доставал свет, стояла кромешная темень, и от этого Доброволу было слегка не по себе. В таких углах легко могли притаиться враги.

Бояре провели Добровола к длинному столу, за которым на стульях с высокими резными спинками уже сидели трое. Двое из них сидели рядом, были одеты в длинные черные плащи, лица их были скрыты наголовниками, а руки они сложили на груди и спрятали в широкие рукава плащей. Жуткая была двоица.

Третьего Добровол знал, это был волхв Чтибогх. За последние месяцы старик сильно сдал. Еще больше постарел, потемнел и сгорбился. Однако на морщинистом лице его, похожем на пропеченное яблоко, яростно светились холодные, колкие глаза, а морщинистые руки так крепко сжимали посох, что костяшки на них побелели.

Волхв коротко кивнул Доброволу, а двое незнакомцев, закутанных в плащи, даже не шевельнулись. Один из бояр, остановившись у стола, проговорил сдавленным, подрагивающим голосом:

– Мы сделали то, что обещали, Повелитель. Человек, которого мы привели к тебе, боярин Добровол. Он ненавидит Первохода так же люто, как ты.

Один из двоицы приподнял голову, и в полумраке наголовника тускло блеснули, отразив свет пылающих жирников, его глаза.

– Рад тебя видеть, боярин Добровол, – сипло проговорил незнакомец. – Усаживайся за стол, и мы начнем нашу беседу.

– Да будет так, – сказал Добровол и, нахмурившись, сел на жесткую лавку.

По пути бояре почти не рассказывали ему о Повелителе. А на все вопросы Добровола отвечали так уклончиво, что он, устав вытягивать из них по слову, сам перестал о нем говорить.

И вот теперь Повелитель сидел прямо перед ним. Добровол попытался разглядеть его получше, но наголовник не дал этого сделать.

Еще будучи в темнице, Добровол знал, что у всемогущего Глеба Первохода появился таинственный враг. Бояре через своих верных охоронцев нашептали ему об этом. Лежа на соломенном тюфяке и таращась во тьму, Добровол пытался представить себе человека, осмелившегося бросить вызов Первоходу.

В воображении боярина этот герой представлялся сказочным богатырем в сажень ростом и с огромным мечом в руках. И теперь, глядя на невысокого человека, чье тщедушное тело пряталось в складках плаща и чей голос был чуть громче змеиного шипения, Добровол чувствовал себя обманутым.

– Кто ты? – сухо спросил он. – И почему ты решил, что можешь бросить вызов Первоходу?

Незнакомец чуть подался вперед и прошипел:

– А ты меня не узнаешь?

Добровол усмехнулся:

– Прости, но нет. Твое лицо скрыто наголовником. А то, что я вижу и слышу, не кажется мне знакомым.

Полог наголовника слегка дрогнул, и Добровол понял, что тощий собеседник усмехается. Разочарование боярина Добровола стало перерастать в злость.

– Тебя что-то рассмешило? – холодно осведомился он. – Скажи мне, и мы посмеемся вместе.

– Вряд ли тебе понравится то, над чем я смеюсь, – ответил Повелитель. – Однако ты и впрямь меня знаешь. В былые времена мы с тобой часто встречались и даже вели совместные дела.

Добровол нахмурился.

– Вероятно, долгие месяцы, проведенные в темнице, иссушили мой мозг, – сказал он. – Мы можем и дальше играть в эту игру, брат, но лучше назови себя, и мы приступим к обсуждению нашего общего дела.

– Ты прав, – прошипел собеседник.

Он неторопливо выпростал руки из широких рукавов, и при виде его голубоватых пальцев, увенчанных темными длинными ногтями, больше похожими на когти, Добровол побледнел.

Когтистые пальцы сжали края наголовника и медленно стянули его с головы Повелителя. Добровол отшатнулся. От увиденного у него захватило дух. Несомненно, это не могло быть лицом человека. Землисто-бледное, с широким узким ртом, словно прорезанным в лице острым лезвием ножа, с запавшими красноватыми глазами.

– Ну? – сипло вопросил Повелитель, пристально глядя на Добровола. – Ты и теперь меня не узнаешь?

Несмотря на отталкивающую уродливость, лицо Повелителя показалось Доброволу знакомым.

– Да… – дрожащим голосом ответил он. – Кажется, я тебя знаю. Но… я не верю своим глазам. Назови себя, чтобы я убедился, что это ты.

Повелитель усмехнулся, и от усмешки его по спине Добровола пробежала холодная волна.

– Когда-то я был простым охоронцем, и люди называли меня Крысун, – просипел Повелитель. – Но это было давно. Потом я звался Скоробогатом. Под этим именем ты узнал меня впервые.

Доброволу пришлось привлечь все свои душевные силы, чтобы совладать с ужасом и взять себя в руки.

– Значит, ты… Крысун, – медленно проговорил он. – Трудно в это поверить. Что же с тобой случилось? Почему ты теперь… такой?

В красных глазах Крысуна полыхнул яростный огонь.

– Меня сделал таким Глеб Первоход, – прошипел он с такой лютой ненавистью, что Добровол вздрогнул.

– Не представляю, как это стряслось, Крысун. Но думаю, ты должен очень сильно ненавидеть его за это.

Повелитель прищурил красноватые глаза.

– Тебе кажется, что я стал слаб и что тело мое заражено хворью, но на самом деле это не так, – сказал он. – Я обрел Силу, Добровол. Настоящую Силу.

– Силу? – Добровол не удержался от усмешки. – Посмотри на себя, Крысун. Тело твое немощно. Лицо твое бледно и изрыто морщинами, и даже волосы с головы облетели. О какой силе ты говоришь?

Несколько мгновений Крысун молчал. Затем он медленно поднялся с кресла, взглянул на одного из бояр и негромко предложил:

– Подойди сюда.

Боярин испуганно покосился на Добровола, но, поскольку тот молчал, встал с лавки и боязливо приблизился к Крысуну. Крысун, глядя боярину в лицо, положил ему на плечи руки. Боярин побледнел и сжался, не в силах вынести взгляд мерцающих нечеловечьих глаз.

– Ты спрашивал, о какой Силе я говорю? – прошипел Крысун, обращаясь к Доброволу. – Вот об этой.

И одним рывком тощих когтистых рук Крысун разорвал боярина пополам. Разорвал с хрустом и треском – так, словно боярин был не живым человеком, а чучелом, сшитым из ветхой рогожи и набитым сухим сеном.

Тощие пальцы чудовища разжались, и изуродованное тело боярина бесформенной кровавой грудой рухнуло на пол. Крысун взглянул на Добровола и, ухмыляясь, медленно слизнул с пальцев кровь длинным черным языком.

Двое бояр, сопровождающих Добровола, в ужасе попадали на пол. Одного стошнило. Второй принялся бить поклоны и шептать заклинания-обереги, торопливо поминая всех богов и боясь забыть хоть одного.

Крысун на них не смотрел. Взгляд его был устремлен на Добровола.

– Теперь ты мне веришь, боярин? – прошипел он.

Добровол сидел на лавке ни жив ни мертв. Он бы и рад был что-нибудь сказать, но от ужаса слова встали у него поперек горла.

– Ты нужен мне, Добровол, – проговорил Крысун своим жутким шипящим голосом.

– Зачем я тебе? – вымолвил, едва шевеля языком, боярин. – С такой силищей ты и сам совладаешь с Первоходом.

Крысун усмехнулся:

– Может быть. Но ты мне нужен. Я хочу, чтобы ты раздал людям мои дары.

– Дары?

Крысун кивнул:

– Да. – Затем повернул голову к своему молчаливому спутнику и распорядился: – Покажи ему наши дары, Бун.

Тот кивнул, поднял руки к лицу и скинул наголовник с такого же гладкого морщинистого черепа, как у хозяина. Затем наклонился и поднял с пола большую полотняную сумку. Поставил ее на колени, расстегнул и запустил туда костлявую руку.

Добровол следил за его движениями напряженным, испуганным взглядом. Бун тем временем достал из сумки гроздь каких-то вещиц и с грохотом высыпал их на стол.

Добровол уставился на темную россыпь.

– Это и есть «дары»? – хрипло спросил он.

Крысун кивнул:

– Да. И ты раздашь их людям. – Крысун медленно обошел стол, подошел к боярину вплотную и положил ему на плечи свои страшные когтистые руки. – Бояре, согласившиеся принять мою сторону, называют меня Повелителем, – прошипел он. – Но каждому Повелителю нужна армия. Верно?

– Верно, – согласился Добровол, боясь пошевелиться и с ужасом глядя на пальцы Крысуна.

– Моя армия еще слишком мала, – продолжил тот. – Но благодаря тебе нас станет больше.

Добровол сглотнул слюну и хрипло спросил:

– Ты хочешь, чтобы я раздал твои дары горожанам?

Крысун усмехнулся и медленно покачал головой:

– Нет. Сегодня я приказал своим воинам сделать вылазку в город. И я понял одно: жители Хлынь-града сильно изменились.

– Изменились?

Крысун прищурил свирепые глаза и злобно прошипел:

– Они осмелели. Подняли головы. Каждый подросток теперь умеет владеть мечом.

– Но…

– Мы начнем не с Хлынь-града, Добровол! – резко перебил Крысун. – Мы начнем с Онтеевки! Ты заставишь людей взять мои дары. А потом… – Крысун усмехнулся и легонько сжал пальцами плечи Добровола. – Потом ты вернешься в город и подготовишь жителей к моему приходу. Понял ли меня?

– Да, – вымолвил Добровол. Затем кивнул и угрюмо процедил: – Да будет так!

Ночная мгла окутала Хлынь. Небо затянули тучи, спрятав от людских глаз звезды и ущербную луну. Воздух был сырой и по-апрельски теплый.

– …Людей полегло множество, – взволнованно докладывал советник Кудеяр, шагая рядом с Глебом. – Одних растерзали на куски, другим перегрызли глотки. От иных остались лишь кости да кровавые куски одежи. Просто жуть.

Глеб, мучительно поморщившись, потер пальцами виски. Улочка, к которой они подошли, была запружена народом. Ярко горели светочи, освещая место недавнего побоища.

– Прикажи отогнать зевак подальше, – велел Глеб советнику Кудеяру.

Тот кивнул, вынул из сапога плеть и двинулся к цепи охоронцев и напирающей толпе. Глеб направился туда, где факелов было больше всего, кивнул знакомым десятникам, скользнул взглядом по растерзанным человеческим телам, возле которых сидели лекари «из новых», отобранные для «городской лекарской службы» самим Глебом.

Остановившись возле группы районных старост, Глеб кивнул им и сухо осведомился:

– Ну, как тут у вас?

Отвечать стали сразу трое, но Глеб остановил их жестом, ткнув пальцем в самого пожилого:

– Говори ты.

Тот нахмурился, пригладил ладонью бороду и сказал:

– Людей полегло много, Первоход. Бандиты резали их, как скот. Из тех, кто видел, уцелели всего трое.

– Где они сейчас?

– Лекарь Хвалимир отпаивает их валерьяновым настоем. Плохо им. Трясутся. Два слова связывают с трудом.

– Так-так.

Глеб, поглядывая на тела и останки тел убитых, достал из кармана берестяную коробку, открыл ее и вытряхнул самокрутку. Вставил ее в губы и щелкнул зажигалкой. Язычок пламени осветил хмурое, бледное лицо. Крышка зажигалки захлопнулась, и лицо Глеба снова погрузилось в полумрак.

– Сколько убитых? – выпустив облако белесого дыма, спросил Глеб.

– Точно не скажешь. Нашли останки двадцати пяти человек. Но эти твари сжирали людей целиком.

– Раненые?

– Много. Около полусотни. Лекари говорят, что половина из них до утра не доживет. А те, что выживут, останутся калеками.

– Дьявол, – процедил Глеб сквозь сжатые зубы.

Он снова глубоко затянулся сигаретой. Выдохнул вместе с дымом:

– Опиши мне их.

Староста замялся.

– Они как люди… – глухо проговорил он. – Только лысые, тощие и голые. И еще – у них острые зубы, а на пальцах – огромные когти. Когда они напали…

Глеб слушал взволнованный отчет старосты с напряженным вниманием, не упуская ни одного факта и время от времени вставляя короткие, уточняющие реплики. И чем больше он слушал, тем больше мрачнело его лицо.

Подошел Кудеяр. Подождал, пока староста замолчит, потом заслонился рукой от яркого факела, который пронес мимо охоронец, и спросил:

– Что думаешь, Первоход?

Глеб несколько секунд молча курил – не столько размышляя, сколько убеждая себя в том, что не принять правду не получится. Значит, нужно принять.

– Судя по описанию, – нехотя заговорил он, – эти же твари разорили караваны, шедшие мимо Повалихи. И они поубивали купцов.

– Если это так, то…

Кудеяр замолчал, отвлекшись на охоронцев, которые пронесли мимо на растянутом плаще куски того, что когда-то было человеком. Даже в темноте было видно, как побледнел Кудеяр и как дернулось его лицо.

– Первоход, я…

– Если тебе худо, можешь отойти, – разрешил Глеб.

Кудеяр, однако, не ушел. Он достал из кармана кафтана платок, пропитанный пахучим и терпким настоем бодрун-травы, и поднес его к лицу.

Один из десятников, стоявший неподалеку и руководящий уборкой трупов, приблизился к Глебу и осторожно тронул его за плечо.

– Прости, добрый господин, – спросил он, – ты упомянул Повалиху?

Глеб внимательно посмотрел на широкое, изрытое глубокими морщинами и шрамами лицо десятника.

– Да. А что?

Десятник сдвинул тронутые сединой брови, снял шелом и вытер рукавом поддевки потный лоб. Кольчуга тихонько скрежетнула у него под мышкой.

– Много странного я слышал в последние месяцы об этом селе, – глухо произнес десятник.

– И что же ты слышал?

– С полгода тому назад пришли в Хлынь-град два повалихинских мужика. Выглядели они как добытчики…

– Ты говоришь про добытчиков бурой пыли?

– Да.

Глеб затянулся самокруткой и отшвырнул окурок в сторону.

– Добывать бурую пыль запрещено, – резко сказал он. – Я выставил кордоны на подходах к Гиблому месту.

– Верно, – кивнул десятник. – Но добытчики – народ ушлый, многие из них научились обходить наши кордоны.

Он замолчал, ожидая от Глеба разрешения продолжать. И Глеб спросил:

– Что дальше?

– Я сам при том не был, но прохожие говорили, что эти два мужика творили возле кружечного дома чудеса. Один из них заставил человека сгинуть.

– Как это? – не понял Глеб.

– Да так. Сказал ему – сгинь! Тот и сгинул. Будто и не было его. Куды ты с носилками, мяфа! – заорал вдруг десятник на шарахнувшегося от него ратника. – К возкам неси, к возкам!

Десятник снова повернулся к Глебу и с досадой изрек:

– Совсем ратники ополоумели. Вроде и смерть часто видели, а тут как с ума посходили. Непривычное дело: трупы на улицах родного города.

– Это верно, – сухо согласился Глеб. – Ты не дорассказал историю про добытчиков. Что ж было потом?

– Потом? – Десятник нахмурился и потер ладонью бородатую щеку. – Потом случилось другое чудо. Но что там было в точности, сказать не могу. Одни говорят, что оба добытчика провалились под землю. Другие – что земля разверзлась, и черная лапа Велеса утащила обоих в мрачные недра.

Десятник замолчал. Глеб обдумал его слова. Интуиция подсказывала ему, что все это – и чудеса, которые показывали в Хлынь-граде повалихинские добытчики, и лысые твари, совершившие набег на Хлынь, и дикари-уроды, напавшие на Рамона и Хлопушу, – все это звенья одной цепи. И что все эти события – лишь начало. И что самое страшное грядет впереди. Прежде интуиция не раз спасала Глебу жизнь. Но мог ли он доверять ей сейчас? Он давно не ходил в Гиблое место. Чувства и ощущения его были уже не так остры, как прежде. Да и силы в себе прежней Глеб не чувствовал.

Нападение чудовищ и впрямь было похоже на разведку боем. На этот раз они убрались восвояси. Но что будет, коли решат напасть еще раз? Сила у них огромная. Если верить Рамону и Хлопуше, каждая из этих тварей лютостью и мощью не уступит оборотню. И то, что Глеб увидел и услышал сегодня, подтверждало их слова.

Пока Глеб размышлял, пожилой десятник стоял рядом и терпеливо ждал. Наконец Глеб прервал молчание и спросил:

– Значит, оба были из Повалихи?

– В точности так, – кивнул десятник. – У меня среди ратников есть один повалихинский. Могу его кликнуть.

– Ну, кликни, – разрешил Глеб.

«Повалихинский» оказался рослым молодым парнем с курчавой белесой бородкой. Десятник объяснил ратнику, для чего его позвали. Тот выслушал, кивнул, перевел взгляд на Глеба и почтительно заговорил:

– У меня в Повалихе родичи, добрый господин. Несколько месяцев тому назад я был там. Они все как с ума посходили. Поселили в старостиной избе заезжих скоморохов и каждый день с вечера до зари смотрели их представления.

– Ты тоже смотрел?

Парень покачал головой:

– Нет. Я скоморохами с детства напуганный. Не люблю их.

– Что еще скажешь?

– Да что сказать… Спятили они от этих представлений. Все приставали, чтоб я с ними пошел. А после, когда я отказался, прицепились с какой-то вещицей – возьми да возьми. «На кой, – спрашиваю, – ляд? » «А это, – говорят, – не простая вещь, а чудесная. Все, что ни пожелаешь, исполнит».

– И ты взял?

Молодой ратник вновь отрицательно качнул головой:

– Нет.

– Почему?

– Не люблю я чудны́ х вещей. И слова твои, советник, твердо помню.

– Какие слова?

– Об том, что у любого чуда ноги растут из Гиблого места.

Глеб внимательно вгляделся в лицо парня.

– Боишься, значит, Гиблого места?

Парень покосился на пожилого десятника и ответил:

– Не боюсь. Коли прикажешь, поеду и сделаю, что нужно. Но по доброй воле башку туда никогда не суну.

– И правильно сделаешь, – одобрительно произнес Глеб. – Побольше бы нам таких, как ты.

Переговорив с парнем, Глеб продолжил изучать место происшествия. В темной толпе он вдруг заметил Рамона и Хлопушу. Эта чудаковатая пара сильно выделялась на общем фоне. Рамон – изысканным гофским одеянием, Хлопуша – ростом и габаритами.

– Рамон! Хлопуша! – окликнул их Глеб. – Идите ближе!

Красавчик толмач и добродушный обжора подошли к Глебу и по очереди пожали протянутую им руку.

– Не спится? – осведомился Глеб.

– Уснешь тут, – усмехнулся Хлопуша.

А Рамон, поежившись, пояснил:

– Мы сидели в кружале неподалеку. Крики были такие, что и глухого паралитика подняли бы на ноги.

– Вы выскочили сразу, как только услышали крики?

– Нам показалось, что да, – ответил за обоих Рамон.

– Вы видели этих тварей?

Перед тем как ответить, Рамон облизнул пересохшие губы и лишь затем выдохнул:

– Да. Но смутно.

– Не пытались вступить с ними в схватку?

Рамон покачал чернявой головой:

– Нет. Когда мы вышли – на улице уже не осталось живых людей. Только трупы. Да и темно было.

– Как выглядели твари?

Рамон нахмурился:

– Ты знаешь как.

– Это сделали те же твари, что напали на вас?

– Да.

Хлопуша издал горлом горестный звук и пробасил:

– Первоход, что же это такое творится? Темные твари и в прежние времена нападали на сельчан и горожан, но чтобы целой стаей… – Верзила качнул головой: – Нет, такого не припомню.

А Рамон прищурил свои черные бархатистые глаза и спросил:

– Что ты собираешься делать, Первоход?

Ответить Глеб не успел. Один из старост окликнул его:

– Советник Первоход!

– Что? – обернулся Глеб. – Что там еще?

– Мои ратники нашли тело убитой твари. Если хочешь на нее взглянуть…

– Да. Вели принести сюда.

Ратники перевернули покрывало и вывалили на землю тощую, лысую, скрючившуюся тварь. Все, стоявшие рядом с Глебом, громко выдохнули и невольно попятились от чудовища. Глеб же, с любопытством взглянув на лысого уродца, деловито осведомился:

– Нашли только одного?

– Да, – последовал ответ.

– Гм… Видимо, остальных сожрали их же собратья.

– Или ни у кого из ратников не нашлось клинка из белого железа, – задумчиво предположил Рамон.

Глеб глянул на него быстрым острым взглядом, затем подошел к твари и присел рядом с ней.

– Посвети-ка! – приказал он ближайшему ратнику с факелом в руке.

Тот опасливо приблизился и выставил перед собой факел, осветив лежащий на земле труп.

– Выглядит кошмарно, – пробормотал Глеб.

Он вынул из-за пояса метательный нож, выкованный из белого железа, поднес его к твари и слегка надрезал ей жилистое плечо. Кожа по краям надреза тут же потемнела и пошла дымком.

– Темная тварь, – дрогнувшим голосом пробормотал кто-то у Глеба за спиной.

– Что делается… – вздохнул другой.

Глеб тщательно вытер клинок пучком жухлой травы и убрал его в ножны. Затем достал кинжал из обычного хуралуга, перевернул скрючившуюся тварь на спину, перехватил кинжал поудобнее и сделал анатомический Y-образный разрез.

…Внутренности у твари были вполне человеческие, но какие-то ужавшиеся и посеревшие, словно их высушили.

– Что скажешь, Первоход? – спросил Рамон.

– Скажу, что когда-то этот лысун был человеком, – ответил Глеб. – И во многом им остался.

– Что же могло превратить живого человека в это… чудовище? – спросил советник Кудеяр.

Глеб, Рамон и Хлопуша повернулись к нему и уставились на него мрачными взглядами. Они могли бы ему ответить, но этого не понадобилось. Кудеяр все понял по их взглядам и ответил себе сам:

– Гиблое место.

Он произнес эти слова упавшим, горестным голосом, как человек, повторяющий вынесенный ему смертный приговор. Глеб вытер кинжал, выпрямился и взглянул на Рамона.

– Их и впрямь было так много, как говорят?

– Si, – ответил тот. – Я успел заметить не меньше дюжины перед тем, как твари скрылись в темноте, унося с собой куски добычи.

Глеб нахмурился и задумчиво поскреб ногтями горбинку на переносице.

– Они пришли после заката. Значит, солнце приносит им неудобства. А может быть, даже убивает их.

Некоторое время все молчали, угрюмо разглядывая распотрошенную тварь. Потом Рамон повторил свой вопрос:

– Что мы будем делать, Первоход?

– Либо мы станем ждать, пока эти твари нападут снова. Либо… – Глеб, не договорив, нахмурился. Потом повернулся к белокурому советнику и сказал: – Кудеяр, боюсь, мне придется ненадолго отлучиться.

Лицо советника вытянулось от удивления.

– Ты собираешься на охоту?

– Нужно покончить с этими тварями, пока они не покончили с нами, – холодно изрек Глеб.

– Первоход, я никогда не оспаривал твои решения, но сейчас ты поступаешь неразумно. Правитель должен отдавать приказы, а не лезть в пекло самому.

Глеб поморщился:

– Брось, Кудеяр. Сам знаешь, что лучшего охотника на темных тварей, чем я, не сыскать.

– Это так, – согласился советник. – Но твои стрельцы отлично справятся сами. Вспомни о своем приказе, Первоход. Каждый из стрельцов носит в сумке по десять пуль из белого железа. Отдай распоряжение, и они перестреляют лысых тварей как бешеных собак.

– Первоход, а ведь советник прав, – прогудел Хлопуша. – Твоя голова нынче слишком дорого стоит, чтобы ты мог понапрасну ею рисковать.

– Моя голова всегда стоила немало, – с усмешкой возразил Глеб.

Однако слова Кудеяра и Хлопуши заставили его задуматься. Что будет с княжеством, если темные твари убьют его? Что станется с цивилизацией, которую он только-только начал строить? Продолжит ли кто-нибудь из этих бородачей его дело? Сдюжит ли?

Работы впереди – непочатый край. Конечно, он сумел прижать к ногтю купцов и расправился с недовольными боярами. Но вся эта «цивилизация» держится лишь на его авторитете и на страхе, который он сумел внушить своим потенциальным противникам и врагам. Имеет ли он право так рисковать?

– Хорошо, – выдохнул Глеб после размышлений. – Кудеяр, снабди стрельцов всем необходимым для дальнего похода. Сколько времени тебе понадобится? Успеешь ли к рассвету?

– Если потороплюсь, то да, – поразмыслив секунду, ответил Кудеяр.

Глеб кивнул:

– Отлично. Через два часа построй мне стрельцов на плацу перед теремом. Я расскажу им, что нужно делать.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒