Глава третья

Дела вершились на удивление быстро. Каждая неделя приносила столько перемен, сколько в иные времена не приносил и год.

Иногда, останавливаясь в ежедневной суете, чтобы передохнуть и перевести дух, Глеб сам удивлялся скорости и глубине проводимых реформ. А опорой этим реформам было оружие – обрез охотничьего ружья, с которым Глеб не расставался ни на минуту, и тридцать мушкетов, которыми он вооружил свой «убойный отряд».

Только теперь, видя, как разительно изменяется мир благодаря его усилиям, Глеб чувствовал себя по-настоящему живым. Он представлял себе, как годы спустя будет сидеть на веранде княжьего дворца с бутылкой вина в руке и книгой на коленях. Время от времени он будет отрывать взгляд от страницы и, хлебнув вина, окидывать взглядом окрестности терема. На горизонте будут дымиться трубы заводов, в небе станут парить дирижабли или даже планерные самолеты…

Лепота!

Одно лишь раздражало Глеба – неповоротливость и темномыслие народа. Иногда, когда он объяснял мужикам устройство очередного гаджета и выслушивал в ответ их угрюмые реплики, его так и подмывало взять в руки палку и попробовать объяснить не «через голову, а через печень».

И все же задуманное дело двигалось. Одним из главных своих достижений Глеб считал победу над преступностью. Не окончательную, конечно, но все же весьма ощутимую. Выходить в город по вечерам теперь было не страшно. Улицы патрулировали конные разъезды стражников с нагайками в руках и мечами на боку.

Спал Глеб теперь по пять-шесть часов в сутки, а все остальное время проводил в нескончаемых делах. Он сам следил за постройкой школ и отливкой пушек, сам экзаменовал моравских и полоцких учителей, сам разъяснял крестьянам преимущества трехпольной системы земледелия, сам проверял привезенные из дальних стран семена и саженцы, сам размечал землю под оросительные каналы и сам печатал пробные листы на типографском станке, собранном Вакаром.

Так прошла зима, потом весна, потом лето, а потом миновала осень, и снова наступила зима. Год напряженной работы изрядно утомил Глеба, но он не замечал усталости. Результаты работы были налицо, и он не мог им нарадоваться.

Вскоре, однако, Глебу снова пришлось столкнуться с нехваткой средств. Войну с боярами он давно выиграл. Купцы же оказались более крепкими, упертыми и бесстрашными ребятами.

Тщательно обдумав эту проблему, Глеб решил, что сопротивлению купцов нужно положить конец одним ударом. Нет, он не будет рубить им головы и взрывать их склады. Купцы нужны княжеству, они – его опора. Значит, нужна была «показательная порка».

После долгих размышлений Глеб пришел к выводу, что для первого похода против купцов нужно выбрать самого богатого и могущественного из них.

Вечер выдался темный и студеный. Снег, едва белеющий в темноте, тихо поскрипывал под ногами. Тридцать стрелков, вооруженные мушкетами, дружно и молча шагали за Глебом, держась на десять шагов позади него.

Время от времени тьма кончалась, и Глеб входил в освещенные кострами участки света. У костров, сгрудившись на черных бревнах, грели кости бродяги и проигравшиеся гости Порочного града.

У главного кружала Глеб на несколько секунд остановился, прокручивая в голове план дальнейших действий. Потом рывком распахнул дверь и вошел в дымный, пропахший винными парами зал.

В уши ему ударила громкая вульгарная музыка. Дудки, литавры, рожки…

Глеб, поморщившись, прошел внутрь и зашагал к стойке. Там он на минуту остановился, чтобы оглядеться. Пятнадцать стрелков вошли в кружало вслед за Глебом, остальные остались на улице, отойдя в тень и предупреждая появление подмоги.

На большом деревянном помосте, у северной стены зала, сражались волколак и оборотень. Оба были пристегнуты цепями к мощным дубовым столпам. Щелкая зубами, они вырывали друг у друга из тел клочки шерсти и мяса, каждый пытался добраться до глотки противника раньше, чем тот доберется до него.

– Чего тебе налить, парень? – спросил толстый приземистый целовальник.

– Яблочного квасу, – ответил Глеб. Кивнул в сторону помоста и добавил: – Смотрю, у вас тут собачьи бои?

– Хочешь сделать ставку? – поинтересовался целовальник.

Глеб покачал головой:

– Нет. Я не играю в азартные игры с нечистью.

Волколак, резко устремившись вперед, схватил оборотня за глотку и рванул зубами. Оборотень взвыл и рухнул на доски помоста. Волколак снова хотел вцепиться ему зубами в горло, но тот увернулся и полоснул волколака когтями по незащищенному животу. Струя черной крови ударила в пол. Толпа бражников загикала и застучала кружками о столешницы.

Глеб двинулся вперед. Одним прыжком вскочив на помост, он пинком отшвырнул раненого волколака, выхватил из ножен меч и сильным ударом положил конец страданиям оборотня. Затем повернулся к волколаку и, сделав молниеносный выпад, рассек ему мечом широкую косматую грудь.

Волколак отпрыгнул в сторону, тряхнул головой, издал высокий горловой звук и, сверкнув налитыми кровью глазами, бросился на Глеба. Глеб молниеносно выхватил из кобуры ольстру и выстрелил волколаку в голову. Чудовище на мгновение остановилось, а затем рухнуло на помост с простреленным черепом.

– Чертовы собаки, – проворчал Глеб. Затем повернулся к притихшему залу и яростно крикнул: – Все на улицу! Живо!

По залу пронесся тихий ропот. Прошла секунда, другая… И вдруг посетители разом, будто до них только сейчас дошел смысл сказанных Глебом слов, сорвались со своих мест и кинулись к выходу.

У дверей образовалась давка, но стрельцы, орудуя прикладами мушкетов и раздавая пинки направо и налево, быстро расчистили проход и сами проследили за тем, чтобы все вышли по очереди, не давя друг другу ног и не наминая боков.

Не прошло и двух минут, как зал кружала опустел. Однако насладиться одиночеством Глебу было не суждено. К помосту стремительно подошел высокий, широкоплечий и жилистый охоронец, опоясанный широким поясом с посеребренной пряжкой. На боку у него висели богатые ножны, а рукоять меча была украшена серебряным узором.

Остановившись перед помостом, он метнул на Глеба холодный взгляд и спросил:

– Ты кто таков?

Глеб смерил его прищуренным взглядом и ответил:

– Я ваш новый участковый инспектор. Пришел оштрафовать вас за грубое обращение с животными.

Охоронец заморгал глазами, и Глеб, усмехнувшись, осведомился:

– А ты, верно, набольший?

Охоронец перестал моргать, приосанился и отчеканил:

– Я начальник охоронцев Бун. Пошто ты убил наших тварей и разогнал посетителей, Первоход?

– Так ты меня узнал?

– Трудно не узнать того, у кого в руках громовой посох, – сказал Бун. – Так чего тебе нужно, ходок?

Глеб вложил меч в ножны и переложил ольстру из левой руки в правую.

– Твой хозяин наверху? – спокойно осведомился он.

Начальник охоронцев кивнул:

– Да.

– Поди к нему и скажи, что Глеб Первоход ждет в кружале. Пусть выйдет.

Начальник Бун нахмурился еще больше:

– А коли не захочет?

– Тогда я велю своим людям сжечь дом дотла. А потом выкопаю из пепла то, что осталось от Крысуна, и поставлю перед собой.

Несколько секунд охоронец молчал, затем, покосившись на стрельцов, недовольным голосом произнес:

– Не лучше ли твоим людям подождать снаружи? Крысун Скоробогат не любит, когда по его кружалу разгуливают вооруженные ратники.

– Эти ратники – дружинники княгини Натальи, – сказал Глеб. – И они останутся здесь.

Пока Бун и Глеб разговаривали, охоронцы Крысуна Скоробогата, струясь вдоль стен, как темные тени, окружили Глеба и его стрельцов. Было этих охоронцев человек двадцать или чуть больше. Глеб при виде их нехитрого маневра усмехнулся.

– Опасную игру ты затеял, ходок, – сказал между тем начальник Бун. – Шапка на тебе соболья, но не с чужой ли она головы?

Глеб сверкнул глазами.

– Не тебе рассуждать о моей игре, охоронец, – холодно заметил он. – Ступай к своему хозяину и скажи, что, ежели он не выйдет через минуту, я стащу его оттуда за ноги и проволоку через весь Порочный град. Ступай! Ну!

Начальник Бун повернулся и зашагал к лестнице.

Глеб стоял на деревянном помосте, ярко освещенный светом жирников, берестяных факелов и смоляных светочей. Бун быстро поднялся наверх.

Около минуты ничего не происходило, затем наверху распахнулась дверь и послышалась чья-то тяжелая поступь.

Прошло еще несколько секунд, прежде чем на лестничной площадке появился Крысун Скоробогат. Крысун изменился за то время, что Глеб его не видел. Он еще более отощал и потемнел лицом. Глаза его были очерчены темными кругами и воспалены. Казалось, хозяин Порочного града страдает какой-то страшной, изнурительной и неизлечимой болезнью. Остановившись, Крысун зябко закутался в ярко-красный плащ, подбитый соболями, и сурово взглянул на Глеба сверху вниз.

– Ходок в места погиблые, – сипло вымолвил он. – Давно не виделись.

Глеб усмехнулся:

– Верно. Вижу, тебе нездоровится? Я бы зашел в другой раз, но дело срочное.

Крысун прищурил воспаленные глаза и медленно проговорил:

– Я рад тебя видеть в любое время. Я всегда отличал тебя от прочих ходоков, Первоход. Ведь это ты сделал меня тем, кто я есть.

Глеб уловил в словах Крысуна скрытую иронию и нахмурился. Хозяин Порочного града был прав. Если бы Глеб не привел Крысуна в Гиблое место, тот никогда бы не разжился бурой пылью и чудны́ ми вещами и не сколотил бы себе на этом сказочное состояние.

– Так зачем ты пожаловал, ходок? – снова заговорил Крысун.

Глеб почувствовал, как душу его захлестывает волна холодного гнева.

– Я нынче не ходок, – отчеканил он. – Не стоит меня так называть.

– Вот как? – Крысун скользнул взглядом по стрельцам в мухтояровых красных кафтанах и с мушкетами на плечах. Насмешливо прищурился и снова перевел взгляд на Глеба. – Кто же ты теперь, ходок?

– Первый советник княгини Натальи.

– Вот как, – снова проговорил Крысун. – Высоко ты поднялся, Первоход. Я всегда знал, что ты многого добьешься. Да и княгинюшка наша всегда к тебе неровно дышала.

Лицо Глеба потемнело от ярости:

– Следи за языком, Крысун!

– Ты тоже, ходок.

Несколько секунд оба молчали, с ненавистью глядя друг другу в глаза. Затем Крысун облизнул пересохшие губы и сказал:

– Я наслышан о твоих подвигах, советник. Говорят, люди недовольны тем, что ты заставляешь их работать, и ждут не дождутся, пока ты снова уберешься в Гиблое место.

Глеб растянул губы в усмешку и крепче сжал в руке ольстру.

– Твой ернический тон не обманет меня, Крысун. Я чувствую твой страх.

– Страх? – Глаза хозяина Порочного града полыхнули лютым огнем. – Неужели ты и впрямь думаешь, что я боюсь тебя, ходок? Думаешь, если ты нацепил на себя боярскую одежу да обзавелся десятком охоронцев, то стал для меня страшен? Я не боялся истребителя темных тварей! Не забоюсь и обнаглевшего самозванца, вообразившего себя князем!

На этот раз усмешка Глеба отнюдь не была натянутой. Он заставил Крысуна «взорваться», и это было приятно. И Глеб снова заговорил, издевательски смягчив тон:

– Я пришел к тебе с миром, Крысун Скоробогат. Ты – самый богатый человек в нашем княжестве. Княгиня задумала большие преобразования во благо княжества, и казне потребны деньги.

– Деньги нужны всем, Первоход, – сипло отозвался Крысун. – Но ты почему-то пришел ко мне.

– Ты не платил в казну налогов с того дня, как стало известно о смерти князя Егры. Накопилась внушительная сумма, Крысун. И я намерен получить ее с тебя.

Хозяин Порочного града усмехнулся тонкими бледными губами и холодно уточнил:

– Так ты теперь не только советник, но и мытарь?

– Можешь считать меня мытарем, – спокойно отозвался Глеб. – Но прихожу я только к самым важным особам. Поскольку я пришел к тебе, то ты вполне можешь собой гордиться.

Хозяин Порочного града чуть шевельнул рукой. За спиной у Глеба послышался легкий шум. Оглянувшись, он увидел, что еще несколько охоронцев Крысуна выскользнули из мрака и встали за помостом, положив руки на рукояти мечей.

– Как ты знаешь, мы подписали с покойным князем договор, – сказал Крысун, повысив голос. – По этому договору я платил Егре щедрую мзду. Но Егра умер и перестал быть мздоимцем. Разве не так?

– Нет, не так, – спокойно возразил Глеб. – Со смертью Егры твой ежемесячный налог никуда не испарился. А если хочешь поспорить, то тебе придется делать это на дыбе. Готов ли ты к этому, Крысун?

Хозяин Порочного града хмыкнул:

– Ты мне угрожаешь, Первоход? Прежние княжьи советники никогда не опускались до угроз. Выходит, Гиблое место все же не прошло для тебя даром.

– Я не собираюсь вступать с тобой в дискуссию, Крысун. Я пришел к тебе за помощью. Хотелось бы, чтобы эта помощь была добровольной.

– А если не будет?

Глеб помолчал, глядя на Крысуна тяжелым взглядом, затем сказал правду:

– Я все равно не уйду отсюда с пустыми руками.

Хозяин Порочного града долго хранил молчание, стоя на площадке в своем красном, отороченном соболями плаще и глядя на Глеба холодным, ненавидящим взглядом. Затем разомкнул губы и медленно, очень медленно проговорил:

– Я не буду тебе помогать, ходок. А если княгиня рассчитывает на мои деньги, ей придется подписать со мной новый договор. Без нового договора она не получит от меня ни гроша.

Крысун хотел повернуться и уйти, но Глеб громко спросил:

– А как же долг? Ты должен казне почти два пуда золота!

Хозяин Порочного града посмотрел на Глеба через плечо и небрежно обронил:

– Лично тебе я ничего не должен. Прощай.

– Я еще не закончил с тобой, Крысун! – Глеб вскинул ольстру и взял Крысуна в прицел.

Хозяин Порочного града усмехнулся и подал знак своим людям. Пятеро рослых, могучих охоронцев в кольчугах и с обнаженными мечами шагнули вперед и встали перед Крысуном шеренгой, холодно сверкая глазами.

– Вот, значит, как, – выдохнул Глеб. – Значит, не хочешь договариваться добром. Предупреждаю тебя, Крысун, мои стрельцы могут перебить всех твоих охоронцев. Не губи их. И не губи себя.

– Я не отдам тебе свое добро, ходок, – спокойно парировал Крысун. – Не для того я его наживал, рискуя собственной шкурой, чтобы отдать первому встречному проходимцу.

Глеб вздохнул и негромко скомандовал:

– Мушкеты к бою.

Стрельцы сняли уже заряженные мушкеты с плеч и быстро опустили их на треноги-подставки.

Крысун хмуро уставился на мушкеты. Затем перевел взгляд на Глеба, облизнул сухие губы и неприязненно спросил:

– Я не хочу с тобой воевать, ходок. Уйди из кружала, и я тебя не трону.

– Нет, Крысун, я не уйду.

– Что ж, пеняй на себя. Охоронцы! – гаркнул Крысун. – Вышвырните их отсюда!

Охоронцы выхватили мечи и ринулись на Глеба. Он отступил на шаг, быстро поднял руку и резко взмахнул. Все утонуло в грохоте выстрелов. Воздух наполнился пороховыми облаками. Охоронцы Крысуна попадали на пол. В кольчугах их зияли кровавые дыры. Некоторые были еще живы и, хрипя и постанывая от боли, пытались дотянуться до мечей.

Пока пятнадцать стрельцов перезаряжали оружие, Глеб наставил дуло ольстры на хозяина Порочного града и крикнул:

– Сдавайся, Крысун! Или я перебью вас всех!

Крысун стоял на балконе с мертвенно-бледным лицом.

– Твои стрельцы убили моих охоронцев, – прохрипел он.

– Да, – севшим от волнения голосом отозвался Глеб. – И виноват в этом только ты. Помоги нам пополнить казну, Крысун. Если печенеги и кривичи придут в Хлынь, они не пожалеют и тебя.

Крысун улыбнулся, затем поднял руку и громко приказал:

– Лучники! Убейте этих свиней!

Охоронцы, стоявшие на балконе, вскинули луки. Глеб вновь взмахнул рукой. И снова зал наполнился грохотом выстрелов и пороховой вонью. Выстрелы гремели, перекрывая крики раненых. Глеб пошатнулся и едва не упал на колени. Ему захотелось прекратить это, и он хрипло крикнул:

– Хватит! Прекратить огонь!

Но слов его из-за грохота никто не расслышал.

Наконец все кончилось. Трое из стрельцов Глеба были убиты, еще четверо ранены. Из охоронцев Крысуна в живых не осталось ни одного. Сам Крысун лежал на полу, перед помостом, тяжело и хрипло дыша.

– Убийца… – прохрипел он. – Ты убийца… Убийца…

Один из стрельцов шагнул к Крысуну и замахнулся мушкетом.

– Нет! – крикнул Глеб, но опоздал – приклад мушкета резко опустился Крысуну на лицо и с хрустом смял ему череп.

Начальник охоронцев Бун поднял голову и огляделся. Что-то мешало ему, заслоняло глаза. Он провел дрожащей рукой по лицу и понял, что лоб, глаза и щеки его залиты липкой, уже успевшей остыть кровью.

Но кровь была чужая – это он понял сразу, еще до того, как над собой увидел лежащего на лавке ратника с простреленной шеей. Судя по всему, кровь из пробитой шеи охоронца накапала начальнику Буну на лицо, благодаря чему стрельцы Первохода приняли его за мертвеца.

Хорошо.

Бун осторожно огляделся. Ни стрельцов, ни самого Глеба Первохода в зале не было. Голоса их раздавались наверху, в покоях Крысуна Скоробогата.

Бун поднялся на ноги. Голова его, оцарапанная пулей, еще чуть-чуть болела. Но за свою долгую жизнь Бун получал и не такие ушибы. Уже через полминуты он полностью забыл о своей ране.

Оглядевшись, он увидел Крысуна. Хозяин лежал на полу, возле помоста, и выглядел очень скверно. Скверно – не то слово. Хозяин выглядел мертвым. Очень мертвым.

С тоскою глядя на Крысуна, Бун, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, опустил руку в карман, нащупал лежащий там предмет и произнес заклинание:

– Встань, хозяин! Вернись из царства Нави! Заклинаю именем темных богов Гиблого места – встань!

Прошел миг, другой – и вдруг Крысун зашевелился на полу. Расцарапанное, покрытое синяками лицо Буна вытянулось от изумления. Крысун приподнял голову, потом, издав протяжный, тяжелый хрип, сел на полу и уставился на Буна пустым, бессмысленным взглядом.

Бун поежился от страха. Голова Крысуна все еще была смята.

– Хозяин… – тихо окликнул Бун.

Голова Крысуна задергалась, и вдруг кости его черепа с треском начали расправляться. Крысун схватился за голову и приглушенно вскрикнул от боли. На лице Буна появилась испуганная улыбка.

– Я вернул тебя, хозяин! – негромко воскликнул он. – Я вернул тебя!

Наконец разбитые кости купца срослись, и череп его приобрел первозданный вид. Лишь подтеки крови да оставшиеся припухлости на лице свидетельствовали о том, что еще минуту назад голова его была похожа на расплющенную яичную скорлупу.

Поморщившись, Крысун облизнул губы и глухо, будто грудь его была придавлена камнем, проговорил:

– Как… – Голос, выходящий из перешибленной и вновь восстановленной гортани, еще плохо слушался его. – Как ты это… сделал?

Веки Буна дрогнули.

– Я был в Повалихе, – сообщил он. – И принес оттуда кой-чего.

– Что… – Крысун снова поморщился и потер пальцами горло. – Что принес?

Наверху послышались голоса. Начальник Бун тревожно поднял голову, вслушался, потом снова взглянул на Крысуна и сказал:

– Нам надо торопиться, хозяин. Скоро Первоход со своими людьми вернется. Если они увидят, что ты жив…

– Подай руку! – все еще морщась от боли, но уже овладев своим голосом, велел Крысун.

Бун помог ему встать.

– У меня странное чувство, – сказал Крысун, покачиваясь. – Будто я мертв, но вижу сон, что я жив.

– Ты и был мертв! – выпалил начальник Бун, но хозяин или пропустил его слова мимо ушей, или попросту не расслышал их. Он взглянул на Буна немного затуманенным взглядом, нахмурился и спросил:

– Что у тебя с головою?

Бун потрогал руками волосы. Пара темных клочков осталась у него в пальцах. Уставившись на выпавшие волосы, Бун растерянно вымолвил:

– Волосы падают.

Наверху снова послышался какой-то шум.

– Надо уходить, – сказал Бун.

Крысун глянул на его череп – кое-где лысый, кое-где волосатый – и неприязненно велел:

– Надень шапку.

Бун послушно поднял с пола шапку и нахлобучил ее на голову.

– А теперь помоги мне идти, – сказал Крысун. – Ноги еще плохо меня слушаются.

– Это пройдет, – ободряюще сказал ему начальник Бун. – Полчуда не бывает. Если чудо случается, то все целиком. Погоди чуток – и станешь как новенький. Идем!

Он обнял хозяина за талию и, бережно поддерживая Крысуна, повел его к выходу.

Мрачно было на сердце у Глеба Первохода, когда он вернулся в Хлынь-град с подводами, груженными богатством Крысуна Скоробогата. Золото, серебро, самоцветы, драгоценные каменья – казалось, всему этому нет числа.

Время от времени Глеб замечал, какими алчущими взглядами смотрят на подводы его стрельцы. Да и сам Глеб чувствовал себя легионером, возвращающимся из военного похода с богатой добычей. Не хватало только мешков с пряностями и закованных в колодки рабов.

– Прав ли я? – снова и снова спрашивал себя Глеб и не находил ответа.

Три часа спустя он задал тот же вопрос княгине, лежа с нею перед камином на мягком, пушистом персидском ковре, с серебряным кубком в руке.

– Прав ли я, Наталья?

– Ты сделал то, что должен был сделать, – сказала Наталья, задумчиво поглядывая на огонь. Затем чуть-чуть пригубила из своего кубка и перевела взгляд на Глеба: – Ты ведь не мог поступить иначе, правда?

– Правда, – признал Глеб. – Но если я прав, то почему мне так хреново?

Княгиня поставила кубок на низкий восточный столик, а сама прилегла Глебу на грудь и погладила его узкой теплой ладонью по щеке.

– Это потому, что до сих пор ты проливал только кровь нелюдей и темных тварей. А теперь на твоем пути встали люди. Злые люди. Твои враги. Твое сердце сжимается от жалости к ним, но ты вынужден делать то, что должен. Ни одно благое дело не приживется, если оно не орошено кровью. Так устроен мир.

Высокий лоб Глеба прорезали морщинки.

– Получается, что я тоже приношу людей в жертву? – с горечью проговорил он. – Чем тогда я лучше ваших волхвов?

Княгиня покачала головой:

– Нет. Ты не такой. Если в стаде появилась больная овца, то нужно ее убить, пока она не заразила все стадо. Ты убиваешь только больных овец.

– Чтобы стадо процветало? – с горькой иронией вопросил Глеб.

– Верно, – кивнула княгиня. – Люди – твое стадо. А ты – их добрый Пастырь.

При слове «Пастырь» Глеб вздрогнул. Слишком свежа еще была в памяти история другого Пастыря. Того, о котором вспоминать Глебу уж никак не хотелось. Он качнул головой и заявил:

– Пожалуй, мне нужно еще выпить.

Подождав, пока он снова наполнит свой кубок вином, Наталья сказала:

– В мире правы только победители, Глеб. Только их люди не судят и не поносят площадной бранью. Люди любят победителей, даже самых кровожадных и темных из них, потому что втайне примеривают на себя их личину. Одобряя поступки сурового властителя, они словно купаются в темных лучах его славы. Словно прикасаются к тайному источнику его силы. Если ты станешь победителем, никто не посмеет сказать, что ты был жесток, Глеб. Но все скажут, что ты был справедлив.

– В твоих словах чувствуется презрение к людям, княгиня, – ответил на это Первоход. – Ты и на самом деле так сильно презираешь людей?

Глаза Натальи сузились.

– А за что мне их любить, Глеб? Если б не ты, бояре давно бы бросили меня на растерзание толпе. Кто-то должен ответить за все бедствия, постигшие княжество. Меня бы растоптали и разорвали на куски. Разве не так?

Глеб сдвинул брови и хмуро согласился:

– Пожалуй, что так.

Княгиня усмехнулась:

– Вот ты и ответил на свой вопрос.

Глеб задумался.

– Ну допустим, – снова заговорил он. – Допустим, что ты права, и людей стоит ненавидеть. Тогда зачем мы трудимся для них?

– Мы трудимся не для них, а для тех, кто грядет после. Трудимся, ибо надеемся, что грядущие люди будут лучше нынешних.

Глеб усмехнулся и снова поднес кубок к губам. Он чувствовал, что хмелеет, но не хотел останавливаться. Ему нравилось хмелеть. Некоторое время оба молчали, глядя на пляшущий в камине огонь. Потом княгиня негромко проговорила:

– Когда-то мне передали твои слова, Глеб. Ты сказал: если в мире нет ничего, кроме зла, приходится делать добро из зла.

Она провела узкой ладонью по волосам Глеба, потом нагнулась и поцеловала его в губы.

– Темные твари дрожат, едва заслышав твою мягкую поступь, Глеб. Всесильные бояре покрываются испариной от одного твоего имени. И мне это нравится.

– Бояре боятся не меня, а моего нынешнего положения, – возразил Глеб. – Я ведь теперь первый советник.

Наталья покачала головой:

– Нет. Они боялись тебя всегда. Даже когда ты был простым ходоком. Мне пришлось назначить за твою голову награду, но и тогда никто не решился сгубить тебя. Многие в Хлынь-граде считают тебя сыном богов.

– Богов? – Глеб поморщился. – Каких еще богов?

– Богов Гиблого места.

Некоторое время Глеб размышлял над ее словами, затем досадливо дернул уголками губ, выплеснул в рот остатки вина и сказал:

– А, к черту! Не хочу больше об этом думать!

Отшвырнув кубок, Первоход повернулся к Наталье и порывисто обнял ее. Сорванная одежда полетела в стороны, тела их переплелись, губы слились в поцелуе…

После, когда они лежали, голые, согретые жаром камина и теплом друг друга, с распухшими от поцелуев губами, тяжело дыша и с трудом переводя дух, от двери послышался какой-то шум, а потом громкий голос советника Кудеяра окликнул:

– Княгиня!

Наталья подняла голову и взглянула в сторону двери, от которой их заслоняла китайская шелковая ширма.

– Тебе чего, Кудеяр? – хрипло крикнула она.

– Прости, что потревожил, пресветлая княгиня! Мне нужен советник Перво…

Кудеяр замолчал, увидев отражение Глеба и Натальи в серебряном зеркале. Отражение было неясным и зыбким из-за колеблющегося пламени камина, но Кудеяр увидел все, что нужно. И все понял. Он отвернулся и прогудел странным, севшим голосом:

– Я буду ждать Первохода в малой горнице.

Затем повернулся и на негнущихся ногах вышел из комнаты.

– Кажется, мы попались? – усмехнувшись, сказал Глеб.

– Да, – отозвалась княгиня. – Похоже на то.

Глеб погладил голую руку княгини и с улыбкой заявил:

– Последний раз я чувствовал себя так неловко в детском саду, когда воспитательница застукала меня за поеданием зубной пасты.

Наталья повела плечами и сказала:

– Кудеяр влюблен в меня.

– Влюблен? – Глеб приподнялся на локте и удивленно взглянул на нее. – Ты не шутишь?

Княгиня покачала головой.

– Нет, не шучу. Он влюблен в меня много лет.

– Черт! – с досадой проронил Глеб. – Нехорошо получилось. Как же я сам этого не заметил? Подожди… – Глеб снова устремил взгляд на Наталью. – Между вами что-то было?

Княгиня отвела взгляд.

– Нет. То есть… почти было. Но я вовремя остановилась и прогнала его. Я велела ему забыть о том, что между нами произошло.

– И он послушался?

Наталья откинула с лица мягкую длинную прядь волос и кивнула:

– Да.

– Почему же ты его прогнала?

– Потому что это было неправильно, Глеб. Егра был уже мертв, но его тень постоянно витала надо мной. Для меня князь не умирал. И умер только теперь, когда ты вошел в княжий терем и стал здесь главным распорядителем.

Глеб задумчиво нахмурился. Посмотрел на огонь камина, потом покосился на Наталью.

– Значит, с тех пор вы ни разу…

Наталья покачала головой:

– Нет. Кудеяр мой советник, Глеб. А я – его княгиня.

Минуту Глеб обдумывал услышанное, затем усмехнулся и заявил:

– Кажется, я только что потерял друга и нажил себе нового врага.

Наталья взяла его за руку, посмотрела ему в глаза и сказала:

– Не омрачай чела такими мыслями, Глеб. Кудеяр предан мне. И он обожает тебя. Он знает, что только ты можешь спасти княжество от уничтожения. Что бы ни случилось, он будет делать то, что ты прикажешь.

– Дай бог, чтобы так и было.

Глеб высвободил руку из пальцев Натальи и поднялся на ноги. Княгиня посмотрела снизу вверх на его мускулистую, гибкую фигуру, скользнула взглядом по шрамам, испещрившим смуглую кожу, и сказала:

– У тебя тело воина и душа правителя, Глеб. Ты рожден, чтобы быть первым.

Глеб молча поднял с пола одежду и стал одеваться. Ему все еще было не по себе от признания Натальи. Кудеяр был отличным парнем и умелым, преданным помощником, и ссориться с ним Глебу страшно не хотелось.

– Пойду, узнаю, что ему нужно, – проворчал Глеб, натягивая куртку. – Этот лукавый ангел любую новость преподносит как предостережение.

– Он переживает за наше дело, – сказала Наталья.

– Да. Знаю.

Глеб наклонился, поцеловал княгиню в губы, затем выпрямился, повернулся и, хмуро сдвинув брови, зашагал к двери.

* * *

Советник Кудеяр ждал его, сидя в массивном резном кресле, подперев подбородок кулаком и хмуро о чем-то размышляя. Заслышав скрип двери, он вздрогнул и взглянул на вошедшего Глеба.

– Ты пришел, – тихо сказал он.

– Да, – ответил Глеб, притворяя дверь. – Ты ведь хотел меня видеть.

Он прошел в горницу и сел в другое кресло, накрытое пятнистой рысьей шкурой. Взглянув на шкуру, Глеб усмехнулся:

– Большая была рысь. Думаю, понадобилось много труда, чтобы выследить и убить ее.

– Да. Наверное.

Несколько секунд мужчины молчали, потом Глеб слегка подался вперед и негромко проговорил:

– Кудеяр, то, что ты видел в спальне княгини…

– Я не хочу это обсуждать, Первоход, – оборвал его Кудеяр. – То, что между вами, касается только вас.

– Да, но Наталья сказала, что вы с ней…

– Я всего лишь советник, – снова перебил Кудеяр. – Я выполняю то, что мне велит княгиня. – Он чуть прищурил голубые глаза и договорил: – И то, что мне велишь ты, Первоход, ибо ты – мой начальник.

Глеб отвел взгляд и, нахмурившись, предложил:

– Ладно. Тогда постараемся обо всем забыть.

Быстро покосившись на Кудеяра, Глеб успел перехватить его взгляд. «Может быть, ты и забудешь. Но я – никогда», – говорили в этот миг глаза Кудеяра. Однако уже в следующую секунду советник снова смотрел на Глеба спокойно и невозмутимо.

– Итак, зачем ты позвал меня? – спросил Глеб.

– После гибели Крысуна ты сказал, что пришло время разобраться с бурой пылью. Помнишь?

– Конечно.

– Я об этом много думал.

– И что же ты надумал, Кудеяр?

Белокурый советник сдвинул брови и спросил:

– Ты собираешься закрыть блажные дома, не так ли?

– Так, – кивнул Глеб. – Бурая пыль иссушает мозги и превращает людей в дурней.

– Слова твои правдивы, Первоход. Но ведь дурнями легче править. Князь Егра любил это повторять.

Глеб дернул щекой:

– Твой князь Егра сам был дурнем, раз так говорил.

Советник Кудеяр вздохнул и медленно покачал головой:

– Не говори так о покойнике, Первоход. Не серди его духа.

– Да мне плевать на его дух! Мы закроем блажные избы и изымем у купцов и перекупщиков всю бурую пыль!

– Ее все равно будут добывать, – возразил Кудеяр. – Не прямо, так исподтишка.

– Не будут. Об этом я позабочусь. Или ты сомневаешься в моей силе?

Кудеяр потупил взгляд.

– Ты ходок, тебе видней, – тихо сказал он. – Однако, закрыв блажные дома, ты настроишь против себя людей.

Глеб нахмурился и раздраженно заявил:

– Хватит пугать меня народом. Ваш народ темен и забит, и я не собираюсь под него подстраиваться. Если ты видишь, как человека засасывает трясина, ты протянешь ему руку и поможешь выбраться, разве не так?

– А ежели черная трясина для него – дом родной? – чуть прищурившись, осведомился Кудеяр.

– Тогда я научу его жить в новом доме, чистом и светлом! – холодно отчеканил Глеб. – И больше я не собираюсь об этом спорить, Кудеяр. Блажным избам в городе не быть. Равно как и тем, кто их содержит. Хотят и дальше впаривать людям «дурь» – пусть выметаются отсюда и валят в Порочный град. А не выметутся – лишатся голов. Я сказал!

Роскошный расписной возок (все, что осталось от богатств Крысуна) катил, громыхая, по дороге. На улице было темно, на небе повылазили звезды и смотрели на двух седоков своими холодными, безразличными глазами.

Лежащий в возке человек стянул с лица край огромной медвежьей шубы, укрывавшей его от ветра, приподнял голову и взглянул на спину возницы.

– Бун, – тихо позвал он. Затем окликнул чуть громче: – Бун!

Начальник охоронцев Бун обернулся и сверкнул зубами.

– Пришел в себя? Это хорошо!

Он снова повернулся к мерно бегущим лошадкам и продолжил править возком. Крысун Скоробогат огляделся. Луна серебрила мерзлую землю по обе стороны дороги, справа тускло поблескивали редкие желтые огоньки окон.

– Куда ты меня везешь, Бун? – хрипло спросил Крысун.

– В Повалиху, – не оборачиваясь, громко ответил Бун. – У меня там родичи.

– Это те, которых ты навещал на прошлой седмице?

Начальник охоронцев кивнул:

– Да.

Крысун наморщил сухой лоб, подумал немного и с сомнением проговорил:

– Ты, кажется, рассказывал, что в Повалихе происходит что-то неладное?

Бун повернулся к Крысуну вполоборота:

– Нет, хозяин, ты плохо меня понял. Я сказал, что в Повалихе творятся странные вещи.

– Какие еще вещи?

Бун усмехнулся в короткую, неровно стриженную бороду и ответил:

– Чудеса!

Крысун облизнул языком сухие губы. В голове у него все еще шумело, но постепенно он приходил в себя. Лицо пощипывало от ветра, хотя вечер был неморозный.

Крысун усилием воли заставил разбегающиеся мысли собраться воедино. Он вспомнил, как Первоход пришел в кружало, как его дружинники открыли пальбу по охоронцам и как потом один из стрельцов ударил Крысуна по голове чем-то тяжелым.

При воспоминании об этом страшном ударе в голове у Крысуна снова зазвенело, и он почувствовал легкую тошноту.

– Как ты себя чувствуешь, хозяин? – услышал Крысун голос Буна.

Он разлепил губы и ответил:

– Уже лучше. Но мне все еще нездоровится. Меня здорово ударили по голове.

Начальник Бун глянул на Крысуна через плечо и усмехнулся, блеснув в лунном свете полоской крепких зубов.

– Это еще мягко сказано, Скоробогат. Видал бы ты себя со стороны, сильно бы удивился.

– О чем это ты? – не понял Крысун.

– Стрелец размозжил тебе голову! Расплющил ее, как пустой орех!

Крысун поморщился. Звонкий голос Буна раздражал его так же, как нелепые глупости, которые неслись с языка охоронца.

– Что ты мелешь? – грубовато проговорил Крысун. – Разве не видишь: моя голова цела.

– Это она сейчас цела. А когда ты лежал на полу, Скоробогат, я видел твои мозги!

Бун засмеялся странным, жутковатым смехом, а Крысун снова потрогал голову – на всякий случай.

– Ты точно спятил, Бун, – неприязненно произнес он затем. – Твоя-то собственная голова цела? Ты говоришь так, будто тебе самому вышибли палкой мозги.

Начальник Бун усмехнулся, взялся рукой за шапку и приподнял ее с головы. Пряди волос посыпались ему на плечи, но он этого, похоже, не заметил.

– Видал? С моей головой все в порядке, Скоробогат. И с твоей теперь тоже.

Нахлобучив шапку, Бун снова повернулся к храпящим, изрыгающим горячий пар лошадям.

– Первоход отнял у меня все, что я имел, – тихо сказал Крысун после паузы.

– Это так, – не оборачиваясь, согласился Бун. – Но ты заберешь у него свое богатство. И наградишь меня за помощь.

Крысун посмотрел на широкую спину Буна и усмехнулся:

– Похоже, вместе с волосами ты потерял и остатки разума, бедняга Бун. Теперь, когда у Первохода есть убойный отряд, он непобедим.

– Да ну? А я вот думаю иначе.

Крысун почувствовал раздражение и хотел выругаться, но тут начальник охоронцев свернул сани с наезженной дороги на широкую тропу. Крысун привстал и встревоженно огляделся.

– Зачем ты свернул? – подозрительно спросил он. – К Повалихе нужно ехать прямо.

– Мы заедем в Хлынь, – не оборачиваясь, отозвался Бун.

Крысун поежился от порыва ветра и удивленно воззрился на своего старшего охоронца.

– Зачем это? – хрипло спросил он.

Бун несколько секунд молчал, хмуря лоб, потом пожал плечами и ответил:

– Да ведь я и сам толком не знаю.

Глаза Крысуна грозно прищурились.

– Что это значит, Бун? Я тебя не понимаю.

– Я что-то чувствую, – сказал тогда старший охоронец таким голосом, будто и сам себе удивлялся. – Что-то зовет меня, хозяин. Будто бы тихий голос, но он… Он в моей голове.

Крысун строго нахмурился, но вдруг что-то выхолодило ему грудь. А вслед за тем в голове его зазвучал тихий, почти неразличимый голос, и голос этот был голосом самого Крысуна. Будто бы Крысун раздвоился и говорил сам с собой со стороны. Слов было не различить, но голос звучал призывно и тоскливо, как звучит голос ребенка, упавшего в колодец.

Крысун взмок от страха и тяжело задышал. Дыхание вырывалось из его легких с шумом кузнечных мехов, исподняя рубашка промокла от пота.

– Я тебя не понимаю, Бун! – резко проговорил он, пряча за грубостью испуг и почти с ненавистью глядя на спину охоронца. – Ты говоришь о человеке?

Охоронец Бун глянул на хозяина через плечо и ответил:

– Может быть. – Потом повернулся к лошадям и, легонько стеганув коренника по крупу, прикрикнул: – Н-но, пошли!

Начальник охоронцев Бун не врал, когда рассказывал Крысуну про чудеса, которые повидал недавно в Повалихе. Чудеса были. И начались они в ту секунду, когда его конь переступил рассеченный тропинкой надвое бугор, служащий северной границей села.

У покосившегося верстового столба, неведомо кем вкопанного перед бугром, стоял голый мужик и мусолил беззубыми деснами корку хлеба. Мужик был лыс, как колено, и худ.

Бун сначала опешил, а потом, нахмурившись, спросил:

– Ты чего, мужик? Чего голый на морозе?

Мужик прищурился на Буна, потом усмехнулся беззубым ртом и ответил:

– А я теперь холоду не боюсь.

Потом снова сунул корку в рот, пытаясь отгрызть от нее деснами размякший кусок.

– А зачем грызешь корку, коли зубов нет? – удивленно спросил Бун.

– Десны чешутся, – объяснил мужик. – Видать, зубы новые растут.

Мужик запрокинул голову и засмеялся странным лающим смехом, от которого по спине Буна пробежал неприятный холодок. Бун еще немного посмотрел на странного мужика, потом нахмурился, пожал плечами и, пришпорив лошадку, направил ее к дому своего родича – дядьки Лешика.

Час спустя Бун сидел в горнице Лешика, хлебал ложкой молоко, закусывая его черным хлебом, и разговаривал с дядькой о последних новостях. Внезапно, прямо посреди разговора, охоронец Бун вспомнил про странного мужика. Он прервал на полуслове рассказ о новом советнике княгини Натальи и сказал:

– Это самое, дядька Лешик… Там у вас какой-то дурень голым на морозе стоит. И корку хлебную грызет. Прямо у бугра.

– Правда? – ничуть не удивившись, проговорил дядька Лешик.

– Ну.

Дядька, подбирая со стола хлебные крошки и бросая их в рот, небрежно заявил:

– Плюнь и забудь. Мало ли дуралеев на свете. Так что там, ты говоришь, у него за посох, у советника-то этого? И впрямь плюется огнем?

– Да, – кивнул Бун. Хлебнул с ложки молока и добавил: – Называется ольстра.

– Гм… – Дядька Лешик прищурил морщинистые глаза. – Крутенько он за вас взялся. Да я о нем тоже слыхал. Наши-то поговаривают, что скоро и до Повалихинских земель этот Первоход доберется. Говорят, землю нашу перепахивать решил. Зачем ему это? Али золото какое ищет?

– Не знаю, – ответил Бун. – Может, и ищет, но нам того не говорит. Говорит, что хочет новую жизнь устроить.

– Вот оно как, – протянул дядька Лешик. – Погоди. А что твой-то, Крысун Скоробогат? Тоже Первохода боится?

Бун усмехнулся и покачал головой:

– Крысун никого не боится. А только опасается. Первоход до него еще не добрался. А я так думаю, что и не доберется. Крысун Скоробогат – не какой-нибудь купчик или боярчик. Под его властью весь Порочный град. Тайники его забиты золотом и самоцветными каменьями, а подвалы полны хлеба, кож, копченого мяса и заморских вин. С таким-то поди совладай.

Дядька Лешик улыбнулся и посмотрел на племянника ласковым взглядом.

– Верен хозяину-то, а?

– Верен, – кивнул Бун. – Он меня с улицы к себе взял, с переломанными костями. Узнал, что я бывший воин, выходил, на ноги поставил. А после помог с обидчиками моими разобраться.

Дядька Лешик вздохнул:

– Да, это я помню. Ты говорил, что было их не меньше дюжины. Верно?

Охоронец Бун кивнул:

– Угу. Но я бы и с дюжиной совладал, кабы они мне меч в спину не воткнули. Я, как на ноги поднялся, сразу отправился их искать. Всех нашел и всех убил. Сам, один. И бой принимал только лицом к лицу. Ни одному из них меч в спину не воткнул.

– Оно, конечно, правильно, – согласился дядька Лешик. – Но иной раз и в спину мечом кольнуть не грешно. Ты Крысуну-то служи. Коли он сам силен будет, то и тебя не бросит. А коли ослабнет…

– Не ослабнет, – твердо сказал Бун и стукнул по столу кулаком. – Со мной – не ослабнет.

Вечером того же дня после обильных возлияний отправились они с дядькой Лешиком по селу на прогулку. Погода стояла неморозная, вечер выдался лунный и многозвездный. В такую погодку погулять – одно удовольствие.

В одной из больших изб Бун увидел огни. Света было столько, что он бил из всех окон.

– Чего это там? – удивленно спросил Бун. – Чего попусту свет-то жгут?

– Тятр, – коротко и непонятно ответил дядька Лешик.

– Как?

– А так. Скоморохи лицедействуют, – объяснил дядька Лешик. – Хошь, зайдем.

Бун постоял немного возле избы в нерешительности, но заметил вдруг двух молодых бабенок, подошедших к избе с другой стороны, приосанился и лихачески проговорил:

– А и зайду! Чего ж не зайти?

И первым зашагал к избе.

То, что произошло затем в избе, поразило охоронца Буна до глубины души. Народищу там была тьма. Должно быть, набилось полсела, и непонятно, как изба не развалилась от такого натиска по бревнышку. Но дело было не в народе, а в скоморохах.

Великий Сварог, что они вытворяли!

Вначале Бун думал, что во всем виновата медовуха. Но потом, когда один из скоморохов сорвал с черепа лицо и швырнул его Буну, а взамен у скомороха выросло новое – вот тут-то он во все и поверил, да так, что чуть не обделался от страха.

А дядька Лешик все хохотал, все тыкал Буна кулаком в плечо и все приговаривал:

– Как, скажи, а? Нет, ну как?

– Да… никак, – выдавил из себя Бун, пытаясь ухмыльнуться. – Коли бы ты мне девицу голую показал… А так…

Вдруг дудки скоморохов умолкли, и все они (а было скоморохов семеро) уставились на охоронца Буна холодными, неподвижными глазами. Умолк и гул голосов. Теперь на Буна смотрели не только скоморохи, но и сельчане. Молча, внимательно, напряженно. Несколько десятков пар глаз сверлили лицо Буна взглядами, от которых ему, в конце концов, сделалось нехорошо.

Бун рассердился и потянулся за мечом, висевшим на перевязи, но сельчане тут же отвернулись от него, а скоморохи сбросили оцепенение и вновь задудели в свои дудки. Прошло не меньше минуты, прежде чем Бун смог немного успокоиться. Но тут случилось новое чудо – один из скоморохов, безобразный, лысый, беззубый, вдруг стал превращаться в девку.

Девка была странная. Высокая, худая, лысая. Но когда она подошла к Буну, уселась ему на колени и положила ему руки на плечи, он почувствовал, как в голову ему ударил жар.

– Оставайся с нами! – сказала она.

– Оставайся с нами! – ударил в уши Буну хор голосов.

В ушах у Буна застучало, глазам стало жарко. Девка посмотрела на него красными глазами, лишенными ресниц и бровей, а потом вдруг запрокинула голову и захохотала. Глеб содрогнулся от этого хохота, а потом содрогнулся снова, когда понял, что зубов у девки нет.

Девка со смехом соскользнула с колен Буна и вдруг закрутилась на месте. Она крутилась все быстрее и быстрее и вскоре раскрутилась так сильно, что почти растворилась в воздухе, и Бун мог видеть сквозь нее.

Все завертелось перед глазами у Буна, к горлу его подкатила тошнота. Он вскочил на ноги и бросился вон.

– Куда ты? – крикнул ему вдогонку дядька Лешик.

– На воздух! – рявкнул Бун и побежал к выходу, наступая на чужие ноги и сбивая локтями шапки с голов. С голов, многие из которых, к изумлению Буна, оказались такими же лысыми, как была у голого мужика, жующего хлебную корку подле верстового столба.

Морозный чистый воздух помог ему отдышаться. Когда Бун повернул голову к страшной избе, он увидел, что дядька Лешик стоит рядом с ним и смотрит на него глазами, полными участия и сочувствия.

– Как это все делается? – хрипло спросил Бун. – Откуда оно взялось?

Дядька прищурился:

– Ты про чудеса?

– Ну!

– Скоморохи принесли. Забрели к нам несколько седмиц назад да тут и остались.

– Откуда ж они прибыли?

– А кто ж их знает. Говорят, издалека.

Бун наклонился, зачерпнул ладонью снег и протер им пылающее лицо.

– Отчего они все лысые и беззубые? – хмуро спросил он.

– Кто ж их знает, – повторил дядька Лешик, и голос его показался вдруг Буну странно чужим, незнакомым.

Бун нахмурился.

– Тот мужик у бугра тоже был лыс и тоже мусолил корку пустыми деснами, – сказал он. – Уж не из скоморохов ли он?

– Нет, – сказал дядька Лешик. Помолчал и неохотно добавил: – У нас нынче многие лысеют. Должно быть, какая-то зараза.

Некоторое время они молчали, выдыхая в морозный воздух облачка пара и не глядя друг на друга. И вдруг дядька Лешик тихо проговорил:

– Слышь-ка, племяш. А я ведь теперь и сам так могу.

– Чего можешь? – не понял Бун.

– Да вот это – чудеса творить.

Бун посмотрел на дядьку, как на сумасшедшего.

– Как это?

– Да просто. – Тот улыбнулся, поднял голову и посмотрел на луну. – Ты когда-нибудь с луной разговаривал?

«Вот оно что! » – подумал Бун и облегченно вздохнул.

– По пьяной лавочке часто, – сказал он с ухмылкой. – А что?

– «По пьяной», – обиженно повторил дядька Лешик. – А она тебе отвечала?

Бун, скрывая усмешку, покачал головой:

– Не, так сильно я не напивался. А ты чего спрашиваешь-то? С тобой, что ли, разговаривала?

Дядька Лешик улыбнулся и как-то странно ответил:

– Она и сейчас со мной говорит. Нешто ты не слышишь?

Сказано это было таким голосом, что Бун тоже невольно поднял голову и воззрился на желтую круглую луну.

Луна как луна. Бун уже хотел отвести взгляд, но вдруг ему показалось, что у луны есть рот и что рот этот что-то протяжно произносит – не то поет, не то еще что. И было бы это почти хорошо, но вдруг Бун понял, что луна похожа на лысую голову, а черный рот ее так же беззуб, как это было у скоморошьей девки и у мужика, что грыз подле верстового столба хлебную корку.

Бун испуганно отвел взгляд. На сердце у него стало так тоскливо, что хоть волком вой. Бун повел широкими плечами и сказал таким голосом, будто убеждал себя, а не дядьку Лешика:

– Чушь это все. Луна не может с тобой говорить.

– Но ты ведь слышал.

– Ничего я не слышал! – раздраженно возразил Бун. – И скоморохи твои вруны. Все их чудеса – одна лишь мнимость. Зря я в вашу срамную избу пьяным пошел. На трезвую голову никогда бы не купился.

Дядька угрюмо помолчал, потом сказал:

– Про луну я тебе не соврал. И все чудеса, которые ты видел, были истинные. Их у нас, в Повалихе, теперь многие могут делать. Ежели хочешь посмотреть, могу…

– Охолони, дядька Лешик, – поморщившись, проговорил Бун. – Хватит уже. Да и пора мне.

В то же утро, едва рассвело, Бун покинул Повалиху. На прощание дядька Лешик сунул ему в руку какую-то вещь:

– Держи. Это тебе мой дар.

– На что мне? – нахмурился Бун.

– Бери-бери. Лишней не будет. Не понравится, кому подаришь.

Бун оглядел вещь, пожал плечами:

– А что мне с ней делать-то?

Дядька помолчал, потом негромко спросил:

– Ты в чудеса веришь, Бун?

– Ходоки говаривают, что чудеса в Хлынском княжестве случаются, но ноги у всех этих чудес растут из Гиблого места.

Дядька Лешик как-то странно посмотрел на Буна и недовольно вымолвил:

– Что ж в этом плохого?

– Ничего.

– Так возьмешь?

Бун уже полтора года жил в Порочном граде, недалеко от Гиблого места, а потому привык с недоверием относиться к новым, непонятным вещам. И еще два правила твердо знал охоронец Бун: за все в жизни приходится платить. За что-то раньше, за что-то позже, но приходится всегда. И у всего на свете, даже у самой расприятной вещи, есть своя мрачная изнанка.

Впрочем, похмелье помешало Буну сосредоточиться на этих мыслях. А тут еще и дядька Лешик смотрел на него мягким, выжидающим взглядом. Увидев, что племяш колеблется, он сказал:

– Чудо стучится к тебе, Бун. Просто открой ему дверь.

Бун вздохнул и сунул вещицу в карман.

Когда он уезжал из села, то обратил внимание на людей, которые ходили по улицам. Они были молчаливые и изумленные, будто бы слегка пришибленные, старались не смотреть друг на друга, боязливо прятали глаза, а разминувшись, то и дело провожали друг друга подозрительными, а то и просто испуганными взглядами.

«Странно все это», – подумалось Буну, но мысль эта отозвалась в голове похмельным колоколом, и он быстро прогнал ее, как пустую и мешающую жить.

* * *

Расписной возок, подскочив на ухабе, въехал в Хлынь-град. Вскоре он уже катил по главной улице, а Крысун, поеживаясь от ветра и кутаясь в медвежью шубу, сонным взглядом глядел по сторонам. Ему все еще слегка нездоровилось. Чесалась кожа на голове, да и зубы как-то странно ныли.

– Ну? – недовольным голосом окликнул он начальника Буна. – И что говорит тебе твое чутье?

– Оно говорит, что мы уже близко, – ответил Бун. Затем поднял руку, указал на большую темную избу, стоявшую немного на отшибе, и взволнованно произнес: – Это там!

Крысун вытянул голову и поглядел, куда указывал охоронец.

– Ты сбрендил? Это ведь блажная изба!

– Верно, – бодро кивнул Бун, чему-то улыбаясь. – Она-то нам и нужна! Зайдем туда на часок, а потом двинем в Повалиху.

Крысун поежился и хмуро заявил:

– Я совсем перестал тебя понимать, охоронец. Или отдай мне поводья, или объясни толком: что мы забыли в Повалихе?

– Мы едем в Повалиху за чудом, хозяин, – ответил охоронец.

Крысун поморщился:

– За чудом надо ходить в Гиблое место, Бун. Но я скорее наемся гвоздей, чем пойду туда. Да и довольно с меня чудес.

Бун улыбнулся туманной, мечтательной улыбкой:

– Это чудо тебя не утомит, хозяин. Оно поможет нам избавиться от Первохода.

– Это как же, интересно знать?

Бун повернулся, глянул на хозяина странным блестящим взглядом и сказал:

– Так же, как помогло мне оживить тебя, когда ты был мертв.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒