От автора 29 страница

Один из чиновников МИДа Израиля, «своеобразный» тип, который и раньше славился тем, что постоянно «сливал» информацию журналистам, слил в прессу инцидент с Динелем в Москве, особенно подчеркнув, что человек, который был выслан из России, работает теперь в «Нативе». Все это мне рассказали сами журналисты. Его цель была ясна – нанести вред «Нативу». Ему даже в голову не пришло, что тем самым он наносит вред интересам государства. Но в МИДе Израиля такое поведение не считалось предосудительным, и он продвинулся по службе, а впоследствии был назначен послом. Престиж «Натива» от этого не пострадал. России было абсолютно безразлично, работает ли Динель в «Нативе». Они были хорошо знакомы с «Нативом», и переход Динеля к нам не повлиял на их оценку организации, которая была довольно высокой. Но та выходка чиновника МИДа была грубейшим нарушением договоренности между Службой внешней разведки России и Моссадом, что очень возмутило Россию. Был нанесен ущерб и отношениям между странами и отношениям между спецслужбами обеих стран. Умудренный долгим опытом, я в свое время дал однозначное указание: никакую секретную информацию не передавать через систему связи МИДа Израиля, а пользоваться другой системой секретной связи, к которой у МИДа не было доступа.

Но был еще один, более позорный случай, связанный с Динелем и Министерством иностранных дел Израиля. В Израиль прибыла делегация МВД одной из стран бывшего СССР. У Динеля были дружеские отношения с членами делегации, как и со времен работы в Моссаде, так и в процессе работы в «Нативе». Министр внутренних дел, бывший во главе делегации, пригласил Динеля и еще нескольких работников «Натива», связанных с визитом, на прием в свою честь, в одной из гостиниц Иерусалима. Во время приема несколько генералов из гостей обратились ко мне и рассказали, что одна из высокопоставленных чиновниц МИДа Израиля сказала им с упреком и недовольством, как они могут приглашать на такой прием человека, который был выслан из России за шпионаж! Гости смутились от такого, непостижимого их пониманию, поведения. Слушая от иностранных генералов эту историю, я сгорал от стыда: как такие люди представляют нашу страну перед иностранцами. Я попросил у гостей не обращать внимания на ее слова, не скрывая от них своего мнения о глупости подобного поведения. Положение Динеля от этого не пострадало, и его продолжали приглашать на подобные приемы и впоследствии. Мало того, правительство той страны через некоторое время наградило Динеля орденом за развитие и укрепление отношений между странами. Кстати, эта чиновница тоже продвинулась по службе и тоже дослужилась до должности посла.

Как-то в одну из увольнительных во время службы в запасе после войны я, проезжая Тель-Авив, заехал навестить Геулу Коэн. С Геулой меня познакомил по приезде в Израиль Герцль Амикам, который, как и Геула, был членом подпольной организации в период борьбы за независимость «Борцы за свободу Израиля» (ЛЕХИ). Геула отдалась борьбе за выезд евреев СССР в Израиль с тем же пылом, как и в свое время борьбе в подполье. Она была одногодкой с моей мамой и относилась ко мне, по ее определению, как старшая сестра. Мне, выросшему старшим сыном в семье, было трудно воспринимать старшинство кого-либо. Но между нами всегда царили теплые дружеские отношения и взаимное уважение.

Когда я вошел в комнату Геулы в Доме Жаботинского, я увидел незнакомую девушку. По внешнему виду и по одежде я сразу понял, что она приехала из Советского Союза. Геула представила ее мне: «Познакомься, пожалуйста. Это Наташа Штиглиц. Невеста одного из активистов еврейского движения в Москве, Анатолия Щаранского, она борется за его выезд в Израиль». Так я познакомился с Авиталь Щаранской и впервые услышал имя Анатолия Щаранского. Позже, уже работая в «Нативе», я не раз смотрел материалы о Щаранском. На основе большой и разнообразной информации складывалось впечатление о нем как об очень способном парне, выпускнике лучшего в Советском Союзе, а может быть, и в мире, высшего учебно-го заведения по физике (МФТИ), где преподавал цвет советской науки: Лев Ландау, лауреат Нобелевской премии, Сергей Королев, создатель советской космонавтики и ракетостроения, авиаконструктор Сергей Сухой и многие другие. Большинство выпускников этого института направлялись в оборонную промышленность, и почти все обладали допусками секретности высокой степени, в соответствии со своей специализацией. Евреи-выпускники этого института, которые пытались подавать документы на выезд в Израиль, автоматически получали отказ по секретности. Так что и отказ Щаранскому в выезде в Израиль выглядел обычным явлением.

Тут мне хочется опровергнуть одну из грязных сплетен, которую пытались распространять о Щаранском. В «Нативе» были зарегистрированы две просьбы о высылке ему вызовов от двух девушек, утверждавших, что он является их женихом. Но, кроме вызовов, посланных от имени этих девушек, больше не было с их стороны никаких просьб, сообщений или действий. Мы не придавали серьезного значения подобного рода записям. Это было тогда обычным явлением. Не раз посылающие вызовы пытались указать ту или иную степень родства или близости к вызываемому, надеясь, что таким образом могут ускорить посылку вызова или облегчить получение разрешения на выезд. Но нашлись такие, которые хотели подло использовать этот факт, чтобы очернить Щаранского. Когда Наташа Штиглиц начала бороться за выезд Натана Щаранского, мы проигнорировали все прошлые обращения других женщин о посылке вызовов. Для нас она была женой, которая борется за освобождение своего мужа. Правда, были среди работников «Натива» и те, кто не симпатизировал Щаранскому и слишком шумной, по их мнению, борьбе за его освобождение. После его освобождения и приезда в Израиль они сплетничали по его поводу, вероятно, надеясь, что его брак с Авиталь окажется блефом. Но вопреки им брак Натана и Авиталь оказался на редкость счастливым, и немногим везло в жизни с такими действительно глубокими и истинными чувствами в браке.

На основе материала видно было, что Натан был одним из наиболее активных участников еврейского движения в СССР, хотя и не был в десятке наиболее активных руководителей движения. Его отличали тесные связи с Андреем Сахаровым и участие в деятельности группы диссидентов, целью которых было наблюдение за соблюдением прав человека, определенных Хельсинкской конференцией (СБСЕ). Практически Натан был связным между своей группой и иностранными журналистами. Вероятно, из-за своего знания английского, лучшего, чем у других. Свои связи с иностранными журналистами он не раз использовал и для еврейского движения.

Как «Натив», так и большинство активистов еврейского движения довольно осторожно относились к сотрудничеству с движением диссидентов в СССР, целью которых была смена власти в Советском Союзе. Часть из руководителей «Натива» отрицательно смотрели на участие Щаранского в деятельности диссидентов, и отношение их к нему было, мягко говоря, довольно настороженным. В то время руководство Советского Союза приняло решение принять резкие меры для подавления диссидентского движения, а также и сионистского. Было достаточно признаков того, что они готовят серьезные меры, вплоть до арестов наиболее заметных активистов. На основе анализа собранного материала можно было прийти к выводу, что в еврейском движении основной проблемой для советских властей были научные семинары отказников, их связи с Западом и влияние на научный мир Запада. По моей оценке, у КГБ вначале было три основных кандидатуры на предание суду: профессор Александр Лернер, организатор научных семинаров отказников, имя которого все чаще появлялось в обличительных статьях советской прессы, Александр Слепак, один из активнейших отказников и один из центральных руководителей еврейского движения в то время, и Натан Щаранский. Советская система пропаганды начала усиленно подготавливать общественное мнение, постоянно публикуя в печати имена всех троих, особенно Лернера, обвиняя их в антигосударственной деятельности и пособничеству Западу. Но вдруг в один момент совсем перестали упоминать имена Лернера и Слепака. Через короткое время, был арестован Щаранский, арест которого сопровождался шумными нападками в многочисленных статьях всей советской прессы. По моей оценке, в последний момент власти испугались публичного показательного суда над Лернером из-за его широкой известности и связей в мировых научных кругах. Кроме того, слабое здоровье Лернера ставило под сомнение его способность пережить арест, суд и тюремные условия. Также и в отношении Слепака у них, вероятно, возникли сомнения в последний момент. Так что все сконцентрировалось только на Щаранском.

В то время Щаранский проживал в одной квартире с одним еврейским парнем, врачом, Саней Липавским. Отец Сани Липавского в свое время был арестован за незаконную торговлю иностранной валютой в особо крупных размерах. За что, по тогдашним советским законам, ему грозила смертная казнь. Как видно, КГБ предложил ему сделку: выбор между жизнью отца или сотрудничество с КГБ. Это жесточайший, бесчеловечный выбор, и трудно осуждать тех, кому приходится его делать. Саня Липавский сломался и в течение нескольких лет работал осведомителем КГБ по всей территории Советского Союза в основном в области экономических преступлений. Вероятно, пройдя переквалификацию, он был внедрен в круги еврейских активистов в Москве. Незадолго до ареста Щаранского он предложил ему переехать жить вместе с ним в его квартире. Так что у КГБ была наиболее полная и подробная информация о Щаранском и его деятельности. В «Нативе» была также информация, не знаю, насколько достоверная, что ЦРУ пыталось завербовать Саню Липавского или, по крайней мере, провело несколько действий, которые можно было расценить как его вербовку или попытку вербовки.

Слишком тесные контакты американцев, особенно сотрудников ЦРУ, в Москве с диссидентами были очень проблематичными. «Натив» постоянно требовал от разведслужб Запада не приближаться к активистам еврейского движения в СССР. С самого начала деятельности «Натива» в течение всех лет спецслужбы Великобритании, Европы и США просили воспользоваться источниками «Натива» для получения той или иной информации о странах восточного блока. Ответ «Натива» был всегда резко отрицательным. Более того, мы твердо требовали от них не пытаться вербовать активистов еврейского движения и вообще держаться от них подальше. Обычно спецслужбы Запада с пониманием и уважением относились к этой нашей просьбе. Но в случае с Саней Липавским, с группой Сахарова и другими диссидентскими движениями американцы переборщили. То ли из-за проблем несоблюдения оперативной дисциплины, то ли, вероятно, из-за недопонимания или недостаточной осторожности. КГБ, вероятно, надеялся быстро получить от Натана Щаранского быстрое признание свой вины и публичного заявления о раскаянии. Они рассчитывали, что в тюрьме им удастся быстро и легко сломать Натана и показательный процесс пройдет с полным успехом. Во главе следствия стояли опытнейшие следователи, которые в прошлом добились признания вины и раскаяния от таких наиболее видных диссидентов, как Петр Якир и Виктор Красин. Но оценка КГБ в отношении мужества и стойкости Натана Щаранского оказалась ошибочной.

В средствах информации было напечатано покаянное письмо Сани Липавского, которое, в сущности, было составлено обвинением и кураторами КГБ. Натан Щаранский был арестован, и, несмотря на его стойкое мужественное поведение, было решено продолжать усилия сломать его. В течение двух лет длилось следствие, а потом состоялся суд. Оказалось, что еврейский парнишка, слабоватый на вид, был намного более стойким и сильным, чем рассчитывала советская власть и следователи КГБ. Все методы давления, кроме физического, которое тогда было запрещено, применявшиеся к Натану, оказались безрезультатными, и мужественные и достойные выступления Натана Щаранского на суде вызывали только уважение к сионистскому движению. Не по своему желанию и не по своей инициативе попал Натан Щаранский в такую бурную ситуацию. Но его аргументация и представление еврейского и сионистского движения были великолепными и в нужных пропорциях. Без всякой попытки связать его с диссидентским движением, но позволяющие любому борцу за права человека поддержать движение за выезд евреев СССР в Израиль.

И во время пребывания в тюрьме Натан с достоинством выдержал все испытания и непрекращающееся давление на него. Я отвергаю все подлые и низкие заявления и намеки по поводу его поведения в заключении, которые пытались распространять, к сожалению, и некоторые бывшие активисты и даже узники Сиона. Я не собираюсь обсуждать в этой книге причины личного или психологического порядка, которые побудили их так вести себя по отношению к Щаранскому. По моему мнению, на основе всех материалов, которые были в «Нативе», поведение Натана Щаранского и во время следствия, и на суде, и во время заключения было безукоризненным. Заключение в течение стольких лет, несомненно, частично повлияло на его характер. Я могу это сравнить с теми изменениями в характере, которые произошли у моих друзей по армии, побывавших в плену. При малейшей попытке заговорить с ними о пережитом в плену выражение их лиц менялось, они как бы закрывались в себе, и в их глазах отражались страх и ужас, охватывающий их. Несомненно, условия в плену арабских стран были намного более жестокими, но и для Натана Щаранского долгие годы тюрьмы и лагерей тоже не были санаторием.

Борьба за освобождение Щаранского увенчалась успехом благодаря двум факторам. Первым, и самым главным, была его жена Авиталь. Она сворачивала горы. В полном смысле этого слова боевая подруга, она делала все возможное и невозможное. Не было того, что бы можно было сделать и она не сделала, не считаясь ни с чем. Объективно, с точки зрения оценки борьбы за выезд вообще, возможно, что попытки сконцентрировать все внимание на Щаранском были не совсем правильны. Это не нравилось некоторым родственникам арестованных за сионистскую деятельность. Они считали, что это мешает представить проблемы остальных осужденных в полной и более правильной форме. Но примитивность американского общественного мнения, которое не склонно углубляться в нюансы, превратило Щаранского в символ, и это отлично послужило целям борьбы. Осознание трагедии и борьбы евреев Советского Союза за выезд в Израиль олицетворялось в образе одного человека. Я не уверен, что американская общественность восприняла бы лучше более сложные понятия.

Вторым решающим фактором было чувство вины американской администрации, хотя она в этом никогда открыто не признавалась. Они, вероятно, поняли, что их неосторожное поведение в какой-то мере способствовало аресту Натана Щаранского. Соединенные Штаты боролись за освобождение Щаранского совершенно необычно и очень эффективно, почти как если бы шла речь о гражданине США. И тем самым обеспечили успех этой борьбы.

Определенное неприятие Натана Щаранского со стороны истеблишмента Израиля, и в том числе «Натива», привело к тому, что не сразу и не в полную силу государство Израиль присоединилось к борьбе за его освобождение. Ни одна система, тем более государственная, не согласится работать под управлением одного человека, частного лица, какой была Авиталь Щаранская. И, естественно, было определенное несоответствие между тем, что она считала необходимыми действиями, и тем, что считали правильным и нужным государство Израиль или еврейские организации. Для Израиля и еврейских организаций Натан Щаранский был одним из нескольких узников Сиона, а не единственным, каким он был для Авиталь Щаранской. Без помощи группы друзей из Союза Верных, которые мобилизовались в ее поддержку, вряд ли бы она достигла такого успеха. Но через некоторое время и Израиль, и еврейский истеблишмент США были затянуты поднятой волной борьбы за освобождение Щаранского и включились в нее с полной мощью. Кроме других причин, они поняли, что имя Натана Щаранского обладает огромной силой, которая позволяет мобилизовать очень многих на борьбу за выезд евреев СССР в Израиль. Борьба, иногда вместе с Авиталь и ее сторонниками, а иногда порознь, увенчалась успехом. Натана Щаранского обменяли в рамках обмена шпионами, и он был освобожден. Он был передан американцам, так Натан прибыл в Израиль.

Щаранский встречался несколько раз с Нехемией Леваноном, который своими своеобразными способами пытался объяснить ему действия «Натива» для его освобождения. Ему удалось уменьшить недовольство Натана истеблишментом Израиля, которое он впитал по приезде в Израиль от Авиталь и ее ближайших друзей, помогавших ей в борьбе. Его привычка, вероятно обострившаяся в заключении, не полагаться ни на кого привела к тому, что Натан полагался исключительно на маленькую группу, сформировавшуюся вокруг Авиталь в период борьбы за его освобождение. Ко всем остальным он относился с настороженностью и подозрением. Я пригласил его в «Натив» и по его просьбе показал ему папки с документацией по деятельности «Натива» в борьбе за его освобождение. Прочитав все телеграммы, сообщения, отчеты, он сказал, что пришел к выводу, что объем деятельности «Натива» в его защиту был намного больше и шире, чем он представлял себе. Оказалось, что многие действия тех или иных лиц или организаций, казавшиеся самостоятельными и не связанными с Израилем, были, в сущности, действиями правительства Израиля.

Между Натаном и мной установились довольно нормальные отношения. Иногда я объяснял ему кое-какие вещи. Время от времени он спрашивал у меня того или иного совета, не о его политических решениях, а в тех областях, в которых, по его мнению, у меня было достаточно знаний и опыта. Ведь я уже много лет функционировал в высших структурах власти в Израиле и был хорошо знаком с ее особенностями изнутри. Вряд ли между нами могла возникнуть тесная дружба, слишком мы разные и прожили разные жизни, хотя и родились в одной стране и боролись за выезд в Израиль, каждый по-своему.

Когда Щаранский организовал Сионистский форум, добровольную общественную организацию, финансируемую в основном из стран Запада, я воспринял это как обычное, положительное явление. Наплыв евреев в Израиль из постсоветского пространства был в самом разгаре, и я считал положительным и полезным оказание помощи приезжающим этой организацией. Перед выборами 1992 года Щаранский объявил о своем намерении создать партию и участвовать в выборах в Кнессет. Эдуард Кузнецов, одна из центральных фигур в попытке угнать самолет, чтобы выехать в Израиль, и в последующем за тем Ленинградском процессе в начале 70-х, и я разъяснили Щаранскому, что он делает ошибочный шаг. Существовала серьезная опасность, что неподготовленная, неорганизованная партия провалится на выборах. И этот провал не позволит ему победить на следующих выборах и повредит оценке новоприбывшими своих способностей и возможностей реализовать их политический потенциал. Щаранский согласился с нашим мнением и не пошел на эти выборы. Он грамотно сорганизовался, и на следующих выборах, 1996 года, его партия получила 7 мандатов.

В нашей встрече, по его инициативе, после выборов я подчеркнул, что он должен назначить на некоторые ключевые посты подходящих новоприбывших, чтобы доказать и самим новоприбывшим, и всему израильскому обществу, что среди них есть достаточно хороших специалистов, могущих управлять государственными структурами. Я советовал ему не базироваться на членах его партии, а искать подходящих людей в среде всех новоприбывших. Я порекомендовал ему Роберта Зингера, бывшего в то время начальником одного из управлений «Натива». Роберту Зингеру было тогда менее 40 лет, подполковник запаса, бывший главный офицер воспитательной службы Южного округа, человек, который создал систему образования и пропаганды «Натива» в бывшем Советском Союзе, главный представитель «Натива» в США, обладал опытом работы с высшими государственными и еврейскими структурами Соединенных Штатов. Я рекомендовал его на пост или генерального директора министерства, или директора института экспорта, или что-то подобное. В качестве примера я привел ему назначение в свое время Ариэлем Шароном Иоси Генносара, одного из начальников Управления в Службе безопасности, на пост директора Института экспорта. Я не заметил у Натана большого восторга от моих слов. Он предпочитал близких к нему людей, на которых он полагался, и иногда членов Союза Верных, которые помогали в свое время Авиталь. В основном он назначал на государственные посты членов своей партии, из приближенных к нему. Большинство из его назначений, как в партии, так и на государственной службе, оказались неудачными, в чем не было ничего удивительного. Натан Щаранский не был ни организатором, ни управленцем, он никогда не управлял никакой структурой или организацией. Не по своей вине, но у него не было опыта непрерывной и серьезной работы вообще в какой-либо организации. Его представления сформировались в советской действительности и в заключении и были довольно упрощенными. Он опасался прямых контактов с людьми и предпочитал руководить через своих близких помощников, преданных ему. Он затруднялся в принятии решений. Возможно, что тот восторг и тот статус, которых он удостоился по приезде в Израиль, вскружили ему голову. И он действительно начал верить в свою гениальность и те свои универсальные способности, которых у него, к сожалению, не было.

Я отнесся очень отрицательно к недостаточному желанию Натана Щаранского заняться основными проблемами приехавших в Израиль из бывшего Советского Союза. Когда он занимал пост министра внутренних дел, сильное ужесточение в отношении подведомственного ему министерства к выходцам из бывшего СССР привело меня к выступлению в средствах информации с резкой критикой его министерства. Я заявил, что препятствия, которые чинит Министерство внутренних дел Израиля желающим приехать в Израиль из постсоветского пространства, нередко превосходят действия ОВИРа в годы советской власти. На совместное заседание парламентских комиссий по безопасности и иностранным делам и государственного контроля, посвященное обсуждению отчета государственного контроля о «Нативе» в 1998 году, он пришел, не имея понятия ни о содержании отчета, ни о темах предстоящего совещания. Несмотря на то что заранее я переслал ему наши замечания к отчету по всем его пунктам. Но на обсуждении он только промолвил в растерянности: «Я не знал, что это будет обсуждаться. Мне не объяснили. Я готовился к другому обсуждению».

Тогда я послал свое резкое письмо премьер-министру Израиля Нетаньяху в 1998 году и еще более резкое письмо – Натану Щаранскому. Это письмо нигде не публиковалось, и у меня нет намерения его обнародовать. Замечу только, что в письме я предъявил Натану претензии и обвинил его в том, что он предает те принципы, которые он представляет, что он уходит от борьбы за права новоприбывших и желающих выехать в Израиль. Я отметил, что то, что можно простить Нетаньяху, для которого эти дела являются чуждыми, невозможно простить Щаранскому, который стал символом борьбы евреев Советского Союза за свои права. Щаранский не ответил на мое письмо. Может быть, ему нечего было отвечать, а может быть, он не был готов или способен вступать со мной в спор по этому вопросу.

Я считаю, что Щаранский сам себе навредил, проявив качества, которые не достойны политического лидера. В этом была причина поражения и распада его политической партии на выборах 2006 года и его ухода с политической арены. Мне очень жалко, что так закончилась его политическая карьера. Может быть, ему стоило быть более честным с самим собой, более точно оценить свои способности и не поддаваться на подхалимаж своего окружения, часть которого подло и цинично использовала его в своих целях. Несмотря на свою осторожность, Щаранский слишком много раз ошибался в оценке и понимании людей. Одним из примеров, как его окружение могло подвести его, был его визит в Днепропетровск.

В один прекрасный день Натан пригласил меня на беседу. Он рассказал, что срочно едет на Украину. Как выяснилось, он принял предложение Леваева присутствовать на открытии школы Хабада в Днепропетровске. Леваеву, который в то время стремился укрепить свое положение и влияние на Украине, было важно, чтобы министр из Израиля, а особенно Щаранский, присутствовал на открытии школы из сети финансируемых им учебных заведений. Значение участия Щаранского было больше, чем открытие школы. В то время Леваев был в конфликте с другими еврейскими структурами на Украине, и присутствие Щаранского могло повысить престиж Леваева в глазах властей Украины. На мой вопрос по поводу посещения Киева он ответил, что едет только в Днепропетровск. Я разъяснил ему, что власти Украины обидятся, и справедливо, если он, министр в правительстве Израиля, уроженец Украины, посетив Украину, не встретится с членами правительства Украины. На это Щаранский ответил, что он не может быть в Киеве, поскольку в Днепропетровск и обратно он летит на самолете Леваева. Я предостерег его от полета на частном самолете одного из израильских дельцов и предложил ему, чтобы он летел обычными гражданскими рейсами через Киев, а заодно и встретился с украинскими министрами. Когда он принял мое предложение, у меня отлегло от сердца.

Одной из интересных историй, связанных с Натаном Щаранским, было получение им копий документов КГБ по процессу Щаранского. На приеме в честь министра иностранных дел Израиля в тот период я оговорил с Владимиром Путиным, бывшим тогда директором ФСБ, детали выдачи Щаранскому этих документов. Щаранский приехал в Москву и был принят в Управлении ФСБ. Для меня это было не в первый раз, когда я сидел напротив директора ФСБ и его генералов. Путин представил ему генералов, а Щаранский – своих спутников. Когда он дошел до меня, то замялся, не зная, как меня представить. Один из генералов, сидящих возле Путина, сказал, улыбаясь, что можно не представлять Яшу Кедми, которого они очень хорошо знают. Все дружно рассмеялись и перешли к обсуждению темы визита.

Мы перешли в старое, всем известное здание КГБ. В кабинет, где мы собрались, внесли 11 чемоданов с документами следствия по делу Щаранского. Натан думал, что он получит все его дела из КГБ. Я объяснил ему, что нет никаких шансов получить его оперативное дело, в котором собрана вся информация о нем, бывшая в КГБ. Все донесения, отчеты, донесения от слежки, прослушивания, оценки его и его поведения и прочее. Я сказал, что речь идет только о материалах следствия, которое вел КГБ, переданных в суд. Щаранский с его помощниками просматривал каждую папку, отмечая те документы, копии которых он хотел получить. В нашем распоряжении было всего несколько часов. Предварительно я просматривал списки документов в папках, а потом передавал их Натану. Список документов одного из чемоданов очень заинтересовал меня, но я ничего не сказал никому из наших спутников. В подходящий момент я добавил в список документы из папок этого чемодана и передал его генералу КГБ, который отвечал за всю эту операцию. Он взглянул на список, и я увидел, как он побледнел. Взволнованный, он спросил меня, как к нам попал список этих документов. Я сказал, что чемодан с этими документами был среди всех остальных. Взглянув на меня, он промолвил, что это ошибка и что нам вообще нельзя было знать о существовании этих документов. И дрожащим, взволнованным голосом он попросил меня отдать ему также копию с того списка документов, которую я дал ему. Я улыбнулся и отдал ему копию. При этом добавил, что когда я увидел в списке, о каких документах идет речь, то у меня промелькнула мысль, что фээсбэшники совсем свихнулись, если дают такие документы. Я успокоил его, сказав, что никому не расскажу об этом. Ему сразу стало легче, и холодный пот выступил у него на лице, вероятно, от одной мысли, что бы произошло с ним, если бы начальство узнало, как он опростоволосился. Вскоре все закончилось, и ФСБ были переданы полные списки документов, копии которых Щаранский просил получить.

Конечно, Натан Щаранский, я и все мы были довольно взволнованы, проходя по коридорам и подземным переходам старого здания КГБ, известного своей жуткой историей. Посетили и сфотографировались в кабинете председателя КГБ. Офицеры ФСБ предложили мне сесть и сфотографироваться в кресле председателя КГБ Юрия Андропова. Я отказался, сказав, что, на мой взгляд, в этом будет проявление неуважения и дурного вкуса.

Завершение этой «операции» тоже было довольно забавным. Выяснилось, что в ФСБ не было фотокопировальной машины для копирования такого количества документов. Я раздобыл деньги, вне государственного бюджета «Натива», и дал указание купить копировальную машину и необходимое количество бумаги и материалов. Это был мой второй подарок ФСБ после наручников похитителей самолета на Кавказе. Мы решили не прикреплять табличку с надписью, что это подарок ФСБ от «Натива». Через некоторое время мы получили от ФСБ все заказанные копии и передали их Щаранскому. Я уверен, что поскольку материал был получен государством Израиль и оплачен государством Израиль, то, после копирования всех полученных документов, в один из дней весь материал будет передан в один из соответствующих государственных архивов. Я никогда не проверял, сделано ли это, надеюсь, что да.

После убийства Ицхака Рабина все круто изменилось. По моему впечатлению, Шимон Перес большую часть времени, будучи министром иностранных дел в правительстве Рабина, пребывал в унылом настроении. Я помню, как во время одного из его визитов в центральноазиатскую страну, в которую я сопровождал его, как-то утром, выйдя из здания в гостевой резиденции, я столкнулся с Пересом лицом к лицу. Он вышел на утреннюю прогулку и предложил мне прогуляться с ним. Мы прогуливались вместе, и Перес задумчиво молчал. И вдруг он промолвил: «А что мне осталось в жизни? Ездить по таким странам третьего мира и рассказывать им всякие истории». Он произнес это тихо, с горечью, болью и немного с обидой. Я попытался его успокоить, говоря, что не все потеряно и что его положение совсем не такое, но внутри, с самим собой, я был согласен с ним. Он, вероятно, уже почти смирился с тем, что Ицхак Рабин глава правительства и управляет страной. Вероятно, он уже потерял надежду когда-либо стать главой правительства, и, хотя это было далеко от его желания, он продолжал быть министром иностранных дел в правительстве Ицхака Рабина. Не только самим фактом убийства Рабина он был потрясен впоследствии, но и тем, что в результате этого убийства стал премьер-министром.

⇐ Предыдущая 25 26 27 28 293031 32 33 34 Следующая ⇒