От автора 33 страница

Я не испытываю никакой радости оттого, что через несколько лет получил подтверждение в своей правоте. Грустно, что так произошло. Грустно, что государственная система совершает такие грубые ошибки в судьбоносных вопросах государства Израиль. Из-за ошибочной концепции и порочных привычек работы в Израиле не отнеслись с достаточными вниманием и серьезностью к действиям Ирана, КНДР и Пакистана и прозевали их. Средства разведслужб ограниченны, и чрезмерное сосредоточивание на ошибочных направлениях лишает возможностей уделить достаточное внимание другим направлениям. Можно предположить, что, если бы разведслужбы Израиля с самого начала действовали более грамотно, более профессионально, на основе понимания государством политических интересов, не было бы сделано таких ошибок, и результаты были бы намного успешнее. Но ошибки повторяются. Когда я слышал громогласные, полные знакомой заносчивости заявления перед атакой США на Ирак, что «весь мир содрогнется, когда увидит, каково неконвенциональное оружие у Саддама Хусейна», я улыбнулся про себя. Я опасался, что и на этот раз будут такие же результаты, и опять выяснилось, что мои опасения оправдались. Те же люди, по крайней мере часть из них, продолжают определять израильскую политику по отношению к иранской проблеме. И, что еще хуже, тот же непрофессиональный подход, полный непонимания и заносчивости, которые обычно проявляются вместе, продолжает характеризовать разведывательную, оборонную и государственную системы Израиля.

В результате моего вмешательства в проблему начальник аналитического отдела Разведуправления Генштаба потребовал запретить «Нативу» заниматься аналитикой и распространять свои оценки. Я не выдержал и заявил, что если это будет принято, то я не останусь на своей должности. Невозможно действовать, определять цели и методы без информации и ее анализа. Принятие подобной рекомендации и было основным пунктом моих разногласий с премьер-министром Нетаньяху. Но это требование, как и другие в отношении «Натива», не было принято в течение всего времени, пока я оставался во главе организации.

В один прекрасный день 1998 года мне позвонил министр иностранных дел Ариэль Шарон и попросил срочно приехать к нему в аэропорт. Он вылетал в Соединенные Штаты и хотел со мной переговорить. Я поехал в аэропорт, где мы и встретились. Шарон начал разговор об ухудшении отношений между Израилем и Россией. Он говорил о министре обороны Ицике Мордехае, который отменил визиты министра обороны России и начальника Генерального штаба Российской армии в Израиль. По мнению Шарона, это было бессмысленно и сильно навредило нашим отношениям с Россией. Поэтому А. Шарон искал какой-либо способ улучшить отношения с Россией или, по крайней мере, уменьшить ущерб. Шарон попросил меня срочно выехать в Россию и подготовить его краткий визит на обратном пути из Соединенных Штатов в Израиль. Он поинтересовался моим мнением о демаршах министра обороны Израиля. Я высказал ему свое мнение. Причиной этого, на мой взгляд, был ошибочный подход израильского Министерства обороны. Этот подход был выработан начальником аналитического отдела Разведуправления Генштаба Амосом Гильадом и еще несколькими офицерами и был принят министром обороны. Я рассказал ему о своем вмешательстве, по согласованию с главой правительства, и о результатах моих действий, которые говорили сами за себя. Но министр обороны просто пренебрег этим по рекомендации своих подчиненных, если вообще ему об этом было доложено верно и профессионально. Я заметил, что все-таки существует возможность исправить ущерб и улучшить отношения между странами.

По поводу его просьбы помочь с визитом я сказал ему, что у меня нет никаких проблем. Но я прошу оформить это официально. Во-первых, чтобы Шарон скоординировал с премьер-министром мои действия с ним, министром иностранных дел. Во-вторых, для того, чтобы заниматься этими проблемами, мне необходим был соответствующий формальный статус. Я не хотел, чтобы мне опять предъявляли претензии, что я выхожу за рамки полномочий директора «Натива» и вмешиваюсь не в свои дела. Шарон спросил, что я имею в виду, говоря об официальном статусе. Я объяснил ему, что официальный статус означает определение моей должности в дополнение к главе «Натива», как «координатор премьер-министра и министра иностранных дел Израиля по странам бывшего Советского Союза». Более или менее это соответствовало статусу Дениса Росса, специального посланника США по Ближнему Востоку. Шарон сразу согласился и отдал соответствующие указания. Вскоре я получил новый паспорт с новым статусом. Работники Министерства иностранных дел Израиля были «безмерно довольны».

Я вылетел в Москву и подготовил визит. Шарон прилетел из Соединенных Штатов под вечер и сразу сказал мне, что он обязан назавтра встретиться с председателем правительства России Е. Примаковым. В обычной дипломатической практике это практически невозможно. Во-первых, глава правительства не всегда встречается с министрами иностранных дел, обычно это происходит в исключительных случаях. Во-вторых, такие встречи планируются заранее, а тут она вообще не была запланирована. Несмотря на это, я ответил Шарону, что постараюсь. Я подошел к одному из высокопоставленных чиновников МИДа России, мы были знакомы много лет, и между нами установились отличные отношения и взаимное уважение, извинился и сказал ему, что перед нами стоит трудная задача: министр Шарон прилетел из Соединенных Штатов, где у него были очень важные встречи, и он должен срочно обсудить кое-какие важные проблемы с председателем правительства России. Чиновник ответил, что не верит, что это возможно, но пообещал попытаться. В 12 часов ночи он позвонил мне и сказал, что не знает, что произошло, но Е. Примаков согласен и встреча произойдет назавтра в такое-то время. Когда мы приехали в приемную председателя правительства, Шарон попросил побеседовать наедине с Е. Примаковым. Начальник приемной Примакова заявил, что это никак невозможно. Шарон спросил меня, что можно сделать, он обязан переговорить с Примаковым наедине. Я успокоил его и сказал, что займусь этим. Шарон не успокоился, ведь начальник приемной отказал. Я ответил ему, что это моя забота и я это сделаю. Примаков приехал больным, и на его бледном лице были заметны слабость и страдание. Он уже несколько дней лежал больным дома, но только из-за важности дела и уважения, с которым он относился к государству Израиль и министру иностранных дел Израиля, он встал с постели и больным приехал на встречу, которая, по словам Шарона, была чрезвычайно важна. И сразу же, после нашей встречи, он опять слег в постель по указанию врачей.

Только тот, кто знаком со сложными и запутанными отношениями между Советским Союзом, Россией и Израилем, сможет оценить то огромное расстояние и тот переворот, пройденный Россией в ее отношениях с Израилем. Я не думаю, что найдется много глав правительств в мире, которые были бы готовы сделать то, что сделал Примаков при подобных обстоятельствах, удовлетворив просьбу министра иностранных дел Израиля, даже если имя его Ариэль Шарон. Из последних глав правительств Израиля только трое были способны на такое. Это Ицхак Рабин и Эхуд Барак, и, конечно же, Ариэль Шарон.

Мы вошли в зал переговоров, и началась официальная встреча. Шарон был напряжен, поскольку еще не была назначена встреча наедине с Примаковым. На подобного рода встречах я обычно сажусь в конце стола. Меня не особенно интересует перевод, поскольку, как правило, есть официальный переводчик. Обычно меня интересуют собеседники по ту сторону стола. Я изучаю их, делаю свои заметки, пытаюсь обратить внимание на то, на что остальные участники встречи не обращают внимания. Говорят в основном стандартные, банальные фразы, и я лишь частично прислушиваюсь и слежу за ними. Жаль тратить на них силы и внимание. Гораздо интереснее наблюдать за собеседниками, их словами, замечаниями, пытаясь понять, чего они не говорят или пытаются скрыть.

После обмена приветствиями А. Шарон начал свое выступление, стандартное, какое обычно произносит министр иностранных дел. Я встал со своего места, обошел стол в сторону российской делегации и, обойдя Е. Примакова, склонился к человеку, сидевшему справа от него. Я был знаком с ним еще с 1988 года, когда мы только приехали в Москву. Он работал с Е. Примаковым, который был тогда директором ИМЭМО. Тогда мы встретились, и он передал Примакову содержание нашей беседы. После этого он служил послом в Сирии и, по возвращении, продолжил работу в Министерстве иностранных дел. Я знал, что он был одним из наиболее приближенных к Примакову человеком. Я сказал ему на ухо, что Шарону необходимо переговорить с Примаковым наедине минут десять. Он ответил, что выяснит. Примаков обратил внимание на наш разговор. Мы встречались раньше, как в России, так и в Израиле, и Примаков отлично знал, кто я и какая моя должность. Знал он это еще в свою бытность министром иностранных дел и начальником Службы внешней разведки России. Примаков спросил нас, есть ли какая-либо проблема. После того как он услышал о просьбе Шарона, он объявил, что через 15 минут будет сделан перерыв в переговорах и состоится его встреча наедине с А. Шароном.

Так и произошло. Через четверть часа объявили перерыв, и Шарон и Примаков уединились для беседы. Я присоединился к Ариэлю Шарону, а к Е. Примакову присоединился Посовалюк, высокопоставленный работник МИДа России, курирующий Ближний Восток. Первым задал вопрос Е. Примаков: «Скажите, пожалуйста, господин Шарон, почему Ицхак Мордехай поступает так? Это же несправедливо! » Шарон взглянул на меня, и я ответил Примакову: «Вы помните ваш визит в Израиль: вы помните, что на ваш вопрос, что за человек Ицхак Мордехай, я разъяснил вам ситуацию? » Примаков вздохнул и сказал: «Да, я помню. Вы были правы. Очень жаль. Но сейчас мы здесь для того, чтобы попытаться исправить ситуацию». Я не собираюсь раскрывать, что было сказано на этой встрече. Я могу только заметить, что и Е. Примаков, и А. Шарон приложили максимум усилий, чтобы определить шаги для улучшения отношений между нашими странами. Шарон действительно приложил к этому максимум усилий, со свойственной ему энергией и целеустремленностью, и дела начали двигаться в положительном направлении, и в этот визит, и в следующий, вместе с Беньямином Нетаньяху. Практически, Ариэль Шарон определял тогда основные направления политики Израиля в отношении России.

В тот же вечер был дан прием от имени министра иностранных дел Израиля Ариэля Шарона. Я постарался, чтобы В. Путин, бывший уже начальником ФСБ, был приглашен на этот прием. Я пришел пораньше и увидел В. Путина, стоящего в стороне. Я подошел к нему, и мы побеседовали на разные темы. Кроме прочего, обсудили технические детали посещения А. Щаранским ФСБ для ознакомления с его делом. Я познакомил В. Путина с послом Израиля в России Цви Магеном. Когда пришел Ариэль Шарон, я подошел с В. Путиным к Шарону и представил ему Путина. Было заметно, что Путин смотрит на Шарона с большим уважением. И тут Шарон начал рассказывать Путину, какая замечательная страна Израиль и что стоит посетить ее. Путин посмотрел на меня озорным взглядом и, улыбаясь, сказал Шарону: «У вас в Израиле есть одна спецслужба. Маленькая, но очень активная и эффективная. Они уже позаботились о том, чтобы я побывал в вашей стране». Я разъяснил Шарону, что при нашем участии Путин уже побывал в Израиле, а потом и с частным визитом вместе с семьей. Это знакомство пошло на пользу Израилю и тогда, когда А. Шарон стал главой правительства Израиля, а В. Путин президентом России.

Во время одного из моих посещений Москвы мне передали просьбу одного из офицеров ФСБ встретиться со мной по одному делу, имеющему большое значение для наших стран. Мы встретились. Это был невысокий, худощавый офицер, с нерусским, скорее кавказским лицом. У него был чистый, правильный русский язык, но не московский говор. Он сразу перешел к делу. Представился как офицер подразделения по борьбе с терроризмом ФСБ, из отдела, занимающегося исламским терроризмом. По его фамилии я догадался, что он армянин, и он подтвердил мою догадку. Офицер рассказал мне, что они никак не могут начать серьезный диалог с западными спецслужбами по вопросам борьбы с экстремистским исламским терроризмом. По его словам, в его отделе собралось много важного материала об участии в терроризме Усамы Бен Ладена и его организации Аль-Каида. По их мнению, он является одной из ключевых фигур международного терроризма. По его словам, у них есть высококачественная информация о связях исламского международного терроризма с чеченскими террористами. Среди прочего о лагерях по подготовке террористов в Чечне, финансируемых Бен Ладеном и под командой Хаттаба, иорданского араба, одного из командиров чеченских террористов. В этих лагерях готовят выходцев с Ближнего Востока, из Европы и даже с Дальнего Востока для совершения терактов по всему миру. По утверждению моего собеседника, несмотря на то, что в Москве находится постоянный представитель Моссада, а их представитель – в Израиле, им не удается достигнуть серьезного диалога с Израилем. С американцами еще хуже. Они пытались начать диалог и с Саудовской Аравией после теракта Бен Ладена против американских войск в Саудовской Аравии, но безуспешно. Просьба была следующая: чтобы я помог ФСБ России начать серьезный диалог с израильскими спецслужбами и, может быть, с их помощью диалог и с американцами, и с Саудовской Аравией. Я поблагодарил собеседника за беседу и пообещал передать ее содержание соответствующим структурам в Израиле.

Вернувшись в Израиль, я доложил Беньямину Нетаньяху об этой беседе. Нетаньяху внимательно выслушал и попросил проинформировать об этом советника по борьбе с терроризмом Меира Дагана. Я был знаком с Меиром Даганом со времен его службы в армии. Я пришел к нему и доложил обо всем. Он спросил, как я все это оцениваю. Я сказал, что прежде всего надо оценить несколько фактов из их информации. Если он решит, что информация достаточно серьезна, то встретиться с ними и по результатам встречи решить о дальнейшем. Так мы и договорились. Я вернулся в Москву и встретился с командиром подразделения по борьбе с исламским терроризмом, молодым генерал-майором. Я получил от него материалы и разъяснения к ним и передал все Меиру Дагану. После ознакомления с ними было решено встретиться с ФСБ в Москве. После еще одной моей поездки в Москву, во время которой я подготовил визит Дагана, мы приехали вместе с ним на переговоры с ФСБ. Это было серьезное и глубокое обсуждение, во время которого были также высказаны оценки и предположения о направлениях развития исламского терроризма. Даган подготовил отчет, и мы вместе подали его премьер-министру Беньямину Нетаньяху.

Даган рекомендовал продолжить сотрудничество по этому вопросу. В принципе, это было верно. Но я заметил Меиру Дагану, что структуры не будут от этого в восторге по тысяче и одной причине, частично оправданным, но в основном безосновательным, и все просто уйдет в песок. В сущности, на этом и закончилось мое участие в этой истории. Не было никакого смысла и дальше принимать в ней участие. Через некоторое время мне позвонил генерал из ФСБ. Он приехал в Израиль на переговоры. По его словам, он попросил у организаторов визита встретиться со мной, но те увильнули от ответа. Генерал попросил встретиться с ним, и мы встретились в его гостинице в Тель-Авиве и просидели полночи. Он поблагодарил меня за помощь и сказал, что, наконец, начался более серьезный диалог. Вместе с тем он отметил, что не почувствовал особого воодушевления с израильской стороны, и он опасался, что в конце концов желаемых и необходимых результатов не достичь. Я ответил ему, что я не могу в это вмешиваться и как-то еще повлиять, это вне моих функций и полномочий. Мы встречались еще несколько раз в Москве по просьбе генерала ФСБ. Он держал меня в курсе дел во всех подробностях, включая переданную ими израильским коллегам информацию и предложения. Процесс пошел, но очень и очень медленно и, на мой взгляд, недостаточно ни по темпу, ни по содержанию. Через некоторое время офицер-армянин, с которым я встречался, «покончил с собой», выбросившись из окна с шестого этажа дома отдыха. По оценке его коллег, его просто ликвидировали чеченские террористы. Шел 1998 год. Три года до атаки Бен Ладена на Соединенные Штаты Америки.

Незадолго до окончания своей каденции, перед выборами 1999 года Беньямин Нетаньяху еще раз посетил Россию в сопровождении министра иностранных дел Ариэля Шарона. Визит должен был начаться в воскресенье, а в пятницу мне позвонил Ариэль Шарон и попросил разъяснить какую-то техническую деталь, связанную с визитом. Я ответил ему: «У меня нет никаких подробностей. Я не еду. Я не получил никакого приглашения или распоряжения по поводу визита от главы правительства. Я знаю о том, что должен состояться визит. Мы подготовили и передали премьеру все материалы к визиту, но никто не сообщал мне, что я должен сопровождать его в этом визите». Шарон вскипел. Он тут же связался с приемной премьер-министра. Через два часа мне позвонили из его приемной и, заикаясь и оправдываясь, попросили присоединиться к визиту. Я знал, что это не случайно. Всегда глава «Натива» принимал участие в визите премьер-министра или министра иностранных дел в Россию или другие государства постсоветского пространства. В каждом таком визите есть не только дипломатические встречи, но и встречи с евреями. И если главы «Натива» нет в делегации, это признак того, что еврейская тематика снята с повестки дня и не так уж важна. Для себя я решил, что если самолет с Нетаньяху вылетит на визит в Россию без меня, то по возвращении он найдет на своем столе мое письмо об отставке. У меня не было никакого желания быть декорацией в деле, лишенном всякого смысла. Премьер-министр вправе поменять главу «Натива», но у него нет никакого права пренебрегать организацией и лишать ее всякого смысла. Но благодаря вмешательству Шарона я принял участие во втором визите Нетаньяху в Россию. Всем было ясно, что второй визит Нетаньяху – это показательный визит, в рамках предвыборной кампании. У главы правительства были назначены встречи со всей российской верхушкой, и я попросил Шарона, чтобы Цви Маген, посол Израиля, но работник «Натива», временно переданный в МИД, участвовал во всех встречах, даже с самым ограниченным числом участников. В одной из таких встреч участвовали со стороны России глава правительства Е. Примаков, министр иностранных дел Игорь Иванов и два их советника. Со стороны Израиля – Нетаньяху, Шарон, военный секретарь Нетаньяху, посол Цви Маген и я. Официально встреча была посвящена проблемам Ирана, но, когда закончилось обсуждение иранских проблем, Нетаньяху, который большую часть встречи молчал, сказал, что у нас есть еще одна просьба: передать Израилю архив руководителя религиозного движения Хабад покойного раввина Шнеерсона. Он даже попросил, если возможно, взять с собой в самолет этот архив.

Я взглянул на российскую делегацию и не знал, куда деваться от стыда. Примаков не понял, о чем идет речь, и Иванов шепотом объяснил ему. Данный ими ответ был очевиден: вопрос сложный, и нет возможности обсуждать его сейчас. Российским представителям было ясно: Нетаньяху надеялся получить от России архив любавичского раввина, чтобы заручиться поддержкой движения Хабад, как это и было на выборах 1996 года, когда Хабад поддержал его, выйдя с лозунгом: «Биби – это хорошо для евреев! » Это было так очевидно, так дешево, примитивно и постыдно – связать судьбоносные проблемы Израиля – ядерное вооружение Ирана – в сугубо секретной и ответственной встрече с политической предвыборной пропагандой! Было ясно, что с российской стороны это отлично понимали. Если и раньше с российской стороны не было большого уважения к Нетаньяху, то в этой беседе он еще больше унизил и государство Израиль, и правительство Израиля.

Из Москвы мы вылетели в неожиданный и бесполезный визит в Грузию. Это тоже, вероятно, было нужно для предвыборной кампании. На этот раз Еврейское Агентство превзошло себя и перевезло евреев, направлявшихся в Израиль, из России в Грузию, чтобы наполнить ими самолет премьер-министра. Людей промытарили двенадцать с лишним часов только для фотоснимков и сообщений в газетах, что премьер-министр везет новоприбывших в Израиль.

В начале сентября 1998 года я получил от военного секретаря Премьер-министра отчет комиссии бригадного генерала Йомтова Тамира, одной из бесчисленных комиссий, созданных по поводу «Натива», с его рекомендациями. У всех комиссий по поводу Натива, включая отчет Государственного контролера, кроме Комиссии генерала Хофи, было одно общее. Никого из них не интересовал вопрос, что хорошо для евреев и для их выезда в Израиль. Все эти отчеты и их рекомендации, ни одна из которых, к счастью, не была реализована и с позором похороненные, пока я был главой «Натива», служили личным и ведомственным интересам тех, кто назначал эти комиссии. Вопросы евреев бывшего Советского Союза, их судьба и их выезд в Израиль серьезно не интересовали ни одного главу правительства Израиля после убийства Ицхака Рабина и до сегодняшних дней. Эта тема была для всех них не больше чем инструмент, циничный, демагогический, для манипуляций в предвыборных кампаниях.

По этому отчету я написал премьер-министру подробный документ на семи страницах и из 35 пунктов. В нем я обосновал, почему рекомендации комиссии неприемлемы для меня и в чем их реализация не только неверна, но и нанесет непоправимый вред государству Израиль. Я закончил свое письмо словами, что если мое мнение не будет принято, то я не останусь на посту главы «Натива». Через две недели я получил письмо за подписью военного секретаря, в котором было написано: «Ваше письмо премьер-министру оставлено без удовлетворения». Сказать, что я разозлился, – это ничего не сказать. Это был такой же стандартный ответ, который получали миллионы граждан Советского Союза на свои прошения товарищу Сталину по поводу своих арестованных родственников, многие из которых были убиты или погибли: «Ваше обращение к товарищу И. Сталину оставлено без удовлетворения». Военный секретарь Шапиро не знал этого и не мог знать. Но меня взбесило то, что в государстве Израиль, в конце XX века, израильская бюрократия докатилась по своему «деловому» отношению и форме ответов до уровня времен Сталина пятьдесят лет назад. В этом не было моего личного оскорбления, а стыд и боль за то, как функционирует бюро премьер-министра Израиля. Один из придворных офицеров набирается наглости и берет на себя полномочия отвечать так вместо главы правительства? У меня не было сомнения, что глава правительства не читал моего письма и не он сформулировал полученный мной ответ. Но чтобы глава правительства позволял такое ведение дел от своего имени?

Сам факт назначения Шимона Шапиро военным секретарем премьер-министра – довольно постыдная история. После того как военный секретарь генерал-майор Зеев Ливне подал в отставку, был назначен другой военный секретарь, но и он вскоре ушел, и некоторое время премьер работал без военного секретаря. Шимон Шапиро, заместитель военного секретаря, временно выполнял его обязанности. Как я понял из слов окружения Нетаньяху, это была интрига Шапиро и тогдашнего секретаря правительства Дани Наве: не допустить назначения серьезного специалиста на эту должность. Их интрига удалась, и в конце концов Шапиро был назначен на должность военного секретаря премьер-министра.

Я написал премьер-министру короткое, но очень острое письмо. В нем я перечислил основные пункты прежнего письма и добавил, что, если мои требования не принимаются, я ухожу в отставку. На этот раз Нетаньяху получил мое письмо. Я был приглашен на встречу с Нетаньяху, и было сообщено, что и Натан Щаранский примет в ней участие. Кроме меня, во встрече с премьер-министром участвовали Н. Щаранский и военный секретарь Шимон Шапиро. Нетаньяху начал встречу словами: «Я получил твое раздраженное письмо, и я хотел бы сказать тебе, что я думаю по этому поводу». Я остановил его: «Это мое второе письмо. Было еще одно, предыдущее, намного более подробное». Нетаньяху был удивлен: «Какое письмо? Это единственное письмо, которое я получил. Я не видел никакого другого письма». Я взглянул на Шапиро. Тот сосредоточенно изучал потолок. Я получил подтверждение, что он не показал премьер-министру мое первое письмо. Нетаньяху продолжил: «Решения, которые я принимал, я принял вместе с Натаном, и они соответствуют и его мнению». Я тут же, довольно грубо, прервал его: «Оставьте Натана в покое. Вы глава правительства, и вы отвечаете за ваши решения. Свои отношения с Натаном я выясню сам, без вас. Нечего прятаться за его спину. Отвечайте за ваши решения, вы глава правительства, и Натан, при всем уважении к нему, тут ни при чем». Нетаньяху оторопел. По его телодвижениям и взгляду я видел, что он слегка обескуражен. Он отреагировал: «Я очень серьезно отношусь к твоему письму. Но мы накануне визита Государственного секретаря Соединенных Штатов, и я буду полностью занят этим визитом. Я прошу тебя дать мне две недели, я еще раз все взвешу, а пока оставайся в должности, я хочу, чтобы ты остался».

Положение Нетаньяху и неожиданная перемена в его отношении мне были предельно ясны. До этого начался очередной правительственный кризис, и была вероятность, что в течение нескольких дней будут объявлены досрочные выборы. В предвыборной атмосфере, и по мнению Нетаньяху, и по мнению его приближенных, было бы невыгодно, чтобы я подал в отставку и вся эта история попала в прессу со скандальными заголовками. Я ответил ему, что с моей стороны нет никаких проблем, и я согласен подождать еще две недели. Через две недели были объявлены досрочные выборы. Как и ожидалось, я получил письмо из приемной Нетаньяху, что премьер-министр откладывает свои решения по поводу «Натива» еще на полгода. Трюк был понятен – пережить выборы, а потом «Велик Господь! ». Мне тут же позвонили и Ариэль Шарон, и Н. Щаранский и сообщили, что Нетаньяху отступил и не собирается выполнять рекомендации комиссии Тамира. Я поблагодарил их и сказал, что забираю свое письмо об отставке. В сущности, мне не оставалось другого выбора: решения, против которых я возражал, не были приняты. Я написал главе правительства, что я отзываю свое письмо об отставке, и просил письменного подтверждения, за подписью премьер-министра, что функции «Натива» остаются без изменений. Я сформулировал основные моменты письма, которое я хочу получить и переслать военному секретарю. Через несколько дней я получил сформулированное мной письмо, без каких-либо изменений, за подписью премьер-министра.

Мы продолжали работать как обычно. В один из вечеров в апреле 1999 года вдруг моя жена Эдит позвала меня к телевизору, сказав, что упоминают мое имя. Я бросился к телевизору и успел увидеть конец программы, когда Амнон Абрамович зачитывает отрывок моего последнего письма к главе правительства. Через секунду позвонила Геула Коэн, которая спросила, правдиво ли сообщение по телевидению и что можно сделать, чтобы уладить проблему. Она спросила также, могу ли я заявить, что письмо не соответствует действительности. Я ответил, что письмо верно, но написано несколько месяцев назад, и, кроме того, письмо официальное, и его копии хранятся в нескольких местах. Шарон также позвонил мне и спросил, что можно сделать. Я сказал: «Я не могу опровергнуть написанное в письме. Я предлагаю, чтобы от имени Нетаньяху сообщили, что в прошлом были разногласия, но они улажены, и мы продолжаем работать как обычно. Если обратятся ко мне, то я скажу, что в прошлом были проблемы, но мы нашли путь к их улаживанию и продолжению совместной работы, так что сегодня письмо не актуально».

Но тут посыпались звонки от журналистов, которые говорили: «Яша, бюро Нетаньяху готовит атаку на тебя из-за письма. Что ты можешь сказать на это? » Я ответил, что я не даю никаких комментариев. На следующий день было опубликовано сообщение бюро премьер-министра с различного рода обвинениями в мой адрес. Приехав на работу, я написал письмо главе правительства и послал его с шофером в его приемную. В письме я написал, что сказанное от имени премьер-министра я рассматриваю как выражение недоверия ко мне с его стороны и не желаю продолжать работать с премьер-министром в создавшейся ситуации. Я ухожу в отставку немедленно, с момента подачи моего письма. После этого я собрал всех сотрудников «Натива», зачитал им письмо об отставке, рассказал, в чем дело, о разногласиях и поблагодарил их за совместную работу. Это был мой последний день в «Нативе» после 22 лет службы.

Десятки журналистов начали обзванивать меня с просьбами дать интервью. Я позвонил к управляющему государственными служащими Голандеру. Рассказал, что я подал в отставку, и спросил, в течение какого срока на меня действуют ограничения на контакты с журналистами. Голандер сказал мне, что на следующий день я могу давать интервью. Я сообщил журналистам, что через 24 часа я смогу с ними разговаривать.

Так закончился период моей жизни в «Нативе». Самый захватывающий период, полный удовлетворения и гордости. За это время мне удалось осуществить все свои пожелания, как в личном плане, так и в отношении государства Израиль. Это был период полный деятельности, постоянных, ежедневных решений, иногда судьбоносных, которые изменили мою страну и судьбы более миллиона людей, повлияв и на судьбу моего народа. В сущности, это то, к чему я стремился, – принять участие в определении судьбы моей страны и моего народа.

Тут же стал вопрос, кто сменит меня на посту директора «Натива». Я предпочитал кандидатуру Роберта Зингера, даровитого, обладающего незаурядными организаторскими способностями. Честного, достаточно гибкого в контактах с людьми и организациями, умеющего завязывать хорошие контакты и связи, обладавшего большим опытом не только в армии, бывшего начальником одного из управлений «Натива». Он был ответственным за всю область пропаганды и образования в «Нативе», с душой относился к евреям, в отличие от Цви Магена, который всегда сторонился евреев и работы с ними. У Зингера был хороший опыт работы в Соединенных Штатах, и у него установились отличные отношения и с американским еврейством. Но он стремился все выше и, устав ждать, еще до моей отставки подал заявку и выиграл конкурс на пост директора Всемирного ОРТа, и практически был недоступен для должности в тот момент.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒