Анастасия Туманова 15 страница

Сбитый с толку табор неуверенно загудел что‑ то протестующее. Мери кинулась к Коржанской.

– Товарищ комиссар, это не мы, боже сохрани! Цыгане над людьми не издеваются, мы люди вольные и про революцию всё как есть знаем! А Симка наша уже месяц в кандалах мучается. Это её махновцы под Новочеркасском заковали, потому что она для них плясать не хотела! Слава богу, что чего похуже не сделали, а уж как мы‑ то боялись!

– Уже месяц, говоришь? И она до сих пор в таком виде? – Зеленоватые глаза Коржанской смотрели на Мери недоверчиво.

– А что делать‑ то?! – опомнился наконец дед Илья. – Чтоб кандалы снять, кузнец надобен, а где ж его в степи сыщешь?! Мы сюда ехали, чтоб кузнеца найти! А дороги‑ то сами видите какие, полверсты за час не проедешь…

Тут уже и остальные цыгане нестройно загалдели:

– Всё верно, товарищ, всё правильно наша Меришка сказала!

– Махновцы это, будь они неладны! Разбойники проклятущие!

– И когда только вы их всех повыловите, а?

– Нет здесь никаких махновцев, – устало ответила Коржанская, подойдя вплотную к Симке и с отвращением разглядывая запёкшиеся ссадины. – А девочку я забираю с собой.

– Никак это нельзя, товарищ комиссар! – опасливо возразил дед Илья. – Куда ж вы её от нас возьмёте? Симка наша, цыганка, ей в таборе быть должно! У ней тут семья…

– Хороша семья, которая целый месяц не могла освободить её от цепей! – насмешливо перебила старика Коржанская. Затем её глаза остановились на лице Мери, и та со страхом почувствовала, что комиссар, кажется, узнала её. Не отводя своего взгляда, товарищ Ванда холодно продолжала:

– И вообще, этой сказке про махновцев я верю с трудом. Как тебя зовут? Сима? Почему ты закована? Не бойся, отвечай! Я никому не позволю тебя обидеть! Скажи, кто это сделал?

– Махновцы… – пролепетала перепуганная Симка. – Верно наши говорят…

Коржанская только покачала головой. Затем отрывисто приказала:

– Чернецов, подсади её ко мне. Поедем в станицу, для начала собьём цепь, а там… Нужно тебя, вероятно, в уезд. В колонию какую‑ нибудь… Сколько тебе лет?

– Ши… Шиснадцать, ваша милость…

– Что ещё за «ваша милость»? Это твои родственники так научили тебя говорить?! – возмутилась товарищ Ванда, окончательно напугав Симку. – Так… шестнадцать лет… Неграмотная, конечно. Про товарища Ленина слышала? Ну, что же ты молчишь?

– Слышала, ваша ми… товарищ комиссар!

– Про революцию, про мировое господство пролетариата?

– А ка‑ ак же…

– Хочешь учиться?

– Кто же не хочет? Хочу! Очень даже желаю! – скороговоркой подтвердила Симка, стараясь не слушать изумлённый шёпот цыган за спиной. В голове её, минуту назад опустевшей от страха, начали появляться обрывки мыслей: о том, что добраться до уездного города с солдатами будет очень даже неплохо… Что сбежать от них после будет совсем не трудно, а уж там…

– Ну, так и незачем больше болтать, поехали отсюда! – распорядилась Коржанская. И напоследок смерила презрительным взглядом безмолвную толпу цыган. – С удовольствием арестовала бы вас всех за такое обращение с ребёнком! Тьфу, пещерные люди… Скажите спасибо, что не до вас сейчас! И чтоб не вздумали караулить её здесь, иначе… Сию минуту убирайтесь отсюда, и чтоб я вас не видела в станице! – Взгляд её снова задержался на лице Мери. – Чернецов, да что ты копаешься?! Давай её сюда!

Молодой чекист, подхватив Симку под мышки, ловко подсадил её впереди комиссара, Коржанская прикрикнула на свою каурую, и кони рванули с места. До цыган долетел лишь слабый голос Симки:

– Папо, мами, на дарэньти! Ёнэ мангэ на скэрэна ничи! Мэ всайек унашава! Мэ палором выджява‑ а‑ а…[58]

– Дура!!! – яростно сплюнул в грязь дед Илья. И заорал на сочувственно сопящих цыган так, что те попятились. – А вы что выстроились?! Запрягайте, едем! Пока эта баба в кожанке не воротилась да не перестреляла всех! Чтоб всякая личность свободная была вчистую!!! Да будь эта дорога проклята, по коей нас сюда занесло!

Перепуганные цыгане кинулись укладываться. К деду Илье, стоявшему спиной к палаткам и яростно сжимавшему в руке рукоять кнута, не рисковали подходить. Табор уже был готов отправиться в путь, вереница телег стояла на грязной дороге, с узлов свешивались головы детей, но никто не трогался с места: ждали деда. Наконец старая Настя подошла к мужу.

– Пора ехать, Илья.

– Вот куда они её забрали, скажи ты мне?! – не оборачиваясь, глухо спросил старый цыган. – Куда эта дурёха с ними попрыгала?! Повсюду солдатня, атаманы эти! Не ровен час, завтра красных побьют – а там наша Симка! Что сделают с ней?! Чем она после такого станет?! Не подумали об этом?!

– Илья, но что же теперь делать… Не виноват никто. Да ведь и сбежит она, сразу, как сможет, удерёт…

– Вестимо, удерёт! К бандиту своему! Тьфу, холера! А ты что стоишь, собачий сын?! – Это уже адресовалось Семёну. – Доволен, ирод?! Женись теперь, сколько хочешь! Думаешь, не знаю, какой тебе Меришка окорот установила?!

– Откуда знаешь‑ то? – невозмутимо спросил внук. – В кустах подслушивал?

– Поговори у меня ещё! Умный стал! Сейчас кнутом ума‑ то поубавлю! Небось рад до смерти, что сестру‑ то комиссары увезли!

– Да что ж ты такое говоришь, старый пень?! – возмутилась наконец Настя. – Не на ком больше зло сорвать?! Едем, хватит беситься! Весь табор уже напугал, вон стоят – икнуть боятся! Ничего уж не поделаешь, улетела птичка! Ох, дура, дура и есть… Куда кинулась, зачем?..

– Ну, ты ещё причитать взялась!.. – резко оборвал её дед и широким, злым шагом пошёл к лошадям, так и не сумевшим отдохнуть.

Симка и сама не ожидала, что всё окажется так быстро. Чоновцы сдали цыганочку кузнецу и, наказав ей после идти прямо к штабу, ускакали прочь. Сторожить её, судя по всему, никто не собирался. Когда тяжёлые кандалы упали на утоптанный пол кузни, Симка блаженно попрыгала, а потом, изумляясь лёгкости собственной походки, вышла наружу.

Конечно, табор можно было ещё догнать, если припустить по дороге хорошенько. Но это означало снова цепи… И никакой больше надежды встретиться с Беркуло. С этим чёртом, который за всё лето и половину осени так и не пришёл за ней.

Может быть, и впрямь женился уже?!

При этой мысли у Симки потемнело в глазах, и она стиснула кулаки, словно Беркуло с молодой женой уже стоял перед ней. «Нет уж… Нет уж! Я его найду! Я ему в морду его золото кину и плюну вдогон! Развернусь и уйду, не оглянусь даже! Пусть знает, что мне ни он, ни деньги его не нужны! Смоляковых золотом не купишь! А потом назад в табор, к деду вернусь! Мне стыдиться нечего, я никого не обманывала, я честная! Ещё вот возьму и замуж выйду! » План был совершенно безумный, но от злости Симка неожиданно приободрилась и, встряхнув обеими руками спутанные волосы, зашагала по станичной улице.

Несмотря на утренний час, в станице никто не спал. Окна и двери в домах были открыты, из них доносились разговоры, смех. По широкой улице двое красноармейцев гнали к реке табун рассёдланных строевых лошадей, а в одном из дворов Симка, глянув через забор, увидела разобранный пулемёт, над которым озабоченно совещалось несколько человек. Отбежав на всякий случай подальше, Симка вприпрыжку побежала к самому большому дому в два этажа, стоящему на обрыве Дона: чоновцы сказали ей, что это и есть штаб. Во дворе всепобеждающе пахло кашей, и от этого духа Симкин живот жалобно забурчал.

Двор был забит красноармейцами. Некоторые кучками сидели вдоль забора, куря и негромко переговариваясь, кто‑ то спал в тени, укрывшись шинелью, кто‑ то стоял возле большого дымящегося котла с кашей. Вошедшую во двор цыганскую девчонку заметили не сразу. Ей пришлось подойти вплотную к одному из солдат, который сидел по‑ турецки на земле, согнувшись над миской. Симка требовательно постучала его пальцем в спину:

– Дядь! Дяденька, брильянтовый, дай кашки! Я тебе спляшу!

«Брильянтовый дяденька» изумлённо обернулся и оказался молодым парнем с россыпью веснушек на широком загорелом лице.

– Опа… цыганка! А ваши не уехали разве?

– Они уехали, я осталась! – радужно улыбнулась ему Симка, краем глаза заметив, что ещё несколько человек встали и подошли ближе. «А многовато их… Страшно, солдатня всё‑ таки! Ну да ладно… Ежели чего – кулаком в нос да бегом! Да они и не станут, тут начальство рядом…»

– А что, взаправду спляшешь? – весело улыбнулся солдат. И, повернувшись в сторону, гаркнул вдруг так, что Симка вздрогнула:

– Эй, Лещук! Лещук! Иде ты там обретаешься, тетеря глухая?!

– Та что ж ты, Сидор, как тот ишак?.. – горестно спросили совсем рядом, и из‑ под грязной шинели выползла глубоко несчастная, заросшая щетиной физиономия. – Тока‑ тока прикемарил… Есть на тебя, дура, угомон якой чи ни?!

– Сам дура! Гли, кто к нам пришёл и каши просит! – Веснушчатый Сидор жизнерадостно кивнул на Симку. – Доставай свою гармонью…

– Та не грае… Так, подсипывае… – из‑ под шинели появилась разбитая тальянка, по ладам которой заспанный Лещук нехотя пробежался пальцами.

– Вот и подсипи красавице! – пихнул его Сидор. – Ей много не надо, у цыган девки под что угодно спляшут!

– Истинную правду говоришь, раззолоченный мой! – подмигнула Симка. И, едва дождавшись, пока Лещук развернёт свою тальянку, взмахнула рваными рукавами, отбросила за спину спутанную копну волос и пошла в пляс.

О, как легко, как хорошо плясалось теперь без натирающих лодыжки, осточертевших кандалов, без унылого звона!.. Как ловко и сильно били пятки в холодную, схваченную заморозком землю, как взлетали крыльями руки, как свободно дышалось, и даже недавний страх, казалось, вылетел из сердца и унёсся в свежее, ледяное утреннее небо! Симка выделывала примерчик за примерчиком, шла ходочкой, отстукивала тропаки, била «метёлки», плела грязными ногами «верёвочку», мелко дрожала плечами – вокруг неё уже собрался, казалось, весь полк. Фальшивая тальянка медведем ревела в руках Лещука, а веснушчатый Сидор, сдвинув на затылок будёновку, уже примеривался шаг в шаг за смеющейся Симкой под хохот товарищей.

– Давай‑ давай, мой раскрасавец, давай, яхонтовый! – подбодрила Симка, которую очень насмешил смущённый вид бойца: было очевидно, что «раскрасавцем» его назвали впервые в жизни. Но оправился Сидор быстро и, взлетев перед цыганкой в воздух, ударил лихой чечёткой.

– Что это за собрание, товарищи?

Тальянка смолкла. Запыхавшаяся Симка остановилась, оглянулась. Прямо перед ней стояла Ванда Коржанская, а возле неё спокойно улыбался комполка Рябченко.

– Симка, ты что здесь делаешь? – удивился он. – Сбежала из табора?

– Вот, полюбуйтесь на своих орлов, товарищ комполка! – сердито сказала Коржанская. – Заставляют плясать перед собой голодного ребёнка!

– Лещук, Лыбатько, совесть где? – укорил Рябченко, но в его чёрных глазах скакали чёртики.

– А мы чего, товарищ комполка? – обиделись красноармейцы. – Она сама пришла да как начала отбивать! Гармошки не слыхать было!

– Товарищ комполка, её надо отвезти в уезд, – решительно сказала Коржанская, беря за руку оробевшую Симку. – А оттуда переправить под Харьков, в детскую колонию. Её в таборе держали закованной в кандалы! Ваши цыгане, которых вы так обожаете! Девочке шестнадцать лет, а она безграмотна, это же нужно что‑ то делать! Вот, она сама говорит, что хочет учиться, так ведь?

– Угу! – подтвердила Симка, переводя дыхание. Рябченко чуть усмехнулся, но ничего не сказал. Вместо этого он обратился к Коржанской:

– Стало быть, всё же поедете завтра?

– Думаю, тянуть не стоит. И так откладывали до последнего. Возьму пятерых своих – и будет. А девочка доедет с нами. В Новочеркасске сдам её в местный Наробраз. – Она повернулась к Симке. – Идём. Да не бойся, глупая, поживёшь пока со мной. Не с бойцами же оставлять тебя!

Симка вздохнула и, улыбнувшись напоследок через плечо красноармейцам, пошла следом за комиссаром.

Оказавшись в светлой горнице, кажущейся ещё больше из‑ за того, что в ней почти не было мебели, Симка осторожно встала на пороге. С бревенчатой стены на неё смотрел портрет Ленина, рядом с Ильичом висела на гвозде кожаная куртка, прямо под ней на полу валялась груда нестираной одежды. Около стола стояло неожиданно роскошное кресло с новой обивкой из зелёного бархата. У стены были кое‑ как сдвинуты какие‑ то ящики. В углу виднелась незастеленная кровать со сброшенным на пол одеялом.

– Что ты стоишь, проходи! – послышалось сзади, и Симка робко шагнула в комнату.

Коржанская вошла следом за ней и поставила на стол миску с дымящейся кашей.

– Живо садись, ешь, пока горячая! – скомандовала она. – Вот ещё хлеб! Сейчас молока принесут.

Симка испуганно посмотрела на старорежимное кресло и, решительно взяв миску в руки, уселась с ней на пол.

– Это ещё что такое?! – изумилась Коржанская.

– Я тебе, товарищ комиссар, кресло извожу! – убеждённо заявила Симка с полным ртом каши. – Оно вон какое красивое!

– Да чёрт с ним! – не менее убеждённо сказала товарищ Ванда. – Садись по‑ человечески!

Симка закивала, но с места тем не менее не поднялась, крайне увлечённая кашей. Коржанская не стала настаивать и, протянув Симке огромную краюху хлеба, села за стол сама. Симка чувствовала на себе внимательный взгляд женщины, но оторваться от каши и хотя бы улыбнуться в ответ не было сил. Когда с едой было покончено, Коржанская протянула Симке полкрынки молока, и та выбулькала его в один присест. После чего, едва дыша, откинулась на стену и выговорила:

– Спасибо… Ох… Храни тебя бог… С самой Пасхи так не ела!

Коржанская скупо улыбнулась. Сощурив глаза, пристально посмотрела на девочку.

– Ты на самом деле очень грязная. Хочешь постирать юбку?

– Я?.. Можно… Потом… Да ты не беспокойся, товарищ, миленькая, я к речке сбе… – Язык отказался повиноваться Симке на полуслове, и, не договорив, она уснула прямо на полу. Товарищ Ванда покачала головой, вздохнула. Подумав, встала, стянула с постели подушку, подсунула под голову Симке, накрыла её своей кожаной курткой и быстро вышла из комнаты. В сенях приказала:

– Чернецов, у меня там цыганка спит. Не будить, не тревожить, без меня не выпускать! И следите за экспроприированным! Ящики, конечно, заколочены, но мало ли что…

Широкая красная полоса заката протянулась по стене штаба, пересекла портрет Ленина и застыла на запрокинутом, коричневом от загара и грязи лице спящей Симки. Та, не открывая глаз, недовольно поморщилась, пробормотала: «Отъячь»[59]… попыталась было сунуть голову под подушку и проснулась.

Вскочив, она не сразу сообразила, где находится, и некоторое время дико озиралась по сторонам. Затем, вспомнив всё, вздохнула с облегчением, довольно погладила живот. Подумав, встала и пошла к выходу.

За дверью, к крайнему негодованию Симки, обнаружился часовой.

– Не велено тебя выпущать!

– Чи‑ и‑ иво‑ о‑ о?!! – завопила Симка. – Я тут что, заарестованная?! Ничего не взяла, ничего не уворовала, вот, смотри, вся наскрозь я видная! Я своей волей пришла, ваш товарищ комиссар меня привела! Завтра в уезд поеду! Да выпусти уже, ирод!

– А на кой тебе?

– На кой?! – рассвирепела Симка. – Узнаешь на кой, коли у вашего комиссара на полу кучу навалю! В кусты надо, не понимаешь?!

– Не велено! – неуверенно повторил часовой.

– Ну и чёрт с тобой! – неожиданно кротко согласилась Симка, отступая в глубь комнаты. Озадаченный такой внезапной покорностью крикливого существа, часовой глянул внутрь и увидел цыганскую девчонку уже сидящей верхом на подоконнике.

– Дур‑ рак! – пригвоздила его Симка. – Дверь стережёт, а окна настежь! Да не бойся, дела сделаю – ворочусь!

– Стоять, зараза! – кинулся к ней часовой. Симка пулей выметнулась за окно и свалилась прямо под ноги комиссару Коржанской.

– Куда это ты? – спокойно осведомилась она.

– Товарищ комиссар, а товарищ комиссар, а ваш солдат меня до ветру не пущает! – запищала Симка. – Уж так его умоляла, чуть только на колени не бухалась! А он, изверг, мучитель староприжимный, говорит: здесь всё делай, не велено выпущать!

– Врёт она всё, товарищ комиссар! – обиженным басом заявил свесившийся в окно Чернецов. – Сейчас верещать начала! Я не выпущал по приказу, так она – в окно!

– Иди делай всё, что хочешь, – чуть улыбнувшись, приказала Коржанская. – Уборная – там. И быстро возвращайся ужинать.

Широко улыбнувшись и показав часовому длинный розовый язык, Симка кинулась на зады.

Сделать всё по‑ быстрому не вышло: возле деревянного сортира сидела целая команда красноармейцев, дожидавшихся своей очереди. Раздосадованная Симка выбежала со двора, спустилась к Дону и запрыгала по кустам, отыскивая место, далёкое от мужских глаз. Вскоре она нашла полузасохшую протоку, надёжно скрытую густыми зарослями камыша и совсем не видную с берега. Обрадовавшись хорошему укрытию, Симка успела ещё наспех простирнуть юбку и, кое‑ как натянув её на себя, полезла по обрыву вверх.

Вернувшись в штаб, она застала Коржанскую за перевязкой. За день бинт присох намертво, и товарищ Ванда, морщась, отмачивала его тряпкой, которую окунала в ведро с водой. Застыв на пороге и болезненно стиснув зубы, Симка наблюдала за этой процедурой.

– А, это ты – очень вовремя, – сквозь зубы сказала Коржанская, заметив девчонку. – Подойди сюда. Можешь взять этот бинт и как следует дёрнуть?

– И господь с тобой, миленькая! – ужаснулась Симка. – Кровища потекёт, и больно будет – страсть!

– Ничего страшного. Зато сразу, – убеждённо сказала товарищ Ванда, вытирая испарину на лбу. – Не могу я целый вечер с ним возиться! Это ж надо было так присохнуть… Ну, дёрнешь или нет?

– Дёрну, – решилась Симка, подходя на цыпочках к комиссару.

– Намотай на кулак и – резко! – распорядилась Коржанская. – Ну что ты, глупая, морщишься, это же быстро! Можешь не смотреть! Как лошадь за узду, рвани – и всё!

Симка ответственно постаралась выполнить приказ, но руки у неё дрожали, и грязный, окровавленный бинт проскользнул через пальцы. Коржанская, поняв, что толку от цыганки не будет, со вздохом отстранила её, намотала бинт себе на руку и рванула. У неё вырвался хриплый вскрик, из едва поджившей раны засочилась кровь. Симка, охнув, зажмурилась и запищала:

– Да что ж это ты творишь, товарищ комиссар… Это ж просто зверство! Надо просто травку приложить, и всё на третий день заживёт!

– Какую тут, к чертям, травку… – сквозь зубы процедила бледная Коржанская, зажимая рану чистым бинтом. – Я, знаешь, не слишком разбираюсь в знахарстве…

– Дозволь, принесу! – вскочила Симка. – Очень даже простая травка, повсюду тут растёт у реки! Цыгане ей завсегда лечатся! – и, не дожидаясь согласия, вынеслась за порог.

Вернулась она быстро и победоносно вывалила на стол целую пригоршню мелких листьев, на которые Ванда посмотрела с крайним недоверием. Симка, впрочем, не обратила на этот взгляд никакого внимания, споро растёрла в ладонях принесённую траву и поднесла горсть зелёной кашицы к плечу Коржанской.

– Оп‑ п! Вот так! И примотать! Давай‑ ка конец, вот, хорошо… Ну и всё! Уже завтра подживать начнёт! Моя бабка всегда так делала!

– Думаешь, поможет? – Коржанская с сомнением наблюдала за тем, как Симка заканчивает перевязку.

– Хужей уж наверняка не будет! – заверила Симка, ловко собирая с пола просыпавшиеся листочки. – Тебе теперь отдохнуть бы.

– Верно, так и сделаю, – медленно сказала товарищ Ванда, проводя ладонью по лбу, и Симка только сейчас обратила внимание на серые тени у её глаз. – Завтра очень рано вставать. А ты иди на двор, там тебя покормят. Но никаких танцев перед бойцами, понятно?

– Почему‑ у‑ у?.. – заныла Симка. – Товарищ комиссар, да какая же от моей пляски беда, кроме радости? Людям весело, мне весело…

– Потому что тебе надо учиться, а не кривляться за куски! – отрезала комиссар. – Привыкай к другой жизни, она у тебя скоро начнётся. Думаю, что и всех цыган со временем переучим.

Симка осторожно пожала плечами, не рискнув возразить.

– Чем вы занимаетесь в таборе? – с неожиданным интересом спросила Коржанская. – Враньём, воровством?

– И вот грех тебе этак говорить! – обиделась Симка. – Отродясь у нас не крали! Ну, бублик разве что на рынке… И вовсе наши цыганки не врут, а самую истинную правду говорят! У нас гадалки все хорошие, бабка моя и вовсе – ух! И я от неё всё знаю! Хочешь, погадаю тебе?

– Ещё не хватало… – отмахнулась Ванда. – Скажи вот лучше, с комполка Рябченко ты давно знакома?

– С кем, с кем?! – поразилась Симка.

– Ну, как же! Григорий Николаевич…

– А‑ а, командир наш! – обрадовалась Симка. – Как же, давно знаю! Мы его прошлым годом возле Крыма спасли, едва живого подобрали. Бабка моя вместе с Меришкой его на ноги поставила!

– Так значит, это правда всё… – пробормотала товарищ Ванда. Симка, опасаясь ляпнуть что‑ нибудь не то, напряжённо следила за её лицом.

– А эта ваша… Меришка – твоя подруга или сестра?

– Брата моего жена! Хорошо людей лечит и гадает хорошо!

– Скажи, пожалуйста… – На мгновение товарищ Ванда умолкла, глядя через плечо Симки в окно. – У вашей Меришки и товарища комполка был… роман?

– Чи‑ и‑ и‑ во, товарищ комиссар?.. – жалобно переспросила Симка. – Кто‑ кто у них был? Никакого‑ такого Романа я не знаю, и Меришка тоже не знает, вот вам крест истин…

– Тьфу, глупая! – скупо усмехнулась Коржанская. – Я совсем другое имею в виду. Впрочем, ладно, это неважно.

– Раз неважно, зачем спрашивать? – вкрадчиво поинтересовалась Симка. – Ежели ты про что‑ то паскудное, так вот чтоб мне на своей кишке повеситься, коли было! Меришка – мужняя баба, а товарищ комполка – такой начальник разбольшущий! Ему и вовсе невместно за чужими жёнами стрелять! Да и в таборе такого никто не дозволит! Так что напрасно беспокоишься!

– С чего ты взяла, что я беспокоюсь? – ледяным голосом спросила Коржанская. – Ступай ужинать.

– А погадать?

– Это лишнее.

– Да почему ж? – осмелев, улыбнулась во всю ширь Симка. – Вот я на тебя гляжу и всё про тебя знаю. И кого любишь, знаю, и кого ждёшь, да не дождёшься… Рядом с тобой он ходит, каждый день на тебя смотрит – и, как слепой, не видит ничего. А ты сама ничего не скажешь, пусть хоть сердце твоё угольком сгорит, потому что…

– Боже, какая чушь! – отрывисто сказала Коржанская, поворачиваясь к Симке спиной. – Ступай ужинать. Ночевать приходи сюда. Завтра вставать до рассвета… нет, постой. Подойди, пожалуйста.

Озадаченная Симка послушалась. И замерла, когда Коржанская осторожно, даже нежно взяла её за подбородок и, приподняв девчонке голову, долго смотрела в её испуганное лицо.

– Матка боска… Как же ты на Зосю похожа. Даже возраст почти тот же.

– А Зося – это кто?.. – решилась спросить Симка.

– Неважно. Ступай… Иди‑ иди.

* * *

Предрассветный Дон спал. В небе, ещё тёмном, таяли звёзды, тонкий серпик месяца падал за холмы. Холодный воздух набегал от реки, полз за воротник рубахи, и Беркуло невольно ёжился. Изредка оглядываясь, он видел в сумраке головы лошадей. Совсем рядом слышалось сопение Глоссика, чуть поодаль, совсем уже невидимые, стояли «казаки». Они ждали здесь, возле спуска к песчаной косе, где широкая дорога сужалась, уже больше часа и за всё это время не обменялись ни словом.

В глубине души Беркуло надеялся, что ничего не получится: красные передумают ехать сегодня в уезд или вовсе не поедут. Напрасно же ждали их вчера и позавчера, Глоссик даже начал бурчать, что дело некозырное и лучше разбегаться до поры. Однако дальше ворчания дело у него не пошло: слишком велик был соблазн огрести побольше золотишка. А Беркуло так и не сумел отбиться от младшего брата, который все эти дни тенью ходил за ним и ныл: «Возьми с собой, хуже не будет…» Мардо, к досаде Беркуло, слышал всё это, усмехался: «Возьми брата, морэ, лишние руки не помеха! » С Илько их становилось шестеро, могло и в самом деле повезти, мальчишка ходил важный и весёлый, но у Беркуло под сердцем колола заноза.

За себя он не боялся. Он уже давно ничего не боялся – с того страшного утра, когда его вывели на расстрел к тюремной стене. Но муторное беспокойство, сосущее душу, не отпускало ни на миг. Он понимал, что дело опасное, что красные, сопровождающие обоз, не хуторские дядьки с обрезами и единственное, что может помочь налетчикам, – внезапность нападения. Если же комиссары быстро опомнятся, им всем конец. И больше всего Беркуло боялся за младшего брата.

Кежа, которая, разумеется, ничего толком не могла знать, все эти дни ходила как в воду опущенная. Вечерами, приготовив ужин, не выходила к костру петь, отсиживаясь в шатре. Беркуло заметил, что она старается даже не приближаться к Мардо, а если этого было не избежать, по лицу Кежи проходила тень. Тот, кажется, этого не замечал, но Беркуло, улучив минуту, спросил невестку:

– Что ты от него шарахаешься? Сказал чего плохого?

– Нет, – коротко сказала она. Помолчав, хрипло попросила: – Не ходи с ним.

– Отчего? – пожал плечами Беркуло, чувствуя, как снова повернулась игла под сердцем.

– Не ходи. У меня душа корчится. – Неожиданно из глаз Кежи выкатились две тяжёлых слезы. – Беркуло, ради бога… Худо будет! Совсем плохо ты задумал! Когда это кишинёвцы в людей стреляли? Когда убивали?! Когда с гаджами дела делали?! Разве отец твой делал так? Дед делал?! Щяворо, откажись, не будет добра!

– Дура! – резко, жёстче, чем хотел, бросил Беркуло. – Спугнёшь счастье, молчи!

Кежа долго ещё с плачем и бранью упрашивала Беркуло, пока он, выйдя из себя, не рявкнул на неё в полный голос. А потом до самой темноты сидел один у шатра, глядя в холодное небо над пожухшей степью и отчётливо понимая, что Кежа права. Но не отказываться же было от дела, после того как уже дал слово. Да ещё потому, что глупой бабе что‑ то там кажется.

…Задумавшись, Беркуло не заметил, что вокруг уже заметно посветлело, и очень удивился, не увидев рядом с собой Мардо. Тот, впрочем, тут же появился впереди из скрывающих дорогу кустов.

– Ты откуда?

– Тихо… – одними губами сказал Мардо. Его чёрные узкие глаза светились шальной искрой. – Я вперёд ползал. Едут, кажись. Сейчас уж тут будут.

Беркуло кивнул, незаметно вздохнул и… Вот за что он любил эти дела, вот почему не мог жить без них! Как только стало ясно, что стычки не избежать, что с минуты на минуту всё начнётся, – сразу, как не было её, выскочила заноза из сердца, в голове стало горячо и ясно, в горле защекотали, закололи весёлые пузырьки. Теперь уже ничего было не изменить, и рука словно сама собой сжала рукоятку «нагана», впервые за полгода заряженного полностью. Чуть оглянувшись, Беркуло увидел справа широко открытые глаза Илько, и снова по сердцу коротко царапнуло.

– И только попробуй у меня высунуться! – одними губами приказал он. – Чтоб за мной держался! И не дай бог в кого попасть! По коням пали! Слышишь?

Илько кивнул, не сводя взгляда с дороги, и поудобнее перехватил свой обрез.

– Поворачивайте назад, товарищ комполка, – резко сказала Ванда Коржанская, в который раз обернувшись через плечо, к неторопливо ехавшему рядом с телегой Рябченко. – Это совершенно лишнее. Вы вовсе не обязаны лично сопровождать обоз. Это, если хотите знать, военное преступление – бросать свой полк в сложившейся обстановке!

– После переправы поверну, товарищ комиссар, – невозмутимо пообещал Рябченко. – И перестаньте постоянно меня обвинять в военных преступлениях! Я просто провожаю вас через опасное место. Проедем Лысый брод – и я со своими вернусь в Улыцкую.

– Но к чему, не понимаю?

– К тому, что вы ранены, а с нами ещё вот это дитё. – Рябченко кивнул на Симку, которая сидела, поджав под себя ноги, на телеге среди ящиков и с увлечением сосала жёлтый кусок сахара, подаренный кем‑ то из красноармейцев. Поймав взгляд командира, девчонка широко улыбнулась. Рябченко улыбнулся в ответ, дал коню шпоры и поехал рядом с комиссаром.

– Кстати, как ваша рана?

– Спасибо. Лучше гораздо. Эта девочка знает какую‑ то траву, принесла мне вчера целую охапку, и вот… Сима, как называется твоя травка?

Симка, пожав плечами и не вынимая изо рта сахара, недоумевающе замычала. Ехавшие рядом с телегой бойцы засмеялись. Симка метнула на них сердитый взгляд, языком переместила сахар за щеку и ловко спрыгнула с телеги.

– Я, товарищ комиссар, не знаю, как её звать! Только она повсюду растёт, у воды особо! Я сейчас к реке сбегаю и принесу!

– Сядь на место, бестолковая! – встревоженно приподнялась в седле Коржанская. – Здесь, знаешь, опасно бегать по кустам! Ещё не хватало…

Она не договорила – со стороны реки ударили выстрелы. Звонкие, чёткие, показавшиеся ужасающе громкими в рассветном воздухе, они скачками понеслись по пустой степи, и сразу двое бойцов повалились с лошадей на траву. Коротко выругавшись, Коржанская пригнулась к шее лошади и вскинула свой револьвер. Быстро опомнившиеся бойцы окружили ящики и раненых, и перепуганная Симка не увидела, кто из них сильным толчком отправил её под телегу.

Она ничего не могла понять: голова взрывалась от грохота пальбы, которой, казалось, конца‑ краю не будет, от яростных криков и брани, от топота лошадиных копыт. Сообразив лишь одно: на них напали, сейчас всех постреляют и её, Симку, вместе со всеми, – она скорчилась в комок, прижалась к колесу телеги и зажмурилась. «Ой, дура я, ой, дура… Ой, сидела б лучше в таборе… Ой, пусть хоть с железом на ногах… И когда же это кончится‑ то, дэвла, дэвлушка…» Симка не видела, как падают с лошадей бойцы; не видела, как из разбитого выстрелом ящика высыпаются золотые монеты, из другого – белая струя муки; как валится с горестным, почти человеческим плачем совсем рядом с телегой убитая лошадь… как возле неё падает навзничь Рябченко и как Ванда Коржанская с оскаленным лицом, заслонив собою командира полка, палит из своего револьвера.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒