|
|||
8. ГУЛЬБИЩЕПодымайся, песня, над судьбой, Над убойной Треснувшею Снедью, — Над тяжелой Колокольной медью Ты глотаешь Воздух голубой. И пускай Деревья бьются В стекла, Пляшет в бочках Горькое вино, Бычьей кровью Празднество намокло, — Звездами Хмелеть тебе дано. И пускай Гуляет по осокам Рыба стрельма, Птица огнестрел, — Ты, живая, В доме многооком Радуйся, Как я тебе велел. Есть в лесах Несметный Цвет ножовый, А в степях Растет прострел-трава И татарочник круглоголовый… Смейся, Радуйся, Что ты жива! Если ж растеряешь Рыбьи перья И солжешь, Теряя перья, ты, — Мертвые Уткнутся мордой Звери, Запах потеряв, Умрут цветы. — Где ты был, Табашный хахаль? Не видала Столько дней! Из ружья По уткам Ахал Иль стерег В лугах Коней? У коня Копыта сбиты, Пыль На сбруи серебре, Жемчуг, Сеянный сквозь сито На его горит Бедре. — Не ласкай Рукой ослаблой И платочком Не махай! Я в походе Острой саблей Сек киргизский Малахай! (А киргизы, Прежде чем Повалиться, Пошатывались В последний раз, И выкатывались На лицах Голубые орехи глаз. ) Сёк киргизов Под Джатаком, А когда Мы шли назад, Ветер — битая собака — Нашим песням Выл не в лад. (Песня! Сердце скреби Когтями. А киргизы, Когда он их сёк, Все садились С черными ртами Умирать На желтый песок. )
Сначала, Наклонив Рогатые лбы, Пошли быки, И пошли дубы. Потом пошли Осетры на блюдах, Белопузая нельма, Язь И хранившаяся Под спудом Перелитая медом Сласть. Светлый жир баранины, Мясо Розоватых Сдобных хлебов. Хмеля скопленные запасы В подземельях погребов. Пива выкипень ледяная, Трупы пухлых Грибов в туесках. Кожа Скрученная, Сквозная, Будто грамота, на окороках. Ладен праздник Коровьими лбами И румянцами Бабьих щек! Кошки с блещущими зубами Возле рыбьих рчат кишок. И собаки, За день объевшись, Языками, Словно морковь, Возле коновязей Почерневших Лижут весело Бычью кровь. Лишь за этой Едой дремучей Люди двинулись — Туча тучей. Сарафанные карусели, Ситец, Бархат чесуча, — Бабы, за руки взявшись, Пели И приплясывали, свища, Красотой бесстыжей Красивы, Пьяны праздничною кутерьмой, Разукрашенные на диво Рыжей охрою и сурьмой. (А казаки-мужья, В походе том Азиаткам Задрав подол, Их отпробовали И с хохотом Между ног Забивали кол. ) Вслед за бабами Парни, Девки В лентах, В гарусе Для красы. Сто гармоний Гремят запевки! И, поглаживая усы, Позади их Народ старшинный, Все фамилии и имена: Хвастовство, Тяжба, Матершина, Володетельность, Седина. Им почет, почет, Для них мед течет. О них слава Ходит, Что смелы В походе, Им все сбитни Сбиты, Ворота Раскрыты, Сыновья их тешатся на дворах, Дочери качелей пужаются: «Ах! » А качели Гу-у-дят, Как парус в бурю, Ветер щеки хлещет Острей ножа, — Парень налегает, Глазища Щуря, Девка налегает, Вовсю визжа. И саженная плаха Нараспев Начинает зыбать, Кренясь неловко. Парень зубы скалит, Как волк, присев, Девка, словно ангел, Висит на веревках. И — раз! И веревочная Тетива Выпустила стрелы С пением Длинным. Девка уносится Вверх чуть жива И летит оттуда С хвостом павлиньим. И — два! И, птичий Вытянув клюв, Ноги кривые Расставив шире, Парень падает, Неба глотнув, Крылья локтей Над собой топыря. Мир под ними Синь и глубок, Остановиться Оба не в силе, Ноздри раздулись, Волос измок, И зрачки Глаза застелили! Так от качелей К реке и рощам, От реки К церквам Празднество шло, Так оно Крепостную площадь Хмелем и радугой Подожгло. И казалось, Что на Поречье Нет пудовых Литых замков, Нет глухой Тоски человечьей. И казалось, Что бабы — свечи С пламенем Разноцветных платков. И казалось — Облачной тенью Над голосами И пылью дорог, Чуждый раздумию И сомненью, Грозно склонился Казацкий бог. Вот он — от празднества И излишка Слова не может сказать ладом, И перекатывается отрыжка — Тысячепудовый Сытый гром. Ходят его чубатые дети Хлестко под кровом Его голубым. Он разрешает — гроз володетель — Кровь и вино Детям своим! — Казаки! (Под Ходаненовым Пляшет конь. ) Враг отечества И Атбасара Вами разбит, казаки. (Гармонь. ) В битве Возле Шаперого Яра Доблестно… Пал… Атаман… Ярков!.. — В землю ударили Всплески подков. И пошли круги По толпе, Будто бы ветер Подрезал шапки. Скоро и вечер Подоспел. Он разобрал Людей по охапке, Он их нес В дома и сады, В зарево Праздничного бессонья… Улицы перекликались, Словно лады Заночевавшей в кустах Гармони. От ворот к воротам ходил Старый хмель, Стучался нетвердо, И если женщин Не находил, То гладил в хлевах Коровьи морды. Он потерял Кисет с табаком, Фуражку с кокардой, Как оглашенный, Сопровождаем Тенью саженной И не задумываясь Ни о ком, Шел желтоглазый, Чумной, Казенный. Он плевать хотел на дела Людей и ветров, Шумящих окрест, На то, что церковь Стоит бела И над ней — Золотой Сияет крест, На то, что Ему бы надо зваться Хозяином… Воздух пах Кожей девическою, Задыхаться Девки начали На сеновалах — впотьмах. И чудились Их ноги босые, Тихий смешок перед концом. И ухажеров Брови косые, Губы, сдобренные винцом. Старому хмелю Их не надо-о-о Белогрудых цапать, — Ему теперь Осталась Только одна услада: Ввалиться — ага! — В закрытую дверь, Поднять хозяина, Чтобы он сам, От бабы отхлынув, Потный, голый, Поднес еще раз К измокшим усам С питьем развеселым Ковшик тяжелый. Чтоб под усталый Собачий лай, Рясу Располосовав О заплоты, Пузом осел Отец Миколай И захлебнулся Парной блевотой: — Го-о-споди… (Два жирных Пальца в рот. ) В-в-ерую в тя… (До самой гортани. ) Две ноги — И на них живот И золотого креста блистанье. И из соседнего Окна То ли свет, То ли горсть зерна, И ходят В окне том, топоча По полу Каблуками литыми, Над свечками, Что пошире меча, Танцоры, Хватившие первача, Обросшие Махорочным дымом. И бабы, Руки сломив в локотке, Плывут в окне — тяжелые павы. Там хвост петушиный На половике, Там полные рты И горсти забавы. А ну еще! Еще и еще! Щелканье. Свист… Дорого-мило! А ну еще, Еще Вперещелк, Чтоб как волной Выносило! А ну еще Напоследок Взмахни, Гульбище, подолом стопудовым Осени, Погасившей огни, Черным деревьям, Лунам багровым! А ну! Еще! (Киргизы спят В ковыле, в худом, Сплошь побиты. ) Еще и еще! Сто раз подряд Ноги в пол стучат, Как копыта. И только где-то У Анфисы-вдовы, На печке скорчившись, Сын юрод и вый, Качая Рыжий кочан головы, С ночью шепчется: — Диво… — Он, как большой Черноротый птенчик, Просит жратвы И, склонившись вниз, Слушает до-о-о-лго Божий бубенчик, Который тут же Рядом повис.
|
|||
|