Дмитрий Липскеров 10 страница

– Зыков отчислен!

– За что? – обалдел тот.

– Можете переночевать, а после завтрака на автобус!

– За что?!! – оборотился ко всем весельчак.

Но все потупили сытые взгляды в ламинированный пол, прекрасно зная, за что.

Зыков сразу сник, не получив поддержки товарищей, сказал всем «до свидания» и пошел в комнату, где спал прошлую ночь с Чеботаренко, который, наверное, уже лежал в своей кровати на гражданке.

А утром Зыкова уже не было на объекте 1932, зато во время завтрака завыл многочисленными децибелами сигнал тревоги, который заставил всех сорваться со своих мест и бежать за Василием Кузьмичем.

То, что они увидели во дворе, где находились клетки с животными, повергло всех в тяжелый шок. Было такое ощущение, что в зверинце побывал десяток живодеров. Все животные были перебиты с особой жестокостью. Овчаркам посносили головы топором, который валялся здесь же, под ногами, окровавленный. Таксам просто свернули шеи, они лежали в лужах крови, словно спали.

– А‑ а‑ а! – простонал Жбан, закрыв лицо руками.

А у Слизкина даже стона не получалось, когда он глядел на гиену, череп которой был сплющен сучковатым поленом. Вырванный глаз, зарывшийся в опилки, казалось, смотрел укоризненно, с немым вопросом: «Зачем вы меня сюда из Африки притащили»?

Лисица пропала из клетки вовсе, а красавица рысь лежала на спине, словно женщина, закусив краешек языка, с неживыми стеклянными глазами. Лишь только коза осталась в этом мире и истошно блеяла, расстроенная кровавыми пятнами на своих снежных боках.

Лицо Василия Кузьмича было белее самого белого мрамора, когда он трогал кончиками пальцев расколотые черепашьи панцири.

Все хотели было бежать в соседний двор, но капитан приказал возвращаться, пошел сам, в сопровождении двух прапоров.

Через полчаса вернулся, с пустыми глазами и поникшими плечами.

– Всех? – спросил Мозгин.

Василий Кузьмич кивнул.

– И пони?!. – не удержался Слизкин.

– Всем отдыхать до завтра! – приказал капитан.

Мужики до вечера просидели в столовой, обсуждая произошедшую бойню.

– Ну, Зыков!.. – выдавил Жбан. – Сука! Передавил моих, как кутят!

– Я бы его, – признался Мозгин. – Я бы его в отхожее место отправил жить. Китайцы так делали. Ноги, руки отрубали, слуха лишали, глаза выкалывали, оставляли только обоняние. Потом выхаживали обрубочек и помещали жить в сортир. Никаких контактов с внешним миром, только путем обоняния. Дыши, сколько хочешь!

Все представили себе такое наказание, а впечатлительного Андрюшку чуть не стошнило.

К ужину привезли Зыкова.

У него заплыл синяком правый глаз, а губы разрослись до негритянских и кровоточили.

– За что, ребята? – просипел он, показанный товарищам лишь на минуту.

Ответа не получил, его утащили неизвестно куда.

– А все зависть человеческая, – поставил диагноз Жбан.

Все были согласны и надеялись, что с Зыковым произведут процедуры, описанные сообществу Мозгиным.

В эту ночь засыпали особенно тяжело и мучились до рассвета кошмарами. А потом провыла слишком ранняя сирена, и мужики потянулись к выходу.

Оказалось совсем рано. Земля еще не отпустила предрассветного тумана, трава была мокрой, а на деревянном чурбане сидел живодер Зыков и, обхватив голову руками, плакал.

Слизкин подумал, что Зыкова сейчас расстреляют перед всеми, лишат жизни, отчего его неокрепшее сердце дрогнуло.

Здесь же, в компании прапоров, находился и Стеклов. Он улыбался как‑ то странно, и Андрюшка подумал, что его простили и не отчислили. Может быть, он станет расстреливать Зыкова.

Из тумана шагнул на всеобщее обозрение Василий Кузьмич и быстрым шагом подошел к плачущему Зыкову. Он присел перед ним на колени, взял за плечи и проговорил:

– Прости! Прости, если можешь!

Никто не понимал, что происходит, лишь Зыков теперь рыдал в голос.

Капитан поднялся и оборотился к подчиненным:

– Стеклов это.

Шоковое известие для всех. Смотрели на улыбающуюся сволочь и думали, что через него мог невинный человек погибнуть.

– Расстрелять! – высказался Жбан, переполненный, как пивная бочка пивом, эмоциями.

– Я тебе расстреляю! – прикрикнул Василий Кузьмич. – В партизанском отряде, что ли?

– Ну, бля, уроды! – с похабной улыбочкой выругался Стеклов. – Козлы вонючие! Я вам козу специально оставил, чтобы вы плодились и размножались!

– Слизкин! – позвал капитан.

– Я!

– Хочешь ударить?

– Нет, – не раздумывая, ответил Андрюшка. – Я не за самосуд!

– Не бойся, парень! Мы его подержим!

– Давай, Дрюча! – умолял Жбан.

– Сказал – нет!

– Можно, я? – вызвался Мозгин.

– Увести! – скомандовал капитан.

Прапорщики тотчас уволокли Стеклова в туман, а Василий Кузьмич вновь подошел к Зыкову. Тот уже не плакал, сидел камнем на пеньке.

– Прости… – Потом обратился к мужикам: – Всем спать! – и тоже шагнул в туман.

А мужики не расходились, собирались с духом. Все прошли мимо Зыкова, каждый похлопал несчастливца по плечу и произнес свое «прости».

Конечно, Зыкова отправили на гражданку, по причине сломанной психики. Что стало со Стекловым, народ так и не узнал. Василий Кузьмич молчал и на приставания только морщился.

После этого случая мужики были разобщены и посещали лишь теоретические занятия по подрывному делу. Сидели по шесть‑ восемь часов, прожевывая лекции о всевозможных взрывчатых веществах, о закладках и промышленных минах, о самодельщине и много еще о чем. Все это хозяйство показывали на экране со слайдоскопа, чтобы в мозгах отпечатывалось. После занятий ели, а потом чистили и скоблили от крови клетки. И так почти целый месяц.

– Зачем столько чистим? – поинтересовался Жбан. – Уже десять слоев сняли!

– Новых животных скоро завезут, – объяснил Василий Кузьмич. – Чтобы запаха крови не чувствовали.

– А как скоро? – спросил Андрюшка.

– Скоро. Вы, Слизким, зайдите сегодня ко мне в тринадцать ноль‑ ноль.

– Есть.

– Да, – вспомнил капитан. – В субботу присяга…

Настроение у мужиков заметно улучшилось от сообщения про новых животных, а присягу уже проходили, не внове!

В тринадцать ноль‑ ноль Слизкин прибыл к капитану. Хотел было сесть на табурет…

– Не здесь будем разговаривать! – упредил Василий Кузьмич. – Следуй за мной.

Они вышли из административного здания и в сопровождении прапоров углубились в лес. Шли минут тридцать, пока не открылась поляна, где стоял одноэтажный дом без окон, окруженный высоким забором с колючей проволокой кольцами, защищенный четырьмя вышками с пулеметчиками.

Затрещала рация, в которую Василий Кузьмич проговорил пароль: «Я – Каин». Услышал в ответ: «Я твой брат – Авель», – и пулеметчики расслабились.

Открылись металлические ворота. Маленькую группу прибывших встретила женщина лет двадцати восьми, с немодной белой косой, одетая в медицинский халат.

– Здрасте, Василий Кузьмич! – поздоровалась.

– Привет, Женечка! – тепло улыбнулся капитан. – Принимай пополнение!

– Какое же это пополнение? – развела Женечка руками.

Слизкин хотел было обидеться за то, что его с ходу лажают, но женщина пояснила:

– Он же единственный здесь штатский.

– В субботу присягнет! Зато специалист высокой квалификации!

– Такой молодой? Генетик?

– Контактер, – пояснил капитан.

– А‑ а, – потеряла интерес Женечка. – Ну, пойдемте обедать.

Ели борщ и картошку с грибами. После Василий Кузьмич повел Андрюшку осматривать место дислокации. Сопровождала их Женечка, и Слизкин был рад, что прапора остались в столовой наедаться впрок.

Первая комната, в которую они попали, мучила глаза ярким светом, и было в ней жарко от тепловых нагревателей.

Андрюшка увидел большой аквариум по центру, а в нем сотни белых мышек копошились.

– Удавам, что ли, на прокорм разводите? – поинтересовался парень.

– Не торопись!

В следующей комнате, в отгороженном прозрачным пластиком углу, шныряли такие же белые, как и мыши, лабораторные крысы. К головам многих были прикреплены какие‑ то провода, или антенки.

– Хочешь фокус? – спросила Женечка, видя, что Андрюшку грызуны не впечатлили вовсе.

Слизкин пожал плечами, мол, не я здесь хозяин, делайте, что хотите.

Женщина достала из кармана маленький пульт, похожий на те, которыми автомобили открывают, нажала на кнопочку, раздалась негромкая музыка, а крыски вдруг, словно солдаты, повернулись в одну сторону и почти шаг в шаг пошли на север.

– Здорово? – поинтересовалась Женечка.

– Ничего, – ответил Андрюшка.

Она нажала на другую кнопочку. Крысы словно по команде развернулись и потопали на юг.

– Ну? – посмотрела на парня Женечка.

– Наверное, слабые токи на участки мозга воздействуют. Вот и весь фокус.

– Гляди, какой умный!

– А я что тебе говорил, – заулыбался довольный Василий Кузьмич. – Парень что надо! Главное показывай!

В третьей комнате освещение было, наоборот, тусклым. Но то, что увидел Андрюшка, привело его существо в полный восторг. Две огромных крысы черной масти, одна почти метр в длину, другая сантиметров восемьдесят, но с толстым брюхом, стояли посреди комнаты, обитой листовым железом, и грызли какие‑ то бруски. Стоял металлический скрежет, как если бы кто‑ то мучил напильником тонкий дюралевый лист.

Крысы коротко поглядели на вошедших почти человечьими глазами с длинными ресницами и продолжили свое дело.

– Знаешь, что они грызут? – в восторге тряхнул Андрюшку за руку Василий Кузьмич. – Знаешь? Это – титановые бруски! Металл такой есть наикрепчайший, слыхал?

Слизкин был потрясен. Хрен с ним, с металлом! Он был потрясен могуществом природы, которая способна фантазировать так высоко и тонко.

– Я буду с ними работать?! – спросил он, затаив дыхание.

– Будешь, будешь! – уверил капитан. – Но только под контролем Женечки!

Полночи Слизкин не спал, все грезил о контакте с выдающимися грызунами, а потом пришла Женечка и сделала его мужчиной.

Андрюшка не понимал, что с ним происходит, лежал на спине, открыв рот в безмолвном крике, чувствуя, как его плоть находится в чужой плоти, как прыгает перед глазами, то вверх, то вниз, аккуратный пупок, похожий на поплавок, как крепкие зубы кусают его за худосочные плечи и хлещет, хлещет по щекам коса.

«Распутная девка, – мелькало в мозгу. – В распутстве, что ли, счастье?.. »

Наконец, Женечка угомонилась, прокричав напоследок напуганной курицей. Слизкин лишь скромно и коротко простонал.

– Большой, – похвалила девушка.

– Да, – поддержал Андрюшка. – Выдающийся самец этот крыс!

Она засмеялась и сунула руку в неприличное место, отчего у Слизкина ягодицы напряглись.

– Во, дурак!

– Я не дурак. Был бы дураком, здесь бы не находился.

– Да ты еще и бахвал! – она вдруг сделала серьезные глаза. – А еще я окончила музыкальную школу по классу флейты…

– Немодный инструмент, – заметил Андрюшка.

– Зато язык умелый, – прошептала девушка и сыграла ноктюрн Шопена на достоинстве Слизкина, от чего тот чуть умом не тронулся, трижды опустошался, да так ярко, что думал, не выдержит, помрет!

Она улыбалась потом совершенно неприлично, отправив внутрь желудка его девственное семя, блестела губами и говорила, что работа ей нравится, только скучно малость здесь без общества. Офицеров нет, кроме Василия Кузьмича!

– А прапорщики?

– У тех пола вообще нет. Они телохранители.

– Так ты, значит, со мною со скуки? – предположил Андрюшка. – За неимением другого материала?

– О‑ о‑ о, – простонала Женечка. – Тебе‑ то что, со скуки или из баловства? Если бы я жила в Японии, только за то, чтобы провести со мною вечер, какой‑ нибудь самурай заплатил бы две тысячи долларов. Это без интима!

– За что это?

– Там ценят флейтисток. У них, у япошек, фантазия развита прекрасно! А уж за работу языком заплатят мою годовую российскую зарплату.

– Чего ж не едешь в Японию? – полюбопытствовал Андрюшка.

– Я ж не шлюха! Я научный работник!

– Расскажи про крыс, научный работник!

– А чего про них рассказывать… Мальчик – американец, Дейв, девочка – русская, Варя. Беременная.

– Это я заметил.

– Дня через два разродится. Ты себе и выберешь крысеныша для воспитания. С ними надо с самого начала. Геном крысы на девяносто пять процентов схож с человечьим, а соображают они в пять раз лучше любой собаки. Ну, нюхачи превосходные, собакам до них далеко. Половозрелости достигают к восьмой неделе, а детенышей вынашивают до двадцати пяти дней.

– А температура тела какая?

– Тебе зачем?

– Просто…

– Да, даже пожарче, чем я, будут!

У Андрюшки заныло в низу живота, новое желание заблестело в глазах, и Женечка его учувствовала.

– Знаешь, братец, нельзя быть эгоистом!

Она взяла его за уши, проговорила, что еще никогда у нее рыжих не было, и бесстыдно потащила его голову туда, где Андрюшка и мечтать не мог находиться, куда обычно посылают матершинники! Просто они там сами никогда не были и не знают, что там, как в улье без пчел – сладко, тепло, и выползать не хочется!..

Женечка на сей раз тоненько пропищала и, отдышавшись, сделала Андрюшке комплимент:

– Ты мог бы стать хорошим флейтистом. Надо тренировать язык, чтобы стаккато отбивать быстро!..

– У меня сердце стучит, как колеса паровоза, – признался Андрюшка.

– Знаешь, какой пульс у наших мальчика с девочкой?.. Пятьсот ударов в минуту!

– Не может быть!

– Живут, правда, мало… Два‑ три года… Но мы работаем, есть успехи…

– А ты долго будешь жить?

– Что за глупый вопрос? – удивилась Женечка.

– Я хочу, чтобы долго. Я, наверное, влюбился в тебя…

– Это – новость! – рассмеялась девушка. – И зачем я тебе нужна?

– Разве можно спросить любовь – зачем ты пришла?

– Да не любовь это! Ты – молодой, а оттого гиперсексуальный, вот и путаешь желание пристроить свой агрегат с любовью!

– Ничего я не путаю! – прорычал сквозь зубы Андрюшка. – Это ты не знаешь, чем утешить свою…

При воспоминании о «своей» Слизкий стал силен низом, а мозги отказали. Он набросился на девушку, но она ловко увернулась, и он попал между матрасом и пружинной сеткой.

– Уй!.. – вскрикнул от боли.

– Так тебе! Я его мужиком сделала, а он меня за это и упрекает! Салага!

– Я люблю тебя, дура!

– Теперь я еще и дура! Пойду‑ ка лучше… После присяги только деловые отношения!..

Через три дня крыса Варя разродилась, а после родов умерла. Любят бабы русские кончаться в родах. Американец Дейв обнюхал осиротевшее потомство и хотел было его съесть, но Андрюшка не дал, пересадив новорожденных в отдельный аквариум с сильной лампой.

– Зря стараешься! – предупредила Женечка.

– Чего это?

– Варька‑ то померла! Чем детенышей кормить станешь?

– Разберемся…

– Дело твое…

Крысята родились слепыми и розовыми, почти прозрачными. Казалось, можно было наблюдать движение крови по сосудикам.

Все способы перепробовал Андрюшка. Смачивал в молоке хлебный мякиш, капал пипеткой в крысиные ротики, использовал даже искусственное материнское молоко человека – ничего не помогало. Детеныши чахли на глазах, а к вечеру второго дня двое из шести умерли от голода.

– Я тебе говорила! – сочувствовала Женечка. – Не выживут! Скоро другую крысу привезут, а там, через месяц, будешь следующее потомство нянчить. Этот Дейв – монстр по сексуальной части!..

Слизкин попыток все же не оставлял, чего‑ то там смешивал, добавлял, но все было тщетно. К концу третьего дня остался лишь один крысенок, ссохшийся, как персик на солнце.

Ночью, когда Женечка шлифовала Андрюшкины мужские способности, рассказывая, что все части тела хороши для этого, что природа не зря наградила человека столькими отверстиями, а также двадцатью пальцами, языком и длинным носом, все надо использовать, Андрюшка вдруг словно прозрел. Отодвинул от себя первую учительницу, натянул одним движением штаны и рванул к двери.

– Куда ты? – обалдела Женечка, которой до куриной разрядки оставалось пара мгновений.

– На базу!

– Ночью?!

– Уже светает!

– Застрелят! – закричала она вдогонку. – Никто ж не знает, что это ты!

Но Слизкин уже бежал по просыпающемуся лесу, а Женечка, доделав Андрюшкино дело сама, пропев все той же курицей высшее наслаждение, потопала к себе в комнату, где включила рацию и предупредила Василия Кузьмича, что с минуты на минуту сумасшедший Слизкин явится.

– Вы уж его не застрелите ненароком, – попросила.

– Только ради тебя Женечка, – кокетливо обещал капитан. – А чего ему здесь?

– Мне не ведомо!

Андрюшку Василий Кузьмич встретил сам.

– Возмужал! – осмотрел подчиненного капитан. – Хороша Женечка?

– Ой, хороша, – на автомате ответил Андрюшка, потом спохватился: – О чем это вы?

– Так… – развел руками Василий Кузьмич. – Так зачем ты здесь среди ночи?

– За молоком прибежал!

– А у вас там нет, что ли?

– За козьим! За сливками! Помрет крысеныш!

Василий Кузьмич, что касалось дела, всегда врубался сразу.

– Сам подоишь?

– Постараюсь…

– Давай.

Андрюшка подобрался к дрыхнувшей возле колышка козе, сунул ей под нос пук клевера и со словами: «Давай, родная», – погладил рогатой горячее вымя.

Коза на удивление отнеслась к Слизкину спокойно, а вот на прапора, прибежавшего со стеклянной банкой, заблеяла и попыталась боднуть телохранителя в мягкие места. Военный увернулся, оставил тару и ретировался…

Обратно Андрюшка возвращался медленно, держа банку в обнимку, чтобы сливочный слой появился на поверхности.

Когда пришел, руки тряслись, а сливочки все‑ таки тоненькой пленочкой образовались.

Через пять минут он держал перед мордочкой крысенка пипетку с козьими сливками и капал в крошечный ротик каплю за каплей.

А потом ждал, отрыгнет ли грызун чужеродные калории. Честно говоря, все ждали. И Женечка, и Василий Кузьмич… Не отрыгнул! Заснул сыто, а потом стал есть по пятнадцать раз на дню. Так что коза работала только на него.

Крысенок оказался мальчиком и был назван Биллом в соответствии с его американским происхождением. Андрюшка принял присягу и целыми днями сидел на лекциях по саперному делу, а ночами спал с подрастающим крысом Биллом, так как Женечка дала обет с военными не прелюбодействовать, хотя сама существовала на работе, будто лампочка погасшая.

Потом Билл вырос. Андрюшка его натаскивал на всякого рода взрывчатые вещества.

Между человеком и грызуном установились отношения любви и преданности. Андрюшка подкармливал Билла всякими нетрадиционными добавками, а тот, в свою очередь, таскался за ним, как простая собачонка.

Позже Слизкина с подопечным стали вывозить в Москву, если вероятность теракта была особенно велика. Билл работал исправно, ни разу не ошибся, и Андрюшку награждали всякими ценными подарками.

На второй год службы Василий Кузьмич как‑ то вызвал к себе Слизкина и сообщил, что на базу привезли новую американскую противопехотную мину.

– Понимаешь, сынок, – объяснял капитан, – штуковина эта хитрая, срабатывает даже в пяти метрах от противника. Реагирует на движение. Взрывается, а в пару к ней детонирует вторая, метрах в десяти запрятанная. Так, чтобы наверняка пацанов положить! Против разведки мина, понимаешь?

Андрюшка кивнул.

– Справится твой Билл с такой задачей?

– Естественно, – бодро ответил Слизкин и почесал ежик рыжих волос на голове.

– Завтра надо работать! – сообщил Василий Кузьмич.

– Завтра так завтра. А где?

– На нашем полигоне. В шесть утра.

– Буду готов…

Женечка пришла к нему ночью, как будто не прошло года с лишнем после их последней встречи.

– Так вот, – сказала она, – кажется, я не договорила тебе про человеческие части тела!..

Эта ночь была для обоих особенно счастливая. Плотское хоть и не ушло на второй план, но так смешалось с чувством, которое оба носили по половине столько времени, что и Андрюшка, и Женечка слились в единое целое, и на их голые спины светила не знающая любви, холодная луна.

Она чувствовала, что забеременела. Сказала об этом.

– Я пять минут, как беременна.

– Шутишь? – зевнул Андрюшка и потрепал по морде высунувшегося из‑ под подушки Билла.

– Ты – зоофил! Я правда беременна…

Внезапно Андрюшка понял, что Женечка не шутит, что она действительно каким‑ то женским чувством узнала в себе тайну. Тогда солдат столкнул с кровати крыса и стал целовать ее в живот, словно ребеночек был уже на подходе.

Билл недовольно зашаркал в угол и принялся нарочито громко грызть титановый брусок.

Потом Андрюшка сказал Жене, что любит детей. А она ответила, что будет матерью‑ одиночкой.

Он предупредил, что не позволит!

Она фыркнула, мол, даже спрашивать не станет, но на сердце у нее было радостно, как никогда ранее.

Билл громко хрустел титаном, как будто простой орех грыз. Ревновал. Не любил женщину за вживленные в его мозг чипы.

Андрюшка стал собираться на задание.

– Я пойду с тобой!

– Зачем?

– Пойду, и все! В конце концов, я старше тебя по званию на десять лет!

– Ты теперь – просто беременная женщина! Сиди дома и вари мне обед!.. К тому же я скоро комиссуюсь!

– Как это?

– По состоянию здоровья. Буду работать по контракту! Подумаешь, капитанша! Я лучший сапер Российской армии!

Слизкин набросил на Билла поводок, по‑ взрослому поцеловал Женечку на прощание и вышел вон…

* * *

Обе мины разорвались с интервалом в три секунды.

Андрюшке осколком отрезало голову, и взрывной волной забросило рыжую аж на верхушку ели, откуда она потом еще полдня смотрела удивленными глазами.

Капитана Василия Кузьмича, присутствовавшего на полигоне, разбросало по лесу небольшими кусочками, точно такими же, как и его двух прапоров, которые пытались прикрыть командира.

Андрюшкину голову снимал с елки Жбан. Никто даже думать не мог, что мужик окажется таким ловким, как белка поскакал по веткам, сунул трофей в мешок и столь же ловко спустился на землю.

– А какая сука, – сквозь зубы поинтересовался Мозгин, – какая сука, не предупредила, что заряды боевые?!!

Женечка все хотела отобрать у Жбана мешок с Андрюшкиной головой, а тот не давался.

Через три дня погибших сложили в общую могилу. На похороны прибыл некто генерал Грозный, сказавший патетическую речь о бойцах невидимого фронта. Про него шептались, что должность и звание генерал купил, что это он распорядился о боевых зарядах в минах, мол, только так можно научиться воевать!

Еще генерал сообщил, что все четверо представлены к орденам Мужества посмертно. Бабка Нина получила награду в местном военкомате и плакала потом маленькими слезинками, которые слизывал кавказец Абрек.

Над могилой стрельнули троекратно, а крысиное дело передали новобранцу, который совсем не был рыжим.

Женечка через неделю уволилась из армии, а через девять месяцев родила рыжую девочку.

Тогда живым с полигона уполз лишь Билл. Он был ранен в бок, до внутренностей, к тому же контужен. Полз по лесу, полз, пока сознание не потерял. Прошел дождичек, и он, очнувшись, продолжил свой путь. Куда направлялась семидесятисантиметровая крыса, даже ей самой не было известно. Изредка животное останавливалось погрызть какой‑ нибудь камень покрепче, чтобы зубы сточить…

Как‑ то Биллу удалось поймать сороку, и он сожрал ее вместе с перьями. Два дня пасся на картофельном поле, после чего вышел на шоссе и вдоль бровки добрался до города Москвы. На ее окраине крыс отыскал решетку, пространство за ней манило теплом и запахом сородичей.

Биллу понадобилось не более часа, чтобы перегрызть металлический прут. Он с трудом задрал голову, посмотрел на ночное небо и, сделав несколько шажков, соскользнул в метротоннель.

– Кто? – с раздражением спросила Сашенька, уверенная, что это Зураб приполз умолять о любви. – Кто там? …

– Это я, – услышала она шепот. – Это я, рядовой Душко…

– Душко?..

Уж кого‑ кого, а милиционера она не ждала. Совершенно не хотелось впускать, но парень, честно говоря, спас ее, и надо было быть совершенной свиньей, чтобы отшить его сразу. Сашенька позвенела дверной цепочкой, щелкнула замком и открыла дверь.

Он смотрел на нее как‑ то снизу вверх, она бы даже сказала, подобострастно. Ее это покоробило, но Сашенька заставила себя улыбнуться и сказать, что рада видеть своего спасителя. Здесь она вспомнила угрозы Зураба, содрогнулась и поторопила:

– Заходите же скорее!

Душко повесил шинель на крючок и через два шага уже был в комнате, где пахло необыкновенно женским. Такие запахи он ловил иногда от выходящих из дорогих машин девиц, которые никогда не смотрят на таких, как он.

– Сколько у вас книг! – проговорил он.

– Это папины. Чаю хотите?

– А можно?

– Конечно можно, – раздражалась Сашенька на милиционера‑ квашню. – Пойдемте на кухню! Кстати, что у вас с ногой?

– Ранение.

– Тогда садитесь на табурет. Что стоять на больной ноге!

Он сел, искоса наблюдал, как девушка готовит чай, смешивая несколько сортов. Свистнул чайник, и Душко вдруг вспомнил, что такой же точно был у его мамы.

– Я убью этого вашего грузина! – брякнул вдруг.

Она чуть было не выронила банку с вареньем, так неожиданно это прозвучало.

– А вы знаете, – предупредила она, – Зураб тоже поклялся убить вас, за всякие там вагоны, какие вы ему в одно место послали! А грузины зря не клянутся!

– Не боюсь!

Сашенька посмотрела на рядового и, действительно, не обнаружила в его облике ни единой приметы страха.

– Он полковник!

– Да хоть генерал!

Она хмыкнула, накладывая в розетку персиковое варенье.

– Вы что же, совсем никого не боитесь?

– Почему же, – признался Душко. – Вот вас боюсь…

– Меня? – удивилась Сашенька. – Меня‑ то чего бояться? Я – метр с кепкой!

– Вы – красавица. А я всегда боялся красивых женщин!

Он сказал это так просто и невинно, что девушке пришлось против воли покраснеть.

– Ешьте варенье!

– Я ем, – он встрепенулся. – Но я пришел к вам не в любви признаваться…

Слава Богу, подумала Сашенька. Второй раз не выдержу!

– Что же вас привело ко мне?

– Мне нужно хоть кому‑ то рассказать…

– Что?

– Помните, тогда, на бульваре? Лысого?

– Да‑ да! – встрепенулась Сашенька. – Конечно!

– Это мы вызвали «скорую», то есть вас!

– Тогда получается, что лысый вам в ногу выстрелил, от этого вы хромаете?

– В том‑ то и дело. Все попали в мистификацию, в ней и запутались. Лысый ни в кого не стрелял. Стрелял мой напарник, в меня!

– За что? – не понимала Сашенька.

– Из ненависти. Дело в том, что мы с ним с детства вместе. Даже в армии в одном взводе служили… В общем, это дело неких туманностей человеческой души!.. Да и суть не в том – за что!

– В чем же? – все более заинтересовывалась Сашенька. Особенно ей понравилось про туманность, так папа иногда выражался.

– А в том, что спихнуть этот выстрел начальство решило на лысого!

– Зачем же? Не легче ли арестовать и судить вашего дружка детства?

– Если бы наружу выплыло, что милиционер стрелял в милиционера, знаете, сколько голов бы полетело!

– Я поняла.

– Вот лысого и определили козлом отпущения. Что с идиота взять! Они там колбасят его по‑ черному! А потом спишут на то, что умер от воспаления легких!

Сашенька совершенно была изумлена рассказом милиционера. Раньше ей казалось, что такие вещи только в телевизоре, но сейчас она абсолютно верила в неуправляемое зло, так как сама под его чугунные колеса попала.

Надо было что‑ то предпринимать, но девушка совершенно не понимала, с какой стороны подступиться к этому делу. Она тщетно пыталась вспомнить кого‑ нибудь из своих знакомых, могущих реально пресечь творящийся произвол.

– Ладно, – наконец решила Сашенька, – утро вечера мудренее. Останетесь у меня ночевать, а завтра что‑ нибудь придумаем!.. Я в душе была, теперь вы идите, там слева чистое полотенце!

– Я вас стесню! – испугался Душко.

– Прекратите манерничать! – разозлилась девушка. – Вы стеснили бы меня, если бы в кровати моей спали. А так я вам на кухне постелю. Идите в душ!

Милиционер покорно заперся в санузле и долго стоял под струями воды, вдыхая невероятный аромат всяких женских кремов, смешанный с духами и запахом ее тела. Выходя, он не удержался и ткнулся носом в Сашенькин халат. Глубоко вдыхал, до оранжевых кругов в глазах. Тело дрожало от вожделения, а мозг был несчастен, так как знал, что результатом восстания гормонов могло быть лишь личное управление собственными органами.

«Я – автопилот самого себя», – подумал Душко, выходя из ванной.

Дверь в Сашенькину комнату была плотно закрыта, а на кухне ждала приготовленная раскладушка.

Его так трясло, что он даже лечь не мог. Стащил с себя майку, проверил на прочность дверной косяк, подпрыгнул, ухватился пальцами и начал подтягиваться.

Раз, два, три… Двадцать пять… Косяк слегка поскрипывал… Тридцать…

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒