Глава IV. Положение усугубляется

Глава IV

Положение усугубляется

Возле двух казенных возков оказалось немноголюдно – только Позин торчал, попыхивая трубочкой, да в отдалении тесной кучкой стояло с полдюжины ямщиков, с любопытством прислушивавшихся и присматривавшихся. Еще издали поручик расслышал крик есаула:

– Вот именно‑ с! Весь обоз обыскать, если потребуется! Все ящики, все грузы, не говоря уж о карманах!

– Господин есаул, – отвечал ему не без вкрадчивости жандарм, – понимаю вашу расстроенность, но просите вы о вещах, как бы деликатнее выразиться, нереальных… Чтобы учинить полный обыск, вскрыть все до единого грузы, рота людей потребуется и не один день времени. К тому же инструментом не располагаем – тут одних гвоздодеров потребуется уйма…

– Топорами! – рявкнул есаул.

Трое сопровождавших «секретный воинский груз» казаков держались в сторонке, как и подобает старым служакам, точно знающим, когда не следует лезть начальству на глаза. Они старательно отводили взгляды, делая вид, что их тут как бы и нету. Поручик явственно расслышал шепоток одного из них:

– Братцы, вот вам крест, глаз не смыкал… Нешто первый раз?

Есаул с ротмистром стояли у распахнутой дверцы возка. Есаул багровел, как вареный рак, жандарм старательно сохранял на лице невозмутимость. Поручик не сдержался, самым вульгарным образом толкнул Самолетова локтем. Тот понятливо кивнул. Жандарм держал в руке пустую, обвисшую кожаную суму с ненарушенными казенными печатями – и сума, в точности как денежный мешочек поручика, покрыта множеством мелких, аккуратных дырочек, походивших по размеру на дробовые, но расположенных с той же непонятной регулярностью…

– Топорами! – крикнул есаул. – Уж топор‑ то у каждого ямщика найдется! Все до единого грузы распотрошить!

Вид у него тем не менее был не грозный, а скорее уж потерянный. Сразу чувствовалось, что есаул, как частенько бывает, потерял себя и криком пытается вернуть уверенность в себе и в мире – но тщетно, тщетно…

– Голубчик…

– Я вам не голубчик, а господин есаул! Нужно все обыскать, вверх дном…

– А на каком, простите, основании? – пожал плечами жандарм. – На основании ваших подозрений? Полномочий не имею… Да и неосуществимо это – все до единого ящики с кулями вскрывать…

– Вот именно, с какой такой стати? – вклинился Самолетов. – Ящики мои, что с чаем, что с камнем, заколочены еще в Шантарске и на совесть. С чего бы их ломать?

Ротмистр, с некоторым страданием на лице, отозвался:

– Господин есаул полагает, что золото ночью украдено злоумышленниками из числа путешествующих и спрятано в грузах…

– А куда ж ему еще деваться? – прямо‑ таки с болью сердца выкрикнул есаул. – В чертей прикажете верить? Черт их знает, как там с ними обстоит, не видывал, только в жизни не слышал про такие вот чертовы штучки. Золото люди крадут!

– Случай, знаете ли, затруднительный, – мягчайшим голосом ответил жандарм. – Объяснить его не берусь по причине полного непонимания происходящего… однако успел составить мнение. Не только ваше самородное похитили. Практически у всех, кто обладал золотом, оно исчезло при самых загадочных обстоятельствах, ничуть не похожих на результат человеческих ухищрений… – он поднял перед собой издырявленную сумку, держа ее подальше от себя, с неким брезгливым опасением. – Ну вот сами скажите: похоже это на дело человеческих рук? У меня, знаете ли, – и не у меня одного, да‑ с – из кармана пропал золотой корпус от часов, причем механизм целехоньким остался в кармане… Люди так не могут, не умеют, тут что‑ то другое…

– Черти? – саркастически ухмыльнулся есаул.

– Не берусь судить, – бесстрастно откликнулся жандарм. – Как человек верующий, в существовании нечистой силы сомневаться не должен. Как человек, не понаслышке знакомый с сыскным делом, в жизни не сталкивался с потусторонними созданиями, ворующими драгоценные металлы. Однако согласитесь, что обстоятельства никак не позволяют считать все делом человеческих рук…

– Да что вы мне здесь такое разводите?

– Ничего я, простите, не развожу, – сказал ротмистр. – Но вынужден смотреть на происшедшее с учетом его полной экстраординарности… Не знаю, в чем дело, но в обычных злоумышленников человеческого происхождения не верю… Ну не способны люди на такое! – воскликнул он, морщась едва ли не страдальчески. – Как бы это назвать…

– Феномен, – серьезно подсказал Самолетов.

– Ах, во‑ от оно как! А позвольте спросить, могу я этот ваш феномен притащить в качестве свидетеля в военный суд, перед коим мне вскорости отвечать придется? Уставы, насколько я помню, никакого такого феномена не предусматривают ни в качестве смягчающего обстоятельства, ни в отягчающем смысле…

– Ну вот именно так все и стряслось, – сказал жандарм. – Вот и объясните вы мне, каким образом мог бы человек этакое сотворить? Как бы он, печатей не нарушив, через эти дырочки самородки выковыривал? Как бы он из кармана золотой корпус похитил, оставивши механизм?

– И крест с шеи, – мрачно дополнил Самолетов.

– Слышите? И крест с шеи… В любом случае, о полном обыске всех без исключения грузов и речи не идет. Слишком много времени отнимет, невероятных усилий потребует. Ямщиков, конечно, всех поголовно обшарить – дело нехитрое… Но вы что же, всерьез полагаете, что они ваше золото по карманам распихали да так и держат? Или в снег зарыли, чтобы на обратном пути забрать? Позвольте уж в этакие фантазии не поверить…

– Что ж вы предлагаете?

– А что я могу предлагать? – пожал плечами жандарм. – Следовать прежним маршрутом, до Челябинска. Челябинск – уездный город, там имеются гражданские и военные власти и полиция тоже. Да и губернский Оренбург недалеко, а там – жандармское управление. Если властями будет так решено, проверят грузы самым тщательным образом. Все равно, рассуждая здраво, если это и злоумышленник, деваться ему некуда: до Челябинска ожидаются всего две деревни, в коих нетрудно устроить так, чтобы никто от обоза не отдалялся. А бежать злодею… Ну куда ему бежать? – он обвел рукой снежную равнину. – На сотню верст кругом – ни единой живой души, ни одного человеческого жилья… Подождем уж до Челябинска, господин есаул, так оно будет умнее… Простите, но ничем более помочь не в состоянии…

Он повертел суму, швырнул ее в распахнутую дверь возка, непроизвольным движением отер руки о шубу, отдал честь и преувеличенно ровным шагом направился прочь, в сторону головы обоза. Есаул не смотрел ему вслед, он ни на кого не смотрел, стоял, чуточку пошатываясь – хотя водкой от него совершенно не пахло. Потом какими‑ то дергаными движениями отступил на шаг, согнул колени, уселся на приступочку возка. Глаза у него были мутные, совершенно бессмысленные.

– Много пропало? – тихо поинтересовался Самолетов.

– Все до крошечки, – отрешенным, шуршащим голосом отозвался есаул. – Восемь пудов одиннадцать фунтов семь золотников. Военный суд, тут и думать нечего. Каторга… В солдаты…

Он тихо покачивался взад‑ вперед, запустив руку под шубу, тихонечко постанывая.

– Эк, твою! – охнул вдруг штабс‑ капитан Позин.

И, прыгнув вперед, упал на есаула, тот рухнул с приступочки, и оба нелепо закопошились в снегу. Все присутствующие не трогались с места, таращась на них недоуменно, а Позин, придавливая есаула к земле, что‑ то выделывая обеими руками, шипел сквозь зубы:

– Не балуй, козаче… Не балуй… Ты ж не гимназистка с серными спичками…

Потом он выпрямился, зажав в кулаке дуло большого «смит‑ вессона» армейского образца. Есаул лежал на спине, бессмысленно глядя в небо, на поясе у него чернела пустая расстегнутая кобура.

Чуть повернув голову в сторону казаков, Позин громко спросил:

– Другой револьвер у него имеется?

– Так что нет… – отозвался один.

– Вот и ладненько, – сказал штабс‑ капитан, отдуваясь. – А этот я приберу, так оно надежнее. Чем такое место хорошо, не повеситься тут и не утопиться – и не на чем, и негде… – Он повернулся к казакам: – Что стоите, как пугала на огороде? Водки принесите, живо! Есть у вас… Чтобы казак в Омске водочкой не запасся? По вам видно, давно служите, не безусые… Быстро, кому говорю! И пить из чего…

Бородатый казак, решительно покривившись лицом, полез во второй возок и вскоре вынырнул с прямоугольной армейской фляжкой и пузатым оловянным стаканчиком. Отобрав у него то и другое, Позин свободной рукой приподнял есаула, словно бесчувственное тело, усадил на приступочку и примостился рядом, приговаривая:

– Ежели из‑ за каждой неприятности стреляться из казенного револьвера, патронов не хватит… Ты, Лукич, выпей‑ ка чарку и не балуй, не дури, ты ж офицер, а не баба какая… Поговорим ладком, смотришь, до чего умного и договоримся… Затеял тоже, драть тебя некому…

Есаул подрагивающей рукой потянулся за чаркой, Позин же, обернувшись к остальным, скрутил зверскую рожу и мотнул головой. Присутствующие стали осторожненько отодвигаться подальше. Тот самый казак, что лазил за водкой, коснувшись кончиками пальцев рукава поручиковой шубы, прошептал:

– Ваше благородие, крест святой, не спали, и в рот – ни капли… Не первый раз… Колдовство, верно слово…

Не зная, что ответить и как держаться, поручик стоял столбом. Имелась одна‑ единственная утешительная мысль: он никоим образом не сошел с ума, эти тягостные чудеса накрыли всех… Вот только облегчения эта мысль не давала никакого.

– Эге, Аркадий Петрович! – произнес рядом Самолетов. – А там, очень похоже, что‑ то да происходит…

Поручик тоже посмотрел в ту сторону – в хвост обоза. Прекрасно видно было в ярком свете утреннего, уже изрядно приподнявшегося над снежной равниной солнышка, что там, в полуверсте, сбилась немаленькая толпа: вокруг одного из возов столпились ямщики, к ним подбегало еще несколько.

Потом с той стороны показался бегущий – простоволосый, без шапки, в распахнутой шубе. Передвигался он каким‑ то странным аллюром, крайне неуклюже, спотыкаясь на ровном месте, то натыкаясь на очередной воз, то попадая ногой в высокий нетронутый снег на обочине тракта.

Через небольшое время поручик узнал Саипа, и сердце неприятно захолонуло: лицо татарина было белым, как полотно, он несся, растеряв всю прежнюю осанистость, по‑ прежнему то запинаясь, то увязая в снегу. Сразу было видно, что ему давненько не приходилось бегать, долгие годы передвигался неторопливо, степенно, не имел надобности бегать, разучился…

– Случилось что? – окликнул Самолетов.

Покосившись на него испуганно, очумело, Саип, не замедлив неуклюжего бега, издал тоскливый стон, словно у него болели зубы, замотал растрепанной головой, выдохнул:

– Ш‑ шайтан, ага!

И, не задерживаясь, промчался мимо, тяжело отдуваясь, охая, постанывая.

– А пойдемте‑ ка глянем, Аркадий Петрович? – сощурясь, произнес Самолетов. – Что‑ то там такое произошло. И очень я сомневаюсь, что возницы мои встревожены покражей у них золота, потому что золота у них в кошельках отродясь не водилось… Ну разве что прихватил с собой кто горсточку самородного, такое случается… Но опять‑ таки не стал бы, лишившись, шум поднимать на весь обоз… Мой воз, ага… Только там один чай и ничего более…

Ямщики стояли, плотной стеной преградив дорогу к возу. Царило совершеннейшее молчание, порой слышалось только хмыканье и другие, столь же нечленораздельные звуки. С ходу раздвинув двух ближайших, Самолетов двинулся сквозь толпу, как кабан через камыши, властно покрикивая:

– Расступись, молодцы, дай дорогу…

Поручик пробирался следом, временами расталкивая стоящих вовсе уж бесцеремонно. Им давали дорогу, ворча, и скоро оба оказались в первых рядах. Толпа, обступившая воз, держалась от него на значительном расстоянии, меж нею и запряжкой оставалось изрядное пустое пространство, и там…

Вновь ледяные мураши проползли по спине…

Две лошади, коренник и правая пристяжная выглядели невредимыми. Пристяжная отскочила в сторону, насколько ей позволяла упряжь, а коренник прямо‑ таки бился в оглоблях, издавая даже не ржание, а тоненький, жалобный скулеж, приседая на задние ноги, выкатывая глаза, полное впечатление, пытаясь крупом выворотить оглобли и освободиться. Левая же пристяжная…

Поручик не сразу и осознал, что видит. Грива, оскаленные зубы, выпученные неподвижные глаза… Лошадь не просто пала от непонятных причин, как случается иногда, – она словно бы высохла, усохла, ссохлась, шкура обтянула кости, словно лайковая дамская перчатка руку, отчетливо выделялось каждое ребро, каждый сустав, каждый позвонок. Даже павшая от многодневного голода лошадь казалась бы рядом с этим олицетворением сытости и довольства. Более всего это напоминало вяленую рыбу, забытую на много дней под жарким солнцем и оттого усохшую до состояния деревяшки: ни кровинки под кожей, ни кусочка мяса, лишь облепившая кости шкура…

Жуткое было зрелище. В жизни такого видеть не доводилось.

Первым опомнился Самолетов. Послышался его властный басок:

– Ну что стоите? Не видите, коренник вот‑ вот оглобли поломает? Постромки обрубите живо, оттащите ее подальше!

– Боязно, Николай Флегонтыч, – послышался чей‑ то голос. – Вдруг там зараза какая наподобие чумы…

– Я тебе покажу чуму! – рявкнул Самолетов на всю округу. – Я тебе такую заразу покажу, задница тарбаганья – зубы не соберешь! Не бывает такой заразы! Живо, стронулись!

Он решительными шагами пересек пустое пространство, присел на корточки над головой мертвой лошади, превратившейся в нечто неописуемое, присмотрелся, цокая языком и морщась – то ли отваги был нешуточной, то ли, подавая пример, заставлял остальных шевелиться. Двое ямщиков, потоптавшись, нерешительно стали подходить. Самолетов поднял злое лицо:

– Ну, что плететесь? Постромки руби! Волоки ее на обочину! Да лошадей успокойте, вашу…

Подстегнутые его криком, ямщики пришли в движение: кто‑ то повис на шее коренника, успокаивая его, похлопывая, воротя его голову прочь от жуткого зрелища. Несколько человек, обогнув ссохшиеся останки, топтались тут же, бездарно прикидываясь, будто помогают. Самолетов орал и ругался – и вскоре первый топор ударил по постромкам, за ним взвился еще один. К освобожденной дохлятине нехотя принялись подступать, натягивая рукавицы, ворча, подбадривая друг друга недовольным ворчаньем. Работа помаленьку налаживалась.

– Видели? – спросил поручика Самолетов, раздувая ноздри и мотая головой. – И ничем таким не пахнет, ни падалью, ничем…

– Полагаете, это имеет какую‑ то связь…

– Да ничего я не полагаю! – отрезал купец. – Просто‑ напросто в жизни такого прежде не видел… Может быть, вы? Вот видите… Какая, к черту, зараза, никто о такой заразе и не слыхивал… Водки бы жахнуть, а? Стакан полный…

Толпа раздалась, и они шарахнулись вместе с ней – четверо ямщиков, отворачивая головы, с напряженно‑ испуганными лицами, волокли мертвую лошадь на обочину, ухватив за ноги. Получалось это у них настолько легко, должно быть, высохшие останки очень мало весили… Двигаясь спинами вперед, увязая по пояс в снегу, взрывая сугробы, они волокли свою жуткую ношу на обочину, миновали десяток саженей по бездорожью и, казалось, не могли теперь остановиться, будто заводные игрушки…

– Ну, хватит! – закричал Самолетов. – Довольно! Там и бросьте!

С превеликим облегчением, словно проснувшись, ямщики отпустили худющие лошадиные ноги, отбросили рукавицы, черпая снег пригоршнями, умывали им на ходу руки, по пояс в сугробах пробираясь назад, на тракт. Коренник наконец‑ то перестал биться. Ближайшие мелко крестились, и кто‑ то, почтительно придвинувшись, говорил, что произошло все моментально, как снег на голову, вроде бы стояла совершенно такая, как всегда, а когда оглянулись, она уже вот такая и лежит, страхолюдная…

К ним спешил запыхавшийся Мохов в компании Гурия Фомича и отстававшего шагов на десять Саипа, вовсе уж выбившегося из сил, дышавшего шумно, как паровоз. Еще издали Мохов закричал неожиданно густым басом:

– Ну что встали, что встали, чего не видели? Ну‑ ка, живо, по возам! Упряжь проверить как следует, кому говорю! Сейчас трогаться будем! Или кому остаться желательно? Так я не держу, вы люди вольные, что пташки!

Ямщики – показалось даже, с облегчением – начали расходиться. «Это он правильно, – мельком подумал поручик, – людей в таких вот непонятных случаях нужно не мешкая, занять работой, чтоб не торчали без дела…»

– Где? – спросил Мохов.

– А вон, – показал Самолетов. – Извольте полюбоваться.

Мохов в сугробы не полез – остановившись на обочине, обеими руками поправил очки, вытянул шею, присматриваясь. Сплюнул:

– Господи, помилуй, ну и фигура… Сроду такого не видел…

– Я так полагаю, и никто не видел, – мрачно сказал Самолетов.

– Что говорят‑ то?

– Да что говорят… Отвернулись – а оно вдруг именно так и обернулось…

Гурий Фомич Шикин выступил вперед – невысокий, пожилой, с реденькой бороденкой, видом столь же невзрачный, как его не особенно и крупная торговля. Испуганно моргая, постукивая себя по подбородку сцепленными ладошками, сказал:

– Уезжать надо побыстрее, мне думается. Пока еще чего не приключилось… Верно вам говорю, это мы на гиблое место по невезению своему натакались…

– Что? – переспросил Самолетов, глядя даже с некоторым любопытством.

– Гиблое место, Коленька, – заторопился старик. – Оттого с нами этакое и стряслось. Сам знаешь, в наших краях гиблые места попадаются, да и не только в наших… На Кидыре есть поляна, там все живое дохнет, не успевши выбраться… На большекуртинской дороге, на десятой версте, чуть ли не у каждой второй повозки оси ломаются совершенно непонятным образом… А Карабаш, проклятое место? Ведь заночует кто – жди беды… А брод у Потехино? А…

– Наслышаны, – задумчиво сказал Самолетов. – А начнешь доискиваться – одни байки…

– Так уж и всегда?

– Ну, не всегда, – поморщился Самолетов. – Не всегда. С Карабашем дело и правда загадочное, я, во всяком случае, слышал от людей, которым верю, такое, что не выдумаешь… Но вот насчет Кидырской поляны, подозреваю, сочиняют…

– Сам ведь согласился – не всегда врут! Гиблое место здесь! Отсюда и беда…

– Двенадцать лет, Гурий Фомич, как я этот тракт меряю туда и назад, – сказал Мохов, с сомнением покачивая головой. – И не было тут никаких таких гиблых мест…

– Сначала не было, а теперь появилось. Иначе откуда все взялось? Так это место себя и оказывает…

– Давно придумал, Фомич? – спросил Самолетов (впрочем, не улыбавшийся).

– Подумал, прикинул… Гиблое место, точно вам говорю! Нужно отсюда побыстрее…

– Все это, конечно, вилами по воде писано… – задумчиво протянул Самолетов. – Ни доказательств тебе, ни опровержений… Гиблое место… В одном ты, Фомич, прав, сдается мне: лучше отсюда и в самом деле побыстрее убираться. Смотришь, и перестанет…

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒