Часть вторая. 2 страница

Ночь была моей единственной подругой.

Ночью думалось яснее, дышалось чище, я владела тайной свободой. От того и переводы получались легкие, живые, в точности передающие дух и суть, вложенные авторами.

День же только кормил меня пылью, душил в своих знойных объятьях, и мне некуда было деться от его вечного шума и суеты.

Поэтому днем я спала.

Закрыв балконное окно и задернув его партъерами, чтобы ни один лучик не смог пробраться ко мне в комнату, я разделась, приняла горячую ванну, чтобы окончательно расслабиться, затем выпила чая с ромашкой и улеглась на пушистый белый диван, сосредоточившись на сне.

Но по прошествии трех с лишним часов так и не сомкнула глаз.

Никакие посторонние звуки в этом виноваты не были. Я ощущала бешеную усталость, но даже она не помогала мне уснуть.

Возможно, всему виной являлось переходящее состояние. Я не могла уснуть, потому что во мне просыпался кто‑ то другой. Тот, кто жил все это время в изоляторе подсознания, и кого я больше не надеялась когда‑ нибудь увидеть.

И все же…

И все же я задремала.

Впервые за последние сутки я потерялась в калейдоскопе сновидений, если конечно, такая характеристике уместна для несвязанных мрачных обрывков.

Прошлое и настоящее то стремительно склеивались, как два магнита, то с треском размыкались, не желая знать друг друга.

Я была студенткой, имела длинные белые волосы, писала нескончаемые статьи о знаменитостях…

Вот день моей свадьбы. Я красивая и счастливая в платье невесты…

Дальше снова нарезка из фраз и образов…

И вдруг…

Тревога вихрем врывается в душу, тело бьется в ознобе.

Прекрасная невеста роняет букет… Он медленно падает на землю, нежные лепестки рассыпаются…

Истошный крик!

Отчаяние и страх! Сокрушающий дикий страх наваливается грудой боли, истязает в нереальных муках, рвет на клочки, уродует…

Куда она бежит, эта принцесса в белом, почему слезы разъедают ей глаза, почему такая острая боль в ее сердце…

В груди стучит отбойный молоток. Все происходит наяву, по‑ настоящему… На платье кровь… белое и красное!.. на руках и лице кровь…

Кто‑ то удерживает в железных объятиях…

Пустите, мне больно!!!

Как же больно!

Нечем дышать!

Человек в больничном халате давит на грудь, не дает вырваться, ритмично нажимает. Склонившееся лицо кажется серым и озабоченным. Он не желает мне зла, но боль доставляет невыносимую. И все это здесь, в моей комнате. Я видела у него за спиной задернутое партъерами окно, свой рабочий стол возле балкона, даже хрустальную люстру на потолке.

Помогите, я задыхаюсь!

Сделав резкое движение, я упала на пол, брыкаясь и путаясь в пледе, мокрая, взмыленная, перепуганная. В ушах стоял крик, сотни криков, размноженных эхом прошлого. Голова готова вот‑ вот взорваться, в легких спазмы, воздух вырывается комками, с хрипом и стоном. Сознание не сразу воспринимает действительность, я не могу определить, где я и кто я…

Холодные пальцы пытаются ухватиться за край дивана, чтобы подняться. Мозг лихорадочно соображает. Понемногу я все же высвобождаюсь из этого плена, но навеянные сном ощущения не покидают меня, все так же цепко стараются удержаться в голове.

Комната к тому времени значительно посерела, видны были только очертания предметов. Я прижалась к дивану щекой, вытерла слезы и попробовала выровнять дыхание.

Итак…

Кто я?

Самодостаточная молодая женщина.

Вдох‑ выдох.

У меня очень интересная работа.

Вдох‑ выдох.

Я приношу людям радость печатного слова.

Вдох‑ выдох.

В моей гостиной все на своих местах: диван посреди комнаты, шкаф с книгами, телефон на стене. Я дома. Я одна, а значит, в безопасности. Если хочешь, можешь выпить таблетку, сама знаешь, какую…

Телефонная трель внезапно прорвала тишину, поразив меня, как электрошокер. Я резко вскочила, схватилась за голову и уставилась на стену.

Почему бы вам не оставить меня в покое?!!

– Алло…алло‑ о! – звучал настойчивый высокий голос в трубке. – Алло!

– Я вас слушаю…

– Это Анна Гром? Вы просили позвонить.

Я быстро моргнула в полутьме, не сразу сообразив, что хочет от меня этот незнакомый девичий голос.

– Оставили свою визитку…

Чтобы окончательно проснуться, я отклонила трубку в сторону и прокашлялась. В памяти воскресли события минувшего дня, театр…

– Ну конечно, – отозвалась я максимально уверенно.

– Вы хотели про Миру поговорить?

– Да, про Мирославу Липку.

Девушка скорбно вздохнула.

– Мы были лучшими подругами.

– Как тебя зовут?

– Алиса. Алиса Боднер.

– Мы сможем увидеться завтра?

– Приходите на три, на репетицию...

– Спасибо… э‑ э…

– Алиса, – твердо напомнила девушка.

– Да. Спасибо, Алиса.

Я повесила трубку и включила в комнате свет.

Кажется, все в порядке.

Сон развеялся почти без остатка.

Нужно было приступать к работе.

Распахнув двери балкона, я впустила в комнату божественную вечернюю свежесть, бодрую и в то же время умиротворяющую. И после нескольких чашек крепкого и горького как полынь кофе, села, наконец, за ноут‑ бук.

* * *

Но перевод в ту ночь получался сырым и безжизненным, красивые слова не желали выуживаться из памяти.

Очередной исторический роман на триста страниц известного американского писателя. Я застряла на одной из последних глав, где молодой граф выгнал свою возлюбленную посреди ночи в дождь, подверженный ревностным подозрениям, что красавица‑ жена принесет позор и несчастье для его фамильного герба. Лучше избавиться от нее сейчас, пока еще хватало мужества, решил он для себя. Но одумавшись несколько часов спустя, герой бросился на поиски девушки, ненавидя себя за предубежденность и жестокость. Все графство поднято на ноги, красавицу бегут искать прямо в ночных сорочках, с факелами… Находятся же люди, которое такое читают!

Я никогда не любила подобного рода сочинения, хотя в последнее время с ними часто приходилось иметь дело. Наверное, просто не понимала. Чего всегда не хватает этим ненормальным, неужели обязательно нужно создать столько проблем для того, чтобы в конечном итоге найти любовь в своем несчастном сердце? Или это всего лишь особенности жанра? Приходиться буквально хватать читателя за «жабра», чтобы он перевернул следующую страницу? В этих романах вечная неразбериха: где кровь, где любовь. На протяжении нескольких сотен страниц влюбленные то сходятся, то расходятся, ненавидят друг друга до смерти и снова страстно любят. Такая книга просто выскальживает из рук, сочась ядом мазохизма.

Еще страшнее, когда взятые за образец злосчастные взаимоотношения воплощаются в жизнь. Естественные испытания, которыми судьба экзаменует каждого влюбленного, отходят на задний план, теряясь на фоне откровенного насилия. Критерием ласки становится грубость, комплиментом – насмешка, целью – одержать верх, подчинить, унизить. Закономерное равенство двоих друг перед другом превращается в ожесточенное соревнование: кто‑ то должен стать Хозяином, а кто‑ то Рабом.

И в таком случае, то единственное, что есть добро – превращается в рутину зла.

Я не могла не подумать о Мирославе Липке.

Юная богиня.

Армия поклонников.

Положив перед собою ее снимок, попыталась представить девушку смеющейся, грустящей. Пробовала отгадать ее мысли, мечты, любовь.

Зачем кому‑ то понадобилось убивать бедную безродную сироту?

Неужели роковую роль сыграла ее внешность?

Доволен ли тот подонок, что совершил эту чудовищную жестокость?

Еще вчера она двигалась, думала, что‑ то планировала, ‑ цвела прекрасная роза и не догадывалась, что дни ее сочтены…

Взгляд упал на экран ноут‑ бука и с неким изумлением, между строк совершенно пресного сюжета, я нашла вполне логическую подсказку.

Девушку могли убить из ревности!

Это казалось таким же явным, как ее сумасшедшая красота.

В животе защекотало, будто я спустилась с горки. Резкий всплеск адреналина заставил мое сердце ускоренно забиться и вызвал приток необъяснимой энергии. Я беспричинно зашагала по квартире, борясь с неожиданно навалившимся волнением. В голове творился такой каламбур, что рассчитывать в тот момент на конкретную мысль казалось бесполезным. Не знаю, сколько времени так прошло, но остановил меня только рассвет и внезапно сорвавшаяся буря.

Толи одно, толи другое, или вконец истраченная хождением энергия, заставили меня снова повалиться на диван. На этот раз я погрузилась в тот сон, в котором напрочь отсутствовали изображение и звук…

Глава 7

Погода вдруг сильно закапризничала и сфокусировалась на диаметральной позиции…

Небо, еще недавно прозрачное и чистое, насупилось и налилось свинцом, рассерженно загремело и выплеснуло на грешную землю обильный холодный ливень, переполнив людьми автобусы и остановки.

К обеду дождь немного стих, но не прекратился, лишь слегка передохнул, показав земле плененное тучами солнце; солнце поглядело с тоскою на свое унылое отражение в лужах и снова скрылось.

Теперь дождь, казалось, зарядил на вечно.

Я лежала, не открывая глаз, прислушиваясь к монотонному шороху за окном, так напоминающему приглушенное бормотание, что более не оставалась ничего, кроме как нежиться в сладкой дреме, будто другого занятия не существует вовсе. Приоткрыв один глаз, убедилась, что времени вполне хватало – лишь половина первого на часах. Когда укладываешься не раньше шести утра, видеть сны до прихода ланча – обычное дело, считай – норма. У меня к тому же до назначенной в театре встречи оставалось не менее двух часов в запасе.

Однако моя дорогая матушка думала иначе.

Никакой будильник в мире не имел той власти, что телефонный звонок от мамы. За ней водилась привычка звонить долго и настойчиво, покуда цель не была достигнута. Ежедневно, приблизительно вычислив, в котором часу я пробуждаюсь, она обязательно звонила справиться о моих делах. Спасибо, мама, все окей. Я перевела сегодня еще 17 страниц того романа, помнишь, с которым работаю уже месяц.

Я почувствовала интуитивно, что звонит именно она. Поэтому подавила стенания, заставляя себя оторваться от подушки и, нашарив вслепую кроличьи шлепанцы где‑ то далеко под кроватью, поплелась в гостиную. Все, разумеется, как и всегда. Что нового? Как ты себя чувствуешь? Уже не спишь? Конечно, не сплю, если мы беседуем.

– Ты не забыла, что ужинаешь у нас сегодня? Какой сегодня день? – Напоминала мама ласково, словно мне было не больше пяти.

– Разве я могу такое забыть? День рождения деда.

– Ты же знаешь нашу традицию. Нужно почтить его память, ведь это был человек с большой буквы…

Голос мамы наливался металлом, звенел от переполняемой гордости всякий раз, когда речь заходила об ее отце.

– Жаль, что ты не пошла с нами утром в церковь, но мы понимаем – ты работаешь! Бабуля немного поворчала, но это ничего…

Я слушала ее вполуха, размышляя о предстоящем мне непростом выборе между сном и горячим кофе. Кстати, кофе еще осталось, или ночью я опять увлеклась? Такое порою случалось. Хорошо бы вообще провести весь день, а точнее, его остаток, с какой‑ нибудь увлекательной книжкой. Вот у меня есть Селинжер, Набоков, Акунин … Что там по Чехову? Ах нет, буду рюмсать. Тогда уж лучше сразу перейду к «Мартин Идену». Нет, к Диккенсу…Эх, давно Булгакова не перечитывала!

М‑ м‑ м, классика! Слюнки текут…

Накупить гору сладостей… Словом, пробездельничать весь день. Или ночь. Может, роман подождет с переводом?

Крышка ноут‑ бука притензийно сверкнула в центре письменного столика, всем своим видом демонстрируя боевую готовность. И, скорее всего, он прав: наступит полночь и как по мановению волшебной палочки, из бездельника я все равно превращусь в переводчика…

А ведь еще предстояло побеседовать с руководителем «Молодой сцены», надеюсь, сегодня мне это удастся. И с той девушкой, Алисой, самолично изъявившей желание поделиться сведениями про убитую.

Ну, и как же – самое главное событие дня – день рождения деда, принятое праздновать много лет спустя, после его смерти.

Что ж, не выйдет из меня бездельника…

В трубке послышался громкий вздох:

– Не забудь, что ужин в шесть. Мы тебя ждем.

* * *

Тучи тем временем спускались все ниже и ниже, близоруко изучая меру своего воздействия на захваченную среду, в результате чего все живое было вынужденно непременно дрожать и прятаться.

Выглянув в окно, я получила подтверждение неутешительной догадки: выходить на улицу – равносильно безумию, кругом сплошная вода.

С мыслями о постели так или иначе пришлось расстаться. Высыпав остатки кофе в кофеварку, я подумала, что если бы ко мне в дом нагрянули случайные гости (что, в принципе, исключено! ), их наверняка удивило бы количество напоминашек, облепивших мой холодильник: синие, розовые, желтые клочки бумаги пестрели на нем, как гирлянды на елке. «Купить еду», «Фильтры для кофеварки», «Пакеты для мусора», «Молоко и специи»… Удивила бы в первую очередь моя забывчивость, отнюдь не присуща двадцати пяти годам, и отделаться от вопросов банальным детским стишком «Жил один рассеянный…» оказалось бы не просто. Но никакие гости, к счастью, меня не беспокоили. Единственным спутником, не веселым и навязчивым, в последнее время оставалась лишь сама рассеянность.

Писать однако новую напоминашку о покупке кофе не возникало нужды: старая висела на дверце холодильника уже многие месяцы.

Неизменной блажью для тела могу назвать холодный душ. Начинать без него новый день казалось также немыслимо, как без чашечки благоухающего темного напитка. Исключением из правил могут считаться только такие редкостные дни, как этот, когда ледяной душ проникал отовсюду, готовый вымыть не одну тебя, но и весь город в придачу. В подобные моменты предпочтительнее думать о купании в горячих водах, а уж покидая их ласковые объятия, тащиться куда‑ то в дождь выглядит в высшей степени глупо и неестественно.

Но через два часа я была одета в синий костюм из нежного шелка – классическую юбку до колен и короткий приталенный жакет ‑ невообразимо смело для такой погоды, но достаточно красиво, чтобы решиться пожертвовать им, потому что мне страшно захотелось впечатлить молодых людей из труппы Мирославы Липки, явив вместо типичного журналиста в заплатанных джинсах привлекательную молодую особу, близкую им по духу и возрасту.

Зеркало порадовало успешным результатом. Но уже через минуту, выйдя с зонтом под продырявленное небо, я успела пожалеть о своей затее. Для того, чтобы проскочить под дождем и спасти свои старания, мне пришлось буквально пробежать все триста метров «Белой площади» ‑ от моего дома к театру. Оглядываться в поисках такси не имело смысла, и без того безлюдный город, в виду последних событий, словно вымер вообще…

В холле театра приветствовали все те же портреты актеров.

Проявив на этот раз чуть больше внимательности, я смогла распознать среди них уже знакомое мне лицо.

Длинные волосы – жгуче‑ черные, как смола, взгляд завороженный, отстраненный…

Нет, это была не типичная девочка‑ сирота! Даже через фото в Мирославе Липке ощущалась сверхмощная, прошибающая энергия – харизма, если выражаться театральным языком. Нестандартный дух, нестандартное отношение к жизни.

«Так что же произошло в ту ночь? » – Спросила я у портрета мысленно. – «На тебя охотился маньяк? Отвергнутый кавалер? Или все гораздо сложнее? »

На мгновение показалось, что в глазах молодой красавицы заискрились таинственные, едва уловимые огоньки, а губы дрогнули в легкой усмешке. В душе возникло странное смятение, я решила, что долго вглядываться в это лицо опасно. Как будто оно владело тайным гипнозом или мистической силой, заставляющей робеть и подчиняться. Наверняка сюда подключилось и мое воображение. Но все же я поспешила отвести глаза от портрета.

Из вахтерской кабинки доносился громкий расслабленный храп. «Снежная королева» сидела там же, в своем стеклянном замке, на коронном месте. Лишь голова ее была откинута назад, а рот широко открыт. Я пробралась мимо нее на цыпочках, чтобы не спугнуть такой уютный, «сладкоголосый» сон и не нарваться на праведный гнев своим вторжением.

Прежде всего я планировала поговорить с руководителем «Молодой сцены», но вместо нее застала в кабинете команду молодых актеров, которая состояла из трех ребят и четырех девушек. Яркая симпатичная блондинка, сидящая в кресле руководителя, представилась той самой Алисой, что звонила мне накануне.

– Она неважно чувствует себя после вчерашних событий, – поведала девушка, когда я спросила про руководительницу. – Кстати, – обратилась она к своим коллегам. – Кто не в состоянии репетировать, может валить домой. Так Лариса сказала…

Но они ее не слушали, приковав все свое внимание к моей особе. Выдержав несколько секунд оценивающие взгляды и разглядев в них откровенное восхищение, я, наконец, облегченно вздохнула и принялась объяснять им суть своего визита.

– С вашей подругой произошло несчастье… Милиция ведет расследование, но за прошедшие сутки пока ничем не порадовала. В городских газетах – только банальное сообщение о трагедии. Но, полагаю, вряд ли кто‑ то знал ее столь же хорошо, как вы. Расскажите мне о Мирославе.

– Так дико думать, что ее больше нет, ‑ отозвалась одна из девушек.

– Точно. Бред какой‑ то, – подхватил молодой человек, которого я видела здесь вчера. Бледность уже заметно спала с его лица. Немного подумав, он добавил:

– Она была необычным человеком.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну… просто не такая, как все. Я думаю, в Мирке было что‑ то гениальное. Практически всегда на своей волне, вроде сама по себе, но в то же время – всегда отзывчивая, понятливая…Нам будет страшно ее не хватать.

– И хоть частенько прогуливала репетиции, но только на сцене – ни единой запиночки…

– А меня постоянно все спрашивали: «Эта девушка участвует в спектакле? Если да, то мы придем…»

– В гримерке как‑ то крыса завелась размером с таксу… Так она ее голыми руками!

– Какими голыми руками? Совком прибила.

– Здурели вы обе? Она в крысу нож бросила. Я сам видел.

– Не превращай театр в цирк, Толя! Ты не мог ничего видеть, тебя там не было. Все наши великие мачо и храбрецы разбежались, как последние трусы.

– Привет! Это кто разбежался?

– Ясно кто! А подсобник целую неделю мышеловку обещал найти…

– Говорю тебе, я видел, как Мирка метнула нож! Вот так! Пригвоздила тварь к полу. Техничке осталось только сгрести кишки и отнести в буфетную.

– Фу! Прекрати, и так тошно. У меня аппетит пропадет на всю оставшуюся жизнь.

– Это же здорово. Диета тебе не повредит…

– Ну ты и хам!

– Жизнь ей конечно не легкая досталась, ‑ вернулись ребята к изначальной теме. – Приходилось самой о себе заботиться. Мы привыкли во всем полагаться на родителей, а на кого рассчитывать ей?

– Может, потому и пострадала. Красивая и беззащитная…

– Ничего себе беззащитная! Это Мира? Она же с Гришиным встречалась. Правда, что он бандит или нет, но в обиду бы ее точно не дал…

– Так она с ним уже и не встречалась…

– Постойте, – решила я вмешаться. – Кто такой Гришин?

– Парень с плохой репутацией, вроде как местный авторитет, – объяснила Алиса. – Вы не слышали о таком?

– Нет, не слышала. Кстати, совсем не обязательно обращаться ко мне на «вы». Я только на несколько лет вас старше.

– Всего‑ то? – В тоне Алисы я уловила плохо скрытый укол.

– Значит, они встречались, – спросила я у нее.

– Это всем известно.

– А где он сейчас?

– Понятия не имею, – повела плечами девушка. – Давно его не видела.

Как же глубоко я заблуждалась. Никакого толка от их рассказов. Исходя из всего изложенного, они знали Мирославу Липку не больше, чем актрису, коллегу. То есть – не знали совсем.

Что же, интересно, такого значимого выведал здесь лейтенант Лихачев? Вот уж не пойму. Но, возможно, это лишь позиция ребят. Я ведь не говорила еще с Ларисой Михайловной.

– Когда вы видели ее в последний раз? – Задавая вопрос, я тщательно следила за реакцией всех присутствующих.

Ребята долго обменивались взглядами, пытаясь угадать, кто же видел Миру последним, но припомнить сразу не могли.

За время всего разговора лишь один человек, на вид самый старший, сидел в углу молча и полностью безучастно, словно происходящее нисколько его не касалось. И хоть поза его ничего не выражала, а лицо походило на каменное, но в глазах таилась ярость.

Одет он был слишком не привычно для нашей местности – во все черное. Но очень стильно. Из‑ под вязаной плотной шапочки выглядывали черные волосы, кожаный плащ доходил почти до пят, а узкие брюки до неприличия обтягивали длинные стройные ноги. Такая натура не могла не вызвать к себе невольный интерес. В большом городе или, например, в столице его внешность назвали бы готичной, а здесь она вызывала по меньшей мере подозрительность.

Конечно он об этом знал.

Мне же он напоминал тех людей, что умеют прекрасно ладить со своим внутренним миром, никуда его не пряча и не создавая каких‑ либо рамок. У них устоявшееся мировоззрение, поэтому одежда импонирует характеру, не просто как образ, а дополнение к личности.

Такие люди часто встречаются в обществе уже состоявшихся звезд.

Но не в провинции!

При моем последнем вопросе он вдруг оторвался от невидимой точки перед собою и даже повернул голову в мою сторону. И все же ничего не сказал. Окинув коллег безразличным коротким взглядом, парень огляделся в поисках рюкзака, который валялся у него в ногах и стало ясно, что он сейчас исчезнет.

Всем своим нутром я почувствовала тогда, что этот человек мучим какой‑ то тайной.

Пока ребята припоминали, что Мирослава уже давно не показывалась на репетициях, я наблюдала за тем, как молодой человек подхватил рюкзак и встал из кресла.

Мысль о том, что он сейчас уйдет и я потеряю возможность узнать нечто чрезвычайно важное, вселяла разочарование вперемешку с паникой.

Я ближе всех находилась к выходу и, чтобы к нему пройти, парню, так или иначе, сначала пришлось миновать меня. Как только он приблизился, я неожиданно спросила:

– Может, она что‑ то говорила?

Он приостановился и непонимающе поглядел на меня.

– Может, кто‑ то ее преследовал, – я не сводила глаз с его лица. – Или угрожал?

Скулы молодого человека мгновенно напряглись.

– Не имею представления, – отрезал он твердо, и раньше, чем я успела задать ему следующий вопрос, хлопнул дверью – и был таков.

Очевидно в тот день моя рассеянность осталась дома, леносно и беспробудно дрыхнуть под теплым одеялом. Такой прозорливости и реактивности я сама от себя не ожидала.

Никому ничего не объясняя, подчиняясь скорее порыву, нежели уму, я помчалась следом, в длинный темный коридор, прислушиваясь к звукам быстро удаляющихся шагов. Впереди мелькнула пола плаща и скрылась за поворотом.

Перед холлом я все же ненадолго притормозила, аккуратно перешагивая на точеных шпильках опасные мраморные ступени, припомнив, как незадачливо вчера поскользнулась на этом месте. Тотчас вспомнила и парня, что не позволил мне с успехом расшибиться о твердокаменный пол. И так, если бы снизошло на меня озарение, я обнаружила, что догоняю именно его!

Стоя под одной из массивных белых колонн, поддерживающих крышу над входом в театр, он беспечно поправлял шапочку и поднимал воротник, когда я его настигла.

– Постойте, – крикнула я буквально ему в спину.

Холодный стальной взгляд должен был откинуть меня на несколько метров. О, сколько презрения ощущалось в повороте его шеи! Во всей фигуре этого странного человека сквозила возмутительная независимость и самоуверенность. С откровенной игнорацией, будто я представляла собой не больше, чем пробежавшая рядом кошка, парень шагнул под льющий водопадом дождь. Это выглядело почти как молчаливое оскорбление, отправленное в мой адрес.

От такой наглости меня невольно передернуло.

Да что ты за птица такая!

Он, конечно, был уверен, что легко отделался. А мне стало абсолютно наплевать на прическу, на костюм, на новые туфли. В сердце кипело уязвленное достоинство. Трубою взревел журналистский зов!

И ничуть не колеблясь, я ринулась под дождь – моментально промокнув, все равно что прыгнула в реку.

– Мне кажется, вашим друзьям нечего рассказать, но они не прочь поговорить. С вами все иначе, разве нет?

Он резко остановился и я чуть не уткнулась носом ему меж лопаток. И когда молодой человек обернулся в полном изумлении, я мысленно возликовала, довольная своею маленькой победой.

Мог ли он предположить, что я решусь преследовать его?

Да что вы! Это же форменное безумство!

Но уже в следующий момент брови строптивого беглеца нахмурились и изумление сменилось нетерпением. Острые струи безжалостно хлестали его по лицу, и все же это, по‑ видимому, раздражало намного меньше, чем моя назойливость. Да и выглядела я, к тому же, вполне «располагающе»: сожмурясь, ссутулясь, с облепившими лицо волосами и стекающей с носа водой. Помимо этого, туфли горько захлебнулись в луже, а шелк неприлично облепил все тело.

Ну чем не натуральная журналистка, из тех, кто рвется в огонь и воду с малейшей вероятностью добычи ценного сообщения?

Четко выступающие скулы, крутой подбородок и раскосые глаза позволяли допустить в его роду азиатские корни. Персиковый оттенок кожи и чернее черного волосы лишь подтверждали эту догадку. И только синие глаза поразительно не вписывались в общую картину.

Теперь он возвышался надо мной суровой темной глыбой, от чего я непроизвольно отступила на шаг, но не оставила своих намерений.

– Это из‑ за Миры? – Продолжала я.

– Что вам от меня нужно? – Его тон не ассоциировался с вежливостью, и это «вам» выглядело намеренно фальшивым.

– Неужели вам все равно, что ее убили? – Мне доводилось практически перекрикивать шум дождя.

– Какая вам нужна реакция?

– Только не безразличие.

Синие глаза сверкнули молнией.

– Что ж, мне очень жаль! Я могу идти?

В пору и мне удивляться. Такой разговор имел все шансы продлиться бесконечно, не принеся никакого результата, кроме воспаления легких. Моих усилий оказалось недостаточно. Молодой мужчина упорно не хотел открываться. Зато я нисколько не сомневалась, что ему есть, что скрывать.

– Вы не местный, я так понимаю. Разрешите дать один совет. – Отпустить его так просто я тоже не могла. – Если оказываетесь в городе, в котором случилась беда, лучше не афишировать так явно, что вы чужой, и отвечайте, пожалуйста, на задаваемые вопросы, иначе можете просто не избежать неприятностей.

– Это все, я надеюсь? – Прозвучало холодно.

– Нет, не все. Вы могли бы догадаться, что я журналист, что это всего лишь моя работа.

И стремясь продемонстрировать невоспитанному чурбану, что он повел себя незаслуженно дерзко, я гордо развернулась и отправилась обратно в театр.

* * *

– Ты промокла, – брезгливо заметила Алиса, когда я вошла в кабинет. По ее наморщенному личику можно было судить, что выгляжу я катастрофически плохо.

Но перед своим возвращением я заглянула в зеркало в фое. Откровенно говоря, вид оказался прилично подмоченным, но не устрашающим. По крайней мере, далеко не та «мокрая курица», которую изобразила девица.

Кажется, я ей не понравилась.

Что ж, из личного опыта я знаю, как сильно не любят стервозные молодые особы появление на горизонте конкуренток с заметной внешностью. К сожалению, это был именно тот случай.

Мой шелковый костюм не мог никого оставлять равнодушным. Но, стоит признаться, в данной ситуации он сыграл своеобразную роль красной тряпки, растревожив нервы как минимум двух человек и возбудив ко мне неприязнь.

Хотя, может, я ошибалась. Может, дело вовсе не во внешности.

Тем временем, пока я как свихнутая гоняла под дождем, ребята уже засобирались по домам. Напоследок они поделились со мною своими слабыми предположениями о том, что Мира, скорее всего, нарвалась на какого‑ нибудь наркомана в парке – и вот итог.

Как любил всеурочно выражаться мой отец: «Разговоры в пользу нищих! » Именно так я и подумала.

Без сомнения, они ей сочувствовали. Такой скверной участи не каждому врагу пожелаешь. Убийство шокировало само по себе, что говорить про убийство близко знакомого человека? Но только этим все и ограничивалось.

Потому что ребята, с которыми девушка работала на одной сцене, оставались совершенно чужими для нее людьми. А значит, польза от их рассказов практически ровнялась нулю, кроме разве той информации, что Мира неплохо истребляла крыс и при этом в ней было что‑ то гениальное.

В кабинете остались только я и Алиса. Девушка встала из‑ за стола, приоткрыла окно и фривольно закурила.

– Ты говорила, вы с Мирой дружили? – напомнила я.

– Ага.

Пока она наслаждалась сигаретой, я наблюдала за ней и терпеливо ждала продолжения.

Наконец, Алиса цинично проронила:

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒