20 ЛЕТ СПУСТЯ 11 страница

– Не поеду, – ответила Катерина. – Буду выкручиваться здесь сама.

Академик молчал. Молчала и Изабелла, глядя в сторону.

– Мы понимаем твои трудности, – наконец произнес академик. – Конечно, после родов хотя бы первое время тебе надо пожить в нормальных условиях. У нас три комнаты, но, ты знаешь, я ведь в основном работаю дома, пишу книгу...

– Да я живу в нормальных условиях, – заверила академика Катерина. – У меня отдельная комната...

– Как отдельная? – не понял академик. – Ты разве не в общежитии?

– В общежитии, – подтвердила Катерина. – Но Антонина вышла замуж и переехала, Людмила тоже вышла замуж, и они снимают квартиру. Так что я теперь одна в комнате. И ко мне никого не подселяют.

– Это хорошо, – сказал академик. – Это хорошо, – повторил он и посмотрел на Изабеллу.

Катерина поняла, что они, по‑ видимому, обсуждали ее положение и, может быть, даже рассматривался вариант отказа в том случае, если Катерина после родов попросится пожить у них. И она еще раз отчетливо осознала, что ей придется рассчитывать только на себя.

Когда Катерина уходила, академик протянул ей деньги.

– Спасибо, у меня есть деньги.

– Бери, – грубовато посоветовала ей Изабелла, – не такие уж это большие деньги. Это он не для тебя дает, а для себя, чтобы совесть свою успокоить, все‑ таки помог родственнице, – усмехнулась она.

По ее виду Катерина поняла, что в их семейных отношениях появились какие‑ то сложности. В любой другой ситуации она никогда бы не взяла деньги у академика. Но теперь она почти не думала о самолюбии. Деньги ведь не для нее, а для будущего ребенка. Надо покупать коляску, одежду – пока она ничего не приобретала из суеверия.

Приехав в общежитие, Катерина пересчитала деньги академика. Триста рублей! Две ее зарплаты. Хорошие деньги!

Катерина сдала экзамены на вечернее отделение политехнического. Заполняя анкету, в графе «Семейное положение» написала: «Не замужем». Декан, просматривая анкету, глянул вопросительно на ее округлый живот.

– Не замужем, – подтвердила она и улыбнулась. Решив не врать, почувствовала себя спокойней и уверенней.

Директор по понедельникам обходил все цеха фабрики. В тот понедельник подошел к ней – он всегда заглядывал в закуток, где она заполняла наряды.

– Поздравляю с поступлением! Декан мне звонил. Ты ему понравилась. – Директор рассмеялся. – Он почему‑ то подумал, что ты беременна от меня.

– Не он один так думает, – улыбнулась Катерина. – Вы лучше ко мне не подходите, когда бываете в цехе, а то все в некоторой растерянности: с чего бы это директор уделяет такое внимание простой работнице?

– Ну, не простой работнице, а мастеру, – возразил директор.

– И об этом тоже говорят, – заметила Катерина. – Неспроста Леднев ее так двигает, наверняка по поручению директора.

– А на самого Леднева не думают? – спросил директор.

– Он не по этому делу. У него в цехе никогда ни с одной работницей романа не было. Про него не то чтобы говорить, про него даже подумать такое не могут.

– А про меня говорят? Ну и что же, кроме того, что ты беременна от меня?

– Говорят, – улыбнулась Катерина.

– И с кем же у меня сейчас роман?

– С технологом. С блондинкой.

– Ух ты! – удивился директор. – А я к ней в отдел ведь не захожу.

– Да на фабрике все про всех знают.

– Ладно, – пообещал директор, – усилю конспирацию. Как ты сама‑ то себя чувствуешь?

– Хорошо!

– Не бойся! Родишь нормально. У твоей бабки небось не меньше пяти было.

– Семеро.

– И ты на одном не остановишься.

– Вряд ли, – ответила Катерина. – Не больно‑ то сегодня мужики женятся на женщинах с детьми.

– Еще как женятся! – возразил директор. – Я сам женился на женщине с ребенком. А потом мы уже совместно двоих родили. Так что у меня трое сыновей.

– Ваша жена счастливая!

– Я тоже, – ответил директор.

Если счастливый, зачем же блондинка из отдела главного технолога, подумала Катерина, но, конечно, промолчала.

Теперь она на фабрику не ездила. По субботам приходила к Антонине и обычно оставалась обедать. Антонина тоже была беременна. Рожать ей предстояло через месяц после Катерины. На стройке она дорабатывала последние дни перед декретным отпуском.

К Людмиле Катерина ездила по воскресеньям. Людмила с Гуриным снимали квартиру рядом с метро «Сокол». Если Гурина не было дома, а он часто уезжал на загородную спортбазу именно на субботу и воскресенье, Людмила располагалась на тахте, брала спрятанные среди белья сигареты (при Гурине она не курила) и с удовольствием затягивалась.

В субботу Катерина, как обычно, позвонила Людмиле и договорилась, что приедет в воскресенье в три часа. Гурин был в отъезде. С утра Катерина отправилась в Третьяковскую галерею. Она использовала последние дни, понимая, что после родов долго еще не сможет ходить по театрам и музеям.

Она шла по залам галереи, не торопясь, всматривалась в лица на картинах и поражалась их уверенности и умиротворенности. Она хотела побыть в Третьяковке до обеда, но быстро устала, несколько раз присаживалась отдыхать и решила уйти. Вспомнила командировочного из Брянска: если бы не сбежала тогда, может быть, ее жизнь была бы сейчас другой. А, может быть, и с ним не получилось бы ничего, потому что и тогда она обманывала, а обман все равно раскрылся.

Катерина, не торопясь, доехала до центра, прошлась по улице Горького. Большинство магазинов были закрыты. Она прикинула, что, пока доберется до общежития, надо будет снова собираться и ехать к Людмиле. Тогда она решила приехать к Людмиле раньше – все равно Гурина нет, а Людмила даже обрадуется, потому что никогда не любила оставаться одна.

Катерина замерзла, пока шла от метро, и сейчас с удовольствием думала, как выпьет горячего чаю. Она нажала на кнопку звонка, но дверь не открывали. Она позвонила еще несколько раз и села на подоконник на лестничной площадке. Вышедшая из лифта женщина подозрительно ее осмотрела. Еще примет за воровку, подумала Катерина, и позвонит в милицию. Дом был ведомственный, министерства обороны. Когда однажды Катерина заночевала у Людмилы и утром вышла из подъезда, ее поразило количество генералов – генералы с голубыми, зелеными, красными, черными околышками на фуражках, в брюках с красными лампасами, с золотым шитьем на погонах, садились в подъезжающие «ЗИМы». Если эта женщина из генеральской квартиры, то милиция приедет быстро, подумала Катерина. Она решила позвонить еще раз и, если не откроют, ехать в общежитие. Но Людмила открыла дверь.

– Ты чего раньше времени? – спросила она.

– Так получилось, – начала объяснять Катерина. – Я в Третьяковке с утра была.

– Могла хотя бы позвонить, предупредить, – недовольно пробурчала Людмила.

И тут Катерина кое‑ что сообразила. Она почувствовала, что краснеет.

– Извини, – Катерина начала снова повязывать платок. – Я пойду, пожалуй.

– Да ладно, – усмехнулась Людмила. – Проходи!

Катерина разделась, надела тапочки и увидела пожилого седого мужчину. Он курил длинную сигарету с фильтром. Мужчина встал и улыбнулся:

– Здравствуйте, Катерина.

– Здравствуйте. Вы меня знаете?

– Конечно, – подтвердил мужчина. – А вы меня не знаете?

– Не знаю.

– Я Петр Петрович. Разве Людмила вам обо мне не рассказывала?

– Не рассказывала. – Катерина растерялась, пытаясь вспомнить, что ей могла рассказывать Людмила.

– Не рассказывала, не рассказывала, – рассмеялась Людмила. – Ты знаешь, что я не болтливая и государственных тайн не разглашаю.

– Молодец. – Еровшин подвинул Катерине стул. – Садитесь, Катя!

– Проголодалась? – спросила Людмила.

– Не очень, – ответила Катерина.

– Значит, очень. Сейчас разогрею мясо. Развлекай подругу! – И Людмила ушла на кухню.

Катерину поразило, что Людмила такого пожилого мужчину называет на «ты» и что одета она в легкий нейлоновый халат, под которым не было ни лифчика, ни трусиков.

Теперь Катерина рассмотрела сидящего перед ней мужчину. С такими она еще не встречалась. Ее поразил его костюм: темно‑ серый в едва заметную коричневую полоску, темно‑ коричневый галстук, такого же цвета носки и светло‑ коричневые кожаные ботинки без шнурков на тонкой кожаной подошве. Как же он сейчас ходит в таких, подумала Катерина. Уже подтаивало, и по снегу, перемешанному с грязью, трудно было ходить, к тому же тротуары посыпали солью, и Катерина после каждого выхода из общежития вечером протирала и чистила зимние ботинки, на которых проступали соляные разводы.

– Я на машине, – сказал вдруг Еровшин. – Вы ведь подумали, как я хожу по такой слякоти?

И Катерина испугалась. Неужели он угадывает мысли?

Людмила принесла тушеное мясо, маслины, шпроты, зеленый горошек, мандарины и свежий огурец.

– Для тебя оставила, – сообщила она. – Тебе нужны свежие овощи.

Она достала початую бутылку вина.

– Тебе наливать?

– Не надо, – отказалась Катерина.

– Правильно, – сказал Еровшин. – Не надо. Сколько осталось, недели три?

– Четыре, – сказала Катерина.

– Замечательно! – обрадовался Еровшин. – Значит, маяться не будет.

– Почему? – не поняла Катерина.

– Родится в апреле. Говорят, что майские обычно маются. А я вас поздравляю с поступлением в институт.

– Это еще осенью было. Я уже зимнюю сессию сдаю.

– А вот Людмилу я не могу убедить, чтобы она пошла учиться. Она ведь очень способная.

– Я тоже так думаю, – призналась Катерина. – Она смогла бы стать и учителем, и врачом. Она умеет убеждать.

– Абсолютно с вами согласен. У нее просто дьявольская убедительность.

– Это когда? – посмеиваясь, спросила Людмила. – Когда я одетая или когда раздетая?

– Всегда, – заверил ее Еровшин и поднялся. – Девочки, с вами замечательно, но у меня дела. – Он подошел к Катерине. – Катя, все будет хорошо. Ни о чем не беспокойся. Вокруг тебя так много друзей.

– Не так и много, – вздохнула Катерина.

– Много, – не согласился Еровшин. – Людмила, Антонина, Николай, Леднев, твой директор, я – это совсем не мало, я уж не говорю об академике и Изабелле. До свидания!

Людмила поцеловала его в щеку, Катерина протянула руку. В передней он надел длинное пальто с кушаком, серую кепку, улыбнулся им и вышел.

– Кто это? – не утерпела Катерина, как только за Еровшиным закрылась дверь.

– Любовник, – ответила Людмила.

– Как ты не боишься? – ужаснулась Катерина. – А если бы приехал Гурин?

– А почему он должен приехать? Он в Новосибирске. Они завтра прилетают.

– А если он взял билет на другой рейс?

– Им билеты берут сразу на всю команду.

– Ну а вдруг? Получил травму. Или отменили рейс. Все может ведь случиться.

– Может, – согласилась Людмила, – но сегодня воскресенье. Даже если бы прилетела вся команда, этот козел не домой бы поехал, а на ипподром.

– У вас что‑ то случилось?

– Случилось, – ответила Людмила. – В прошлый понедельник мы должны были вносить первый взнос за квартиру – уже дом застраивают, я ездила смотреть. В конце Ленинского проспекта, тридцать восьмой квартал, по дороге во Внуково. В субботу сняли деньги со сберкнижки, а в воскресенье на ипподроме заезды. У него там поклонник работает. Гурин несколько раз выигрывал, не крупно, но и не по‑ мелкому. Шубу мне купил из цигейки. А здесь поставил немного, еще раз поставил остальные деньги – и все спустил. Я думаю, этого челябинского дурачка просто подставили. Я полгода откладывала каждый рубль. А вчера позвонили: или мы вносим две тысячи, или выбываем из числа пайщиков.

– И что же теперь делать? – ужаснулась Катерина. – У меня есть триста рублей.

– Да ничего не надо делать. Позвонила, объяснила ситуацию, и он привез деньги. – Людмила достала стопку сотенных.

– А когда отдавать надо?

– Никогда, – ответила Людмила. – Это подарок. Но Гурину я, конечно, скажу, что заняла, пусть погорбатится.

– Надо отдать, – забеспокоилась Катерина. – Иначе ты попадешь от него в зависимость.

– В какую зависимость? – усмехнулась Людмила. – Я в этой зависимости уже больше двух лет. И эта зависимость мне нравится. Приятная зависимость, когда в тебе ценят женщину, когда тебя любят, когда исполняют все твои желания. Ты думаешь, откуда у меня все эти дорогие шмотки?

– Ты говорила – из комиссионных магазинов.

– А ты хоть раз смотрела на цены в комиссионках?

– Я только один раз была в таком магазине, – призналась Катерина.

– И что купила?

– Ничего.

– Вот именно! На деньги, которые мы с тобой зарабатываем, можно купить разве что платье фабрики «Большевичка». Чтобы купить хорошие туфли, я должна откладывать деньги полгода.

– Но так живут все, – возразила Катерина.

– Как видишь, не все.

– А кто он?

– А ты думаешь кто?

– Не знаю, – призналась Катерина. – Одет очень хорошо, со вкусом. Дипломат.

– Вроде этого, – неопределенно ответила Людмила.

– Но у тебя же семья! Молодой муж! А он старик.

– Не старик. Не старик, – повторила Людмила. – Если бы молодой Гурин был, как этот старик. Гурин на своих тренировках так намудохается, что домой возвращается на полусогнутых. Поест и тут же засыпает.

– Вы же с ним в театры ходите!

– Он и в театре засыпает. Конечно, он хороший парень. Добрый, честный. Он же почти как киноартист. Все его узнают, автографы просят. Он доверчивый челябинский паренек. А Москва бьет с носка. Я ему говорила – не верь! Вот его и подсадили на ипподроме. Ладно! Все нормально, – Людмила налила себе вина, выпила, закурила. – В компаниях выпивать стал. Все предлагают – как же, знаменитость! А ему надо форму держать.

– Ты ему помогай.

– Кто бы мне помог! Ладно! Давай думать, где рожать будешь?

– Как где? – не поняла Катерина. – В больнице. Куда направят, там и рожу.

– Надо в хорошую больницу попасть. К хорошему врачу. Ты с Изабеллой не говорила?

– Она же не рожала.

– Как говорит только что вышедший товарищ, не обязательно быть курицей, чтобы определить вкус яичницы.

– А как ты его зовешь? – поинтересовалась Катерина. – По имени и отчеству?

– А никак, – рассмеялась Людмила. – Просто: пойди сюда, принеси то, отнеси се. Если бы все мужики были на него похожи!

– А замуж за него вышла бы?

– Конечно вышла бы. Но он никогда не бросит свою жену. Он говорит, что бросать женщин, когда они уже никому не нужны, – самое большое предательство, надо от них уходить, пока они молодые, или жить до конца дней своих.

– И ты с ним и дальше будешь встречаться?

– Наверное, буду, – ответила Людмила.

Катерина потом много раз вспоминала этот разговор. Она никак не могла поверить, что у Людмилы взрослый, даже старый любовник, об этом она читала только в книгах. И вообще, Людмила и Антонина жили взрослой жизнью, а она, уже беременная, и не ощущала, и не видела себя взрослой. И когда ей уступали место в автобусе, смущалась и удивлялась.

В последние дни марта два раза начинались боли, она спускалась к телефону, чтобы позвонить в «скорую помощь», но боли прекращались.

В воскресенье к ней приехали Людмила и Антонина. Схватки начались при них. Антонина побежала к телефону у вахтера. От волнения забыла свой номер – телефон им поставили всего месяц назад. Потом вспомнила. Трубку снял Николай.

– Катерина рожает. Срочно приезжай, надо в больницу везти! – скороговоркой прокричала Антонина.

Николай приехал через десять минут. Катерину свели по лестнице, поддерживая под руки.

– Да ладно вам, – рассмеялась Катерина, – ходить‑ то я еще могу.

Ближайший роддом находился недалеко от метро «Сокол». Улицы были по‑ воскресному пустынны. Николай гнал «Москвич» на предельной скорости.

Катерина родила к вечеру.

– Девочка. – Врач шлепнула по попке, и девочка заплакала.

Роды Катерина перенесла довольно легко. Конечно, было больно, но она ожидала худшего.

Утром приехала Антонина. Вечером – Людмила с Гуриным и снова Антонина уже с Николаем.

На следующий день соседка по палате позвала ее.

– Там подруга с твоим отцом. Покажи девку деду.

Катерина подошла к окну и увидела Людмилу и Еровшина. Еровшин передал большую коробку конфет. Ее, конечно, надо было бы отдать медсестрам, но конфеты в золотых и серебряных обертках казалась такими вкусными, что палата из шести женщин расправилась с ней в несколько минут.

Женщины рассказывали о мужьях, одна рожала уже в третий раз, остальные – впервые. Катерина о себе ничего не рассказывала. Женщины, видимо, почувствовали неладное в ее жизни, и одна из них не выдержала:

– А кто из тех, кто приходит, твой мужик?

Катерина показала на Николая, понимая, что ему придется забирать ее из роддома. Все произошло, как она и предполагала. За ней приехали Николай, Антонина и Людмила. Она вышла с дочерью, упакованной в розовое одеяло.

Николай стоял с коробкой конфет и цветами. Антонина подтолкнула его. Он отдал акушерке цветы и конфеты и заспешил к машине.

– Папаша! – обратилась к нему акушерка. – Обычно ребенка из роддома несет отец. Мать свое дело сделала. Она родила.

Николай взял сверток с ребенком и понес на вытянутых руках.

– Надо было, чтобы ее кто‑ нибудь другой встречал, – ворчливо заметил Николай, передавая ребенка Людмиле.

– Это почему же? – спросила Людмила.

– Через месяц Антонине рожать. И в этом же роддоме. Еще подумают, что у меня гарем.

– Нашел о чем думать, – отмахнулась Людмила. – Сейчас радоваться надо. Девка у нас родилась. Гуляем!

* * *

Катерина не узнала свою комнату в общежитии. Вместо казенных занавесок подруги повесили ситцевые шторы в яркий горошек. И комната стала светлее. На журнальном столике, явно недавно покрашенном и покрытом лаком (запах лака еще чувствовался), стоял старый телевизор «Ленинград» со шторками, закрывающими экран.

– Откуда телевизор? – удивилась Катерина.

– Родня излишки передала, – ответил Николай. – Они новый купили, «Чайку».

– Богатеет советский народ, – прокомментировала Людмила. – Старый еще работает, а уже новый покупают. Экран больше, изображение лучше. Ничего, пока попользуешься старым, а со временем цветной купишь.

В углу комнаты стояла детская коляска, совсем новая, на рессорах, с литыми резиновыми шинами на колесах.

– Ну зачем же? – укоризненно произнесла Катерина. – Она такая дорогая!

– Все продумано, – успокоил ее Николай. – Потом коляска перейдет к нам, а потом, глядишь, и Людмила родит.

– Ну, это удовольствие я вам не скоро доставлю, – ответила Людмила.

Гурин внес в комнату ванночку для купания девочки и под общий смех поставил на стол ночной горшок.

Людмила убрала горшок, и они с Антониной начали накрывать на стол.

Девочку пора было кормить. Катерина расстегнула кофточку, мужчины тут же отвернулись.

– Деликатные, – заметила Людмила. – Как будто сиську боятся увидеть.

– Всем за стол! – скомандовал Николай. Все расселись.

– У всех налито? – спросила Людмила и остановила руку Николая, который пытался налить водки Гурину. – Ему не положено. У него режим.

– За ребенка выпить – святое дело, – настаивал Николай.

– Людмила, нас не поймут, – протестовал Гурин. – Это особый случай, – и подставил рюмку.

– Предлагаю выпить за новую москвичку, – начал Николай. – Как ее называть‑ то?

– Александрой, – сказала Катерина, – как моего отца.

– Значит, за Александру, – продолжал Николай. – А по отчеству как ее?

По наступившей тишине он понял неуместность вопроса, оглянулся на Антонину, надеясь, что она придет ему на помощь. Но Катерина ответила спокойно:

– Александровну.

– За Александру Александровну Тихомирову, – обрадовался Николай. – За новую москвичку! Ура!

От криков Александра проснулась и заплакала, женщины начали укачивать ее, она снова уснула.

Гости засиделись за полночь и заторопились, чтобы успеть на метро. Антонина решила помочь Катерине вымыть посуду, но Катерина отказалась:

– Сама управлюсь. Мне надо привыкать.

Александру невозможно было оставить одну. Она как будто чувствовала уход Катерины и начинала кричать, как бы тихо Катерина ни закрывала дверь. Приходилось укладывать ее в коляску. Теперь Катерина всюду таскала с собой коляску. Продавцы ее знали и отпускали продукты без очереди, а если очередь начинала возмущаться, кричали из‑ за прилавка:

– Женщина одна ребенка воспитывает! Вон у входа коляска стоит. Сами, что ли, не рожали?

И очередь затихала. Катерина при каждом таком скандале краснела, старалась не смотреть по сторонам, брала продукты и бежала к выходу. Однажды в газете «Вечерняя Москва» она прочитала, что украли ребенка из коляски. Теперь в магазин она входила с коляской, вставала в конец очереди, выставив перед собой коляску и подталкивая впереди стоящего. Возмущенный покупатель оборачивался, готовый устроить скандал, но, увидев коляску, пропускал. Так, слегка тараня очередь, она за несколько минут доходила до прилавка.

Катерина подолгу гуляла по берегу канала, возвращалась в общежитие, кормила Александру, укладывала ее спать и садилась за учебники. Мать взяла отпуск и месяц прожила с ней. Катерина за этот месяц сдала летнюю сессию. Академик, как и обещал, устроил ей перевод на заочное отделение химико‑ технологического института. Катерина и мать съездили с Александрой к академику, который чувствовал себя немного виноватым перед родственниками. К концу вечера он вдруг объявил, что будет давать Катерине по пятнадцать рублей в месяц. Катерина отказалась.

– Бери, – Изабелла сунула Катерине конверт с деньгами. – Он гонорар за книгу получил.

Дома они с матерью пересчитали – триста шестьдесят рублей. Академик выдал помощь сразу на год вперед. Катерина деньги потратила с толком: купила себе сапоги из искусственной кожи, осеннее, вполне модное пальто джерси на поролоне, Александре теплый комбинезон на вырост.

Через месяц мать уехала, и Катерина осталась одна с Александрой. Закончился декретный отпуск. Как и обещал директор, отпуск ей продлили еще на месяц и деньги выплатили из директорского фонда. Закончился и этот месяц. Пора было выходить на работу.

Вечером тридцать первого августа она, как всегда, постирала пеленки, покормила Александру и села за учебники – надо было сдать контрольные по трем предметам. Наутро Катерине предстояло впервые отвести Александру в круглосуточные ясли на целых пять дней, а самой после декретного отпуска появиться в цехе.

Она всегда помнила этот день – тридцать первое августа. Много лет подряд это был последний день долгих летних каникул перед началом нового учебного года. Теперь она не ходила в школу и вдруг осознала, что жизнь ее определена на многие годы вперед и не будет никаких неожиданностей. Через четыре года она закончит институт, через семь лет отведет Александру в школу, через десять получит постоянную московскую прописку и встанет в очередь на получение квартиры. К этому времени она будет работать на одном из московских комбинатов или химических заводов инженером на сто рублей, потом – старшим инженером на сто шестьдесят рублей. Будут, конечно, еще премиальные. Откладывая деньги, она года через три накопит на телевизор. У подаренного ей телевизора «Ленинград» уже давно сгорела электронная трубка, денег на новую не было, да и смотреть телевизор некогда, поэтому она поставила его на шкаф. Потом будет откладывать деньги на холодильник, вернее, сначала на холодильник, телевизор – потом, когда Александра подрастет и захочет смотреть детские передачи и мультфильмы.

Квартиру она получит в лучшем случае через двадцать лет. Потом надо будет копить деньги на мебель. Это тоже несколько лет. Боже мой, какая тоска! Но ведь именно так и будет, потому что чудес не бывает. Конечно, может быть, она выйдет замуж, как Антонина, за москвича с квартирой, но это маловероятно. Да и родители ее будущего малореального мужа вряд ли захотят, чтобы в их квартире поселилась женщина с ребенком. Москвичи сами жили в тесноте, в основном в коммунальных квартирах, и если получали отдельные, то защищали свои квартиры, как крепости, от любого вторжения, потому что понимали: сдав крепость пришельцам, они снова окажутся в коммуналках, из которых с таким трудом выбирались.

Она почти с ужасом подумала, что придется теперь каждый день считать деньги, экономя на всем, на чем можно сэкономить. Перелицовывать старое пальто, перешивать свои старые платья на Александру. В их цехе работает несколько матерей‑ одиночек – бедные и несчастные женщины. Они избегали скандалов – боялись лишиться премии, очереди на квартиру, места в пионерском лагере для своего ребенка. Их жалели, им помогали, но от этого они не становились ни счастливее, ни богаче.

Катерина уже много месяцев не плакала, не позволяла себе плакать. Но сейчас не выдержала, заплакала тихо, чтобы не разбудить Александру. Вытерев слезы, глянула на будильник. Шел второй час ночи. Спать оставалось меньше пяти часов. Она поставила будильник на шесть часов утра; в ясли она должна попасть к семи, а надо покормить Александру, поесть самой, проехать четыре остановки на автобусе. А потом, считая даже не минуты, а секунды, бежать на троллейбус, чтобы не опоздать на работу. Она перевела стрелку будильника на половину шестого.

И все‑ таки первое сентября – замечательный день, подумала Катерина. Утром она впервые отвезет Александру в ясли. Через семь лет, первого сентября, отведет ее в школу, а через семнадцать лет Александра уже сама пойдет в институт. Первое сентября в их семье всегда было праздником. Она шла в школу, а отец первого сентября начинал новую жизнь. Он вставал и поздравлял:

– С новым годом, девочки!

Катерина думала, что он поздравляет ее с новым учебным годом, но отец праздновал новый год два раза в году. Обычно с первого сентября он обещал бросить курить и пить – выбрасывал папиросы, надевал новый галстук, купленный специально к этому дню. В шкафу висело двенадцать галстуков, значит, он двенадцать раз начинал новую жизнь. Обычно без папирос выдерживал сутки, но чаще всего несколько часов, а выпивал через восемь дней. Теперь мать договорилась с бухгалтерией строительно‑ монтажного управления и в день зарплаты сама приходила и забирала деньги, выдавая отцу на бутылку портвейна. И все‑ таки завтра праздник! Она наденет новое платье, купленное из денег академика, – строгое, темно‑ серое, с широким поясом. Пусть все увидят, что у нее все хорошо. Но, просчитав еще раз, сколько времени нужно на дорогу в ясли и оттуда до фабрики, Катерина поняла, что через проходную придется нестись бегом, а она должна прийти спокойно, не торопясь, быть в цехе хотя бы за пять минут до прихода работниц. Тогда у нее будет время переговорить с Ледневым, пока он не уйдет на планерку к директору. И Катерина перевела стрелку будильника на пять часов. Это в последний раз, решила она, завтра лягу спать не позже десяти и вообще завтра начну новую жизнь. Надо обязательно запомнить этот день. И еще надо обдумать план новой жизни. Но ни о чем подумать она уже не успела, потому что уснула мгновенно.

20 ЛЕТ СПУСТЯ

Глава 9

Ей снилось, что в окно бьется шмель. Звук непрерывный, неприятный, упорный. Шмель не мог вылететь из комнаты и бился о стекло. Там, за стеклом, – свобода и простор, и шмель не понимал, что его усилия напрасны. Надо открыть окно, подумала Катерина и проснулась.

Она посмотрела на окно, надеясь, что шмель даст себе и ей передышку, ей не хотелось вставать, накануне она легла, как обычно, поздно, около двух. Она привыкла спать мало, добирая по минутам на заседаниях, в машине, если ее вез шофер. За годы недосыпания научилась отключаться мгновенно, ей хватало пяти‑ семи минут для подзарядки.

Шмель почему‑ то гудел совсем рядом, и она поняла наконец, что это новый электронный будильник, к звуку которого она еще не привыкла. Двадцать лет она пользовалась огромным будильником орловского часового завода, не очень точным, он спешил на пять минут в сутки, это она всегда помнила, и этот запас в пять минут давал возможность не вскакивать мгновенно. Эти пять минут она ни о чем не думала, лежала в полудреме, потом садилась на кровать, опустив ноги на пол. Прохладный паркет снимал остатки сна, и она включалась в жизнь.

Катерина нащупала кнопку будильника, нажала, будильник замолчал. В Финляндии она видела приемники с таймером. Вместо звонка включалась музыка той радиостанции, которую слушаешь, засыпая. Ей очень хотелось купить этот радиобудильник, но командировочных денег, как всегда, не хватило, она купила колготки себе и кассеты для плеера Александре, кофточку себе, юбку Александре.

Наконец Катерина окончательно проснулась. Зарядку она не делала – за день по комбинату нахаживала несколько километров. В одной из зарубежных поездок ей подарили специальный приборчик, который прикреплялся к поясу и фиксировал каждый шаг. Она его, естественно, отдала Александре, но однажды все‑ таки прицепила к поясу юбки и забыла о нем. Вечером посмотрела на циферблат, перевела шаги в метры и выяснила, что за день по комбинату отшагала около десяти километров. Катерина прошла в ванную, надела полиэтиленовую шапочку – такие одноразовые шапочки в зарубежных отелях меняли каждый день, но бережливая Катерина пользовалась шапочкой, привезенной из поездки, долго.

Настроение у Катерины было хорошее – сегодня первое сентября, значит, сегодня Александра идет первый раз в институт. После школы она поступила не сразу, конкурс в медицинский институт был, как всегда, большой. Как и Катерина когда‑ то, Александра не прошла по конкурсу, полгода отработала санитаркой в больнице, потом Катерина устроила ее в регистратуру районной поликлиники. На следующий год Александра снова не поступила, но не сделала из этого трагедии. Те проблемы, которые Катерине пришлось когда‑ то решать самой, для Александры были решены. В их двухкомнатной квартире Катерина выделила дочери отдельную комнату, а сама жила в проходной, собственно, не жила, а только ночевала, работа на комбинате занимала почти все ее время.

Двадцать лет назад, первого сентября, Катерина после декретного отпуска вышла на работу. Всегда озабоченный Леднев сказал ей:

– Зайди к директору!

– Когда?

– Сейчас. Он уже звонил.

Директор встретил Катерину улыбаясь:

– Хороша! Раздалась малость, правда.

– Через неделю войду в норму, – Катерина тоже улыбнулась директору.

Секретарша тут же принесла чай и сушки.

Они сели за столик в кресла, и директор положил перед ней лист бумаги. Она прочитала: это была рекомендация для вступления в партию.

– Я не хочу, – призналась она. – Стыдно.

– Объясняю, – начал директор. – Я хочу забрать Леднева к себе заместителем. Вместо него придет Киселева.

– Не надо, – попросила Катерина. – Она завалит.

– Правильно, – подтвердил директор. – Но других в цехе нет. А у нее все данные: с высшим образованием, инженер, член партии. Партком не утвердит беспартийную. Ты хочешь, чтобы тобой командовала дура? Да она и командовать не будет, просто ты за нее все будешь делать и получать в два раза меньше. На зарплату мастера ты не проживешь. У тебя дочь.

Катерина задумалась. Она для себя уже решила уйти из мастеров и перейти снова на пресс. Работницы зарабатывали больше инженеров.

С Киселевой у Катерины сразу не установились отношения. В цех они пришли одновременно, но Киселева после окончания института, а Катерина после средней школы. Киселева год отработала мастером, а когда Леднева назначили начальником цеха, она заняла его место. Медлительная, дородная Киселева нравилась мужчинам. В институте парни писали за нее курсовые. За нее вообще всегда работали другие. Дипломную работу ей сделал кандидат наук одного из научно‑ исследовательских институтов. Он подрабатывал на подготовке дипломных проектов, а родители Киселевой работали в торговле и могли заплатить.

– У меня нет высшего образования, – объяснила Катерина.

– Ты учишься в институте, – возразил директор.

И Катерина согласилась. Ей очень не хотелось работать за Киселеву, да и деньги были нужны. Партийное собрание было через неделю. Ее приняли в кандидаты партии. Никто не решился проголосовать против рекомендации директора. Катерину избрали комсоргом цеха. Теперь она ходила на партийные собрания фабрики, где в основном решались производственные вопросы, и довольно быстро разобралась во взаимодействии фабричных служб. Так же быстро она поняла, что на фабрике существуют две группировки: одна за директора, другая за главного инженера. Первые полгода Катерина молчала на собраниях, присматривалась и наконец выступила против начальника отдела снабжения, поддерживавших главного инженера. Она сработала под наивную и молодую. Не оскорбляла, не возмущалась, не требовала, а пересказала разговоры работниц по поводу снабженцев, из‑ за которых простаивали станки. Начальник отдела снабжения сидел в президиуме, краснел и наконец, не выдержав, крикнул:

– Что вы мелете ерунду!

Катерина среагировала мгновенно:

– Я только сегодня мелю, а вы каждый день. Вам и на фабрике кличку дали – Емеля. Вы же знаете пословицу: мели, Емеля, твоя неделя.

Зал встретил ее выступление хохотом и аплодисментами.

– А еще у кого какие клички есть? – вкрадчиво спросил из президиума главный инженер.

Понимая, что в вопросе подвох, Катерина посмотрела на директора – тот едва заметным движением головы показал, чтобы она сходила с трибуны. Катерина и сама почувствовала, что лучше уйти сейчас, на смехе и аплодисментах. Но главный инженер остановил ее:

– Вы не ответили на мой вопрос!

– Про вас я скажу в следующий раз, – пообещала Катерина.

И в зале снова засмеялись.

– Я‑ то подожду до следующего раза, – усмехнулся главный инженер. – Но, может быть, вы скажете партийному собранию, какая кликуха у нашего парторга?

– А что такое кликуха? – не поняла Катерина.

– В уголовном мире так принято, – пояснил главный инженер. – Там называют не по фамилии, а по кликухе. По кличке, значит.

– Спасибо, – сказала Катерина. – Я этого не знала. Но у нас на фабрике уголовников нет. А вот Кирилловича, нашего парторга, на фабрике между собой зовут «рулевой».

– Почему? – удивился главный инженер.

– Как почему? – тоже удивилась Катерина. – На всех плакатах написано: «Партия – наш рулевой». Значит, парторг – рулевой.

Зал снова засмеялся. Она посмотрела на директора, он тоже смеялся. И Катерина спустилась в зал.

Катерина быстро разобралась в партийных правилах. Без согласования с парторгом директор не мог никого из членов партии ни назначить, ни уволить. И самого директора утвердили на бюро горкома, и только после решения горкома министр легкой промышленности издавал приказ о назначении. Она поняла, что такое номенклатура. Начальник цеха был номенклатурой райкома, директор – номенклатурой горкома партии. Партийные органы контролировали движение по должностям.

После собрания Леднев ее предупредил:

– Ты особенно не цепляй главного инженера. Без его согласия тебя никогда партком не утвердит. С начальниками цехов в основном он работает.

Когда Катерину принимали из кандидатов в члены партии, главный инженер не проголосовал ни за, ни против, он воздержался. Это было предупреждением. Она вступила в первую в своей жизни интригу. Как комсорга цеха, ее выбрали на пленум райкома комсомола. Однажды на пленуме в буфете она услышала, как секретарь райкома уговаривал молодого инженера с судоремонтного завода перейти в райком на должность заведующего отделом промышленности. Инженер отказался. И Катерина сразу смекнула – это место для Киселевой. Она поделилась своими соображениями с Ледневым. На следующее утро директор, зайдя к ним в цех, сказал Катерине:

– Хорошая идея!

Катерина не знала, с кем говорил директор, но после обеденного перерыва в цех позвонили из райкома комсомола и попросили к телефону Киселеву. Через неделю Катерину назначили исполняющей обязанности начальника участка. Когда Леднев ушел заместителем к директору, директор назначил ее исполняющей обязанности начальника цеха.

Впервые в жизни Катерину вызвали в райком партии. Прежде чем подняться на третий этаж – два первых занимали райисполком и райком комсомола, – она зашла к Киселевой.

Киселева, увидев ее, насторожилась.

– Есть проблемы? – спросила она.

– Есть, – ответила Катерина. – Боюсь.

– Чего боишься?

– Райкома. Первый раз иду. Не знаю, что спросят, что отвечать.

– А зачем вызвали?

– Леднев в заместители директора ушел. А я сейчас исполняю его обязанности.

Киселева задумалась. Катерина понимала, что та прокручивает варианты: и фабрику, и соотношение сил на фабрике Киселева хорошо знала. И Катерина понимала, что в райкоме обязательно поинтересуются мнением Киселевой о ней. Если она пойдет со мной к секретарю, значит, вредить не будет, решила Катерина. Если не пойдет... Киселевой ведь ничего не стоит снять телефонную трубку и сказать все, что она думает о Катерине, а ничего хорошего она о ней не думает. Но и Катерина может выступить на очередном пленуме райкома комсомола. А Киселева знала, как Катерина может высмеять. И вдруг Киселева спросила:

– Это ты сказала директору, что в райкоме ищут заведующего отделом промышленности?

– Я Ледневу сказала...

– А Леднев решил от меня избавиться?

– Наоборот, – ответила Катерина. – Всегда хорошо, когда наверху есть свой человек. Я думаю, это только начало. Ты еще в ЦК партии будешь. Что ты – хуже Фурцевой? И моложе, и красивее.

Лесть должна быть грубой, вспомнила она слова директора, тогда она легко доходит. И Киселева рассмеялась.

– Пошли, – пригласила она.

Киселева провела Катерину в кабинет заведующего отделом промышленности.

– Это Тихомирова. С галантерейной фабрики. У меня мастером работала.

Заведующий отделом, мужчина лет тридцати пяти, был одет в синий костюм с малиновым галстуком. Катерина давно отметила, что мужчины из партаппарата предпочитают синие костюмы и серые или малиновые галстуки.

– Ее просил второй зайти, – сообщил заведующий.

– Мне с ней пойти? – спросила Киселева.

– Я пойду, – сказал заведующий.

Заведующий оставил Катерину в приемной и прошел в кабинет второго секретаря. Секретарша, молодая девица, что‑ то печатала и даже не посмотрела на Катерину. Включилось переговорное устройство, и Катерина услышала:

– Пусть Тихомирова войдет!

– Идите, – обратилась секретарша к Катерине.

Катерина открыла одну дверь, потом вторую и вошла в кабинет. За столом сидел грузный высокий мужчина.

– Здравствуйте, Катерина Александровна. – Он вышел из‑ за стола и пожал ей руку.

То ли заранее посмотрел мою анкету, подумала Катерина, то ли запомнил, как я выступала против начальника цеха.

– Ну и память у вас, Александр Иванович, – с уважением отметила Катерина.

– Да и ты памятливая, – ответил секретарь.

– Вас один раз увидишь и на всю жизнь запомнишь. Таких, как вы, один на тысячу.

– На сотню, – снизил секретарь и спросил нарочито строго: – Что‑ то ты больно быстро карьеру делаешь?

– Я способная, – улыбнулась Катерина. – Или вы хотите сказать, что меня кто‑ то подталкивает?

– Вообще‑ то интересно было бы услышать...

– Это не меня, а я подталкиваю, – заметила Катерина. – Вы же были на собрании. Я выступила против начальника цеха, его перевели на большую должность. Выступила против Киселевой, ее заведующей отделом взяли в райком комсомола. Хотите, и вас подтолкну в горком партии?

– Меня не надо. – Секретарь рассмеялся. – А дела у вас на фабрике неважно идут.

– Не хуже, чем на других фабриках, – ответила Катерина.

– Но и не лучше, – заметил секретарь. – Может, директора поменять?

– На кого? – удивилась Катерина. – Если на главного инженера, то не надо.

Она отметила, как быстро переглянулись заведующий и секретарь.

– Почему? – поинтересовался секретарь.

– Завалит фабрику.

– Почему?

– Он москвич в пятом колене, а на фабрике в основном деревенские, лимита. Он презирает лимиту, а женщины это сразу чувствуют.

– Вы с директором из одной деревни? – спросил секретарь.

– Нет. Он смоленский, а я – псковская.

– Вы воспитываете ребенка одна?

– Да. Мать‑ одиночка. Была любовь. Но когда он узнал, что я лимитчица и живу в общежитии, испугался, что я буду претендовать на их жилплощадь. У нас на фабрике двадцать семь матерей‑ одиночек.

На фабрике давно поговаривали, что у нее ребенок от директора, слухи могли докатиться и до райкома. Своей откровенностью она сняла этот вопрос. Секретарь замолчал, что‑ то обдумывая.

– Ну, хорошо, а у тебя есть планы, как улучшить работу цеха?

– Цех работает хорошо, – ответила Катерина. – Можно было бы только расширить номенклатуру изделий. Например, делать фурнитуру для швейной фабрики, которая в нашем районе. А то они всегда жалуются, что у них не хватает фурнитуры и поэтому не могут шить модную одежду. Если вы поможете с материалом, за полгода я бы освоила в цехе фурнитуру.

– За три месяца, – уточнил заведующий.

Катерина выдержала паузу, она уже знала правило: надо завышать сроки, все равно потребуют сделать быстрее.

– Хорошо, – согласилась Катерина. – Если поможете.

– Поможем, – заверил секретарь, и Катерина поняла, что ее участь решена. Она уже начальник цеха.

Когда она возвращалась на фабрику, ее уже на проходной предупредили, чтобы зашла к директору.

– Рассказывай! – попросил директор. – С подробностями.

Она пересказала разговор в райкоме. Директор прошелся по кабинету:

– Молодец. Ни одной ошибки. Неужели ты такая умная?

– Не очень еще, если понять не могу, почему главный инженер против вас.

– Это нормально, – пояснил директор. – Почти по Дарвину – естественный отбор. Выживает более сильный, более приспособленный к условиям существования, в которых он обитает.

– Более сильный или более умный?

– И то, и другое. Более молодые теснят старых.

– Но вы же не старый.

– Я засиделся на фабрике. Я, наверное, скоро уйду в министерство. И на мое место придет главный инженер. Больше некому.

– Но он же не потянет, и вы это знаете.

– Некоторое время потянет, а потом придет другой директор, а потом директором станешь ты.

– Смеетесь?

– Нисколько. Я тебе уже говорил, ты запрограммирована руководить. Вспомнишь мои слова. Ты будешь директором этой фабрики.

Слова директора сбылись и не сбылись. Через год она ушла с фабрики. Закончив три курса химико‑ технологического института, Катерина поняла – ей надо переходить на работу, связанную с ее будущей профессией инженера‑ технолога. И она еще раз обратилась с просьбой к академику.

Академик позвонил знакомому директору химического комбината. На следующий день она приехала к нему.

– Пойдешь сменным мастером? – спросил Катерину директор.

– Пойду, – ответила она.

Директор был пятидесятилетний, полный, краснолицый. Наверное, гипертоник, подумала Катерина. Он отложил ее анкету и поинтересовался:

– Ты академику кем доводишься?

– Внучатая племянница.

– А почему на производство? Может, лучше в научно‑ исследовательский? Там работа почище. Начала бы лаборанткой, потом младшим научным...

– У меня ребенок. Одна воспитываю. Мне деньги нужны.

– Ну, как знаешь. – Директор снял телефонную трубку, набрал номер. – К тебе зайдет Тихомирова, оформи ее мастером в капролактановый.

На следующий день Катерина подала заявление об уходе с фабрики. Зашла в директорский кабинет к Ледневу, бывший директор уже работал в главке министерства легкой промышленности.

– Если передумаешь, всегда можешь вернуться, – предложил он.

– Не передумаю, – ответила она.

* * *

... Катерина вскочила. Ей показалось, что с момента, когда она выключила будильник и снова заснула, прошел час и возле дома давно топчется шофер (уже три месяца она была директором комбината, и за ней приезжала персональная «Волга»). Катерина взглянула на часы – прошло, оказывается, не более двух минут. Она вспомнила, что дала сегодня шоферу выходной и придется ехать на своей машине.

Катерина убрала постельное белье в ящик, сложила тахту. Прошла в ванную, включила душ, вначале чуть теплый, потом горячий, потом холодный, снова горячий и снова холодный. Стоя перед зеркалом, осмотрела лицо, шею. Все в норме. Сорока лет ей никто не давал. Почему‑ то вспомнила вечеринку, которую они устроили с Людмилой в высотном доме в квартире академика, и как один из гостей сказал: «В сорок лет жизнь только начинается».

Но у нее ничего не начиналось, только продолжалось. На комбинате она прошла по всем ступеням: мастером, технологом цеха, главным технологом комбината, заместителем директора. Прав был директор галантерейной фабрики: она стала директором, только не фабрики, а комбината.

Катерина вошла в комнату дочери.

– Вставай, Александра!

Александра села на кровати, не открывая глаз. Катерина знала, что, как только она выйдет из комнаты, Александра снова ляжет. Так и произошло: когда Катерина через несколько минут заглянула к ней, Александра спала.

Катерина подняла ее, положила на пол, прошла на кухню. Поставила кофейник, сделала бутерброды, снова заглянула к дочери. Надев наушники плеера, Александра двигалась в такт музыке – это у нее называлось зарядкой.

Катерина налила себе кофе. Двух бутербродов с сыром на завтрак хватало до обеда. Для прежнего директора в столовой комбината готовили отдельно. За его кабинетом была комната для отдыха, куда ему приносили еду. Директора крупных предприятий, подражая министрам и начальникам главков, завели у себя комнаты отдыха с туалетом и душем. Все это Катерине досталось от прежнего директора. Она отменила специальную готовку для себя и ходила в столовую, вставая в общую очередь. Ее пытались пропустить вперед, но она выстаивала всю очередь. Ей рассказали, что столовая как‑ то сразу стала работать лучше, и даже появились ножи, которых раньше никогда не было.

Катерина просматривала свой блокнот, заполненный по часам: что сделать, кому позвонить, кого вызвать, в каком из цехов побывать.

Вошла Александра, налила себе кофе и спросила:

– Когда вернешься?

– Не знаю. Вероятно, поздно.

– Значит, я могу пригласить девочек?

– И мальчиков тоже.

– Само собой, куда ж без мальчиков.

– Я тебя поздравляю, – сказала Катерина.

– С чем?

– С первым днем занятий в институте.

– Спасибо. А с чем тебя поздравить?

– Пока не с чем.

Катерина прошла в свою комнату, стала заряжать, как она говорила, свою сумку: деловой блокнот, пачка сигарет (она курила мало, до пяти сигарет, и на комбинате, кроме ее секретаря и шофера, не знали, что она курит). Положила зажигалку, газовый баллончик, который привезла из Франции, где была в командировке. Квартиру она получила в новом районе, в Крылатском, и баллоном один раз попользовалась, когда двое парней в подъезде пытались вырвать у нее сумочку. Днем баллончик она держала в сумочке, но вечером перекладывала в карман пиджака. Она слышала о нападениях и была готова к нападению. Парень, который схватился за ее сумку, вскрикнул от неожиданности, закрыл лицо руками, второму досталось меньше. Сама она полчаса мыла лицо, покрывшееся красными пятнами, а глаза слезились целый вечер.

Катерина положила в сумку ключи от квартиры, ключи от машины, губную помаду, пудреницу, кошелек с деньгами и улыбнулась – вспомнила, что вчера позвонил Петров. Он приехал на неделю раньше из санатория, его вызвал министр. Катерина достала из заветного места ключи от квартиры Людмилы, где она встречалась с Петровым. Он работал в Министерстве химической промышленности, через его управление закупалось импортное оборудование для химических комбинатов. Катерина с ним познакомилась, когда стала главным технологом комбината. Оборудование для комбината закупали в Чехословакии, и она вошла к Петрову перед командировкой в Прагу. Вошла в кабинет, увидела мужчину лет сорока в хорошем темно‑ сером костюме, модном галстуке – заметно отличался от министерских мужиков. Петров, увидев ее, сморщился:

– Откуда? Почему не знаю?

– Я с капролактанового комбината, – начала объяснять Катерина.

– Да я не об этом, – отмахнулся Петров. – Такая красивая, а я не знаю.

Петров вышел из‑ за стола, обошел ее, рассматривая со всех сторон.

– Я по делу, – суховато заметила Катерина.

– А это и есть самое главное дело. Давай сегодня поужинаем вместе.

– Давайте обсудим мои проблемы. – Катерина достала документацию.

Петров выхватил документацию и, не читая, написал: «Согласен. Петров».

– Что еще тебе подписать? Все подпишу. Я предлагаю ресторан «София», но готов на любое твое предложение.

– Спасибо, – поблагодарила Катерина. – Но у меня дела.

– Извини, – сказал Петров и попросил: – Покажи, пожалуйста, что я тебе подписал.

Катерина протянула ему лист, и Петров подписал к своей резолюции «Не». Получилось: «Не согласен. Петров».

– Послушайте, – начала Катерина.

– Не хочу слушать!

– Но мне надо вылетать через два дня!

– Летите, голуби, летите!

Катерина не хотела ссориться. Сейчас ты получишь по балде, решила Катерина, но Петров перехватил инициативу. Он вызвал секретаршу и попросил:

– Перепечатайте. Товарищ Тихомирова не вычитала заявку на оборудование. Установка КХП имеет порядковый номер по году изготовления – 73. Кстати, эти установки у чехов никто, кроме нас, не берет.

Он ведь только взглянул на заявку и за секунды увидел ошибку, удивилась Катерина и тут же прониклась к Петрову уважением. Катерина вообще уважала профессионалов, они так редко встречались ей.

– Перекурите, – предложил Петров.

– Спасибо, – ответила Катерина. Что‑ то ее остановило сказать привычное: я не курю.

Петров закурил «Мальборо».

– А вы курите «Салем» с ментолом. А духи у вас «Клима».

Катерина действительно предпочитала сигареты с ментолом и духи «Клима». Но еще ни один мужчина не говорил ей об этом и не обращал на это внимания.

– Извините меня за мою настойчивость, но очень вы мне понравились. Очень! Вошла женщина, и у меня аж зубы заломило. Это у меня второй раз в жизни. Жарко. Хочу в прохладный зал. Холодного шампанского хочу, в ведерке со льдом.

– Я согласна, – сдалась Катерина. – Когда?

– Прямо сейчас.

– В рабочее время?

– Конечно. В нерабочее время – это целое мероприятие. А в рабочее – всегда приятно. И посетителей в ресторане почти нет, обслуживают быстро.

Секретарша принесла перепечатанную заявку. Петров подписал, вызвал машину, и через пять минут они были в ресторане. Петров смешно рассказывал о министерских, Катерина многих знала по фамилиям, с некоторыми встречалась на совещаниях. Она спрашивала, Петров давал характеристики.

– Мудак! Отстал лет на двадцать. Зануда! Подозрителен, закомплексован, мстителен. Бабник! И скупердяй к тому же, специализируется на министерских бабах, расплачивается выгодными командировками за рубеж. Толковый! Следит за последними достижениями. Зануда, но профессионал. Из партийных работников. Начинал с Брежневым в Молдавии. Не конфликтен, потому что кандидат в пенсионеры.

Они просидели в ресторане четыре часа. У Катерины кружилась голова. Петров заказал еще две бутылки шампанского и предложил:

– Поехали ко мне!

– Поехали, – согласилась Катерина.

Квартира, в которую ее привез Петров, была явно нежилой, с минимумом мебели.

У Катерины уже больше года не было мужчины. Она прошла в ванную. Петров, открыв дверь, смотрел на стоящую под душем Катерину. Пока она мылась, Петров застелил тахту прохладными накрахмаленными простынями. Он, по‑ видимому, был опытным любовником, не торопился.

– Не торопись, – просил он и ее.

– Не могу! – выдохнула она.

Когда они уже спокойно лежали, он принес ее сумочку и пепельницу. Она жадно закурила.

– Ты не замужем? – спросил он.

– Не замужем, – ответила она. – И уже год ни с кем не спала.

– Разве такое бывает? – удивился он.

– Бывает...

– Этого больше не будет, – произнес он торжественно, как клятву.

А она лежала и думала, что этот роман может закончиться мгновенно, как и начался. У нее были уже такие. Но Петров позвонил ей на следующий день:

– Умоляю. Я очень, очень хочу повторения.

– Перезвони через десять минут, – попросила она и позвонила Людмиле. Ей не хотелось встречаться в незнакомой нежилой квартире. Как она потом узнала, Петров снимал квартиру на пару с приятелем. В квартире была тахта, два стула, чайник, две чашки и старый холодильник «Север», который пугающе громко время от времени включался.

Она сделала дубликат ключей от квартиры Людмилы, и они постоянно, хотя и не часто стали встречаться. Роман с Петровым оказался необременительным и приятным. Она понимала, что сейчас роман этот уже на излете, может быть, у Петрова появилась другая женщина. Но он позвонил вчера, и она согласилась встретиться.

Обсуждая этот роман с Людмилой, Катерина как‑ то сказала:

– Надо кончать. Жалко времени.

– У тебя есть выбор? – спросила Людмила.

– Выбора нет.

– Когда будет, тогда и будешь решать.

Катерина прошла на кухню, где Александра, не торопясь, пила кофе. Катерина хотела дать ей последние указания, но Александра ее опередила:

– Знаю, все знаю, – сказала Александра. – Обед в холодильнике. Суп из концентратов. Антрекоты. Компот консервированный. Посуду помою.

– Тогда пока! – улыбнулась Катерина.

– Пока, – улыбнулась ей Александра.

Катерина вышла во двор, оглядела свои «Жигули» на остановке возле дома. Машина стояла ровно, значит, правое заднее не спускает. Надо попросить, чтобы механики посмотрели машину.

Она открыла машину, отключила сигнализацию, вставила ключ зажигания. Двигатель завелся мгновенно. Она недавно поменяла аккумулятор. Тронулась с места, прислушиваясь, как ведет себя машина на ходу. Вчера застучала правая подвеска. Она надеялась, что ей это показалось, но стук повторился и сегодня. Придется менять подвеску, решила она. Катерина увеличила скорость. Дорога в этот утренний час уже была забита транспортом. Она держалась в потоке, не обгоняя, но и не давая вклиниться впереди себя. Катерина водила хорошо, чувствовала машину. Она вообще хорошо чувствовала механизмы, будь то станок, установка, часы или автомобиль. Когда училась водить, то, к удивлению инструктора, в первые же полчаса освоилась с правилами вождения и почувствовала себя за рулем уверенно.

Катерина въехала на комбинат вместе с первым потоком работниц.

Вахтер на проходной, увидев ее машину, тут же открыл шлагбаум. Она притормозила, улыбнулась ему и сказала:

– Доброе утро, Спиридон Степанович!

Она помнила сотни имен. Этому ее научил еще директор на галантерейной фабрике.

– Людям приятно, что их помнят. Знать всех по имени – первое правило руководителя, – говорил он.

Она пошла дальше своего учителя. Отдел кадров подготовил ей списки, у кого когда день рождения. Начальникам служб она обычно звонила утром и поздравляла. Для работниц были заготовлены открытки со стандартным текстом, но если она знала работницу, то обязательно приписывала: «Зина, я тебя помню и люблю». Она имела на это право, проработав на комбинате почти пятнадцать лет.

Ее секретарю Аделаиде было под пятьдесят, она работала секретарем еще у директора галантерейной фабрики. Катерина, как только стала директором комбината, переманила ее от Леднева. Леднев вначале обиделся, но потом простил. Катерина все еще формировала свою команду, этому она тоже научилась у первого своего директора.

В комнате отдыха за кабинетом Катерина выпила кофе, выкурила сигарету, подумала, что сегодня день придется уплотнить: с Петровым она договорилась встретиться во второй половине дня и на комбинат сегодня вряд ли уже вернется.

Она вошла в кабинет, набрала номер телефона. Трубку снял главный инженер. По его усталому голосу она поняла, что он работал всю ночь.

– Здравствуй, – сказала она. – Что с новой установкой?

– Пока никак. Дает брак.

– Поезжай домой. Отдохни!

– Спасибо...

Катерина знала, что он не уйдет. Главным инженером он стал через день после того, как Катерину утвердили директором. Он тоже был из ее команды.

– Моя помощь нужна? – предложила Катерина.

– Спасибо.

– Тебе спасибо.

В приемной уже слышались голоса. Собрались начальники цехов и служб комбината. Начиналась ее работа.

Глава 10

Антонина и Николай тоже собирались на работу. И сыновей подняли – старшего Геннадия и младшего Димку. У Геннадия, отслужившего в армии, нашли язву желудка, и его комиссовали. Язву дома залечили, и он поступил в техникум на отделение ремонта электронной аппаратуры. Димка ходил в школу рядом с домом, но, чтобы не проспал, его поднимали вместе со всеми очень рано.

Антонина за эти годы раздалась и мало отличалась от своих сорокалетних сверстниц, которые проработали на стройке по двадцать лет. И Николай постарел, стал лысеть – правда, его это ничуть не волновало. Жизнь устоялась, дети подрастали. Несколько лет назад они получили трехкомнатную квартиру в Крылатском. И он, и Антонина тут же уволились из своего строительно‑ монтажного управления в Химки‑ Ховрино и поступили в точно такое же управление ближе к дому, так что на работу ходили пешком.

Антонина для себя, Николая и Димки жарила яичницу с ветчиной. Геннадию она варила овсянку, как советовали врачи. Сквозь аромат яичницы Антонина вдруг уловила табачный запах. Странно: обычно Николай закуривал только после завтрака. Она вышла на лоджию и увидела, что за горшком с цветами курил Геннадий.

– Ты что? – прошептала Антонина. – Тебе же нельзя. Да еще натощак.

– Мне уже все можно, – так же, шепотом, ответил Геннадий. И мать, и сын побаивались Николая, тот был скор на расправу.

Антонина поставила еду на стол, и все сели.

– Есть вопрос, – начал Геннадий.

– Давай, – поддержал Николай.

– Можно я в воскресенье Марину на дачу приглашу? Заодно и познакомитесь.

– Конечно пригласи, – тут же согласилась Антонина.

– Нет, – возразил Николай. – Две недели назад Оля, теперь Марина. Ты уж нас с окончательным вариантом познакомь.

– А как же он определит этот вариант? – возник тринадцатилетний Димка. – Только методом проб и ошибок.

– Это что за метод? – удивился Николай. – И в чем состоят пробы?

– Нет, мне лично Оля понравилась. Девочка клевая, – тут же попытался избежать конфликта Димка. – Но это не значит, что Генка должен к ней навсегда прилепиться.

– Вот так, мать, – мрачно заметил Николай. – Воспитали. А я вот в свое время как Антонину показал родителям, так и женился.

– А может быть, ты напрасно поторопился. Может быть, это был не оптимальный вариант, – вклинился Димка.

И тут же схлопотал от отца по затылку.

– И это воспитание! – огорчился Димка. – Только с позиции силы! А если, когда я вырасту и стану сильнее тебя и ты будешь всякую ерунду молоть, как я сейчас, я тебе тоже буду затрещины давать...

Николай отложил вилку и посмотрел на сына. Раньше было достаточно этого строгого взгляда, но сейчас сын выдержал его. Молчание затянулось. Отцу надо было отвечать.

– Насколько этот вариант оптимальный, проверить сейчас невозможно. Но если бы я другие варианты искал, вы бы здесь, умники, не сидели и не рассуждали.

– Это почему же? – возразил Геннадий. – Ты бы женился на другой женщине. И все равно здесь бы сидели Геннадий и Дмитрий. Мать говорила, что имена нам ты давал.

– Я бы на другой женщине не женился. Я любил вашу мать.

– Ты сразу влюбился? – поинтересовался Димка.

– Сразу, – подтвердил Николай.

– А что же в ней было такого особенного? Ты передай мне свой опыт, чтобы я не ошибся, – попросил Геннадий.

– Отвечай, – посмеиваясь, потребовала Антонина.

Николай задумался. С возрастом он стал еще медлительнее.

– Ну, во‑ первых, Антонина была девушка видная, – и Николай показал округлость груди.

– Значит, главное, чтобы было спереди, – глубокомысленно заметил Димка. – А на то, что сзади, тоже надо обращать внимание?

Николай попытался дотянуться до Димки, но тот ловко увернулся.

– Все, все. Вопросов больше нет. Я спрашиваю у тебя совета, а получаю затрещины. Дискуссии не получается.

– Не время для дискуссий, – пришла на помощь Николаю Антонина. – Обсудим эту проблему вечером, а сейчас нам на работу.

Ярко светило солнце, стояла почти летняя погода. Антонина и Николай молча шли к строящемуся многоэтажному дому. Антонина первая прервала молчание:

– Сами разберутся.

– Разберутся, – согласился Николай. – Но нельзя же так: сегодня одна, завтра другая. Ольга мне понравилась.

– А мне показалось, что она хотела понравиться, – возразила Антонина.

– Это хорошо. Если хочет понравиться, значит, у нее серьезные намерения.

– Возможно. – Антонина не стала спорить, но поделилась своими сомнениями: – Оля иногородняя, живет в общежитии. Если бы они поженились, надо было бы им выделить отдельную комнату. Димке тоже. Значит, мы – в проходной.

– Не жлобись. Помнишь, как сама говорила: москвичи, мол, жлобы, только о своей прописке и думают. И ты такая же стала. Я ведь когда привел тебя в квартиру родителей, они же не возражали.

– Я тоже не буду возражать, если это будет большая любовь.

– А как ее определить – большая или маленькая?

– А это ты сам сыновьям должен объяснить, что такое большая любовь и как в ней не ошибиться.

– Объясню, – пообещал Николай. И весь день молчал, наверное, обдумывал предстоящий вечером разговор.

Антонина и сама вдруг задумалась: в любви ли они прожили с Николаем двадцать лет? Вроде бы в любви. Она ему ни разу не изменила, хотя и нравился ей один сантехник. Николай был не жадный, по праздникам покупал ей цветы, других подарков не делал, потому что деньгами распоряжалась она. Антонина знала, что у Николая была своя заначка, – он свертывал четвертной и хранил его в тренчике брюк, маленьком карманчике для часов. Хотя уже давно мужчины носили наручные часы, швейные фабрики все еще шили брюки с тренчиками, может быть специально, чтобы мужчинам было куда прятать деньги.

Антонина считала, что ей повезло: и муж хороший, и сыновья не хулиганы, и квартиру получили. Эти двадцать лет пролетели незаметно. Родился первый сын. Она год после родов не работала – мальчик часто болел, потом его каждый день надо было водить в детский сад. Когда Геннадий пошел в школу, решила родить второго ребенка – очень хотелось девочку, но опять родился сын. С Катериной и Людмилой виделась редко – жили в разных районах, встречались обычно летом у них на даче. Антонина чувствовала себя немного виноватой перед подругами: у нее все хорошо, а у них так и не сложилась жизнь. Людмила, правда, побывала замужем, но уже несколько лет, как развелась. Катерина так и не вышла замуж. Был ли кто‑ нибудь у нее, Антонина не знала – Катерина никогда не рассказывала о своей личной жизни.

В ближайшее воскресенье они договорились встретиться на даче. Девки, она по‑ прежнему называла их «девками», обещали приехать помочь. Антонина по красногородской привычке на дачном участке сажала картошку, уже в марте готовила рассаду для помидоров. Картошки им иногда на год хватало, помидоров и огурцов она закатывала до сорока трехлитровых банок, которые хранились в утепленном погребе. Они и зимой почти каждое воскресенье ездили на дачу. В их дачный поселок провели газ, Николай с сыновьями смонтировал газовый калорифер, водяное отопление, и как включишь – через два часа в доме уже тепло. Мальчишки уходили на лыжах, они с Николаем гуляли по лесу.

На стройке теперь установили репродуктор и весь день крутили магнитофонные записи. Иногда возникали споры: работницы старшего поколения хотели, чтобы было побольше песен, молодежь требовала рок. Антонина в споры не вмешивалась – дома привыкла к року. Она даже иногда пугалась: все у нее так хорошо – не было бы какой беды или болезни. Не дай бог, подумала она и в этот раз и приступила к работе.

* * *

Людмила встала с трудом, вчера за полночь засиделась с соседкой. Жила она после развода с Гуриным в однокомнатной квартире. Прожили они почти десять лет. Гурин играл в сборной Союза, дважды становился чемпионом Европы, один раз чемпионом мира. Пьянство и загулы ему прощали несколько раз, но после пьяной драки в Сокольниках отчислили. Некоторое время Гурин не работал, потом его снова взяли в «Динамо», но он пил все больше. Потом он играл в «Химике», но его оттеснили молодые, и он вынужден был уйти.

Людмила поняла, что их совместная жизнь вряд ли сложится, еще когда он проиграл на ипподроме деньги, отложенные на первый взнос за кооперативную квартиру. Она и мебель покупала, как эта мебель будет делиться в случае развода. Вместо спального и столового гарнитуров взяла два столовых и две тахты. Гурин вначале удивился, но она ему объяснила, что так лучше: когда они поменяют эту квартиру на трехкомнатную, придется прикупить самый минимум. Никто не мог упрекнуть Людмилу в том, что она не боролась с пьянством Гурина. Она показывала его и наркологам, и психотерапевтам, настояла, чтобы он поступил учиться в Институт физкультуры, но его отчислили после третьего курса. Когда она пришла к ректору, еще не решив, будет ли просить за Гурина или скандалить, ректор, огромный мужчина, бывший тяжелоатлет, выслушав ее, сказал:

– Мы дотянули его до третьего курса. Это уже незаконченное высшее образование. Он может преподавать в школе, может устроиться на тренерскую работу. Поверьте мне, это рядовой случай для нас. Редко кто из таких, как он, поступив, заканчивает институт. Специфика российского характера. Там, на Западе, играют до сорока. Берегут себя. Откладывают деньги. И уходят из спорта обычно богатыми людьми. У нас пропивают все, что зарабатывают, не думая, что придет день, когда и эти заработки, и поездки закончатся, некоторые, правда, уходят в тренеры, но для этого талант надо иметь. Другие преподают в школе физкультуру, боксеры устраиваются вышибалами в рестораны, трое хоккеистов, чемпионов мира, работают на Востряковском кладбище могильщиками, другие – грузчиками в магазинах.

Перед ней сидел грустный гигант и крутил в пальцах сигарету.

– Вы закуривайте, – предложила Людмила, думая, что он стесняется при ней закурить.

– Я не курю, – объяснил ректор. – Бросил десять лет назад. Этому меня один немец научил. Надо держать сигарету в руках, можно даже в рот взять, но не курить. У тебя всегда есть возможность закурить, но ты держись. Я выдержал, а привычка осталась. Вот и кручу в пальцах сигарету.

– А с пьянством никому не удается завязать? – поинтересовалась Людмила.

– Кому‑ то удается. От семьи многое зависит. У некоторых жен получается.

– Скажите, как? – попросила Людмила. – Я добьюсь, я упорная.

– Это надо с врачами советоваться...

Людмила решила посоветоваться с Еровшиным. Правда, теперь они встречались редко. Еровшин постарел, ушел на преподавательскую работу. Он выслушал ее грустный рассказ.

– Ситуация типично российская, – определил Еровшин. – Сделать мгновенную карьеру, – то есть получить известность, деньги, поездки за рубеж, у нас можно в двух случаях: в спорте и в музыке. Но только в спорте можно выйти быстро на мировой уровень. Наших музыкантов за рубежом не знают и не скоро узнают. Так что остается в основном спорт.

– Еще балет, – напомнила Людмила.

– Балет – тот же спорт. Только балетом начинают заниматься с шести лет – маленького человека легче приучить к дисциплине. А в спорт приходят подростками. Из бараков, коммуналок. И сразу получают все или почти все. Квартиры, машины...

– Не сразу, – не согласилась Людмила.

– По советским меркам – сразу. Чуть подождала бы – и вам бы квартиру дали. Обычный человек в очереди на квартиру стоит лет двадцать. Получает к пятидесяти. И карьеру делает к пятидесяти, а для этого надо пройти через десяток должностей. А Гурин имеет все: квартиру, машину, аппаратуру, одежду. О большем он и не мечтал. Есть все, можно и погулять. Это тоже мечта русского человека – гулять с размахом, не считая денег. И спиваются, быстро спиваются. Если бы им платили миллион, как за рубежом, можно было бы купить за границей дом, вложить деньги в акции, у нас всего этого нет.

– Дачу можно построить, – добавила Людмила.

– Строить – это долго, необходимы многолетние усилия, а у молодых не хватает ни желания, ни терпения. Откладывают на потом. Но «потом» никогда не бывает. Силы убывают, спорт скоротечен, да и пьянство подрывает даже самое крепкое здоровье. Там деньги вкладывают в картины, в драгоценности. Но чтобы покупать картины, надо иметь вкус, кое‑ какие знания, да и связи в мире антиквариата. И надо суметь определить молодого художника, картины которого стоят сегодня три сотни, а через десять‑ двадцать лет будут стоить сотни тысяч. Но это все не для парней из Челябинска.

– А что же для парней из Челябинска?

– Играть пять‑ семь лет. Жить на всю катушку. А потом возвращаться в Челябинск слесарем на завод и жить дальше. Пить по‑ черному, потому что он уже видел другую жизнь и знает, что такое не увидит больше никогда. При такой перспективе и я бы запил.

– Что же делать? – взмолилась Людмила.

– Все, – посоветовал Еровшин. – Если любишь – лечить, кодировать, зашивать «торпеду», рожать детей, строить дачу, что‑ нибудь да отвлечет его от пьянства.

Людмила сделала последнюю попытку. Она договорилась с врачом. Гурин, узнав об этом, наотрез отказался от «торпеды»:

– Не буду, никогда и ни за что!

– Почему? – не поняла Людмила.

– Тогда мне нельзя будет выпить и ста граммов.

– Значит, не будешь.

– А если об этом узнают другие?

– Ну и что? В этом нет ничего стыдного. Это, в конце концов, не сифилис…

– Сифилис не страшен, – возразил Гурин. – Сифилис можно вылечить. А если узнают, что у меня зашита «торпеда», меня могут уговорить выпить, наконец, просто напоить насильно. И я умру.

– А кому надо тебя поить насильно? – испугалась Людмила.

– Как кому? Я же лучший нападающий сборной. Тот же Федулов кого‑ нибудь подговорит, меня скрутят, вольют насильно водку, мне конец, а Федулов займет мое место в сборной.

Людмила понимала, что у Гурина начались отклонения в психике. Дважды она укладывала его лечиться в психоневрологический профилакторий. Когда он лег в третий раз, стала готовиться к разводу. Сняла деньги со старой сберегательной книжки и переложила на новую – на предъявителя. Потом подала в суд на развод. Гурин обиделся и запил еще больше. Пока он был в профилактории, Людмила довольно скоро нашла обмен: себе однокомнатную квартиру, Гурину комнату в коммунальной. Когда она приехала в профилакторий, слабый и вялый от лечения, Гурин, ни о чем не спрашивая, подписал все бумаги, которые привезла Людмила. Она сама оформила размен, переехала в свою однокомнатную, а вещи и мебель Гурина перевезла в его комнату в коммуналке. Так что, когда Гурин после лечения вернулся в свою прежнюю квартиру, он застал там новых жильцов. Ему дали адрес Людмилы, он приехал к ней, но она его не пустила, Гурин был пьян, устроил скандал, пытался выломать дверь. Людмила позвонила в милицию, и Гурина забрали в вытрезвитель. Его друзья‑ хоккеисты возмутились таким поворотом событий, наняли адвоката и возбудили дело в суде. Но Людмила заранее советовалась с адвокатом, а суд не нашел ничего противозаконного в ее действиях. Ведь она же привозила Гурина в исполком на получение ордеров. Гурин тогда, ничего не понимая, подписал, где ему сказали, и Людмила отвезла его обратно в профилакторий.

На хлебозаводе тоже обсуждали эту ситуацию. Те, кто помоложе, были на ее стороне, работницы постарше – сторонились, а одна, когда Людмила с ней заговорила, отрезала:

– С суками не разговариваю.

К Гурину на хлебозаводе относились хорошо. Женщинам нравился простой, бесхитростный парень, не задавака, хоть и чемпион мира. А то, что пьет, – беда, конечно, но у многих мужья пили, они же не выгоняли их.

Людмила уволилась с хлебозавода. Теперь у нее была квартира, мебель, самая модная одежда – из той, что Гурин привозил из‑ за рубежа. Вещи похуже она распродавала, получше оставляла себе. Наконец‑ то она, как любая москвичка, могла выбирать работу, а не идти туда, куда брали лимитчиц.

После хлебозавода устроилась кассиром на автовокзал, откуда автобусы уходили в рейсы по подмосковным городам. Некоторое время Людмила присматривалась к более опытным кассирам и скоро освоила их приемы. Кассу надо было открыть чуть позже, продавать билеты не торопясь, чтобы скопилась очередь. Приближалось время отправления автобуса, очередь начинала нервничать. И тогда она начинала работать быстро. В спешке уже никто не пересчитывал сдачу. И скандалов не было. Ну, недополучил десять копеек – спешила кассирша, могла ошибиться. В месяц у Людмилы набегало еще три‑ четыре зарплаты. Появился даже азарт – ни дня без прибыли! И все‑ таки она нарвалась. Пожилой капитан милиции, который ходил в штатском и работал в Отделе борьбы с хищениями социалистической собственности, в так называемом ОБХСС, составил протокол. Пришлось оправдываться, даже поплакать. Теперь она всматривалась в лица, но капитан, выждав две недели, поставил вместо себя в очередь молодого лейтенанта. Она и подумать не могла, что волосатый парень в замшевой куртке – работник милиции. И снова был составлен протокол. Капитан не возмущался, ничего не требовал, но после их ухода начальник автобусной станции потребовал:

– Людмила, уходи! Я навел справки. Это клещ, от которого не избавишься. Он одну автобазу пять лет раскручивал и половину народа там пересажал.

Людмила подала заявление по собственному желанию. Некоторое время не работала, потом устроилась в химчистку‑ прачечную рядом с домом, на небольшую, правда, зарплату. Эту работу она рассматривала как временную, денег ей хватало. Пока жила с Гуриным и работала на автовокзале, сумела положить на сберегательную книжку пять тысяч рублей. Проценты ей давали еще одну среднюю зарплату. И в химчистке удавалось прирабатывать. Появились свои клиенты, которые за быстроту и хорошее отношение платили без квитанций. Правда, приходилось делиться с другими, но и ей оставалось достаточно. Жизнь устраивалась. Конечно, хотелось выйти замуж, но она не торопилась, присматривалась, боялась еще раз ошибиться.

Теперь она обращала внимание на пятидесятилетних: пусть будет постарше, но уже устроенный в жизни. Если мужчина приходил в химчистку несколько раз, она его запоминала, особенно если он сдавал только мужские вещи – значит, был или вдовец, или разведенный, или старый холостяк. Категория старых холостяков ее устраивала меньше всего. Эти имели свои привычки, свои странности, с которыми не хотели расставаться. Она с одним таким познакомилась. На квитанции был записан его адрес, и Людмила якобы случайно встретилась с ним невдалеке от его дома. Он выгуливал собаку. Людмила похвалила собаку – полную, мрачноватую ротвейлершу, но, когда попыталась ее погладить, псина мгновенно перехватила ее руку и предупреждающе сжала зубами.

Месяца через три он пригласил Людмилу на чашку чая. Жил он, вероятно, хорошо, в квартире стояла мягкая мебель – такие финские гарнитуры только появились в Москве. Значит, заменил старую, которую, возможно, вывез на дачу. Так и оказалось, он имел дачу, доставшуюся ему в наследство от матери. Все прошло по привычному уже сценарию. Было итальянское «Чинзано», фрукты. Она ничего о нем не знала, а он не рассказывал. Людмила осмотрела книжные полки: несколько из них были заставлены техническими справочниками, журналами по физике. Из художественной литературы – Хемингуэй, Лем, Ремарк, подборка журналов «Иностранная литература» за последний год. Технарь, решила она, и не ошиблась. Уже потом выяснилось, что он доктор наук, работает в конструкторском бюро по космическим двигателям.

Людмила села на тахту, он присел рядом и стал расстегивать пуговицы на ее блузке.

– Стели, – предложила она. – Я в ванную.

Выйдя из ванной, отметила, что он застелил тахту свежими простынями с метками ее прачечной. По тому, как он торопился, поняла, что эти упражнения ненадолго. Так и случилось. В его возрасте, чтобы продолжить, потребуется минут сорок отдыха, подумала Людмила, но ошиблась. Доктор наук выкурил сигарету, надел спортивный костюм и сел к письменному столу.

– Это что‑ то новенькое, – усмехнулась она. – Так со мной еще не поступали. К тому же ты не выполнил и половины своей работы.

– Извини, – ответил он. – После такого я хорошо мыслю.

Ей ничего не оставалось, как поспать. Когда она проснулась, он продолжал работать за столом. Но все же, когда она собралась уходить, пошел провожать, взяв собаку для вечерней прогулки.

Это был вялотекущий роман, однажды он не звонил два месяца, и, когда снова появился в прачечной, Людмила полюбопытствовала:

– Это понимать как развод?

– Я был в командировке.

Встречи возобновились. В его квартире пахло псиной, на коврах валялись кости. Стол, подоконники, журнальный столик были завалены папками. Она попыталась убрать квартиру.

– Ничего не трогай, – предупредил он.

– А если женщина, на которой ты женишься, не захочет жить в этом бардаке?

– Я на такой женщине не женюсь. Я вообще никогда не женюсь.

– И тебе не хочется семьи, детей?

– Семьи не хочется. У меня есть лаборатория. К тому же на работе я пропускаю через себя от восьмидесяти до ста десяти человек в день. Дома предпочитаю молчать и никого не видеть.

– И меня тоже?

– Тебя я хочу видеть, но не чрезмерно, то есть не каждый день.

Можно было, конечно, обидеться, но на нервных и сумасшедших Людмила давно приучила себя не обижаться. А с этим даже говорить было неинтересно ни о чем. В театры он не ходил, только иногда она вытаскивала его в ближайший кинотеатр. Он смотрел минут двадцать, остальное время ожидал ее в скверике.

– Тебе неинтересно? – спрашивала она.

– Неинтересно, потому что все делается по нескольким стереотипам. Достаточно пятнадцати минут, чтобы понять.

– А что было дальше, когда ты вышел? – допытывалась она.

Он пересказывал абсолютно точно, что происходило в фильме.

– А как ты угадываешь?

– Ничего угадывать не надо, – объяснял он. – Нужен системный подход. В первые пятнадцать минут авторы обычно представляют всех героев. Есть два варианта: американский и русский. Американский положительный герой обычно побеждает и остается живым. Русский положительный герой побеждает и гибнет. Кто с кем встретится, какие ловушки подставит – все заранее просчитывается. Мне это неинтересно.

– А красивая операторская работа? А актеры?

– Все становится понятно за пятнадцать минут. В мире выходит в год до десятка интересных картин, я их смотрю в кинотеатре «Иллюзион». Мне этого вполне достаточно.

Он читал всего несколько книг в год. В тот год вышел двухтомник Фолкнера, и он его прочел. Людмила тоже пыталась прочесть, но больше тридцати страниц не осилила. Иногда она пыталась заговорить о космосе. У нас была первая женщина‑ космонавт Валентина Терешкова, которая вышла замуж за космонавта Андрияна Николаева. Ей это все казалось интересным, и она попыталась его об этом расспросить. Он ответил однозначно:

– Скоро разведутся.

– Почему?

– Потому что это не любовь, а эксперимент, но эксперимент непросчитанный.

Так и произошло, как он предсказывал.

– Но ты гордишься, что твоя работа связана с космосом? – не отставала Людмила.

– Гордиться особенно нечем. Мы безнадежно отстали от американцев.

– Как отстали, когда? – не поверила она.

– Как только запустили Гагарина. Мы способны на одноразовое усилие. Но потом надо много средств, чтобы этот успех поддерживать и развивать, у нас этих средств нет. И вообще, мы скоро станем не просто бедными, а нищими.

– Когда? – испугалась она. Ведь его прогнозы по поводу того, чем заканчиваются фильмы, всегда были точными.

– Нам осталось не больше десяти лет...

– Значит, надо копить деньги? – предположила она.

– Это бессмысленно, – ответил он. – При спаде производства начнется инфляция, и все денежные сбережения станут просто бумагой. Мы не конкурентоспособны практически ни в одной отрасли.

– Ты просто фантазируешь? – не поверила она.

– Нет. Это реальный прогноз. Мы подали его в ЦК и в правительство.

– И что же?

– А что могут эти старые дураки? Брежнев протянет еще несколько лет, его заменит точно такой же старик, потом еще один старик, потом придет более молодой и попробует подлатать систему. Это значит – уменьшить контроль партии, и тоже сразу все повалится.

– Я могу прочесть этот прогноз? – спросила она.

– Можешь. – И он достал с полки зеленую папку.

Людмила многое не поняла, многое пропускала, особенно графики и цифры, но и от того, что поняла, испугалась. Ученые предполагали, что первыми взбунтуются страны народной демократии, потом Прибалтика, Украина, на Кавказе и в Средней Азии начнутся войны, и Россия вынуждена будет воевать сразу и в Средней Азии, и на Кавказе, и в Прибалтике. И в этой ситуации американцы первыми нанесут атомный удар по России.

Утром Людмила успокоилась, но все‑ таки решила посоветоваться с Еровшиным. Позвонила ему, и он приехал. Она не назвала фамилию доктора наук, но пересказала, как могла, прочитанное.

– Есть такой прогноз, – подтвердил Еровшин. – И он вполне вероятен.

– А куда же вы смотрите, если все знаете? – ужаснулась Людмила.

– Мы знаем все, но еще не все можем. Но после Брежнева придет наш человек, и он сможет остановить этот процесс.

– Но Брежнев может прожить еще лет двадцать!

– Он проживет не больше двух. А насчет сбережений подумай. Во времена перемен умные люди не копили деньги, а вкладывали их в вечные ценности.

– А что такое вечные ценности?

– Антиквариат, он чем старше, тем дороже. Картины хороших художников, драгоценные камни...

– Ay тебя они есть? – напрямую спросила Людмила.

– Есть, – признался Еровшин. – Немного, но достаточно, чтобы выжить мне, моей семье и тебе.

Но ты‑ то не вечен, подумала Людмила. Еровшин последние годы болел и уже несколько раз лежал в госпитале КГБ.

– Я бы хотела часть своих сбережений во что‑ нибудь вложить, ты скажешь куда?

– Я тебя познакомлю с человеком, который тебе даст советы лучше, чем я. Я сам у него консультируюсь.

Еровшин познакомил ее с Келлерманом, старым евреем‑ ювелиром. Он уже не работал как ювелир, но иногда реставрировал драгоценности. Людмила у него купила брошь с бриллиантами, золотую табакерку времен императрицы Екатерины. Все стоило дорого – на это ушло больше половины ее сбережений. Она вдруг поняла, что нужен богатый муж или хотя бы богатый любовник. Муж лучше, надежнее. Она бы даже не стала ему изменять. Но никто не подворачивался.

Она по‑ прежнему встречалась со своим доктором наук. Обычно в воскресенье он теперь приходил к ней – она так и не могла наладить отношения с его ротвейлершей Груней. Когда они садились рядом, Груня протискивалась между ними, а когда Людмила что‑ то рассказывала и жестикулировала, Груня следила за каждым ее жестом, готовая мгновенно броситься, если рука Людмилы приближалась к хозяину. Людмила приносила собаке мясо. Груня брала мясо из ее рук и ворчала: не прощая Людмиле, что не может удержаться и берет мясо из ее рук. Когда они закрывались в спальне, Груня ложилась у порога и тихо подвывала. Он нервничал, и у него не всегда получалось.

Недавно у нее возник новый роман – с кинорежиссером, сравнительно молодым, почти ее ровесником. Он привез вещи в химчистку, и Людмила вычислила его семью. Жена высокая, тонкая, сорок четвертого размера, сын подросток – она определила это по курткам и брюкам. Режиссер приехал за своими вещами к концу смены.

– Если вам недалеко, я вас могу подвезти, – предложил он.

– А если далеко? – улыбнулась Людмила.

– Все равно подвезу.

Через три минуты он остановился у подъезда ее дома.

– А я живу на соседней улице, – признался режиссер.

– Я знаю.

– Откуда? – удивился режиссер.

– Из квитанции. Еще я знаю, что у вас молодая жена, стройная, высокая, рост сто семьдесят – сто семьдесят пять. Сын четырнадцати лет.

– Но этого в квитанции нет.

– Это по вещам, которые вы сдавали.

– Ну и глаз! – восхитился режиссер. – Поразительная женщина! Может быть, вы меня пригласите на чашку чая?

Начиналось все как обычно. Выпили по чашке чая, он обнял ее, она отвела его руки и сказала:

– Я в ванную.

Когда она вышла из ванной, он спросил:

– Теперь моя очередь?

– Слева – свежее синее полотенце.

У него была одна особенность – он непрерывно все комментировал: восхищался ее бедрами, грудью, кожей. Потом, когда она отдыхала, сварил кофе, принес ей в постель, предложил «Мальборо». Уходя, он произнес:

– Извини, я не рассчитывал на эту прекрасную встречу, у меня нет никакого подарка. Может быть, ты купишь сама, а потом покажешь мне. – И положил сто рублей.

В следующий раз она показала ему духи, которые ей подарил доктор наук.

– Замечательные духи, – похвалил режиссер. – Следующие тебе понадобятся не скоро, поэтому купи себе что захочется, – снова оставил сто рублей.

Он заходил не чаще раза в неделю, почему‑ то предпочитал пятницы, это и ее устраивало. С доктором наук она встречалась в воскресенье. Деньги, которые оставлял режиссер, в конце месяца Людмила относила в сберегательную кассу. У нее установились вполне партнерские отношения с Келлерманом. В химчистку заходили старушки, жившие раньше на Арбате и переселенные после реконструкции в новые окраинные микрорайоны. Людмила быстро сходилась с людьми и вызывала доверие. Одна из старушек доверительно ей сообщила, что у нее есть несколько этюдов Кустодиева и она уступила бы их недорого тому, кто интересуется живописью. Людмила отвезла старушку к Келлерману. Тот за три рисунка дал старушке две тысячи рублей – пенсия почти за три года. Келлерман, всегда в сером твидовом костюме с синим шерстяным галстуком, в ослепительно белой сорочке, черных английских ботинках, после ухода старушки предложил Людмиле кофе.

– Людмила, – радовался он, – у тебя есть дар привлекать людей. Эти этюды Кустодиева сегодня стоят тысяч двадцать.

– Две «Волги», – прикинула Людмила.

– Запомни, – посоветовал Келлерман, – вкладывать деньги в автомобили, в радиоаппаратуру нет смысла. С каждым годом появляются новые модели, а старые резко дешевеют. Дорожает только антиквариат. Через год наш Кустодиев будет стоить в два раза дороже.

Келлерман протянул Людмиле один из рисунков.

– Это тебе комиссионные. И для начала. И вообще. Присматривайся к интеллигентным старушкам.

– А к старичкам?

– Их мало. Их выбили на войнах, они перемерли в лагерях, а старушки живут. И у старушек всегда есть что‑ то в заначках. Старушки бережливы.

– Мне эту бабулю жалко. Вы ей дали в десять раз меньше.

– Больше ей никто бы не дал. К тому же ей осталось немного. Чуть больше года. У нее эмфизема легких.

Старушка жаловалась Людмиле на здоровье и рассказывала об эмфиземе.

– А как вы определили болезнь? – удивилась Людмила.

– Я специалист по старине, – усмехнулся Келлерман.

Так Людмила начала собирать живопись. Она стала читать монографии о художниках и, проживя в Москве больше пятнадцати лет, впервые съездила в Третьяковскую галерею. Ее вполне устраивала жизнь, которую она сама себе создала, беспокоило единственное: ей по‑ прежнему хотелось замуж. Но по‑ настоящему. И, может быть, даже родить ребенка. Из трех любовников никто не хотел жениться. С режиссером было приятно и весело. Он пригласил ее на премьеру своего фильма в Дом кино. Фильм о детях и военной игре «Зарница». Режиссер работал на студии детских и юношеских фильмов. Посмотрев фильм и послушав разговоры в фойе, Людмила поняла, что ее любовник средний, но крепкий профессионал. Доктор наук научил ее разбираться в кино, и она спросила режиссера:

– Зачем ты снимаешь про детей? Сними нормальный детектив. У тебя есть темп, ничего не затянуто.

– Я работаю на детской студии. К тому же нужен сценарий. Еще нужно, чтобы сценарист отдал этот сценарий только мне и никому другому. И еще чтобы сценарий утвердили в Министерстве внутренних дел. А это все – связи, которых у меня нет.

Людмила ничего не стала обещать, но поговорила с Еровшиным.

– Ты очень хочешь ему помочь? – поинтересовался Еровшин.

– Не так чтобы уж очень, – честно призналась Людмила, – но после окончания фильма он получил постановочное вознаграждение (так это у них называется) и купил мне дубленку.

Людмила была абсолютно откровенна с Еровшиным. Он не ревновал, расспрашивал о подробностях, она обсуждала с ним свои шансы на замужество и с режиссером, и с доктором наук, и они пришли к выводу, что никаких шансов нет.

– Хорошо, – кивнул Еровшин, – я подумаю, как ему помочь.

Через неделю он ей позвонил.

– В субботу встретимся в ресторане Дома кино в восемнадцать часов.

Еровшин все помнил: и что режиссер обычно приходит к ней по пятницам, и что у них односторонняя связь – звонит только он, у нее не было его номера телефона.

В пятницу Людмила сообщила режиссеру:

– Завтра в шесть тебе надо встретиться с одним человеком, который поможет с постановкой детектива.

– Кто он?

– Он из КГБ, – ответила она и добавила: – Мой родственник.

– А как я его узнаю?

– Я узнаю.

На следующий вечер режиссер заехал за Людмилой на такси.

Они встретились внизу в фойе. С Еровшиным был молодой, но уже лысеющий мужчина в костюме «сафари», в легких кожаных туфлях. Еровшин был в джинсовом пиджаке, белой рубашке, без галстука. Они поднялись в ресторан, режиссер начал было искать свободный столик, но столик для них был уже заказан.

Как только они сели, к ним тут же подошла официантка.

– Катерина, – попросил Еровшин, – водочку, селедочку, маслины, рыбку красненькую, сациви, вырезку, минеральную воду, даме – «Мукузани», да, еще овощной «букет».

Официантка предложила чешского баночного пива. Судя по диалогу с Еровшиным, они были давно знакомы.

– Ты с ней давно знаком? – не удержалась Людмила.

– Давно. Еще когда она работала в ресторане Дома журналистов.

Людмила отметила, что официантка Еровшина называет Петром Петровичем, а не настоящим именем. И режиссеру он представился как Петр Петрович.

Мужчины поговорили о погоде, о футболе. После первых двух рюмок закурили.

– Сценарий будет писать Саша, – Еровшин кивнул в сторону лысеющего молодого человека. – Но он в кино недавно, поэтому будет второй сценарист. – И Еровшин назвал фамилию известного поэта и драматурга, пьесы которого были поставлены в кино, а его стихи Людмила учила еще в школе.

– А про что сценарий? – заинтересовался режиссер.

И Еровшин рассказал историю нашего разведчика, который работал в немецкой разведке еще в годы войны, после победы перебрался в Канаду, стал крупным бизнесменом и участвовал в разоблачении нацистских преступников. После провала его обменяли на американского разведчика, за которым следил КГБ и который был арестован в тот же день, что и наш.

– Саша ознакомился со всеми необходимыми для сценария архивными материалами, – закончил свой рассказ Еровшин.

– Мне тоже надо ознакомиться, – предложил режиссер.

– Не обязательно, – заметил Еровшин. – Зачем вам тратить время?

– Но для меня важны детали, достоверные подробности быта, – настаивал режиссер.

– У вас будет консультант, – пообещал Еровшин.

– Кто?

– Я, – ответил Еровшин.

Режиссер попытался расплатиться, Еровшин остановил его жестом, заплатил за ужин, взял у официантки чек и положил его в кошелек. Когда Людмила обедала с Еровшиным в ресторанах, он всегда брал чеки.

– Для отчета жене? – как‑ то спросила Людмила.

– Для бухгалтерии. Служебные обеды и ужины мне оплачивают.

– А разве наши с тобой ужины служебные?

– Конечно, – Еровшин улыбнулся. – Ты мне много рассказываешь о жизни народа.

– Для чего? – недоумевала Людмила.

– Чтобы жизнь народа становилась с каждым днем все лучше и веселее.

Через четыре пятницы режиссер пришел к Людмиле явно озабоченный.

– Что‑ нибудь случилось?

– Случилось, – подтвердил он. – Уже написан сценарий. Потрясающий. И он уже утвержден. С сегодняшнего дня я в запуске. Ты, случайно, не волшебница?

– Еще нет, но кое‑ что уже умею.

– Боже мой! – воскликнул режиссер. – После окончания ВГИКа... – Он пояснил: – Это Всесоюзный государственный институт кинематографии...

– Я знаю, – перебила его Людмила. – Там ректором Грошев Александр Николаевич.

– Извини, – поправился режиссер. – Я иногда теряюсь, кто ты? Приемщица из химчистки, специалист по антиквариату или...

– Я просто женщина, – улыбнулась Людмила и, может быть, впервые пожалела, что двадцать лет назад не послушала Еровшина и не пошла учиться.

– Не знаю, справедливо это или не справедливо, – с горечью продолжал режиссер, – но после ВГИКа я два года работал ассистентом режиссера, на семи картинах – вторым режиссером, а это почти десять лет, с трудом получил постановку по дерьмовому сценарию, потом два года ждал своей очереди, чтобы снять следующий фильм, а ты за один разговор разрешила проблему, на решение которой мне понадобилось бы, может быть, еще десять лет.

– Не за один разговор, – поправила Людмила, – а за два. Прибавь еще к этому двадцать лет знакомства.

– Как двадцать? – удивился режиссер. – Он же твой родственник.

Разоткровенничалась, дура, обругала себя Людмила и поправилась:

– Конечно, он всегда был моим родственником, но узнала я его в восемнадцать лет, когда приехала в Москву. Он московский родственник, и раньше я его не видела.

– А в каком он звании?

– Я не знаю. Я никогда не видела его в форме. А в званиях я не разбираюсь. У меня был один знакомый, у него на погонах было три звезды. Я думала, что он полковник, а оказалось, что старший лейтенант.

– И все‑ таки обидно: нам, мужикам, все приходится добывать своим горбом, а вы можете выйти замуж за полковника, за генерала, за министра – и сразу в полном порядке.

– За режиссера, – добавила Людмила. – За тебя, например.

– Я тебя не стою!

И вправду не стоишь, вдруг подумала Людмила, нормальный средний режиссер, как средний инженер, но тебе выпал шанс, воспользуешься ли ты им? Здесь я тебе помогла, но картину‑ то ставить тебе самому.

* * *

Людмила допила кофе и стала собираться. Сегодня у режиссера первые актерские пробы – ей хотелось посмотреть, как снимают кино, и он обещал взять ее на съемки. Но тут позвонили в дверь. Людмила посмотрела на часы. Никто и никогда так рано к ней в дом не приходил. Она, правда, привыкла вставать рано, обычно около шести утра. Принимала душ, не торопясь пила кофе, не торопясь шла в химчистку, радуясь солнцу, свежему утреннему воздуху, еще не пропитанному бензиновой гарью. Может быть, это соседка Ирка, с которой они вчера засиделись, подумала Людмила, приоткрыла дверь и не успела ее захлопнуть. В образовавшуюся щель просунул ногу Гурин, ее бывший муж. Они развелись десять лет назад. Людмила его не видела несколько лет. Слышала, что он снова женился, получил квартиру, развелся с женой, квартиру разменяли, и ему снова досталась комната в коммунальной квартире в соседнем микрорайоне. Гурин пил по‑ прежнему. И когда уже ни у кого не мог занять денег, шел к Людмиле. Она его не пускала в квартиру. Тогда он стал приходить в химчистку. Во время игры с чехами он получил травму головы, стал хуже слышать и теперь говорил громко, почти кричал. Он заходил в химчистку и требовал:

– Людмила, дай три рубля!

Обычно она доставала трешку, молча протягивала ему, и он уходил, чтобы прийти снова через неделю. Иногда у него появлялись деньги, и он приносил часть долга:

– Вот тебе десять, за мной еще пятнадцать.

Потом дела у него, вероятно, совсем разладились, и он стал приходить в химчистку каждый день. Людмила решила посоветоваться с заведующей.

– Для начала посадим на пятнадцать суток, как мелкого хулигана, – решила заведующая и договорилась с начальником ближайшего отделения милиции.

В тот раз Гурин пришел с приятелем. Все произошло по четко разработанному сценарию. Как только Гурин приблизился к зданию химчистки, Людмила ушла на второй этаж, где стояли стиральные машины самообслуживания. Гурина попросили подождать, а заведующая позвонила в милицию. После этого Людмила спустилась и встала на выдачу. Гурин подошел и протянул руку:

– Дай три рубля!

– Гражданин, не мешайте работать, – отрезала Людмила.

– Дай три рубля, если не хочешь скандала, – предупредил Гурин.

– Почему не хочу? – удивилась Людмила.. – Я хочу скандала. Но хорошего, полноценного, с оскорблениями и угрозами.

Гурин, не ожидая такого поворота, посмотрел на своего приятеля в мятом вельветовом пиджаке. Тот, подумав, отрицательно покачал головой и направился к выходу. Но Гурин недаром был лучшим нападающим в команде. Он отодвинул одного из клиентов, попытался поймать Людмилу за лацкан ее халата, она отшатнулась, тогда Гурин легко перескочил через стойку, схватил Людмилу и хотел ее вытащить. В этот момент в химчистку вошли трое милиционеров. Они мгновенно надели на Гурина наручники и начали составлять протокол. Гурина арестовали на пятнадцать суток, как мелкого хулигана. Судья ему объяснила, что, если бы Людмила настаивала, он мог бы сесть года на три.

Когда Гурина выводили из химчистки, он заплакал: с ним, с чемпионом мира, еще ни разу так не поступали. На какое‑ то мгновение Людмиле стало жаль его, но только на мгновение. С тех пор они не виделись.

И вот теперь он ворвался в квартиру. И снова был скандал. Он просил денег, она не давала. Он кричал, что все, что она имеет, заработано им, что было и правдой, и неправдой: уже много лет она жила одна, и жила лучше, чем при Гурине.

Людмила дала Гурину три рубля. Он обещал вернуть, пытался рассказать, что его пригласили тренером в Челябинск, но Людмила, не дослушав, вытолкнула его из квартиры, отдышалась, выкурила сигарету и снова стала собираться на работу. Она надела узкую юбку, кофточку больше открывающую, чем закрывающую, летние туфли и вышла из дома. Навстречу шел молодой мужчина. Оглянется или не оглянется, как всегда, загадала Людмила. Мужчина оглянулся и улыбнулся. Слишком молод, решила Людмила, но настроение у нее улучшилось.

В первой половине дня в химчистке клиентов было мало. Приходили старушки, привыкшие всю жизнь рано вставать на работу. Теперь они отправлялись в магазины за час до открытия, выстраивались в очередь таких же старушек и успевали обсудить накопившиеся за вчерашний день новости. Потом они шли в прачечные, химчистки, сапожные мастерские. После обеда приходили, а чаще подъезжали на машинах неработающие женщины. Еще несколько лет назад их привозили на персональных «Волгах», теперь женщины, особенно молодые, сами водили машины.

Генерала Людмила заметила сразу, его и выделять не надо было, он выделялся сам: ростом, хорошо сшитой формой, осанкой. По голубому околышу фуражки, голубым петлицам она определила сразу: генерал из летчиков. Она хорошо разбиралась в формах родов войск, эмблемах, значках. Военные, в отличие от штатских, все свои обозначения носили на себе. Это объяснил ей курсант‑ пограничник, за которого двадцать лет назад она собиралась выйти замуж. Какие‑ то знания она получила от Еровшина. Был у нее кратковременный роман и со слушателем академии имени Фрунзе. Одно время она просчитывала варианты, как выйти замуж за офицера, и определила, что для этой цели лучше всего подходят слушатели академий. Капитаны и майоры уже пожили в гарнизонах, и каждый из них после окончания академии хотел бы остаться на службе в Москве. Людмила рассчитывала на помощь Еровшина. Конечно, в армии не поощрялись разводы – они сказывались на дальнейшей карьере, но и в армии разводились. Холостяки же среди офицеров почти не встречались. А она идеально подходила на роль жены офицера. У нее не было определенной профессии, могла работать и продавцом, и кассиром, в любой сфере обслуживания, могла и вовсе не работать, просто вести хозяйство. И хотя задуманное не осуществилось, при виде военного Людмила, как говорила ее напарница, всегда делала стойку.

Этот генерал подходил по всем параметрам. Высокий, явно в хорошей физической форме, относительно молодой, а для генерала – совсем молодой. По двум ромбикам на правой стороне кителя она определила, что он закончил высшее летное училище и Военно‑ воздушную академию имени Жуковского. По крылышкам с перекрещенными мечами и эмалированной единицей посередине определила, что он из летчиков‑ истребителей, причем летчик самого высокого класса, может быть даже летчик‑ испытатель. По значку (парашют с цифрой «85») поняла, что он восемьдесят пять раз прыгал с парашютом – значит, рисковый или, во всяком случае, азартный парнишка. По орденским колодкам вычислила орден Боевого Красного Знамени – значит, участвовал в боевых действиях, может быть в Египте, Корее или Вьетнаме. Два ордена Красной Звезды мог получить и за выслугу лет, набор медалей – обычный, те, что вручают к армейским юбилеям.

Генерал стоял в конце очереди, рассматривал квитанцию. Людмила заворачивала вещи почти механически, не отводя от него взгляда. Этот уже карьеру сделал, ему нечего бояться. Надо только, чтобы он обратил на нее внимание. Генерал посмотрел на Людмилу. Она поймала его взгляд и улыбнулась только ему. Генерал снова посмотрел на нее, снова получил улыбку и улыбнулся в ответ. Готов к роману, определила Людмила. Она повернулась к нему спиной, прошлась вдоль навесного конвейера с вещами. Пусть посмотрит – есть на что посмотреть и сзади.

Она взяла генеральскую квитанцию и, хотя мгновенно прочла – «костюм», спросила, как спрашивала, когда хотела понравиться, интимно, чуть понизив голос:

– Что у вас?

– Костюм, – ответил генерал.

Костюм на конвейере она определила мгновенно, даже не по номеру. Моряки обычно предпочитали темно‑ серые костюмы, пехота – темно‑ синие, летчики – коричневые.

Она начала заворачивать костюм. По квитанции поняла, что генерал живет не по соседству, но и недалеко, в пяти троллейбусных остановках от ее дома. И тут она увидела, что вошла полная женщина с шестимесячной завивкой, в хорошем костюме из тонкой ткани джерси, облегавшем ее и подчеркивавшем недостатки фигуры. И генерал уже не смотрел на Людмилу, а слушал жену, которая хотела заехать еще в несколько магазинов. А в жизни ты не так смел, подумала Людмила и решила, что если в следующий раз генерал зайдет в химчистку один, значит, он понял ее посыл. Но тут она прикинула – сколько раз она видела генералов в химчистке? Ни разу, этот первый. Обычно приезжали генеральши, а еще чаще – солдаты‑ водители. И Людмила поняла, что шансов у нее ноль.

В окно было видно, как генерал с женой о чем‑ то говорили возле серой «Волги».

– А почему у генералов всегда такие уродливые жены? – ехидно заметила Людмила. – Вот я бы была генеральшей – было бы на что посмотреть.

– Чтобы генеральшей быть, надо за лейтенанта замуж выходить. Да помотаться с ним по гарнизонам лет двадцать, по тайге, по пустыням, – вздохнула ее напарница, тоже наблюдая за генералом.

– Была у меня такая перспектива, – согласилась Людмила. – Ты права, если все по правилам. А в жизни есть еще и лотерея. Я всегда лотерейные билеты покупаю.

– Выиграла? – спросила напарница.

– Конечно. Два раза по рублю.

Оглянется или не оглянется, загадала Людмила. Генерал оглянулся. Людмила приложила ладонь к голове, отдавая последнюю честь генералу военно‑ воздушных сил. Не рискнет, решила она. Еще не вечер, подумала она. Но не расслабляться. Выигрывают не только удачливые, но и упорные. И еще она подумала, что в воскресенье поедет на дачу к Антонине и Николаю. И Катерина приедет, хоть поговорить можно будет – в последние годы они встречались редко, часто летом, в основном на даче Николая. Он достроил второй этаж и выделил им с Катериной комнату, которую никто и никогда, кроме них, не занимал.

Глава 11

Катерина провела пятиминутку – так на всех предприятиях назывались утренние совещания директора с руководителями служб. Пятиминутки обычно растягивались на час, а то и на несколько часов. Катерина старалась уложиться именно в пять минут. Вначале не очень получалось, но она попросила электриков присоединить к электрическим часам зуммер, который начинал сигналить после четырех минут, а к концу пятой минуты стоял уже такой неприятный гул, что разговаривать было невозможно. И даже если не все вопросы были решены, Катерина прекращала утреннее совещание. После нескольких таких совещаний сотрудники довольно быстро приучились докладывать четко и по делу, время от времени поглядывая на часы.

После пятиминутки Катерина отключила зуммер и включила табло. Часы были у нее за спиной, она их не видела, но посетитель, сидящий напротив, видел, как на табло загоралось: «Ваше время истекло».

Обычно Катерина каждый день бывала в нескольких цехах, распределяя их так, чтобы за неделю побывать во всех. Сегодня она осталась в кабинете, составила список телефонов и передала Аделаиде. Надо было переговорить с начальником милиции о прописке новых работниц – на комбинате работали в основном немосквичи; с начальником строительно‑ монтажного управления, которое строило новое общежитие, обычный дом с однокомнатными, двухкомнатными и трехкомнатными квартирами. В трехкомнатных обычно жили шестеро, семейные с детьми получали отдельные квартиры, но уйти с комбината они не имели возможности: дом ведомственный, и, как только работница увольнялась с комбината, ей тут же вручали повестку о выселении. И выселяли часто с помощью милиции.

Аделаида соединила Катерину с Моссоветом, потом с райкомом партии. Катерина уже была депутатом Моссовета трех созывов, первый раз ее выдвинули еще на галантерейной фабрике.

До встречи с Петровым у нее оставалось около двух часов. Из приемной доносился гул голосов: в это время она обычно принимала тех, кто считал необходимым побывать лично в ее кабинете. Начальников служб она приучила звонить по телефону, но людей на прием все равно собиралось много. Аделаида заглянула в кабинет и сообщила:

– В приемной Самсонов.

Самсонов, главный механик, опоздал сегодня на утреннее совещание. Наладка установки из Праги шла с трудом, накануне Самсонов ушел домой поздно и сегодня, вероятно, проспал. Главный инженер и бригада наладчиков оставались на всю ночь. Самсонов мог и не оставаться, и не приходить сейчас, но Катерина чувствовала, что он ее боится. Несколько лет назад у нее с Самсоновым был роман. Тогда она работала главным технологом, он был главным механиком, недавно разошелся с женой. Высокий, уже начинающий полнеть, кудрявый. На таких молодых парней женщины всегда обращали внимание, но таких зрелых, сильных, спокойных мужиков любили не меньше. После развода Самсонов стал самым завидным женихом на комбинате. Все знали историю его развода. Он женился поздно, уже после тридцати, и взял в жены красивую пышнотелую девушку из бухгалтерии. Они замечательно смотрелись вместе, почти идеальная пара, образец славянской мощи и красоты. Самсонов уехал в командировку, но рейс самолета отложили до утра, а от аэродрома до его дома было пятнадцать минут на такси. И он вернулся, открыл дверь своим ключом, увидел, что в гостиной не выключен свет, заглянул в спальню, там тоже горел свет, и обнаружил свою жену (как он потом рассказывал своему приятелю, «культурно выражаясь, в позиции львицы») и худенькую спину пристроившегося сзади парня, хлипкого, волосатого. Они не услышали, как он вошел. А он, пораженный, так и остался стоять в дверях и смотрел. И только когда они разомкнулись и легли, увидели его. Парень был так напуган, что натянул одеяло на голову, потом выпрыгнул из постели и стал спешно одеваться.

– Уходи! – сказал ему Самсонов.

Парень продолжал стоять. Самсонов отступил от двери, и парень, прикрывая голову руками, бросился к выходу.

Самсонов прошел на кухню, достал из холодильника бутылку водки, выпил сразу стакан. Жена вошла на кухню в халате, причесанная и даже с подкрашенными губами.

– Он что, в соседнем подъезде живет? – спросил Самсонов.

– Почему в соседнем? – оскорбилась жена. – Он живет в Сокольниках.

Это был противоположный край Москвы. Значит, они сговорились заранее. И возможно, парень пришел, как только муж вышел. В аэропорту Самсонов пробыл не больше часа.

– Собирай свои вещи и уезжай к матери, – потребовал Самсонов.

– Я уеду завтра.

– Ты уедешь сейчас!

И жена стала собирать вещи. Набрался чемодан и большая сумка. Самсонов вынес из ванной ее кремы, шампуни и ссыпал в сумку. Он помог ей вынести чемодан и сумку на улицу, остановил такси, погрузил вещи в багажник и ушел, не оглядываясь. На следующий день жена подала заявление об уходе с комбината. В отделе кадров, узнав о случившемся, оформили документы в считанные минуты. Бухгалтерия тоже рассчитала мгновенно, и уже на следующий день она не появилась на комбинате. Самсонов дня три пил, потом вышел на работу и снова стал самым завидным женихом на комбинате. Он жил один в двухкомнатной квартире – даже не успел прописать жену, прошло меньше месяца, как они зарегистрировали свой брак.

Самсонов приводил в свою квартиру всех, кто хотел зайти. И работниц, и молодых девиц из технологов. Некоторые жили по нескольку дней и либо уходили сами, либо их выгонял Самсонов.

Новый год руководство комбината встречало в своем пансионате под Москвой. Путевки получали передовики производства, начальники цехов и служб. Катерина оставила Александру Людмиле, которая встречала Новый год у себя дома одна, и поехала в пансионат, чтобы отоспаться за эти два дня. Праздновать начали в десять вечера, к полуночи мужчины уже поднабрались, начались танцы. Их прервали, только чтобы посмотреть по телевизору новогоднее поздравление Брежнева. Потом снова включили магнитофон и продолжили танцы. Катерина ушла незаметно, но на пути к коттеджу встретила Самсонова. Их комнаты оказались рядом, и Самсонов остался у нее. Потом они встречались еще несколько раз у него на квартире. А на одном из совещаний у директора Катерина прошлась по службе главного механика – на следующий день Самсонов с ней не поздоровался.

– Ты что, сбрендил? – Катерина была изумлена.

– Мы слишком разные, – ответил Самсонов и отошел.

Даже сталкиваясь с ней, Самсонов будто не видел ее и не здоровался. Эта ситуация не то чтобы огорчила Катерину, но заставила задуматься. Что‑ то у нее не получалось с мужчинами. После разрыва с Рудольфом она вычеркнула их из своей жизни. У нее не хватало времени: учеба в институте, работа, Александра, проблемы с квартирой. Сначала ей удалось получить комнату в коммунальной квартире – когда она ушла с галантерейной фабрики, ее пытались выселить из общежития, директор несколько раз отменял решение коменданта, потом обратился в райисполком, и ее подселили в коммуналку, где жили еще три семьи. Жильцов не обрадовало, что появилась она с ребенком, – на эту площадь претендовала семья с двумя детьми, жившая в одной комнате. Обстановка в квартире была напряженной, и Катерина даже попросила Людмилу и Антонину не приходить к ней. За Катериной ухаживали почему‑ то в основном женатые мужчины. К себе она их привести не могла, а мужчины, считая, что эту проблему должна решать она, своих вариантов не предлагали.

– Есть же у тебя подруги, которые могут дать ключ, – говорили они.

За годы жизни в Москве подруг у нее не прибавилось, остались прежние – Людмила и Антонина. Были приятельницы, в основном семейные. Катерина никогда их не посвящала в свою личную жизнь.

Был у Катерины еще один роман – с Иржи Новаком. Его направили на преддипломную практику в цех, где она была начальником. Он оказался моложе ее на два года, но высокий, бородатый (тогда мужчины редко отпускали бороды, в основном художники), он выглядел даже старше ее. Вечером он зашел в ее кабинет и сказал:

– Пани начальник, необходимо отметить первый день моей стажировки. Я вас приглашаю на ужин. У нас, чехов, такой обычай.

– У нас другие обычаи, – ответила Катерина. – Не ужинать и не принимать подарки от подчиненных, чтобы не попасть от них в зависимость.

– Но здесь все наоборот. Я – представитель маленькой страны в Европе. Вы – представитель самой большой и мощной державы и не можете попасть в зависимость уже хотя бы потому, что мы находимся в зависимости от вас.

– Давайте не будем о политике, – попросила Катерина.

– А без политики, –улыбнулся Иржи, – Катерина, вы мне очень понравились как женщина, и я вас приглашаю на ужин как женщину, а не как начальника.

Это было в июле. Александра отдыхала в пионерском лагере, вечер выдался абсолютно свободный, и Катерина согласилась.

Они поужинала в кубинском ресторане «Гавана», потом Иржи пригласил ее выпить кофе у него. У Иржи была «шкода». Квартиру он снимал недалеко, на Ломоносовском проспекте. Они приехали к нему, пили кофе с ликером, слушали музыку, и она осталась у него. Иржи отличался от знакомых ей мужчин тем, что был бесстыдно нежен.

– Ты бесстыдник, – заявила она ему.

– Бесстыдник – значит без стыда? – уточнил он.

– Да, – подтвердила она.

– Конечно, – согласился он. – Какой может быть стыд между мужчиной и женщиной, которые нравятся друг другу? Ты очень умелая женщина, я среди русских таких не встречал.

– У тебя было много русских женщин?

Иржи задумался.

– Семьдесят три. Ты – семьдесят четвертая.

Катерина не рискнула признаться, что он – третий мужчина в ее жизни.

– А что такое умелая женщина? – спросила она.

– Это значит, что ты чувствуешь, когда мне хорошо, и делаешь, чтобы было еще лучше.

– Ты тоже умелый, – рассмеялась Катерина. – Я многому у тебя научилась.

– У маленькой Европы многовековой опыт.

Они встречались каждый вечер и шли в ресторан. Катерина побывала во всех московских ресторанах. Они ходили на подпольные выставки в каких‑ то подвалах, она смотрела на непонятные ей картины. Иржи объяснял ей. Он был убежден, что, когда этих художников откроют на Западе и в Америке, они станут очень знаменитыми и дорогими.

Потом Иржи уехал в Прагу. После этого романа с Катериной что‑ то случилось. Она вдруг стала легко заводить другие романы, которые чаще всего заканчивались через несколько встреч. Всякую неполадку на производстве она привыкла анализировать и точно находить неисправность данной установки или данного химического процесса. Так же она пыталась осмыслить свои увлечения.

Романы с мужчинами ее круга, в основном инженерами, не получались потому, что они понимали – Катерина неглупа, целеустремленна, не любит пошлостей, причем пошлостей накатанных, когда чувствовалось, что мужчина все эти истории проходил по многу раз. Мужчины ее круга жили на зарплату, неважно одевались, пили плохое, дешевое вино. Она понимала, что это не их вина, но разделять их жизнь не хотелось. К тому же постоянно не хватало времени. Были у нее знакомые среди поэтов и художников – с ними ее свел поэт, с которым она познакомилась на той давней вечеринке в доме академика, тогда же, когда и с Рудольфом. Правда, после прощального разговора на Суворовском бульваре она никогда больше Рудольфа не видела, а с поэтом встречалась. Когда у него были деньги, ходила с ним в ресторан в Центральный дом литераторов. Но мужчины его круга сразу определяли в ней провинциалку. Она не читала тех книг, которые читали они, не смотрела фильмов, которые смотрели они. У Катерины возник роман с одним из приятелей поэта. Он занимал у нее деньги, но никогда не отдавал. Это ее раздражало. Она попыталась выяснить у поэта:

– Он талантливый?

– Нет, – признался поэт. – Он графоман.

Помогать графоману ей не хотелось. Однажды она спросила поэта:

– Почему мы столько лет с тобой знакомы, а у нас не было даже мимолетного романа?

– Переводя с романтического на нормальный язык, ты хочешь узнать, почему мы с тобою ни разу не переспали?

– Пусть будет так, – согласилась она.

– Тогда бы все кончилось. Наша дружба кончилась бы.

– Почему?

– Я вывел такую закономерность. Русские женщины делятся на две категории: это или верная жена, или блядь. Ты относишься к категории верных жен. Такие, если с ними переспишь и не женишься, вычеркивают мужика из своей жизни! Ты запрограммирована на семью. И у тебя когда‑ нибудь будет замечательная семья, муж, которого ты будешь любить, жалеть, оберегать.

– Что‑ то у меня с этим не получается, – призналась Катерина. – Я не знаю почему. Как будто меня мужики побаиваются.

– Конечно побаиваются, – согласился поэт. –Таких, как ты, немного. Когда я еду в метро, люблю рассматривать сидящих напротив женщин. Однажды увидел в чем‑ то похожую на тебя. Лет тридцати с небольшим, хорошо и модно одетую. Мы встретились взглядами, и она не опустила глаз, как это обычно делают женщины. Не забеспокоилась, не одернула юбку на коленях – почти автоматический жест для большинства женщин, не поправила прическу, некоторые еще почему‑ то смотрят на часы. Она рассматривала меня. Рассматривала как достойный противник или партнер, прикидывая, стоит ли со мной иметь дело. Она была готова принять мой вызов, но я сам отвел глаза, как школьник, потому что понял – не справлюсь. Ничем я ее уже не удивлю. Она уже знает все или почти все про мужчин и определяет их реальную стоимость с точностью электронно‑ вычислительной машины. В тебе мужики чувствуют то же самое. Поэтому твои романы заканчиваются ничем, тебе нужна настоящая любовь, и не только, чтобы влюбиться в тебя, а чтобы влюбилась ты.

Почему‑ то после этого разговора Катерине стало труднее знакомиться. Этого я никогда не полюблю, убеждала она себя, и мужчины будто чувствовали, что она уже приняла решение, и теряли к ней интерес. Когда она познакомилась с Петровым, у нее уже больше года никого не было. Это был странный роман. Иногда они не встречались по два‑ три месяца. Обычно всегда звонил он, а Катерина предупреждала Людмилу – они встречались у нее днем (так было удобно Петрову). Их роман стал уже угасать к тому моменту, когда Катерина вошла в конфликт с директором комбината. Когда схватываются в любой организации руководитель, первое лицо, и претендент, который занимал второе место, то кто‑ то из них должен уйти – или руководитель, или претендент.

Катерина и не метила на должность директора. Комбинат был старый, построенный в конце сороковых годов, требовал реконструкции, и она считала, что на это надо пойти. Ее поддерживали молодые инженеры. Вероятно, более умный директор взвалил бы на нее непосильную ношу и выиграл бы несколько лет. Но этот решил избавиться от Катерины и предпринял несколько ходов. Катерина обо всем рассказала Петрову. Он был членом коллегии министерства и хорошо знал возможности директора.

– Девяносто из ста, что ты проиграешь, – предсказал Петров.

– Значит, десять из ста, что я выиграю? Не так мало, если учесть, что я права.

– То, что ты права, никого не интересует, – возразил Петров. – Министр старый. Он уже не думает ни об отрасли, ни о своей карьере. Главное для него – продержаться на своем месте. У него есть команда, которая его поддерживает, и в нее входит твой директор. Я думаю, они просчитают все варианты и перебросят тебя на какую‑ нибудь маленькую фабрику по производству красителей.

– Я не хочу уходить с комбината, – призналась Катерина. –Ты меня поддержишь на коллегии?

– Конечно поддержу. Тем более что я ничего не теряю. Скажут: ну, один раз оказался не прав, бывает. Но все равно команду ты не переиграешь.

– Ну а в принципе выиграть можно?

– Нет, нельзя. Сегодня играют командами, а у тебя ее нет, причем у команды должен быть еще и играющий тренер. Попросту говоря, должна быть рука, поддерживающая тебя. У твоего директора она есть: министр и в горкоме партии мужик – он когда‑ то работал на комбинате, и директор выдвинул его в партийные органы, потому что тот был бездельником и плохим инженером.

– Ну, у меня, может, есть выдвиженцы, только в ЦК партии.

– Это уже интересно, – оживился Петров. – Рассказывай!

Катерина рассказала о Киселевой, у которой она когда‑ то работала на галантерейной фабрике. Киселева за это время прошла через райком, горком и уже года три как обосновалась инструктором в ЦК, курируя легкую промышленность.

– Поговори с ней, – посоветовал Петров. – Она к нашей отрасли отношения не имеет, но связана с другими аппаратчиками. Женские связи просчитать нельзя, может быть, она спит с кем‑ нибудь из членов Политбюро.

– Это вряд ли. Там, по‑ моему, нет никого, кто был бы способен спать с женщинами.

– Среди кандидатов в члены есть вполне еще способные, – возразил Петров. – Но решают не они. Решается все даже не на уровне заведующих отделами, а на уровне референтов, инструкторов, заведующих секторами.

Вечером Катерина позвонила Киселевой. За последние годы они встречались редко: на партийных городских активах, иногда в Моссовете. Но Катерина один раз в год посылала ей поздравительную телеграмму на день рождения, этому она когда‑ то научилась у Изабеллы и академика. Завела, как она называла, «поминальную книжку», где были записаны дни рождений, и в начале каждого месяца помечала в настольном календаре, кому послать телеграмму, кому позвонить по телефону.

– Нужна консультация, – обратилась Катерина к Киселевой.

Та назначила день и заказала пропуск. В ЦК по партийным билетам уже не пропускали, требовался пропуск.

Киселева сидела в небольшом кабинете на двоих. В ЦК демонстрировали скромность. Мужчина средних лет заполнял какую‑ то сводку.

– Можешь говорить при нем, – разрешила Киселева. – Василий знает все мои тайны, я – его.

Катерина рассказала о сложившейся ситуации. Киселева задумалась.

– А вы на комбинате оборонку не делаете? – включился в разговор Василий.

У них на комбинате было два цеха, работавших на оборону, но не скрывать же это от товарищей из ЦК, которые если и не все знали, то все могли узнать.

– Делаем, – призналась Катерина.

– Ты гений, – рассмеялась Киселева и обратилась к Катерине: – Пошли!

Они спустились на два этажа ниже, и, пока шли, Киселева объяснила, что тот, к кому она ведет Катерину, отвечает за оборонные заказы.

Кабинет, куда Катерину привела Киселева, был больше, со столом для совещаний – по партийной иерархии такой кабинет полагался заведующему сектором или заместителю заведующего. Из‑ за стола поднялся сухопарый мужчина лет сорока. Он еще не нагулял жира, лицо не округлилось, в нем не было той вальяжности, которая появляется за годы сидения в аппарате. По тому, как Киселева зашла к нему без предупреждения, не позвонив, Катерина поняла, что у них близкие, а может быть, и очень близкие отношения. Киселева вполне толково объяснила суть дела.

Никита, как представился хозяин кабинета, выслушал и подошел к столу, где был установлен компьютер. Компьютеры только начали появляться у нас. Он включил дисплей и быстро начал что‑ то набирать.

Катерина увидела на дисплее название своего комбината, фамилии начальников цехов, выполнявших оборонные заказы.

– Насколько вы можете увеличить производство во втором и четвертом цехах при реконструкции? – спросил Никита.

Катерина просчитала мгновенно:

– В три раза, как минимум.

– Под это мы дадим деньги и заказы. Вам надо будет нанести визит в наш Пентагон к генерал‑ полковнику Колесникову. Заказы идут через его управление.

– А он поддержит?

– Конечно. Правда, присвоит вашу идею себе.

– Это ваша идея!

– Сочтемся славою. – Никита улыбнулся.

Катерина обсудила намечавшийся вариант с Петровым. Теперь они встречались чаще, им было о чем поговорить. Петров разработал очень точный сценарий: когда надо идти в министерство обороны, когда вынести конфликт на партком комбината. На парткоме Катерина не стала отвечать на обвинения директора, а попросила их спор перенести на коллегию министерства, тем более что только в министерстве могли решить вопрос о реконструкции. К удивлению Катерины, члены парткома с легкостью согласилась с ее предложением, поскольку знали, что в министерстве нет средств на реконструкцию комбината.

Перед коллегией Катерина сама позвонила Петрову. Ей надо было многое с ним обговорить, и они встретились на квартире Людмилы. Катерина торопилась, но привычный ритуал надо было соблюсти. Она быстро приняла душ, а через три минуты обессиленный Петров признался:

– Извини, я что‑ то не в форме.

– Ты в великолепной форме, – похвалила его Катерина и перевела разговор на интересующую его тему: – А какие неожиданности меня подстерегают на коллегии?

– Любые. Твое выступление могут прервать. Не обращай внимания. Выдержи паузу и продолжай. Могут задать вопрос не по существу. Снова сделай паузу и продолжай, пообещав на все вопросы ответить потом.

– Что еще?

– Ты знаешь, что министр был первым директором вашего комбината?

– Конечно.

– Расспроси стариков, которые с ним начинали. Хорошая смешная байка всегда развеселит коллегию.

– Что еще?

– Одежда. Не надо твоего серенького костюма со значком депутата Моссовета. На таких дамочек в сером все уже насмотрелись.

(Катерина запомнила совет и надела на заседание коллегии голубую блузку и темно‑ коричневую юбку, туфли на высоких каблуках. )

– Что еще? – не успокаивалась Катерина.

– Прическа! Без халы, облитой лаком.

– Я не ношу халу, – возмутилась Катерина.

– Это как предупреждение.

За несколько дней до коллегии Катерина снова побывала в ЦК. Ее беспокоило, что о ее заговоре ничего не знали в отделе, курировавшем химическую промышленность.

– Успокойся, –убеждала ее Киселева. – Тебя сейчас в отделе и не примут. Они дождутся результатов коллегии. Мы ведь тоже всегда так делаем. Чаще всего присоединяемся к победителю в драке. Ну а если поднимается общественность, идут статьи в газетах, вот тогда вмешиваемся и наводим порядок.

Катерина все‑ таки позвонила в отдел ЦК, курирующий химическую промышленность. Ее выслушали и предложили прийти... через день после коллегии.

Вопрос о комбинате в повестке стоял четвертым, Катерина почти два часа слонялась по коридорам и вошла в зал коллегии совсем спокойной. Один из заместителей министра начал докладывать о сути конфликта. Катерина следила за реакцией министра – семидесятилетнего, но еще крепкого мужчины. Катерина вспомнила семидесятилетних деревенских мужиков, которые даже летом сидели на завалинках в валенках – болели ноги.

– Что ты скажешь? – обратился министр к директору.

– А чего говорить‑ то? – усмехнулся директор. – Девушка начиталась фантастических романов.

Члены коллегии рассмеялись. И Катерина поняла, что уже все решено. Она разозлилась. Ее не унизили, ее оскорбили.

Министр слегка улыбнулся и предложил:

– Дадим все‑ таки слово вашему оппоненту.

Катерина бросила взгляд на Петрова. Тот сидел опустив голову. Дешевка, подумала Катерина, мог бы хоть посмотреть в ее сторону, кивнуть, улыбнуться – маленькая, но все‑ таки поддержка.

Как всегда перед началом очередного выступления, в зале коллегии наступила тишина. Катерину рассматривали. Она понимала, что у нее совсем немного времени и она должна сразу привлечь внимание, иначе министр поблагодарит ее за инициативу, скажет, что на реконструкцию нет средств, и коллегия перейдет к следующему вопросу.

– Я разделяю точку зрения директора, – начала Катерина и сделала паузу. – Это действительно фантастика – один из самых современных химических комбинатов Европы, первым директором которого был наш уважаемый министр, он его и создал. – Катерина сделала паузу (она, конечно, преувеличивала заслуги министра – он лишь вывез по репарациям из оккупированной Германии все оборудование и смонтировал его на окраине Москвы силами заключенных) и продолжила: –... буквально разваливается за последние годы и очень скоро развалится окончательно. Я знаю – уже готово решение коллегии о том, что реконструкция невозможна, потому что нет средств. Но никто ведь этих средств не искал. Директор пальцем не пошевелил, не снял телефонную трубку, не поднял задницы от кресла, чтобы найти хотя бы какой‑ нибудь выход.

За столом коллегии недовольно загудели. Насчет задницы это я зря, подумала Катерина.

И тут она увидела в зале генерал‑ полковника Колесникова, к которому ходила в министерство обороны. Она его не заметила сразу, он был не в генеральской форме, а в хорошо сшитом сером костюме.

– За нас нашли выход другие. Военные! Если при реконструкции мы увеличим производство в третьем и четвертом цехах, министерство обороны готово выделить средства. Об этом может сказать присутствующий в зале генерал‑ полковник Колесников.

Колесников встал. Министр жестом пригласил его за стол коллегии. Генерал, не торопясь, прошел к столу, сел, придвинул к себе микрофон:

– Мы обсуждали эту проблему. Нам выгоднее участвовать в реконструкции комбината, чем строить новое предприятие. Это взаимовыгодно – и для нас, и для вас. Я думаю, нам следует провести совместную коллегию наших министерств. Я говорил со своим министром. Он согласен. Думаю, мы договоримся.

Теперь все смотрели на Катерину. Продолжать уже не имело смысла.

– Спасибо, – поблагодарила Катерина. – Я надеюсь на мудрость решения коллегии, – и прошла в зал.

– Молодец, – прошептал мужчина, рядом с которым она села.

– До обеда осталось несколько минут, поэтому я объявляю перерыв. После обеда вернемся к вопросу о реконструкции комбината, – заключил министр.

Зал стал пустеть. Катерина видела, как министр и генерал вышли через дверь, которая вела в приемную министра.

К Катерине подошел Петров.

– Поздравляю. Ты выиграла!

– Еще неизвестно.

– Все известно. Пошли обедать.

Они спустились в министерскую столовую и встали в очередь. К Катерине подходили те, кто еще несколько минут назад готов был завалить ее.

– Вы замечательно выступили!

– Вы очень смело говорили!

– Поздравляю. Вы устроили замечательную заварушку!

Катерина почти никого не знала, пояснения давал Петров. И вдруг очередь затихла: в столовую вошла секретарь министра и обратилась к Катерине:

– Товарищ Тихомирова, вас просит зайти министр.

– У меня есть пятнадцать минут, чтобы успеть пообедать?

– Нет, министр вас ждет немедленно. – И, ни на кого не глядя, секретарша ушла.

– Что это может значить? – обеспокоено спросила Катерина Петрова.

– Не знаю... Не очень понятно. Учти, он умен и хитер, как бес. Если будет расспрашивать, меня лучше не упоминать.

– Хорошо, – пообещала Катерина, – не буду.

Не защитник, подумала Катерина, чем бы все ни кончилось, роман с Петровым на этом закончится точно.

Катерина вошла в приемную. Секретарь жестом пригласила следовать за ней. Катерина оказалась в пустом кабинете министра. Секретарь прошла через весь кабинет и постучала, как вначале показалось Катерине, в стенку, но это была дверь.

– Да, – послышалось в ответ.

И Катерина вошла в комнату отдыха министра, где все было как в нормальной квартире – диван, кресла, обеденный стол, журнальный столик, телевизор, видеомагнитофон, кассетник, портативный радиоприемник «Грюндиг».

Министр сидел за обеденным столом, накрытым на двоих.

– Садись, – пригласил министр. – Еще не обедала?

– Нет. Выдернули из очереди.

Буфетчица налила Катерине из супницы рыбной солянки. Из закусок была осетрина холодного и горячего копчения, красная икра, помидоры, соленые огурцы. Министр открыл бутылку коньяка «Греми», потянулся к рюмке, стоящей возле Катерины.

– Спасибо, – сказала Катерина. – Я не очень люблю коньяк.

– Вина? – предложил министр. – «Мукузани», «Кинзмараули»?

– Я бы чуть‑ чуть водочки, – попросила Катерина. – Перенервничала, да и закуска больно уж хороша.

Буфетчица открыла холодильник:

– «Столичная», «Стрелецкая», «Лимонная», «Украинская с перцем»?

– «Столичной».

– Будь здорова, – поднял рюмку министр. Они выпили. – Ты свободна, – обратился он к буфетчице.

Катерина проголодалась, ела быстро и, только отставив пустую тарелку, заметила, что министр наблюдает за ней.

– Извините, очень проголодалась.

– Что обо мне говорят на комбинате? – поинтересовался министр. – Еще помнят?

– Еще бы!

– Почему еще бы?

К такому повороту Катерина была готова – накануне она переговорила почти со всеми (а их осталось немного), с кем работал министр. Катерина рассказала и о трудных, и о забавных ситуациях. Министр, посмеиваясь, слушал, рассказывал сам.

После обеда они пересели в кресла. Буфетчица принесла кофе.

– Если не любишь коньяк, может, к кофе ликер? – предложил министр.

– Попробовала бы, – согласилась Катерина.

Министр достал итальянский ликер «Амаретто», Катерина такого еще не пробовала. «Амаретто» ей понравился. Потом они закурили.

– А теперь правду, – вдруг произнес министр. – Эту комбинацию с военными ты просчитала сама или помог академик?

По‑ видимому, министр знал о ней если не все, то очень многое.

– Не я и не академик, – ответила Катерина. В этой комбинации было задействовано слишком много людей, и министр или уже знал об этом или узнает очень скоро. Катерина рассказала все как было: и про Киселеву, и про Никиту, и то, что ходила в министерство обороны к Колесникову.

– Красивая комбинация, – похвалил министр. – Считаешь, что за два года комбинат поднимешь?

– Подниму. Если поможете, конечно. Это же ваш комбинат. Вы его сделали. Его еще и вашим именем назовут, как автозавод имени Лихачева.

– Обычно называют после смерти, а тогда мне будет все равно.

– Дети, внуки будут гордиться.

– Ты сейчас куда? – спросил министр.

– На комбинат.

– Останься, – предложил министр. – Тебе будет интересно послушать решение коллегии по комбинату.

Катерина пребывала в замечательном настроении – то ли от выпитых водки и ликера, то ли от сознания, что она выиграла или почти выиграла. Конечно, директор на этом не успокоится. Но сейчас ей было хорошо и не хотелось думать, что и как будет дальше. Как будет, так и будет.

Решение коллегии зачитал заместитель министра. За допущенные промахи, за развал работы комбината, за неучастие в научно‑ технической революции в отрасли директор комбината освобождается от должности с дальнейшим трудоустройством. Исполняющей обязанности директора назначается главный технолог комбината Тихомирова Катерина Александровна.

Катерина посмотрела на директора – его лицо было серо‑ бледным. Катерина испугалась: не дай бог, сердечный приступ...

Коллегия перешла к следующему вопросу.

Катерина прошла к лифтам, где уже скопилась очередь. Она встала у одного из них, директор, теперь уже бывший, у другого. Утром, выезжая с комбината на коллегию, он даже не предложил ей место в служебной машине, и она приехала на своих «Жигулях». Сейчас, идя к своей машине, она видела, как шофер распахнул перед бывшим директором дверцу «Волги». Шофера сменю, решила Катерина. Она приехала на комбинат, прошла в свой небольшой кабинет, и сразу же зазвонил телефон. В трубке Катерина услышала радостный голос Петрова:

– С победой! Предлагаю отметить сегодня в «Метрополе»!

– Спасибо. Я без сил. Я тебе перезвоню завтра.

К вечеру все уже знали о смене власти. На следующий день бывший директор не вышел на работу: гипертонический криз. Катерина начала руководить комбинатом из своего кабинета главного технолога. Через неделю бывший директор вывез личные вещи, и Катерина, заменив мебель, перебралась в его кабинет. С тех пор прошло три месяца.

... Она слушала Самсонова, который жаловался, что не хватает наладчиков, что надо ехать в Прагу и принимать установки на месте. Она вдруг подумала, что, окажись Самсонов чуть умнее, она уже была бы сейчас его женой. И, наверное, занималась бы обменом, соединяя две двухкомнатные квартиры в четырехкомнатную, и у нее не хватило бы времени на борьбу с директором.

– Я могу оформить командировку в Прагу? – спросил Самсонов.

– Нет, – отрезала Катерина. Она уже обдумала решение, как заменить Самсонова – у него хорошие руки, но сегодня этого мало.

– В Прагу поеду я, – заявила Катерина, – и Милькин. Кстати, как ты считаешь, он уже готов стать главным механиком?

– Не понял? – смутился Самсонов.

– Я думаю назначить главным механиком Милькина, – пояснила Катерина.

– А я?

– Ты можешь пойти к нему заместителем. Если хочешь, я помогу тебе найти работу в другом месте.

– Я сам найду.

– Наверное, это правильно, – согласилась Катерина. – Как говорят японцы, нельзя терять лицо.

– Решила мне отомстить? – не выдержал Самсонов.

– За что?

– Ну, за то, что я на тебе не женился.

– А разве ты этого хотел? – удивилась Катерина. – Я не заметила. Я провела с тобой несколько замечательных вечеров, но была бы плохой женой. Ты ведь счастлив с новой женой?

– Да, счастлив! – с вызовом ответил Самсонов.

– Я рада за тебя. Тебе хватит месяца, чтобы найти работу?

– Мне хватит недели.

– Ну и чудненько.

– Катерина, – усмехнулся Самсонов, – а ты не думаешь, что пройдет несколько лет, придет какой‑ нибудь юркий мальчишка и свалит тебя, как ты свалила директора. И скажет: устарела...

– Конечно, так и будет, – согласилась Катерина. –Только это будет по‑ другому. Как только я почувствую, что появился более толковый, более современный, я сама ему помогу занять свое место.

– Такого не бывает.

– Так должно быть. Кто‑ нибудь из нынешних инженеров займет мое место, а я уйду в министерство начальником главка или заместителем министра.

Когда Самсонов ушел, Катерина еще раз прокрутила весь их разговор. Не поторопилась ли? Может быть, и вправду хотела отомстить? Конечно хотела. Но если бы он был хорошим главным механиком, наверное, стерпела бы обиду. Никогда и ничего у нее не будет с мужчинами, которые работают на комбинате, решила она. Чтобы никогда не опускать глаза, чтобы не мучиться – знают или не знают.

Катерина посмотрела на часы. Пора выезжать. Петров будет ждать на Новом Арбате у перехода. Они отпраздновали тогда ее победу, потом Петров уехал в командировку, потом она завертелась, пропадая на комбинате с утра до ночи, потом Петров уехал в отпуск с семьей на юг. Он вернулся на несколько дней раньше – его вызвали в министерство. Катерина давно не видела Петрова, хотела этой встречи. Расслабиться хотя бы на несколько часов, посоветоваться... Она его даже стала называть «господин тайный советник». Он не обиделся:

– Это довольно высокая и престижная должность в табели о рангах. А как же мне тебя называть?

– Мог бы называть «Ваше величество», но тебе, как фавориту, разрешаю называть просто Катя, даже Катька.

Катерина вышла на несколько минут раньше, зная наперед, что эти минуты она потеряет, пока пройдет по коридорам. Кто‑ нибудь обязательно остановит, чтобы решить вопрос на ходу, кто‑ нибудь обязательно пристроится, обсуждая абсолютно дурацкое предложение. Главное для этого человека – не предложение, а возможность пройти рядом с директором, чтобы все видели, вот он идет с директором и решает важные проблемы.

Она села в «Жигули». По личным делам она никогда не пользовалась служебной машиной. Не потому, что была такой принципиальной, просто не хотела, чтобы о личных делах знал даже шофер, хотя понимала – секретарши и водители всегда знают больше, чем этого хотели бы их начальники.

Петров стоял у перехода, читал газету, попыхивая трубкой. Он недавно перешел на трубку, чтобы меньше курить. Поцеловал Катерину, сам сел за руль.

Петров отлично водил машину – все‑ таки двадцать лет за рулем. Катерина водила машину второй год, да еще плохо знала Москву.

– Правая подвеска, – мгновенно определил Петров. Катерина кивнула. – Обороты надо убавить, – продолжал Петров, – балансировку надо делать. Ведет влево.

– Может, баллон приспустил? – предположила Катерина.

– Нет, балансировать надо.

– На следующей неделе придется ехать на станцию технического обслуживания...

– Зачем? – удивился Петров. – У тебя же своя автобаза на комбинате. Пусть механики займутся.

– Не хочу попадать в зависимость. Да и разговоры пойдут, что использую служебное положение.

– Разговоры все равно пойдут, – заметил Петров. –Ты заменяй «Жигули» на «Волгу». С запчастями будет проще. Сколько у тебя «Волг» на комбинате?

– Три.

– Для них будут покупать запчасти и для твоей заодно.

– У меня еще денег нет на «Волгу».

– Одолжу.

– Куда мы едем? – Катерина увидела, что Петров свернул на набережную.

– Ко мне.

– К тебе не поеду, – заявила Катерина.

– Успокойся! Все продумано. Жена и дети прилетят через пять дней, сам им брал билеты. У нас с тобой впервые будет пять дней. Ты будешь уезжать от меня и приезжать ко мне. Мы будем вечерами гулять, – Петров повернул и оказался у многоэтажного здания, облицованного мраморной плиткой, такие дома в народе называли «сталинскими», их строили после войны, одновременно с высотными, и жила в них советская партийная элита.

– Ты давно в этом доме живешь?

– Всегда. Квартиру в этом доме получил мой отец. Он был министром. Я до него, как видишь, еще не дотягиваю.

– Какие твои годы! – утешила Катерина.

Квартира оказалась большой – пятикомнатной. Одна комната, совсем маленькая, – для домработницы. Именно «домашняя работница» – так демократичнее и так было принято в семьях советской элиты, а не по старорежимному – «прислуга».

– Осматривайся, – предложил Петров. – Я накрою на стол.

– Я не хочу есть.

– Тогда шампанское и фрукты.

Комнаты были обставлены добротной мебелью. На стенах картины, среди которых выделялся портрет мужчины в форме, на петлицах лавровые золотые листья, на погонах три большие генеральские звезды, особенно тщательно были прописаны ордена: три ордена Ленина, два Трудовых Красных Знамени, один «Знак Почета» и медали «За доблестный труд», «За победу над Германией». Боевых орденов не было, и Катерина поняла, что генерал не воевал. Петров был похож на генерала.

Катерина прошла вдоль книжных шкафов красного дерева. Книги были дореволюционных изданий и последних лет в хорошем полиграфическом исполнении – в магазинах таких Катерина не видела. В этом доме книги получали по спискам для избранных. На отдельной полке в самом низу стояли книги советских диссидентов, буржуазных философов, напечатанные в нескольких сотнях экземпляров, для высшего руководства страны. На обложках стояли два ноля – не просто секретно, а совершенно секретно.

Петров поставил на стол заиндевевшую бутылку шампанского, вазу с виноградом, коробку с шоколадными конфетами.

– Вы живете вместе с отцом? – спросила Катерина.

– Отец круглый год живет на ведомственной даче в поселке Совета Министров. Здесь бывает редко. У меня есть и своя трехкомнатная квартира на Юго‑ Западе. Но я привык жить в центре.

– А своя дача, кроме ведомственной, у тебя есть?

– Конечно. На нашу систему нельзя надеяться. Сегодня дали, завтра отобрали. Кстати, ты дачу собираешься строить?

– Вряд ли. Я недавно квартиру обставила, долги за машину только что отдала.

– Надо строить, – убежденно сказал Петров. Шампанское на него уже действовало, он обнял Катерину и повел в спальню, где стояла огромная супружеская кровать и пахло духами. На трельяже – несколько разных флаконов французских духов. Петров откинул покрывало. Кровать была застелена простынями с красно‑ синими цветочками. Все это принадлежало другой женщине.

– Я не могу здесь, – вздохнула Катерина.

– Пошли в мой кабинет.

В кабинете стояла узкая тахта. Петров бросил на нее накрахмаленные простыни в зеленую легкую клетку и начал расстегивать пуговицы на блузке Катерины.

– А потом я тебя буду раздевать?

– Я сам. – Петров поспешно стянул с себя брюки.

И тут раздался звонок, непрерывный, настойчивый.

– Теща! – выдохнул Петров. – Дурак, приехал и позвонил ей. Какой дурак!

– Ключи у нее есть?

– Есть.

Катерина оглядела Петрова. В одних трусах, с брюками в руках, с открытым ртом, он был почти в шоковом состоянии. И Катерина поняла, что, как всегда, решение придется принимать ей. Она подошла к двери и услышала, что ключ уже вошел в замочную скважину. Она увидела щеколду и тихо закрыла ее.

– Теперь она поймет, что я в квартире и закрылся изнутри, – прошептал Петров.

– А так бы она увидела это на несколько секунд раньше, – усмехнулась Катерина.

Теща пыталась открыть дверь, но у нее ничего не получалось. Тогда она снова нажала на кнопку звонка и не отрывала пальца, наверное, не меньше минуты.

– Что делать, что делать? – волновался Петров.

– Успокойся. Скажешь, что уснул с дороги и не слышал.

– Она упорная и мнительная. Вдруг она подумает, что мне плохо? И вызовет «скорую помощь» или милицию.

– Чтобы вызвать «скорую помощь», ей нужно будет зайти к соседям и позвонить или спуститься к дворнику.

И тут звонить перестали. Загудел лифт, остановился на площадке, хлопнула дверь, лифт пошел вниз.

– Она выбрала дворника, – усмехнулась Катерина, открыла дверь и шагнула на пустую лестничную площадку.

– Я тебе позвоню, – начал было Петров, но в этот момент открылась дверь квартиры напротив, и Петров мгновенно захлопнул свою.

Катерина вызвала лифт. Рядом с ней стоял благообразный старик с тщательно расчесанной седой бородой. Из профессоров, подумала Катерина. В лифте она прислонилась к стенке и закрыла глаза.

– Вам плохо? – забеспокоился профессор.

– Да, мне плохо, – произнесла Катерина.

Она вышла из подъезда, оставив на площадке ошеломленного старика. Прошла к своей машине, двигатель завелся с пол‑ оборота, и она вырулила на набережную.

Все, решила Катерина, не получается, проживу и так. Есть Сашка, работа, подруги. Она вела машину почти автоматически: куда‑ то поворачивала, останавливалась у светофоров, отпускала сцепление, включала передачу, набирала скорость, тормозила и, когда опомнилась, поняла, что она едет на комбинат.

На проходной вахтер приложил ладонь к козырьку фуражки. Катерина ему улыбнулась. Не заходя к себе в кабинет, прошла в цех, где монтировали новую установку. Руководил монтажом Милькин, заместитель главного механика. С ним работали четверо наладчиков.

– Дай мне двух, – сказала Катерина, – и я займусь ленточным механизмом.

Она раскатала на полу рулон чертежей, над которыми вместе с ней склонился один из наладчиков. От него несло перегаром.

– Может, домой пойдешь? – предложила ему Катерина. – Протрезвеешь.

– Обижаешь, Александровна, – тихо ответил наладчик. – На вторую ночь остались. Сама видишь, на работе это не сказывается.

– Ну извини.

– Заходил Самсоныч, сказал, что ты Милькина главным назначила?

– Да, – подтвердила Катерина, – но только после того, как Самсоныч найдет себе работу.

– Справедливо, – согласился наладчик. – Забурел он, конечно. Руками совсем перестал работать, а головой уже не может. А ты где так хорошо научилась с инструментом управляться?

– Слесарем когда‑ то была на галантерейной фабрике.

– Значит, с самого низа?

– С самого...

– Вообще‑ то к тебе на комбинате хорошо относятся, резковата ты, конечно, малость, но с годами пройдет.

– С годами все пройдет, – усмехнулась Катерина.

Надо формировать свою команду, думала она, поглядывая на Милькина. Молодые будут стараться. С молодыми она за два года управится с реконструкцией.

– Часа через два закончим? – обратилась она к Милькину.

– Через сорок минут.

Милькин оказался прав. Через сорок минут они опробовали установку.

– Спасибо, ребята, – сказала Катерина. – Завтра всем благодарности с занесением в трудовую книжку и премии из директорского фонда. Можете отпраздновать, заслужили.

Наладчики здесь же, в цехе, расстелили газету, нарезали луковицу, огурцы, черный хлеб, разлили водку в бумажные стаканчики.

– Спасибо, – отказалась Катерина, – не могу. За рулем. Я бы чайку.

Чай вскипятили быстро, заварили щедро. Она выпила чаю, усталость начала проходить. Ее присутствие явно смущало наладчиков.

– Догуливайте. – Она улыбнулась и попросила Милькина: – Проводи!

Они шли по комбинату, шаги гулко отдавались в безлюдном огромном цехе.

– Формируй команду, – предложила она Милькину.

– Есть одно обстоятельство, – начал Милькин.

– Какое?

– Может быть, вы не знаете, но я еврей.

– Ну и что? А я псковская.

– Я беспартийный.

– Вступишь. Рекомендацию я дам.

– Вообще‑ то стыдно вступать в партию, чтобы получить должность.

– Ничего стыдного, – заявила Катерина. – Вступление в партию – это как прививка от чумы, противно, но необходимо.

Катерина вспомнила, что она повторяет слова своего первого директора. Может быть, лет через двадцать Милькин тоже кому‑ то повторит эти слова.

– Спасибо, – сказал Милькин.

– Это тебе спасибо, что снимаешь с меня часть груза.

С утверждением Милькина у нее, конечно, возникнут проблемы – теперь комбинат будет больше работать на оборону, а у оборонщиков свои требования к кадрам.

Милькин боялся, что он еврей, что он беспартийный. Боялись и те, кто был в оккупации, и те, кто был в немецком плену, и те, кто попадал в немецкие концлагеря, и те, кто побывал в советских лагерях. Может быть, из‑ за этого страха вступали в партию, чтобы получить хоть какую‑ нибудь должность – все‑ таки гарантия. А вот Александра, дочь Катерины, уже ничего не боялась. Недавно она принесла «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Они читали его по очереди: Александра днем, Катерина – ночью. Катерина впервые осознала, что через лагеря прошли миллионы. Многие не вернулись. Но те, кто вернулся, ничего не забыли. А если эта власть пошатнется...

В Красногородске в районном отделении госбезопасности работал уполномоченным капитан Никишев. Он многих пересажал. Потом запил. Его уволили и пристроили в отдел кадров крахмало‑ паточного завода. Через три дня его проткнули железным арматурным прутом. А в их школе завхоз изнасиловал пятиклассницу, и, пока приехала милиция, мужики его уже забили в кабинете директора школы ножками от стульев.

Последние годы агрессия накапливалась всюду. Возникали драки в очередях, все больше пили, на следующий день после зарплаты в цеха не выходило до двухсот рабочих.

Катерина избегала разговоров с Александрой о политике. Когда смотрели выступления Брежнева по телевизору, никто не вслушивался в сказанное, его рассматривали, выискивая признаки прогрессирующей болезни, и гадали, что будет, когда его не станет. Кто придет на его место? Ведь должно же что‑ то измениться наконец.

... Катерина ехала по проспекту Мира, в этот вечерний час машин на улицах было немного. Ей не хотелось возвращаться домой. Можно было заехать к Людмиле. Но сегодня пятница, и у нее, вероятнее всего, режиссер. Антонина и Николай были на даче. Раньше всегда можно было позвонить поэту, заехать к нему, поговорить, но вот уже год, как она его похоронила.

Возле метро тетка продавала цветы. Катерина притормозила, вышла, купила, не торгуясь, букет астр. Подъехала к дому, обрадовалась, что возле подъезда можно приткнуть машину – пятница, многие уехали на дачи. Заглянула в комнату Александры. Дочь читала.

– Ну как? – спросила Катерина.

– Хорошо. – Александра увидела цветы. – Цветы? Откуда?

– Подарили.

Почти правда, подумала Катерина. В квартире Петрова в вазе стояли гладиолусы, привезенные с юга. Цветы‑ то были для нее. Просто не успела взять, слишком быстро удирала с этой нелегальной явки.

Постояла в душе под теплой водой, прошла в свою комнату, разложила тахту, легла, подумала, что надо составить план на следующую неделю, но вставать за блокнотом не хотелось. Да она и так помнила. Каждый день минимум два‑ три дела. После работы она должна была заехать в прачечную, но узел с бельем так и остался в багажнике машины. Надо купить зимние сапоги (у нее были сапоги, правда два раза починенные и уже вышедшие из моды). Надо купить зимнее пальто, а еще лучше шубу – она давно хотела каракулевую, но вряд ли потянет в этом году. Надо отвезти в химчистку всю летнюю одежду. Надо чинить холодильник. Сашка помогала мало, не приучила. От Петрова помощи никакой... Одна, одна, одна. Ей стало так жаль себя, что она укрылась с головой одеялом, чтобы не услышала Александра, и заплакала. И вдруг вспомнила, что двадцать лет назад она так же рыдала, не сдерживая слез. Да, это было ровно двадцать лет назад, в августе. Грудная Сашка лежала в коляске, она тогда еще не купила кроватку, не было денег. Она была одна с ребенком в этой громадной Москве, но и через двадцать лет она по‑ прежнему оставалась одна. Катерина, услышав, что Александра вышла в коридор, притихла, унимая рыдания, притворилась, что спит, стала дышать ровнее и, засыпая, успела подумать, что, слава богу, бессонницей не страдает. Людмила уже несколько лет принимала снотворное. «Два раза в неделю засыпаю без снотворного – смеясь, рассказывала она. – В пятницу, когда заезжает режиссер, и в воскресенье, после визита доктора наук».

Антонина, выслушав ее признание, заключила:

– Если б ты замужем была, никакой муж не помог бы тебе засыпать семь раз в неделю.

– Разве? – удивилась Людмила. – У вас с Николаем не семь раз в неделю?

– У нас как у всех, – отрезала Антонина. – Один раз по воскресеньям после бани.

– Значит, мне повезло, – засмеялась Людмила.

Глава 12

В выходные дни Катерина спала подолгу. В эту субботу она проснулась, как на работу, – в шесть утра, но, вспомнив, что спешить некуда, заснула снова. Проснулась в восемь, подумала, что всего‑ то двух часов в сутки не хватает ей, чтобы выспаться, решила со следующей недели ложиться на два часа раньше, но, прикинув, поняла, что не получится. Эти два часа она читала или смотрела телевизор. Газеты обычно просматривала в машине, когда ездила с шофером.

Не торопясь, Катерина позавтракала привычной яичницей, бросив на сковородку помидор, куски колбасы, ломтики черного хлеба. Выпила чашку кофе, вышла на балкон. Сентябрьское утро было прохладным.

Она собрала сумку, положила в нее журнал «Новый мир», коробку конфет, кофту на вечер, если будет холодно. Александра на дачу ездить не любила. Катерина не стала ее будить и вышла, тихо прикрыв дверь.

Не торопясь, она дошла до остановки метро. Вагоны в эти утренние часы уже были заполнены, москвичи ехали на дачи или просто посидеть на траве, побродить по лесу, поискать грибы. Сонные мужчины молчали – вот выпьют на природе, и вечерняя электричка станет шумной. Говорить будут в основном мужчины, а усталые женщины помалкивать. Сейчас же разговор вели женщины, рассказывали, что и где достали. Катерина тоже все доставала по случаю, в магазинах мало чего было. У нее завелась знакомая спекулянтка, снабжавшая долгие годы Изабеллу. Теперь Изабелла стала покупать меньше, и больше перепадало Катерине.

На одной из остановок из электрички вышла целая семья, и Катерина села у окна. За окном проносилось дачное Подмосковье с летними домиками, выкрашенными в зеленый, голубой или синий цвет.

И вдруг среди деревьев, вдоль железнодорожного полотна Катерина увидела совершенно голого парня, а рядом с ним голую девушку. Они стояли, заложив руки за голову, подставив солнцу обнаженные тела. По оживлению в вагоне она поняла, что их многие заметили. Катерина слышала реплики:

– Ну и срамотища!

– Ни стыда ни совести.

– А ну, не смотри!

Это, вероятно, предназначалось детям. В их возрасте я бы так не смогла, подумала Катерина, и уже никогда не смогу.

Дачный поселок, где был дом Николая, за эти двадцать лет отстроился. Катерина шла по улице, залитой асфальтом. Из окон звучала музыка. На участках работали, собирали урожай.

Возле забора она увидела Николая, который копался в моторе своего старого «Москвича».

Катерина поцеловала Николая, поднявшего вымазанные в масле руки, чтобы не запачкать ее. Он постарел, полысел, через ремень переваливался животик.

Людмила с Антониной собирали помидоры. Сыновья Николая вскапывали участок, вернее, вскапывал старший, а младший шел следом и лопатой разбивал дерн.

Катерина поздоровалась с Анной Кузьминичной, матерью Николая, отец умер два года назад.

– Что мне делать? – спросила ее Катерина.

– Передохни с дороги, – посоветовала мать, – хозяйка придет и даст распоряжение.

Значит, хозяйка – Антонина. Но в словах матери не было ни горечи, ни сожаления, что не она уже здесь главная.

Людмила набрала ведро помидоров и, проходя мимо Николая, съехидничала:

– Когда же ты ее на металлолом сдашь?

– Никогда, – ответил Николай. – На ней еще мои внуки ездить будут. Если с машиной правильно обращаться, она сто лет может сохраниться.

– Сто лет ничего не сохраняется, – добавила Людмила, – как бы правильно ни обращаться. Вот ты всю жизнь правильно жил. Сохранился, что ли? Начнем сверху. Три волосины в шесть рядов.

– Сейчас модно носить лысину.

– Это раньше было модно. Сейчас модно носить брови. – Людмила ухватила его за свисающий через ремень живот. – А это что?

– Это комок нервов. А ты знаешь, к нам Гурин заглядывал, – сообщил он.

– Денег просил в долг? Он же никогда не отдает!

– Мне отдает. Хочет попрощаться со всеми. Его на тренерскую работу пригласили в Челябинск, приедет сегодня, наверное.

– Зачем ты его пригласил? Тебе мало пьяни на стройке?

– Он трезвый заходил.

– Значит, сегодня будет в дребадан. Он больше двух дней не выдерживает. Он же алкоголик!

– Не надо так, Люсь, – попросил Николай. – Он все‑ таки твой муж, хоть и бывший, а мой друг, у нас с ним молодость вместе прошла.

– Молодость у вас отдельно проходила, – усмехнулась Людмила. – Он по заграницам разъезжал, а ты вкалывал. Что, я не помню, что ли, как ты телевизор в кредит покупал и целый год выплачивал?

– Он не разъезжал, – не согласился Николай. – Он спортивную честь Родины защищал.

– Тоже мне Родина! Споткнулся раз, его и выкинули. И забыли. Родине ты нужен, пока молодой и здоровый.

Антонина приказала сыновьям принести стремянку и снимать яблоки с веток. Старший снимал, передавал младшему, тот отдавал Катерине, а она складывала яблоки в корзину.

– Да тряхните ее, – посоветовала проходящая мимо Людмила.

– Я вам тряхну, – пригрозила Антонина, которая, обрезая кусты малины, все видела и все слышала. – Если яблоко на землю упало, оно долго не сохраняется.

– Долго ничего не сохраняется, – снова заметила Людмила, но в спор вступать не стала. На даче распоряжалась Антонина, и ее указания выполнялись неукоснительно.

Теперь, когда все были при деле, Антонина начала готовить обед, Катерина ей помогала, шинковала капусту, чистила картошку.

– А сколько у тебя в подчинении людей? – поинтересовалась Антонина.

– Больше трех тысяч...

– А как же ты с ними справляешься? Трудно небось?

– Трудно с тремя. А когда трех научишься организовывать, тогда уже число не имеет значения.

– Ты молодец, Катерина, – порадовалась Антонина. – Всего добилась в жизни. Мы тебя сыновьям в пример ставим, рассказываем про твой жизненный путь. Когда есть цель, всего можно добиться.

– Можно, – согласилась Катерина. – Только, когда всего добьешься, завыть хочется. Ну, об этом можешь им не рассказывать, когда добьются, сами это поймут.

Людмила принесла на веранду ведро помидоров и сообщила:

– Сейчас мимо дачи Гурин с приятелями проходил, обещал в гости зайти.

– Мы ему всегда рады, – сказала Антонина.

– Посмотрю я, как ты будешь радоваться, когда он на четвереньках сюда приползет.

– Да, – согласилась Антонина, – что‑ то вам, девочки, с мужиками не повезло. Вы ведь и красивее меня, и умнее! А Катерине сейчас с ее должностью совсем трудно станет. Разве что министр какой холостой! Мужики ведь не любят, когда женщина выше их по должности и по зарплате.

– Министры холостыми не бывают, – возразила Катерина. –Только вдовые!

– Это, между прочим, не самый плохой вариант, –добавила Людмила. – Мне одна клиентка в химчистке подсказала, что хорошо на кладбищах знакомиться, например на Новодевичьем. Там только очень знаменитых хоронят и их жен тоже. Так вот, приятельница моей клиентки там познакомилась с главным архитектором Москвы, по рангу это как министр.

– И сколько этому архитектору? – поинтересовалась Катерина. – Лет семьдесят? Кому нужно такое старье...

– Как говорит один мой знакомый, знаменитые и богатые мужчины старыми не бывают, – заключила Людмила.

– Ой, Людка, ты неисправима, – вздохнула Антонина. – Хорошего мужика надо самой делать, а не готового получать.

– Ты сделала? – спросила Людмила.

– Я сделала, – с грустью ответила Антонина, – Николай – бригадир электриков, хороший семьянин, хороший отец для сыновей, не пьет, ну, по праздникам только немного.

– И после бани, – напомнила Людмила.

– После бани тоже, – призналась Антонина, – но это их законное мужское право.

– Привет, девочки! – Перед ними стоял Гурин – в костюме, при галстуке. Его слегка шатнуло, и он ухватился за перила крыльца. – Вот зашел попрощаться. Уезжаю тренером в Челябинск. Начинаю новую жизнь.

– Сереженька! – обрадовалась Антонина. – Присаживайся. Сейчас обедать будем.

– Антонина, – предупредила Людмила, – если он останется, я тут же уезжаю.

– Не надо уезжать, – сказал с достоинством Гурин. – Я сам уеду. Деньги, которые я тебе задолжал, переводом пришлю. Всех приглашаю в гости в Челябинск, мне там квартиру обещают отдельную. А пока – ауфвидерзеен. – И Гурин, стараясь идти прямо по дорожке, двинулся к калитке.

– Зачем ты с ним так? – огорчилась Катерина.

– Можешь позвать обратно, – предложила Людмила. – И весь день слушать пьяный бред, каким он был замечательным хоккеистом.

– Он действительно был замечательным хоккеистом, – добавила Катерина.

– Потому что он был таким замечательным, слишком многие с ним и хотели выпить на брудершафт. А теперь имеем, что видела. Все, кончился Гурин.

– Погоди ты его хоронить‑ то, – вступилась Антонина.

– Его без меня хоронить будут, – жестко ответила Людмила. – И закрыли этот вопрос.

Хлопнула калитка, и все увидели, что на участок вошла девушка. Черноглазая, стройная. К ней бросился Геннадий, подошел Николай.

– Кто это? – спросила Людмила.

– Марина, – почему‑ то шепотом ответила Антонина. – Геннадия невеста. На этот раз вроде бы всерьез.

Обедали на веранде. У всех давно уже были свои собственные места. Во главе стола сидел Николай. Одну сторону занимали Людмила, Катерина и Анна Кузьминична, противоположную –Антонина и сыновья. Теперь к ним присоединилась Марина. Девушка оказалась нестеснительной – охотно отвечала на все вопросы. Отец – директор магазина, мать – врач‑ протезист. Сама она училась на первом курсе торгового института. Трудно тебе придется, мальчик, пожалела Геннадия Катерина. Не будешь соответствовать стандартам этой семьи – быстро выкинут. Джинсы на Марине были не за пятьдесят рублей, а минимум за двести, такие она Александре купить не могла. Антонине и Николаю Марина явно нравилась. Николай разлил водку, женщины выпили с удовольствием, отказалась только Анна Кузьминична, Марина предпочла вино, которое сама же и привезла. Николай быстро захмелел. Антонина пыталась его удержать.

– Кто здесь хозяин? – спросил он строго.

– Ты, конечно, – поспешно ответила Антонина.

После обеда Николай повел Марину по участку, показывая яблони, кусты малины, смородины, крыжовника. Двадцать лет назад его отец так же водил по участку Антонину и показывал места, где вырастет грушовка, антоновка, где будет малина, смородина. Теперь все это было, только отца уже не было.

После обеда подруги мыли посуду. Тоже привычный ритуал.

Людмила, протирая посуду, спросила Катерину:

– А ты чего никогда не пригласишь Петрова на дачу?

– Хотелось бы на него посмотреть, – добавила Антонина.

– Смотреть особенно не на что, – заметила Людмила, – но не дурак и веселый.

– Нет больше Петрова, – призналась Катерина.

– Может, и правильно, – согласилась Людмила. – Иногда мужика надо подержать на расстоянии, чтобы больше ценил.

– Может, ты слишком требовательна к мужикам? – предположила Антонина. – А ты просто влюбись, и все!

– Не получается, – возразила Катерина. – Да где они, мужики‑ то? Выродились все. Скучные, нерисковые, скупые. Ты посмотри, кто сейчас в кино, в театры, на выставки ходит? Одни же бабы. А эти – домой, на тахту и к телевизору. Сорока еще нет, а животы уже отрастили. Мятые какие‑ то. Ботинки нечищеные.

– А ботинки‑ то при чем? – удивилась Антонина.

– Терпеть не могу, когда мужик в нечищеных ботинках. Сразу весь интерес пропадает.

– Тогда тебе надо за военного замуж выходить, – заметила Людмила. – Их еще в училище приучают ботинки чистить.

– Смешно, – сказала Катерина. – Нам уже о внуках пора думать, а мы все о любви. Ну какая любовь в сорок лет? Это только в молодости смотришь на него, и хочется только одного: чтобы он подошел и познакомился.

– Я всегда сама знакомлюсь, – сказала Людмила. – Такое дело случаю доверять нельзя.

– Опытные мы слишком и знающие уже, – вздохнула Катерина. – Я смотрю на мужика и все про него понимаю. Мешочки под глазами, значит, почки: или пьет, или пил. Бледноватый, значит, уже есть стенокардия или вот‑ вот появится. По его костюму и ботинкам я могу определить, какую он зарплату получает.

– Очень ты все‑ таки требовательная, – решила Антонина.

– Да не требовательная. Я на малое согласна. Но и этого малого не получается.

– Может, с Николаем поговорить? – предложила Антонина. – У него много приятелей. – Но тут же засомневалась: – Нет, они все женатые.

– Какая разница – женатый или неженатый? – возразила Катерина.

– Ты что же, семью будешь разбивать?

– Что значит разбивать? Если разбивается, значит, не семья, а если семья, то все равно не разобьешь.

– Ну, ты не права, – заметила Людмила. – Мужики тоже иногда увлекаются, и тогда он ради тебя и в огонь, и в воду, и семью разобьет.

– Было у тебя такое? – спросила Катерина.

– По полной программе не было, – согласилась Людмила.

– Вот именно. Увлекаются на вечер, некоторых хватает на месяц. У сегодняшних мужиков вместо мозгов электронно‑ вычислительные машины. Как только надо что‑ то решать окончательно, тут же эта машина включается и начинает перебирать варианты. С ней, конечно, хорошо, но к жене я уже привык. Она борщ хороший готовит. Некрасивая, конечно, зато ни она на мужиков не засматривается, ни мужики на нее. Опять же квартира. Разменивать жалко, дети все‑ таки. А вещи на свои кровные куплены, много лет собирал на гарнитур, на телевизор, а тут взять и все бросить. А делить вроде совестно. А, пусть все остается как есть!

– Грустную ты картину нарисовала, – вздохнула Людмила.

– Надо просто вовремя замуж выходить, – подвела итог Антонина. – Даже если и есть недостатки, к ним привыкаешь. Главное все‑ таки, чтобы был мужиком в доме. Чтобы можно было на него опереться. Мне, конечно, неудобно перед вами, но мне повезло. И ведь не самая умная и не самая красивая.

– Ты замечательная, – призналась Катерина. – Ты лучшая из нас.

– Есть один недостаток у нее, – задумчиво сказала Людмила.

– Какой? – спросила Катерина. – По‑ моему, нет ни одного.

– Есть, – не согласилась Людмила. – Всю жизнь с одним мужиком живет. И ни разу ему не изменила. Это даже патология какая‑ то.

– Ну не изменяла, – ответила Антонина. – В молодости не случилось, а сейчас уже поздно. Конечно, я же нормальная баба. Мне и другие мужики нравились. Но холостых я боялась: не дай бог, какую‑ нибудь нехорошую болезнь подцепить и в семью занести. А другие мужики – или мужья моих подруг, или знакомых. Как потом подругам в глаза смотреть? А так, после Николая, со мною никто и не знакомился ни в автобусах, ни в метро.

– У тебя замечательная семья, – заверила Катерина. – И не слушай Людку. Все мужики одинаковые.

– Не скажи, – не согласилась Людмила. – В основном, конечно, стандарт, но есть и выдающиеся. Конечно, у меня не такой уж богатый опыт, но все‑ таки...

Но тут на веранду вбежал младший, Димка, и разговор пришлось прекратить.

Катерина поставила раскладушку под дерево и сразу уснула. Она проснулась, когда уже темнело. Людмила встала раньше и уже вскипятила чайник. Они сидели на веранде и пили чай со смородиновым вареньем.

– Так что, у тебя с Петровым полный разрыв? – вернулась к разговору Людмила.

– Полный, – подтвердила Катерина.

– Значит, ты совсем одна теперь?

– Значит, так, – подтвердила Катерина.

– Тебе надо изменить обстановку, – решила Людмила. – Режиссер выехал на натуру в Таллинн. Они там Германию снимают. Мой Еровшин едет их консультировать. У меня есть пять отгулов, плюс суббота и воскресенье, так что мы с Еровшиным туда махнем. Поедем? С новыми людьми познакомишься.

– Некогда, – вздохнула Катерина. – А как ты разведешь своего Еровшина и своего режиссера?

– Как‑ нибудь, – отмахнулась Людмила.

К вечеру стало прохладно. Катерина накинула кофточку, попрощалась с Николаем и Антониной. Людмила осталась ночевать.

– Оставайся и ты, – попросила Антонина. – Завтра еще целый свободный день. На речку сходим.

– Не могу. Я уже месяц квартиру не убирала, не стирала, да и еду надо готовить на неделю.

– Тебя проводить? – спросил Николай.

– Не надо.

Катерина посмотрела расписание электричек, до станции быстрым шагом она доходила за шесть минут. Ровно за семь минут до прихода электрички она вышла с дачи.

В вагоне было немного припозднившихся пассажиров. Сидели одинокие женщины – пожилые, средних лет. Сидели, поглядывая в окна, или читали толстые, потрепанные книги. Одна пожилая пара молча играла в карты. Молодая пара – целовалась. Пара предавалась этому занятию с удовольствием, а девушка, гордая своей смелостью, после каждого поцелуя с вызовом поглядывала на одиноких женщин.

На остановке в вагон вошел мужчина в кожаной куртке и застиранных до белизны джинсах.

– Здравствуйте, – произнес он. Пассажиры подняли головы и промолчали. Ответила одна старушка:

– Здравствуй, милый.

Наверное, она была расположена поговорить, но мужчина уже прошел. Катерина смотрела не на мужчину, а на женщин, как они прореагируют, – вошел ведь одинокий, можно попробовать знакомство завязать. Интеллигентная девушка в очках читала иностранную многостраничную газету. Она мельком глянула на вошедшего и снова зашелестела газетой. Для нее вошедший был простоват, да и староват наверное.

Женщина под пятьдесят осмотрела его и отвернулась к окну: слишком молод для нее, мужчине было под сорок или слегка за сорок.

Катерина отложила блокнот и осмотрела вошедшего внимательно, по своей давней привычке попыталась определить профессию. Она выделила руки с худощавыми нервными пальцами в белых отметинах давних шрамов, которые остаются на руках людей, работающих с металлом. Кожаная коричневая куртка была довольно потрепанной, из толстой, прочной кожи, такие носили летчики по многу лет, потом их донашивали сыновья. Может быть, из демобилизованных офицеров, подумала она. После последнего сокращения армии сотни тысяч офицеров осваивали рабочие профессии, и у нее на комбинате такие работали. Работали хорошо, правда, иногда загуливали. Из офицеров, решила она. Офицеры женятся рано, наверное, у него взрослые дети. Мужчина приблизился, Катерина отвернулась. И вдруг она почувствовала, что он остановился рядом. Почувствовала по едва уловимому запаху хорошего одеколона, коньяка и кожи.

– Не помешаю? – спросил мужчина.

Приятный баритон, отметила Катерина, спокойный голос уверенного в себе человека.

– Нет, – произнесла она.

Мужчина сел напротив нее. Катерина опустила глаза и увидела нечищеные ботинки. Перейду в другой вагон, решила она.

– Я сам терпеть не могу грязной обуви, – вдруг сказал мужчина.

– Мне нет никакого дела до вашей обуви. – Катерина была резка – она решила прекратить этот разговор.

– Разумеется, – подтвердил мужчина. – Но вам это неприятно.

Она решила ответить: «Да, неприятно», но почему‑ то спросила:

– С чего это вы взяли?

– У вас это на лице написано.

– А вы читаете по лицам?

– Да, как вы сами в этом убедились. Если не возражаете, могу почитать и дальше.

– Попробуйте, – согласилась Катерина. Этот человек ее забавлял. Почему бы и не поговорить – до Москвы еще двадцать минут.

– Вы не замужем, – продолжил мужчина.

– Это уже дешевый финт, – запротестовала Катерина.

– Почему?

– Если я не ношу обручального кольца, это еще ничего не значит.

– Даже если бы вы носили два обручальных кольца, вы все равно не замужем. У вас взгляд незамужней женщины.

– А разве незамужние женщины смотрят как‑ то по‑ особенному? –удивилась Катерина.

– Конечно, – подтвердил мужчина. – Они смотрят оценивающе. А так смотрят только милиционеры, руководящие работники и незамужние женщины.

– А если я руководящий работник?

– Нет, вы работница, может быть, мастер, может быть, в последние годы вы стали двигаться по профсоюзной линии. Вас выдают руки. Работали или работаете на станке. Я в этом ничего зазорного не вижу. Я сам слесарь, правда экстра‑ класса. И в том, что вы не замужем, тоже нет ничего предосудительного. Я сам не женат.

– А вот это скорее говорит о ваших недостатках, чем о ваших достоинствах.

– Это ни о чем не говорит, – возразил мужчина. – Мне лично просто не повезло.

– Она, конечно, была стерва? – предположила Катерина.

– Нет, она была прекрасным человеком. Теперь она уже снова вышла замуж и счастлива.

– Значит, вы плохой человек?

– И я прекрасный человек. – Мужчина рассмеялся. – Вы знаете, у меня почти нет недостатков.

– А это? – Катерина щелкнула по воротничку своей кофточки.

– Это я люблю, – мужчина снова рассмеялся, – но только вне работы и под хорошую закуску. Я живу на проспекте Вернадского, недалеко Воронцовские пруды. Это прекрасно: сесть под березками...

– А вокруг гуляют дети, – вставила Катерина.

– Ни в коем случае, – заверил мужчина. – Мы выбираем места подальше от детей.

– Да и взрослым на это смотреть не очень приятно, – поморщилась Катерина.

– Ничего не вижу в этом плохого, – не согласился мужчина. – Никаких бутылок и банок мы после себя не оставляем. Просто это наше место. Я вас как‑ нибудь свезу туда. Мы там собираемся раз в неделю. У меня есть приятель. Он язвенник. Ему нельзя. Так он просто приходит посмотреть и порадоваться за нас. Селедочка иваси, малосольные огурчики, черный хлеб, посыпанный солью...

– Черт возьми, вы так вкусно рассказываете, что мне самой захотелось и хлеба с солью, и селедочки.

– Молодец, – похвалил мужчина. – Ты нашего профсоюза.

– А мы, по‑ моему, на «ты» еще не переходили.

– Так перейдем, – пообещал мужчина.

Электричка притормозила у московского перрона.

– Счастливо, – попрощалась Катерина и пошла к выходу.

Она уже была на перроне, но мужчины рядом не оказалось. То ли он затерялся в толпе, то ли спешил домой. Катерина пошла медленнее, раздумывая – оглянуться или нет. Ей вдруг захотелось, чтобы он шел рядом. Но его не было. Ну, не повезло, с сожалением подумала Катерина, и тут возле нее остановилось такси.

– Прошу. – Мужчина распахнул дверцу. – Я тебя отвезу на такси.

– С чего бы это? – удивилась Катерина.

– Ты всегда задаешь столько вопросов? С чего, почему, зачем? А просто так. Могу я отвезти понравившуюся мне женщину? У меня есть пять рублей.

– До моего дома хватит, а обратно нет.

– Ты всегда все считаешь?

– Всегда, – подтвердила Катерина.

– Теперь буду считать я, – заверил мужчина. – А как тебя зовут‑ то?

– Катериной. А тебя?

– Гога.

– Значит, Гога, – и Катерина вздохнула. – Только этого мне и не хватало.

Они доехали до ее дома. Гога вышел, открыл дверцу такси.

– Счастливо, – попрощался Гога.

– Счастливо, – ответила ему Катерина и пошла к своему подъезду. Жаль, что он не спросил номера телефона, подумала она. Но не спрашивать же самой! И она вошла в подъезд.

Все воскресенье Катерина занималась уборкой. Вымыла окна, за лето стекла стали такими, что на это ушла половина дня. Потом она протирала книжные полки, пылесосила, стирала, готовила на целую неделю, включив радиоприемники на кухне и в своей комнате, слушая все подряд: выпуски новостей, концерты, интервью, передовые статьи в обзоре печати, – и постоянно возвращалась мыслями ко вчерашней встрече. Гога запомнился. Ей нравился такой тип московских мужчин, быстрых, разворотливых, бойких на язык. Их характер формировался в московских дворах, которые объединялись в небольшие укрепленные поселения, всегда готовые дать отпор пришельцам с соседних улиц. И даже вырастая, становясь начальниками, они сохраняли дворовую штанистость, умение не уступать по первому требованию. Они закалялись в дворовых и уличных драках. Катерина сразу отличала коренных москвичей среди рабочих: они работали быстрее деревенских, ценили время, скандалили с мастерами и нормировщиками, отстаивали правоту и, если им этого не удавалось, увольнялись, не боясь остаться без работы. Она замечала, что москвичи сторонились деревенских девушек, опасаясь их хватки: такая вцепится – не упустит! Побаивались деревенской расчетливости, запасливости. Большинство москвичей жили по принципу, будет день – будет хлеб.

Катерине нравились московские парни, но она, похоже, отпугивала их то ли своей серьезностью, то ли целенаправленностью. Да, попасть из окраинных общежитий в московские тесные компании было довольно сложно.

Весь воскресный день у Катерины было приподнятое настроение, может быть, поэтому она за одно воскресенье сделала столько, сколько делала обычно за два выходных дня. Она понимала, что понравилась этому Гоге. Понравилась, как нравится женщина мужчине. Он ничего о ней не знал. Просто встретились и поговорили. Но вот так встречаются миллионы мужчин и женщин на улицах, в метро, на работе, в компаниях, потом встречаются снова и снова, и женщина и мужчина становятся мужем и женой. Тfк далеко она не загадывала, конечно. Иногда, задумываясь, какой у нее может быть муж, она почему‑ то представляла инженера или научного работника. В последние годы она больше обращала внимание на мужчин постарше, понимая, что теперь именно этот контингент будет отдавать ей предпочтение. Но нравились ей по‑ прежнему крепкие, уже сформировавшиеся мужчины под сорок, ей всегда нравились такие – и в двадцать лет, и в тридцать, и сейчас, уже почти в сорок.

Почему же он не спросил телефона? Почему я так поспешно пошла к подъезду? Конечно, он знает, где я живу, но он никогда не найдет меня в этом доме, в котором больше пятисот квартир. Конечно, я идиотка, думала она, ну что стоило сказать:

– До свидания. Я ваша должница. В следующий раз я вас отвезу на такси.

– А когда будет следующий раз? – спросил бы он.

– А вы позвоните.

– А куда я позвоню? Я не знаю телефона.

И тогда она бы сказала номер. Ее номер легко запоминался. В конце концов, могла бы и записать, при ней всегда были блокнот и авторучка.

Весь следующий день Катерина провела на комбинате, решая привычные вопросы. Смежники не поставили реактивы, на автобазе водители требовали снять заведующего гаражом и отказывались выезжать. Шоферы сидели на досках и загорали под сентябрьским еще горячим солнцем. Она смотрела на них и молчала.

– Скажи уж чего‑ нибудь, Александровна, – крикнул кто‑ то из шоферов.

– Ничего не скажу, потому что я пришла не на пляж и не в баню.

Шофера стали натягивать спецовки и рубахи. Заведующего гаражом она назначила недавно. Он пытался навести элементарный порядок, который развалил его предшественник. Когда все оделись, Катерина сказала:

– Я прочитала ваше письмо турецкому султану, вернее, султанше. Письмо яркое, но на одной странице восемь грамматических ошибок.

– Грамматика не главное в нашей работе, – возразили ей.

– О главном поговорим после работы. Назначайте собрание. А сейчас кончайте базар и выезжайте на линию.

– Не поедем, – загалдели водители. – Выполняй наше требование.

– Можете не ехать, – согласилась Катерина. – Я с вами ничего сделать не могу, даже уволить за прогул, вы же вышли на работу. – Катерина сделала паузу, она молчала довольно долго, водители ждали. Они понимали, что загнали ее в тупик, и наблюдали, как она выкрутится. – Я сделаю вот что, – решила Катерина. – Наше волокно ждут на ткацких фабриках, за простой они выставят комбинату штраф, и довольно большой. Я подам на вас в суд, и суд заставит вас выплатить этот штраф, – Катерина достала калькулятор, они недавно стали появляться, отечественные были громоздкие, но у нее был японский, миниатюрный. Она сделала расчеты и объявила: – Если по двадцать пять процентов от зарплаты, то в течение года вы все выплатите. Не думаю, что ваших жен обрадует, если целый год вы будете получать на четверть меньше.

На автобазе давно шла борьба водителей с заведующими. Больше года руководители автобазы на этом месте не задерживались. Катерина в первый же месяц выявила главного бунтаря – этому она научилась еще у директора галантерейной фабрики: выявить неформального лидера и выдвинуть его на какую‑ нибудь должность, так в свое время поступили с ней.

– Валентин, – сказала она, – Михайлов, это я к тебе обращаюсь.

Михайлов, удивленный тем, что директор комбината его знает, встал.

– Ой, не обрадуется твоя Лариса, что ты будешь платить вторые алименты. – Катерина знала, что Михайлов женат на женщине, которая работала в бухгалтерии комбината.

– Катерина Александровна, – сказал Михайлов, – это несправедливо – смешивать дела семейные с производственными.

– А что мне делать, если они перемешались? – вздохнула Катерина. – Так что ничем я вам, ребята, помочь не могу. Завбазой будет работать, не буду я менять через каждые два месяца руководителей. Но вот что я могу сделать: есть свободная должность начальника второй колонны. Давайте. Выбирайте из своих, начальник колонны на многое может влиять.

– Мы выберем! – пообещали ей.

– А чего тянуть‑ то, – добавила она. – Называйте фамилию, сегодня же я подпишу приказ.

– Михайлова! – выкрикнул один из шоферов.

– Замечательно. Валентин, принимай колонну.

Ну что, Валя, подумала она с удовольствием, теперь ты будешь отстаивать не только интересы водителей, но и мои тоже. И подвела итог:

– Извините, у меня дела. Я должна идти.

– Все равно мы не выедем, – начали выкрикивать шофера. – Меняй и начальника базы!

– Нет, – отрезала Катерина. – Этого не будет. – И пошла к велосипеду.

Комбинат занимал огромную площадь, расстояния между цехами были по триста метров. Катерина обратила внимание, когда была на атомном реакторе в Дубне, что там физики по бесконечным коридорам ездили на велосипедах. Когда ее утвердили директором, тоже купила велосипед, он хранился у вахтеров. Бывший ее директор по комбинату ездил на «Волге». Вначале, увидев ее на велосипеде, рабочие посмеивались, но за три месяца привыкли. Теперь по комбинату на велосипедах гоняли и главный инженер, и начальник охраны, и даже некоторые начальники цехов.

Катерина закрутила педалями. Кто‑ то выматерился за ее спиной.

В кабинете она начала просматривать сводки отчетов, но не могла отделаться от мысли: выехали ли водители. Не выдержала и позвонила в диспетчерскую.

– Выехали, – сообщил диспетчер.

Катерина обрадовалась. Когда в кабинет вошел Самсонов, она ему улыбнулась. Самсонов подал заявление об уходе по собственному желанию. Она подписала и этой подписью вычеркивала его из своей жизни, как совсем недавно вычеркнул ее он. И слава богу, подумала она, скучная жизнь была у меня с ним.

Она отогнала машину на станцию технического обслуживания и оставила ее на ночь, директор станции обещал, что ее сделают в вечернюю смену. Домой Катерина возвращалась на метро. Она решила, что в следующую субботу поедет к Николаю и Антонине. И будет возвращаться на электричке в то же самое время, в том же вагоне. Если этот Гога не полный идиот, ему должна прийти в голову такая же мысль. Самый простой способ – восстановить ситуацию. Не обходить же пятьсот квартир и спрашивать женщину по имени Катерина.

Она зашла в универсам, в отделе самообслуживания побросала в тележку расфасованные куски колбасы, сыра, несколько банок рыбных консервов. Выбирать было особенно не из чего. У выхода она прихватила еще пакет с картошкой и двинулась к дому, сгибаясь под тяжестью груза.

И вдруг кто‑ то взял из ее рук пакеты. Рядом стоял Гога.

– Привет, – улыбнулся он. – А я уже часа два здесь околачиваюсь.

– Зачем? – спросила она почти автоматически, понимая, что задала глупый вопрос.

– Потому что мне хотелось тебя видеть.

– Ладно, тогда пошли. Я тебя познакомлю с дочерью.

– Так у тебя и дочь есть?

– А почему это тебя удивляет? Женщина в моем возрасте должна иметь детей. Это нормально.

– Может, у тебя и муж есть?

– А что это меняет? Ты же хотел меня видеть.

– Так, – предположил Гога, – значит, ты разругалась с мужем и теперь решила проучить его с моей помощью.

– Пошли, пошли, – засмеялась Катерина. – Ты же вчера определил, что я женщина незамужняя. Сейчас сможешь убедиться в точности своих догадок.

И она пошла к лифту. Гога, подхватив пакеты, вынужден был двинуться за нею.

В лифте она улыбнулась, рассматривая его озабоченное лицо. Она обрадовалась, что он нашел ее.

– Как тебя по отчеству‑ то? – спросила Катерина.

– Иванович. Вообще‑ то меня Георгием Ивановичем зовут.

– Я тебя не вообще, я тебя в частности буду представлять.

Катерина открыла дверь своей квартиры. Им навстречу вышла Александра с книгой в руках.

– Привет! – сказал ей Гога.

– Это мой знакомый, Георгий Иванович, – представила его Катерина.

– Александра, – представилась Александра. – Если я вам не нужна...

– Нужна, – прервал ее Гога. – Отнеси продукты на кухню.

Александра хмыкнула, но пакеты понесла. Гога осмотрелся, заглянул в комнату Катерины.

– Ну как? – поинтересовалась Катерина.

– Годится. Судя по блеску стекол и ворсу ковра, убирала не больше суток назад. Готовилась к встрече со мной?

– Ты угадал, – подтвердила Катерина. – Угадывай дальше.

– Я думаю, что мы будем ужинать.

– Опять угадал. Только я минут десять отдохну.

– Отдыхай, – разрешил Гога.

Он прошел на кухню, открыл холодильник, изучил его содержимое, заглянул в настенные шкафы.

Зажег плиту, слегка прокалил сковородку, растопил на ней масло, бросил антрекоты.

На кухню заглянула Александра.

– Ты есть будешь? – спросил ее Гога.

– А если буду?

– Тогда порежь лук.

Александра несколько секунд поколебалась, но стала резать.

Гога почти профессионально, одним движением снял с селедки кожицу, поставил варить яйца, открыл банку печеночного паштета. В паштет пошел лук, подсолнечное масло, яйца уже охладились под струей воды.

– Что пить будем? – спросил Гога у Александры.

Александра открыла буфет. Там стояла початая бутылка вермута. Гога налил вермут в бокалы, разбавил его апельсиновым соком, бросил кубики льда. Александра попробовала.

– Даже интересно, – заметила она.

– Вполне, – согласился Гога.

Когда Катерина вошла на кухню, стол был уже накрыт. Гога ловко переложил антрекоты на тарелки.

– Прошу. – Гога пододвинул стул Катерине и сам сел только после того, как сели женщины.

– Тебя как мать зовет? – обратился он к Александре.

– Марусей.

– Ну и я тебя так буду звать, –решил Гога.

– А я вас Васек, – отозвалась Александра.

– Давай, – согласился Гога. – Как меня только не звали: Жора, Георгий, Гоша, Юрий, Гога.

– Гога – это очень интересно, – подтвердила Александра. – Вы с мамой вместе работаете?

– Нет, но жить будем вместе.

– Вы собираетесь на ней жениться?

– Да.

– И она согласна?

– Разумеется.

– А жить где будете?

– Здесь. Конечно, станет чуть‑ чуть теснее, но это же ненадолго. Ты выйдешь замуж. А у родителей твоего мужа вполне может оказаться большая квартира, и они выделят вам комнату.

– А если он будет из Пскова? – спросила Александра.

– За псковских лучше не выходить замуж.

– А если это будет любовь?

– Ну, если любовь, то тогда... – Гога развел руками. – Перед любовью нет никаких преград. Решим эту проблему. У меня комната в коммунальной квартире. Или вы с мужем останетесь здесь, а мать переедет ко мне, или мы останемся здесь, а вы переедете в мою комнату.

– И когда вы все это решили? – засмеялась Александра.

– Только что.

– А вы давно знакомы с мамой?

– Двое суток.

И тут Александра захлопала в ладоши.

– Ты что? – удивился Гога.

– А мама утверждает, что любовь любовью, но надо хорошенько узнать человека. А чтобы принять правильное решение, нужно время.

– Мама права, – подтвердил Гога. – Когда сомневаешься: любовь это или не любовь, то нужно время.

– А вы, значит, не сомневаетесь?

– Я лично нет. А у тебя еще будет время. Шесть дней хватит?

– А почему шесть? – включилась в разговор Катерина.

– В следующее воскресенье я вас приглашаю на пикник. Вы согласны?

– Как, Александра? – обратилась к дочери Катерина.

– А что за компания будет? – поинтересовалась Александра.

– Научно‑ техническая. В основном кандидаты наук, молодые, – посчитал необходимым добавить Гога.

– Ну, если молодые, то я согласна, – сказала Александра.

– Я тоже, – добавила Катерина.

– Ты устала, отдыхай. – Гога надел кожаную куртку и пошел к выходу. Катерина вышла с ним на лестничную площадку и вызвала лифт.

– Дочь у тебя симпатичная, лучше нет, – подвел итог вечера Гога.

– А что, заметно, что в доме нет мужчины? – улыбнулась Катерина.

– Конечно, когда в доме мужчина, всегда есть такой псиный запах.

– Правда? – удивилась Катерина.

– Конечно правда, – подтвердил Гога. – У меня есть одна особенность: я всегда говорю правду. Ты в этом убедишься. Раньше было такое дело – привирал по мелочи, потом пришел к выводу – невыгодно, голову забивает, все время нужно помнить, что сказал этому, что не сказал.

– А этой? – вставила Катерина.

– С женщинами особенно, – согласился Гога. – Они приметливые и все запоминают. Пока! Я тебе позвоню. Может, в кино сходим.

– Ты же телефона не записал!

– Я запомнил. Номер на табличке аппарата записан, – и Гога назвал номер.

Катерина вернулась на кухню, и они с Александрой начали мыть посуду.

– Откуда он? – спросила Александра.

– Из электрички.

– Ты уже в транспорте стала знакомиться? – удивилась Александра.

– Так вот получилось...

– А кто он по профессии?

– Слесарь.

– Ну, слесарей у нас еще не было. А за кого он тебя принимает? Может, за приемщицу с фабрики‑ прачечной?

– Я думаю, он меня принимает за женщину.

– Слушай, мама, это забавно. Пусть он так и думает. Вот смеху‑ то будет, когда узнает правду! Ничего, пусть походит, он не зануда. Ты же его не обманывала, он сам ничего не спрашивал. Он тебе нравится?

– Не зануда, как ты говоришь, – неопределенно ответила Катерина.

– Значит, нравится, – решила Александра. – Тогда точно не говори. Отпугнешь. Чуть позже скажешь.

– Не знаю, – замялась Катерина.

– Я часто думала, почему ты не выходишь замуж? Ты ж симпатичная, даже красивая.

– И почему?

– Очень ты определенная и уверенная. И еще ты мужиков обрываешь, когда они какие‑ нибудь глупости говорят.

– А что, надо выслушивать глупости?

– Ну, как выясняется, мужики не такие уж и умные, во всяком случае большинство.

– А ты откуда про мужиков‑ то знаешь? – удивилась Катерина.

– Так я же всю жизнь среди мужиков, начиная с детского сада, школы, теперь в институте. Иногда такие глупости говорят, но я мимо ушей пропускаю.

– А как ты думаешь, Гога глупый?

– Он уверенный. Знаешь, кого он мне напоминает?

– Кого?

– Нашего учителя труда в школе. Наш Михалыч может все – и по дереву, и по металлу, и по аппаратуре. Наши ребята пытались его подкалывать. А он им прямо: возьми и сам сделай.

– Ну и что?

– А ничего. Не могут. Ни руками. Ни головой. Ты не отпугивай этого Гогу. Сколько у нас по дому дел накопилось!

– Ты очень меркантильная, – заметила Катерина.

– Мне до тебя далеко.

– В каком смысле? – насторожилась Катерина.

– В хорошем, – успокоила ее Александра.

На следующий день Катерина вспоминала Гогу несколько раз, но до воскресенья было еще далеко. Она забрала на станции техобслуживания свои «Жигули». Принимая машину, открыла капот, осмотрела двигатель, проверила уровень масла, завела, вслушалась. Ей рассказывали случаи, когда за ночь подменяли дефицитные детали. Двигатель работал безупречно. Она проверила в багажнике инструмент, запаску.

– Катерина Александровна, обижаешь. – Директор станции наблюдал за ее действиями. – Не посмели бы, ты мой личный клиент.

– Береженого бог бережет, – ответила Катерина.

Александры дома не было. Катерина села в кресло, положила ноги на журнальный столик, так снимать усталость Катерина научилась у Людмилы. И тут зазвонил телефон. Она сняла трубку.

– Это Георгий Иванович. Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответила Катерина и замолчала.

– Это Гоша.

Она впервые слышала его голос по телефону и не узнала.

– Есть предложение, – заявил Гоша.

– Давай.

– Сходить в кино. Билеты я уже взял.

Ни за что, решила Катерина: ехать в центр, в переполненном метро, потом возвращаться. А если он зайдет после, она должна будет пригласить его на чашку чая. Вечер пропал.

– Кинотеатр рядом с твоим домом. – Гоша как будто почувствовал ее сомнения.

– Ну, не рядом, – возразила Катерина, все еще раздумывая, как ему отказать.

Кинотеатр в пяти минутах ходьбы, если через сквер. Его построили недавно, и Катерина в нем еще не была. Она согласилась. Сеанс начинался через час.

– Заходи, – разрешила Катерина.

– Я погуляю. Не люблю, когда ко мне врываются, и сам не люблю врываться. Я тебя встречу перед сеансом. – И Гоша повесил трубку.

Катерина подумала, что пока он не сделал ничего такого, что бы ее раздражило. А может быть, он постоянно думает: приятно мне или неприятно, обрадует или не обрадует, поставит в затруднительное положение или не поставит. Таких мужчин в ее жизни не было. Всегда она думала о мужчине.

Катерина не спеша собралась, надела кардиган, который только входил в моду. У нее улучшилось настроение. Ее ждали.

Гога ее встретил еще в сквере. Она протянула ему руку, он поцеловал ее. Молодой парень, пробегавший мимо, изумленно посмотрел на них.

В фойе кинотеатра они купили мороженое, потом лимонад. Она снова удивилась, как он мог почувствовать, что после мороженого ей захочется пить.

Катерина присмотрелась к пришедшим в кино. Были молодые пары, стариков почти не было: пенсионеры ходили на дневные сеансы, покупая более дешевые билеты. Было много женщин ее возраста, в основном с подругами. И она вдруг почувствовала некую гордость, что она не одна, не с подругой, а с мужчиной.

Как всегда, перед фильмом показывали киножурнал «Новости дня». Половина журнала была посвящена поездке Брежнева в Азербайджан – генсек с трудом спустился по трапу самолета, и было видно, что он не может отщипнуть от каравая кусочек. На экране крупным планом он был только один раз. Катерина увидела отсутствующий взгляд, старый человек двигал челюстью, будто пережевывал пищу. По наступившей тишине Катерина поняла, что весь зал рассматривает его так же, как и она. По Москве давно ходили слухи о неизлечимой болезни генсека, и все видели, что за эскортом машин, сопровождавших его, всегда ехал черный ЗИЛ с надстройкой – реанимационный автомобиль.

Потом показывали венгерскую комедию. Катерина комедий не любила, особенно эксцентрических, когда бросались тортами и падали в канализационные люки. Она закрыла глаза и проснулась к концу фильма на плече Гоши.

– Извини, – сказала она, – устала.

– Ты на двух работах работаешь?

– На одной, но ненормированный рабочий день.

– А где ты работаешь? Я же про тебя ничего не знаю.

– На химкомбинате. Я про тебя тоже ничего не знаю.

– В воскресенье все узнаешь, – пообещал Гоша. – Уже сейчас идет подготовка к показательным выступлениям.

– И кто готовится?

– Мои друзья.

– Вспомнила. Молодые кандидаты наук. Ты тоже кандидат наук?

– Я больше.

– Доктор наук?

– Я между кандидатом и доктором. А подробности – в воскресенье.

Они дошли до подъезда ее дома.

– Пойдем, чаем напою, – предложила Катерина.

– Спасибо. Отдыхай. Извини, если нарушил твои планы.

– Тебе спасибо. Хоть фильм и не посмотрела, зато выспалась.

– Я тебе содержание перескажу, – пообещал Гоша. – И вообще, мы можем поделить обязанности. Сначала я буду смотреть и пересказывать содержание, а ты спать. В следующий раз я буду спать, а ты перескажешь.

Гоша привлек ее к себе, слегка коснулся губами ее щеки и зашагал к троллейбусной остановке. Через несколько шагов он оглянулся и помахал рукой. Она тоже подняла руку, но у нее это не очень получилось, и она поймала себя на том, что первый раз в жизни кому‑ то махала рукой.

Катерина открывала дверь квартиры, когда услышала, что звонит телефон. Перезвонят, решила она, но телефон звонил не переставая. А вдруг это он, подумала Катерина и бросилась к телефону. Но это звонила Людмила:

– Тебе заказывать билеты в Таллинн?

– Я же работаю.

– Выедем в четверг вечером, – пояснила Людмила. – Утром будем в Таллинне. Пропускаешь один рабочий день. Зато три дня на море, а в воскресенье вечером вылетим на самолете.

– Не получится. – Катерина вспомнила о воскресенье, на которое намечались показательные выступления.

– А где ты была? – спросила Людмила.

– В кино.

Людмила замолчала, потом переспросила:

– В кино? А что смотрела?

– Какую‑ то венгерскую комедию, забыла название.

– С Сашкой, что ли? – допытывалась Людмила.

– Со знакомым.

– С Петровым?

– С новым. В воскресенье в электричке познакомилась.

– Кто такой? Давай основные параметры.

– Не хочется, – ответила Катерина. – Как‑ нибудь сама увидишь.

– Понятно, – решила Людмила. – Значит, несерьезно.

– Возможно, – согласилась Катерина.

– Ладно, вскрытие покажет. А я еду с Еровшиным.

– Может, не надо? И Еровшин, и этот режиссер – как ты их разведешь?

– Как‑ нибудь.

– Смотри, – предупредила Катерина. – Не отдохнешь, изнервничаешься, а если чего‑ нибудь не учтешь, потеряешь обоих.

– Не потеряю!

– Приедешь, расскажешь, как выкручивалась.

– А ты – как закручивалась, – рассмеялась Людмила. – Чао, бамбино!

Глава 13

После разговора с Катериной Людмила не то чтобы забеспокоилась, но задумалась. Как же все‑ таки действительно развести Еровшина и режиссера? Терять Еровшина ей не хотелось. Он был единственным мужчиной, на которого она могла надеяться. За двадцать лет их отношения стали почти супружескими, она его понимала по взгляду, даже когда он молчал. Она по‑ прежнему не знала, чем он занимается в своей конторе «глубокого бурения». Знала, что он стал генерал‑ лейтенантом. Семь лет назад вынул из коробочки две генеральские звездочки, бросил их в стакан с водкой – оказывается, существовал старый обычай обмывать звезды при получении очередного звания.

За двадцать лет они никуда вместе не выезжали, это была их первая поездка. Хотя всего на три дня, но это все‑ таки три разных туалета, вечерние платья, две пары туфель, босоножки на каждый день, тапочки, ночная рубашка, халат, хотя бы одна шерстяная кофточка, косметика, духи, дезодорант, крем для лица, крем для рук. Две коробки конфет – одна для себя, другая – если придется пойти в гости, даже в соседний номер, банка кофе.

Когда она все это разложила и прикинула, пришлось брать чемодан, оказавшийся довольно тяжелым. А Еровшин после операции на желчном пузыре избегал поднимать тяжести.

Еровшин должен был заехать к семи вечера. Он никогда не опаздывал больше чем на минуту. Людмила открыла окно, чтобы услышать, когда подъедет машина.

Не услышала в назначенное время, выглянула и увидела, что черная «Волга» уже стоит, а Еровшин в просторной длинной куртке с множеством карманов прогуливается по тротуару.

Она вышла с чемоданом и сумкой. Из машины тут же выскочил шофер, забрал у нее чемодан, положил в багажник. Мотор работал почти бесшумно. Шофер выставил на крышку мигалку, и они понеслись в крайнем левом ряду. Водители впереди идущих машин тут же перестраивались вправо. До вокзала они доехали за пятнадцать минут. Шофер внес ее чемодан и дорожную сумку Еровшина в купе. Людмила поразилась: в таких купе она еще не ездила. Когда она отдыхала на юге, то обычно брала билет в «СВ» – в спальный вагон на двоих. Это купе тоже было на двоих, но шире, со столиком и двумя мягкими креслами, с настольной лампой и отдельным туалетом с умывальником. Мягкие диваны, обитые бархатом, были двухъярусными, наверх можно было забраться по приставной лестнице.

Людмила вышла в коридор и увидела пассажиров. Это были мужчины, полные, дородные, в возрасте, и женщины, тоже полные, и она, никогда не отличавшаяся худобой, была среди них самой стройной и самой молодой. Мужчины курили, и она тоже закурила сигарету, заметив, что все мужчины обернулись в ее сторону, когда она чиркнула зажигалкой.

Еровшин тоже вышел из купе. Он здоровался, и здоровались с ним.

– Ты их всех знаешь? – тихо спросила Людмила.

– Или я их знаю, или они меня.

– А кто этот пузатый?

– Командующий Прибалтийским округом.

– А этот, в коричневом костюме?

– Министр химической промышленности.

– Значит, Катькин начальник.

– Сейчас соображу. Есть еще министерство химического машиностроения... Да, он ее министр.

– Не повезло Катьке, – пожалела Людмила. – Поехала бы с нами, установила бы личные контакты.

– Пожалуй, – согласился Еровшин.

Из купе министра вышла женщина лет пятидесяти в костюме джерси, уже старомодном.

– Жена или любовница? – не выдержала Людмила.

– Определи, – улыбнулся Еровшин. – Ты же приметливая.

– Все‑ таки жена, – решила Людмила. – Костюмчик немодный, скорее всего, вторая жена. Когда женился, ему было пятьдесят, а ей около тридцати. Как же с ними заговорить?

– Так же, как со всеми, – посоветовал Еровшин.

Женщина достала пачку «Беломорканала» и закурила папиросу. Жена, теперь уже была абсолютно уверена Людмила. Женщина похлопала по карманам костюма. Людмила достала зажигалку, дала прикурить.

– Спасибо, – поблагодарила министерша. – Мой муж не любит, когда я курю на людях, но терпеть уже нет мочи.

– А моя подруга работает в министерстве вашего мужа.

Министр вроде бы и не прислушивался к их разговору, но все слышал.

– Что за подруга? – поинтересовался он. – В каком управлении?

– Она директор Новомосковского химкомбината.

– Тихомирова, что ли?

– Да, Катерина Александровна. Мы с ней в школе вместе учились. И по сей день дружим.

– Подтверждаю, – добавил Еровшин. – Я эту вашу директоршу знаю двадцать лет.

– Девятнадцать, – поправила Еровшина Людмила. – Она должна была с нами тоже поехать, но сказала, что много дел на работе.

– Да, – отозвался министр, – у нее сейчас реконструкция.

– Мы вас приглашаем на чай, – предложил Еровшин.

– Мы вас приглашаем.

– Обычно принимается первое предложение.

– Ладно, – согласился министр. –Тогда мы вас приглашаем на ужин в Таллинне.

– Приглашение принято, – отозвался Еровшин.

* * *

– Я сейчас все приготовлю, – Людмила распечатала коробку конфет. У Еровшина был с собой коньяк, икра, уже нарезанный хлеб. Проводница принесла чай.

Женщины расположились в креслах, мужчины на диване.

Выпили по рюмке коньяку, поговорили.

– Ваша подруга – деловая женщина, – обратился к Людмиле министр. – И умна, как бес.

– Наслышана. – Одобрения в голосе министерши Людмила не почувствовала.

– Она не любит вашу подругу, – подтвердил министр.

– Как я могу ее любить или не любить – я ее никогда не видела!

– Мы дружим семьями с бывшим директором комбината, – пояснил министр. – Ведь я был первым директором комбината.

– Я знаю. Катерина рассказывала о вас.

– И что же она рассказывала? – усмехнулась министерша.

– Она говорила о вашем муже примерно в тех же выражениях – что он умен, как бес, обмануть его невозможно. И когда вы ее пригласили на обед, – обратилась Людмила к министру, – она рассказала вам все, ничего не утаивая.

– Это правда, – улыбнулся министр. – Я потом проверил каждое ее слово. Все сошлось. Свою комбинацию она выстроила блестяще. И вообще, хорошая карьера. Конечно, не без помощи академика.

– Да никогда академик ей не помогал! – воскликнула Людмила.

– Вы с ним знакомы? – поинтересовался министр.

– Конечно.

– И Изабеллу знаете? – спросила жена министра.

– Конечно.

– Постарела, волчица, – заметила министерша.

– Но хватка осталась, – сказала Людмила.

– Дело уже давнее, мы с ней были соперницами. – Министерша кивнула в сторону мужа. – Но выиграла я.

– И тогда она вышла замуж за академика? – догадалась Людмила.

– Через две недели.

– Катерине до нее далеко. Она по сей день не замужем. Один раз обожглась, теперь на холодную воду дует.

– Это на деловых качествах не сказывается, – заметил министр. – Если проведет реконструкцию комбината за два года, как обещала, возьму в министерство. С годик посидит в главке, а там, глядишь, замминистра станет.

– Не загадывай на три года, – предупредила министерша. – Неизвестно, что будет через год.

– А как ваш прогноз? – поинтересовался министр у Еровшина. – В вашей конторе информации больше, чем в любой другой.

– Я думаю, что на три года можно рассчитывать.

– Не думаю, – не согласился министр. – Очень уж поспешно ваш шеф перешел в ЦК.

– Поэтому я и говорю, что года на три рассчитывать можно, – подтвердил Еровшин.

– А вы как думаете? – кивнул министр Людмиле.

Она не все, но многое запомнила из прогноза, который составили ученые.

– Все будет зависеть от здоровья следующего, – Людмила заметила, что Еровшин прикрыл глаза, значит, он не очень доволен поворотом в беседе, но надо было заканчивать. – К сожалению, я не гадалка, – вздохнула Людмила. – Но и гадалка бы сказала, что всех нас ждут большие перемены.

Когда министерская пара ушла в купе, Людмила спросила у Еровшина:

– Я ничего лишнего не брякнула?

– Ты замечательно вела свою партию, – похвалил ее Еровшин.

– Вот видишь, я бы была замечательной генеральшей.

– Ты и так генеральша, – улыбнулся Еровшин, – если девятнадцать лет живешь с генералом.

– Послушай, еще до знакомства с тобой я дружила с курсантом военного училища. Он был на последнем курсе. Значит, прошло почти двадцать лет. В каком он может быть сейчас звании?

– Смотря в каком роде войск. Летчики, ракетчики за двадцать лет службы уже генералы.

– А из пограничников?

– Это наши войска. Подполковник, полковник...

Наверное, все‑ таки я неверную установку с самого начала взяла, подумала Людмила, вот и получилось, что всю жизнь около кого‑ то, а не вместе.

– О прожитой жизни думаешь? –усмехнулся Еровшин. Людмила знала его способность угадывать ее мысли. – Ни о чем не жалей. Ты немногое могла изменить. Все запрограммировано. Помнишь, я тебе говорил – все записано в генах. Я каждый день иду мимо детского сада и всегда смотрю: вот мальчики лет пяти отнимают друг у друга игрушку. Один отбирает, другой отдает, а силы у них равные. И во взрослой жизни один будет отбирать, другой отдавать. Я смотрю и понимаю: эта кокетка, эта трудолюбивая мать, эта общественница.

– А я кто?

– Ты красавица. Таких, как ты, всегда хотят, но на таких побаиваются жениться.

– Не такая уж я и красавица, – не согласилась Людмила, – скорее, сексуальная. Меня хотят, а я уступаю, а надо, наверное, посопротивляться. Ну, чего уж теперь, будем так доживать.

– Ты еще можешь начать абсолютно новую жизнь. И я боюсь, что тогда я тебя потеряю.

– Не боись, – успокоила Людмила. – Я тебя никогда не брошу.

– Даже если я выйду на пенсию?

– А что изменится‑ то? Как будто мы ходим с тобой по гостям, по театрам? По театрам, правда, ходим, – поправилась Людмила. – Знаешь, что меня только раздражает? Я ничего про тебя не знаю.

– Такая у меня работа, – объяснил Еровшин.

– Да не надо мне про работу! Я про тебя хочу знать. Ну, подарки даришь, а вообще‑ то я с тобой, как с пришельцем из космоса. Откуда ты, каким ты был мальчиком? Я даже не знаю, был ли ты на фронте, по годам вроде бы должен и повоевать. Ну, расскажи о себе хоть что‑ нибудь!

– Что тебе рассказать? – задумался Еровшин. – Родители мои немцы. Родился я в городе Энгельсе, в республике немцев Поволжья. Мой родной язык немецкий. Правда, я говорил по‑ немецки, слегка окая, как все волгари, потом пришлось это выправлять, ты ведь тоже вначале говорила как псковская, а теперь, как коренная москвичка, акаешь.

– А Еровшин – это псевдоним?

– Это фамилия моего отчима. После девятого класса я оказался в Германии, отчим мой был чекистом. Поступил в Берлинский университет. Потом меня взяли в армию и направили на фронт.

– В какую армию?

– В немецкую, разумеется. Я дослужился до обер‑ лейтенанта, то есть до старшего лейтенанта у них и до майора у нас.

– Так ты был шпионом?

– Я был разведчиком... Когда наши победили, постарался попасть в плен к американцам. Из Германии перебрался в Аргентину, где пробыл пять лет. Там я провалился.

– Тебя предали?

– Нет. Я уже начал работать на американцев, и они меня раскрыли.

– И ты сидел в тюрьме?

– Нет. Устроился матросом на судно, шедшее в Китай. В Шанхае сошел на берег и через трое суток был в Москве.

– Значит, этот фильм вроде бы про тебя?

– Я рассказал эту историю сценаристу. Он что‑ то взял, что‑ то придумал свое. Да таких историй, похожих на мою, довольно много.

– А те наши, что не провалились, так и продолжают жить за границей?

– Так и продолжают, – подтвердил Еровшин. –А немцы, которые попали к нам и которых мы не раскрыли, продолжают жить у нас.

– Неужели и такие еще есть? – поразилась Людмила.

– Конечно есть.

– То, что ты мне рассказал, я никогда и никому не расскажу. Клянусь! – пообещала Людмила.

– Лучше, конечно, не рассказывать, – согласился Еровшин. – Хотя в свое время мои портреты были напечатаны почти во всех газетах мира. Давай ложиться.

– Я наверху, если не возражаешь.

– Боишься, что свалюсь? – рассмеялся Еровшин.

– Боюсь, –призналась Людмила.

– Не бойся. – Еровшин показал на довольно высокую планку, которая даже при резком торможении не позволяла пассажиру вывалиться.

– Я раньше никогда таких вагонов не видела, – призналась Людмила.

– Их на весь Советский Союз осталось всего восемь штук. Раньше умели ценить комфорт. Когда я куда‑ нибудь еду, всегда заказываю билет в такой вагон.

– А если в поезде нет такого вагона?

– Тогда я не еду.

Когда Людмила проснулась утром, Еровшин уже брился почти бесшумной бритвой на батарейках. Людмила выпила чаю, закурила сигарету и задумалась. Поезд прибывал в Таллинн через полчаса, на перроне будет встречать режиссер. Он наверняка, когда привезет в гостиницу, захочет, чтобы она тут же легла с ним в постель.

– Ты о нем не думай, – подсказал Еровшин.

– О ком?

– О режиссере. Пусть думает он. Ему придется выкручиваться.

– Не поняла.

– Дело в том, что у него две семьи. Одна женщина еще с института – Женя, актриса, очень средненькая, он ее иногда снимает в маленьких ролях. Она родила ему сына. А когда он делал свою первую картину, в массовке снималась студентка. Короче, она родила от него двойню. Сейчас девочкам по десять лет. На первую половину экспедиции всегда приезжает первая жена с сыном. А вчера к нему приехала вторая жена с девочками.

Зачем же он приглашал меня на съемки, подумала Людмила.

– А он знает, что я сегодня приезжаю?

– Знает, если ты ему сообщила.

– Я не сообщала.

– Значит, не знает. Наверное, у него возникнут некоторые трудности. Сейчас в Таллинне с гостиницами трудно. Обычно заказывают, как минимум, за неделю.

Людмила представила, что она сидит в фойе гостиницы, свободных номеров, конечно, нет. Хорошо, если ее подселят к какой‑ нибудь ассистентке, а то просто поставят раскладушку. Что же будет делать режиссер?

– Мужская месть? – взглянула она на Еровшина.

– Ну, совсем крохотная, – улыбнулся Еровшин.

Режиссер ждал на перроне. Он увидел Людмилу, поздоровался с Еровшиным и вдруг сказал ему:

– Надо было предупредить, что вы вдвоем.

– Извините, но ведь вы приглашали Людмилу Ивановну. Я сам был тому свидетелем.

– С местами в гостинице какой‑ то кошмар. – Режиссер сморщился, будто съел что‑ то очень горькое. – Извините, мы вам не могли достать люкс, но одноместный номер – вполне хороший.

– Можете не беспокоиться, – успокоил его Еровшин. – Я остановлюсь в нашей ведомственной гостинице.

– Замечательно! – обрадовался режиссер. – Тогда ваш одноместный номер мы можем выделить Людмиле Ивановне.

Людмила посмотрела на Еровшина. Тот полуприкрыл глаза.

– Нет, – покачала головой Людмила, – я, пожалуй, тоже остановлюсь в ведомственной.

Из‑ за спины режиссера возникли два рослых парня, подхватили чемодан Людмилы и сумку Еровшина. Еровшин и Людмила пошли по перрону. Режиссер пытался пристроиться рядом.

– Нам надо договориться о встрече, – предложил он Еровшину.

– Я приеду на съемку.

– Когда за вами прислать машину?

– Меня привезут.

– Мы сегодня снимаем на побережье.

– Я знаю. Буду в четырнадцать часов.

– В это время у нас перерыв на обед.

– Перенесите обед на час раньше.

Они вышли на привокзальную площадь. Тут же подкатила черная «Волга». Шофер распахнул дверцы перед Людмилой и Еровшиным. Еровшин сел рядом с Людмилой на заднее сиденье. Парни, что несли их вещи, сели в другую машину.

По узким улицам Таллинна ехали медленно, потом, когда выбрались за город, машины набрали скорость.

Ехали молча. Людмила подумала, что вряд ли у нее сохранятся отношения с режиссером.

Ведомственная гостиница оказалась дачей на берегу моря. Рядом было еще несколько дач.

Их встретила женщина средних лет.

– Людмила Ивановна, ваша комната наверху.

Комната оказалась целым этажом с гостиной, спальней, ванной и туалетом. И мыло, и белые махровые халаты, и шампуни «Флорена» – все как в квартирах на Таганке и Садовом кольце в Москве. По‑ видимому, их закупали оптом для всех подразделений.

Людмила приняла душ, переоделась и спустилась вниз. Стол для завтрака был уже накрыт. Еровшин залил кукурузные хлопья горячим молоком, это же проделала и Людмила. Еровшин выпил чашку кофе с поджаренным хлебом и джемом. Людмила не выдержала и съела несколько сосисок, очень уж соблазнительно выглядели, в Москве продавали белесые, безвкусные или очень соленые.

– Ты ведь была в Таллинне! – заметил Еровшин.

– Была.

– Если хочешь посмотреть, что не видела на экскурсии, или походить по магазинам, можешь взять машину.

А ведь я ему никогда не говорила, что была в Таллинне на экскурсии, подумала Людмила.

– У тебя дела? – спросила Людмила.

– Нет. Я хочу посидеть у моря, может быть, пройтись...

– Ты хочешь побыть в одиночестве?

– Я всегда радуюсь, когда ты рядом.

Они вынесли шезлонги и пледы. Еровшин читал пухлые иностранные газеты, Людмила взяла для себя детектив Агаты Кристи, изданный в Таллинне на русском языке.

Но читать не стала, ей хотелось обсудить ситуацию.

– А первая жена знает о существовании второй?

– Знает, – подтвердил Еровшин.

– И как же они уживаются?

– Они оказались разумными женщинами. Первая жена понимала, что актриса она очень слабенькая и, если уйдет, ее никто не будет снимать даже в эпизодах. Поэтому все происходит, как должно происходить. Она приезжает на съемки, снимается в эпизоде, приходит на его премьеры в Дом кино как жена. Она как бы первая. Другая приезжает в экспедицию во вторую очередь, ходит в Дом кино с детьми, но только не на премьеру, а на показ для студийных работников. Кстати, детей он усыновил.

– А разве можно, не женясь, усыновить? – удивилась Людмила.

– Конечно можно.

– Какие же вы подлецы, мужики, – вздохнула Людмила, – оказывается, все вам можно.

– Как и вам!

– Мы такое себе не позволяем. Когда у женщины есть муж и есть любовник, муж никогда не знает о любовнике.

– Очень часто знает, – не согласился Еровшин. – Но смиряется, если любит. Я знаю одного академика, очень талантливый ученый, мировая величина. Он был женат, любил свою жену и влюбился в другую женщину. Он не мог бросить жену и не мог отказаться от любимой женщины. Он заболел, чуть не сошел с ума. И тогда эти женщины, которые тоже любили его, собрались, обсудили ситуацию и решили жить втроем. Этот брак втроем продолжается уже двадцать лет.

– Они живут в одной квартире?

– У них две квартиры в одном доме.

– А я бы могла договориться с твоей женой?

– Вряд ли, – подумав, ответил Еровшин.

– Расскажи о ней, – попросила Людмила.

– Она умерла два года назад.

– И ты мне ничего не сказал об этом? – поразилась Людмила.

– Ты никогда меня не спрашивала о жене.

– Ты ее любил?

– Да.

– А меня?

– Да.

– Но почему я не родила от тебя ребенка?

– Ты этого не хотела. Ты всегда хотела выйти замуж. Ты и сейчас этого хочешь.

– Хочу. Наконец‑ то ты свободен.

– Я всегда был свободным.

– А если бы я родила от тебя сына?

– Сейчас ему было бы восемнадцать лет. Он бы учился на первом курсе института.

– Который готовит шпионов?

– Никогда. Я бы ему этого не посоветовал. Он выбрал бы сам.

– А у тебя есть дети?

– Да. Две дочери. Одна в Москве, разведена с мужем. Другая в Лондоне, муж – дипломат. У меня трое внуков.

– Я бы хотела познакомиться с твоей дочерью.

– Я познакомлю.

– Она не догадывается, что у тебя есть я?

– Наверное, догадывается, но эту проблему мы с ней никогда не обсуждаем.

За их спинами послышался шум гравия. Людмила обернулась. Водитель, который привез их сюда, показал на часы.

Они приехали в санаторий, где снималась встреча советского разведчика и офицера из Люфтваффе на приеме у немецкого промышленника. Разведчик должен был передать сведения о том, что Германия буквально на днях может напасть на Советский Союз. Еровшин подошел к режиссеру.

– Похоже на то, как это было в сорок первом году? – спросил режиссер.

– Да, – подтвердил Еровшин. – У вас хороший художник по костюмам.

Художник по костюмам, молодая женщина, которая родилась через пять лет после окончания войны, смущенно улыбнулась.

– На местной студии хороший набор костюмов этой эпохи.

– Не оправдывайтесь, вы – замечательный художник.

Женщина посмотрела на Еровшина почти влюбленными глазами. Он еще действует на женщин, подумала Людмила с явным беспокойством. Теперь, когда он один, с ним надо чаще встречаться.

– Прогоните этот эпизод, – попросил Еровшин режиссера. – Я хочу почувствовать атмосферу.

– Атмосферу я создам на монтажном столе и в том ателье, когда зазвучит музыка, все оденется шумами, – снисходительно объяснил режиссер.

– И все‑ таки, – настаивал Еровшин.

– Репетиция! – скомандовал в мегафон режиссер. – Все по местам!

Массовка задвигалась. Лакеи разносили подносы с шампанским.

– Фонограмму! – скомандовал режиссер.

Начались танцы. На переднем плане танцевала пара: молодые, белокурые. Они это делали удивительно слаженно.

– Это сто двадцать седьмой кадр, – пояснил режиссер Еровшину и протянул ему режиссерский сценарий.

Людмила заглянула через плечо Еровшина. В сценарии были помечены все кадры, указаны общие, средние, крупные планы, их метраж.

– Замечания есть? – спросил режиссер.

– Да, – ответил Еровшин.

– Вы это можете сказать массовке, – разрешил режиссер.

Еровшин взял мегафон.

– Внимание! – Он отдал команду так отрывисто и четко, что массовка мгновенно затихла. – Все вы – лучшие люди Германии. Аристократия. Все вы знакомы друг с другом. Многие с детства. Улыбайтесь! Улыбайтесь. Улыбайтесь. Аристократы умели улыбаться.

«Эсэсовский офицер», крупный красивый эстонец, поднял руку совсем как на школьном уроке.

– Я вас слушаю, – обернулся к нему Еровшин.

– Я – оберштурмбанфюрер, я тоже должен улыбаться?

– Обязательно! Вы танцуете с баронессой, хозяйкой дома. Кто вы такой? Эсэсовец. Значит, из мясников или лавочников. Немецких аристократов в СС почти не было, как и русские аристократы предпочитали не служить в жандармерии. Для вас – большая честь танцевать с баронессой. – Еровшин опустил мегафон и, понизив голос, сказал режиссеру: – Я бы заставил его пробежать метров пятьсот, чтобы он пропотел. И пусть танцует потный, красный – с баронессой все‑ таки танцует. Он – плебей, и он не должен танцевать так хорошо. Хорошо танцевали армейские офицеры, их этому учили, а эсэсовцев ничему не учили.

– Но они были серьезными противниками, – возразил режиссер.

– Нет, – не согласился Еровшин. – Абвер был серьезным и профессиональным противником, а эсэсовцы не успели стать профессионалами. Они просто гребли широкой сетью. Я возьму сценарий и сделаю свои пометки. Вы этот кадр будете снимать до конца смены, еще часов пять?

– За сегодня не управимся, – признался режиссер.

– Может быть, мне остаться и посмотреть? – спросила Людмила.

– Это малоинтересно, – заметил Еровшин. – Вначале они будут снимать эту танцующую пару –наверняка лауреатов какого‑ нибудь бального конкурса. Потом переставят свет на этого эсэсовца с баронессой. И каждый раз по три‑ четыре дубля.

– Откуда ты все это знаешь? – удивилась Людмила.

– Я уже консультирую девятую картину.

– И об этом ты мне никогда не рассказывал!

– Ты меня не спрашивала. Я предлагаю поехать в старый город, там много симпатичных кафе.

Людмила согласилась. Они пообедали в ресторане гостиницы «Виру», потом ходили по старому городу.

– Ты не любишь эстонцев? – поинтересовалась Людмила.

– Наоборот. Они упорные, самолюбивые, правда, немного провинциальные.

– Они что, провинциальнее москвичей? – удивилась Людмила.

– Конечно, – подтвердил Еровшин. – Эстонцы зациклены на своей принадлежности Европе. Они закомплексованы. Это признаки провинции. У меня много друзей среди эстонцев. А этого парня из массовки в эсэсовском мундире я оборвал потому, что он напыщенный дурак. Для него эсэсовец – представитель высшей расы. Он, вероятно, был еще мальчиком во время оккупации Эстонии. И эсэсовец для него – власть. А мы – оккупанты, азиаты.

– Но мы не захватили Эстонию!

– Ни ты, ни я Эстонию не захватывали, – уточнил Еровшин.

– Они нас не любят, – вспомнила Людмила свою туристическую поездку в Таллинн. Когда они о чем‑ то спрашивали эстонцев по‑ русски, те отвечали по‑ эстонски.

– Нас не за что любить, – ответил спокойно Еровшин.

– А как же быть? – Людмиле не нравилось, что ее не любили, что ей не улыбались.

– Никак. Ни я, ни ты эту ситуацию изменить не можем. Но проходит время, и она меняется.

– Они нас не полюбят?

– Никогда, – усмехнулся Еровшин. – Пока живо это поколение. Даже если Россия станет богатой, они нас не будут любить, не любят американцев во всем мире, но терпеть будут.

– А что так беспокоится министр? – вспомнила Людмила.

– Ты же сама ответила, – засмеялся Еровшин, – нас ждут большие перемены.

– А когда?

– Или этой осенью, или зимой следующего года. Брежнев безнадежно болен. Вместо него придет Андропов, поэтому он и ушел от нас. Но он тоже старый и больной человек. Скоро начнется большая схватка среди стариков. Они не уступят друг другу и вытолкнут наверх кого‑ нибудь из молодых. Тот вынужден будет ослабить гайки, и все пойдет вразнос. Вначале отвалится Польша или Чехословакия.

– Наши введут войска? – предположила Людмила. – Как раньше – в Венгрию и Чехословакию.

– Не введут, – успокоил Еровшин. – Мы уже запутались в Афганистане. Против нас весь мир. Наша империя должна распасться, как распались Римская, Британская. Если бы не революция семнадцатого года, Российская империя уже расчленилась бы. Она уже начала распадаться. Сталин задержал этот распад. Поэтому и Латвия, и Эстония, и Литва уйдут из империи. Возможно, и Украина.

– Украина – никогда, – не согласилась Людмила. – Мы же одинаковые – что русские, что белорусы, что украинцы.

– Мы очень разные, – ответил Еровшин. Он достал крохотный радиопередатчик и произнес: – Мы у Старого Томаса. Подъезжайте!

Через десять минут они уже ехали на взморье.

Вечером они сидели у телевизора. Кроме московской и таллиннской программы, этот телевизор принимал Швецию, Финляндию, Норвегию, Данию.

– Эстонцы все это видят? – удивилась Людмила.

– Эстонцы видят финское телевидение, но здесь поставлена спутниковая антенна, и поэтому принимаются и другие европейские программы.

Еровшин показал на огромную тарелку, стоящую на металлическом каркасе. По шведскому телевидению шел американский вестерн. Еровшин переводил. Потом были новости. Еровшин перевел и новости.

– Ты знаешь шведский?

– Я хорошо знаю немецкий, а это все одна группа языков – германские. Поэтому я понимаю и шведский, и норвежский, и датский, и голландский.

– А эстонский?

– А это уже финно‑ угорская группа – финский, эстонский, венгерский, чувашский – этим я никогда не занимался.

И Людмила еще раз пожалела, почему она не родила от Еровшина ребенка. Он бы воспитал хорошего парня, который уже сейчас говорил бы, как минимум, на двух иностранных языках.

Еровшин поднялся к ней наверх, он был нежным и ласковым, и она почувствовала себя почти молодой. Если забеременею – рожу, решила она. Это будет мой ребенок! Она никогда не испытывала тяги к детям, но в последние годы ей интересно было разговаривать с Димкой Антонины, дарить ему мелочи, такие важные для мальчишки – хороший ножик, кварцевые часы последней модели.

В субботу они ужинали с министром и его женой, обменялись адресами, телефонами и обещаниями встретиться в Москве. Обязательно возьму с собой Катерину, когда поедем к министру, решила Людмила.

– Это будет удобно? – спросила она у Еровшина.

– Удобно, если заранее обговорить. Это я возьму на себя.

– Ни я, ни Тонька – ничего мы не добились в жизни, надо хоть Катьку подтолкнуть, – размышляла Людмила.

– Подтолкнем, – пообещал Еровшин.

* * *

В воскресенье она проснулась, как обычно, еще до шести. Еровшин спал. Людмила вскипятила кофе, поджарила хлеб в тостере и вышла на берег моря.

Сегодня у Катерины встреча с неизвестным ей мужиком, подумала Людмила. По голосу Катерины можно было понять, что этот неизвестный ей небезразличен. Кто он, Людмила, наверное, скоро узнает. Но может и не узнать. Катерина – тихушница, она редко рассказывала о своих мужиках, а знакомила еще реже.

Она приготовила Еровшину завтрак, села рядом, смотрела, как он ест.

– У Катерины появился новый мужик, – сообщила Людмила.

– Кто такой?

– Не знаю, – призналась Людмила, – но очень хотелось бы узнать.

– Завтра узнаем, – улыбнулся Еровшин.

Глава 14

Когда утром в воскресенье раздался звонок, Катерина привычно протянула руку к будильнику, чтобы выключить его. Но будильник продолжал звонить. Катерина проснулась окончательно и поняла, что звонят в дверь.

Пусть встает Александра, подумала она. Это, наверное, к ней, и Катерина укрылась одеялом. Звонок умолк, хлопнула дверь, в прихожей Александра разговаривала с кем‑ то.

– Мать, на пикник! – крикнула Александра.

– Какой пикник?

– Мы же договорились! – услышала она голос Гоги.

– Никуда не поеду, – заявила Катерина. – Сегодня воскресенье, хочу отоспаться.

– Отоспитесь на природе. Я взял надувные матрацы.

– Я не успела вчера в магазин, в холодильнике пусто, нам нечего взять на эту природу.

– Все куплено. Машина у подъезда.

– Мне нужно полчаса, чтобы собраться.

Катерина подумала, что сейчас он взорвется. Она наверняка бы уже заявила:

– Была бы честь предложена. Досыпайте!

Но Гога ответил совершенно спокойно:

– Буду ждать у подъезда.

Когда Катерина и Александра, все еще сонные, вышли из подъезда, то увидели «Волгу», Гогу, и плотного, похожего на тяжелоатлета, мужчину.

– Я Василий Иваныч, по школьной кличке – Васек. А вы – Катерина и Александра?

Гога сел за руль. Воскресные улицы были свободными. Они выехали на Ленинградское шоссе, миновали пост ГАИ, и Гога увеличил скорость. Их машина легко обходила «Жигули», «Волги» и даже «мерседес» с дипломатическим номером.

– Движок с форсажем, – гордо заявил Васек. – Гога сделал.

– Мать, – заметила Александра, – у него масса достоинств. Водит машину, ремонтирует. Часть наших забот снимается сразу. Хорошо готовит, в этом мы уже убедились. Запасливый. Это я насчет шашлыка в маринаде.

– Это не все, – добавил Гога. – Еще я играю на гармошке, гитаре, балалайке, в преферанс, морской бой.

– Этого вполне достаточно, – успокоила Катерина. Она откинулась на сиденье, закрыла глаза. Ее везли за город, и ей ни о чем не надо было думать. Пожалуй, это впервые за последние годы.

У Зеленограда за ними пристроились еще два автомобиля. Свернули на проселочную дорогу. Машина запрыгала по колее, и Гога снизил скорость. Машины оставили на обочине, прошли через кустарник и оказались на поляне. Вокруг были клены с уже покрасневшей листвой. Зеленые ели выделялись среди красной и желтой листвы.

С Катериной и Александрой здоровались молодые мужчины, были среди них и сорокалетние в поношенных и застиранных брезентовых куртках, свитерах. Распределение обязанностей было, по видимому, привычным. Один нанизывал шашлык на шампуры, другие подносили сухие сучья. Открывали банки с консервами, резали хлеб. Расстелили на траве скатерть, выставили вино и водку. Катерина присматривалась к мужчинам, а мужчины явно присматривались к ней. Александру увел собирать сучья молодой бородатый парень, и Катерина слышала ее смех за деревьями. Катерина пыталась помочь мужчинам, но ее не допустили. Было сказано:

– Не женское это дело.

Потом все уселись вокруг скатерти, самый старший по возрасту, судя по седине и лысине, объявил день рождения Гоги открытым и произнес первый тост. Катерина поняла, что все последние достижения Института электроники и вообще всей советской электроники стали возможными благодаря Гоге, и что он смело вступил в соревнование с американской электроникой.

– Гога, – шепнула Катерина сидящему рядом lore, – ты напрасно не сказал, что у тебя день рождения. Подарок за мной.

– Никакого дня рождения нет, – так же прошептал Гога. – Это показательные выступления. Я сказал ребятам, что приеду с женщиной, на которой собираюсь жениться. Обычно мы выезжаем без женщин, но когда кто‑ нибудь женится, то будущую супругу представляют.

– Чтобы потом ее никогда не брать? – пошутила Катерина.

– Да. Но она имеет право знать окружение, в котором проводит время ее муж. Я попросил ребят рассказать тебе о моих достоинствах.

– Да‑ да, у тебя ведь недостатков нет, как ты заявил в электричке.

– В общем, практически нет. Ты немного потерпи. Сейчас скажут еще несколько человек, а потом, как обычно, начнутся разговоры об интригах в институте.

– Я с удовольствием потерплю. С каждым тостом я все больше и больше тебя узнаю.

После каждого выпитого стаканчика количество заслуг Гоги увеличивалось. Один из кандидатов наук заявил, что он не защитил бы диссертацию, если бы не приборы, которые сконструировал Гога.

– А ты чем занимаешься‑ то? – поинтересовалась Катерина.

– Вообще‑ то я хороший слесарь, даже можно сказать, очень хороший, может быть, даже лучше меня нет.

– Ты больше не пей, – попросила Катерина.

Но Гога продолжал:

– Есть у меня, конечно, и кое‑ какие конструкторские способности.

– А что, успехи нашей электроники так значительны?

– Не настолько... – признался Гога. – Мы их, конечно, догоняем. Но пока мы догоняем, они же не сидят на месте. Бывает иногда, что почти догнали, а они снова ушли вперед.

– А догоним когда‑ нибудь?

– Вряд ли.

Он все больше и больше нравился Катерине. Родить бы от него сына, подумала она, хорошего бы, наверное, парня воспитал, многому бы научил. Гога, Гога, где же ты был все эти годы, ведь ходил же рядом, и, может быть, не раз в одной электричке ездили? Хотя бы лет на десять раньше встретиться, я бы тебе уже даже двух сыновей родила.

Гога положил надувной матрац, накрыл его пледом, и Катерина легла, вслушиваясь в разговоры. Они уже пошли о проблемах научно‑ исследовательского института. Конечно, были недовольны директором. Из обрывков она сложила биографию незнакомого ей директора. Когда‑ то был младшим научным сотрудником этого же института, потом секретарем парткома, защитил диссертацию, ушел в горком партии и оттуда уже вернулся директором института. Картина вполне обычная. От худших, но очень энергичных избавлялись, определяя их на партийную работу, через несколько лет эти худшие возвращались, но уже не работать, а руководить.

Еще Катерина подумала, что сейчас где‑ нибудь в лесу или на даче сидит такая же компания из рабочих или инженеров ее комбината и так же обсуждает ее действия. А может, и заговор зреет против нее, как здесь зарождался против незнакомого ей директора.

– А ты за кого? – спросила Катерина Ibry.

– Я с ними в одной компании.

– Но свою‑ то точку зрения имеешь? – допытывалась Катерина.

– Имею. Я всегда против тех, кто наверху.

– Почему? Кто‑ то должен быть наверху.

– К сожалению, те, кто сегодня наверху, не самые лучшие. Меня все время в партию уговаривают вступать. Как рабочего. Они боятся, что в партии будет слишком много интеллигенции. Им нужны рабочие. С ними попроще. А мне противно, потому что именно партия развалила и развратила всю страну.

– Смотри на это, как на прививку от чумы. – Катерина не в первый раз пользовалась этой формулировкой.

Гога задумался.

– Не очень понятно. Сделать прививку – значит внести себе вместе с вакциной немного чумы. Я слышал и другие аргументы. В партии должно быть как можно больше хороших людей, тогда будет легче бороться с подлецами. Но это утешение, попытка оправдать себя. Ведь ты поддерживаешь этих подлецов своими деньгами, выполняешь их устав, где меньшинство должно подчиняться большинству. А их всегда большинство. Они это умеют организовывать. Так что с прививкой не получается. Катерина, не вступай в партию. Рано или поздно всем им придется отвечать за сделанное.

– Не могут отвечать восемнадцать миллионов, – возразила Катерина.

– Ни судить, ни стрелять никого не надо. Я бы поступил по христианскому обычаю. Покайся. Каждый день во всех организациях перед работой выходят коммунисты и каются за все сделанное. Сколько лет был в партии, столько лет каешься и просишь прощения.

К ним подошла Александра. Она была оживлена, по‑ видимому, молодой кандидат наук произвел на нее впечатление. Участники пикника уже разбрелись по лесу, собирали в пакеты грибы.

– По грибы пойдем? – предложил Гога.

– Пойдем, – радостно согласилась Александра.

– Сейчас принесу тару. – Гога направился к машине.

– Надо ему сказать правду, – решительно заявила Катерина.

– А мы от него ничего не скрываем. Если женщина нравится мужчине, разве важны ее профессия, национальность, партийность? Это же все для анкет, а не для жизни. Я бы не хотела, чтобы Гога исчез. Он мне нравится. Он надежный, не то что некоторые.

– Кого ты имеешь в виду?

– Того же Петрова. Он даже звонить перестал. Почему?

– Я тебе как‑ нибудь расскажу, – пообещала Катерина.

К ним уже подходил Гога с пластмассовыми ведерками.

– В мешки грибы собирают дилетанты и варвары. Гриб нельзя придавливать. Всегда собирали в корзины, в туески.

– Гога, – предупредила Катерина, – несмотря на всю твою проницательность, я не та, за кого ты меня принимаешь.

– Конечно не та, – согласился Гога. – Ты лучше.

– Я серьезно.

– Она серьезно, – подтвердила Александра. – Она не из фабрики‑ прачечной, она крупный...

–... руководитель промышленности, – улыбнулся Гога.

– Да, – подтвердила Катерина.

– Ты еще и депутат, конечно. Все руководители у нас депутаты.

– Да, – еще раз подтвердила Катерина.

– И они туда‑ сюда ездят по заграницам. И ты только вчера вернулась из Парижа.

– Не вчера, – поправила Александра. – Две недели назад.

– Не будем мелочиться, – сказал Гога. – День, неделя, плюс‑ минус – не имеет никакого значения.

– Я с тобой серьезно разговариваю, – сказала Катерина.

– Я тоже, – подтвердил Гога. – Ты серьезная женщина, я серьезный мужчина. Обо мне здесь так хорошо говорили, что ты, конечно, почувствовала некоторый комплекс неполноценности. Ты хочешь рассказать мне о своих достоинствах и достижениях. Обязательно поговорим. Сядем дома друг против друга: я тебе вопрос, ты мне ответ. Или будет один твой монолог на весь вечер. Я тебе обещаю. Мне очень интересно. А сейчас пошли по грибы. Втроем на одну жареху наберем. Зевать не надо, все эти кандидаты и доктора наук в грибах понимают не меньше, чем в электронике. – И Гога поднялся.

Гога сухой палкой показывал Александре, где может быть гриб, и почти никогда не ошибался. Александра время от времени заглядывала: кто сколько собрал. У Катерины всегда оказывалось больше.

– Ну почему у тебя больше? – возмущалась Александра.

– Я все‑ таки деревенская, – Катерина посмеивалась. – Я свой первый гриб нашла в пять лет.

Катерина шла в стороне от Александры и Гоги. И Александра завела разговор.

– А Николай Ильич талантливый ученый?

– Тот, что с бородой? – уточнил Гога.

– С бородкой.

– Не очень.

– А как вы определяете? Он же защитил кандидатскую диссертацию и готовит докторскую.

– Кандидатские все защищают...

– И все‑ таки, – настаивала Александра, – какими критериями вы пользуетесь?

– Ну, вот ты берешь книгу, – начал объяснять Гога, – читаешь несколько страниц и понимаешь, что это, ну, пусть не талантливый писатель, но способный хотя бы. Берешь другую книгу, читаешь несколько страниц и видишь, что графоман. И в кино так же, и в живописи, и в науке. Это почти всегда видно.

– А если человек упорный, он же может добиться иногда больше, чем талантливый, но неорганизованный.

– Не может, – ответил Гога. – Я когда‑ то занимался боксом. Подлезаешь под канаты, обменяешься первыми ударами и через минуту понимаешь, он лучше тебя, даже не сильнее, весовые категории одинаковые, он моторнее, у него реакция лучше, у него лучше развито звериное начало. Я думаю, планирую, рассказываю, а он в это время меня бьет, у него такая реактивная автоматика. Я только не понимаю, зачем тебе знать – талантливый он ученый или нет. Главное – нравится он тебе или не нравится, хочешь ты с ним спать или не хочешь?

– Гога, – предостерегающе сказала Катерина; они не заметили, что она шла почти рядом с ними, – ты не забывай, что говоришь с ребенком.

– Ну мама, – рассмеялась Александра, – ну какой я ребенок, в моем возрасте у тебя уже была я.

– Я поторопилась. Учись на моих ошибках.

– Слушай маму, – поддержал Катерину Гога, – и советуйся с ней. Она тебе лучше объяснит. Я, честно признаюсь, не всегда понимаю женскую логику: вроде бы мужик всем хорош, а женщина выбирает другого, какого‑ то замухрышку, и счастлива с ним.

– А какая мужская логика? Вот почему вам понравилась мама? Ведь в электричке были и другие женщины.

– Интересный вопрос, – посмеиваясь, заметила Катерина.

– Это трудно объяснить...

– А вы попробуйте, – настаивала Александра.

– Ладно, – согласился Гога. – Попробую. Она красивая.

– Красота – понятие относительное, – не согласилась Александра.

– Красота в моем понимании – функциональное совершенство.

– Не понимаю, – сказала Александра.

– Я посмотрел на нее и понял: твоя мать – совершенство. В ней есть все, что необходимо женщине, и ничего лишнего. Она – как красивый самолет.

– Первый раз меня сравнивают с самолетом, – заметила Катерина.

– Извините, девочки. Я не теоретик. Не могу я объяснить. Понравилась, и все. И как посмотрела на меня с головы до ботинок. Ботинки были грязные – ей это не глянулось, и отразилось на лице. И как она мне ответила. Голос у нее замечательный. Из груди идет. Не кокетничала, отвечала на равных: ты ей пас, она тут же отбивает. Мне всегда нравились такие.

– Понятно, – сказала Александра, – вам всегда нравились стройные, русые, светлоглазые. У вас в школе, наверное, был с такой роман, но она вас отвергла.

– Нет, она меня не отвергла. Я на ней женился.

– Значит, у мужчин существует стойкий стереотип? – не отставала Александра.

– Конечно, – подтвердил Гога.

– Это я поняла, – сказала Александра. – Вы меня спросили: зачем тебе знать, талантливый он ученый или не талантливый, главное – нравится или не нравится, хочешь ты с ним спать или не хочешь? Насчет нравится я поняла, а вот насчет спать? Мужчина сразу об этом думает или потом, когда узнает поближе?

– Конечно, сразу, – сказал Гога. – Как только видишь женщину, так сразу об этом думаешь, а все остальное уже потом.

– Неужели мужчины такие примитивные? – поразилась Александра.

– В общем – да, – согласился Гога.

– Значит, когда мужчина смотрит на меня, он смотрит снизу?

– Такая последовательность не обязательна, – возразил Гога. – Можно смотреть и сверху, но без низа никогда не обходится.

– И какие же критерии низа у мужчин? – спросила Александра.

– Все! – сказала Катерина. – Для первого урока достаточно.

Они вышли на поляну. Все уже собрались. Закипал грибной суп, на большом противне жарились грибы. И снова все расселись возле скатерти. Суп оказался вкусным, наваристым, грибы приятно таяли во рту. К ним подсел Васек. Александра налила ему вина.

– Пас, – Васек развел руками. – Я пил в прошлый раз, а вез Гога, сегодня пьет Гога, а везу я.

Один из ученых решил продолжить отмечание дня рождения и начал тост, но Гога его попросил:

– Я ей сказал, что это были показательные выступления. Больше не надо.

– Ты ей сказал только правду, всю правду и ничего, кроме правды? – потребовали ответа от Гоги.

– Клянусь! Я сказал ей только правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Ему поаплодировали, выпили за присутствующих здесь прекрасных дам, за детей, за родителей.

Уже темнело. В костер подбросили сучьев. И пели под гитару. Пели о горах, о любви – обычный бардовский репертуар, вспомнили студенческие песни, армейские.

Катерина задремала, Гога укрыл ее пледом. Когда она проснулась, костер уже тушили, в большой пакет собирали пустые консервные банки, бутылки.

Выехали на Ленинградское шоссе уже в темноте. Васек обошел всех и вырвался вперед. Александра сидела на переднем сиденье, Катерина и Гога – на заднем.

– Насчет таланта, – напомнил Гога. – Смотри, как ведет машину Васек. Великолепно ведет. Он талант в вождении. Я так не могу. Но я понимаю в моторах, как очень немногие. Я тоже талант.

– Ты сколько сегодня принял? – спросила Катерина.

– А разве заметно? – удивился Гога.

– Совсем не заметно, – подтвердил Васек. – Он сегодня был очень сдержан. Сказывалось ваше благотворное влияние. Обычно он берет в два раза больше.

– Васек, – произнес Гога, – ты забыл один из главных принципов советских чекистов.

– Это какой?

– Болтун – находка для шпиона.

– А вы чекист? – удивилась Александра.

– Нет, – ответил за него Гога, – он хотел, но его не взяли.

– Почему?

– Чекист должен быть незаметным. Как все. А в нем сто тридцать килограммов веса. На таких обращают внимание. Сказали: если похудеешь, возьмем. Но он не похудел.

– Это правда?

– Правда, – подтвердил Васек. – Но это было сразу после школы.

– И кем же вы стали?

– Военным.

– И в каком звании?

– Александра, – прервал ее Гога, – не задавай непродуманных вопросов. Такой большой, импозантный мужчина может быть только полковником.

– Почему же? – возразила Александра. – Может и генералом.

– Вообще‑ то я на генеральской должности, – заявил Васек.

– Пожалуйста, – попросила Александра, – становитесь побыстрее генералом. Тогда у меня будет хоть один знакомый генерал.

– Я постараюсь, – пообещал Васек.

Катерину и Александру подвезли прямо к подъезду. Прощаясь, Гога поцеловал Катерине руку. Александра обняла Гory, поцеловала его и сказала шепотом:

– Гога, вы нам очень нужны. Не исчезайте.

– Понял, – заверил Гога.

Боже, подумала Катерина, сделай так, чтобы у меня с ним все было хорошо.

На следующее утро она встала, легко разбудила Александру, быстро позавтракала, с пол‑ оборота завела машину. Вахтер, увидев ее, приложил, как всегда, ладонь к фуражке и поднял шлагбаум. Все главные специалисты: механик, технолог, инженер, экономист – не опоздали. Совещание начали вовремя.

Решали вопрос об установках, которые поставляли чехи. Они явно устарели. В Новосибирске делали уже и более современные, и более производительные. Но с чехами заключили контракты. Катерина позвонила Петрову – через его управление шли все соглашения и контракты. Он, в свою очередь, выходил на Министерство внешней торговли, а в случае необходимости – на Министерство иностранных дел или международный отдел ЦК КПСС.

Катерина понимала, что никто не обрадуется такой постановке вопроса, хотя отечественные установки обошлись бы и комбинату и министерству в несколько раз дешевле. Работники управления любили ездить в Чехословакию, командировки выпадали и работникам комбината. Катерина знала, что демагогические возражения будут на всех уровнях: и что надо крепить дружбу с братскими народами стран социалистического лагеря, и что надо выполнять контракты, и что эта проблема не только техническая, но и политическая. Чехи этим пользовались. Более современные установки они продавали на Запад, устаревшие – на Восток. Так было почти со всеми чешскими товарами. Как‑ то в Праге Катерина спросила своего старого приятеля:

– А что будет, если однажды мы перестанем покупать ваше оборудование, вашу обувь, вашу одежду?

– Такого не будет, – рассмеялся он.

– Вот итальянцы нам предлагают самое современное оборудование, и по стоимости оно дешевле, чем ваше.

– Вам же придется платить в долларах. А нам вы платите в основном бартером. Вы нам нефть, мы вам оборудование.

– Но представь, что мы перейдем на мировые цены в конвертируемой валюте? – настаивала Катерина.

– Тогда и у вас, и у нас разразится катастрофа. Мы ничего не сможем поделать, потому что с каждым годом становимся все менее конкурентоспособными. А вы ничего не сможете купить, потому что всю валюту вы проедаете, покупая зерно, мясо. Вы покупаете практически всю еду. Значит, у вас станет падать производство, начнется безработица. Так что лучше ничего не трогать.

Катерина позвонила Петрову по прямому телефону, не через секретаря. Этот номер телефона знали немногие. Услышав голос Катерины, Петров суховато ответил:

– Слушаю вас.

– У меня проблемы с установками из Праги. Надо бы обсудить.

Петров молчал, он предполагал, о чем будет говорить Катерина.

– На следующей неделе во вторник, в десять утра, – предложил Петров.

– Завтра, – потребовала Катерина.

– Не получается.

– Мне не хотелось бы идти в обход тебя.

– Куда же ты пойдешь?

– Туда же, куда и ты ходишь. Я тебе благодарна за науку.

Петров ее действительно научил ориентироваться в сложной системе взаимоотношений государственных и партийных ведомств.

– Хорошо, – согласился Петров, – завтра в десять.

– В одиннадцать, –уточнила Катерина.

– Нет, у меня на это время встреча в Министерстве внешней торговли.

Дает понять, что все ее предложения через час будут известны в Министерстве внешней торговли, а еще через час – в международном отделе ЦК КПСС.

– Хорошо, – согласилась Катерина. – После тебя я зайду к Сайфуллину.

Сайфуллин в другом главке отвечал за внедрение и производство отечественных технологий.

– Проиграешь. – Петров все понимал мгновенно. –Ты ведь еще не волшебник, ты только учишься.

– Но я хорошая ученица?

– Хорошая, – согласился Петров. – Но прямолинейная. Приходи. Я тебе объясню нюансы. – И повесил трубку.

Катерина задумалась. Первый ход она проиграла. У Петрова в запасе почти сутки. За сутки многое можно сделать, чтобы если и не завалить, то притормозить любое предложение. Ну и я получу кое какую информацию, которая мне может пригодиться. Вчера вечером позвонила Людмила и сообщила, что она познакомилась с ее министром и что она и Еровшин ужинали с министром и его женой и говорили о ней. Больше Людмила ничего не сказала, и они договорились встретиться сегодня после работы.

Катерина заехала к Людмиле. Они расцеловались и прошли на кухню. Людмила успела приготовить еду. Они выпили по рюмке водки.

– Рассказывай, – попросила Катерина.

Людмила любила рассказывать с подробностями. Катерина узнала и о старомодном костюмчике министерской жены, и о выражении ее лица при упоминании фамилии Катерины. Катерина давно научилась слушать, пропуская несущественное и сосредоточиваясь на главном. Главным было, что министр ее запомнил, не потерял интереса. Но этот интерес чисто прагматический – сможет ли она провести реконструкцию комбината? Главным был и давний роман министра с Изабеллой. Она еще не знала, как это повлияет на ее отношения с министром, но понимала, что как‑ то повлияет. Судя по сегодняшней реакции Петрова, он сделает все, чтобы заблокировать ее предложение, и без помощи министра ей не обойтись. Еще Катерина отметила – в Людмиле после поездки с Еровшиным в Таллинн появилось что‑ то новое: то ли уверенность, то ли спокойствие. В таком состоянии, по наблюдениям Катерины, всегда находились жены крупных начальников. В них не было ни страха, ни угодливости, они знали, что находятся под надежной защитой, у них прочный тыл.

– Что‑ то в тебе сегодня особенное, – заметила Катерина, – будто ты стала генеральшей.

– Я и так генеральша, – призналась Людмила, – если двадцать лет живу с генералом.

И вдруг Катерина догадалась.

– У Еровшина умерла жена?

– Еще год назад.

– И ты ничего об этом не говорила?

– Ты же не спрашивала.

– И что же теперь?

– Все то же самое. Ничего не меняется. Он живет со взрослой дочерью, которая разведена.

– Но у дочери, наверное, есть своя квартира. Может быть, есть смысл объединять твою и ее, а дочери останется хорошая генеральская.

– Этот вопрос в стадии обсуждения. – Людмила перевела разговор: – Ты лучше расскажи о своем новом претенденте.

Катерина поняла по реакции Людмилы, что предложения о замужестве не было, и поэтому квартирный вопрос обсуждаться не мог.

Они еще выпили водки. Катерина решила, что переночует здесь, на тахте, позвонит Александре и предупредит ее. А свежую блузку на завтра возьмет у Людмилы.

– В подробностях! – попросила Людмила. – С самого начала знакомства. Что он сказал, что ты ему ответила?

Катерина рассказывала не торопясь, ей самой хотелось осмыслить происходящее.

– Не пьет ли? – насторожилась Людмила, когда Катерина закончила рассказ о пикнике.

– Вряд ли... Но под хорошую закуску и в хорошей компании не отказывается.

– Кто ж отказывается под хорошую закуску и в хорошей компании! Но все‑ таки не теряй бдительности в этом вопросе! – предупредила Людмила. – А сколько раз в день ты про него думаешь?

– Не считала... Но когда вижу нового мужика, всегда сравниваю с ним, или на похожих сразу обращаю внимание. На таких мосластых, вроде бы худых, но крепких, ты сама знаешь каких.

– Большая редкость нынче, – заметила Людмила. – Мужик пошел пухлый и жирный, даже молодежь.

– А у тебя кто‑ то из молодых появился?

– Не появился. Но интерес ко мне испытывают.

– Это понятно. Как старшеклассники к учительницам.

– Чего‑ чего, а научить я могу. Лучшую школу пройдут, но не обо мне речь. Когда ты засыпаешь, тебе хочется, чтобы он рядом лежал?

– Хочется, – призналась Катерина.

– А он чистоплотный?

– Да. Очень.

– А когда он небритый, как ты реагируешь?

– Он всегда бритый.

– А рубашки каждый день меняет?

– Я его всего четыре раза видела, и все в разных рубашках.

– А тебе хочется к нему прижаться, погладить?

– Хочется.

– Знаешь, это похоже на любовь.

– Такое у меня было только один раз, с Рудольфом. Мне все в нем нравилось.

– Нашла кого вспомнить! Это вычеркнуто и забыто.

– Меня это новое знакомство вначале забавляло, а теперь я каждый день жду его звонка.

– Мне аж завидно стало, – вздохнула Людмила. – За последние годы ничего такого со мной не случалось. Все повтор. Как по кругу. Этот на того похож, а этот на другого. Лучше Еровшина никого у меня не было. Он просто угадывает, чего я хочу.

– Он тебя знает, – предположила Катерина.

– Он угадывает. Сидим мы вечером в Таллинне. Я ему говорю: «Поставь какую‑ нибудь музыку». Он берет кассеты, откладывает одну, вторую, третью, ставит четвертую, а это «Манчестер –Ливерпуль», ну, та музыка, что на погоде по телевизору. А я именно ее и хотела, очень мне нравится. Клянусь! Я аж обмерла. И всегда так: я думаю, а он уже об этом говорит.

– А ты угадываешь, что он думает?

– Я его понимаю. Когда он недоволен, когда ему приятно, когда у него что‑ нибудь болит. Но мысли угадать не могу. Ладно обо мне! Что с этим Гошей делать будем?

– Расскажу ему все, и пусть решает.

– Не торопись! Он в тебя влюбился. Это главное. Кто ты, неважно вроде бы. Но мужики не любят, когда женщина выше их стоит. Ведь он не захотел тебе поверить, когда ты ему пыталась рассказать правду про себя. Значит, это ему неприятно даже в шутку. Значит, он очень самолюбивый, будет хозяином положения.

– Всегда ведь кто‑ то выше, – возразила Катерина.

– То, что ты выше по работе, с этим он, может быть, смирится, но дома мужик хочет быть хозяином.

– А я что, возражаю? Да на здоровье! Будь хозяином, мне только легче.

– Ой, не отпугнуть бы, – засомневалась Людмила. –Давай подобьем бабки. Ясно, что он в тебя влюблен.

– Я думаю, что если и не влюблен, то я ему очень нравлюсь.

– Он холостяк. Живет один. Пусть делает предложение. Из Моссовета позвонят, и вас завтра же зарегистрируют. А потом признаешься, как я с Гуриным. Он ни разу не вспоминал, что познакомился со мною как с профессорской дочкой.

– Не хочу обманывать с самого начала. Не хочу оправдываться с самого начала.

– А какие оправдания? – возразила Людмила. – Только напор. Ты что, скрывала от него что‑ то? Ты ему сказала все про себя, когда вы были на пикнике? В чем ты виновата? У нас все равны – и рабочие, и министры, и слесари. Хочет, чтобы ты работу бросила, – бросишь!

– Я не брошу, – отрезала Катерина.

– И не бросай! Скажешь, что написала заявление об уходе, и будешь ходить грустная, понурая. Мужики отходчивы. Увидит, что ты сникла, и скажет, ладно, черт с тобой, будь директором!

Катерина рассмеялась. Она позвонила Александре, что не приедет домой и заночует у Людмилы.

– Что‑ нибудь случилось? – забеспокоилась Александра.

– Ничего не случилось. Выпили с Людкой. Не могу же я садиться за руль в таком состоянии.

– Оставь машину и приезжай! – предложила Александра.

– Устала, – призналась Катерина. – Не доеду. Хочу спать.

– А если Гога позвонит?

– Дай ему телефон Людмилы. Пусть перезвонит сюда.

Они уже ложились спать, когда зазвонил телефон. Людмила сняла трубку.

– Доброй ночи, Георгий Иванович, – почти пропела она. – Хотя какая ночь, просто вечер.

Людмила прикрыла трубку ладонью:

– Тебя. Приглашай. Пусть приезжает.

Катерина взяла трубку и сказала:

– Приезжай. Я сейчас тебе продиктую адрес. Познакомишься с моей школьной подругой.

Людмила прошептала:

– Очень хочу послушать, – и бросилась на кухню, где стоял параллельный телефон.

– Поздно уже, – признался Гога. – Пока приеду, надо будет уезжать, а то на метро не успею.

– Я тебе дам денег на такси.

– Я как в том анекдоте: румынские офицеры денег с женщин не берут.

– Я тебе одолжу до получки. Приезжай. У нас еще выпить осталось.

– Спасибо. Я не в форме. Устал. А я должен понравиться твоей подруге, чтобы она ничего против меня не имела. Я рад был услышать твой голос.

– Я тоже.

– Я позвоню завтра.

– Ты просто приезжай.

– Я приеду.

– Я тебя целую.

В трубке замолчали.

– Я это сделаю завтра, – наконец сказал Гога и повесил трубку.

– Замечательный голос, – откомментировала Людмила. – Интеллигентный! Никогда бы не сказала, что слесарь. Завтра пошли Александру погулять и ложись с ним. В любом случае это необходимо. Посмотришь, какой он мужик. И вообще, надо форсировать события.

– Как?

– Как бы между прочим, – посоветовала Людмила. – Расскажи, что тебя добиваются, предлагают выйти замуж.

– А если он скажет: ну и выходи, – предположила Катерина.

– Не скажет, – уверенно возразила Людмила. – Он скажет: а зачем за него выходить, выходи лучше за меня. Ты ему: хорошо, я согласна, завтра подаем заявление в загс. Он: подаем. Вы приходите в загс, а заведующая говорит: сегодня не пришла одна пара, вы люди взрослые, я вижу, вы любите друг друга, я могу зарегистрировать вас сразу, сегодня. Вы согласны? Ты первая говоришь: да. Ему ничего не остается, как тоже сказать – да! Все. Финита комедия!

– Так бывает только в сказках, – вздохнула Катерина. – И почему заведующая загсом должна нас сразу зарегистрировать?

– Потому что ты заранее договоришься в Моссовете с тем начальником, который курирует московские загсы, и он позвонит в твой районный.

– А почему он должен нарушать собственные распоряжения?

– Потому что ты его попросишь. Он не откажет. Скажешь, что уезжаешь в командировку. Если хочешь устроить свою жизнь до конца дней своих, надо идти на таран.

– Ничего нельзя планировать до конца дней наших, – возразила Катерина. – Может быть, через месяц терпеть друг друга не сможем. И разбежимся с облегчением.

– Возможно, – согласилась Людмила. – Со мной такое бывало. Но зато я себя никогда и ни в чем не упрекала. Знала, что сделала все возможное, а если не получилось, не моя в том вина.

* * *

Утром Катерина проснулась с тяжелой головой.

– Черт возьми, – выругалась она. – И как это мужики пьют каждый день? Как можно работать после этого!

– А они и не работают, – ответила Людмила.

Катерина приняла душ: горячий, холодный, снова горячий и снова холодный. Растерла тело махровым полотенцем, скрутив его в жгут. Выпила чашку крепкого кофе. Людмила ушла в свою химчистку. Катерина решила не заезжать на комбинат. Она позвонила и предупредила, что будет в министерстве.

Петров ее ждал. Он вышел из‑ за стола, улыбаясь, попытался ее поцеловать, Катерина уклонилась. Она успела почувствовать знакомый запах английского одеколона и хорошего американского табака. Они сели в кресла. Секретарь принесла кофе.

– Ты рассердилась на меня за тот конфуз с тещей? – вспомнил Петров.

– Нет, дело житейское.

– Прости меня, – попросил Петров.

– Прощаю.

– Сегодня мы можем встретиться? – спросил Петров.

– Мы уже встретились.

– Если не хочешь у Людмилы, у меня приятель уехал на работу в Берлин на три года и оставил мне ключи от квартиры.

– Я рада за тебя. Но у меня изменились обстоятельства. В меня влюбился мужчина. И я в него тоже...

– Когда же это произошло? За эти две недели?

– Да.

– А он из наших, из химиков?

– Он электронщик.

– Я его знаю?

– Нет.

Петров улыбнулся.

– Я готов ждать, когда ты разочаруешься.

– Я не разочаруюсь.

– Он молодой гений?

– Он не молодой и не гений.

– Тогда решим производственную проблему. В кино это, наверное, показали бы так, что молодой передовой директор борется с консерваторами. Она хочет внедрить лучшее отечественное оборудование, а консерваторы предпочитают плохое зарубежное. Ей все отказывают, но она идет в ЦК нашей родной партии, ее поддерживают, и она, счастливая и улыбающаяся, входит на свое родное предприятие, где ее с плакатами встречают колонны передовых рабочих и работниц.

– Насколько я поняла, ЦК нашей родной партии против? – спросила Катерина.

– Против, – улыбнулся Петров. – И ЦК дружеской нам коммунистической партии Чехословакии тоже против.

– Неужели ты за сутки даже в Праге все обделал? – Катерина тоже улыбнулась.

– Ну извини. Я люблю Прагу, я люблю туда ездить. И не я один. Я только там живу по человечески.

– Ты и здесь живешь очень неплохо, – возразила Катерина, – правительственный паек...

– Перестань, – отмахнулся Петров. – То, что я получаю в этом пайке, любой рабочий в Чехословакии может купить в своем обычнейшем магазине.

– В Чехословакии – да, – согласилась Катерина, – но наш стоит часами в очередях за куском колбасы, в которой больше крахмала, чем мяса.

– Но ты ведь не стоишь, – возразил Петров. – Тебе директор столовой готовит пакет, и шофер подносит его до двери квартиры.

– Мне никто ничего не готовит, и никто не подносит.

– Значит, будут готовить и подносить. И здесь нет ничего ненормального. Это просто высвобождает твое время, которое ты с большей пользой сможешь употребить на благо производства. Да, кстати, и военные против. Во всяком случае, они не будут ввязываться в ситуацию, где замешаны политические мотивы.

– Но хоть какие‑ то шансы выиграть у меня есть?

– Практически нет, – Петров развел руками. – Ну, проиграла ты. Бывает. Не всегда же выигрывать! Смирись!

– Нет, – отрезала Катерина. – Как говорил один мой знакомый, война не проиграна, пока полководец не отказался от решающего сражения.

– Это говорил Наполеон. – Петров усмехнулся. – Катя, не надо против меня сражаться. Я очень неудобный, хитрый и коварный противник.

– Я это знаю. А когда знаешь не только сильные стороны противника, но и слабые, шансы выиграть всегда остаются.

– А какие слабые? – заинтересовался Петров.

– Это ты скоро сам увидишь. Спасибо за кофе!

Петров проводил Катерину до двери. Она понимала, что проиграла. И никакого выхода из этой ситуации не видела. Ни ее логика, ни доказательства никого не заинтересуют, все будут высчитывать: кто стоит за ней и кто против нее. За ней никто не стоял, кроме директора Новосибирского завода, на котором эти установки производили. Двое уже лучше, чем одна, но согласится ли он участвовать в борьбе, да и сможет ли понять все эти московские игры?

С Катериной здоровались, она почти автоматически отвечала. И когда в третий раз встретила юную девицу из секретарш, чей начальник, вероятно, отсутствовал, поняла, что ходит по одному и тому же коридору.

Конечно, надо уезжать отсюда, подумала она, но все решалось здесь, в министерстве. Она перебирала начальников главков, членов коллегии, заместителей министра, ей нужен был человек, который подтвердил бы, что она проиграла, или утвердил ее в надежде, что шансы еще остались. И тут она вспомнила о разговоре с Людмилой, пожалела, что не поехала в Таллинн, ведь там, ужиная с министром, многое можно было ему внушить и сделать его если не сторонником, то хотя бы не противником ее проекта. Разговора с ним все равно не избежать, решила она, и, если он скажет, что ее затея бессмысленна, отступит.

Она зашла в приемную министра, поздоровалась с секретаршей, дамой после пятидесяти, не скрывающей своей седины, сказала:

– Мне нужно поговорить с министром.

Катерина давно поняла, как много зависит от секретарей, помощников и референтов. Им привозили сувениры, поздравляли на праздники, помнили дни рождений, говорили комплименты. Катерину этому научила Изабелла. Но секретаря министра она видела второй раз в жизни. Поможет, если станет сообщницей, подумала Катерина, поскольку в эти минуты в приемной никого не было, быстро пересказала ей суть своих затруднений. Секретарша посмотрела лист с записью на прием к министру.

– Подождите. – Она прошла к министру.

Катерина посмотрела на часы, автоматически засекая время. Секретарша вышла через две минуты. Значит, успела пересказать министру суть ее проблемы. Может, так оно и лучше, подумала Катерина. Откажется принять или назначит через неделю, значит, ее проблемы остаются ее проблемами.

– Проходите, – пригласила секретарша.

Министр встал, когда вошла Катерина, предложил ей сесть в кресло за небольшим столиком, сел сам. Петров подражает министру, подумала она, или они все кому‑ то подражают. Министр предложил Катерине сигарету, она взяла, министр щелкнул зажигалкой, Катерина закурила. Министр молчал, молчала и Катерина. Она вдруг почувствовала такую усталость, что ей просто хотелось посидеть, выкурить сигарету. Но надо было начинать разговор, неизвестно, сколько минут ей выделил министр. Когда Катерина знала суть проблемы и знала, как ее решить, она с посетителями разговаривала предельно коротко. Вопрос – ответ, вопрос – ответ, спасибо за предложение, извините, ничем не могу помочь.

– Людмила рассказывала о Таллинне? – неожиданно спросил министр.

По предположениям Катерины, он об этом должен был упомянуть в конце разговора.

– Рассказывала, – подтвердила Катерина. – Я сожалела, что не поехала с ними.

– Моя жена утверждает, что Людмила – не жена этого генерала с Лубянки.

– Не жена. Любовница. Но давняя, в этом году будет уже двадцать лет.

– Черт возьми, – восхитился министр. – Всегда завидовал таким мужикам! И жена, и любовница! И все по‑ хорошему. У меня никогда так не получалось.

– У вас это вторая жена, – сказала Катерина и добавила: – По предположению Людмилы.

– Она правильно высчитала, – признался министр. – Я остался вдовцом. И ухаживал за вашей родственницей. Кстати, как она? Я ее давно не видел.

– Выглядит Изабелла замечательно. Но у них свои проблемы. Академик в больнице.

– Что с ним? – поинтересовался министр.

– По‑ видимому, что‑ то с предстательной.

– Нормальная стариковская болезнь, – министр постучал по столу. – Слава богу, меня с этой стороны еще не ударило. – И сразу перешел на интересующую Катерину тему: – От кого Петров узнал о ваших планах?

– Сама сказала.

– Ну и зря! Он сам тебе кислород перекроет.

– Уже перекрыл, – призналась Катерина. – Не только на Старой площади, но и в Праге тоже.

– Военные тебя поддержат?

– Вряд ли. Из ЦК наверняка уже позвонили в Главное политическое управление, а те нажмут на моего генерала.

– Значит, тебя зажали. – Министр вздохнул.

– И никаких шансов у меня нет?

– Ну, атака твоя захлебнулась. Придется переходить к позиционным боям. Значит, так. Подключи сибиряков. Им терять нечего. Тебе надо выходить на уровень выше, чем вышел Петров.

– На Политбюро?

– Не обязательно. На секретаря, который отвечает за промышленность. А он?..

– Из Красноярска, – подсказала Катерина. Нынешний секретарь, вспомнила она, был еще недавно директором Красноярского комбината.

– Правильно, – подтвердил министр. – Пусть новосибирцы выходят на него с помощью красноярцев. Сибиряки – мужики настырные. Пусть нажимают они, а ты пока уйди в тень. Да, у меня недавно для телевидения интервью брали, так корреспондент интересовался, нет ли у нас в отрасли молодых перспективных руководителей. Я назвал тебя. И молодая, и красивая, и перспективная, и с работниц начинала. Корреспондент обещал про тебя передачу сделать.

– Мне звонили с телевидения, – вспомнила Катерина. – Я думала, что они хотят обычную передачу про комбинат делать: что‑ то там крутится, вертится, работницы улыбаются.

– Улыбаться придется тебе. И так, улыбаясь, по голубому глазу, и скажи: от своего хорошего отказываются, плохое иностранное берут. Я бы даже фамилии назвал, кто тормозит. Я этого сказать не могу, а ты можешь.

– Так ведь придется назвать и Петрова, и нашего инструктора ЦК.

– И назови, – усмехнулся министр. Моими руками хочет укоротить Петрова, тут же поняла Катерина. – В ЦК грядут перемены. Я думаю, кому надо, тебя услышат.

– И запомнят, – вставила Катерина.

– Не исключено, – согласился министр. – Кто высовывается, того запоминают. И тут могут два варианта быть – или задвигают, или выдвигают. Не боись. Сегодня же созвонюсь с сибиряками, и начинай операцию.

– Вы во время войны не в штабах служили? – спросила Катерина.

– В штабах. Начальник штаба дивизии. Начинал в химзащите. А ты откуда знаешь? – удивился министр.

– Хорошо операцию планируете.

– Ты догадливая. Давай действуй. Передавай привет Изабелле.

– Вы бы сами позвонили, – подсказала Катерина. – Женщине это всегда приятно.

– Позвоню, – пообещал министр.

– Я запишу телефон?

– Я знаю. Ты мне сама время от времени звони. – Министр написал на листке номер телефона. – Это прямой, не через секретаря. Информируй, как будет развиваться операция.

В приемной уже сидело не меньше десятка ожидающих. Катерина поклонилась секретарше и прошептала:

– Спасибо. Я отслужу.

Приехав на комбинат, Катерина попросила секретаршу заказать телефонный разговор с Новосибирском.

С директором завода она была едва знакома, но он ее, по‑ видимому, запомнил, потому что обрадовался, когда она назвалась. Катерина объяснила ему ситуацию. Директор завода задавал вопросы, она отвечала откровенно. Разговор затягивался. Катерина, которая всегда платила за междугородные разговоры с матерью из собственной зарплаты, посмотрела на часы. Привыкшая экономить на всем, она вдруг подумала, что на этом разговоре она сэкономит несколько миллионов рублей. И никто ведь спасибо не скажет. Заканчивая разговор, она спросила:

– Вы готовы ввязаться в эту драку?

– Конечно, готов, – ответил директор. – За двое суток я выйду на секретаря ЦК.

– Спасибо.

– Тебе спасибо. Ты, случайно, не наша, сибирская?

– Я псковская.

– Тоже неплохо, – заметил директор.

У Катерины улучшилось настроение. Все замечательно! Она не выиграла, но и не проиграла. Вечером приедет Гога. Она еще не решила, как его звать – ни Гога, ни Гоша ей не нравилось. Пока, для себя, она называла его «он». Он приедет. Хорошо бы ему рассказать об этой комбинации. Наверное, он бы ее похвалил. Почему мне хочется, чтобы меня похвалили, я давно не девочка, подумала она. В кабинет заглянула Аделаида:

– Звонят с телевидения.

Катерина взяла трубку. Звонили из редакции пропаганды. Они задумали снять серию очерков о руководителях предприятий. Ее рекомендовал министр. Съемки завтра. Успею сделать прическу, подумала Катерина.

Она уехала с комбината до окончания рабочего дня, впервые с тех пор, как стала директором. Сначала заехала в парикмахерскую. Спустя час покупала в кулинарии антрекоты, потом в универсаме помидоры. Вспомнила, что в доме нет спиртного, и встала в очередь за водкой. Купила водку, коньяк и какое‑ то вино. До прихода Гоши убрала квартиру, сложила в стенные шкафы разбросанные вещи. Зазвонил телефон.

– Где ты? – заволновалась Катерина. – Скорее приезжай!

– Откуда ты знаешь, что это я? – удивился Гога.

– Объясню, когда приедешь. Я жду.

Она приняла душ, надела домашнее платье. Ну чего я волнуюсь, убеждала она сама себя. Все ведь можно предсказать. Они поужинают. Она выпьет рюмку водки, он выпьет три или четыре. Потом перейдут в ее комнату. Он будет спрашивать, она отвечать, или она спрашивать, а он отвечать. Наверное, он спросит, кем я работаю. Я отвечу:

– Директором.

А что же ответит тогда или спросит он? Ответа за него она не могла придумать. Он ведь не такой уж предсказуемый. А если не спросит? Как ему все рассказать? Хорошо бы ей позвонили с комбината, она бы отдала распоряжение, и он понял бы. Но с комбината ей никогда не звонили. Став директором, она предупредила всех специалистов, что звонить ей разрешается в трех ситуациях: при пожаре, при аварии с человеческими жертвами и в случае войны. За несколько месяцев ее директорства ей позвонили один раз. Она обругала, так как повод для звонка не имел отношения ни к одной из названных ситуаций. После этого ей звонить перестали.

Гоша вошел, обнял ее и стал целовать. Она чувствовала его нетерпеливые руки и наконец не выдержала сама, отстранилась, переводя дыхание, сказала:

– Иди в ванную, я постелю.

Катерина быстро застелила тахту свежими простынями, разделась, легла, укрылась с головой, подумала – какие глупости, откинула простыню. Он лег рядом. Ей показалось, что он намного горячее ее. По тому, как его руки скользнули по ней, легко, едва касаясь, поняла – он опытный, он думает о ней...

Потом они лежали рядом, его руки все еще продолжали ласкать ее, ей это было всегда необходимо, но ни один мужчина так и не узнал об этом, а он понял.

– Ты замечательный.

– У меня таких, как ты, никогда не было. Ты совершенство.

– Как чувствительный прибор? – спросила она.

– Да, если ты не обидишься.

– Я не обижусь. Ты мне подходишь. Если ты предложишь выйти за тебя замуж, я тут же соглашусь. Если ты этого не захочешь, я все равно буду с тобой до тех пор, пока тебе будет интересно со мной.

– При первой же встрече они обговорили условия, – заметил Гога.

– Не при первой, – возразила Катерина. – И условий не было. Было согласие побежденной стороны на все условия победителя.

– Про победителя не надо. Я не победитель, мне повезло. Мне давно так не везло. Извини. Я хочу поесть. Зверски хочу.

– Пошли. Я все приготовила Я думала, мы начнем с еды.

– Мы начали с главного.

– Ладно, философ. Можешь пройти на кухню. А если хочешь, я принесу еду сюда. Ты это заслужил.

– Нет, – сказал Гога, – есть будем только за столом. Надо вырабатывать семейные традиции.

– Как скажешь, дорогой.

За столом он спросил:

– Ты давно разошлась с мужем?

– Я никогда не была замужем.

– А Сашка?

– Дети бывают и внебрачные. Это моя самая крупная награда в жизни. Я хотела за него выйти замуж, а он не захотел на мне жениться.

– Полный идиот, – сказал Гога. – Но понимать‑ то он понимает, что потерял?

– Я его больше никогда не видела.

– Но после него у тебя кто‑ то был?

– Нет. Никогда и никого. Только ты. Хотя обожди. Наверное, все‑ таки кто‑ то был, но я забыла. А то ты можешь подумать, что если она никому не была нужна, то зачем она и мне? Это ведь типичная мужская логика.

Гога встал, обнял ее и спросил:

– А что, если мы закончим еду чуть позже, а пока вернемся туда, откуда пришли?

– Я сама хотела тебе предложить, но я стеснительная.

– Больше никогда не стесняйся. Всегда говори: Гоша, пошли. Если я буду не рядом, ты мне можешь всегда позвонить на работу, я тебе дам телефон. И скажешь только одно слово: пошли. Я все брошу и через пятнадцать минут буду у тебя.

– А почему у меня, а не у тебя?

– И у меня, и у меня, – ответил он, бросаясь на тахту.

* * *

Катерина уснула мгновенно, как провалилась. Когда проснулась, ей показалось, что уже утро и она опаздывает. Было почти одиннадцать вечера.

– Сейчас придет Сашка, – вспомнила она. Ей показалось, что он оделся мгновенно.

– У тебя, наверное, большой опыт одевания в экстремальных ситуациях, – предположила она. – И минуты не прошло.

– Минута? Пять секунд! Я засек время. Я же в армии служил. Но там больше одежды, да еще портянки надо было наматывать.

– Я почему‑ то думала, что ты служил на флоте.

– Почему?

– У тебя есть флотский шик.

– Я армейский. Я, пожалуй, пойду. Не хочу, чтобы Александра видела меня каждый день.

– Давай видеться у тебя, – предложила Катерина.

– Конечно. Но у нас в коммуналке ремонт. Я хочу тебя привести в чистую и уютную комнату.

– А почему ты не хочешь видеться с Александрой? Тебе она симпатична?

– Она мне нравится. Она похожа на тебя. Но молодые не терпят назойливости. Я хочу, чтобы у меня с ней сложились очень хорошие отношения. Но я их буду строить по своей методике.

– Может, и мне расскажешь о своей методике? – предложила Катерина. – А то у меня с нею есть кое‑ какие сложности.

– Расскажу обязательно, – пообещал Гога и, поцеловав ее, вышел.

Александра вошла буквально через пять минут после его ухода. Катерина хотела спросить, не встретилась ли она с Гогой, но не спросила. Если встретила, не выдержит и сама расскажет; если не встретила, то не стоит мешать его методике строить отношения с будущей, возможно, падчерицей. Александра пришла явно озабоченной. Ужинала молча. И вдруг спросила:

– У тебя был сегодня тяжелый день?

– Нормальный.

– У тебя очень усталый вид.

– А у тебя озабоченный. Если есть проблемы, можем обсудить.

– Проблема есть, – призналась Александра. – Но, может быть, все в ближайшее время рассосется.

– Если будет необходимо хирургическое вмешательство – скажешь. Я привыкла резать по живому.

– Я это знаю. – Александра поцеловала ее и ушла в свою комнату.

Катерина прошла к себе, раздвинула тахту; стеля простыни, почувствовала запах его одеколона. Это был нормальный советский «Шипр». Привыкну, подумала она. И к его одеколону, и к папиросам «Беломорканал».

Утром она встала с очень ясной головой. Уже из кабинета позвонила инструктору ЦК, который курировал их отрасль.

– Вы будете поддерживать нас и новосибирцев? – задала она вопрос впрямую.

– Договора надо соблюдать, – ответил инструктор. – У нас с чехами договор.

– Он заканчивается в этом году.

– Заключение новых договоров через месяц. Решим эту проблему в Праге, – добавил инструктор.

Уже формировалась делегация в Прагу, куда входили и Катерина, и Петров, и инструктор, и представители Внешторга.

– Извините, – продолжила Катерина, – я и должна предупредить их заранее, что мы не продлим договор. Им надо ведь найти новых покупателей.

– Я вам не советую этого делать, – заметил инструктор. – И потом чешская установка очень хорошая. Я ведь тоже химик и понимаю в установках не хуже, чем вы.

Хуже, хотелось ответить Катерине. Инструктор заканчивал ту же «керосинку», что и Катерина, но ни дня не работал на производстве. Он поступил в аспирантуру и стал секретарем парткома. После защиты диссертации его взяли в горком, оттуда в ЦК. Катерина максимально смягчила ответ.

– Я с вами не согласна и оставляю за собой право отстаивать свою точку зрения.

– Отстаивайте. Но не переусердствуйте.

Катерина набрала номер телефона Петрова.

– Я подумала и осталась на прежней позиции.

– Жаль, – признался Петров. – Передо мной список делегации в Прагу, который я отправляю в ЦК на утверждение. Я тебя вычеркиваю. Все решим без тебя. – Петров положил трубку.

Вчера она решила не называть фамилию Петрова по телевидению. Назову, решила она после этого разговора.

Съемки должны были начаться через два часа. У нее оставалось время, чтобы пройти по цехам и наметить, что и где снимать.

Когда она возвращалась, то увидела голубой автобус ПТС – передвижной телевизионной станции. Кабели тянулись к ее кабинету.

* * *

Телевизионная камера и осветительные приборы были уже установлены. Рачков усадил Аделаиду в директорское кресло и установил свет. Глянул на часы.

– Директор никогда не опаздывает, – перехватив его взгляд, заметила Аделаида.

– Так уж никогда? – усомнился Рачков.

– Никогда, – подтвердила Аделаида.

Этот разговор Катерина услышала, входя в кабинет. Она сразу узнала Рачкова. Он мало изменился. Погрузнел, стал солидным, солидность подчеркивала седина. А у меня почти нет седины, подумала Катерина и поздоровалась с Рачковым.

– Здравствуйте. – Она протянула ему руку. Рачков галантно поцеловал ее руку. Все очаровываешь, сукин сын. В последние годы мужчины стали целовать женщинам руки. Прагматичной Катерине это казалось дуростью. Одно дело целовать в салонах и на балах, другое – в сегодняшней жизни, она только что из цеха и вся пропахла химикатами.

Катерина достала из сумки пудреницу, зеркальце, губную помаду.

– Через две минуты я буду готова.

Рачков через микрофон предупредил:

– Прошу редактора и режиссера в кабинет директора.

Катерина прошлась пуховкой по лицу, подкрасила губы, одним взмахом расчески привела в надлежащий вид прическу, наблюдая за явно растерянным лицом Рачкова. Узнал все‑ таки, подумала она.

– Мы с вами где‑ то встречались? – Рачков улыбнулся. – Я ведь вас уже показывал?

– Думаю, что вы ошибаетесь. Здесь вас не было.

– Здесь я не был, – подтвердил Рачков. – Но ведь здесь вы не всю жизнь работаете?

– Не всю, но очень давно. Почти семнадцать лет.

– Вы не отдыхали в Сочи?

Не узнал, с сожалением подумала Катерина, обидно даже, я‑ то о тебе все эти годы помнила.

– В Сочи хоть один раз в жизни отдыхал каждый человек, – ответила Катерина.

– Разрешите представиться – Рачков Родион Петрович.

– Родион? – переспросила Катерина.

– Да. Нормальное русское имя.

– В юности вы, конечно, были Рудольфом. – предположила Катерина.

– Да, – Рачков был явно ошарашен. – Значит, мы с вами действительно знакомы?

– Это только предположение, – Катерина улыбнулась, – ведь не так давно были модны иностранные имена: Стас, Рудольф, Эдуард, сейчас модны родные – Родион, Иван, Никита, Денис.

В кабинет заглянула Аделаида.

– Извините, Катерина Александровна, звонили из Новосибирска. Директор завода вылетает сегодня, и завтра на утро назначена встреча с секретарем ЦК.

Катерина обрадовалась. Она посмотрела на Рачкова и поняла, что он вспомнил.

– Катерина! – изумился он.

– А что, разве я так изменилась?

– Нет, просто я не предполагал... Такая встреча! Через столько лет! Значит, ты всего добилась! Директор крупнейшего комбината в Москве.

– Директором я всего третий месяц...

– А какие еще изменения в жизни? – допытывался Рачков. – Семья, дети?

– С этим все в порядке.

В этот момент в кабинет вошли режиссер и редактор. Катерина вспомнила первую телевизионную съемку на галантерейной фабрике. Ничего, естественно, не изменилось. Так же за камерой стоял Рачков и режиссером была женщина, только более молодая, в джинсах и джинсовой куртке.

– Катерина Александровна, – объясняла режиссер, – у нас три камеры. Одну мы установим на гараже – это самое высокое место, и я вначале дам панораму по комбинату. В это время вы рассказываете об истории комбината и, так сказать, о его славных вехах. Потом я переключусь на камеру Рачкова. Когда на ней загорится красная лампочка, значит – вас снимают. И тогда редактор задаст вам вопросы.

– Какие вопросы? – забеспокоилась Катерина. – Вы их мне запишите!

– Не надо, – сказал редактор. – Когда человек не знает вопросов, он естественнее на экране, он задумывается, есть пауза.

– Все, что в данный момент снимается, вы увидите на контрольном мониторе, – добавила режиссер. – Как только вы начнете рассказывать о продукции комбината, я включу третью камеру, что в цехе. У вас ведь реконструкция идет, вы вставьте что‑ нибудь про научно‑ техническую революцию – сейчас это модно.

– Вставлю, – пообещала Катерина. – И даже фамилии назову тех, кто мешает этой революции.

– Вы молодчина, – похвалила ее режиссер. – Все понимаете!

– Технология нехитрая, – сказала Катерина. – Я готова.

Режиссер ушла в автобус на пульт. И тут спохватился редактор:

– Извините, я забыл галстук в автобусе. Нам нельзя без галстука в кадре. – И редактор побежал к автобусу.

– Я надеюсь, – воспользовался моментом Рачков, – мы наш разговор продолжим в другом месте. Я тебе позвоню.

– Не надо никаких разговоров, – отрезала Катерина. – И звонить не надо. Я не собираюсь быть телезвездой.

– При чем здесь телезвезды? – улыбнулся Рачков. – Нас ведь связывает...

– Нас ничего не связывает, – жестко оборвала Катерина.

На экране монитора появилась заставка редакции пропаганды. Затем пошла панорама по корпусам комбината, звукооператор махнул рукой, и Катерина начала рассказывать об истории комбината, упомянула о первом директоре, нынешнем министре.

Зажглась лампочка на камере у Рачкова, и редактор попросил Катерину рассказать о себе.

– Я не москвичка, – начала Катерина. – Я из лимитчиц, одним словом «лимита». Я псковская. Приехала в Москву, работала на галантерейной фабрике – сначала на сверлильных станках, потом слесарем‑ наладчиком, бригадиром, начальником цеха. Закончила химико‑ технологический институт, «керосинку», как говорят химики. Пришла на комбинат мастером, стала начальником цеха, технологом, главным технологом. Теперь вот директор комбината.

– Значит, вы прошли по всем ступеням? – спросил редактор.

– По всем, по всем, – ответила Катерина.

– Трудно было?

– Трудно, – призналась Катерина. – Но мир не без добрых людей, помогали... Подруги помогали.

Она назвала Людмилу и Антонину. Эту науку – благодарить и хвалить – она усвоила у своего первого директора. Когда он делал на фабрике доклады перед праздниками, перечислял десятки фамилий. Катерина как‑ то спросила его:

– Зачем так много фамилий, не запомнят ведь.

– Главное, чтобы запомнил тот, кого благодаришь и хвалишь. Не скупись, Катерина, на похвалу. Лучше перехвалить, чем недохвалить.

Катерина упомянула директора галантерейной фабрики, Леднева, Киселеву, министра, академика, не забыла комбинатских, которые поддерживали и помогали.

Потом редактор задал вопрос о реконструкции, и Катерина произнесла несколько нужных слов о научно‑ технической революции и кратко изложила суть конфликта плохих чешских установок с хорошими новосибирскими.

– Неужели кто‑ нибудь против? – удивился редактор. – Государственная выгода очевидна же.

– А тут она противоречит личной выгоде некоторых, – осмелела Катерина. – Привыкли ездить в Прагу: хорошая колбаса, свежие продукты, дешевая одежда в магазинах, а не у спекулянтов, как у нас. В Новосибирске всего этого нет. И самое поразительное, что сопротивляются как раз те, которые должны помогать.

И она назвала Петрова и инструктора ЦК.

– Но мы объединили усилия с сибиряками. Вот только что, перед вашим приходом, звонил директор завода из Новосибирска. Он прилетает сегодня. И мы продолжим борьбу.

– Вы нам сообщите о победе?

– Или о поражении...

– Будем надеяться на победу, – закруглился редактор.

По его поспешности Катерина поняла, что ни суть конфликта, ни его результат редактора не интересуют. На мониторе пошли планы цеха, лица работниц, снова панорама по корпусам комбината.

Во время интервью Катерина забыла о Рачкове. И вспомнила, только встретив его внимательный взгляд. Он уже снял наушники и наблюдал за ней из‑ за камеры.

Вырежут всю концовку, вдруг поняла Катерина, оставят только благостное.

– Спасибо, – поблагодарил редактор. – Вы были великолепны. Я сообщу, когда передача будет в эфире. – И пошел к выходу.

– Постойте, – остановила его Катерина. – И выслушайте меня. Прежде чем пойдет в эфир, я должна посмотреть передачу.

– Я постараюсь вам показать, – пообещал редактор. – Но иногда бывают незапланированные вставки в программу, о которых даже я не знаю.

Рачков выкатывал камеру из кабинета, звукорежиссер зачехлял магнитофон. Катерина подождала, пока они вышли, редактор двинулся за ними, посчитав, вероятно, что разговор закончен.

– У меня к вам еще есть вопросы, – остановила его Катерина и продолжила: – Во всей передаче меня интересует только концовка с фамилиями людей, которые мешают реконструкции комбината. Если ее вырежут, с вашего согласия или без вашего согласия, я устрою грандиозный скандал. В таких ситуациях всегда ищут крайнего, чтобы наказать его. Естественно, крайним будете вы.

– Конечно, – согласился редактор.

– Вам вынесут выговор по партийной линии или просто уволят. Поэтому оставляйте эту передачу. А вашему начальнику, как он у вас называется?

– Главный редактор.

– А главному редактору скажите, что Тихомирова – большая сука, которая способна на любой скандал. Поговорите с бывшим директором комбината, с бывшим главным механиком Самсоновым, они подтвердят. Запишите их фамилии. Я бы хотела расстаться с вами по‑ дружески, потому что противник я очень неудобный – коварный и мстительный.

Катерина подумала, что она почти слово в слово повторила Петрова.

– Да, да, конечно, – подтвердил редактор. Катерина его явно напугала. Он привык, что телевидение любили, перед ним заискивали, оказывали услуги.

Пока редактор и Катерина разговаривали в кабинете, Рачков задержался в приемной.

– Да, – сказал он Аделаиде, будто только что вспомнил, – передачу в эфир могут поставить в любой момент, и вдруг мы не сможем застать вас на работе. На всякий случай дайте мне домашний телефон директора, я ей обязательно позвоню.

– Ради бога, не забудьте, – попросила Аделаида и написала на листке домашний телефон Катерины.

– Непременно, непременно, – заверил ее Рачков. – Очень интересная женщина, очень.

– Она у нас умница, – поддалась на лесть Аделаида. – У нас шутят, что ее улыбка стоит полмиллиона в валюте. Однажды вели переговоры о закупке оборудования, поставщик оказался упрямым, но, когда подключилась Катерина Александровна, он сбросил полмиллиона.

– Удивительная женщина! На такую женщину невозможно не обратить внимания. Улыбается – глаз не оторвать.

– Не влюбились ли вы? – кокетливо спросила Аделаида.

– Не решусь, – развел руки Рачков. – Замечательные дети, замечательный муж.

– Не дети, а только дочь, – поправила Аделаида. – И никакого мужа. Я думаю, у вас есть шансы.

– Вы вселили в меня надежду, – Рачков улыбнулся самой своей очаровательной улыбкой.

Когда Катерина вышла в приемную, Аделаида ей радостно сообщила:

– Мне кажется, оператор в вас влюбился.

– Так, – Катерина все поняла, – домашний телефон спрашивал?

– Да, – сдалась Аделаида. – Он сообщит, когда передача будет в эфире.

– Что еще спрашивал?

– Он почему‑ то решил, что у вас муж и дети.

– И вы ему сказали, что у меня только дочь и я не замужем?

– Да, – подтвердила Аделаида. – Вы так ему понравились. А на руке у него нет обручального кольца. Он явно не женат и очень симпатичный.

– Он симпатичный сукин сын. – И Катерина ушла к себе в кабинет. Успокойся, приказала она себе. Пусть только попробует сунуться! Получит сполна.

Зазвонил телефон. Катерине не хотелось ни с кем разговаривать, но Аделаида трубку не снимала. Катерина выглянула в приемную – Аделаиды не было. Пошла поплакать в туалете, поняла Катерина. Надо бы ее заменить, подумала она, но, пока воспитаешь и научишь работать нового секретаря, уйдут годы. Да и просчет Аделаиды только в одном: она очень хочет, чтобы я была счастливой, а счастье видит в замужестве, потому что сама никогда не была замужем.

Телефон надрывался. Катерина сняла трубку:

– Тихомирова.

– Катерина, ты пропустила два заседания комиссии.

Это звонил председатель комиссии по материнству и детству из Моссовета. Катерина работала в ней.

– Прости. Я отслужу.

– Есть срочное поручение от председателя.

– Лично мне?

– Комиссии. Но на вчерашнем заседании решено поручить тебе.

– Я на той неделе заеду, – пообещала Катерина.

– В понедельник выводы нашей комиссии должны лежать у председателя на столе. Приезжай сегодня же.

– А по телефону ты объяснить не можешь?

– Это не телефонный разговор.

– Что, государственная тайна?

– Да, – подтвердил председатель.

– Хорошо, – согласилась Катерина. – Завтра заеду.

– С утра, – поставил условие председатель.

– После обеда, – ответила Катерина.

Председатель знал, что спорить с ней бессмысленно, она всегда делала так, как считала нужным.

– Ладно, – согласился председатель. – Это дело, по всей вероятности, криминальное, может быть, придется подключить милицию.

– Подключу. – Катерина положила трубку.

Как депутат Моссовета, она принимала посетителей на своем участке раз в неделю. Жалобы были привычные. Текли крыши, а жилищно‑ эксплуатационные конторы их не ремонтировали; пили мужья, и жены просили места в лечебно‑ трудовых профилакториях; жаловались на автовладельцев, которые ставили машины на тротуары. На заседание комиссии Моссовета Катерина ходила редко, их комиссия была бестолковой и крикливой, потому что в ней работали в основном депутаты‑ женщины.

Катерина прошла в комнату отдыха за кабинетом, включила кофеварку и закурила. Рачков, которого она так любила когда‑ то, показался ей сегодня амбициозным и стандартным, таких за эти годы она встречала часто. Она заранее знала, с чего они начинают разговор, что просят, что предложат. Но зачем он взял домашний телефон? Что он попытается сделать? Сейчас, когда у нее был Гога, она не хотела никого впускать в свою жизнь. А вдруг Александре захочется познакомиться со своим отцом? Она имеет на это право. Девочкой она часто спрашивала об отце, но уже несколько лет эта тема исчезла из их разговоров. Хорошо бы посоветоваться с Гогой, подумала она. И решила, что сегодня же ему все расскажет. Но вечером Гога позвонил и предупредил, что его не будет десять дней – он уезжает в командировку на рижский радиозавод.

Может, и к лучшему, подумала Катерина. За десять дней я решу все проблемы: и на комбинате, и с Рачковым, за это время он обязательно проявится.

Утром она встретилась с директором Новосибирского завода в бюро пропусков ЦК КПСС на Старой площади.

– Как вы все успели так быстро устроить? – спросила Катерина.

– Через свой обком партии. Нам повезло. Сработаем на конъюнктуре. В понедельник в ЦК совещание по научно‑ технической революции в промышленности. Им нужны факты: где тормозят эту революцию. Очередная кампания. Но эта кампания нам поможет.

Директор, сорокалетний, спортивный, как и она, из нового поколения директоров, все делал быстро. Быстро шел по коридорам, быстро выкурил сигарету перед приемной секретаря.

Секретарь, большой, спокойный, с грустным, почти лошадиным лицом, выслушал аргументы директора Новосибирского завода, перевел взгляд на Катерину.

– Все точно. Добавить нечего, – подтвердила Катерина. – Меня вчера снимало телевидение, я все это сказала, но боюсь – вырежут.

Секретарь снял трубку белого телефона с золотым гербом на диске – это была высокочастотная связь, ее еще называли кремлевской вертушкой, – набрал номер, поздоровался, назвался и сказал:

– Вчера телевидение снимало директора Новомосковского химкомбината Тихомирову. В понедельник у нас совещание по научно‑ технической революции, ты покажи этот материал в ближайшие дни. Нам нужно поострее. Если надо, подснимите еще, чтобы были конкретные фамилии. А мы сделаем оргвыводы.

Катерина поняла, что секретарь разговаривал с председателем комитета по радио и телевидению. И что сейчас решилась судьба и Петрова, и инструктора ЦК. В интересах большой политики через несколько дней инструктора устроят в научно‑ исследовательский институт заместителем директора, и на этом его карьера закончится. Что станет с Петровым, она предположить не могла, наверное, отделается выговором, он ведь выкручивался и не из таких ситуаций.

– Спасибо тебе, – попрощался сибиряк. – Ты теперь в нашей команде.

– В какой? – уточнила Катерина.

– В нашей, – улыбнулся директор, – сибирской и уральской. Здесь днепропетровские, вообще украинские, молдавские пока держат верх, но прорываются все больше сибирские и уральские, возьмем и одну псковскую.

– Ладно, я согласна. Вы ребята шустрые, судя по тому, как быстро и точно сработали.

– И меткие, – улыбнулся директор. – Белке в глаз попадаем.

Директор достал сверток и протянул Катерине.

– Тебе сувенир.

– Что это?

– Дома посмотришь. Извини, у меня дела еще в Госплане, а вечером я вылетаю. Встретимся теперь у нас, когда будем подписывать контракт.

Катерина развернула в машине сверток. В бархатном футляре лежало ожерелье из ярко‑ зеленого малахита. Верну, решила Катерина, слишком дорогой сувенир. Но не вернула. Вечером показала Александре. Та вертелась перед зеркалом, примеряя украшение к блузкам, кофточкам.

– Не отдавай, – умоляла Александра. – Будем носить по очереди. Это же самая дорогая драгоценность в нашем доме.

Александра была права. Драгоценностей в доме не было. Серебряные цепочки со знаком зодиака не в счет, такие носили все женщины. Драгоценностей Катерине никто не дарил, а сама купить не могла. И холодильник, и телевизор, и мебель покупала в кредит. На машину одолжила у пятерых и только недавно расплатилась.

– Ладно, оставлю, – успокоила дочь Катерина. – В первый и последний раз.

Вечером позвонил редактор и сообщил, что очерк пойдет завтра после программы «Время», в самое смотрибельное время.

Катерина включила телевизор заранее, поглядывая на часы. Она впервые видела себя на экране. Первая съемка на галантерейной фабрике не в счет, передача шла в прямой эфир и никогда не повторялась. Катерина себе понравилась. Александра была более критичной:

– Надо менять прическу, – заявила она. – Ты как будто дама из шестидесятых годов. Не прическа, а домик из начеса, да еще покрытый лаком. Сегодня в моде естественность.

– Переменю, – согласилась Катерина.

Ее увидели многие. Звонили знакомые и не очень знакомые. Восхищались ее смелостью. Она же ждала звонка от Петрова. Петров позвонил через неделю.

– Я звоню, чтобы попрощаться, – сказал он. – Я уже не член коллегии министерства и не начальник главка.

– И кто же ты теперь?

– Старший научный сотрудник НИИ химической технологии.

– Я тебя поздравляю. У тебя научный склад ума. Ты замечательный аналитик, я у тебя многому научилась. Я недавно разговаривала с редактором телевидения и заметила, что даже твоими словами пользуюсь.

– Какими же?

– Я ему сказала: не делайте из меня противника, потому что я противник неудобный и очень коварный.

Петров помолчал и спросил:

– Кто настоял, чтобы моя фамилия была упомянута в передаче? И не говори, что сама. Я же тебя знаю. Ты отходчивая, не мстительная. Скажи кто? Может быть, это наш последний откровенный разговор. Имею право на откровенность, я ведь тебе помогал, многое для тебя сделал.

– Да, – согласилась Катерина. – Помогал, пока тебе было выгодно, к тому же ты ничем не рисковал, рисковала я одна. А когда коснулось твоей выгоды, ты готов был меня уничтожить.

– Не понимаю. В этом деле нет твоей личной выгоды. Зачем тебе это надо?

– Выгоды личной нет, хотя, наверное, есть. Я дала слово поднять комбинат. Знаешь, у нас на Псковщине всегда была нищета, и советская власть немногое дала. Нищета стала еще большей, раскулачили очень многих. Но когда началась война, нищие, обиженные ушли в партизаны. Знаешь почему? Потому что немцы нас не считали за людей. Я этого не видела, я ведь после войны родилась, мой отец мальчишкой был в партизанах, и моя мать тоже. Ты ведь меня не принимал всерьез. Симпатичная провинциалка, можно переспать, можно помочь при случае. Но можно и уничтожить. Ты объявил мне войну, я ушла в партизаны.

– Очень выспренно, – заметил Петров.

– Прости за выспренность. Но пожалуйста, не своди со мной счеты. Я неудобный, хитрый и коварный противник.

Катерина положила трубку и задумалась. Она представила, что всю эту ситуацию пересказывает Гоге. Все, без утайки. И то, что она была любовницей Петрова, и что министр подсказал ей назвать фамилию Петрова по телевидению, потому что Петров мог стать в ближайшее время одним из главных претендентов на должность министра, и что она действовала не менее беззастенчиво, чем Петров, только выйдя на более высокий уровень при помощи сибиряков. Что Гога может ответить? Она представила, как он внимательно слушает, а потом говорит:

– Я не могу представить себя тобой. Я могу представить только себя в этой твоей ситуации. Значит, я спал с женщиной по фамилии Петрова, которая мне помогала, без нее я не стал бы директором комбината. Но когда мои интересы с этой женщиной разошлись, я сделал все, чтобы ее уничтожить. И не потому, что я эту женщину ненавижу, а потому, что начальник или начальница решила свести с ней счеты и я согласился с этим. И я свожу счеты еще с одним человеком, по сути, уничтожаю его, потому что это якобы необходимо во имя большой политики, так называемой научно‑ технической революции, которой нет, ее выдумали, потому что все разваливается... А ты думаешь, что, если они проведут совещание, примут постановления, что‑ то изменится? Ничего не изменится – нужны не постановления, а средства, которые они дают только военным. Нужно закупать современные технологии.

– Но в Праге – не современные технологии!

– Но в Новосибирске тоже, – возразил бы он. – Чуть лучше, и только, а завтра они так же устареют, потому что и они отстали на два‑ три поколения. Зачем же играть в предложенные ими игры, зачем? Не знаю, как ты себя чувствуешь, но я бы в этой ситуации чувствовал себя большой сволочью.

Не расскажу ему, решила Катерина. Никому не расскажу. Но он тоже должен понять. Я одна, я женщина, и, если бы не играла в эти игры, ничего бы не добилась, и в эти игры играют миллионы, потому что других игр нет. Выходить на Красную площадь, чтобы тебя посчитали сумасшедшей? Да не могу я этого. У меня дочь, у меня больная мать.

Гога позвонил из Риги поздно вечером. В ее ответах он что‑ то почувствовал.

– Что случилось? – обеспокоено спросил он.

– Ничего. Наоборот, все хорошо, даже очень хорошо.

– Мне показалось, что ты что‑ то скрываешь?

– Что?

– Что ты украла в магазине банку консервов, тебя поймали и сообщили на работу.

– Такое мне и в дурном сне присниться не может, – Катерина поняла, что он улавливает почти неуловимые оттенки ее настроения, а ей‑ то казалось, что она давно научилась скрывать свое настроение. – Мы тебя ждем и скучаем.

– Знала бы ты, как скучаю я! Я работаю по двенадцать часов, чтобы приехать хотя бы на сутки раньше. Латыши говорят, что они никогда не видели, чтобы русские так хорошо и много работали.

– Ты им сказал, что русские всегда много и хорошо работали?

– Я им сказал, но у них есть и другие факты. Они все равно считают нас оккупантами.

Не надо бы про это по телефону, подумала Катерина.

– Приедешь, расскажешь о впечатлениях.

– И ты тоже.

– Ты это о чем? – спросила Катерина.

– О том, что ты мне никогда не рассказывала о своих впечатлениях. Я не знаю, например, как ты относишься к Дали.

– Что это такое?

– Это такой замечательный испанский художник. Я купил альбом с репродукциями его картин.

– Я, наверное, темнее, чем ты думал... – сказала Катерина. – Я что‑ то слышала, но никогда не видела его картин.

– Теперь увидишь. Я тебя обнимаю и целую в родинку на правой груди.

– Ты что, с первого раза запомнил все родинки?

– Конечно, я их очень люблю.

– Родинку?

– Грудь. Правую. И левую. И...

– Ты мне об этом расскажешь, когда придешь. И за этот рассказ не надо будет платить деньги.

– Ты экономишь мои деньги?

– Я экономная и заботливая.

– Неужели мне так повезло?

– Тебе очень повезло. Я тебя обнимаю и с нетерпением жду возвращения...

Катерина до приезда Гоги старалась сделать все, что накопилось за эти дни. Как и обещала, заехала к председателю комиссии в Моссовет.

Председатель когда‑ то закончил педагогический институт, работал в комсомоле, потом в профсоюзе. Катерина знала многих, кто, закончив институты, ни дня не работал по специальности. Они становились комсомольскими, партийными, профсоюзными или советскими работниками. Получали указания, передавали их дальше. Сотни тысяч что‑ то контролировали, составляли сводки, справки, отчеты. Когда Катерина видела таких сытых, хорошо одетых чиновников, ее охватывал страх. Как же их всех прокормить, они же ничего не производят, а только потребляют!

Председатель озабоченно перебирал листки на столе. Нашел нужный.

– Мать, – у него сохранился комсомольский стиль общения, – в Москве развелось много тайных домов знакомств.

– Уже интересно, – заметила Катерина.

– Недавно милиция раскрыла один такой дом. Дело было поставлено с размахом. Женщины оставляли свои фотографии и пожелания, и мужчины тоже.

– Женщин, конечно, было больше?

– Я не знаю. Эти данные заносились в компьютер, ты представляешь, у них был даже компьютер.

– Нормально. Я недавно для бухгалтерии приобрела компьютер.

– Все услуги были платные. Завели, конечно, уголовное дело, как за получение нетрудовых доходов.

– Почему же нетрудовых? – возразила Катерина. – Люди же работали, подбирали. Так же можно привлечь к уголовной ответственности и работников бюро по обмену жилой площади.

– Ну, одно дело подобрать квартиру, другое – мужчину, это уже сводничество.

– Не вижу в этом ничего криминального, – возразила Катерина. – В России всегда были свахи, да и у других народов тоже.

– В общем, Моссовет должен высказать свою точку зрения на это явление. К тому же это явление распространяется. В Москве уже организовано несколько клубов, которые назвали «Для тех, кому за тридцать». Нашей комиссии поручили разобраться.

– А при чем здесь наша комиссия «Материнства и детства»? – спросила Катерина. – Это скорее для комиссии по геронтологии.

– Такой комиссии в Моссовете нет, – определил председатель. – Я тебе поручаю пойти в клуб завода «Штамп». Ты не замужем, тебе за тридцать, внедрись туда, как обычная клиентка, а потом напишешь отчет.

– Нет у меня для этих детективных глупостей времени, – отрезала Катерина. – Но в клуб я съезжу, может быть, мне при помощи компьютера тоже жениха подберут.

– А вот этого не надо, – предостерег председатель. – Депутаты Моссовета не должны попадать в сомнительные ситуации.

– Я не попаду, – пообещала Катерина.

Возвращаясь с комбината, Катерина заехала в клуб, предварительно позвонив директору. На входе стояли два старика с красными повязками на рукавах пиджаков. Они были при галстуках, в белых сорочках и благоухали одеколоном «Тройной». Клиенты, определила Катерина. Она поняла это по тому, как они осматривали женщин и не обращали внимания на мужчин. Женщины протягивали пригласительные билеты. Билета у Катерины не было.

– Я к директору, – объяснила Катерина.

– Все без билетов к директору, – ответил добровольный вахтер.

– Я из Моссовета.

– Сюда все идут: и из Моссовета, и из райсовета, и из Мосэнерго... Получишь пригласительный – приходи!

– Послушай, – разозлилась Катерина. – Ты‑ то как сюда попал? Здесь же клуб «После тридцати», а не после семидесяти, – и пожалела о сказанном. Лицо старика стало свекольным. Не дай бог, еще удар хватит, испугалась Катерина. Старик и сам испугался и начал считать пульс. В этот момент Катерина и прошла, понимая, что вряд ли за ней погонятся. Она нашла кабинет директора. Маленькая худенькая женщина устало объясняла дородным сорокалетним теткам:

– Девочки, ну нет билетов! Все планируется заранее. Вы записаны и получите пригласительные билеты в свое время.

– А сколько ждать? – спросила одна из женщин.

– Скорее всего, на новогодние праздники.

– А купить нельзя? С переплатой? – спросила вторая.

– У нас ничего не покупается и не продается. Когда придет приглашение, вы сделаете первый взнос и станете членами нашего клуба.

Тетки удалились в неудовольствии.

– Ничем помочь не могу, – сказала заведующая клубом Катерине, не глядя на нее, укладывая папки в сейф. – Приходите после Нового года!

– Я из Моссовета, – представилась Катерина. – Я вам звонила.

– Извините, – заведующая сконфуженно улыбнулась. – Я готова ответить на ваши вопросы. Вот вы сами видели, какая потребность в таких клубах, как наш. Одиночество! Люди измучены одиночеством. Некуда пойти. На танцплощадку поздно, да и таких площадок почти не стало, все больше дискотеки, а там четырнадцатилетние мальчики и девочки. Где можно познакомиться друг с другом? На работе. Но есть чисто женские коллективы: фабрики, школы, поликлиники...

– В транспорте, – подсказала Катерина.

– Не успеете, – ответила заведующая. – Едете пять остановок. Одну‑ две присматриваетесь, потом надо сесть рядом, а вагон заполнен до предела. Встать рядом? Он нависает сверху, вы задираете голову. К тому же усталость, следовательно, замедленная реакция, а тут или ему выходить, или вам. Мы проводили социологические исследования. На знакомства на транспорте выпадает не больше пяти процентов.

– А как у вас происходит знакомство? – поинтересовалась Катерина.

– Мы ищем формы. Члены клуба заполняют анкеты, где сообщают данные о себе и пожелания, чего бы им хотелось.

– Притязания почти всегда завышены?

– Что вы! Занижены! То ли от неудач, то ли от комплекса неполноценности пожелания самые элементарные. Главное – чтобы не пил. Исходя из пожеланий, мы формируем столики. Обычно на четверых.

– В такой ситуации лучше бы, наверное, оставлять их вдвоем?

– Нет, – возразила заведующая. – Когда за столиком две женщины, они поддерживают друг друга. И мужчины тоже. Сближение идет результативнее.

– А вы все пожелания вводите в компьютер?

– Компьютер – это мечта. Мы пока бедные. Составляем картотеку. Пары сидят за столиками, танцуют. У нас работает почта. Например, у вас номер восемь, и вам приходит записка от номера шесть. Вы смотрите. Если нет противопоказаний – отвечаете.

– А что надо отвечать?

– Ничего. Вы получили записку от номера восемь. И пишете на листке: номеру восемь от номера шесть. Это сигнал, что вы готовы говорить.

– Или не пишу...

– Или не пишете, – согласилась заведующая. – Значит, вы не принимаете приглашения. Это все тайно.

– Интересно, давайте я внесу плату и поучаствую в игре.

– К сожалению, это невозможно, – возразила заведующая. – Клуб гарантирует, что все присутствующие не замужем и не женаты.

– Я не замужем. Могу показать паспорт.

– Ну что вы! Я вам и так верю! Пожалуйста! У нас одна заболела, и за столиком есть место. Вам, по‑ видимому, около сорока?

– Около, – призналась Катерина.

– Вам, конечно, нужен интеллигентный, с высшим образованием.

– Интеллигентность хорошо бы, образование не самое главное. А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Сейчас поймете. Как вы относитесь к туризму?

– Никак!

– Это уже хуже. – Заведующая задумалась и заглянула в свои записи. – А как вы относитесь к классической музыке?

– Хорошо под нее засыпаю.

– А как вы относитесь к кинокомедиям?

– Тоже никак. Стараюсь не смотреть.

– Здесь есть совпадения, – заведующая поставила крестик.

– С кем?

– Сейчас узнаете. Возраст – пятьдесят, плюс‑ минус?

– Почему же? – возразила Катерина. – Лучше сорок, плюс‑ минус.

– Извините. Сорокалетние мужчины предпочитают тридцатилетних.

– А почему же учитываются только их предпочтения?

– Потому что их меньше, пока. На каждом вечере должно быть равное количество мужчин и женщин. Но женщин всегда оказывается больше. У меня есть данные, что некоторые мужчины перепродают свои приглашения женщинам в два‑ три раза дороже, нарушая нам и без того хрупкий баланс. Почему я вам задавала эти вопросы? Есть тут у меня один кандидат. Даже странно, что он к нам пришел. Пятьдесят один год. Как говорят французы, пятьдесят – это возраст женихов. Разведен. Кандидат наук. Заведует лабораторией. Ездит в зарубежные поездки.

– Это в смысле туризма?

– Ну что вы! По служебной линии. У него номер четыре, и он будет сидеть за столиком десять. Ваш номер будет девяносто третий. На номер четвертый претендует дама номер пятнадцатый. Она будет сидеть с ним за одним столиком. Конечно, я отчасти совершаю служебное преступление...

– Не надо ничего совершать, – тут же решила отказаться Катерина. – Я не хочу посягать на чужое.

– Никакого посягательства нет, – заверила ее заведующая. – Это, так сказать, предварительный расклад, но мы не исключаем целеустремленного выбора. По правилам нашего клуба вы можете заговорить с каждым, а главное наше правило – в клубе все равны. На танец может пригласить как мужчина, так и женщина. Кстати, женщины более активны. – Заведующая протянула Катерине карточку с номером три и английскую булавку. – Я вам только советую снять значок депутата Моссовета.

– Почему?

– Мне трудно спрогнозировать реакцию – или это привлечет к вам внимание, или наоборот. Мы ничего не запрещаем, но мужчинам рекомендуем не надевать орденa, только орденские колодки.

– А как насчет драгоценностей у женщин?

– Здесь нет ограничений.

– Судя по услышанному, вы проделали огромную и нужную работу. – Поколебавшись, она все таки задала вопрос: – Скажите, а вы замужем?

– Увы, – смутилась заведующая. – Сапожник всегда без сапог.

– Но, судя по вашей характеристике, вам нравится этот пятидесятилетний завлаб. Зачем же вы рекомендуете его другим? Никому не показывайте. Сделайте все, чтобы он стал вашим.

– Но это использование служебного положения! – возразила заведующая.

– Никакое это не использование. От этого никто не страдает. Он страдает. Он свободен. Да, на него есть претендентки, но и вы претендентка.

– Он предпочитает блондинок!

– Станьте блондинкой! Это ведь так просто. Если мне удастся с ним поговорить, я скажу, что он произвел на вас неотразимое впечатление.

– Я даже не знаю, что вам и ответить, – смутилась еще больше заведующая.

– А ничего отвечать и не надо.

– А если он вам и самой понравится?

– Я вам об этом скажу. – Катерина сняла депутатский значок и приколола вместо него карточку с номером девяносто три.

В зале стояли столики с номерами, за которые рассаживались женщины и мужчины. Через довольно мощные колонки передавалась музыка с магнитофона. Уже слышался женский смех. Недалеко от столика, за который села Катерина, возник скандал. Там оказались одни женщины, и к ним уже бежала разбираться заведующая. Заведующая оказалась женщиной решительной.

– Прекратите базар! – предупредила она. – Кто‑ то из вас не получил приглашение, а купил. Я за пять минут проверю по картотеке, и мы вас выведем с милицией. Все! Танцуйте, играйте в почту и не рыпайтесь, если хотите остаться.

За столиком Катерины сидели двое мужчин и полногрудая блондинка лет тридцати пяти. Свою полногрудость она подчеркивала глубоким декольте, была тщательно причесана, с дорогим кольцом, золотым кулоном, усыпанным мелкими бриллиантиками. Хорошо упакована, отметила Катерина, я по сравнению с ней сушеная вобла. Женщина, осмотрев Катерину, улыбнулась ей: не соперница, вероятно, решила она. Мужчинам было лет по пятьдесят. В нормальных темных костюмах фабрики «Большевичка», галстуках в полоску и горошек, такие галстуки Катерина помнила с тех пор, как приехала двадцать лет назад в Москву. Они сохранились потому, что надевали их, вероятно, раза три‑ четыре в год по большим праздникам.

Мужчины открыли бутылку вина и налили в бокалы Катерине и блондинке. Катерина хотела было сказать, что она за рулем, но спохватилась – это бы ее сразу выделило, начались расспросы, она бы оказалась в центре внимания. Мужчины под столом осторожно открыли бутылку водки. Блондинка попросила плеснуть и ей, и сразу стала для них своей.

Катерина осмотрела сидящих за другими столиками. Было довольно много женщин за тридцать, были и пятидесятилетние, и шестидесятилетние. У многих мужчин на пиджаках приколоты орденские планки. Это они зря, подумала Катерина, после войны прошло почти сорок лет, даже если они войну закончили двадцатилетними, им было под шестьдесят, зачем же демонстрировать свой возраст.

На магнитофон поставили кассету с танцевальными мелодиям. Вечер начали с вальса, Катерину пригласил коренастый, плотный, лысеющий мужчина, ладонь у него была мозолистой, а пахло от него почему‑ то борщом и паленой шерстью. Наверное, гладил костюм и прожег, решила Катерина. И запах борща тоже скоро перестал быть секретом. Претендент в женихи быстро сообщил, что он вдовец, что у него трое детей, взрослая дочь замужем и живет отдельно, а сыновьям десять и двенадцать лет, сам он украинец и хорошо готовит.

– Сегодня вы готовили борщ? – спросила Катерина.

– Вы угадали, – обрадовался претендент. – Я готовлю ведерную кастрюлю на неделю, все‑ таки три мужика в доме. А вы кто? Есть ли у вас дети?

Но Катерина ответить не успела, музыка закончилась. В танце она успела рассмотреть кандидата наук под номером «четыре». Он танцевал с маленькой рыжей женщиной, явно крашеной, в черном шелковом платье, которое было тесновато.

Номер четвертый явно пользовался спросом, и на медленный фокстрот его пригласила другая дама, очень высокая и худая. То ли Катерина не понравилась украинцу, то ли он хотел охватить как можно больше женщин и сообщить им информацию о себе, но второй танец он танцевал уже с другой женщиной, а Катерину пригласил высокий, мощный, заметно пьяный мужчина лет под шестьдесят. Он приступил к делу сразу.

– Ты сегодня свободна?

– Да, – подтвердила Катерина.

– Давай смоемся отсюда! Я тут рядом живу, в пяти трамвайных остановках.

– Нам надо все‑ таки поближе познакомиться, – замялась Катерина.

– У меня и познакомимся. Я медик.

– Вы врач? – Катерина не могла скрыть удивления.

– Медики не только врачи. Я санитар и шофер со «скорой помощи».

– Тогда у вас масса возможностей для знакомств, – предположила Катерина.

– Так они же все больные, – возразил санитар‑ шофер. – Какое может быть знакомство, когда человек с приступом аппендицита или почечно‑ каменной болезни. Да и все очень быстро. Пока везешь одного, уже поступает другой вызов. Ну так что?

– Что? – переспросила Катерина.

– Ко мне поедем?

– Не поедем, – отрезала Катерина.

– Ну извини, – сказал санитар‑ шофер. – У меня принцип: быстрота, натиск, глазомер. Ты мне понравилась. Поедем, разберемся. Или до свидания?

– Тогда – до свидания.

– Ты особенно‑ то не задавайся, – предупредил санитар‑ шофер.

Катерина вернулась за столик и подумала, что пора уходить, но она обещала заведующей поговорить с кандидатом наук. Чтобы его не перехватили, она заранее направилась к его столику и, к удивлению рыжеволосой дамы в вечернем платье, пригласила его, как только включили магнитофон. На этот раз исполнялось танго.

Кандидат наук извинился, промокнул платком пот на лице.

– Давно не танцевал, – сказал он и спросил: – Вы химик?

– Вы меня знаете?

– Нет. По запаху. Вы, вероятно, сразу с работы. Ткани очень долго держат запахи.

– Неужели так заметно? – удивилась Катерина.

– Это чисто профессиональное. Я работаю в парфюмерной промышленности.

– Вы знаете заведующую клубом?

– Конечно. Я же заполнял анкету.

– Вы ей очень понравились.

– Мне нравится другой тип женщин, – сказал кандидат наук, но не добавил: вашего типа, как ожидала Катерина.

– Я знаю, вам нравятся блондинки, но половина женщин – крашеные блондинки.

– Меня заверили, что данные анкеты держатся в тайне. – Кандидат наук нахмурился, губы его сложились в узкую жесткую полосу.

Этот спуску своим сотрудникам не дает, подумала Катерина.

– Извините, – сказала Катерина. – Я неудачно начала разговор.

– Я тоже так думаю, – подтвердил кандидат наук.

С ним у меня шансы нулевые, подумала Катерина и пожалела ту женщину, на которой остановит внимание этот претендент. И еще подумала, как хорошо, что у нее есть Гога и не надо ходить сюда и ждать, что выберут тебя, потому что выбирают они, их меньше, чем нас. И прелестные, образованные, интеллигентные, домовитые, нежные женщины готовы на все, чтобы в их доме поселился мужчина, потому что надеются на его заботу, помощь, нежность. И вряд ли они все это найдут здесь, среди вдовцов, неудачников, алкоголиков, которых бросили жены.

Танго с кандидатом наук она дотанцевала молча, прошла в кабинет заведующей.

– Чаю хотите? – предложила заведующая.

– Хочу, – призналась Катерина.

Заведующая налила чаю.

– Какие у вас впечатления?

– Дело хорошее, нужное, – ответила Катерина. – Шансов выйти замуж здесь я думаю, немного.

– Почему же? – не согласилась заведующая. – Мы работаем всего три месяца, и уже было шесть свадеб. Мы их здесь и отмечали. А как вам кандидат наук?

– По‑ моему, нормальный мудак, – ответила Катерина и поняла, что подобрала явно не то выражение. – Характер жуткий, зануда, к тому же у него явная сердечная недостаточность.

– Он вам об этом сказал? – удивилась заведующая.

– Это я сама определила. Он трех танцев не выдержал. И губы синеватые при общей бледности. За ним ухаживать надо будет уже года через три, горшки выносить.

– Все мы под Богом ходим, – заметила заведующая.

– Спасибо за прием. – Катерина поднялась.

– Неужели никто из мужчин на вас не произвел впечатления?

– Никто. Да и не могло этого быть. Я сейчас в состоянии влюбленности в одного... даже не знаю, как и назвать: парень – не подходит, мужик – тоже, товарищ – еще хуже... Он господин, скорее.

– Из иностранцев? – спросила заведующая.

– Из наших.

– На работе познакомились?

– В электричке.

– Как интересно! Он сам подошел или вы ему сигнал подали?

– Сам. А как можно сигнал подать?

– Посмотреть, улыбнуться, спросить о чем‑ то. Самое трудное – с чего начать. Многие наши женщины задают вопрос: с чего начать? Какую первую фразу сказать? В дальнейшем мы организуем курсы, где будут консультировать психологи, сексологи. Будем читать лекции о хороших манерах.

– Познакомиться – не такая уж и проблема, – ответила Катерина. – Проблема – удержать. Сплошные ведь разводы.

– К сожалению, это так, – согласилась заведующая.

– Всяческих вам успехов, – пожелала ей Катерина.

Она вышла из клуба и облегченно вздохнула. Этот способ знакомства явно не для нее. Слава богу, что у меня есть Гога, снова подумала Катерина. Через два дня он приедет, и, если все будет хорошо, на Новый год она устраивает свадьбу. Она стала подсчитывать, кого из друзей позовет, но спохватилась: не сглазить бы.

Глава 15

В субботу к Людмиле, как было заведено, зашел доктор наук.

Обычно Людмила подавала кофе, потом он говорил:

– Стели перины.

И шел в душ. Так произошло и на этот раз.

– Не хочется, – отказалась Людмила.

– Есть проблемы?

– Есть. Замуж хочу.

– Мы эту проблему решили. Мы не будем жениться, штамп в паспорте ничего не меняет в жизни.

– Для меня меняет, – ответила Людмила. – Штамп в паспорте – это взаимные обязательства.

– В чем?

– Во всем.

– У тебя появился новый мужчина?

– Старый. Кстати, он никогда не исчезал.

– Он предлагает тебе руку и сердце?

– Его рука и сердце у меня давно. Завтра начинаются переговоры. Я думаю, он предложит мне выйти за него замуж. Но мы с тобой уже достаточно давно связаны, и я должна с тобой посоветоваться.

– Подождем все‑ таки результатов твоих переговоров, – предложил доктор наук. – Ты мне позвони, когда они закончатся.

– Ты позвони сам. Вдруг я приду в расстроенных чувствах и меня придется утешать.

– Позвоню, – доктор наук встал. – У меня есть работа. Пойду займусь делом.

Он потоптался у двери. Обычно Людмила целовала его на прощанье и открывала дверь. На этот раз открывать ему пришлось самому.

Людмила не врала. После поездки в Таллинн Еровшин звонил ей почти каждый вечер. Сегодня он позвонил и пригласил в воскресенье к себе домой, чтобы познакомить с дочерью.

– В двадцать часов, – уточнил Еровшин.

В воскресенье Людмила приняла душ и, распахнув дверцы гардероба, рассматривала платья – что бы надеть. Зазвонил телефон. Она сняла трубку.

– Добрый вечер, Людмила Ивановна. Это Татьяна, дочь Еровшина. Папа предупредил, что вы будете к восьми. Не могли бы вы приехать на полчаса раньше?

– Требуется помощь?

– То, что требуется, мы уточним на месте, – сказала Татьяна.

Много курит, как ее мать, определила Людмила, голос грубоватый. И она подумала, что вечер не обещает быть легким, но борьбу не стоит откладывать.

– Я приеду, – ответила она коротко.

Людмила надела маленькое черное шерстяное платье, настоящее французское, от Шанель, и легкие сапоги, положила в пакет туфли, надела утепленный модный английский плащ и вышла из дома. Она легко поймала такси.

– В центр. На Патриаршие пруды...

Пруды давно переименованы в Пионерские, но она, как и все москвичи, называла их по‑ старому.

Ее встретила женщина ее лет, может быть, года на два моложе, в халате и тапочках. Увидев Людмилу, она смутилась.

– Извините, я не рассчитывала, что вы приедете так быстро.

Она провела Людмилу в гостиную, обставленную старинной мебелью. Может быть, даже антиквариат, подумала Людмила. Где‑ то в глубине квартиры звучала музыка. «Битлы», определила Людмила и вспомнила о внуке Еровшина, которому недавно исполнилось четырнадцать лет.

Татьяна быстро переоделась в полотняное светлое платье, легкие домашние туфли, села напротив Людмилы. На столе стояла серебряная папиросница. Татьяна достала из нее сигарету, предложила Людмиле. Это была «Ява».

– Извините, – сказала Людмила и достала из сумочки «Мальборо». – Я привыкла к американским.

Они закурили, и Татьяна глянула на часы.

– Генерал задерживается? – спросила Людмила.

– Да. Но не на много. На двадцать минут.

– Нам бы хватило и этих двадцати минут, – сказала Людмила.

– Не знаю, – ответила Татьяна. – Я все привыкла делать основательно.

– Получается? – спросила Людмила. По‑ видимому, дочь Еровшина не устраивало начало разговора, и она перешла к сути:

– Я понимала, что в жизни отца после смерти мамы может появиться женщина.

– Если под женщиной вы подразумеваете меня, – Людмила улыбнулась, – то я появилась в жизни вашего отца двадцать два года назад, еще при жизни вашей матери. В декабре будет двадцать два года, – уточнила Людмила.

– Простите, – сказала Татьяна, – сколько же было вам лет?

– Восемнадцать. Я была совершеннолетней.

– Но вы были замужем?

– Я не была замужем, – ответила Людмила. – Но давайте сразу решим: мы не подруги, вы не священник, а я не грешница, к тому же у меня нет настроения исповедоваться.

– Я понимаю.

Татьяна явно была растеряна. Заранее продуманный разговор рушился. Она не удержалась и все таки задала вопрос:

– И все эти годы вас устраивало ваше положение?

– Вполне, – призналась Людмила.

– Но теперь, когда нет мамы, вы, вероятно...

– Мы эту проблему с вашим отцом не обсуждали.

– Значит, все эти годы вы все знали о маме, о нашей семье?

– Нет, я знала, что вы есть, но не больше. Ваш отец не из болтливых.

– Вы живете с родителями?

– Я живу одна. По‑ видимому, вас что‑ то волнует, поэтому вы попросили меня приехать пораньше? Насколько я понимаю, вас, вероятно, волнует проблема квартиры?

– В общем, да. Я с сыном прописана в новом районе Чертаново, отец здесь. Но живем мы здесь давно, после моего развода.

– Вы хотите спросить, не собираюсь ли я перебраться в эту квартиру?

– Да, именно это меня очень волнует.

Людмила выдержала паузу. Татьяна загасила сигарету и тут же закурила новую. Людмила молчала. Ей очень хотелось бы жить в центре Москвы и в такой замечательной квартире, но это будет решать Еровшин, и шансов перебраться у нее практически нет.

– Мое предложение следующее, – продолжила Татьяна. – Нашу квартиру в Чертаново и вашу вы с отцом могли бы обменять на хорошую трехкомнатную в новых районах или очень хорошую двухкомнатную в пределах Садового кольца.

– Я думаю, это преждевременный разговор, – прервала ее Людмила. – Ваш отец пока не предлагал мне выйти за него замуж.

– Судя по нашему с ним разговору, он склоняется к этому, – сказала Татьяна.

– Я к этому пока не склоняюсь.

Им пришлось прекратить разговор, потому что в комнату вошел внук Еровшина, уже рослый парень в джинсах и ковбойке.

– Добрый вечер, – сказал он.

– Это Людмила Ивановна, знакомая дедушки, – сказала Татьяна.

– Вадим, – представился внук и внимательно осмотрел Людмилу. Это было демонстративно оценивающее осматривание.

Людмила заметила не до конца затянутую молнию на джинсах и сказала:

– Застегни ширинку.

Мальчик дернулся, покраснел и поспешно затянул молнию.

– Спасибо, – сказал он и спросил: – Простите, вы в какой сфере работаете?

– Твой дед мне рассказывал, что ты собираешься поступать в Институт международных отношений? – спросила Людмила.

– Да, – подтвердил внук. – Мой отец заканчивал этот институт. Я, вероятно, продолжу семейные традиции.

– Так вот, представь, что ты уже дипломат и тебя представляют незнакомой даме. И ты сразу спрашиваешь, в какой сфере она работает. А дама – баронесса фон Бек и ни в какой сфере работать не может, да и не должна.

– Но вы ведь не баронесса фон Бек? – возразил внук.

– Я как раз из фон Беков, только прибалтийских, давно обрусевших.

Людмила говорила почти правду. Ее прабабка была замужем за обедневшим прибалтийским бароном, который купил имение в Псковской области, разорился в конце прошлого века и женился на красногородской мещанке. В семье Людмилы это на всякий случай тщательно скрывалось, но фотографии в старинном кожаном альбоме сохраняли.

– Простите, – сказал внук, – я неправильно построил разговор.

– Начни сначала, – посоветовала Людмила.

– Я рад был с вами познакомиться. Вы прекрасно выглядите.

– Уже лучше, – заметила Людмила.

Они услышали, как открылась дверь квартиры. Внук бросился встречать деда. Людмила слышала их разговор.

– Людмила Ивановна уже пришла, – сообщил внук. – Я с ней познакомился.

– Ну и как? – поинтересовался Еровшин. – Какие первые впечатления?

– По‑ моему, большая заноза. Палец в рот лучше не класть, мгновенно отхватит.

– Не знаю, не пробовал, – улыбнулся Еровшин.

Ужинали они в просторной кухне молча. Главное, по‑ видимому, предполагалось после ужина. Внук при деде тоже присмирел. Потом перешли в гостиную. На маленьком столике стоял японский кофейник, который автоматически включался, если кофе остывал. Внук пожелал всем спокойной ночи и ушел в свою комнату. Татьяна и Людмила закурили. Еровшин давно бросил курить.

– Судя по напряженному состоянию моей дочери, – сказал Еровшин, – вы без меня обсуждали какую‑ то сложную проблему.

– Квартирную, – сообщила Людмила, потому что Татьяна молчала.

– Мне моя квартира нравится, – признался Еровшин.

– Мне тоже, – сказала Людмила.

– Так в чем же проблема? – спросил Еровшин.

– Проблемы нет, есть предложение Татьяны.

– С интересом выслушаю.

Татьяна молча курила.

– Татьяна предлагает поменять мою однокомнатную и ее двухкомнатную на трехкомнатную или очень хорошую двухкомнатную в центре, куда мы переедем, а Татьяна с Вадимом останутся здесь. Она здесь выросла, ей здесь нравится.

– Мне тоже нравится, – настаивал Еровшин. – И я не хочу никуда переезжать.

– Ты и не будешь переезжать, – объясняла Татьяна. – Я и Вадим прописываемся в этой квартире, а вы в новой, но жить вы будете по‑ прежнему здесь. А мы пока поживем в новой.

– Пока я не умру?

– Ты нас всех переживешь, – сказала Татьяна.

– Тогда зачем все эти обмены и прописки? – пытался понять Еровшин.

Татьяна предпочла промолчать.

– Прокрутим твою ситуацию, – предложил Еровшин. – Вы прописываетесь в этой квартире, а живете в новой. Но однажды я ухожу на пенсию, теряю возможность влиять на ситуацию, и в один прекрасный день вы с Вадиком – а к этому времени он может жениться, у него родится ребенок – решаете, что будет справедливо въехать в вашу квартиру, вы же здесь прописаны, а мы должны будем отсюда съехать. А не съедем, так нас вывезут с милицией.

– Ты же знаешь, я этого никогда не сделаю, – обиделась Татьяна.

– Не уверен, – возразил Еровшин. – Когда ты развелась со своим мужем, ты вышвырнула его из квартиры.

– Этого не было, – вскипела Татьяна. – Я предложила ему три варианта размена, он не согласился, тогда я разменяла квартиру принудительно.

– Себе хорошую двухкомнатную, а ему комнату в коммунальной квартире.

– Но я осталась с сыном, – возразила Татьяна. – Может быть, ты не знаешь, но у него снова трехкомнатная квартира.

– Почему же не знаю? Знаю. Кооперативная. Я ему помог деньгами.

– Почему ты ему должен был помогать? – возмутилась Татьяна. – Он для меня никто и звать никак.

– Во‑ первых, ты разменяла его квартиру. Во‑ вторых, он отец моего внука, и я хочу, чтобы у мальчика сохранились хорошие отношения с отцом.

– Я решаю, какие отношения будут с ним у Вадика, – отрезала Татьяна.

– Это будет решать Вадим, – заметил Еровшин. – Насколько я знаю, он это уже решил. У них замечательные отношения, и если ты попытаешься их испортить, ты испортишь отношения со мной.

– Это рассматривать как предупреждение?

– Да, – подтвердил Еровшин.

– Хорошо. Доведем этот диалог до конца. Я не понимаю, почему Людмила Ивановна должна иметь преимущества по сравнению с нами: с твоей дочерью, твоим внуком, твоими законными наследниками.

– Людмила Ивановна тоже станет законной наследницей. Она должна получить компенсацию за то, что выходит замуж за старика.

– Но ты не был старик, когда начал жить с ней. И вообще я поражена, как ты столько лет мог вести двойной образ жизни.

– Для разведчика двойной образ жизни – норма, – усмехнулся Еровшин.

– Но ты давно не разведчик. Ты нормальный аппаратчик.

– Подведем итоги, – спокойно прервал ее Еровшин. – Людмила переезжает в эту квартиру. И никакого объединения квартир делать не надо. Через пять‑ шесть лет Вадим женится, квартиру Людмилы, она кооперативная, переведем на Вадима. Ты останешься в своей двухкомнатной. Вадим, если захочет, может продолжать жить здесь, во всяком случае, до конца учебного года ему не стоит переходить в новую школу.

– Замечательный разговор, – опомнилась Людмила. – Вот только меня не спросили, хочу я этого или не хочу.

– Ты хочешь того же, что и я, – ответил Еровшин. – В стратегических вопросах. В тактических у нас, конечно, могут быть расхождения. Я, например, хочу сейчас виски с содовой, – и Еровшин налил себе виски, – а ты, предположим, мороженого. Кстати, ты хочешь мороженого?

– Хочу, – сказала Людмила.

Еровшин посмотрел на Татьяну. Отец и дочь смотрели друг на друга. Первой опустила глаза Татьяна. Она выдержала паузу в несколько секунд и пошла на кухню за мороженым. Будет сражаться до конца, подумала Людмила, но я тоже не лаптем делана.

Людмила попробовала мороженого, посмотрела на часы и спросила Еровшина:

– Где у вас удобнее ловить такси?

– Ловить ничего не надо, – Еровшин снял телефонную трубку, набрал номер: – Это Еровшин, пожалуйста, машину по моему домашнему адресу.

Через пятнадцать минут Еровшин встал. Прощаясь, Людмила протянула Татьяне руку. Татьяна помедлила, но все‑ таки протянула свою. Милость оказала, подумала Людмила и тихо попросила:

– Татьяна, не заводись. Нам дружить надо, или ты проиграешь...

Черная «Волга» уже стояла у подъезда. Водитель вышел и распахнул перед Людмилой дверцу. Она поцеловала Еровшина и села в машину.

– В конец Ленинского проспекта, – сказала Людмила.

– Я знаю, – ответил шофер и назвал улицу и номер ее дома.

* * *

Катерина въехала на территорию комбината, как всегда, рано.

Она любила это утреннее время, когда была в кабинете одна. Через полчаса соберутся главные специалисты. Она посмотрела на лист календаря, ее рабочий день еще вчера был спланирован почти без зазоров.

Ровно в десять в кабинет заглянула Аделаида и сообщила:

– Вам звонят с телевидения.

Катерина взяла телефонную трубку и услышала голос Рачкова:

– Катерина!

– Катерина Александровна, – поправила Катерина.

– Нам надо встретиться.

– Незачем нам встречаться.

– Я хочу видеть свою дочь.

– Это не твоя дочь.

– Это моя дочь. Она родилась в июне.

– И ты об этом вспомнил через двадцать лет?

– Я не знал об этом.

– Не знай и дальше.

– Я ее все равно увижу.

– Каким образом?

– Я приеду к тебе домой, я встречу ее в институте, я имею на это право. И я хотел бы с тобой это обсудить.

– Подожди. Я посмотрю свое расписание.

Он все равно придет, подумала она. Этот вопрос надо решить раз и навсегда.

– Хорошо, – сказала она. – Встретимся в пять часов, у меня будет минут двадцать.

– Где?

– Там же, где встречались в последний раз, двадцать лет назад.

– Ты имеешь в виду площадь Восстания?

– Я имею в виду скамейку на Суворовском бульваре напротив Дома журналистов.

– Очень романтично.

– Скорее прозаично. В четыре у меня встреча в министерстве на Новом Арбате, а от министерства до этой скамейки я дойду за пять минут. – И Катерина повесила трубку.

У нее все вдруг разладилось. Она раздраженно и сварливо отчитала главного бухгалтера, которая была не так уж и виновата. Оборвала работницу, которая пыталась перехватить ее во дворе. В министерстве нахамила новому начальнику главка (он пришел вместо Петрова), хотя он был не виноват – новый человек на новом месте многого еще не знал. Начальник главка стерпел ее ехидные замечания по поводу его компетенции, но наверняка запомнит все это и со временем ответит ей тем же хамством. Что это со мною случилось, подумала она с некоторой даже растерянностью и поняла: она не хочет встречи с Рачковым.

Пока шла до бульвара, несколько успокоилась. Ее поразило, что за двадцать лет здесь ничего не изменилось. Так же играли в шахматы старики, и вокруг них так же стояли пенсионеры, анализируя каждый сделанный ход. Может быть, это были те же старики, которых она видела двадцать лет назад, хотя те, наверное, уже умерли. Это были другие старики. Двадцать лет назад их не могло быть на бульваре, они еще были крепкими пятидесятилетними мужиками!

Один из стариков учил ходить внука. На одной из скамеек сидели две юные женщины и качали в колясках детей. Вполне возможно, что та девочка, которую двадцать лет назад здесь учил ходить дед, выросла, вышла замуж, родила дочку и качает ее сейчас, читая толстый журнал.

Их скамейка была занята молодой парой. Катерина вспомнила, как она просила Рачкова найти врача, который бы согласился сделать аборт. А тот отвечал, что это ее женские дела и что этим должна заниматься их поликлиника, она даже вспомнила его слова: «В конце концов, у нас самая лучшая и бесплатная медицина в мире». И как он побежал к троллейбусу и даже не оглянулся.

Рачков увидел ее сразу. Он курил и о чем‑ то сосредоточенно думал. Был он в модном плаще. Красив, подумала Катерина. В таких влюбляются и двадцатилетние. На коленях Рачкова лежал букет роз. Удар нанесу сразу, решила она и, не здороваясь, спросила:

– Ты сегодня один? Без мамы?

– Мама умерла восемь лет назад, – ответил Рачков.

– Извини. И давай закончим этот разговор. Собственно, мы его закончили двадцать лет назад.

– Я хочу видеть свою дочь. – В сказанном было столько решимости, что Катерина растерялась.

– Поздно спохватился. Какая она тебе дочь? Ты ее не воспитывал. Встретив, даже не узнаешь.

– Да, я виноват, – согласился Рачков. – Да, я был глупый, молодой. Если бы ты мне сообщила, что родилась дочь, может быть, все было бы по‑ другому.

– Ничего по‑ другому не было бы!

– Девочке нужен отец, – заявил Рачков.

– Девочке? – Катерина рассмеялась. – Девочка скоро выходит замуж.

– Откуда у тебя такая ожесточенность?

– От жизни.

– Ты ведь всего добилась.

– Да, – согласилась Катерина. – Кое‑ чего добилась благодаря тебе.

– Здесь‑ то я ни при чем, – возразил Рачков.

– Именно благодаря тебе, – подтвердила Катерина. – Я тебя и любила, и ненавидела. Мне хотелось доказать в первую очередь тебе, что не важны никакие богатые родственники, что я могу добиться всего сама. Я мечтала закончить институт, получить квартиру. Я этого добилась. Не сразу, конечно. Когда я получила квартиру, у меня был соблазн позвонить и пригласить в гости тебя и твою маму. Чтобы вы увидели, как вы ошиблись. А потом я про тебя забыла. Был когда‑ то Рудольф Рачков, красивый парень с телевидения, мало ли что было и прошло. И хорошо, что я тогда не вышла за тебя замуж. Бог ли, судьба ли уберегли меня, но я прожила замечательную жизнь.

Она хотела сказать, что благодаря тому, что не вышла замуж, наконец‑ то встретила мужчину своей жизни. Но не сказала – а вдруг это его ожесточит, тогда уж наверняка он захочет встретиться с Александрой отдельно или придет к ним домой, когда там будет Гога. Она попробовала представить себя на месте Гоги, который узнает, что когда‑ то, двадцать лет назад, она уже обманула одного парня, представилась дочерью академика, а теперь обманула и его, разыграв роль работницы с химкомбината. Я бы на его месте решила, что эта женщина патологическая лгунья. Но я всегда хотела, чтобы как лучше, я не очень решительная. Насчет нерешительности не пройдет. Рачков наверняка уже узнал, как я расправилась с директором комбината и села на его место. Да и не только с директором.

Что же делать, что делать, думала Катерина. Мне нужно совсем немного времени, чтобы все рассказать Гоге. Рассказать все, ничего не утаивая. А сейчас пусть Рачков думает, что все может устроиться по‑ хорошему, почти по‑ семейному. Гога приезжает завтра, он наверняка сегодня вечером позвонит, завтра я его встречу и сразу все расскажу.

– Хорошо, – согласилась Катерина. – У меня до конца недели много дел. Позвони в воскресенье. Но не думаю, что Александра обрадуется твоему появлению через двадцать лет. – Катерина, не прощаясь, встала и пошла по бульвару, шоферу она сказала, чтобы он ее ждал у кинотеатра «Повторный». Она не хотела, чтобы хоть кто‑ нибудь знал о ее встрече с Рачковым.

Вечером Гога не позвонил. Утром Катерина уехала на комбинат. После пяти она была уже дома. Она поставила телефон рядом с собою. Гога позвонил ровно в семь вечера.

– Где ты? – спросила Катерина. – Я к тебе приеду.

– Я звоню из автомата рядом с твоим домом.

– Поднимайся быстрее!

Катерине казалось, что время остановилось. Наконец она услышала шум поднимающегося лифта. Лифт остановился на ее этаже. Но в дверь не звонили. Наверное, соседи, подумала она, и тут раздался звонок. Катерина распахнула дверь. Гога вошел с поднятыми руками. В одной сверток, перевязанный шелковой лентой, в другой большой букет астр.

Катерина обняла его и целовала, целовала, целовала, а он так и стоял с поднятыми руками. Катерина отпрянула, увидела его нелепую позу, рассмеялась, взяла цветы, сверток.

– Это вам с Александрой, – сказал Гога.

– Есть хочешь? У меня все готово.

– Хочу. – Гога снял свою кожаную куртку, повесил ее.

Катерина отметила белизну рубашки, она даже почувствовала запах крахмала. Ботинки сверкали, на брюках безукоризненная складка, ремень из хорошей кожи.

– Сполосну руки, – сказал Гога.

Катерина бросилась за свежим полотенцем, и, когда он закончил мытье рук, она с поклоном подала полотенце.

Гога покосился на нераскрытый сверток, и Катерина поняла, что ему очень хочется, чтобы она развернула его.

– Я сейчас, – заспешила Катерина. – Очень хочется посмотреть, – и начала развязывать ленту. В свертке было два футляра: один побольше, другой поменьше.

– Это тебе, – Гога показал на футляр побольше.

Катерина открыла футляр. На черном бархате лежало янтарное ожерелье.

– Изумительно! – произнесла она. – Я никогда такого не видела.

– Авторская работа, – сообщил Гога.

– Потрясающая работа! Такое могла подобрать только женщина.

– Извини, художник – мужчина. К сожалению, лучшие творцы, портные и ювелиры – всегда мужчины.

Катерина открыла второй футляр. Это тоже было янтарное ожерелье, но из шлифованного янтаря.

– Я сволочь, – призналась Катерина. – Мне нравятся оба.

– Ты можешь выбирать. Но когда я был в мастерской художника, то попросил его подобрать для молодой женщины и для юной.

– Я, конечно, юная?

– Ты юная, молодая, красивая, умная.

Катерина обняла его, поцеловала, но он не отпускал ее:

– Когда придет Александра?

– После восьми обещала.

Гога посмотрел на часы.

– У нас есть время, – прошептала ему на ухо Катерина.

Он поднял ее на руки и внес в комнату.

Уходя на работу, Катерина застелила чистое белье и не стала складывать тахту, в последние дни тахта то с трудом раскладывалась, то с трудом складывалась. Гога, увидев тахту, процитировал:

Постель была расстелена,

И ты была растеряна...

– Нисколько. Это про других. – Катерина сбросила платье.

Он смотрел, как она раздевается, и она не стеснялась его. Катерина легла, закрыла глаза и забыла про все.

Они уже лежали рядом, приходя в себя, когда Катерина услышала шум и стук двери лифта.

– Это может быть Александра! – Катерина вскочила, набросила платье, свернула белье, попыталась сложить тахту.

Она не складывалась. Гога успел одеться и стал ей помогать. Тахта не складывалась.

Тогда он с силой рванул ее, что‑ то хрустнуло, и тахта сложилась.

– Сломал, – прошептала Катерина.

– Сам сломал, сам и починю, – так же шепотом ответил Гога.

Они сели на тахту. Катерина слышала, как открылась дверь квартиры.

– Мать? Ты дома? – спросила Александра.

– Я дома. Георгий Иванович приехал.

Они сидели на тахте, Катерина бросилась к телевизору, включила его.

– Заходи, – позвала Катерина. – Мы с Георгием Ивановичем телевизор смотрим. – Но, к ее ужасу, на экране возникла сетка настройки.

– Со мной Никита. Я его провожу и скоро вернусь.

Они прислушались – в передней явно шла перебранка.

– Меня не надо провожать, – возражал юношеский, еще ломкий голос.

– Нет, надо! Я поеду с тобой.

– Никуда ты не поедешь! Пропусти меня, – требовал юноша. – Не пропустишь, я применю силу.

– Пожалуй, требуется мое вмешательство, – сказал Гога и вышел в переднюю, где стоял невысокий, худой парнишка, недавний школьник.

– Это Никита, – представила его Александра.

– Георгий Иванович, – представился Гога и спросил: – Куда едем?

– Никуда, – отрезала Александра.

– Правильно, – ответил Гога. – Уже поздно. Поедешь завтра.

– До свидания, Георгий Иванович.

Никита направился к двери, но Гога его перехватил:

– Подожди пять минут в кухне, пока я ее изолирую, – подтолкнул Никиту на кухню и закрыл за ним дверь.

– Я поеду с тобой, – сказал он Александре, – только объясни, в чем дело?

– Его бьют, – выговорила Александра.

– За что?

– За меня.

– Объясни коротко и внятно.

– Я раньше дружила с Валеркой Копыловым. Даже и не дружила, так, несколько раз целовались, а потом в меня влюбился Никита.

– А ты?

– И я тоже. Я его очень сильно люблю. Так теперь Копылов с ребятами его бьют. Подкарауливают, всячески издеваются, требуют, чтобы он от меня отказался.

– А он?

– Он не отказывается. Ходит с синяками.

– Молодец! Ты думаешь, его и сегодня подкараулят?

– Обязательно. Они видели, что он меня поехал провожать. Их пятеро. Все ребята здоровые. Я хотела в милицию сообщить. Мама запретила, говорит: не вмешивайся, сами разберутся. А как разобраться? Он один, а их пятеро.

– Значит, и он должен взять четверых, чтобы и их было пятеро.

– Их боятся все.

– А ты с Копыловым этим объяснилась?

– Конечно. Я сказала, что не люблю его и никогда не любила. А они все равно подкарауливают Никиту. Пятеро на одного. Это подло!

– Ну, пятерых мы сразу не найдем. Но я, Васек...

– Васек – это хорошо, – обрадовалась Александра. – Он такой здоровый!

– Никита, – перечислял Гога. – Уже трое...

– Я, – предложила Александра.

– И ты, конечно, – согласился Гога. – Но ты у нас будешь в резерве главного командования.

Из своей комнаты вышла Катерина.

– Давайте ужинать, – предложила она.

– Давайте, – согласился Гога. – Никиту тоже надо покормить.

– Конечно, – сказала Катерина, прошла в кухню и сказала Никите: – Я через десять минут позову вас всех, посидите пока у телевизора.

Никита вышел в переднюю, тихо надел куртку. Александра осторожно открыла дверь.

Чтобы не привлекать внимания шумом лифта, они побежали вниз по лестнице. Гога за ними едва поспевал.

– Подождите! Я позвоню из автомата. Двушка у кого есть?

– Десять копеек, – Александра протянула монету.

– Ищи двушку, – сказал Гога, – гривенник жалко.

– Гога, – сказала Александра, – мы идем защищать честь и достоинство человека, а это дорого стоит.

– Тоже верно, – согласился Гога и направился к телефонной будке, взяв десять копеек.

Александре показалось, что он разговаривает долго и что‑ то у него не получается.

– Через двадцать минут Васек нас будет ждать у метро «Речной вокзал», – сказал Гога, выйдя из будки.

– Откуда он поедет? – спросила Александра.

– Он на машине.

Когда они подошли к метро, Васек их уже ждал. Никита с уважением посмотрел на огромного Васька.

– Сколько их? – спросил Васек.

– Пятеро, – ответила Александра.

– Значит, так, – решил Васек. – Мы с Гошей берем на себя четверых, ты, Никита, скуешь одного. Повисни на нем, чтобы он у нас под ногами не болтался.

– А я? – спросила Александра.

– Ты будешь в засаде, – решил Васек, – и выйдешь для объявления ультиматума о безоговорочной капитуляции.

И они двинулись к дому, где жил Никита.

– Кто он? – шепнул Никита Александре.

– Полковник.

При подходе к дому Васек произвел перегруппировку. Теперь впереди шел Никита, за ним – Васек и Гога, за ними – Александра.

Никита вошел во двор, его тут же схватили за руки двое, и уже подходили еще трое. Ребята были плотные. Они встали кругом. Один толкнул Никиту, он налетел на другого, тот отшвырнул Никиту следующему. Мальчишку перебрасывали, как мяч, по кругу.

Васек вышел из темноты:

– Ребята, а это нехорошо, – пятеро на одного.

– Я согласен, это нехорошо, – подтвердил Гога.

– Деды, – усмехнулся Копылов (он был самым мощным и высоким), – уходите и будете здоровыми и счастливыми, или...

– Что – или? – спросил Васек.

И тут же получил удар в пах, но успел среагировать, перехватил ногу Копылова, вывернул ее. Ребята оказались спортивными: наверняка занимались боксом, а может быть, и модным каратэ. Но и Васек и Гога выросли в московских дворах, имели боевой опыт в драках – и один на один, и вдвоем против разъяренной кодлы с чужой территории, которая применяла в драке и ножи, и кастеты.

Васек прямым правым отключил вскочившего Копылова, и тот стал оседать.

– Ты полегче, – попросил Гога Васька. – Они еще хлипкие.

– Пригнись!

Гога едва не пропустил удар, поймал руку нападающего, присел и перебросил его через себя. Никита вцепился в одного из ребят, тот бил с остервенением, стараясь ребром ладони попасть по почкам, но Васек с высоты своего роста опустил кулак на голову Никитиного противника, и тот сел на асфальт. Теперь все пятеро были побеждены.

– Ладно, – злобно пробормотал Копылов, – до следующей встречи.

– Ребята, не надо, – предупредил Васек, – если вы соберете весь микрорайон, я приведу сюда Кантемировскую дивизию. Давайте каждый заниматься своим делом: среди вас медики – должны лечить, а не калечить, это моя профессия – калечить.

И тут из арки вышла Александра.

– До свидания, Никита. – Она подошла к Никите и поцеловала его. – Ребята, – произнесла она нежно, – считайте это разминкой, но если кто‑ то когда‑ то хоть одним пальцем – заранее вызывайте «скорую помощь» из Склифа. В следующий раз вы так легко не отделаетесь.

Они подождали, пока Никита войдет в подъезд, и пошли к машине Васька.

– Вас довезти? – предложил Васек.

– Мы прогуляемся, – ответил Гога.

* * *

Александра и Гога шли по вечерней Москве.

– Гога, мы маме об этом расскажем?

– Не надо.

– Но мне очень хочется рассказать. Меня всю так и распирает.

– Не надо.

– Но ведь вы поступили как настоящий мужчина.

– Я поступил как нормальный мужчина, – возразил Гога. – Если надо защищать, мужчина должен защищать. Это нормально. Ты же не будешь хвалить женщину, которая постирала белье и сварила обед. Это нормально.

– Но мама говорит, что надо хвалить. Человеку это приятно, а женщине особенно приятно. Когда меня за что‑ нибудь хвалят, у меня настроение улучшается, я сразу становлюсь добрей.

– Пожалуй, вынужден согласиться, что твоя мать права. По моим наблюдениям, она очень неглупая женщина.

– По моим тоже, – Александра улыбнулась. – Гога, а почему вы не стали учиться дальше? Вы могли бы стать руководителем.

– А что, разве все должны быть руководителями?

– Ну не все, конечно, – согласилась Александра. – Но это дает личности возможность реализовать себя с наибольшей полнотой. Вот мама, например.

– А что мама?

– Мама так считает, – нашлась Александра.

– Я думаю, единого решения здесь нет, – не согласился Гога. – Кому этого хочется, тот пусть будет, но ведь этого не всем хочется.

– Я думаю, этого всем хочется, – возразила Александра. – Все хотят быть знаменитыми, все хотят, чтобы их уважали, все хотят иметь больше, чем имеют, только не все в этом признаются.

– Давай разберем возможности, – предложил Гога. – Возьмем директора нашего института. Кстати, мы с ним в одном классе учились. Ты думаешь, он ест не тот хлеб, что и я? Или не ту колбасу? Или дышит не тем воздухом, что и я? Или живет с какими‑ то особенными женщинами? С женщинами, правда, кому как повезет. А если ты ее любишь, то твоя женщина лучше всех женщин мира. Какие еще возможности? Его увозят на машине, а я езжу на автобусе и метро. Так у него уже был инфаркт, а у меня нет. Знаменит ли он? Ну, его все знают в нашем институте, но ему далеко до Чарли Чаплина – того весь мир знает. Главное, Александра, не в этом, главное – быть счастливым.

– А что такое счастье?

– Счастье – это свобода и уважение. Счастье – это когда ты можешь то, чего не могут другие.

– Не понимаю.

– Объясняю: вот есть такой парень в балете – Марис Лиепа. Он может то, чего не могут другие. И что бы о нем ни говорили, он может, а другие – нет. Спортсмен поднимает штангу в пятьсот килограммов. Он это может, а другие – нет. Я слесарь, механик, токарь, специалист по точной механике. То, что я могу, другие не могут. У меня приятель Мишка Линьков. Он – закройщик экстра‑ класса. К нему очередь на три месяца. Его очень уважают, у него большие возможности, он никем не руководит, и он счастлив.

– Вас послушать, так не надо и в институт поступать, – возразила Александра. – За три месяца выучилась на портниху – сиди и шей.

– И не надо поступать, – подтвердил Гога. – Если у тебя есть призвание к портновскому делу, сиди и шей. И будешь счастлива. Вот ты Никиту любишь?

– Люблю, – призналась Александра.

– А вот он не станет инженером, а будет простым таксистом, ты что, его любить будешь меньше?

– Конечно, не меньше, – согласилась Александра, – но инженер как личность все‑ таки интереснее.

– У нас инженеров почти два миллиона. Думаешь, они все личности? Личность – товар штучный.

Александра рассмеялась.

– Ты чего? – удивился Гога.

– Ничего. Мне с вами очень интересно. Так выходит – вы счастливый человек?

– Я – счастливый, – подтвердил Гога. – Я люблю свою работу, своих друзей, Москву, твою мать. Кстати, твоя мать тоже не достигла чего‑ то сногсшибательного. Ну и что, если она простая работница? Я от этого ее люблю совсем не меньше.

Александра посмотрела на Гогу. Он улыбнулся ей.

Катерина их встретила молча.

– Мамочка, не сердись, мы просто прогулялись, – сообщила Александра.

– Вот сейчас об этой прогулке вы и расскажете.

– Только без допроса с пристрастием, – попросил Гога.

– Это решу я, – отрезала Катерина. – Мой руки, и пошли ужинать.

Гога зашел в ванную, из‑ за прикрытой двери он не слышал, о чем говорили Александра и Катерина, но, когда он сел к столу, ему не понравилось окаменевшее лицо Катерины.

– Этого не надо было делать, – произнесла Катерина.

– Не понял, – сказал Гога.

– Я ей все рассказала, – призналась Александра. – Я от мамы ничего не скрываю, мы с ней как подруги.

– Так вот, как подруге, как уже взрослой подруге, я тебе скажу следующее: женщина свои проблемы должна решать сама, без привлечения кулачных бойцов. Кулачная расправа – не выход, ударить можно и словом. Это иногда больнее.

– А если слов не понимают? – возразила Александра.

– Значит, плохо объяснила, значит, дала повод думать, что может быть и по‑ другому. Если любишь Никиту, зачем кокетничаешь с Копыловым? Возражений не принимаю, потому что я это видела сама.

И тут зазвонил телефон.

– Это тебе, – кивнула Катерина Александре. – Какой‑ то идиот уже звонил дважды и вешал трубку.

Александра сняла телефонную трубку.

– Опять повесили, – сообщила она и вернулась к столу.

Но Катерина не могла остановиться. Она повернулась к Гоге.

– Но как мог ты, взрослый мужчина! Теперь эти мальчишки будут думать, что прав тот, кто сильнее.

– Нет, – спокойно возразил Гога. – Теперь они будут думать, что против любой силы всегда могут найтись силы, более мощные.

– Тогда, – резко сказала Катерина, – в будущем, уж будь любезен, без моего разрешения силовые методы не применять.

– Но тогда и ты учти на будущее, – тихо и медленно произнес Гога, – если еще раз ты когда‑ нибудь позволишь себе разговаривать со мною в таком тоне, то я здесь больше никогда не появлюсь. Заодно уж знай, что решать я всегда буду сам, и вообще запомни, что старшим в доме буду я. На том простом основании, что я мужчина и вся ответственность за вас теперь на мне.

– Мать, – заметила Александра, – пока я не вышла замуж и за меня никто другой не взял ответственности, я согласна.

– Прости, – сказала Катерина Гоге. – Я так за тебя переволновалась, ведь тебя же могли избить. Прости, я больше не буду.

– Пожалуйста, – попросил Гога, – никогда не повышай на меня голоса. Когда на меня повышают голос, я зверею.

– Не буду. Я всегда тебе буду улыбаться.

– Ну, всегда не надо, – смутился Гога.

– Не надо всегда, – согласилась Катерина. – От улыбок появляются морщины.

И тут позвонили в дверь.

– Это только к тебе, – сказала Катерина. – Я никого не жду.

Александра пошла открывать дверь.

– Здравствуйте, – услышали Катерина и Гога мужской голос в передней. – Я к Катерине Александровне, а вы Александра?

– Да, я Александра. Проходите. Мы ужинаем.

Александра и Рачков вошли на кухню. В руках у Рачкова был букет из трех астр – такие продавали в переходах метро, и коробка конфет.

– Здравствуйте, – сказал Рачков.

– Здравствуйте, – ответил Гога. Катерина промолчала.

– Катерина Александровна, – обратился Рачков, – вы меня представите или мне представиться самому?

– Это Рачков, – произнесла наконец Катерина – Родион Петрович, телевизионный оператор из Останкино. Мой давний знакомый. Настолько давний, что, встретив, не узнал.

– Но, может, это не его вина, – предположила Александра. – Может быть, ты так изменилась?

– Ну, не настолько, чтобы не узнать...

– Фактор неожиданности, – объяснил Рачков. – Я и предположить не мог, что вы достигли таких высот.

Катерина смотрела на Рачкова, но ничего не отвечала. Пауза затягивалась.

– Может быть, коньячку? – предложил Гога.

– С удовольствием, – ответил Рачков.

Гога достал коньяк. Рачков посмотрел на этикетку.

– Армянский. Лучшие коньяки – армянские, – сказал Рачков.

– Это легенда, – заметил Гога. – В Армении есть и хорошие, и плохие коньяки. В Грузии есть очень хорошие коньяки и в Азербайджане тоже.

– Мусульмане не могут делать хорошие вина, у них нет традиции, – снисходительно пояснил Рачков.

– Традиции – это хорошо, – сказал Гога. – Но есть еще и передовые технологии.

Катерина слушала мужчин и лихорадочно соображала, что она должна сделать сейчас, в эти минуты, иначе будет поздно. Рачков обязательно заговорит о передаче, о телевидении, тема хорошего и очень хорошего коньяка быстро исчерпается. И он вспомнит, как снимал ее на галантерейной фабрике и сейчас, на комбинате. Единственный выход – попросить его уйти, может быть, выгнать, но Гога тоже может уйти с ним. И Рачков ему все расскажет. Надо что‑ то предпринять, думала Катерина, хотя почему она должна что‑ то скрывать? Раньше боялась признаться, что она простая работница, а сейчас – что директор комбината. Она отвлеклась и не услышала вопроса Рачкова. Все смотрели на нее и ждали ответа.

– Что? – спросила Катерина.

– Вам понравилась передача? – переспросил Рачков.

– Да, – односложно ответила Катерина, пытаясь придумать, куда бы повернуть разговор от телевидения.

– Мне очень понравилась, – добавила Александра, – особенно когда оператор подсмотрел, как женщины поспешно подкрашивают губы, чтобы быть в кадре красивыми. Мать, по‑ моему, была суховатой и очень напористой.

– Вы не правы, – возразил Рачков, – Катерина Александровна была просто прелестна.

– Какая передача? – удивился Гога. – Тебя что, снимали на телевидении?

– Да ерунда! – отмахнулась Катерина.

– Почему же ерунда? – возразил Рачков. – Передача отмечена как лучшая на неделе. Я был на летучке. Вы очень понравились нашему руководству. А главный редактор, выступая, назвал вас образцом современного руководителя. Уже решено сделать о вас документальный фильм. У вас замечательная биография – от простой работницы – до директора комбината...

– Кто директор‑ то? – не понял Гога.

– Катерина Александровна, конечно, – объяснил Рачков.

Гога посмотрел на Катерину, она опустила глаза.

– Да, конечно, – сказал Гога и спросил у Рачкова: – А вы давно на телевидении работаете?

– Скоро серебряный юбилей буду отмечать.

– Значит, вы у самых истоков стояли? – заинтересовалась Александра.

– Ну, не то чтобы у самых, но тем не менее вовремя разглядел, что телевидению принадлежит будущее. А со временем оно просто перевернет жизнь человечества. Не будет газет, журналов, книг, кино, театра...

– А что же будет? – удивилась Александра.

– Телевидение. Одно сплошное телевидение!

– Газеты, может быть, – согласилась Александра. – Кино тоже, все сейчас смотрят фильмы по телевидению и, у кого есть, на видео. Но литература?! Никогда!

– А вот вспомните мои слова через двадцать лет!

– Через двадцать лет все будет по‑ другому. Это уже будет двадцать первый век! – Александра грустно улыбнулась. – Я уже старая буду.

– Это дурацкое недоразумение, – Катерина положила свою руку на руку Гоги. – Я тебе потом все объясню.

– Конечно, конечно, – пробормотал Гога.

– А вы были когда‑ нибудь на телецентре? – спросил Рачков Александру.

– Нет, конечно.

– Приходите завтра же.

– А как?

– Я закажу пропуск.

– Что‑ то я себя паршиво чувствую, – сказал Гога, вставая. – Пойду домой, лягу спать пораньше.

– Останься, – Катерина тоже встала. – Нам надо поговорить.

– Поговорим, поговорим, – пообещал Гога.

Катерина перекрыла дверь кухни.

– Я тебя никуда не пущу.

– У нее сегодня плохое настроение, – объяснил Гога Рачкову, отодвигая Катерину в сторону. – С нею в данный момент лучше не связываться. Пока.

– Останься, – попросила Катерина.

– Не могу, – ответил Гога. Катерина услышала, как хлопнула дверь.

Надо его задержать, подумала она, но у нее не было сил броситься вдогонку. Катерина села и, ни к кому не обращаясь, произнесла:

– Он больше не придет. Он больше никогда не придет.

– Извините, я чего‑ то не понимаю. Кто этот человек?

– А разве ты когда‑ нибудь и что‑ нибудь понимал? Господи, откуда ты взялся? Ты приносишь мне одни несчастья!

– Да что я сделал‑ то? – недоумевал Рачков.

– Мам, я тоже ничего не понимаю, – опешила Александра.

– Я тебе сейчас все объясню, – пообещала Катерина. – Кстати, познакомься с этим джентльменом.

– Я уже познакомилась с Родионом Петровичем.

– Ты еще раз познакомься. Это твой отец!

– Как отец? – не поняла Александра. – Он же погиб еще до моего рождения.

– Да нет, как видишь, жив, здоров и довольно упитан. – И обратилась к Рачкову: – А теперь уходи и близко не подходи к моему дому. А Александре я расскажу все как было.

– Только – как было, – предупредил Рачков. – Что не я обманул, а меня обманули. И что от меня скрыли рождение дочери.

Александра с изумлением посмотрела на мать.

– Быстро уходи, – предупредила Катерина Рачкова и взяла со стола нож.

– Вы сегодня действительно в плохом настроении. – Рачков встал, наклонил голову. – Я надеюсь на продолжение разговора и на следующие встречи.

Катерина молча закрыла за ним дверь, прошла в свою комнату, легла на тахту и укрылась пледом. Она слышала, как в комнату вошла Александра, как подсела к ней.

– Поговорим? – предложила Александра. – Может, тебе легче станет.

– Завтра, – попросила Катерина и почти мгновенно уснула.

* * *

Утром она проснулась за несколько секунд до того, как зазвонил будильник. Она не стала будить Александру. На улице было холодно, трава на газонах покрылась инеем. Через два дня ноябрьские праздники, вспомнила Катерина. Она любила этот праздник. Обычно с самого утра включала телевизор – шли концертные программы. В основном почему‑ то пели и танцевали дети. Потом показывали Красную площадь. Войска, построенные для парада. Она любила смотреть парады.

Катерина вышла из дома, открыла машину, отключила сигнализацию, завела двигатель. Надо бы прогреть, подумала она, температура минусовая, но прогревать не стала, а резко тронулась с места, вырулила на шоссе, на одном из перекрестков проскочила на красный свет, чего никогда раньше не делала.

На комбинате был короткий день. Обычно перед праздником она звонила знакомым, друзьям, начальникам управлений министерств, с которыми была связана по работе, в Моссовет, в горком партии. Список она составила заранее. В списке было почти сорок телефонных номеров. Она отложила список и никому не стала звонить.

Обычно Катерина заходила в отдел главного технолога, свой бывший отдел, поздравляла, женщины резали торт, мужчины открывали бутылки с вином. Праздник отмечали во всех отделах и цехах. Катерина сказала Аделаиде, что неважно себя чувствует, подарила ей заранее купленную коробку конфет и уехала с комбината. Но дома делать было нечего – Александра придет поздно. Катерина притормозила у телефона‑ автомата и позвонила Тихомировым, вспомнив, что академика должны были выписать из больницы. Трубку взяла Изабелла.

– Уже дома, – сообщила она. – Может, заедешь? Его только на праздники отпустили. Сразу после ноябрьских заберут на операцию. Он очень боится.

– Я могу сейчас приехать, – предложила Катерина.

– Приезжай, – обрадовалась Изабелла.

В гастрономе на первом этаже высотки Катерина купила дорогой французский коньяк, огромную коробку конфет.

Катерина вошла в квартиру, обнялась с Изабеллой, поцеловала академика. За последние годы он усох и превратился в старика.

– Ты давно не смотрела карту Тихомировых? – спросил академик.

– Давно. Лет пять.

Они прошли в кабинет. Лист картона за многие годы пожелтел и выцвел, но академик цветными фломастерами подновил его. Катерина нашла свой кружок. В нем было записано: К. Тихомирова – директор, депутат. Кружок был обведен красным фломастером. Академик ввел новую классификацию. Достигшие руководящих высот и званий были в красных кружках, не достигшие – в синих, дети – в зеленых. От красного кружка Катерины шла стрелка к зеленому, куда была вписана Александра. На картоне было уже больше сотни кружков и только пять красных, в их число входили академик и Катерина. Академик расспросил о министерстве, о комбинате и ушел в свой кабинет.

– Надо привести свои дела в порядок, – объяснил он. – Операция – как бой на фронте, никогда не знаешь, чем закончится.

– Операция пустяковая, – утешила его Катерина. – Миллионы мужиков через нее проходят.

– Будем надеяться, – бодро произнес академик, а на глаза его навернулись слезы.

Боясь показаться слабым и беспомощным, он поспешно вышел.

– Боится, – вздохнула Изабелла. – И я боюсь. У него же диабет.

– А что анализы? – спросила Катерина.

– Плохие...

Катерина открыла коньяк, они с Изабеллой выпили.

– Министр звонил, – сообщила Изабелла.

– Мне показалось, что он хотел бы с тобой встретиться, – сказала Катерина.

– А мы встретились. Пообедали в ресторане. Но это все в прошлом. А что у тебя? С Петровым не помирилась?

– Нет.

– Людмила звонила, рассказывала, что у тебя кто‑ то появился.

– Появился и исчез.

– Не упускай! Тебе же на следующий год тридцать девять. А сорок лет – бабе век. Это народная мудрость.

– Ну а в сорок пять – баба ягодка опять.

– Это утешение для слабых. Я давно заметила: русские пословицы в основном предупреждающе беспощадные, но есть и для утешения.

– Какие?

– «Семь бед – один ответ» – это утешительная, а «жене спускать – добра не видать» – это предупредительная. «Хоть бы в щеку бил, да щегол был» – это утешительная. Я об этом когда‑ то даже диссертацию хотела писать. Если сама виновата – в ногах валяйся, проси прощения. Мужики отходчивы.

– Попробую, – сказала Катерина и подумала, что она и попробовала бы, да не знает как. Поехала бы к нему, но куда ехать, она не знала ни его адреса, ни даже фамилии... Не обращаться же в справочную: пожалуйста, адрес Георгия Ивановича. Фамилия? Не знаю. Год рождения? Не знаю. От сорок второго до сорок шестого. Таких тысяч сто на Москву наберется. Половину отбросить на стариков и младенцев – пятьдесят тысяч. В год можно проверить тысячу адресов. Пятьдесят лет искать. Катерина верила в единственное: он сам позвонит. Не сразу. Не сегодня. Вероятнее всего, в праздничные дни. Позвонит и поздравит. Это же хороший повод позвонить. Она бы таким поводом обязательно воспользовалась.

– Недавно Родион появился, – сообщила Катерина.

– Кто такой?

– Ну, Рудольф, Сашкин отец. С телевидения. Передачу про меня он снимал.

– Как интересно! – Изабелла наполнила рюмки. Катерина отметила, что коньяка в бутылке осталось совсем немного.

– Расскажи, как встретились?

– Никак. Он меня вначале не узнал.

– А потом? У тебя что‑ то шевельнулось? Ты же была в него влюблена.

– Ничего. Нормальный московский стареющий плейбой. Красивый, правда, еще.

– А может, попробуешь?

– Не могу. Я даже не думала, что он такой глупый.

– Умных мужиков не так и много, – заметила Изабелла.

– Министр умный.

– Этот – да, – согласилась Изабелла.

– Академик умный.

– Не очень, – не согласилась Изабелла. – Хороший, скорее. И хваткий. Если честно, я тебя не очень понимаю. Ты же всегда в заводских коллективах работала, кругом – мужики. Ты красивая, с хорошей фигурой. Ты что, принца ждала?

– Я ничего не ждала. Все некогда было. Сначала училась, потом по должностям шла. На их освоение время требовалось. А на любовь нужно иметь свободное время.

– Не так уж и много надо времени, – возразила Изабелла и почти шепотом сказала: – У меня любовник появился. Молодой, жадный, из меня деньги тянет. Я ему водку покупаю, обед готовлю. Он приходит, выпивает, обед съедает и трахает меня, даже не снимая ботинок.

– Зачем тебе это надо?

– Затем, что у меня этого уже скоро не будет, даже за деньги. Мне скоро шестьдесят.

– Еще не вечер, – возразила Катерина. – Я недавно была в клубе знакомств – называется «Кому за тридцать».

– Расскажи! Женщины моего возраста есть?

– Немного, – честно ответила Катерина.

– Вот видишь, – Изабелла грустно улыбнулась. – У меня все кончается. Не упусти ты своего.

– Но это не самое главное, – возразила Катерина. – Есть работа, друзья, дети.

– Но у меня и этого нет, – вздохнула Изабелла. – Ни работы, ни детей. Я всегда была только женщиной. А теперь и это заканчивается. – Изабелла попыталась встать, но не смогла. Катерина подняла ее и повела в спальню, чувствуя, что и сама нетвердо держится на ногах.

Она уложила Изабеллу в постель. У нее кружилась голова, и она легла рядом с Изабеллой. В спальню заглянул академик:

– Напились, что ли?

– Напились, – подтвердила Изабелла. – Напейся и ты.

– Вы мне не оставили!

– Возьми в баре.

– Не буду. Мне нельзя.

– Можно, – сказала Изабелла. – Уже можно. Тебе уже все можно.

– Объясни, – потребовал академик.

Но Изабелла уже уснула. Катерина проснулась около двенадцати ночи. Позвонила Александре.

– Мама, что случилось? Я уже всех обзвонила. Мамочка, приезжай скорей. Я уже решила морги обзванивать.

– Я жива. Никто не звонил?

– Гога не звонил.

– А кто звонил?

– Родион Петрович.

– Ты его послала?

– Пока нет. Отложила до твоего правдивого рассказа.

– Приеду – расскажу.

Катерина сварила себе крепкого кофе, выкурила сигарету. Изабелла продолжала спать. И академик спал в своем кабинете, укрывшись старым пледом.

Катерина тихо вышла. Ехала она нормально, со средней скоростью, зная по опыту, что милиция в основном обращает внимание на тех, кто едет или слишком быстро, или слишком медленно.

Подъехав к дому, посмотрела на свои окна – в них горел свет. А вдруг он пришел, подумала Катерина. Ее встретила сонная Александра.

Катерина сбросила плащ и прошла в свою комнату. Александра обиженно заметила:

– Когда задерживаешься, надо звонить.

– Ты звонишь, когда задерживаешься?

– Я тебя не понимаю.

– Я тоже, – ответила Катерина. Александра села рядом с ней и ужаснулась:

– От тебя пахнет водкой!

– Коньяком, – ответила Катерина.

– Ты вела машину в таком состоянии?

– Нет, машина меня вела.

– А почему ты хамишь?

– Я отвечаю, как обычно отвечаешь ты.

– Может быть, поговорим? – предложила Александра.

– Я не хочу.

– А я хочу услышать о своем отце.

– Он не твой отец.

– Но ты же сама меня с ним познакомила.

– Это он хотел, чтобы я познакомила его с тобой.

– А ты что, не уверена, что он мой отец?

– Я уверена в противоположном.

– Ты не хочешь со мной разговаривать?

– Ты сегодня очень проницательна.

Обиженная Александра ушла в свою комнату. Утром Катерина не встала. Впереди было три дня праздников. Ей стало все безразлично. Она подумала, что надо позвонить парторгу и уточнить, нет ли проблем с рабочими на праздничную демонстрацию. Раньше те, кого выдвигали на демонстрацию, считали это честью для себя, а в последние годы рабочие отказывались идти, возникали конфликты. А, пусть разбираются сами, равнодушно подумала она и снова заснула.

Александра тоже спала, встала к полудню и обнаружила, что мать спит и завтрак не приготовлен. Она, помня вчерашний разговор, сказала весело и заботливо:

– Доброе утро, мамочка! Мы будем завтракать?

– Я не буду, – буркнула Катерина.

– А что бы поесть? Холодильник пуст. Нет даже яиц.

– Сходи купи, – ответила Катерина. – Извини, я хочу спать.

Сквозь сон Катерина слышала, как Александра раздраженно гремела посудой на кухне, потом сильнее, чем обычно, хлопнула дверь.

Катерина засыпала, просыпалась от телефонных звонков, ее поздравляли знакомые и подчиненные. Она благодарила, поздравляла в ответ и вешала трубку. Она ждала, что позвонит Гога, но он не звонил. Может быть, уехал за город? А если он никогда не позвонит? И она вдруг поняла, что у нее кончилась жизнь. Нет, она еще будет лет пятнадцать ездить на комбинат, потом уйдет на пенсию. Александра выйдет замуж и переедет к Никите. Катерина случайно услышала, как они обсуждали эту проблему. Никита считал, что Александра должна переехать к ним – они с матерью жили в трехкомнатной квартире. Александра предлагала совершить сложный обмен: разменять их квартиру и квартиру матери Никиты на одну двухкомнатную для них и по однокомнатной для матерей. Александра уже решала ее судьбу. А что? Ее жизнь прожита, и она доживет в однокомнатной.

Катерина встала вечером, открыла банку рыбных консервов, достала коньяк, налила половину стакана и выпила. От того, что она не ела целый день, опьянела мгновенно, снова легла и тут же уснула.

На следующий день было седьмое ноября. В десять часов она включила телевизор. Прозвучали кремлевские куранты. На экране возникла Красная площадь. На Мавзолей поднимались руководители партии и правительства. Брежнев стоял в центре. Его показали крупным планом. Неподвижное, застывшее лицо. Не жилец, подумала Катерина. Об этом она думала и в прошлом году, и в позапрошлом. А он все жил.

Она посмотрела парад. Прошли военные академии, училища, проехали ракетные установки, потом началась демонстрация. Несли портреты Брежнева, портреты членов Политбюро. Операторы показывали оживленные лица демонстрантов, в какой‑ то из колонн представителей трудящихся шли рабочие ее комбината.

Катерина прошла на кухню, вылила в стакан остатки коньяка, выпила, нашла плавленый сырок и стала медленно его жевать.

– Пить начала? – услышала она голос Александры.

– Почему начала? Я отмечаю праздник. Сейчас с утра сто миллионов мужиков в России перед завтраком для улучшения настроения пропустили по полстакана.

– Но ты же не мужик!

– Но я выполняю мужскую работу. Руковожу огромным комбинатом, таскаю картошку, выбиваю ковры, ремонтирую стиральную машину, вбиваю гвозди, сверлю дырки дрелью, зарабатываю на семью. Я веду мужской образ жизни и свободное, тем более праздничное, время имею право провести тоже по мужскому образу и подобию.

– Коньяк кончается, – предупредила Александра. – Побежишь за следующей бутылкой?

– Пока не побегу. Есть еще кубинский ром, портвейн и бутылка водки. На два дня праздников мне хватит.

Катерина налила в стакан апельсинового сока, положила несколько кубиков льда, залила ромом, положила в тарелку яблоки и отнесла все это к себе в комнату.

Некоторое время она смотрела телевизор. По первой программе пели и танцевали дети, по второй шел фильм из времен революции. Она выпила ромовый коктейль и уснула. На следующий день она допила ром.

– Остановись, – просила ее Александра, – тебе же завтра на работу.

– Я не пойду на работу, – заявила Катерина.

– Как не пойдешь? – поразилась Александра.

– Очень просто. Обычно после праздников у меня на работу не выходит человек по двести. Это уже норма.

На следующий день Катерина на работу не пошла.

– Может быть, вызвать врача? – предложила Александра.

– Зачем? Я здорова.

Когда Александра вернулась домой из института, Катерина спала. К еде она не притронулась. Водку и портвейн Александра, уходя, спрятала в стиральную машину.

Катерина слышала, что Александра звонит Людмиле. Потом она позвонила Антонине.

Они приехали после работы. Катерина проснулась и увидела Людмилу, Антонину и Николая, стоящих напротив нее. Катерина заплакала.

– Перестань, – грубовато потребовала Людмила. – Сама знаешь, Москва слезам не верит. Тут не плакать, а действовать надо.

– Как? – спросила Катерина.

– Попробуем разобраться, – заявил Николай. Он выпил после работы и поэтому был обстоятелен и рассудителен. – Ты его любишь, что ли?

– Люблю, – призналась Катерина.

– Это уже сложнее, – решил Николай. – Значит, выбросить и забыть не хочешь?

– Не могу.

– Он тебе предложение сделал? – спросила Антонина.

– Почти сделал.

– Почти не считается, – обрадовался Николай.

– Помолчи, – оборвала его Антонина. – Чему ты радуешься‑ то?

– Я не радуюсь, я пытаюсь разобраться, – обиделся Николай. – Значит, он не звонит и не приходит?

– Не звонит и не приходит.

– Так пойди ты, – предложил Николай. – Наступи на горло своей девичьей гордости.

– Мы не знаем, где он живет, – пояснила Александра.

– Нет проблем, – заявил Николай. – На это существует Мосгорсправка. Как его фамилия?

– Я не знаю его фамилии.

– Ну, мать, ты даешь! – воскликнула Людмила. – Даже фамилии не знаешь.

– Как будто ты всегда фамилию спрашивала! – возразила Катерина.

– Справедливое замечание, – согласилась Людмила. – Фамилию мы обычно узнаем в последний момент. Это все потому, что у нас не принято пользоваться визитными карточками. Там, на ихнем Западе, когда знакомятся, сразу визитную карточку вручают. А в ней все написано: и адрес, и телефон, и должность, и где работает, так что лапшу на уши не повесишь.

– Может, есть смысл еще подождать? – предположил Николай.

– Почти неделю жду.

– Беру тайм‑ аут для обдумывания сложившегося положения, – объявил Николай и сказал Александре: – Пойдем на кухню, у меня есть к тебе несколько вопросов.

– Не больше ста граммов, – предупредила Антонина. – Ты уже дважды взял на грудь, я тебя на себе не потащу.

– Почему ты меня оскорбляешь? – обиделся Николай.

– Я не оскорбляю, я предупреждаю.

На кухне Николай повздыхал и спросил у Александры:

– Сто граммов найдется? У меня после ста голова проясняется и приходят самые неожиданные решения.

Александра принесла припрятанную водку:

– Сто граммов в стакане – это сколько?

– Учись, все в жизни пригодится. – Николай налил в стакан водки и показал Александре. – Ровно сто, плюс минус два грамма.

Подруги продолжали разговор.

– А у тебя с ним близкие отношения были? – спросила Антонина.

– Были, – призналась Катерина.

– Смотри, как бы не залетела, как тогда с Рудольфом, – напомнила Антонина.

– Если залетела, буду рожать.

– Тогда это любовь, – согласилась Антонина. – Давайте будем искать. Только надо придумать как.

– Я придумала, – сообщила Людмила и прошла на кухню.

– Выйдите, – попросила она Николая и Александру, – мне надо поговорить тет‑ а‑ тет. – И начала набирать номер телефона.

Она вернулась к подругам и сообщила:

– Через двадцать минут подъедут специалисты по розыску пропавших.

– Или скрывающихся, – заметил Николай.

– Они и по этим специалисты, – заметила Людмила.

Через двадцать минут в дверь позвонили. Александра открыла. Вошел Еровшин и молодой мужчина.

– Здравствуйте, Александра, – сказал Еровшин.

– Здравствуйте. А вы меня знаете? – удивилась Александра.

– Со дня рождения. Даже раньше, за месяц до твоего рождения.

– Какой‑ то косяк пошел мужчин, которые меня знают со дня рождения. Неделю назад появился джентльмен, который утверждал, что он мой отец.

– Рачков из Останкина, что ли?

– Значит, это правда, что он мой отец?

– Это тебе только мать может подтвердить. И генетические тесты. Американцы это определяют с абсолютной точностью.

– У нас уже тоже, – заметил молодой мужчина и представился: – Петр Петрович.

Еровшин и Петр Петрович прошли в комнату Катерины.

– Здравствуйте, Катерина. – Еровшин поцеловал ей руку.

– Здравствуйте, Антонина. – И Антонине Еровшин поцеловал руку.

Антонина смутилась и спрятала руки за спину.

В комнату заглянул Николай.

– Значит, сами нашлись? – обрадовался он.

– Коля, – попросил Еровшин, – ты поразвлекай женщин, а мы с Катериной поговорим на кухне.

– С удовольствием, – ответил Николай. – Там на столе стоит початая «Столичная» завода «Кристалл». Рекомендую. Со знаком качества.

– Непременно, – заверил Еровшин. Катерина, Еровшин и Петр Петрович прошли в кухню.

– Катерина, – начал Еровшин, – я знаю, что его зовут Георгий Иванович, но не исключено, что в паспорте записано Юрий Иванович и Егор Иванович. Ты паспорт его видела?

– Нет, конечно.

– В следующий раз не стесняйся посмотреть, – посоветовал Еровшин.

– Следующего раза не будет... А как вы это представляете? Пока мужчина спит, я залезаю ему в карман пиджака?

– Ничего зазорного в этом нет, – спокойно ответил Еровшин. – Но это все шум – сейчас нужна информация, а не советы. Людмила говорила, что он слесарь и занимается электроникой. Здесь какая то нестыковка. Может быть, объяснишь?

– Насколько я поняла, он создает приборы, с помощью которых ученые что‑ то исследуют и защищают диссертации.

– Значит, научно‑ исследовательский институт. Когда вы с ним ходили или ездили по городу, вы ведь о чем‑ то говорили. Вспомни! Какие‑ нибудь такие фразы: здесь я жил в детстве, здесь я ходил в школу.

– Нет. Мы об этом не говорили.

– А ты с его слов знаешь, что он занимается электроникой?

– Не только. У них целая компания. Они выезжают на пикники, по грибы, на рыбалку. Когда мы были на пикнике, там были настоящие кандидаты и доктора наук. Молодые в основном.

– На любом пикнике, да и вообще в мужской компании в основном говорят о женщинах, о службе в армии и о работе. Все это мужиков объединяет. О чем говорили на пикнике?

– Что мы отстаем в электронике. Что у них недавно заменяли ЭВМ «Минск», я забыла порядковый номер, эти допотопные шкафы, на современный японский компьютер.

Петр Петрович делал пометки в блокноте.

– Вот вы сидите, разговоры идут справа от вас, слева и напротив, и все в пределах слышимости. На что вы обратили внимание в их разговорах, что вас заинтересовало?

– Что в универмаге «Москва» выбросили женские сапоги «Саламандра», все мужики лаборатории побежали покупать своим женам. А один метался между полок в растерянности. Он хотел купить сапоги любовнице, но не знал ее размера. Все очень смеялись.

Петр Петрович открыл свой кейс и достал книгу‑ карту, быстро перелистал ее и показал Еровшину.

– Ленинский проспект, универмаг «Москва». В двухстах метрах от него – институт электроники.

Еровшин кивнул и набрал номер телефона.

– Институт электроники. Ленинский проспект. Георгий Иванович, слесарь, механик, приборист, посмотри допуски секретности...

– Да, – вспомнила Катерина, – он ездил в Ригу в командировку на завод ВЭФ. Вернулся четвертого ноября...

– Возраст? – спросил Петр Петрович.

– От сорока до сорока трех.

– От тридцати восьми до сорока пяти, – сообщил в телефон Петр Петрович. – Жду!

– Вы не сказали, куда позвонить, – напомнила Катерина.

– Он знает, – ответил Еровшин, – у них телефон с определителем номера.

– А если из телефона‑ автомата?

– Все телефоны‑ автоматы тоже имеют номера.

– Может быть, выпьете, – предложила Катерина. – Чаю или водки?

Петр Петрович посмотрел на Еровшина.

– Немного водки, – согласился Еровшин.

Катерина налила Еровшину и Петру Петровичу, поставила рюмку и себе, но Еровшин отодвинул ее:

– Сейчас тебе надо быть трезвой.

По радио передавали грустную симфоническую музыку.

– Кто умер? – испугалась Катерина.

– Почему вы решили, что кто‑ то умер? – удивился Петр Петрович.

– С двух часов по радио грустная музыка, – объяснила Катерина. – И комедию по телевидению заменили на симфонический концерт. Это всегда так, если какой‑ нибудь крупняк умирает. В последний раз так было перед похоронами Суслова.

– Если это так, в программе «Время» сообщат. – Петр Петрович выпил, аппетитно захрустел огурцом.

Зазвонил телефон, Петр Петрович снял трубку.

– Да. Да. Да. Записываю. Скоков Георгий Иванович, сорок второго года рождения, Малая Бронная, двенадцать, сорок вторая. Да, да. Спасибо.

Петр Петрович протянул листок с данными Гоги и пояснил:

– Телефоны не работают. В доме ремонт. Меняют телефонный кабель.

– Я поеду, – сказала Катерина.

Еровшин задумался. И тут Катерина услышала звук зуммера. Еровшин достал из нагрудного кармана пиджака плоский приборчик, на котором мигала лампочка, а на крохотном табло светилась цифра один.

Петр Петрович тут же набрал номер телефона и протянул Еровшину трубку.

– Да, – сказал Еровшин. – Понятно. Будем через пятнадцать минут, – и положил трубку. – Знаешь что, тебе не нужно ездить, – обратился он к Катерине. – В такой ситуации начнется выяснение, кто виноват, слово за слово – и потом будет еще труднее поправить. Поедет Николай. Мы его подвезем и по дороге проинструктируем. И он привезет его сюда. Здесь ты на родной территории, рядом будет Людмила, она в любой ситуации сориентируется.

– Он не поедет ко мне, – произнесла Катерина.

– Поедет, – сказал Еровшин. – Такие женщины, как ты, на каждом шагу не валяются. Зови Николая!

Николай вошел в кухню.

– Мы его нашли, – сообщил Еровшин. – Но у тебя будет сегодня сложная и ответственная задача – доставить его сюда. Мы посовещались и пришли к выводу, что только ты сможешь это сделать.

– Задание понято.

– О подробностях предстоящей операции поговорим в машине.

– Я готов. – Николай налил себе водки, выпил и щелкнул каблуками ботинок.

* * *

Николая высадили у дома на Малой Бронной, где жил Гога.

– Напор и уверенность! – напутствовал Еровшин. – В таких ситуациях аргументы не так уж и важны. Действуй по принципу «сам дурак! ».

– Не понял, – удивился Николай.

– Поясняю. Он говорит, что его обманули. Ты говоришь – сам обманулся.

– Такие факты есть, – подтвердил Николай.

– А главный довод – поехали, там разберемся!

– А если не поедет?

– Тогда звони Катерине, пусть приезжает сама…

– А если попытается скрыться?

– Попытайся остановить.

– А если он применит силу?

– И ты примени тоже.

– А если нас заберут в милицию за драку?

– Очень хорошо. Катерина приедет его выручать. А тебя Антонина.

– Ладно. Попытаюсь обойтись без драки.

– Попытайся, – согласился Еровшин. – Извини, у нас чрезвычайная ситуация, мы должны ехать. Удачи тебе.

– И у вас чтобы все было хорошо, – пожелал Николай. – А главное – здоровье.

Николай поднялся на пятый этаж пешком – лифт не работал – и остановился отдышаться. Пять этажей в старом доме равнялись по высоте восьми в новом – за счет высоких потолков. Он нажал кнопку звонка, дверь ему открыла старуха, даже не спросившая, кто он и к кому пришел. Вспомнив напутствие Еровшина о напоре и уверенности, Николай приказал старухе:

– Стоять!

Старуха обернулась и с интересом посмотрела на Николая.

– Скоков Георгий Иванович, он же Гога, Гоша, Юрий, Егор, здесь проживает?

– Гоша здесь. Но к нему лучше завтра зайдите.

– Причина?

– Пьет он. Последние года три не пил, а вот сорвался.

– Приведем в норму, – пообещал Николай и скорее приказал, чем попросил: – Проводите меня до его комнаты.

Уверенность и напор произвели впечатление на старуху. Она довела Николая до комнаты Гоги. В коридоре шел ремонт, приходилось не идти, а пробираться между бочками с побелкой, ведрами, вынесенной из комнат мебелью.

Николай вошел в комнату Гоги не постучав. Напор и уверенность – снова напомнил он себе. Сейчас Гога, конечно, удивится, начнет расспрашивать: кто, да что, да почему? Он ему скажет: поехали, по дороге разберемся. Но план Николая начал рушиться с первых же секунд. Гога сидел за столом и пил пиво. Он осмотрел Николая, тот осмотрел Гогу и подумал: из‑ за чего такой сыр‑ бор? Не гигант, не красавец, не моложав. Гога жестом пригласил Николая к столу и налил ему водки.

– Я пиво, – сказал Николай.

– Потом, – сказал Гога.

Николай выпил водки, Гога налил ему пива. Николай выпил пива.

– Гоша, – Гога протянул Николаю руку.

– Николай.

Они пожали друг другу руки. Гога налил пива себе и Николаю. Выпили. Закусили очищенной таранью.

– Редкая по нынешним временам рыба, – заметил Николай.

– Согласен. Как погода?

– С утра был дождь, но для этого времени года достаточно тепло.

– Что происходит в мире?

– Стабильности нет. Террористы захватили самолет компании Эр‑ Франс.

– Нехорошо. Террор – не метод борьбы. Ты кто?

– Я Николай, муж Антонины, которая подруга Катерины и Людмилы. В общем, я один мужик на трех баб.

– Не много на одного?

– Не в том смысле. Ведь и мебель перевозить, и тяжелый груз, и ремонт всякий – все на мне. Я не то чтобы жалуюсь, но еще один мужик мне в помощь не помешал бы.

– Зачем ты приехал? – поинтересовался Гога.

– За тобой. Поехали к Катерине.

– Почему она не приехала?

– Почему‑ почему? По кочану. Телефон у тебя не работает. Дома ты или нет – неизвестно. Ну приехала бы она. Она гордая, ты гордый. Разругались бы вдрызг. А так сядем за стол переговоров. Рядом подруги, они подтвердят.

– Что она меня обманула?

– Она тебя не обманула, – вздохнул Николай, налил себе водки, выпил и продолжил: – Ты или глуховат, или глуповат.

– Пока никто мне об этом не говорил. Так чего же я не расслышал или не понял?

– Передаю со слов Катерины. Я на пикнике не был.

– Не был, – подтвердил Гога.

– Она тебе сказала: Гоша, я ведь не та, за кого ты меня принимаешь. Было такое?

– Да, – подумав, снова подтвердил Гога.

– А ты ответил: конечно, ты не работница, а крупный руководитель промышленности? Это было?

– Пожалуй, было, – согласился Гога. – Я еще сказал: ты еще и депутат, может?

– Да, – ответил Николай, – Моссовета. Но на следующих выборах не исключено, что ее выберут и выше.

– Понятно, – буркнул Гога. – Для нее социальный статус выше, чем личный статус.

– Я не знаю, что такое статус. Но я знаю этих девок с восемнадцати лет. Повезло одной Антонине, моей супруге.

– В чем?

– В том, что она вышла замуж, что у нее семья, дети, замечательный муж.

– Это ты?

– Да, я, – подтвердил Николай. – А Людке и Катьке не повезло. Катька влюбилась, но один подлец бросил ее, потому что узнал, что она лимитчица и простая работница. Она влюбилась в тебя и испугалась, что ты ее бросишь, потому что она директор и депутат.

– Для меня это не имеет никакого значения. Но почему она не сказала мне все прямо и открыто?

– Она тебе сказала, ты не понял.

– Могла повторить, чтобы не попадать в двусмысленную ситуацию.

– Я ей тоже об этом сказал. Она мне говорит: Коля, когда? Он то меня в постель тащит, то в командировку уезжает, то, только я собираюсь рассказать, Сашка приходит.

– Некая правда в этом есть, – согласился Гога. – И что же делать?

– Поедем.

– А как я сохраню лицо? – спросил Гога.

– Побреешься.

– Я не об этом. Как я ей все объясню? Где я был целую неделю?

– А ты не объясняй. Да тебя и спрашивать никто ни о чем не будет.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Тогда – едем. Я только переоденусь.

Гога надел белую сорочку, темный костюм и стал завязывать галстук. Пальцы его не очень слушались.

– Завяжи мне галстук, – попросил Гога.

– Я не умею, – признался Николай. – Мне сын завязывает.

– Научу, – пообещал Гога и со второй попытки завязал галстук.

Они вышли на улицу.

– Не считаешь ли ты, что мы немного нетрезвые? – спросил Гога.

– Очень немного, – ответил Николай.

– Предлагаю прогуляться и протрезветь.

– Предложение принято.

Они пошли в сторону Садового кольца, но Николая качнуло.

– Я сегодня слишком много взял на грудь, – объяснил Николай.

– Предлагаю такси.

– Предложение принято.

Гога довольно быстро поймал такси.

Когда в квартире раздался звонок, подруги сидели на кухне. Катерина попросила Людмилу:

– Открой!

Но дверь открыла Александра.

– С возвращением! – сказала она.

– Спасибо, – ответил Гога и подхватил пошатнувшегося Николая.

– Я сказал – доставлю и доставил, – сообщил Николай.

– Скорее все наоборот, – заметил Гога, – но я не настаиваю.

В переднюю вышли Людмила и Антонина.

– Где же ты так набрался? – Антонина бросилась к Николаю.

– Не было закуски.

Из кухни вышла Катерина.

– Ужин готов, – сказала она.

И все прошли на кухню. Александра принесла из комнат стулья.

– Пересядьте, пожалуйста, – попросил Гога Людмилу. – Обычно здесь сижу я.

– Я, между прочим, раньше здесь сижу, – возразила Людмила.

– С сегодняшнего дня это отменяется. Теперь здесь буду сидеть я.

Гога занял место во главе стола и пригласил:

– Прошу всех к столу.

– Нам пора, – вдруг сообщила Антонина и, не дав сесть Людмиле, подтолкнула ее к выходу. Николай встал, доедая на ходу котлету.

Гога вышел в переднюю.

– Давайте дружить домами, – предложил Николай.

– Принимаю предложение, – ответил Гога, – и выдвигаю встречное: дружить семьями.

Поддерживаемый Антониной и Людмилой, Николай вышел на лестничную площадку.

Катерина и Гога вернулись в кухню. Постояли молча.

– Я бы съел супчику, если есть, – попросил Гога. – Неделю не ел горячего.

– Я тоже сегодня без обеда, – вздохнула Александра.

Они сели за стол. Катерина налила всем суп. Я кормлю семью ужином, подумала Катерина, глядя на Гогу и Александру. И как хорошо, что она рассказала Александре о ее отце. Она ничего не утаила от дочери. И как она и Людмила представились дочерьми академика и целый месяц играли эти роли. И как Родион Петрович, а он тогда был Рудольфом, встретил ее на галантерейной фабрике, и как она пряталась в туалете. Ее поразила реакция Александры – она хохотала.

– Что здесь смешного? – удивилась Катерина.

– Мать, но это же очень смешно. И как он тебя снимал на комбинате через двадцать лет и не узнал. Это совсем как в кино. Это очень смешно.

– И смешно, как я хотела сделать аборт и он не пришел мне на помощь?

– И слава богу, – ответила Александра. – Иначе бы я не родилась. А так он получит взрослую дочь, красавицу.

– Ничего не сделав для этого.

– Да плевать, – заявила Александра. – Нормальный козел.

– И ты будешь с ним поддерживать отношения?

– Не знаю. На телевидение я, конечно, схожу. Но он не показался мне умным. Нес какую‑ то ахинею про телевидение.

– Он эту ахинею нес и двадцать лет назад.

– Мать, это не наши с тобой проблемы.

– А какие наши?

– Я бы хотела, чтобы ты помирилась с Гошей. Он мне нравится. С ним как в сберкассе – надежно, выгодно, удобно...

– Я его люблю, – сказала Катерина.

– Я рада за тебя, – ответила Александра. – Но я, кажется, разлюбила Никиту.

– Нельзя быть такой непостоянной, – заметила Катерина.

– Почему? – удивилась Александра. – Когда я полюблю всерьез и надолго, я буду постоянной, а пока могу быть и непостоянной, это моя жизнь, и я буду жить как хочу, а не так, как считают другие.

Александра посмотрела на Гогу и улыбнулась ему, Гога также улыбнулся. И вдруг Александра вскочила из‑ за стола:

– Сейчас же программа «Время». – И бросилась в комнату, чтобы включить телевизор.

Катерина вдруг почувствовала неожиданную неловкость от того, что они остались вдвоем. Надо ведь о чем‑ то говорить. О своей работе? Но вряд ли это ему интересно. О книгах? Но в последние годы она почти ничего не читала. У них не было ни общих воспоминаний, ни общих друзей. Не слишком ли поздно начинать новую жизнь? Я в него влюблена, но я о нем ничего не знаю. Но миллионы мужчин и женщин знакомятся в электричках, в метро, на улицах, вечеринках и живут долго и счастливо.

– А что, сегодня снова тебя будут показывать по телевидению? – спросил Гога.

– Сегодня весь день передавали симфоническую музыку, все эстрадные концерты отменили.

– Значит, у Родины большое горе, – объяснил Гога. – Пойдем посмотрим.

Теперь они втроем сидели перед телевизором.

Наконец зазвучали позывные вечерней информационной программы «Время», и на экране возник Игорь Кириллов. Он выдержал положенную паузу и начал читать печально и торжественно:

– От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР.

И снова была пауза.

– Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР, Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что 10 ноября 1982 года в 8 часов 30 минут утра скоропостижно скончался Генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев.

И на экране телевизора возникла фотография старого человека с пятью звездами Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда, с золотым значком ветерана партии, с флажком депутата Верховного Совета, с юбилейной медалью к столетию Ленина, с тремя медалями лауреата самых высоких литературных премий.

– Любил значки, – прокомментировала Александра и спросила: – Гога, а почему старики так любят всякие значки носить?

– Чтобы уважали.

Катерина осуждающе посмотрела на дочь. Не тот момент для подобных обсуждений. Александра не заметила ее взгляда.

Диктор Кириллов сделал необходимую паузу и продолжил:

– Медицинское заключение о болезни и причине смерти Брежнева Леонида Ильича. Брежнев Леонид Ильич, 1906 года рождения, страдал атеросклерозом аорты с развитием аневризмы ее брюшного отдела, стенодирующим атеросклерозом коронарных артерий, ишемической болезнью сердца с нарушением ритма, рубцовыми изменениями миокарда после перенесенных инфарктов. Между 8 и 9 часами 10 ноября 1982 года произошла внезапная остановка сердца. При патолого‑ анатомическом исследовании диагноз полностью подтвердился.

– Гога, – спросила Александра, – а кто вместо него может быть?

– Кто‑ нибудь из них. И снова лет на двадцать.

– Боже мой! – вздохнула Александра. – Какая тоска на двадцать лет! Я пошла к себе читать про другую, более интересную жизнь. Никита дал мне американский детектив. Спокойной ночи!

И Александра ушла. А Кириллов торжественным и печальным голосом читал обращение ЦК к партии и народу. Это был десятилетиями отработанный ритуал, который совершался не в церквах, а на всех телевизионных и радиостанциях страны.

Прагматичная Катерина, слушая привычные заклинания о том, что «партия и впредь будет проявлять всемерную заботу об упрочении союза рабочего класса, колхозного крестьянства и родной интеллигенции», думала о том, что уже завтра начнутся изменения в ЦК и правительстве.

Этого момента ждали все. Все ждали смерти больного, полупарализованного, с явными признаками маразма старика. После него должна начаться новая, другая жизнь.

– Будет большая заваруха, – вдруг сказал Гога.

– Но почему? – возразила Катерина. – Придет новый руководитель, наведет порядок.

– Я думаю, – объяснил Гога, – года два‑ три оставшиеся наверху старики будут, вцепляясь в глотки, бороться друг с другом за первое место и умирать от инсультов и инфарктов, потому что борьба за выживание – не для стариков. А потом придет более молодой и попытается отремонтировать систему.

– И очень хорошо, – подтвердила Катерина.

– Я служил в авиации, и наш старшина эскадрильи всегда говорил: не трогай технику, и она не подведет. Система исчерпала себя, если ее начнут ремонтировать, она рухнет. Нас ждут большие перемены.

Ничего не рухнет, подумала Катерина. Будут, конечно, перестановки, кто‑ то из старых уйдет, кто‑ то придет из новых. Но аппарат, который все и всегда решал, останется, и останутся связи, которые она нарабатывала двадцать лет.

Катерина подошла к окну. В доме напротив светились все окна, хотя обычно в это время многие уже спали. В каждом доме в этот час обсуждали, предполагали, надеялись, что наступят изменения. Какие именно – не знали, но то, что они наступят, может быть и не сразу, были уверены все. Но никто не знал и даже не мог предположить, что всего через несколько лет все они будут жить в другом государстве, при другой системе и другой власти. И, отмечая десятилетие их свадьбы, Катерина скажет:

– Гоша, а ведь ты оказался прав!

– А я всегда прав, – ответит он.

– А что же будет дальше?

– Еще два‑ три года заварушки.

– А потом?

– А потом мы будем богатыми и счастливыми.

– Ну, богатой я уже вряд ли буду, а счастливая я уже сейчас. А как ты думаешь, про что мы будем говорить еще лет через десять?

– Я думаю, о лекарствах: насколько они подорожали или подешевели.

– Грустный прогноз. А что‑ нибудь повеселее?

– Я думаю, – ответит Гога, – мы будем говорить о том, как хорошо мы жили...

март, 1994 г.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 9 10 1112