Ольга Строгова 7 страница

Два часа назад, когда он отдыхал в своем номере после утренней репетиции, к нему без стука вошли два крайне неприятных на вид молодых человека. Сначала на русском, а потом, убедившись, что он их не понимает, на очень скверном английском они стали уговаривать его немедленно поехать с ними к какому‑ то типу, которого они называли то Боссом, то Филином. При этом цель поездки они не объясняли, лишь мерзко ухмылялись, и обещали хорошие деньги в случае его, музыканта, согласия, и грозили большими неприятностями в случае отказа.

Разумеется, он отказался – в самых решительных выражениях – и предложил неприятным молодым людям немедленно покинуть его номер. Тогда молодые люди попытались применить к нему меры физического воздействия (в этой части Альфред был несколько невнятен), а когда он мужественно оказал сопротивление, вытащили оружие. Холодея от страшных предчувствий, вспоминая все когда‑ либо прочитанное об ужасах русской мафии, Альфред принялся одеваться; неожиданно в его номере появился еще один, тоже крайне неприятный, тип, с очень широкими плечами и непропорционально маленькой, то ли лысой, то ли обритой начисто, головой, да еще и с заклеенной пластырем макушкой.

Увидев его, Альфреда, в руках своих подручных, заклеенный страшно разозлился и принялся на них орать. Орал он, разумеется, по‑ русски и при этом использовал массу грубых выражений, но Альфред, видимо, в силу пережитых потрясений, неожиданно для себя обрел способность понимать русскую речь.

Судя по всему, подручные совершили ошибку и им нужен был вовсе не он, Альфред, а совсем другой немец. Подручные, надувшись, возражали – что значит «не он», сказано было, немец‑ музыкант, так это он и есть, а других немцев‑ музыкантов сейчас в гостинице нету, не верите, пойдите сами спросите у администратора…

– Молчать! – орал бритый‑ лысый. – Идиоты безмозглые! Тот был высокий блондин, а вы мне какого‑ то лысого коротышку подсовываете!

При этих словах в объятой беспросветным мраком голове Альфреда мелькнул тонкий лучик надежды.

– Послушайте, – заторопился он, обращаясь по‑ английски к бритому‑ лысому и стараясь как можно более четко выговаривать слова, – это ошибка, вам, очевидно, нужен не я, а коллега Мюллер! Он высокого роста, у него светлые волосы, и он также жил в этом отеле, только этажом ниже, в 212‑ м номере!..

К счастью, бритый‑ лысый понял его совершенно правильно, потому что тут же перестал орать на подручных и обратился непосредственно к нему, причем вполне приемлемым тоном.

– Как это – жил, – спросил он, – а теперь он где?

Альфред, переведя дух, вежливо объяснил, что вчера у коллеги Мюллера закончился срок контракта, он отыграл вечерний спектакль, а сегодня рано утром уехал на поезде в Петербург, с тем чтобы оттуда вернуться самолетом домой, в Мюнхен.

Внимательно выслушав его, бритый‑ лысый велел одному из молодых людей сходить и проверить, а сам уселся вот в это кресло и без спросу налил себе виски вот из этой бутылки… и даже имел наглость предложить ему, Альфреду, пока суд да дело, выпить с ним, но он, Альфред, разумеется, отказался.

Потом посланный вернулся и доложил, что все верно, жил здесь еще один немец, здоровенный такой, но уехал сегодня утром, а больше здесь никаких немцев нету, ни музыкантов, ни каких‑ либо еще.

– Ну ладно, – проворчал бритый‑ лысый, поднимаясь с кресла, – значит, Мюллер. Уехал, значит. Так мы Филину и доложим.

– А вам, – адресовался он к Альфреду, не повышая голоса, но внушительно, – настоятельно рекомендую забыть об этом небольшом инциденте и уж тем более никому о нем не рассказывать.

После чего они наконец удалились, а он, Альфред, убедившись, что они удалились достаточно далеко, позвонил по мобильному другу Карлу. И вот теперь, когда друг Карл здесь, Альфред очень хотел бы знать его мнение обо всей этой истории… О нет, в полицию он обращаться не собирается, ни в коем случае! Но, может быть, ему куда‑ нибудь переехать отсюда? Правда, это единственная мало‑ мальски приличная гостиница в этой дыре, к тому же номер ему оплачивает руководство театра… Но Мюллер‑ то каков! Мало того, что эта стокилограммовая туша с поросячьими глазками и мерзким, как у всех контрабасистов, характером имела наглость на одной из репетиций сделать ему, первой скрипке, замечание по поводу альтерации в партии Изольды, так теперь еще и это! Связи с русской мафией!

Ну‑ ну, какие там связи, успокоил его друг Карл, это какое‑ то недоразумение, и коллега Мюллер наверняка здесь ни при чем; что же касается характера коллеги Мюллера и его поведения, то Альфреду, как истинно выдающемуся музыканту, надлежит быть снисходительным к ошибкам обычных музыкальных ремесленников. Кроме того, раз уж Альфред оказался причастен к этой истории по чистой случайности, то ему, Альфреду, ничего не грозит, так что и переезжать куда‑ либо нет никакой необходимости. А есть необходимость отдохнуть, как следует выспаться, благо сегодня нет вечернего спектакля, и постараться забыть обо всем этом, как о кошмарном сне.

И Карл допил свой кофе. Сестры молча смотрели на него.

– Ну и?.. – не выдержала Манечка.

– Это все, – объяснил Карл.

– Как это «все»? – возмутилась Манечка. – А что было потом? За тобой не было «хвоста», когда ты возвращался от скрипача?

– «Хвоста»? – переспросил Карл. – А, ты имеешь в виду наружное наблюдение… Нет, никакого «хвоста» за мной не было. И вообще, я рассказал вам об этом только для того, чтобы вы успокоились и выбросили все это из головы.

– Плохо ты знаешь женщин, если думаешь, что после этого мы успокоимся, – проворчала Ирина Львовна.

– Ты должен пообещать нам, – дрожащим голосом произнесла Татьяна Эрнестовна, – больше не видеться с Альфредом.

– Дорогие мои, похоже, что вы, как и Альфред, прочитали слишком много детективных романов… Ну какая же это мафия?

– Все равно, – настаивала Татьяна Эрнестовна, – а если ты все же отправишься к нему, то мы поедем с тобой.

Карл в изумлении посмотрел на нее, потом перевел взгляд на Манечку и Ирину Львовну. Те согласно кивали, и в их глазах читалась непреклонная решимость.

Г‑ н директор лицея растерялся. Который уже раз за последние два дня эти женщины ставят его в тупик. Неужели он и вправду так плохо знает женщин? Да нет, не может быть… Видимо, все дело в том, что это не обычные женщины. Это – русские женщины. Как сказано у русского поэта Некрасова – «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…».

Карл представил себе этого самого коня и от души посочувствовал ему.

Медленно, вкрадчиво, подбирая слова, он произнес:

– Конечно, если вы соскучились по Альфреду, он будет очень рад вас видеть.

Но сестры лишь пожали плечами.

Тогда Карл решил испробовать последнее средство.

– Хорошо, – сказал он спокойно, – едем. Сегодня в театре – одноактный балет, в девять часов Альфред будет уже свободен, и мы встретимся с ним у футбольного паба. Будем смотреть исторический матч «Зенит» – «Бавария». Это будет что‑ то фантастическое, вам понравится! Только вообразите себе, у «Баварии» новый нападающий – Левченко из «Милана», они перекупили его за двадцать миллионов долларов; тот самый Левченко, который в последней игре прошлого сезона, на девятнадцатой минуте второго тайма…

Сестры сразу поскучнели, стали смотреть на часы и рыться в сумочках.

Карл безжалостно дорассказал им весь эпизод с тем скандальным пенальти, под шумок расплатился с официантом и вывел их на свежий, насыщенный дождем воздух.

Под дождем дамы очнулись, защелкали зонтиками и слабо запротестовали. Так нечестно, в самом деле, это ведь они его пригласили… Ну ладно, так и быть, но в следующий раз…

И пусть он едет смотреть свой футбол со своим Альфредом. Только пусть он все же будет осторожен!

Он будет осторожен, пообещал Карл, прощаясь с ними у школы. С ним все будет в порядке. Он, Карл, лично проследит, чтобы с их дорогим Альфредом ничего не случилось.

– Мальчишка, – буркнула ему вслед Ирина Львовна. Сестры, поджав губы, кивнули.

* * *

Аделаида собиралась на совещание в гороно, пребывая в новом и странном для нее состоянии раздвоенности.

Тело ее, руководимое мощными, тщательно отработанными за долгие годы рефлексами, оделось, прихватило нужные для совещания бумаги, отдало последние распоряжения завхозу, временно подменившей Манечку на посту в приемной, спустилось вниз и вышло на крыльцо, кивнув на прощание вахтеру и дежурным техничкам.

В то же самое время мысли ее и чувства пребывали где‑ то очень далеко. Неспешно бродили по каким‑ то залитым солнцем просторам, валялись на мягкой изумрудной траве, пили кристально чистую, искрящуюся воду из голубых источников, любовались безбрежными горизонтами и ожидали возвращения героя, который хотя и отлучился ненадолго по своим геройским делам, но вот‑ вот должен был появиться вновь.

Ледяной поток, обрушившийся на непокрытую голову Аделаиды, смог на какое‑ то время вернуть ее к действительности. Аделаида раскрыла зонтик, перешла улицу и остановилась на перекрестке, решая вопрос – идти в сторону гороно по Главному проспекту и неминуемо опоздать при этом минут на пять‑ семь или же напрямую, дворами, а потом по улице Северной. Это значительно сократило бы путь, однако во дворах могли оказаться глубокие, трудно проходимые без специального снаряжения лужи. Но, как только она приняла решение идти напрямик и шагнула в ближайшую подворотню, ее встрепенувшееся впервые за много лет воображение вновь принялось за свое.

В результате Аделаида поскользнулась в одном из дворов и чудом удержалась на ногах, получив очередную порцию холодной воды за шиворот; вдобавок на Северной ее окатил грязной волной гремящий, воняющий бензином древний самосвал. Аделаида проводила его рассеянным взглядом, пробралась сквозь толпу других жертв самосвала, изрыгавших брань и проклятия, и наконец ступила под высокие, немного сумрачные своды главного городского здания.

Гардероб для посетителей не работал, и Аделаида, кое‑ как отряхнув тяжелую мокрую дубленку, вывернула ее мехом наружу, повесила на руку и поспешила вниз, хлюпая сапогами и оставляя на мраморных ступенях лестницы мокрые следы.

В кабинете заведующей ей повезло – ее любимое место, за дальним концом длинного узкого стола для совещаний, было свободно, и она, лавируя между раскрытыми для просушки зонтиками, здороваясь и отвечая на приветствия, поспешила занять его.

До начала совещания оставалось несколько минут, и кабинет быстро наполнялся народом. Ее многострадальная дубленка на разлапистой вешалке быстро исчезла под фасонистой курткой завуча из второй школы и чьим‑ то скромным черным пальто с мятым воротником. На стул рядом с ней привычно взгромоздился директор музыкальной школы, огромный, одышливый, с багровым лицом, в качестве приветствия буркнул что‑ то про погоду и тут же, отвернувшись, задал вопрос сидящей за отдельным столиком даме из бухгалтерии.

Сегодня, впрочем, многие первым делом обращались с вопросом к даме из бухгалтерии, худощавой особе неопределенного возраста в тусклом синем костюме и с тем особенным выражением глаз, которое порождает многолетняя работа с финансами. Дама в ответ вежливо приподымала уголки тонких губ и советовала немного обо‑ ждать.

Заведующая постучала карандашом по стеклянному графину с водой и строго посмотрела на опаздывающих, бестолково толкущихся у перегруженной вешалки. Опаздывающие, путаясь в зонтиках и бормоча извинения, просочились наконец на свободные места, и совещание началось.

Минут через десять согревшаяся Аделаида почувствовала, что у нее слипаются глаза, а ручка, которой она прилежно водила по листу блокнота, вот‑ вот выпадет из ослабевших пальцев. Она украдкой покосилась на соседей – те строчили как заведенные, и на их лицах отображалось самое пристальное внимание. Аделаида поспешно перевернула лист, испещренный изображениями профилей и цветов, и сделала очередную попытку сосредоточиться на том, что говорила заведующая.

– …Случай, что и говорить, не совсем обычный, и мы должны, во избежание прецедента, всесторонне рассмотреть его и дать ему адекватную оценку. В самом деле, директор школы, человек, пользующийся заслуженным уважением в обществе, солидная замужняя женщина – и вдруг втрескалась в заезжего гастролера, как последняя семиклассница…

– Что?! – обмирая, переспросила Аделаида. Соседи дернулись и с испугом посмотрели на нее.

– Я говорю, – любезно повторила заведующая, – что администрация не может пройти мимо подобного вопиющего факта! Впервые за много лет сборная команда нашего района с треском провалилась на областной олимпиаде по естествознанию, и мы, Аделаида Максимовна, так же как и вы, испытываем законное чувство удивления и даже, не побоюсь этого слова, возмущения подобной недоработкой наших коллег из естественно‑ научного отдела. Но здесь, товарищи, есть доля и нашей общей вины, и мы должны признать, что…

Сердце Аделаиды потихоньку вставало на место. Роковые слова вовсе не были произнесены вслух, да и вряд ли были кем‑ то подуманы. Ей просто померещилось.

Это был ее собственный внутренний голос, голос ее здравомыслия, пробившийся наконец сквозь цветущие дебри воображения. И голос этот отнюдь не удовлетворился сказанным, о нет! Удивительным образом переплетаясь с голосом заведующей, закончившей наконец критиковать несчастных естественников и переключившейся на подготовку к выпускным экзаменам, этот голос объяснял, уговаривал, увещевал и даже грозил – мол, нужно срочно принимать меры, если не хочешь услышать такие слова наяву… От начальства. От коллег. А разве может от них что‑ нибудь укрыться? Разве в школе можно чихнуть и быть уверенным, что об этом никто не узнает? Ну ничего, ничего, надо держаться, ни в коем случае не показывать виду, что он для нее – нечто большее, чем просто гость.

И уж конечно, ни на минуту не оставаться с ним наедине. Ни под каким видом. Всего пять дней, а потом он уедет. И мы облегченно вздохнем, хотя, может, и поплачем немного; но главное – жизнь снова вернется в нормальную, привычную колею. Правда, он что‑ то такое говорил о приглашении в Цюрих… Ну так что же, можно туда и не ездить; это чтобы поехать за границу, требуется приложить усилия, и немалые, а чтобы туда не ездить, никаких усилий не требуется.

Пять дней. Надо продержаться всего пять дней, и все окончится без последствий для нас и нашей прочной, устоявшейся, достойной репутации.

Здравомыслие, поставив железобетонную точку над «i», удовлетворенно умолкло. Оно свое дело сделало – вернуло хозяйку с небес на землю, вырвав ее из хищных лап опасных и непредсказуемых фантазий. Впрочем, воображение никогда не было сильной стороной Аделаиды. Она даже за школьные сочинения редко получала оценки выше «четырех».

Привычное сонное оцепенение накатывало на ослабевшую от беспощадной логики здравомыслия Аделаиду.

Вернулась старая знакомая – слабая, но ощутимая пульсирующая боль в висках, которая была верной спутницей ее жизни на протяжении пятнадцати, а то и всех двадцати лет и от которой в последние дни она начала было отвыкать.

Огромный и яркий воображаемый мир, на миг поманивший ее сияющими горизонтами, схлопнулся до размеров крошечного воздушного пузырька, но все же не исчез окончательно. Было, было что‑ то, мешающее Аделаиде окончательно сдаться здравомыслию и тихо опуститься на дно своего прежнего тягучего, безрадостно‑ беспечального, но вполне безопасного существования.

И это «что‑ то» было не воображаемым, а реальным, возможно даже, более реальным, чем зеленоватые стены и бледные лица вокруг, чем шелест бумаг, осторожное покашливание и монотонное бормотание методиста, сменившей заведующую на трибуне. Это был след от прикосновения его губ – невидимый, но осязаемый, – ласковое тепло, оставшееся на месте отгоревшего и рассыпавшегося огненными искрами цветка.

– А в заключение, – вновь взяла слово заведующая, – я хочу сообщить вам приятную новость…

При этих словах народ встрепенулся, перестал шелестеть бумагами и устремил на начальство мутные от духоты и усталости глаза.

– Вопрос о премии для руководящих работников по итогам первого учебного полугодия решен положительно! – возвысив голос, объявила заведующая и тут же небрежно подняла ладонь, словно отклоняя грядущие аплодисменты. Но аплодисментов не последовало. Народ молчал.

Кто‑ то, откашлявшись в полной тишине, сказал:

– Премия директорам – это, конечно, хорошо. А вот как будет с зарплатой педагогам?

– Для чего вы задаете этот вопрос мне? – холодно возразила заведующая. – Вы прекрасно знаете, что зарплата поступает из федерального источника, а средства на премию выделены из местного бюджета. Впрочем, здесь присутствует заместитель нашего главного бухгалтера, она вам сейчас все объяснит.

Даму из бухгалтерии все слушали очень внимательно, но никаких вопросов больше не задавали. Все было ясно и так. У Аделаиды мелькнула было мысль встать и отказаться от премии и даже призвать к этому остальных (возможно даже, ее бы поддержали – один или два человека из полутора десятка присутствующих), но окрыленное недавним успехом здравомыслие решительно выступило против. Зачем, в самом деле, и что это даст? Все равно ведь премии эти – капли в море по сравнению с теми средствами, которые нужны, чтобы честно расплатиться со всеми педагогами. Им ее премия не поможет, а вот ей самой будет очень даже кстати, особенно если вспомнить вчерашние внеплановые расходы.

Но когда Аделаида следом за всеми засобиралась к окошечку кассы, заведующая ее остановила.

– Что же вы, Аделаида Максимовна, – спросила она, отводя Аделаиду к окну и несколько смягчая тембр своего громкого и звучного, словно паровозный гудок, голоса, – скрываете от нас вашего интересного гостя?

– Кого? – тупо переспросила Аделаида, пытаясь выиграть время и справиться с предательским румянцем, мгновенно проступившим на тонкой коже.

– Вашего зарубежного гостя, – повторила заведующая, сверля Аделаиду рентгеновским взглядом, – профессора Роджерса из Цюриха. Говорят, он произвел у вас в школе настоящий фурор своими неизвестными у нас методами преподавания гуманитарных дисциплин.

– Я… не скрываю, – тихо возразила Аделаида, опустив глаза и теребя витой золоченый шнурок, которым были перехвачены коричневые бархатные гардины.

– Говорят также, – безжалостно продолжила заведующая, отбирая у Аделаиды шнурок, – что дело здесь не только в методах, но и в незаурядном личном обаянии господина Роджерса… Это правда? Он и в самом деле настолько хорош?

Загнанная в угол Аделаида неожиданно успокоилась. Выпрямившись во весь свой великолепный рост, она посмотрела на низенькую заведующую, на ее аккуратный пробор в поредевших, с отросшими седыми корнями волосах и сказала:

– Почему бы вам, Александра Ивановна, не прийти к нам в школу и не убедиться во всем лично? Господин Роджерс пробудет у нас до субботы, и мы будем очень рады вас видеть. В любое удобное для вас время.

– Возможно, возможно, – пробормотала заведующая, отводя, в свою очередь, глаза, – я подумаю.

Аделаида в знак согласия слегка склонила свою красивую голову, вежливо попрощалась и ушла.

Заведующая проводила ее взглядом, выражавшим одновременно недоумение, досаду и легкий интерес – словом, тот комплекс чувств, который мы обычно испытываем к подчиненным, начинающим вести себя не в полном соответствии с предписанной им программой.

* * *

Премия оказалась не такой уж и большой, но все же Аделаида была довольна. Брешь в семейном бюджете, пробитая покупкой нового пальто, была отчасти компенсирована.

По дороге домой она зашла в кондитерскую, купила кое‑ какие приятные мелочи к чаю. Старалась думать только о простых, привычных вещах – как придет сейчас в свою квартиру, отчистит от грязи дубленку и сапоги и определит их сушиться, потом вымоется сама, займется ужином и будет ждать мужа – единственного мужчину, о котором она имеет право (и должна! ) думать и заботиться.

Мимо нее прокатил и лихо затормозил у остановки большой, прозрачный, наполненный светом полупустой автобус новой модели. Шесть таких красавцев, изготовленных в Финляндии, город недавно получил в подарок от областного транспортного предприятия и тут же пустил их по самым бойким маршрутам – от нового микрорайона до поликлиники и от железнодорожной станции к гостинице «Серебряное озеро», одновременно подняв плату за проезд в условиях повышенной комфортности.

К сожалению, отсталые горожане не оценили подобной заботы городской администрации и по‑ прежнему предпочитали давиться в стареньких, воняющих бензином развалюхах, а то и вовсе ходить пешком.

Автобус ждал, распахнув широченные двери и озаряя белым электрическим сиянием мокрую грязную улицу и мокрых грязных пешеходов, которые, проходя мимо, бросали любопытно‑ презрительные взгляды на его немногочисленных пассажиров, развалившихся на новеньких кожаных сиденьях.

Впрочем, автобус шел как раз до «Серебряного озера», так что, скорее всего, пассажиры эти были не буржуи или ренегаты какие‑ нибудь, а просто приезжие.

Аделаида, заглянувшая, как и все, в его сверкающие недра, вдруг почувствовала сильное желание войти, с удобством расположиться на кожаных подушках (даже отсюда видно, какие они чистые, мягкие и удобные) и доехать до конечной остановки.

«То есть до гостиницы, – деловито уточнил внутренний голос, – а потом что – будем гулять под его окнами или сразу поднимемся на второй этаж? »

Аделаида в испуге отпрянула от автобуса.

Где‑ то высоко над мокрыми крышами и плывущими зонтиками пролетел слабый, тонкий и чистый звук – это пробовали силу старейшие городские часы на колокольне костела, над которыми вот уже второй год трудились реставраторы из области. Аделаида вместе со всеми задрала голову к темному плачущему небу, ничего там не увидела, а когда вновь посмотрела на остановку, автобуса уже не было. Он исчез каким‑ то совершенно нехарактерным для городского транспорта способом – бесшумно, мягко и незаметно.

Дома Аделаиду ждал сюрприз. Муж уже вернулся из своего института и сидел в спальне на полу, среди развороченных и раскиданных вещей, рядом с самым большим чемоданом. Он вскинул глаза на застывшую в дверях жену и раздраженно осведомился, где его голубая рубашка и две пары новых носков… И почему она до сих пор не взяла из химчистки его любимые черные брюки? Аделаида подала ему требуемые вещи, а насчет брюк тихо заметила, что, во‑ первых, химчистка была закрыта всю последнюю неделю, а во‑ вторых, к голубой рубашке больше подойдут не черные брюки, а серые…

Он продолжал ворчать. Аделаида повернулась и ушла в ванную.

Раньше муж не был таким, думала Аделаида, стоя под горячим душем. Раньше он любил ее. Ценил. Заботился. Даже дрался из‑ за нее, но это было совсем уж давно. А теперь он живет своей собственной, закрытой для нее жизнью, а к ней относится как… как к вещи? Нет, не то. Скорее как к жилищу. Да, вот именно. Она – его жилище, его дом, теплый, уютный, заботливый… и к тому же тихий, ненавязчивый и нетребовательный.

И ведь совсем недавно ее это вполне устраивало. Больше того, казалось правильным и единственно возможным; прожили вместе почти двадцать пять лет и, бог даст, еще столько же проживут.

А вот поди ж ты – когда она сегодня увидела его, сидящего рядом с распахнутым чемоданом, то почему‑ то сразу подумала, что он от нее уходит. И почувствовала… что? Да ничего. Так, усталость и пустоту какую‑ то внутри. Больше – ничего.

Потом она вспомнила, что ведь завтра же вторник, завтра он должен ехать в Москву, на конференцию. И тоже ничего особенного не почувствовала – так, легкое облегчение. Она всегда любила оставаться дома одна.

Всегда, но не теперь. Теперь она боится оставаться одна. Она боится, что выдержка и благоразумие могут в конце концов ей изменить. Она боится потерять контроль над своими действиями и мыслями. Она боится золотистого отблеска, загнанного глубоко внутрь, но не побежденного, тонкого, едва уловимого аромата, оставшегося с ней после того, как губы другого мужчины коснулись ее кожи – о, это прикосновение, и этот запах, и золотые искры‑ чайки в его глазах! Стоит лишь вспомнить об этом, и начинает сладко кружиться голова.

Поэтому она не будет вспоминать. Она не будет оставаться одна, наедине со своими мыслями и чувствами, которым она не может доверять.

И муж должен ей помочь. Ему придется вспомнить, что она – не только его верное, безопасное пристанище, но и женщина, законная жена его, которая сама иногда нуждается в защите и ласке.

Аделаида высушила длинные волосы феном, слегка надушилась, подкрасилась и надела любимый легкий халатик, кремовый с ирисами.

Муж уже занял свое кресло в гостиной, напротив телевизора, и, надев очки, углубился в свежий выпуск «Футбольного обозрения». Он не сомневался, что жена сейчас на кухне, готовит ужин, после закончит укладывать его вещи, выгладит костюм, а утром соберет ему в дорогу еду – путь‑ то до Москвы неблизкий, – и был поэтому очень удивлен, когда она появилась в гостиной и стала перед ним, загородив собой телевизор, в этом своем халате с дурацкими фиолетовыми цветами.

– Что, Ада? – спросил он, недовольно хмурясь.

Вместо того чтобы ответить, она подошла ближе и присела на подлокотник его кресла. Бедное кресло жалобно скрипнуло. Строго взглянув на жену, он повторил свой вопрос.

Она молчала. Она смотрела на него с каким‑ то странным, задумчиво‑ оценивающим выражением. Когда она наклонилась к нему, он заметил, что она накрашена и от нее пахнет духами – это дома‑ то!

– Ада, – спросил он на всякий случай, – ты хорошо себя чувствуешь?

Она снова не ответила, помотала головой и улыбнулась.

Он почувствовал, что начинает сердиться по‑ настоящему. Что же это, в самом деле, такое? Скоро начнется футбол, ужином еще и не пахнет, а она сидит тут, загадки ему загадывает!

Аделаида легонько провела ладонью по его гладкой голове, по остаткам волос на затылке, по мягкой дряблой складке на шее, стараясь вспомнить, вызвать из памяти те ощущения, которые она испытывала когда‑ то, прикасаясь к нему – молодому, подвижному, сильному, зеленоглазому и в буйных каштановых кудрях. Куда все это исчезло? Быстро, ах как быстро, как вода сквозь пальцы, протекла молодость.

Да, но ведь он же еще далеко не старик; сорок семь лет – разве для мужчины это возраст? Как же он мог измениться так сильно, потерять все свои листья и краски, как дерево поздней осенью, оплыть, как огарок свечи?

«Ну и что? – строго вмешалось здравомыслие, прервав эти бессмысленные и бесполезные вопросы. – Какая разница? Стройный аспирант или солидное, 58‑ го размера в талии, светило науки – это все один и тот же человек. Твой муж. Сама, между прочим, тоже не тростинка».

Аделаида, вздохнув, слезла с подлокотника и поплелась на кухню. Муж немедленно схватился за пульт и принялся переключать каналы в надежде настроиться на «Евроспорт».

Ужин, приготовленный женой с особым тщанием, он проглотил быстро, не отрываясь от экрана, на котором игроки в сине‑ бело‑ голубой форме мужественно противостояли коварным атакам баварцев и судейской несправедливости. Аделаида, ожидавшая если не комплимента, то хотя бы какого‑ нибудь отзыва по поводу брусничного соуса к утке, расстроилась, но ненадолго. У нее еще оставалось в запасе верное средство для привлечения его внимания (точнее сказать, оно было верным еще каких‑ нибудь пять‑ семь лет назад). Аделаида довольно редко пользовалась этим средством по собственной инициативе, но сегодня она решила прибегнуть к нему.

Вымыв посуду и прибравшись на кухне, она вернулась в спальню, аккуратно уложила все его вещи, так что в чемодане еще осталось место для папок с бумагами и детектива в дорогу, достала и придирчиво осмотрела его вычищенный и выглаженный дорожный костюм.

Все было в должном порядке. Собранный чемодан спрятался за дверью, костюм отправился на ночь обратно в шкаф. Верхний свет был потушен, и оставлены гореть лишь две крохотные лампочки в изголовье кровати, одетые в матовые, цвета топленых сливок колпачки.

Того же цвета новая ночная рубашка была извлечена Аделаидой из заветных глубин комода, где она пролежала, нетронутая, может, три года, а может, и все пять. Легкая, шелковая, с глубоким вырезом на груди, прикрытым мелкими кружевными розочками, довольно длинная, но с разрезами по бокам, открывавшими ноги, – премилая вещица и очень ей к лицу.

Аделаида повертелась перед зеркалом, слегка опустила вырез на высокой, нисколько не отвисшей с годами груди, откинула бретельки с полных и свежих еще плеч, запрокинула голову – шея в этом мягком свете тоже казалась свежей и гладкой, – и вдруг ее пронзила тоска.

Он не видит ее сейчас. И никогда не увидит такой. Этой шее, такой нежной, с трепетной голубой жилкой под маленьким ухом, никогда не ощутить его прикосновений, этим белым плечам и груди никогда…

Отражение в зеркале вопросительно подняло тонкие брови и усмехнулось. Не слишком ли много «никогда», дорогая?

Аделаида повернулась к бесстыжему зеркалу спиной.

* * *

Полная решимости дождаться мужа, когда бы ни кончилось его бдение перед телевизором, Аделаида закуталась в плед и отправилась на кухню. Там она расположилась за столом с чашкой горячего крепкого кофе, двумя‑ тремя шоколадными эклерами и глянцевым журналом.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒