ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 страница

ГЛАВА 2

После завтрака мама отвела меня наружу, вручила мне молоток и представила меня Леону, члену плотницкой бригады, который показал мне, куда забивать гвозди.

Мы приколачивали фанеру к брусьям пять на десять – не спрашивайте меня зачем. Уверена, Леон сказал бы мне, если бы я спросила. Но меня не интересовало, что мы строим. Я хотела быть внутри. Дашай скоро встанет, и они с мае станут разговаривать. Я хотела услышать подробности.

Но нет, я должна была помогать восстанавливать дом. Я чувствовала себя словно за стенами театра или домика для игр: все действие разворачивается внутри, а мне остается только воображать себе сюжет.

Леон предложил мне лимонад из своего термоса. Это был мускулистый, почти дочерна загорелый мужчина с темными глазами и разноцветными татуировками в виде ножей и роз, покрывавшими его шею и руки до плеч. Остальные – я просто знала, что они есть, – скрывала футболка и джинсы.

– Тебе сколько? – коротко спросил он.

– Четырнадцать.

– А держишься на тридцать.

Так мне и папа говорил. Иногда (как правило, когда сильно уставала) я выглядела гораздо старше, чем обычно.

Лимонад оказался терпким, но сладким. Я смотрела, как у меня на правой ладони появляются и почти сразу исчезают пузыри мозолей, но быстро сжала ее в кулак, пока Леон не увидел. Думаю, он не знал, что мы вампиры, а мае учила меня не афишировать этот факт.

По радио играла песня «Любовь кусается».

– И скажи, что это неправда, – проворчал Леон.

Рабочий день заканчивался в пять. Я вбежала в дом и едва не врезалась в Дашай. На ней было шафранное платье в восточном стиле, а длинные волосы обернуты темно‑ зеленым шелковым шарфом. Она выглядела надменной и царственной. Но она обняла меня – совсем не так искренне, как раньше, – и вымученно улыбнулась.

– Я скучала по тебе, – сказала я.

В ее карамельных глазах блеснули слезы.

– Довольно плакать. – Тон мае был жестким. На ней было темно‑ голубое платье и нитка лимонно‑ желтых бус. – Беги переоденься, Ариэлла. В платье. Девочки едут в город.

Счастливый час в ресторанчике «У Фло» не был счастливым в тот вечер.

Завсегдатаи сидели у стойки и в кабинках с бокалами красного вина или «пикардо» в руках. Но красное пили не все. Там и сям можно было заметить кружку с пивом или фужер с белым вином, в основном в руках смертных.

За нашим столиком никто не разговаривал. Мае с Дашай выглядели красивыми статуями.

Так что, когда дверь в заведение распахнулась, я с облегчением повернулась туда – в зал с важным видом входили Мисти с Осенью. Они семенили, выставив вперед животы, подчеркнутые джинсами с низкой талией и короткими тугими топиками. Я поправила лямку своего хлопчатобумажного сарафана и подумала, что выгляжу лет на десять.

Осень с Мисти ухитрились каким‑ то образом увеличить объем своих причесок. Солнечные очки у них были сдвинуты почти на темечко, глаза щедро подведены тушью и тенями. Осень взглянула на меня, кивнула и помахала. Но они не подошли. Они направились прямо к бару.

Мае с Дашай их сначала не заметили, а я наблюдала, как девочки пытаются заказать пиво.

Обменявшись несколькими репликами с барменом, Осень громко произнесла, перекрыв Джонни Кэша, поющего «Кольцо огня»:

– Разве наши деньги здесь не годятся?

Все в зале умолкли.

– Это удостоверение личности фальшивое. Я не могу обслужить вас. – Бармен (его звали Логан), высокий красивый мужчина с темно‑ рыжими волосами, был одним из нас. – Мы лишимся лицензии.

Осень повернулась и взглянула прямо на меня.

– Ну, ее‑ то вы обслужили.

Передо мной на столе невинно красовалось полбокала «пикардо».

– Это еще кто? – спросила Дашай.

– Это те девочки, с которыми ты познакомилась на днях?

Я кивнула. Осень продолжала в упор смотреть на меня, ожидая, чтобы я за них вступилась. Но что я могла сказать?

Логан рассмеялся, и напряжение в зале немного ослабло.

– Она пьет «пикардо». Это безалкогольный напиток. Хотите попробовать?

Он налил в стопку «пикардо» на два пальца и протянул Мисти. Она с сомнением поглядела на жидкость, затем поднесла стакан к губам и опрокинула его ярко‑ красное содержимое в рот. И сразу же закашлялась и сплюнула на пол.

– Гадость!

– К нему надо привыкнуть, – сказала я.

Кое‑ кто из завсегдатаев улыбнулся.

– Вам, барышни, не стоит тусоваться в дыре вроде нашей, – сказал Логан. – В «Мюррее» вам будет куда уютнее.

Не говоря ни слова, они покинули бар. Осень, проходя, бросила на меня исполненный презрения взгляд.

Логан вполголоса произнес что‑ то, и все сидевшие у стойки засмеялись.

– Я всегда думала, что «пикардо» алкогольный, – сказала я.

– Он и есть. – Дашай отпила глоток из своего бокала. – Причем изрядно.

Мама выговаривала Логану за шутку над Мисти и Осенью.

– Ты ж мог лишиться лицензии за то, что дал им «пикардо», – говорила она, опершись локтями на стойку.

Логан налил нам по новой порции и улыбнулся мае.

– Знаю. Но девочка хотела попробовать. Теперь она знает, что значит «горько».

Я недоумевала, почему мы выпиваем столько «пикардо» и не пьянеем. Мае с Логаном заговорили одновременно:

– Потому что мы не… – Тут они рассмеялись, и мае закончила фразу: – Подвержены действию алкоголя.

Я помогла ей донести бокалы обратно в нашу кабинку.

– Осторожнее с этими девицами, – сказала Дашай, когда мы сели. – Не нравятся они мне. – Она резко протянула ко мне руки. – Дай‑ ка посмотреть твои глазки.

Она легонько толкнула меня в лоб и, наклонившись ближе, взяла за подбородок. Я уставилась ей в глаза: карамельные издали, вблизи они мерцали оранжевым, зеленым, черным и желтым. Странно было смотреть в них так пристально.

Через несколько секунд она отпустила меня.

– Нет, с тобой все в порядке.

– Ты о чем? – не поняла я.

Дашай не ответила. Она смотрела куда‑ то вдаль.

– Ее сознание не здесь, – негромко произнесла мае. – Оставь ее.

И так мы и провели Несчастливый час в молчании, слушая, как музыкальный автомат играет странную смесь песен, пахнущих застарелым сигаретным дымом и одиночеством, и в каждой была своя печаль.

Выходя из бара, я заметила бежевый внедорожник, припаркованный дальше по улице, возле ресторана «Мюррей».

– Он похож на тот джип, который я видела вчера, – сказала я.

Он уехал прежде, чем я смогла сказать точно. Мае с Дашай меня даже не слышали. Они обе думали о Беннете.

Позже в тот же вечер, когда Дашай удалилась к себе, я вернулась в гостиную, уселась на диван и постаралась настроиться на ее мысли.

Рассуждала я просто: она мой друг; она в беде; и они с мамой явно не готовы рассказать мне, что произошло на Ямайке. Оставаться и дальше в стороне было невыносимо.

В комнату вплыла мае в белом шелковом халате, мерцавшем при движении. Она с первого взгляда поняла, чем я занимаюсь.

– Ты забыла, что я говорила о подслушивании? – яростно прошептала она. – Это дурно…

– Папа всегда говорил, что абсолютных правил в области морали практически нет, – быстро сказала я и тут же вспомнила, как он не любил тех, кто перебивает. «Искусство беседы в Америке совершенно утрачено», – сказал он как‑ то. – Извини, что перебила, – добавила я.

– И как ты оправдаешь подслушивание? – Она уселась в кресло напротив.

– Ну, факт вторжения в ее личное пространство перевешивается его возможным положительным результатом. – Я надеялась, что мои слова звучат убедительно. – Я люблю Дашай. Возможно, я смогу ей помочь.

– По‑ моему, это нелогично, – медленно проговорила мае.

– Ты позволяешь мне слушать свои мысли. Что такого уж плохого в подслушивании?

– Я позволяю тебе слушать иногда, – сказала мама и в подтверждение своих слов заблокировала мысленный фон. Для нас это не составляет труда, хотя я нередко забываю это делать. – Я не такой специалист по этике, как ты или твой отец, но, по‑ моему, нечестно подслушивать или лезть в мысли того, кто расстроен. Все равно что без спросу трогать чужие вещи, а это однозначно плохо.

Я сложила руки на груди.

– Даже если думаешь, что сможешь помочь? – Я впервые возражала маме и находила это восхитительным. Интересно, хватило ли бы у меня пороху, не будь в комнате так темно?

Внезапно в гостиную скользнула Дашай.

– Перестань, Ари, – сказала она.

Но я не могла не оставить последнее, как мне казалось, слово за собой:

– Дашай, ты, должно быть, подслушивала.

«Вот язва», – подумала мае. А Дашай мысленно ответила: «Совсем как ее маменька».

Несмотря на все свои аргументы, я понимала, что мае права: слушать чужие мысли значило вторгаться в личное пространство, что допустимо только при исключительных обстоятельствах. Беда в том, что в тот год едва ли не все обстоятельства казались исключительными.

В итоге мне не пришлось подслушивать, чтобы узнать историю. Дашай сама рассказала мне несколько дней спустя.

Беннет с самого начала не хотел ехать на Ямайку, сказала она. Дашай не была дома несколько лет – она уехала вскоре после того, как ее родители погибли в автокатастрофе, – и похороны бабушки не казались ее любимому подходящим поводом для знакомства с ее семьей. Но Дашай его уболтала. (Беннета легко было уговорить – он был из тех мужчин, что движутся по жизни, словно в танце, легко смеются и вызывают у женщин желание кокетничать. )

С первого же вечера все пошло не так. Для начала семейство Дашай понятия не имело, что принимает у себя вампиров. Дашай выросла обычной смертной, но после отъезда была «вампирована» (ее собственное словечко) в Майами – городе, популярном у более жестокой разновидности вампиров. (Беннет тоже был «иным», но как это произошло – совсем другая история. )

В любом случае семейство Дашай проявляло настойчивую подозрительность, и хуже всего была ее тетушка. Она хотела знать, что это за кроваво‑ красные хлопья, которыми Дашай и Беннет посыпают свою еду, и почему это Дашай «неправильно пахнет» – разумеется, вампиры ведь не пахнут.

Тетушка всегда винила Дашай за то, что после гибели родителей та покинула Ямайку, не дожидаясь, пока их души по‑ настоящему упокоятся. Когда человек умирает, считается, что его дух, даппи, несколько дней скитается. Существуют особые ритуалы, чтобы наверняка упокоить даппи.

Однажды ночью тетушка увидела Дашай с ее кузеном Кэльвином под шерстяным деревом. Дашай держала Кэльвина за подбородок, пристально глядя ему в глаза. Тетушка вбила себе в голову, что Дашай – ведьма и налагает на ее сына заклятие. Поэтому тетушка отправилась в холмы над Монтего‑ бей к колдуну – это нечто вроде шамана, связывающего духовный мир с земным. Колдун выслушал, как тетушка поносит свою племянницу‑ ведьму, и посмеялся над ней.

Домой тетушка вернулась в ярости. Она собрала семью и заявила:

– Он сказал мне, мол, что ты за женщина, если печешься о ведьмах, когда под твоей крышей спят вампиры?

Дашай потеряла дар речи. И Беннета не было рядом, чтобы защитить ее. Позже она гадала, может, он тоже видел Дашай и Кэльвина вместе в тот вечер. И понял все неправильно.

– Виноваты даппи, а страдают люди, – повторила Дашай поговорку. – Когда случались неприятности, тетушка всегда винила либо духов, либо меня.

Дашай выбежала из дома на поиски Беннета, но не смогла его отыскать.

– Любовь моей жизни, – проговорила она негромко, – просто взяла и исчезла. Вот так. – Она дохнула на ладонь, словно сдувая воображаемую пушинку. И снова заплакала.

Еще несколько августовских дней я провела, помогая Леону. Мы перебрались на крышу, где приколачивали полосы дранки, потом спустились обратно, чтобы прибить ограничительные полосы вокруг дверных и оконных проемов.

Однажды я подняла глаза от работы и увидела Дашай лицом к лицу с Леоном, причем ее глаза находились в нескольких дюймах от его носа. Я замерла, не зная, что делать.

– Она выясняет, все ли с ним в порядке, – раздался у меня за спиной мамин голос. – Она полагает, что умеет определять состояние по глазам.

Леон явно выдержал экзамен. Дашай что‑ то сказала ему и резко ушла. Он остался стоять, озадаченно глядя ей вслед.

– Эта ваша подруга – очень странная дама, – сказал он мне позже. – Она сказала, что проверяла мою «саса». Что это значит?

Я не могла ему помочь. Он надеялся, что это означает «сексапильность». В тот вечер за ужином я передала его слова Дашай. Но она не засмеялась.

– В нем сидит одна, маленькая, прямо возле печени, – сказала она почти шепотом. – Беспокоиться ему не о чем, пока. Я сказала ему, что, если он будет меньше пить, тварь оставит его.

– Маленькая что?

– Маленькая саса, – сказала Дашай. Она произнесла это слово с придыханием на гласных.

– Как в «Хомосасса»? – У меня гласные получались не такие мягкие.

Дашай кивнула.

– Произносится несколько иначе, но звук тот же и, думаю, означает то же самое. Хотя некоторые расскажут тебе, что место получило название в честь перечных плантаций!

Мама вздохнула и вышла из‑ за стола.

– Саса – это духовная сила, – объяснила Дашай. – Она есть у людей. И у животных тоже. Если ты, скажем, убиваешь собаку, то саса животного входит в тебя, налагает заклятие, мстит.

– Ты умеешь видеть эту саса?

– Да, я могу определить, присутствует ли она в человеке.

Мама поставила на стол тарелку с ризотто и молча уселась на свое место.

– Как она выглядит? – Мне важно было знать.

– У него на краю правой радужки такой как бы огонек, словно пятнышко мерцающего света. – Дашай передала мне миску с салатом. – Этот участок роговицы связан с печенью.

Мае молча ела, но я чувствовала ее скепсис.

– Любой может видеть саса? – спросила я.

– Нет. Во‑ первых, надо быть четаглокой. – Дашай закашлялась. – Это ямайское слово. Четырехглазкой, по‑ вашему. Это означает способность видеть призраков и духов и все такое.

– Я видела призрака. – Слова сорвались с языка, и я тут же пожалела, что не могу взять их обратно. Они вызвали в памяти образ моей лучшей подруги Кэтлин, убитой год назад.

Ужин мы закончили в молчании. После, когда мама убирала со стола, Дашай подошла ко мне.

– Я могу попробовать научить тебя, если хочешь. Научить видеть саса.

– Может, как‑ нибудь потом. – При всем моем любопытстве, я не чувствовала себя готовой увидеть новых призраков. Тот, что я уже повидала, до сих пор преследовал меня.

– По‑ прежнему суешь нос не в свое дело?

Наутро из дверного проема гостиной на меня злобно таращилась Мэри Эллис Рут, папина лаборантка.

Я уронила письмо, которое вынула из стопки отцовской почты. Как и все прочие, оно было адресовано Артуру Гордону Пиму, чье имя он принял по переезде во Флориду. Рафаэль Монтеро «умер» в Саратога‑ Спрингс.

– Вы‑ то что здесь делаете?

Рут выглядела иначе. Те же жирные черные волосы, стянутые в пучок на затылке, то же жучиное тело, втиснутое в засаленного вида черное платье. Но три длинные волосины, торчавшие из бородавки на подбородке, словно посаженные не на место вибриссы, – исчезли. Неужели она их выщипала?

– Он просил меня забрать его почту. – Голос у нее остался таким же скрипучим. – И как раз вовремя, я вижу.

Это было очень в ее духе: обвинить меня в шпионаже, когда она сама вошла в наш дом без приглашения. Но я и не пыталась защищаться. В конце концов, меня поймали с поличным. А история нашей с Рут взаимной враждебности насчитывала годы. Я никогда не понимала, за что она меня так не любит. Полагаю, она ненавидела все и вся, отвлекавшее папу от работы.

Вошла мае с кружкой кофе в руках.

– Мэри Эллис, какой сюрприз.

По ее тону могло показаться, что сюрприз приятный, но я‑ то знала. Она питала к Рут не больше приязни, чем я.

– Я пришла за его почтой. – Рут никогда не называла отца по имени.

– Разумеется, – улыбнулась мае. – Как насчет кофе? Или ты предпочитаешь гранатовый сок?

Мы сидели за кухонным столом, потягивая сок и притворяясь, будто рады друг другу, когда вошла Дашай и сказала:

– Они все либо умирают, либо уже умерли.

Рут не спросила, кто «они». Интересно, умела ли она слушать мысли? Я подозревала, что она – одна из нас, но точно не знала. Мне никогда не удавалось настроиться на ее мысли, а ее личные привычки оставались тайной для меня.

– Они ведут себя так, словно их накачали наркотиками, – продолжала Дашай. – В смысле, те, которые не исчезли. Оставшиеся ползают кругами, будто заблудились. – Руки Дашай участвовали в речи наравне с голосом. Я радовалась, что она взяла на себя труд проверить ульи, и жалела, что понадобился кризис, чтобы вернуть ее к жизни.

– Чем они больны? – Рут заговорила отрывистым профессиональным тоном.

– Это называется «болезнь упадка колонии», – встряла я. – Я проверяла в Интернете. Причин никто не знает, но гипотез множество.

– Вызвано это, скорее всего, стрессом, – сказала Рут, – побочным явлением какой‑ то человеческой деятельности. Возможно, пестицидами. – Впервые я получила хотя бы отдаленное представление о том, за что папа так ее ценит.

– Я получила ответ от Департамента сельского хозяйства Флориды, – сказала мае. – Им звонят со всего штата. Они пока не пришли ни к какому определенному выводу. Но, как правило, когда пчелы покидают улей, другие насекомые и животные приходят полакомиться медом. Этот мед никто не трогает.

– Нет пчел, нет перекрестного опыления. – Дашай всплеснула руками. – Только представьте, что может случиться с продовольственным обеспечением. Что люди будут есть?

– Исключительно десерты. – Глаза Рут при этих словах сверкнули.

Я обернулась к маме и послала ей мысль: «Рут сострила?! »

Мае не ответила. Взгляд ее беспокойно метался по столу.

Рут начала складывать папину корреспонденцию в принесенную с собой холщовую сумку. Она сказала, что временно проживает у подруги неподалеку от Сарасоты.

– Ты‑ то знаешь, когда он возвращается? – спросила она у мамы.

– Пока нет. – Мае помотала головой, словно прочищая мозги. – Он подыскивает новый дом.

– Ну, это‑ то и я знаю. – Рут отодвинула стул. – Что мне нужно, так это четкие временные рамки. Наши исследования не могут бесконечно пребывать в подвешенном состоянии.

– Наши жизни тоже, – выдохнула мама со страстью, удивившей нас и, больше всех, ее саму.

ГЛАВА 3

Я никогда не питала особой любви к воскресеньям – скучные коричневые дни, согласно моей личной синестезии. Синестезия – обычное дело среди вампиров. Для мамы, например, воскресенья серые. Дашай говорит, что у нее дни недели перестали отличаться по цвету, когда ей исполнилось тринадцать, вскоре после того, как она начала видеть саса.

Я разглядывала висевшую на кухонной стене обзорную карту, когда вошла мае и обняла меня.

– Ты чего? – Ее рубашка приглушила мой голос.

– У тебя хмурый вид.

– Наверное, я скучаю по дому.

Слова повисли заглавными буквами глубокого, сумеречно‑ синего цвета. Они потянули за собой воспоминания о Саратога‑ Спрингс: о сером зимнем небе и зеленых весенних утрах – и о жизни с папой в старом викторианском доме. Он ежедневно занимался со мной в библиотеке, отсекая внешний мир толстыми бархатными шторами. Теперь мне казалось, что те уроки закончились слишком рано.

Мае отпустила меня.

– Я могу учить тебя. Не тому же, что и он. Я могу учить тебя готовить, ухаживать за растениями и лошадьми. А также мифам и легендам и другим вещам, которых он не знает. И плавать на каяке.

Если и существует лекарство от воскресенья, то это каяк. Даже в тот жаркий флоридский день на реке веял ветерок, и казалось, что время замерло – что с тех времен, когда эти воды рассекали весла семинолов, ничего не изменилось.

У мае каяк был желтый, а у меня красный. Она провела мне ускоренный курс обращения с каяком. Затем наши лодочки скользнули в золотисто‑ зеленый мир.

– Нынче утром я сделала глупость. – Мамин голос плыл над изумрудной водой. – Я позвонила Беннету.

Мне это глупостью не показалось.

– Что он сказал?

– Никто не снял трубку.

У нас над головой громко застрекотал зимородок, и мы умолкли, чтобы полюбоваться гневным выражением его маленькой физиономии и панковской стрижкой. Слово «панк» я услышала по телевизору у моей подруги Кэтлин. У нас в Хомосассе телевизора не водилось.

– Как бы то ни было, мне бы хотелось услышать Беннетову версию происходящего, – продолжила мае – Со слов Дашай история получается совершенно бессмысленная.

– Значит, лезть в чужое дело все‑ таки можно, при условии что твои намерения чисты?

Она улыбнулась.

– Я догадывалась, что это будет сказано. Нет, это все равно плохо. Но не так плохо, как не делать ничего, когда у друга разбито сердце.

Я как раз собиралась указать на слабые моменты в ее аргументации, когда услышала в голове голос Дашай: «Перестань, Ари».

И я перестала. Над нами кивали и качались кончики мангровых ветвей.

Я едва начала исследовать окрестности, поэтому, когда мае повернула домой, я отправилась дальше, в сторону деревушки Озелло, которой никогда не видела.

Из мутной воды на поверхность параллельно каяку внезапно вынырнула серая масса – ламантин. Его грубая, покрытая планктоном морщинистая кожа отливала серым и зеленым. Он был так близко, что я могла до него дотронуться. Мае как‑ то говорила, что не одобряет контактов людей с ламантинами. «Они предпочитают жить сами по себе, – сказала она. – Так же как мы».

По спине у ламантина шли глубокие шрамы, вероятно от лодочного мотора. В заповеднике Хомосасса‑ Спрингс имелся реабилитационный центр, откуда вылеченных животных отпускали на волю. Интересно, не оттуда ли этот ламантин? Он снова пропал из виду, мутная вода сомкнулась над ним. Полагаю, раздельное обитание есть средство самосохранения. Вот почему вампиры предпочитают не смешиваться со смертными, почему у нас собственная культура – специфические ценности, особые тоники, даже собственные бары.

Я двинулась дальше, не зная точно, по Соленой или по реке Святого Мартина. У Хомосассы куча притоков. Семь питаемых ключами рек текут к побережью, нарезая землю на кусочки для пазла.

Вдоль горизонта стелился белый дым, и теперь я видела его источник: две гиперболические башни‑ охладители, часть атомной электростанции. Оставляя за скобками все доводы за и против ядерной энергии, одно можно сказать точно: башни не сливаются с пейзажем. Они торчат, приземистые и уродливые, свидетельством человеческого пренебрежения (или презрения? ) к красоте природы.

Я услышала моторку раньше, чем увидела. Тарахтение ее двигателя разорвало покой местности и заставило сидевшую на мангре голубую цаплю подняться в воздух.

Огибая излучину, лодка летела так быстро, что я не успела сманеврировать. Размытый белый корпус несся прямо на меня.

Затем я оказалась в воде.

Мае учила меня, если нужно быстро выбраться, потянуть ремень самосброса на фартуке каяка – что я и попыталась проделать, задержав дыхание под водой и изо всех сил стараясь не паниковать. Ремешок сначала упрямился, но потом расстегнулся.

В голове прозвучал голос мае: «Поцелуй лодку. Толкайся вверх».

Поцеловать лодку означало нагнуться вперед, прижав руки по швам, чтобы иметь возможность выпрямить ноги и вытолкнуть себя наверх. Я почти высвободилась, когда почувствовала, как кто‑ то сгреб меня, повернул мое тело и резко дернул.

Потом я снова задышала и, открыв глаза, увидела невыносимо яркие оттенки желтого и зеленого. Левая лодыжка болела. Я подняла ногу, чтобы она плыла по воде.

– С ней все в порядке! – Голос у меня за спиной звучал ликующе.

Кто‑ то поддерживал меня и тянул прочь от каяка. Он был невысок, но мускулист и вонял пивом.

– Ляжь спиной на воду, – велел он мне. Очки‑ консервы закрывали ему почти пол‑ лица, но мне подумалось, что ему лет семнадцать‑ восемнадцать. – Я подтащу тебя к лодке.

Он говорил так властно, что я не стала его поправлять, хотя упрямый голосок во мне вопил «Ляг, а не ляжь». Потрясение от неожиданного оверкиля сделало меня до некоторой степени уступчивой.

Лодка оказалась больше шести метров в длину, на корме под двумя наружными двигателями красовалось название «Моя куколка». Кокпит закрывал зеленый навес. Меня, словно ящик пива, втащили на борт, передавая с рук на руки. Меня вдруг замутило, и я закрыла глаза. Открыла я их уже лежа на палубе, под навесом в обществе своего спасителя, еще одного мальчика и моих «новых подруг» Мисти и Осени.

Девочки смотрели на меня с едва скрываемой неприязнью. Я мысленно послала им одно из их любимых словечек: «Пофиг».

Но, должно быть, я не только подумала, но и произнесла его вслух, потому что мальчики засмеялись. Тут я поняла, что они все сильно пьяны.

Не знаю, какое чувство преобладало во мне – гнев или благодарность. По крайней мере, участь ламантина меня миновала.

Они настояли на том, чтобы доставить меня и каяк домой. У меня имелись возражения, но я позволила им это сделать. Боль в лодыжке относилась к разряду терпимых, и я знала, что ссадина заживет быстро, – на вампирах почти все раны заживают быстро. Меня беспокоила интенсивность солнца. Кожу на голове начало пощипывать – значит, я слишком долго пробыла под прямыми лучами.

Я лежала под навесом и – извините – слушала их мысли. На борту «Моей куколки» все было отнюдь не безупречно. Лодка не принадлежала никому из присутствующих, мальчики «одолжили» ее на денек с лодочной станции, где работал мой спаситель (и, в его собственном представлении, герой) Джесс, брат Осени. Второй мальчик, Чип, его друг, «тусовался» с Осенью. Столкновение с моим каяком сократило их прогулку, и Осень с Мисти возлагали вину за это исключительно на меня.

Я почувствовала себя лучше и села.

– Знаете, ведь это территория ламантинов, – сказала я. – А вы неслись на такой скорости.

Мальчики не расслышали меня из‑ за шума двигателя.

– Уймись, а? – протянула Осень. В черном купальнике она выглядела экзотично и слишком изысканно для «Моей куколки».

– Ламантины мигрируют летом, – сказала Мисти.

«Или зимой? » В школе ее заставляли смотреть документальные фильмы о природе.

– Некоторые еще здесь. Я одного сегодня видела. – Мне хотелось наорать на них, но я понимала, что это ничего не изменит. – А им вообще стоит браться за руль? Они же пьяные.

– Да не придуривайся! – прошипела Осень. – Подумаешь, несколько банок пива. Ты же сама пьешь «пикардо». Мы видели его в винном магазине. В нем же восемьдесят оборотов!

– Бармен нас обманул. – Мисти смотрела на меня так, как будто это я им наврала за стойкой «У Фло». – Почему ты ничего не сказала?

– Я была с мамой, – ответила я, не подумав.

Эти слова смягчили ее. Она решила, будто мама не знала, что я пью алкоголь и что бармен солгал, дабы выгородить меня. Она привыкла к сложносочиненному вранью, особенно в отношениях с родителями.

– Лодыжка еще болит? – Осень бросила мне пачку сигарет. Она перестала дуться на меня.

– Я не могу сейчас курить – до дому рукой подать. – Я порадовалась, что мамин причал уже виден.

Джесс затормозил в последнюю минуту. Я показала ему, куда пришвартоваться, и они подняли меня с каяком на берег.

– Со мной все в порядке, – солгала я и исхитрилась сделать несколько шагов. – Спасибо.

– Уверена? – Джесс хотел пробыть героем как можно дольше.

– Абсолютно.

– Поехали! – Мисти жаждала возобновить пивные развлечения.

– Мы тебе позвоним, – сказала Осень. Ее мысли, как всегда, расшифровке не поддавались.

Я опустилась на колени, чтобы привязать каяк, и ждала, пока они не скрылись из виду, дабы поковылять по тропинке к дому. Я надеялась, что они не позвонят.

Когда я вошла, мае сидела на диване в гостиной повесив голову и плакала.

– Что случилось? – Я и думать забыла о своей лодыжке.

Она выпрямилась и утерла глаза тыльной стороной ладони.

– Прости, Ариэлла. – И тут же заплакала снова.

Я села рядом и осторожно протянула ей руку. Она стиснула ее влажной ладошкой.

– Все вместе, – прошептала она. – Дашай. Пчелы. Твой отец.

На коленях у нее лежал адресованный ей конверт, надписанный его рукой.

– Что он пишет?

– Ничего. – Она снова вытерла глаза. – Ничего о себе не пишет. Все, что угодно, – про поиск дома, про работу, про «цветовую палитру ирландской сельской местности». – Она вытерла ладонь об футболку. – Сегодня годовщина нашей свадьбы! А этот человек говорит, что помнит все.

Я силилась придумать что‑ нибудь утешительное.

– Он не любит говорить о своих чувствах.

– Это я знаю лучше, чем кто‑ либо другой.

– Тебе он, по крайней мере, пишет. – Я получила от папы всего две открытки – открытки, доступные праздному взгляду любого, – ничего похожего на пухлые конверты из тонкой голубой бумаги, которые приходили маме.

– Тебе он тоже написал. – Мае махнула в сторону кучки конвертов на журнальном столике. – Они пришли вчера, вместе с этим. Я так расстроилась из‑ за пчел, что только сегодня вскрыла почту.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒