Патриция Корнуэлл 16 страница

Так вот почему доктор Мастерсон не пожелал обсуждать со мной Джима Барнса. Вот почему в досье Эла Ханта недоставало нескольких страниц. Если информация о случившемся станет достоянием общественности – пусть даже по прошествии стольких лет, – репутация заведения пострадает очень серьезно.

– Вы подозревали, что Джим Барнс занимался подобным и раньше, не так ли?

– Судя по некоторым жалобам, так оно и было, – кивнула Джини Уилсон.

– Жаловались только женщины?

– Не только.

– То есть жалобы поступали и от пациентов‑ мужчин?

– Да. По крайней мере, от одного парня. Но тогда его словам никто не поверил. У него были какие‑ то проблемы сексуального характера, что‑ то связанное с растлением несовершеннолетних. Для Джима самый подходящий тип жертвы – ну кто поверит такому бедняге?

– Вы не помните, как звали этого пациента?

Джини наморщила лоб.

– Не помню. Сколько времени прошло. – Она потерла виски. – Фрэнк… Фрэнки. Да, точно. Некоторые из пациентов звали его Фрэнки. А вот фамилию не помню.

– Сколько лет ему было? – стараясь не выдавать волнения, спросила я.

– М‑ м… Лет семнадцать… восемнадцать.

– Что вы помните о Фрэнки? Это важно. Очень важно.

Зазвонил таймер. Миссис Уилсон отодвинула стул, подошла к плите и вынула из духовки пирог. Потом заглянула в гостиную, где вроде бы воцарился мир, и вернулась к столу.

– Припоминаю, что после приема его почти сразу отправили в чулан. Потом перевели на второй этаж, в мужское отделение. Я занималась с ним трудотерапией. – Она задумалась, поглаживая пальцем подбородок. – Он был очень старательный. Мы делали кожаные ремни, еще кое‑ что. Ему нравилось вязать, плести, а это, согласитесь, довольно необычно. Большинство мужчин‑ пациентов отказываются от такой работы, им больше по душе делать пепельницы или заниматься кожей. Фрэнки был очень креативен, и у него неплохо получалось. А еще выделялся своей прилежностью и аккуратностью. Всегда приводил в порядок рабочее место, подбирал мусор с пола. Терпеть не мог, когда что‑ то было не на месте, а уж грязь просто не выносил. – Она замолчала и посмотрела на меня.

– Когда он пожаловался на Джима Барнса?

– Вскоре после того, как я начала работать в «Валгалле». – Джини нахмурилась. – По‑ моему, Фрэнки провел у нас чуть больше месяца, когда поступила первая жалоба. Он рассказал кому‑ то из пациентов, а уже тот передал доктору Мастерсону.

– А имени этого пациента вы не помните? Того, которому пожаловался Фрэнки?

Она покачала головой:

– Нет.

– Может быть, Эл Хант? Вы сказали, что работали в «Валгалле» еще недолго. Хант был там одиннадцать лет назад, провел у вас весну и лето.

– Эла Ханта я не помню.

– Они с Фрэнки были примерно одного возраста, – добавила я.

– Хм… интересно… – Джини вдруг просияла. – Фрэнки сдружился с одним пареньком. Точно. Такой светленький, тихий, очень застенчивый. Но имени я не помню.

– У Эла Ханта были светлые волосы.

Молчание.

– И он был тихий и застенчивый, – не выдержала я.

– Господи… – пробормотала Джини. – Так это он и был! И вы говорите, он покончил с собой на прошлой неделе?

– Да.

– Он рассказывал вам о Джиме?

– Эл Хант упомянул какого‑ то Джим‑ Джима.

– Джим‑ Джим, – повторила она. – Нет, не помню…

– Расскажите еще о Фрэнки. Что с ним было потом?

– Он провел у нас два или три месяца.

– И вернулся домой?

– Вроде бы да. Кажется, он жил с отцом. А мать… По‑ моему, мать бросила его, когда он был еще маленький. Что‑ то в этом роде. Что‑ то печальное. Но ведь это же можно сказать едва ли не о каждом из пациентов «Валгаллы». – Она вздохнула. – Сколько времени прошло. Я уже и не думала… Фрэнки… Интересно, что с ним теперь.

– А вы ничего не слышали?

– Абсолютно ничего. – Джини смотрела на меня, и я вдруг поняла – что‑ то к ней возвращается. В глубине ее глаз как будто собирались облачка страха. – Двое убиты. Вы же не думаете, что Фрэнки…

Я промолчала.

– Я не замечала в нем агрессивности. Скорее наоборот. Он был спокойный и даже мягкий.

Джини ждала. Я молчала.

– То есть… это я его таким знала. Он всегда смотрел на меня, делал все, что я говорила.

– Вы ему нравились.

– Он даже связал для меня шарф. Я только сейчас вспомнила. Красно‑ бело‑ голубой. Совсем из головы вылетело. Интересно, куда я его… – Она тряхнула головой. – Кажется, отдала ребятам из Армии спасения. Фрэнки… да, наверное, он и впрямь в меня влюбился. – Джини рассмеялась. Немного нервно.

– Миссис Уилсон, как выглядел Фрэнки?

– Высокий, худощавый, с темными волосами. – Она на секунду закрыла глаза. – Довольно незаметный. И не сказать, что привлекательный. Наверное, я бы лучше его запомнила, будь он красавчиком или уродом. А так… ничего особенного.

– В досье хранятся фотографии пациентов?

– Нет.

Она помолчала, потом с удивлением взглянула на меня и неуверенно произнесла:

– Он заикался. Да, точно, заикался.

– Извините?

– Иногда Фрэнки заикался. Когда сильно волновался или нервничал.

Джим‑ Джим.

Именно это и имел в виду Эл Хант. Рассказывая Элу о том, что сделал или пытался сделать Джим Барнс, Фрэнки волновался. И следовательно, заикался. Потом он заикался каждый раз, когда говорил с Хантом о Джиме Барнсе. Джим‑ Джим!

Попрощавшись с Джини Уилсон, я вышла на улицу и свернула к первому попавшемуся на глаза телефону. И надо же – чертов Марино отправился в боулинг‑ клуб!

Понедельник накатил приливом низких серых туч, окутавших подножие Голубого хребта и скрывших из глаз «Валгаллу». Ветер бил в лицо, и когда мы наконец припарковались на стоянке, в ветровое стекло уже постукивали мелкие, похожие на крупу снежинки.

– Черт! – жалобно пробормотал Марино. – Вот только этого нам и недоставало для полного счастья.

– То ли еще будет, – заверила я лейтенанта, отворачиваясь от впивающихся в щеку ледяных колючек, и, наклонив голову, поспешила к главному входу. Марино молча последовал за мной.

Доктор Мастерсон дожидался нас в вестибюле с принужденной улыбкой на каменном лице. Обменявшись рукопожатием, мужчины враждебно, как два кота, посмотрели друг на друга. Я даже не попыталась ослабить возникшее напряжение. Доктор вел игру, от которой меня уже тошнило. Он располагал необходимой информацией, и мы приехали, чтобы получить ее, какой бы неприятной для больницы она ни была. От доктора Мастерсона зависело одно: поделится он с ней добровольно, признав неизбежное, или выложит под давлением, по постановлению суда. Выбор оставался за ним. Не тратя время на любезности, мы прошли в офис. На этот раз доктор плотно закрыл дверь.

– Итак, чем могу помочь теперь? – спросил он, едва опустившись на стул.

– Нам нужна информация, – ответила я.

– Разумеется. Но, доктор Скарпетта, – продолжал Мастерсон, обращаясь исключительно ко мне и как будто не замечая Марино, – вы ведь ознакомились с досье Эла Ханта, а я рассказал все, что помню…

Марино поднял руку.

– Неужели все? – Он достал сигареты. – Что ж, если у вас так плохо с памятью, мы ее освежим. И сегодня нас интересует не только Эл Хант.

– Не понимаю.

– Нас интересует его приятель.

– Какой еще приятель? – Доктор холодно взглянул на лейтенанта.

– Имя Фрэнки вам что‑ нибудь говорит?

Мастерсон принялся протирать очки; похоже, этим приемом он пользовался чаще всего, надеясь протянуть время.

– В одно время с Элом Хантом у вас был еще один пациент, паренек по имени Фрэнки, – добавил Марино.

– Боюсь…

– А вы не бойтесь, док. Просто скажите, кто такой Фрэнки.

– В «Валгалле» одновременно пребывает до трехсот пациентов, лейтенант. И вряд ли справедливо требовать, чтобы я знал по имени каждого, особенно тех, кто находился здесь несколько недель или даже меньше.

– Хотите сказать, что Фрэнки пробыл у вас недолго?

Мастерсон потянулся за трубкой. Он понял, что допустил промашку, и злился на себя.

– Ничего подобного, лейтенант. Вы неверно истолковали мои слова. – Трубка была его второй уловкой, позволявшей выиграть драгоценные секунды. – Но, возможно, я и смогу его вспомнить, если… Что еще вам известно о нем, кроме того, что он «приятель Эла Ханта»? Мне нужны дополнительные данные.

Я поняла, что пора вмешаться.

– Очевидно, находясь в вашем заведении, Эл Хант подружился с кем‑ то по имени Фрэнки. Эл сам упомянул о нем в разговоре со мной. У нас есть основания полагать, что по прибытии сюда этот пациент провел какое‑ то время в чулане, а затем был переведен на другой этаж, где и познакомился с Хантом. Мы также располагаем описанием Фрэнки – высокий, худощавый, с темными волосами. Любил вязать. Согласитесь, такое увлечение среди мужчин‑ пациентов встречается весьма редко.

– Все это вам рассказал Эл Хант? – бесстрастно спросил Мастерсон.

– Фрэнки также отличался исключительной аккуратностью, – добавила я, избегая ответа на вопрос.

– Сомневаюсь, что увлечение пациента вязанием могло привлечь к нему мое внимание, – заметил доктор, раскуривая трубку.

– И еще, – продолжала я, с трудом сохраняя терпение, – он заикался, когда сильно нервничал.

– Гм. Одна из наиболее распространенных причин заикания – спазматическая дисфония. Если так, соответствующая запись должна быть в различительном диагнозе. Это уже кое‑ что… для начала.

– Для начала перестаньте нести чушь, – буркнул Марино.

– Послушайте, лейтенант, – снисходительно улыбнулся Мастерсон, – мне совершенно непонятна ваша враждебность.

– Да уж, конечно, непонятна. Но это поправимо. Мне ничего не стоит получить ордер, и тогда вам придется отвечать уже за соучастие в убийстве. И разговаривать мы будем не здесь, а в полиции. Вам больше по вкусу такой вариант?

– Знаете, я не намерен больше выслушивать ваши оскорбления, – с невозмутимым спокойствием ответил доктор. – И ваши угрозы, лейтенант, меня не пугают.

– А я не терплю, когда меня пытаются водить за нос, – отрезал Марино.

– Кто такой Фрэнки? – спросила я, понимая, что разговор заходит в тупик.

Мастерсон повернулся ко мне.

– Повторяю, я не могу ответить на ваш вопрос вот так, с ходу. Но если соблаговолите подождать, попробую найти что‑ нибудь в компьютере.

– Спасибо. Мы подождем здесь.

Он поднялся и вышел из офиса.

– Кусок дерьма, – проворчал лейтенант с явным расчетом на то, чтобы его услышала не только я.

– Перестань.

– Подумай сама, док. Молодых тут можно по пальцам пересчитать. Бьюсь об заклад, что процентов семьдесят пять здешних пациентов – старики, которым перевалило за шестьдесят. А раз так, то молодежь и запоминается лучше, согласна? Этот хмырь прекрасно знает, кто такой Фрэнки. Знает даже, какой у него был размер тапочек.

– Возможно.

– Никаких «возможно», док. Говорю тебе, твой приятель просто водит нас за нос.

– И будет водить, пока ты не угомонишься и не перестанешь пререкаться по пустякам.

– Вот же дерьмо! – Марино поднялся, подошел к окну и раздвинул шторы. День обещал быть таким же серым и ненастным, как и утро. – Терпеть не могу, когда мне врут. Попомни мои слова, док, если придется, я ему задницу прищемлю. Знаешь, я этих психиатров на дух не переношу. Подсунь им на лечение Джека Потрошителя, они и бровью не поведут. Будут врать, выворачиваться, вилять, уложат мерзавца в постельку и станут кормить с ложечки куриным супчиком, как будто он какой‑ нибудь Мистер Американский Яблочный Пирог. – Лейтенант помолчал, потом непонятно к чему добавил: – Ладно, хоть снег перестал.

Я подождала, пока он вернется на место.

– Думаю, насчет соучастия в убийстве ты перегнул палку.

– Зато подействовало, верно?

– Не загоняй его в угол. Дай шанс.

Марино угрюмо уставился в зашторенное окно.

– Надеюсь, Мастерсон уже понял, что сотрудничать с нами в его же интересах, – добавила я.

– Но играть с ним в кошки‑ мышки не в моих интересах. Пока мы тут кресла протираем, этот псих Фрэнки разгуливает по городу и вынашивает свои грязные планы. А может, и придумал уже что‑ то, и часики уже тикают.

Я невольно представила свой дом в тихом квартале, покачивающийся на дверной ручке медальон Кэри Харпера и вкрадчивый голос из автоответчика: «У тебя такие чудесные светлые волосы. Натуральные или ты их осветляешь? » Странно. Какое значение имеет для него цвет волос? В чем смысл этого вопроса?

Я вздохнула.

– Если Фрэнки действительно тот, кого мы ищем, то никакой связи между убийствами и Спарачино может и не быть.

– Посмотрим, – бросил Марино, закуривая вторую сигарету и сверля недовольным взглядом дверь.

– Что значит «посмотрим»? Хочешь сказать…

– Знаешь, док, я и сам порой удивляюсь, как одно влечет за собой другое, – загадочно заметил он.

– Что? Что «одно» и что «другое»? Ты можешь выражаться яснее?

Лейтенант посмотрел на часы:

– Черт, где его только носит! Может, уже свалил на ланч?

– Будем надеяться, что мистер Мастерсон ищет информацию на нашего Фрэнки.

– Да уж, на него надейся…

– Так что ты имел в виду? Как одно ведет за собой другое? – снова спросила я. – Объясни толком.

– Скажем так, у меня предчувствие. Что‑ то говорит мне, что, если бы не та дурацкая рукопись Берилл, все трое были бы живы. Да и Хант, скорее всего, тоже.

– Не знаю. Не уверена.

– Конечно, не уверена. Ты же такая, черт возьми, объективная. А вот я уверен. – Он повернулся ко мне. Потер усталые, покрасневшие глаза. – Есть у меня такое чувство, понимаешь? И оно подсказывает, что между Спарачино и книгой существует связь. Она существует между убийцей и Берилл. А потом одно потянуло за собой другое. После Берилл наш псих мочит Харпера. Мисс Харпер принимает лошадиную дозу пилюль, потому что у нее уже нет сил слоняться по пустому особняку, зная, что рак грызет ее изнутри. И наконец, Хант спускается в чертов подвал со спущенными подштанниками и вешается на ремне.

Странное оранжевое волокно с необычным сечением, рукопись Берилл, Спарачино, Джеб Прайс, сынок сенатора Партина, миссис Мактиг, Марк… Все они были частями, связками, членами некоего пазла, сложить который мне никак не удавалось. Все они необъяснимым образом сходились к тому, кого звали Фрэнки.

Марино был прав. Одно ведет к другому. Убийство никогда не возникает из ничего. Зло не рождается из вакуума. Так просто не бывает.

– Есть предположения, что это может быть за связь?

– В том‑ то и дело, что ни черта у меня нет.

Марино зевнул, и в этот момент Мастерсон вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Я с удовлетворением отметила, что вернулся он не с пустыми руками, а со стопкой папок.

– Прежде всего, – заговорил доктор, не глядя на нас, – я не нашел ни одного пациента, которого звали бы Фрэнки. Полагаю, это было его прозвище. Далее. Я просмотрел списки, исходя из предоставленных вами параметров времени, возраста и пола, и отобрал шесть белых мужчин, исключая Эла Ханта, проходивших лечение в «Валгалле» в указанный вами временной отрезок. Возраст – от тринадцати до двадцати четырех.

– Давайте сделаем так, док, – почти миролюбиво предложил Марино, – мы полистаем бумажки, а вы пока покурите.

– Исходя из требований конфиденциальности, лейтенант, предпочитаю иной вариант. Я даю краткую характеристику каждого, и если кто‑ то вызовет у вас интерес, мы рассмотрим его более детально. Устраивает?

– Устраивает, – поспешно согласилась я, бросив предостерегающий взгляд на Марино.

– Тогда начнем. – Доктор открыл верхнюю папку. – Девятнадцать лет. Из Хайленд‑ парка, штат Иллинойс. Поступил в декабре тысяча девятьсот семьдесят восьмого. Злоупотребление наркотиками, особенно героином. – Он перевернул страницу. – Рост – пять футов восемь дюймов. Вес – сто семьдесят фунтов. Глаза карие. Волосы русые. Курс лечения – три месяца.

– Эл Хант поступил только в апреле следующего года, – напомнила я. – Так что встретиться здесь они не могли.

– Да, вы правы, доктор Скарпетта. Эту деталь я упустил. Итак, вычеркиваем. – Мастерсон отложил папку на край стола, а я снова посмотрела на Марино – лейтенант сидел набычившись и, казалось, был готов взорваться.

Доктор открыл вторую папку и пробежал глазами по строчкам.

– Кто у нас здесь? Так, четырнадцать лет, блондин, голубые глаза, пять футов и три дюйма, сто пятьдесят фунтов. Принят в феврале тысяча девятьсот семьдесят девятого, выписан через шесть месяцев. Расстройство социального поведения, фрагментарные галлюцинации… Диагноз – шизофрения спонтанного или гебефренического типа.

– Может, объясните, что это еще за хрень? – встрял Марино.

– Заболевание проявляется в алогичности поведения, эксцентричных поступках, крайней социальной самоизоляции и других странностях в поведении. Например… – Мастерсон заглянул на другую страницу, – он уходит утром из дома, чтобы поехать на автобусе в школу. Но там не появляется. Позднее его находят сидящим под деревом с блокнотом, заполненным непонятными, бессодержательными рисунками.

– Ага. А теперь он знаменитый художник и живет в Нью‑ Йорке, – съязвил Марино. – Как его зовут? Фрэнк? Франклин? Или что?

– Нет. Его имя начинается совсем с другой буквы.

– Ладно. Кто там дальше?

– Дальше… Двадцать два года. Из Делавэра. Рыжие волосы, светлые глаза… м‑ м, пять футов десять дюймов. Вес – сто пятьдесят. Поступил в марте тысяча девятьсот семьдесят девятого, выписали в июне. Согласно поставленному диагнозу, страдал органическим психозом, осложненным бредовым расстройством. Сопутствующие факторы… височная эпилепсия… злоупотребление марихуаной. Осложнения… дисфорическая депрессия и попытки кастрировать себя как реакция на бред.

– Дисфорическая? Это как понимать? – поинтересовался Марино.

– Беспокойство, волнение, угнетенное состояние.

– Это до или после того, как парень попытался сменить баритон на сопрано?

Доктор Мастерсон недовольно поморщился. Меня реплики Марино тоже начали понемногу раздражать.

– Следующий, – буркнул лейтенант тоном сержанта, которому подсунули для воспитания пару маменькиных сынков.

– Четвертый. Восемнадцать лет. Волосы черные, глаза карие. Пять футов девять дюймов. Сто сорок два фунта. Поступил в мае тысяча девятьсот семьдесят девятого. Диагноз – шизофрения параноидного типа. – Доктор перевернул страницу и протянул руку за трубкой. – Несфокусированная злость. Беспокойство. Неуверенность в гендерной идентичности. Страх, что его могут принять за гомосексуалиста. Симптомы психоза появились, очевидно, после того, как в мужском туалете к нему обратился гомосексуалист…

– Притормозите‑ ка здесь, док. – Марино на мгновение опередил меня. – С этим надо разобраться поподробнее. Сколько он пробыл в «Валгалле»?

Мастерсон чиркнул зажигалкой. Попыхтел, раскуривая трубку. Перелистал страницы.

– Десять недель.

– То есть он вполне мог состыковаться с Элом Хантом?

– Совершенно верно.

– Значит, к парню подошли в туалете и он растерял свои шарики? Что дальше? Какой там психоз?

Доктор нацепил очки.

– Эпизод спровоцировал бредовое восприятие. Он решил, что Бог разговаривает с ним, отдает ему приказы.

– Какие приказы? – Марино подался вперед.

– Здесь не указано. Ничего специфического. Говорится только, что пациент странно выражался.

– И у него параноидная шизофрения?

– Да.

– Давайте уточним. Какие еще симптомы?

– Симптомы ясно выражены, соответствуют классическому описанию. Утрата ассоциативных связей, бред, галлюцинации. Возможны бредовая ревность, крайняя обостренность межличностных отношений, конфликтность, в некоторых случаях стремление к насилию.

– Откуда он прибыл? – спросила я.

– Из Мэриленда.

– Черт! – проворчал Марино. – Жил с родителями?

– С отцом.

– Вы уверены, что речь идет о параноидной, а не о недифференцированной шизофрении? – спросила я.

Различие имело большое значение. Для шизофреников недифференцированного типа часто характерно в высшей степени дезорганизованное поведение. Обычно они просто не способны спланировать преступление и избежать последующего ареста. Тот же, кого мы искали, не только совершил два преднамеренных убийства, но и успешно скрылся от правосудия.

– Совершенно уверен, – твердо ответил Мастерсон и, немного помолчав, добавил: – Занятно. Имя пациента – Фрэнк. – Он протянул нам папку. – Посмотрите.

Фрэнк Итан Эймс. Фрэнк И., то есть Фрэнки, покинул «Валгаллу» в июле 1979‑ го и вскоре, как явствовало из сделанной тогда же доктором Мастерсоном пометки, убежал из своего дома в Мэриленде.

– Откуда вы узнали, что он сбежал из дома? – спросил Марино, отрывая взгляд от документа. – Как узнали, что с ним случилось потом, после выписки?

– Мне позвонил его отец. Он был очень расстроен.

– И что дальше?

– Дальше? Ничего. Видите ли, лейтенант, Фрэнк достиг полного совершеннолетия и мог поступать как ему угодно.

– Вы не помните, здесь кто‑ нибудь называет его Фрэнки? – спросила я.

Мастерсон покачал головой.

– А Джим Барнс? Он был его социальным работником?

– Да, – нехотя признал доктор.

– Между ними случались конфликты? Я имею в виду Фрэнка Эймса и Джима Барнса.

– Возможно, – неуверенно произнес Мастерсон.

– Какого рода?

– Предположительно сексуального характера. Ради бога, доктор Скарпетта, вы же видите, что я пытаюсь помочь. Возможно, вы примете во внимание всю деликатность ситуации.

– Деликатность? Конечно, док. Примем, – ответил Марино. – Пресс‑ релиз выпускать точно не станем.

– Итак, Фрэнк знал Эла Ханта, – подытожила я и вопросительно посмотрела на доктора Мастерсона, ожидая продолжения.

Отступать было поздно, и психиатр сдержанно кивнул. Держался он уже не самоуверенно, как вначале, а напряженно.

– Да. Именно Эл Хант и выступил тогда с обвинениями.

– Бинго, – пробормотал под нос Марино.

– Что вы имеете в виду? С какими обвинениями?

– Я имею в виду, что Эл Хант пожаловался на одного из наших работников. – Понимая уязвимость своей позиции, Мастерсон заговорил по‑ другому: – Мы попытались расспросить Фрэнка, но он наотрез отказался отвечать на наши вопросы. Такой сердитый и совершенно закрытый молодой человек. Принимать какие‑ либо меры на основании одного лишь заявления Ханта, без сотрудничества со стороны Эймса, я не мог.

Мы с Марино молчали. Мастерсон окончательно разнервничался.

– Извините, но помочь вам в поисках Фрэнка не в моих силах. Больше мне ничего о нем не известно. В последний раз я слышал о нем лет семь или восемь назад, и опять‑ таки от его отца.

– Что послужило причиной разговора? – осведомилась я.

– Мистер Эймс сам позвонил мне.

– Зачем?

– Хотел узнать, не располагаю ли я какими‑ либо сведениями о Фрэнке.

– И что вы ему сказали?

– То же, что и вам. К сожалению, я ничем не мог ему помочь.

– Почему мистер Эймс связался с вами? Что послужило причиной звонка? – Я замерла в ожидании ответа, зная, что от него зависит едва ли не все.

– Он хотел разыскать сына и надеялся, что я подскажу, где его искать. Умерла его мать. То есть мать Фрэнка.

– Где она умерла и что случилось?

– Во Фрипорте, штат Мэн. При невыясненных обстоятельствах.

– Она умерла своей смертью?

– Нет. – Доктор Мастерсон отвел глаза. – Повторяю, я не знаю деталей.

Детали мы узнали довольно быстро. Марино позвонил в управление полиции Фрипорта и получил ответ. Миссис Уилма Эймс умерла 15 января 1983 года после того, как подверглась жестокому избиению со стороны «грабителя», проникшего в дом, пока она ходила по магазинам. Ей было сорок два года, и она красилась под блондинку. Убийство осталось нераскрытым.

Ни у меня, ни у Марино сомнений относительно личности «грабителя» не оставалось.

– Так, может, Хант действительно был ясновидящим, а? Он ведь еще тогда знал, что Фрэнк собирается убить мать, а случилось это намного позже. Через несколько лет после того, как они вышли из психушки.

Мы сидели за столом на кухне, рассеянно наблюдая за ухищрениями подбирающегося к кормушке Сэмми. Марино подвез меня до дома, а я пригласила его на кофе.

– Ты уверен, что Фрэнки в последние годы не работал у Ханта на автомойке?

– Я просмотрел их документы, и никакой Фрэнк или Фрэнки Эймс мне не попадался.

– Имя он мог изменить.

– Скорее всего, он так и сделал после того, как пришиб свою старушку. Наверняка сообразил, что полиция будет его искать. – Марино отхлебнул кофе. – Плохо то, что у нас нет более свежего описания, а заведения вроде «Мастеруош» – это проходной двор. Одни уходят, другие приходят, и подолгу там никто не задерживается. Кто месяц отработает, кто неделю, а некоторых и на пару дней не хватает. Представляешь, сколько парней подходят под описание «высокий, худощавый и темноволосый»? Список фамилий у меня есть. Проверяем…

Казалось бы, мы подошли очень близко к разгадке, но конца еще не было видно.

– Волокна указывают на автомойку, – заговорила я. – Хант работал на мойке, куда заезжала Берилл, и, вполне вероятно, знал убийцу. Понимаешь, к чему я веду? Эл Хант знал, что Фрэнки убил свою мать, потому что они встречались после «Валгаллы». Вероятнее всего, Фрэнки работал у Ханта. Может быть, относительно недавно. Там же, на мойке, он в первый раз и увидел Берилл.

Марино устало вздохнул.

– На мойке тридцать шесть человек. Все черные, док, за исключением одиннадцати. Из одиннадцати белых шестеро – женщины. Сколько остается? Пять. Троим из них нет и двадцати, а значит, когда Фрэнки отдыхал в «Валгалле», им было лет по восемь или девять. Не складывается. Двое других тоже не подходят. По разным причинам.

– По каким причинам?

– Во‑ первых, их приняли на работу в последние две недели, когда Берилл там и не появлялась. Во‑ вторых, физические параметры совсем другие. Один парень рыжий, второй коротышка, как ты.

– Большое спасибо.

– Я продолжаю проверку. – Он отвернулся от окна – Сэмми уже забрался в кормушку – и посмотрел на меня. – А ты, док?

– Что я?

– В твоем офисе еще помнят, что ты там работаешь?

Вопрос показался мне довольно странным.

– Не беспокойся, все под контролем.

– В этом‑ то я и не уверен.

– Зато я уверена.

Но Марино не собирался сдаваться.

– По‑ моему, док, тебе пора возвращаться.

– Не раньше чем через пару дней, – твердо ответила я. – Нужно найти рукопись Берилл. Об этом меня попросил Этридж. А в рукописи может отыскаться и ключ ко всей этой истории.

– Ладно. Ты только не забывай мои правила. – Он отодвинул стол и поднялся.

– Я очень осторожна.

– И от него ничего?

– Ничего. Ни звонков. Ни сообщений. Никаких сигналов.

– Ладно. Имей в виду, что он и Берилл звонил не каждый день.

Это я помнила и без Марино. Слушать очередную лекцию не хотелось.

– Если позвонит, я просто скажу: «Привет, Фрэнки. В чем дело? »

– Эй, док, это не шутки. – Он остановился в прихожей и обернулся. – Ты ведь пошутила, правда?

– Конечно. – Я улыбнулась и похлопала его по спине.

– Серьезно, док. Ничего такого. Услышишь его на автоответчике – не поднимай трубку.

Я открыла дверь, и Марино, сделав шаг, замер от ужаса.

– Вот же, мать твою!.. – Он соскочил с крыльца и, вертя как сумасшедший головой, зачем‑ то потянулся за револьвером.

На моей дорожке, раздуваемый зимним ветром, полыхал пожар.

На фоне черной, беззвездной ночи новенький «форд» Марино напоминал адский костер – огонь метался в бешеном танце, вытягивая оранжевые языки к серебряному полумесяцу. Придя в себя, я схватила лейтенанта за рукав и втащила в дом. Вдалеке взвыла сирена, и в ту же секунду грохнул взрыв – взорвался бензобак. Огненный шар рванулся в небо, осветив окна гостиной и разбросав искры, от которых вспыхнули деревца кизила на краю двора.

– Бог ты мой! – вскрикнула я, и в этот момент в доме погас свет.

Мечась в темноте как обезумевший бык, Марино тыкал пальцем в кнопки рации и клял все на свете:

– Гребаный подонок! Гребаный подонок!

Я отослала Марино после того, как обгорелые останки его новенькой машины увезли на платформе присланного грузовика. Лейтенант хотел остаться на ночь, но я возражала, указывая на то, что о моей безопасности позаботятся полицейские патрули. Он требовал, чтобы я отправилась в отель, я стояла на своем. Каждому из нас было чем заняться. Мой двор превратился в черное болото из золы, над которым висела зловонная туманная дымка. Столбик с почтовым ящиком походил на сгоревшую спичку, с полдюжины кизиловых деревьев погибли безвозвратно. Но самое главное, мне нужно было остаться одной.

Уже за полночь, когда я разделась при свете свечи, зазвонил телефон. Голос Фрэнки растекался по комнате подобно смрадным, ядовитым испарениям, отравляя самый воздух, которым я дышала, оскверняя мое единственное убежище.

Сидя на краю кровати, я тупо смотрела на помигивающий глазок автоответчика. Желчь подступила к горлу. Сердце глухо колотилось о ребра. Огонек погас.

– …надо было остаться и посмотреть. Как получилось, Кей? Впечатляюще? Разве не замечательно? Мне не нравится, Кей, когда у тебя дома другие мужчины. Теперь ты это знаешь, да? Теперь знаешь…

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒