Сабина Тислер 3 страница

– Я заглянула, чтобы пригласить вас на ужин. Вы ведь об этом уже говорили с Йоганнесом? Вам удобно в воскресенье вечером?

– Прекрасно! – громогласно заявил Массимо. – Время у нас есть, а что касается желания, то оно очень большое. Правда, Моника?

Моника кивнула и улыбнулась.

– А как дела вообще? В Лa Рочче все в порядке? – спросил Массимо.

– Все прекрасно! – ответила Магда с улыбкой.

– Йоганнес хотел спилить кедр у подъездной дороги. Может, нужно ему помочь?

– Об этом лучше поговорить с ним самим. Сейчас его нет дома, он в воскресенье уехал в Рим к другу. Но в пятницу вечером он вернется.

– А почему ты не поехала с ним?

– Для меня это слишком утомительно. Последние недели в Берлине и без того были ужасно напряженными, я должна немножко отдохнуть. У меня нет ни малейшего желания снова ехать в большой город.

– Bene, – сказала Моника, – ты правильно решила.

– А вы уже были в Риме?

– Да. Два года назад мы провели там целых десять дней.

Массимо кивнул. Тому, кто хоть раз был в Риме, прощалось все. Он считал, что каждый человек, живущий в Италии, должен хотя бы раз в жизни посетить Вечный город и постоять на площади Святого Петра.

– Сколько вы пробудете здесь в этот раз?

– От четырех до шести недель. Может быть, немножко дольше. Хочется посмотреть, как долго смогут обходиться в аптеке без меня.

– Ой, как чудесно! Значит, в этот раз вы попадете на деревенский праздник.

– Да. И мы заранее рады этому.

– Мы можем тебе что‑ нибудь предложить выпить? Кофе, воду, вино?

– Нет, спасибо, Моника. Это очень мило с твоей стороны, но у меня не так много времени. Пора ехать.

Магда встала, обняла Массимо и Монику и взяла свою сумку.

– Значит, до воскресенья.

– До вечера воскресенья.

– Ciao, Maddalena.

Она медленно шла через сад к машине и думала, что приготовить на ужин для Массимо и Моники. Наверное, она зажарит утку. В Италии в этом нет ничего необычного даже летом. Во всяком случае, это любимое блюдо Йоганнеса.

Лукас Тилльманн проснулся от того, что запищал факс. Он посмотрел на часы. Без четверти час. Проклятье! Уже прошло целых полдня, значит, он опять не сможет выполнить то, что запланировал. Собственно, он мог бы еще поспать, потому что уже не имело значения, поднимется он на полчаса раньше или позже, тем не менее встал. Ему непременно нужно было знать, кто прислал факс. В эпоху электронной почты отправленное по факсу письмо казалось столь же архаичным, как телеграмма или гонец на лошади.

Он осторожно, на цыпочках пробрался через хаос, воцарившийся на полу. Там валялись бутылки, книги и газеты. Здесь же лежал бокал, оставивший на ковре ужасное пятно от красного вина. Лукас не имел ни малейшего понятия, когда успел его опрокинуть.

Он с облегчением понял, что голова у него не болит. Слава богу, хоть что‑ то хорошее! Значит, он сможет что‑ нибудь сделать. Например, выстирать белье. Гора грязной одежды рядом с балконной дверью выросла уже до невероятных размеров и угрожала распространиться по комнате, как дрожжевое тесто, перебравшееся через край кадки.

Полка справа от балконной двери тоже способна была привести в отчаяние любого нормального человека. Казалось, он растолкал вещи по ящикам, взяв их прямо из горы грязного белья. Лукасу стало нехорошо от одной только мысли о том, сколько придется убирать, потому что в гостиной, кухне и ванной дело обстояло не лучше. Вдобавок ему приходилось обходить компакт‑ диски и диски DVD, которые валялись повсюду.

Стоя в дверях, он бросил взгляд на факс на подоконнике. В желудке неприятно заныло, когда он увидел логотип театра. Плохая примета.

Лукас перепрыгнул через одежду, которую вчера вечером снял прямо перед телевизором, и взял письмо.

Прочитал его и медленно опустился на диван. Руководство театра любезно, но недвусмысленно сообщало, что, к сожалению, вынуждено отказаться от его услуг. Спектакль «Полет над гнездом кукушки» из‑ за внутренних осложнений был снят с репертуара. Лукасу вежливо сообщали, что в этот раз у них не получится совместной работы, но как только для него найдется подходящая роль в другом спектакле, о нем непременно вспомнят. С наилучшими пожеланиями…

У Лукаса от ярости перехватило горло, и он почувствовал, как сердце буквально вибрирует в груди. Вот свинство! Роль санитара Уоррена была не самой выдающейся и, конечно, не стала бы его прорывом в Берлине, но так он хотя бы одной ногой, но был в театре. Может быть, в следующем спектакле он получил бы более значительную роль и когда‑ нибудь вошел в постоянную труппу, поэтому для него это было настолько важно. И вдруг такое…

При переговорах о гонораре директор театра был дружелюбен до приторности. Правда, он постоянно сетовал на то, что сейчас не те времена, что они вынуждены экономить, что им угрожает банкротство, но все‑ таки предложил ему двести евро за каждый спектакль, но только не за репетиции. Лукас согласился бы и на сто пятьдесят, но постарался не выдать свой восторг. В конце директор сделал вид, что просто счастлив заполучить Лукаса на эту роль. Лукас чувствовал себя польщенным. Директор пообещал выслать договор в ближайшие дни, и Лукас ему поверил. Прошла неделя, но договор так и не прислали. Через десять дней он сам позвонил в театр.

Секретарша, фрау Бремер, взяла трубку. Скучающая брюнетка с прической пажиком, выглядевшая так, словно в сорок пять лет все еще остается девственницей и чертовски гордится этим.

– Странно, что вы еще не получили контракт, – пропела она, словно флейта, – я отправила его еще в пятницу. Может быть, застрял на почте. У нас последнее время с этим проблемы, постоянно что‑ то куда‑ то не доходит. Я вышлю вам новый сегодня же.

– Это очень мило с вашей стороны.

– Или вы подпишете договор прямо здесь, в бюро, когда начнутся репетиции. Тогда уже все будет ясно, а ждать осталось всего лишь пару дней.

У этого страшилища, против ожидания, был довольно приятный голос.

Лукас согласился.

Репетиции должны были начаться в следующий понедельник.

Из‑ за этого ему пришлось кое от чего отказаться: от озвучивания большой роли и трех дней съемок в Англии в фильме Пильчера. Совместить все это по времени оказалось невозможно, а театр был для него намного важнее.

И теперь вот такой поворот. Работы нет, денег нет, и лето пропало. Он знал, что можно подать на театр в суд и заставить его руководство выполнить устный договор. Может быть, даже можно выбить немного денег, но кто же будет подавать в суд на возможного работодателя? Он может лишь просить директора театра об аудиенции, и больше ничего.

Вот дерьмо!

Беспорядок теперь действовал ему на нервы еще больше, чем раньше, хотя сейчас у него была масса времени, чтобы все убрать. До вчерашнего дня он еще работал на студии озвучивания американского сериала, вечером в половине девятого наговорил последний текст, а после этого пошел с коллегами обмыть окончание серии. А потом уже не мог вспомнить, в котором часу вернулся домой. Три недели изо дня в день он озвучивал фильмы и не успевал заниматься своей квартирой. Не говоря уже о том, чтобы сходить за покупками. В его холодильнике воцарилась пустота, потому что все это время он ел только в столовой при киностудии.

Он пошел под душ, чтобы смыть раздражение, после чего обнаружил, что в доме нет даже кофе, и побежал в «Пенни», чтобы купить там хотя бы самое необходимое на завтрак.

После первых двух чашек кофе ему стало лучше, и он задумался, что еще можно сделать в такой ситуации. Сейчас, в июне, рассылать свои предложения не имело смысла. В театрах начинались каникулы и отпуска, а на первые спектакли нового театрального сезона уже давно имелись свои исполнители. Предложения, которые сейчас, перед летним перерывом, поступали в театр, отправлялись в корзину для бумаг или забывались через шесть недель.

Он позвонил своему продюсеру, даме по имени Аннелиза. Это была худощавая женщина семидесяти девяти лет, которая обращалась к каждому «деточка» и везде объявляла, что ей всего лишь шестьдесят три года. Она жила с таксой по кличке Паулинхен на пятом этаже старого берлинского дома. Паулинхен было якобы семнадцать лет, что по человеческим меркам равнялось недостижимым ста девятнадцати годам, и она, соответственно, страдала недержанием мочи. Аннелизе очень не хотелось много раз в день спускаться с пятого этажа, чтобы вывести Паулинхен на улицу. Поэтому она в качестве собачьего туалета расстелила на полу по всем комнатам пластиковые скатерти. Теперь Паулинхен писала везде, и едкая вонь навечно поселилась в квартире, несмотря на то что Аннелиза регулярно протирала мокрые места и проветривала помещение.

Аннелизе, казалось, абсолютно это не мешало, и такой же терпимости она требовала от своих гостей. Каждому, кто решался зайти в ее квартиру, она с удовольствием и весьма подробно рассказывала интересные истории и анекдоты о том времени, когда была еще «совсем молоденькой» и работала у Густава Грюндерса в театре Дюссельдорфа.

При этом, так сказать, в пылу сражения, Аннелиза полностью забывала, что тогда ей пришлось бы играть Джульетту в четырехлетнем возрасте.

– О боже, деточка, это же ужасно! – устало сказала она, когда Лукас без всяких комментариев прочел ей факс по телефону. – Но что поделаешь? Ничего сделать нельзя. Остается просить у Бога хорошей погоды и чтобы в следующий раз все получилось. Я поговорю с Веделем. Он планирует сериал из семи частей о группе уголовников, совершивших тяжкие преступления. После пятнадцати лет тюрьмы они должны пройти ресоциализацию в маленьких семьях и, конечно, будут ужасно отличаться от остальных людей. Думаю, для тебя там найдется работа.

– Мне нужно хоть что‑ нибудь. Немедленно! Я не могу ждать пять лет, пока Ведель начнет снимать этот сериал и возьмет меня на роль Хайнера Лаутербаха. Сейчас у меня ничего не получилось, и нужно определиться, на каком я свете.

– Понимаю, деточка, понимаю. У меня ведь есть твой номер телефона?

– Я уже шесть лет в списках вашего агентства, и мой номер еще ни разу не менялся.

– Вот и хорошо. Я ненавижу артистов, которые каждую неделю переселяются, потому что больше им нечем заняться.

– Летом снимается масса фильмов. Должно же там найтись хоть что‑ нибудь для меня!

– Куда там! – Аннелиза громко присвистнула, и Лукас, державший трубку возле уха, даже вздрогнул. – Абсолютно везде мертвый сезон. Можешь мне поверить, деточка. Сейчас никто ничего приличного не снимает. Все только тем и занимаются, что делают эти невообразимые документальные сериалы. На всех программах ведется обмен женами и ремонт квартир. Или кто‑ нибудь переселяется в другую страну. Ужасно! Просто ни у кого нет денег.

– Может быть, вы что‑ нибудь найдете? Мне все равно, я согласен сниматься в передаче для детей «Про мышку». Мне все равно. Я готов даже читать вслух телефонный справочник.

– Я не хочу этого слышать, деточка! Ты или будешь играть что‑ то приличное, или вообще ничего.

– Согласен. До меня можно дозвониться по мобильному в любое время.

– А у меня есть твой номер?

– Я буду звонить вам время от времени. Спасибо. Пока, Аннелиза.

– Пока, деточка.

Аннелиза положила трубку, а Лукас задумался, не пора ли начать искать другое агентство.

В этот день после обеда он два раза загрузил стиральную машину, пропылесосил квартиру и вымыл кухню. Потом ему все это надоело, и он пошел в свой любимый итальянский ресторанчик к Джованни, чтобы съесть пиццу.

Хозяин приветствовал его так, словно они не виделись несколько месяцев, хотя Лукас заходил сюда два‑ три раза в неделю. Джованни поставил ему бесплатно бокал prosecco[14] в качестве презента, потом принес рыбу, макароны и zuppa inglese. [15] Подавая каждое блюдо, он рассказывал, как скучает по Эльбе, где его ждет семья, цветут лимоны и подсолнухи склоняются в сторону моря. Из маленьких спрятанных и безнадежно устаревших громкоговорителей звучала музыка «Volare», гимн Джованни, и нужно было иметь достаточно терпения, чтобы выслушивать эту песню по пять раз за вечер.

Лукас становился все более меланхоличным. Ясно было одно: глупо оставаться в Берлине и надеяться на какую‑ то работу. Это невозможно, он этого просто не выдержит. После третьей рюмки граппы на прощание и сердечных объятий с Джованни Лукас уже знал, что теперь делать, чтобы спасти это лето и обрести мир в душе.

Было двадцать два часа тридцать минут, когда он набрал номер телефона в Италии.

Уже после третьего звонка Магда взяла трубку.

Впервые Лукас встретил Магду семнадцать лет назад, на праздновании шестидесятилетия матери. День рождения отмечали в берлинском отеле среднего класса, который изо всех сил старался выглядеть намного лучше, чем был на самом деле, но все усилия разбивались об выбор мебели и плохую подготовку персонала.

Лукас вышел из такси и медленно шел через необыкновенно маленький холл. В этот момент он увидел Йоганнеса. Рядом с ним была стройная женщина, и ей очень шла эта прическа. Она взглянула на него карими глазами, и Лукасу показалось, что они смотрят прямо ему в душу.

– Это Магда, – сказал Йоганнес. – А это мой брат Лукас. Мне кажется, вы еще не знакомы.

Она молча протянула ему руку. Лукас беспомощно стоял перед ней и не знал, что делать. Он не мог смотреть на Магду, но и не смотреть на нее ему тоже не удавалось. У него в голове вертелись разные слова, ему очень хотелось что‑ то сказать, но он не знал, что именно. Ничто не казалось ему правильным, подходящим, легким или остроумным. Просто ничего не получалось. Эта женщина отняла у него разум в буквальном смысле слова.

Поэтому он просто кивнул, понимая, что она может истолковать это как невежливость. Или же сочтет его дураком, что в данный момент соответствовало действительности.

– Мне очень хотелось познакомиться с тобой, – сказала она с улыбкой. – Йоганнес пару раз рассказывал о тебе. Не так много, но все же кое‑ что из вашего детства.

– Что именно? – спросил Лукас, чувствуя себя все глупее.

– Не сейчас. – Йоганнес обнял плечи Магды и крепко прижал ее к себе. – Нам нужно вернуться к машине, кое‑ что забрать. Иди наверх. Зал номер пять. Мама ждет тебя.

Магда еще успела подарить ему улыбку, а потом они вышли из гостиницы через вращающуюся дверь.

В тот день рождения он три раза танцевал с ней. Быстрый фокстрот, ча‑ ча‑ ча и медленный вальс. После фокстрота он подсел к ним за стол.

– Ты хорошо танцуешь, – заметила она. – Такое редко бывает.

– Это моя профессия, – сказал он настолько скромно, как только смог, – в каком‑ то смысле.

– Я знаю. Йоганнес рассказывал, что ты артист. Хотя артист не обязан мастерски танцевать фокстрот.

– Не обязан. Но это нельзя считать недостатком.

С каждой минутой она казалась ему все красивее.

Услышав первые такты следующей мелодии, он взял ее за руку.

– Пожалуйста, ча‑ ча‑ ча.

Они танцевали так гармонично, как будто никогда ничем другим и не занимались. Лукас знал, что Йоганнес, сидя за столом, наблюдает за Магдой и только и ждет мельчайшего жеста, малейшего движения, которое могло бы означать измену.

Однако Лукас держал себя в руках и ничем не показал, что больше всего на свете хотел бы обнять ее и поцеловать на виду у всех гостей.

После танца он остался сидеть за их столом, мечтая о том, чтобы всю ночь держать Магду в объятиях на паркете танцевального зала. Он выпил две кружки пива и рассказывал ей о своей работе, о своих надеждах и планах, о премьере в Брауншвейге. «Кукловод» Губертуса Дегелиуса. Сумасшедший шанс для молодого артиста. Почти сольное выступление. Он будет держать на себе целый вечер и раскроет все грани своего мастерства. Может быть, благодаря этой роли ему удастся обратить на себя внимание и хоть немного приблизиться к заветной цели – покорить Берлин.

– Конечно, мы приедем в Брауншвейг, – сказала Магда, – это не проблема. Йоганнес много ездит и, несомненно, сможет заглянуть на премьеру брата.

– Обещаешь? – спросил Лукас.

– Обещаю. А если у Йоганнеса не будет времени, я приеду одна.

Магда сдержала слово. Она приехала на премьеру, и приехала одна. Лукас, которому репетиции доставляли огромное удовольствие, сейчас, когда она смотрела на сцену, сомневался во всем.

Он знал, что Магда присутствует на спектакле, но не знал, где она сидит.

Когда он перед выступлением стоял за сценой, ему вдруг стало холодно. Он начал дрожать и почувствовал, как пересохло во рту. Лукасу казалось, что его горло покрылось трещинами и у него вот‑ вот пропадет голос. Он попытался сглотнуть слюну, но это ему не удалось. Одновременно внутри рос страх. Сцена казалась ему позорным столбом, местом его казни.

Он больше не мог держать себя в руках. Ни свое тело, ни свои мысли. Его память как будто вычистили: он забыл, что ему через несколько секунд нужно будет делать и говорить на сцене. Он оказался ничтожеством, слабаком, который не смог вынести такого напряжения.

И тут прозвучало решающее слово. Лукас услышал его словно через вату и вышел на сцену в твердом убеждении, что появился не вовремя.

Прожекторы ослепили его. Он не помнил, чтобы сценическое освещение было таким ярким. На сцене было жарко, почти душно. Тепло тел восьмисот человек разогрело помещение. Лукасу больше не было холодно, он вспотел. Он попытался сориентироваться, найти свой отрепетированный путь под взглядами публики, под взглядом Магды.

Воздух напоминал плотную кашу. Пахло чем‑ то застоялым и теплым. Лукас ощутил напряжение, с которым встретила его публика. И вдруг он почувствовал себя счастливым, могучим и свободным. Все глаза были направлены на него. Какое невероятное чувство! Его страх улетучился. Он видел только партнершу, которая стояла напротив и смотрела на него большими глазами.

И он отдался чувствам. Он забыл, что стоит на сцене, забыл о публике, забыл о Магде. Все, что говорил, он действительно думал и ощущал. Согласно сценарию, он был влюбленным. И еще никогда не чувствовал себя настолько полно вошедшим в образ.

– Ты пришла, – сказал он, – ты вернулась.

Он опустился перед партнершей на колени.

– Я был куском дерева, которого бросало на волнах океана, а теперь я чувствую, как кровь снова начинает бурлить в моих жилах. Я заново родился. Я живу и дышу, я люблю. Без тебя я был словно чистый лист бумаги, словно облако на ветру, словно слеза, падающая на землю.

Лукас заплакал. Слезы струились у него по лицу, и он вдруг почувствовал соленую влагу на своих губах.

К концу спектакля он полностью выдохся. Казалось, он с трудом держится на ногах. Аплодисменты доходили до него словно издалека. Он слышал их, как ныряльщик воспринимает шум двигателя корабля.

Двадцать минут спустя Магда пришла за кулисы. Он был раздет до пояса, покрыт п о том и только наполовину снял грим. Но она, похоже, этого не заметила. Она обняла его и так замерла.

– Ты сыграл фантастически, – прошептала она. – У меня прямо мурашки бегали по коже.

Он открыл бутылку шампанского, которую руководство театра поставило ему на программку на столе в гримерной.

– И за это мы должны выпить.

Лукас взял два бокала с подоконника и налил шампанского.

– К сожалению, оно теплое.

– Ничего.

Они как раз чокнулись, когда дверь распахнулась и вошел режиссер Рейнгард. Он обнял Лукаса.

– Великолепно! – воскликнул Рейнгард. Казалось, он вот‑ вот лопнет от гордости. – Это просто бомба, это успех! Ты сделал свое дело ве‑ ли‑ ко‑ леп‑ но! Особенно любовную сцену вначале, когда она возвращается. Ты никогда не играл ее так, как сегодня! На репетициях у тебя это не получалось, а сейчас вдруг… И это на премьере!

Он бросил на Магду понимающий взгляд.

– Ты просто феномен, Лукас!

Лукас молча кивнул и покраснел.

– А сейчас пойдем праздновать премьеру в подвальчик под ратушей, – сказал Рейнгард и исчез так же быстро, как и появился.

«Мы туда не пойдем, – подумал Лукас. – Я планирую совсем другое».

Он посмотрел на Магду и улыбнулся.

– Хочешь поужинать со мной? Я приглашаю.

– С удовольствием, – сказала она и направилась к двери. – Я буду ждать тебя возле выхода со сцены.

Они сидели в заросшем розами дворе в маленьком зимнем саду и ели scampi[16] на листьях руколы.

– Йоганнес очень переживал, что не может поехать, но у него были дела в Штутгарте и он просто не успевал, – сказала Магда, нанизывая листья салата на вилку.

– Да я не сержусь, – улыбнулся Лукас. – Это так прекрасно: провести с тобой вечер!

Она никак не отреагировала на эти слова, только сказала:

– Он пожелал тебе удачи. И еще я должна передать тебе от него привет.

– Спасибо.

– Вы, когда были детьми, не очень ладили?

– Ну, как… Я не знаю… Мы не дрались, но без брата мне жилось бы лучше.

– Почему?

– Йоганнес был любимым сыном, послушным. Он был хорошим учеником и приносил домой отличные оценки. Его постоянно хвалили, и я должен был брать с него пример. Я был проблемным ребенком, ленивым неудачником.

– О боже!

– Да. И когда я приносил плохую отметку, меня заставляли дополнительно заниматься с братом. Это была пытка, скажу я тебе. У меня ничего не получалось, потому что он обращался со мной, как с последним идиотом. И поскольку Йоганнес за свою работу должен был быть награжден, а я за свои плохие отметки наказан, то я из своих карманных денег должен был платить ему за то, что он мне помогал.

– Не может быть! Нельзя так поступать! О чем думали ваши родители? – возмущенно воскликнула Магда.

– Это было их понимание педагогики. Они убрали проблему с глаз долой, а я возненавидел брата, хотя он, собственно говоря, был ни при чем. Как бы там ни было, но он за мои деньги ходил есть мороженое в кафе «Марио», а мне приходилось оставаться дома. Да, вот так все было. Сама понимаешь, я не испытывал к Йоганнесу огромной любви.

Магда кивнула.

– Да, понятно.

Некоторое время они молчали. Подали десерт, и Лукас заказал вторую бутылку вина, подумав при этом, что придется выпить ее в одиночку, поскольку Магда только изредка касалась своего бокала губами.

Он смотрел на нее и боролся с собой. А потом произнес самую трудную и самую мужественную фразу в своей жизни:

– Я влюбился в тебя, Магда.

– Я так и подумала, – негромко ответила она и посмотрела ему прямо в глаза. – Ты прекрасный друг, Лукас. Я очень рада, что познакомилась с тобой. Но я тебя не люблю.

– Давай подождем. Давай дадим себе шанс.

– Нет.

– Но почему? – Он почти умолял ее.

– Потому что я выхожу замуж за Йоганнеса.

Эти слова подкосили Лукаса. Он замер и уставился на Магду растерянным взглядом. Тот факт, что она была подругой Йоганнеса, он не воспринимал всерьез, потому что девушки у его брата появлялись и исчезали постоянно. Он бы подождал. Долго. Месяцы. Может быть, годы.

Но сейчас ситуация была совершенно иной. Магда ускользала от него. Так рука человека, висящего над пропастью, медленно выскальзывает из пальцев спасателя.

– Как хорошо снова слышать твой голос, Лукас! – сказала Магда. – Как дела? У тебя много работы?

– У меня все хорошо. Нет, что я говорю, дела у меня хреновые, Магда.

– А в чем дело? – В ее голосе прозвучала озабоченность.

– Контракт на спектакль в Берлине сорвался.

– О господи… – Она растерянно помолчала, потому что могла себе представить, какие серьезные финансовые проблемы возникли у Лукаса. – И что ты теперь будешь делать?

– Не знаю. Лето – не самое удачное время, чтобы пытаться получить новый контракт. Все важные шишки из театров отдыхают сейчас на Майорке, а режиссеры фильмов уже давно снимают.

– Я понимаю, каково тебе.

Она сидела на террасе перед домом. Цикады трещали в темноте, полчища комаров и ночных бабочек танцевали вокруг свечи на столе. Время от времени какое‑ нибудь насекомое с шипением сгорало в пламени, и этот звук доставлял Магде огромное удовольствие.

– Если человек впадает в такую депрессию, что даже не хочется напиваться по вечерам… Так вот, со мной все обстоит именно так.

Магда коротко рассмеялась.

– Слышать это ужасно.

– Расскажи о себе, – попросил Лукас. – Как у тебя дела, вернее, как у вас дела? Чем вы занимаетесь? Как долго пробудете в Италии? Ты единственная, кто может меня сейчас хоть чуточку приободрить.

– Да ничего особенного. Йоганнес уехал на пару дней в Рим, к старому другу, но в пятницу вернется. Я пытаюсь привести огород в порядок, с утра до вечера ковыряюсь в земле, похудела на три килограмма. Думаю, мы останемся здесь на четыре, а то и на пять недель. Плюс‑ минус несколько дней.

Лукас вздохнул.

– Магда, мне бы не хотелось, как говорят, навязываться, но что, если я на пару дней приеду к вам? Я подстригу вам лужайку, буду ездить за покупками или что‑ нибудь еще… В Берлине я просто сойду с ума. Я должен спокойно обдумать, что делать дальше.

– Ну конечно, приезжай! Ты нам совсем не помешаешь, – соврала она.

Собственно, Магде хотелось, чтобы ее оставили в покое, хотелось побыть одной. Ей никто не был нужен. Никто, кто бы удивлялся, что Йоганнес не вернулся, и задавал глупые вопросы. С другой стороны, не было никакой уважительной причины, чтобы отказать Лукасу. В Ла Рочче была комната для гостей, и Йоганнес всегда говорил, что было бы здорово, если бы брат приехал и помог им на участке.

– Значит, так, – продолжала она. – Йоганнес вернется в пятницу, в воскресенье у нас будут гости, а потом… в понедельник или во вторник ты можешь приехать. Никаких проблем.

– Ты настоящее сокровище, Магда! – Лукас ликовал.

– Я знаю.

– Я посмотрю, может, удастся купить недорогой билет на самолет, или приеду поездом. Когда закажу билет, я тебе позвоню, оʼ кей?

– Прекрасно, так и сделай.

– Магда, я очень рад. Спасибо!

– Не стоит.

– Мы еще созвонимся. И передай привет Йоганнесу, когда он вернется.

– Ну конечно. Не вешай нос, как‑ нибудь да будет. Чао, Лукас!

– Пока, Магда.

Он положил трубку, сжал руку в кулак и торжествующе поднял его вверх.

Подул холодный ветер, и Магда подумала, не взять ли куртку. Или лучше уйти в дом? Где‑ то вдалеке лаяли собаки. В это трудно было поверить, но лай доносился сюда из Солаты, хотя между Солатой и Ла Роччей находился поросший лесом холм.

Она выключила свет на террасе и внешнее освещение дома. Потом улеглась в постель. Она закуталась в теплое одеяло и вспомнила Йоганнеса.

– Спи спокойно, мое сокровище, – пробормотала она, – спи спокойно, где бы ты ни был. И не забывай меня.

Этой ночью ей снились волки. Целая свора волков собралась вокруг могилы. Они раскапывали ее, земля взлетала высоко, и они вырыли труп очень быстро, так быстро, как никто бы не справился с помощью лопаты. Выкопав труп, волки подняли свои узкие морды к небу и принялись выть на луну.

А потом она увидела, как волки разорвали зеленые пластиковые мешки для мусора и жадно набросились на добычу. Волки вырывали огромные куски мяса из тела и, громко чавкая, пожирали. Их серые морды были измазаны кровью. Один из волков исчез вместе с куском ноги в лесу. Она с ужасом увидела, что вожак начал грызть голову трупа. На какую‑ то долю секунды Магде показалось, что левый глаз Йоганнеса подмигивает ей. У нее остановилось сердце. Она боролась с собой, не решаясь наброситься на вожака и отнять у него голову. Она не сделала этого, потому что боялась, что волки сожрут и ее.

Вместо этого она начала кричать. Тонко и громко, как свинья, которую режут.

Волки замерли, а потом убежали с большей частью добычи.

Когда Магда на следующее утро проснулась, вся мокрая от пота, то помнила только то, что ей приснился какой‑ то кошмар. Но при всем желании она так и не смогла сообразить, чего именно испугалась.

В половине девятого она выпила капучино и попыталась вспоминать, куда задевала свои ключи от машины, когда в глаза ей бросилась паутина за окном кухни, которая от ветра раскачивалась из стороны в сторону. Магда вскочила, взяла ведро с водой, средство для мытья стекол, замшевую тряпку, чистое кухонное полотенце и принялась мыть окно. После этого контраст с другими кухонными окнами стал настолько явным, что пришлось вымыть их все. В половине одиннадцатого она справилась с работой.

Ключи от машины она в конце концов нашла в корзине для фруктов, в которой не было ни одного яблока. А без четверти одиннадцать ей пришлось выехать из дому.

Продавщица в магазине товаров для рукоделия напомнила Магде помощницу аптекаря Даниэлу. У нее тоже были очки с такими толстыми стеклами, как будто она навсегда испортила себе зрение из‑ за постоянного вышивания и вязания и оттого, что постоянно смотрела на маленькие петли, крючки и нитки. Она удивилась, что покупательница сейчас, в июне, спрашивает толстую шерсть. Летом обычно вяжут легкие вещи, а такая шерсть лучше всего продается в ноябре.

Магда выбрала серую шерсть, в которую были добавлены тонкие синие нитки. Кроме того, у нее был с собой пуловер Йоганнеса, и она спросила продавщицу, сколько шерсти понадобится для того, чтобы связать куртку такого же размера.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒