Часть четвертая 3 страница

Лавалье непонимающе посмотрел на американского издателя:

– Но вы же знаете, что в науке понятие теории используется совершенно иначе, оно описывает высшую форму познания.

– Лавалье, тем не менее.

– Я сам ученый. И для меня действительно это научное понятие теории.

– Но не в обиходном языке, Лавалье. И мы должны воспользоваться этим. Именно здесь кроется ваша ошибка. Мы должны аргументировать на языковом уровне читателей – и их языком. Для них теория – это гипотеза, ничем не доказанная.

Медлительная мимика Лавалье показывала, насколько неприемлемо для него перетолкование научного понятия теории.

– Но все же нам не следует прятаться за такими… – он помедлил, чтобы найти подходящее выражение.

Генри Марвин склонил голову набок и поднял брови. Ему было любопытно, как Лавалье выпутается из этого положения. Марвину достаточно часто приходилось видеть, как близкие к науке братья‑ миряне впадали в этом вопросе в сомнения.

– …семантическими толкованиями. Нам это не нужно.

– Дорогой Лавалье, вы правы. Однако мир не настолько порядочен, как вам хотелось бы. Наши противники выдумали мутации, потому что они до сих пор не обнаружили недостающее звено в цепи от одноклеточного к человеку, не нашли программу ДНК, которая доказывала бы преобразование видов. Бактерии обладают геном бактерий, не более того. Никаким отключенным геном человека или геном акулы.

Марвин с каждым словом разгорячался, становился эмоциональнее. Его недавно еще расслабленное лицо наливалось кровью, указательным пальцем, словно копьем, он тыкал в Лавалье.

– Будучи беспомощными, они стали аргументировать конструктивным сходством, рудиментарными органами. Жабры у них становятся каналами внутреннего уха человека. Они подставляют беспорядочные мутации, чтобы объяснить столь сложное существо, как человек. Такое количество невероятных случайностей – статистически просто невозможно. Так что мы можем себе позволить игнорировать эту маленькую неточность, а? И мне вообще не нравится, что у вас ни разу не упомянут Бог, наш создатель.

– Месье Марвин, я при этом придерживался только разработок вашей родины. В новейших дебатах те, кто выступает против науки и эволюционной теории, не упоминают Бога. Сознательно не упоминают.

– Я знаю. – Марвин отпил глоток красного вина и со стуком отставил бокал. – Новейшая хитрость протестантских мятежников – помериться силой с учеными и убедить людей. Они вытаскивают на свет божий одно уязвимое место и надеются преуспеть в придирках. Уже сам президент говорит о дебатах двух научных школ.

Лавалье непонимающе уставился на самого могущественного человека Преторианцев.

– Что же в этом неправильного? Ведь это служит цели разоблачения эволюционной теории и науки.

– Творение – дело Бога! Это написано в Библии, в главах один и два Первой книги Моисеевой. Творение описано в десяти действиях и в безошибочной последовательности – в какой и наука описывает возникновение жизни по своим представлениям…

Марвин сосредоточился и, словно гипнотизер, погрузил взгляд в глаза Лавалье.

– Вначале создание неба и всего мира, то есть универсума. Затем первый свет, который Бог называет Днем, пронизывает мантию из газа и пыли пустынной Земли в качестве подготовки всяческой жизни. Бог разделяет небо и землю и так создает гидрологический цикл, то есть температуру и давление. Наконец, четвертым шагом он дает возникнуть суше и морю…

Марвин возбуждался все сильнее, и Лавалье уже махал руками, утихомиривая его, но Преторианца уже нельзя было остановить.

– …в одиннадцатом стихе, наконец, – создание растений: из воды, света и большого количества двуокиси углерода. В качестве шестого шага, опять же, растения производят кислород, из‑ за чего атмосфера изменяется и становится «прозрачной», становятся видимы небесные светила – такие, как Солнце и Луна, они дают Земле свет и отделяют день от ночи, а времена года друг от друга. Седьмым шагом Бог повелевает, чтобы в воде и в воздухе зародилась жизнь, затем – скот и дикие животные на суше. – Он набрал воздуха. – И затем Бог создает человека и завершает свое творение на седьмой день. С тех пор он не создал ничего нового! – Голос Марвина, только что гремевший, понижается до едва слышного шепота. – Лавалье, вы только подумайте. Вероятность того, что Моисей правильно отгадал и записал эту последовательность, лежит в расчетах теории вероятности за пределами миллионов. Не говоря уже о самой последовательности – как Моисей пришел к тому, чтобы отобрать именно эти шаги творения, которые и наука признает как основополагающие для возникновения Земли и жизни! В отличие от других мифов о творении с их ошибками.

– Месье Марвин, но ведь я с вами целиком и полностью согласен!..

– Это дело рук Бога! – Марвин опять раскричался. – Это должны знать все! Мы – Преторианцы Священного Писания. И в этом великое различие между нами и протестантами. Мы обращены к нашему Богу. А те аргументируют без Бога, предают Бога, они отрекаются от него. Они не лучше, чем эти, которые выступают за эволюцию.

– Месье Марвин, почему тогда католическая церковь признала эволюционную теорию?

– Замешательство, Лавалье. Замешательство на высшем уровне. Но наша священная задача будет поддержана…

На последнем слове его перебил звонок мобильника. Он отпил глоток вина и ответил коротким «да».

Услышав фамилию звонящего, Марвин встал и вышел в соседнюю комнату. Лавалье был чем‑ то вроде ассистента Марвина по Европе. Он был близок к отцам церкви, но последнее испытание молодому французу еще только предстояло выдержать. До тех пор ему дозволялось знать далеко не все.

– Рассказывайте. – Глаза Марвина сузились в щелки. – Кто эта свинья?

– Он называет себя Рицци, – сказал мужской голос в трубке.

* * *

Берлин

Немного спустя

Телефонный разговор поднял кровяное давление Джастина Барри до уровня, грозящего инфарктом, и его лицо побагровело. Хоть Марвин и ни словом не обмолвился о его предыдущей неудаче, он знал, что на сей раз это был его последний шанс.

Он пригладил ладонями свои темные, по‑ военному коротко подстриженные волосы, выпил хороший глоток коньяка и холодно посмотрел на своего заместителя Колина Глейзера.

Колин Глейзер мог бы сойти за брата‑ близнеца молодого Алена Делона. Год назад Марвин сделал его шефом службы безопасности по работе в Европе, даже не спросив его согласия, еще раз давая тем самым понять, что все определяет он.

Барри был шефом службы безопасности Преторианцев, причем уже пять лет. Бог был для него неким реликтом до тех пор, пока на первой войне в Персидском заливе рядом с ним не взорвалась иракская граната, а он каким‑ то чудом выжил.

Тогда, в тихие и звездные пустынные ночи, он припомнил забытые молитвы своей юности. На солдатской койке, в палатке, хлопающей брезентом на ветру пустыни, он заключил однажды ночью среди храпящих товарищей новый союз с Богом и дал обет вечной верности и повиновения.

Послевоенная жизнь привела его в контрразведку на военно‑ морской базе в Сан‑ Диего, где он годы спустя столкнулся с Преторианцами и примкнул к ним. Марвин и Барри сразу нашли общий язык. Оба пришли к Богу на войне. Марвин – во Вьетнаме, а Барри – в Персидском заливе. Оба видели в войне необходимое испытание, чтобы обрести свой истинный путь. Для Марвина к тому же был значим опыт Барри в контрразведке, этот опыт хорошо ложился в его планы, и он сделал его шефом службы безопасности.

Барри создал команду, целиком и полностью преданную Марвину и его целям. Погоня за древностями была до сих пор их важнейшей задачей, потому что от этого зависело признание братства мирян в качестве церковного ордена.

– На этот раз провала допустить нельзя, – пробормотал Барри, падая в кресло. Они поселились с удобствами в одном из берлинских шикарных отелей. – Иначе я застряну в заднице.

– Да уж не застрянешь, – Глейзер пялился в телевизор и прибавил громкость, которую он отключил на время телефонного разговора Барри с Марвином.

«Ты только того и ждешь», – подумал Барри, налил себе еще коньяка и припомнил события последних дней.

Поначалу они несколько месяцев не могли идентифицировать Форстера в качестве загадочного музейного мецената, который делал предложения музеям Берлина, используя все время разных посыльных и разные каналы. И только полторы недели назад им это наконец удалось – когда они сумели отследить маршрут последнего посыльного от Берлина до женевского охранного предприятия.

Их выбор пал на Фредерика Берга. Этому человеку уже недолго оставалось до пенсии, он был приземистый, полноватый, с пухлым лицом и глазами проворной белки, которые постоянно смотрели виновато. Он отвечал за подбор персонала в том охранном предприятии, которое предоставляло последнего посыльного, и за пачку долларов был готов продать все, что они хотели знать.

Решающую информацию от Берга Барри получил днем в субботу в Кафедральном соборе св. Петра в женевском Старом городе.

– Наши люди сегодня с утра загружают транспорт. Он готовится к отправлению завтра вечером. В Париж. Лувр. Прибывает туда утром в понедельник. Выгружается. Ночует там. А во вторник следует дальше в Берлин. Вечером в среду отправляется назад.

Они уже несколько дней следили за виллой Форстера в Коллонж‑ Бельрив и наблюдали его прибытие к вечеру субботы. Старик все воскресенье продержал их на ногах. Он ездил в парк Малагну и любовался в Musé e d'histoire naturelle копией скелета Люси, прежде чем к вечеру основательно пообедать в изысканном ресторане одного шикарного отеля.

Его телохранитель Антонио Понти всегда находился при нем. Он отвез антиквара назад на виллу, и поздним вечером они выехали в направлении Франции.

Люди Барри следовали за этим транспортом, но незадолго перед тем, как начать нападение, позвонил по телефону Берг с ужасным известием:

– Он не сопровождает транспорт в Лувр.

– Я своими глазами видел его в «Ягуаре», – возразил Барри. – Вместе с его телохранителем.

– Так и есть. Понти – это отвлекающий маневр. Он охраняет дублера, очень похожего и хорошо подготовленного. Но это не Форстер.

– Почему вы так уверены?

– Я только что разговаривал с моим шефом. Он охранял отъезд транспорта с виллы и пару минут назад вернулся в контору. Он узнал дублера и заговорил об этом с Понти. Форстер уже несколько часов находится на пути в Берлин с очень важными предметами.

Звонок на несколько минут парализовал Барри, пока он не решился поверить Фредерику Бергу. Он развернулся и погнал в сторону Берлина, в то время как Колин Глейзер напал со своей группой на транспорт вскоре после пересечения французской границы. Фредерик Берг не соврал, и Барри был рад, что дал этому человеку на пару долларов больше.

От Антонио Понти, верного и преданного телохранителя антиквара, они узнали номер, марку и цвет машины – после того как Глейзер приставил ему ко лбу дуло пистолета.

Барри передал информацию берлинской резервной группе, которую тут же поднял на ноги. Мотоциклисты мчались из Берлина добрых двести пятьдесят километров по автобану к Хермсдорфскому перекрестку, где сходятся дороги А4 с запада и А9 с юга. Не имело значения, какой из этих путей выбрал Форстер, отсюда на Берлин шла уже одна дорога – А9.

Группа обнаружила машину сразу после перекрестка – у места, где велись ремонтные работы. Там экипаж сымитировал поломку на дороге и приборами ночного видения проверял проезжающие мимо машины, которые на неисправном участке вынужденно замедляли ход.

Это известие радовало Барри целых несколько минут. Ноэль Бейнбридж все хорошо подготовил, захватив два грузовика. Однако потом Барри пришлось пережить фиаско в нескольких сериях, не имея возможности вмешаться, поскольку он получал информацию на мобильник. Он находился на расстоянии в сотни километров, когда его группа была уничтожена.

* * *

Дрезден

Ночь четверга

Уэйн Снайдер проклинал чудовищные меры безопасности, принятые на фирме. Они установили такой порядок, чтобы ни один сотрудник не имел на своем системном блоке дисковода или носителя для записи вводимых данных. Чтобы записать какие‑ то данные, нужно было получить на это разрешение «админов», как сокращенно называли системных администраторов. И те четко отслеживали, что копировалось. В случае сомнения они даже уточняли в штаб‑ квартире, как поступить. У них хватало наглости контролировать даже электронную почту и информационные потоки.

Каждое подразделение предприятия позволяло себе держать в штате хотя бы одного компьютерного гения, подчиненного центру, где, в свою очередь, о каждом подозрительном случае сообщалось в службу безопасности. Однако один неприкрытый фланг у них все же оставался: бумага. Они не могли контролировать еще и то, что изо дня в день распечатывалось.

Снайдер включил принтер и стал выводить на печать всю информацию. Принтер выплевывал листы с формулами и расчетами. Снайдер трижды пополнял лоток принтера. Затем упаковал полученную стопку распечаток в сумку, которую предусмотрительно принес с собой.

Он уже хотел выключить свет в своем кабинете, как вдруг вспомнил Криса и анализ его кости. С пробой до сих пор так ничего и не произошло. Клетки были мертвы, а с ними и их ДНК. Сыворотка роста не сработала. Снайдер больше не рассчитывал на перемены. Он использовал пусковой набор с сильным питательным раствором – без успеха. Питательный раствор содержал витамины, сахар, соли, незаменимые аминокислоты, глютамин, цистеин и сыворотку. Температура в инкубаторном ящике поддерживалась на уровне 37 градусов. Тем самым он предоставил этим господам все возможности, чтобы из бесполезной костной массы возникла клеточная культура, пригодная для исследований.

Может быть, питательный раствор, несмотря на всю его крепость, все еще был слабоват. Если клеточные остатки старые и изношенные, то побуждение к делению клеток может оказаться недостаточно сильным. Если в клетках вообще остается хоть какая‑ то жизнь.

В последние три дня он почти совсем не вспоминал о друге юности. Слишком был занят своими собственными проблемами. Он должен был свести всю новейшую информацию в единый меморандум, в который входили бы все формулы, результаты исследований и производственные фазы в деталях. Много времени он потратил на то, чтобы встроить туда три решающих ошибки, которыми он подстраховался.

Крис с его костью был для него маленькой отдушиной, и он согласился на эксперимент ради старой дружбы, хотя ему так и не удалось вытянуть из друга юности историю этой кости. Утренний телефонный разговор с дичайшим разъяснением про кость был уже просто наглостью. Какой‑ то антиквар, который хотел совершить покаяние, последняя воля… Транспортировка и нападение… За какого же идиота, однако, держит его Крис!

Ну, неважно. Если у его друга есть свои тайны, то у него самого они тоже имеются.

Снайдер презрительно фыркнул: взглянуть на пробы еще раз – и покончить со всеми этими сантиментами. Лучше лишняя минута в лаборатории, чем мысль о домашних неприятностях. То, что разбито, уже не склеить. Только что он жалко врал жене, что вынужден ненадолго уехать. Опять?..

Он отставил сумку и вышел из кабинета в лабораторию. Оставить для Джесмин записку, чтобы она уничтожила культуры, когда в выходные придет кормить животных.

Такого прорыва он никак не ожидал. Он распахнул дверцу инкубаторного ящика. Там, где еще утром дно чашек Петри покрывал питательный раствор, теперь пышно взошли клеточные культуры. Дно некоторых сосудов было уже полностью покрыто ими.

– Невероятно, – пролепетал Уэйн Снайдер. – Что же это такое? Крис, может статься, ты еще получишь эти долгожданные анализы.

Он натянул одноразовые перчатки и маску и наполнил питательным раствором новые чашки Петри, перенес туда пипеткой части разросшейся клеточной ткани в качестве новой культуры.

Он вообще не задумывался о том, понадобятся ли ему когда‑ нибудь эти субкультуры. Он действовал машинально, по привычке – заложить субкультуры, чтобы на случай неудачных анализов запастись дальнейшим материалом для исследований.

Снайдер посмотрел на часы. Если действовать быстро, то можно успеть сделать анализы. Надо только следить, как бы нечаянно не выпасть из собственного расписания. Никакая дружба не стоит того.

Его охватили напряжение и чертовская радость, как будто он впервые в жизни определял кариотип. Выяснив число хромосом, он сможет сказать Крису, человеческая это кость или останки какого‑ то животного.

– Крис, если тут шестьдесят хромосом, то это кости домашней коровы. А если их сорок восемь, тогда это крыса – как я.

Глава 18

Берлин

Пятница

Все окрестности Музея Пергамон представляли собой одну сплошную строительную площадку. Улицы были перекопаны, прокладывались новые трубы, и накатывался новый асфальт. После долгих поисков Крис припарковал машину неподалеку от Университета Гумбольдта, повернув запретительную табличку с надписью «Только для строительной техники! » лицом к тротуару. Вряд ли существовала опасность, что к вечеру пятницы это свободное место понадобится какому‑ нибудь самосвалу.

Один бдительный пешеход осудил его наглость, пригрозил полицией и пошел своей дорогой, все еще продолжая зудеть, когда Крис уже двигался в сторону Шлосбрюкке. В Люстгартене нежились на просторной поляне любители солнца, наслаждаясь послеполуденным теплом. Крис снял льняной пиджак и тоже улегся на траву, подложив под голову рюкзак и глядя на струи фонтана. Он чувствовал, как солнце согревает его лицо, закрыл глаза и слушал смех и гомон голосов вокруг себя.

Утром Крис выехал из Кельна на машине, взятой напрокат, и устроился в Вильмерсдорфе в маленьком пансионе, который всегда бронировал при посещении Берлина.

Когда зазвонил его мобильник, он подумал, что это Ина: хочет что‑ то уточнить к очередному заказу. Но то была Джесмин.

– Как я рад слышать твой голос, – нежно сказал он. – Где ты пропадаешь? – Он заставил себя реагировать спокойно, хотя от радости готов был подскочить и пуститься в пляс.

– Я еще в дороге. – Голос ее звучал чопорно и отстраненно.

Крис насторожился. Он столько раз оставлял ей сообщения в голосовом ящике, так беспокоился за нее, а она была холодна, как арктический лед.

– Я что, уже в прошлом? – спросил он. – Когда еще ничего даже не началось?

– Что‑ что?

– Я рад твоему звонку…

– Извини, я никак не могу сосредоточиться. – Ее голос немного смягчился.

– Что случилось? Ведь мы же собирались увидеться в выходные. И что?

Она молчала. Потом засопела. Плакала, что ли? Крис сел на траву.

– Джесмин, что случилось?

– Не сейчас, ладно? – Она снова замолчала, потом ее голос отвердел: – Я еду домой. Я буду рада, если в выходные мы увидимся. Завтра, да?

– Я буду несказанно рад.

– Когда?

– Во второй половине дня, сразу после полудня. Дрезден ведь не так далеко от Берлина.

– Берлин? Почему ты в Берлине?

Он засмеялся:

– Должен провернуть здесь одно дело, но после этого голова у меня свободна. – Он сделал маленькую паузу: – А у тебя? Будет ли у тебя завтра свободна голова – для нас?

– Может быть, – ответила она не сразу.

– Я могу тебе чем‑ то помочь?

– Я все расскажу тебе завтра. Тогда ты меня поймешь, да? Пожалуйста, не сердись, сейчас я не хочу об этом говорить. Прошу тебя! С тобой это никак не связано.

Крис встал, отряхнулся и направился к Музею Пергамон, в здании которого располагался и Музей Передней Азии.

Улочка перед музеем тоже ремонтировалась. Высокий забор с крышей и деревянным тротуаром для пешеходов загораживал вид на здание.

Он перешел на другую сторону улицы и долго смотрел через строительный забор на огромный комплекс зданий, состоящий из трех корпусов, строительство которых – от стадии проекта до сдачи в 1930 году – длилось почти полвека. Он видел лишь нескольких человек на широкой лестнице, которая вела посетителей с улицы через канал Купферграбен к высокому входу.

Он быстро прошел к следующему перекрестку и повернул налево. По правую руку теперь находилась сложенная из могучего плитняка дамба городской железной дороги, у основания которой приютился ресторан. На тротуаре стояли в два ряда столы и стулья. Почти все столы были заняты, и ему пришлось довольствоваться местом непосредственно у информационного столба автобусной остановки. Скользнув взглядом по ожидающей парочке в мотоциклетных костюмах, он сел спиной к стояку. Так ему была видна улица в сторону музея. Потом он заказал себе капучино и воду.

Место встречи предложила Рамона Зельнер – после того как Крис отказался от встречи в музее. Он бы с удовольствием осмотрел врата Иштар, но слишком велика была опасность быть арестованным в музее, имея на руках глиняные таблички, по подозрению в краже.

Профессорша пришла за пять минут до условленного времени. Она хорошо описала себя – Крис легко узнал изящную женщину с распущенными волосами орехового цвета, ниспадавшими ниже спины. Ее лицо казалось юным и свежим, а глаза внимательно осматривались вокруг. Одета она была в топик кремового цвета, темно‑ синюю юбку и блейзер. Крис дал бы ей чуть меньше сорока. Мужчина рядом с ней, одетый в темный костюм, был на голову выше. Оба направились сначала в ресторан, но вскоре снова вышли оттуда и сели за освобождающийся столик. Профессорша оглядывала посетителей, словно орду новых студентов.

«Госпожа профессор Рамона Зельнер, а ведь ты, пожалуй, та еще чертовка», – подумал Крис. Он выждал десять минут, наблюдая, как они заказывают себе напитки.

Ее спутник все время беспокойно ерзал на стуле. То, что издали казалось классическим бизнес‑ костюмом, на поверку оказалось темным одеянием с пасторским воротничком. Уличная форма церковной одежды. Мужчина был священник. Его лицо казалось напряженным, а очки с круглыми стеклами придавали ему совиный вид.

«Ничего подозрительного», – думал Крис, в последний раз осматривая улицу и посетителей. Затем он встал и направился к ним, лавируя между столиками.

– Госпожа Зельнер?

– Да? – Ее живые глаза были такого же орехового цвета, что и волосы. Прокуренный голос был ему уже знаком по телефону. Вживую он звучал еще привлекательнее.

– Если у вас нет возражений, то спокойнее нам было бы там, – Крис жестом пригласил их за свой столик.

– Что, отсюда виднее? – весело спросила она, когда они уселись напротив Криса. В уголках ее рта, демонстрируя высокомерие, возникли насмешливые морщинки.

– Да, виднее… – пробормотал Крис.

– Как мне вас называть?

– По‑ прежнему: Рицци.

Когда он позвонил ей утром, она пыталась отложить встречу до следующей недели. Крис настоял на своем, пригрозив ей, что уже назначил – на всякий случай – на понедельник встречу с представителем Британского музея.

– Ну, хорошо – Рицци. Вот вам и встреча, которой вы добивались. Что дальше? – В ее прокуренном голосе прозвучала некоторая издевка.

Крис разглядывал ее спутника.

– О, прошу прощения, – она обаятельно улыбнулась: – Томас Брандау. Еще один любитель искусства Передней Азии.

– И к тому же священник. Почему вы так нервничаете? – спросил Крис. – Вас что‑ то беспокоит?

Руки Брандау вцепились в бокал белого вина:

– Мне не нравится вся эта конспиративность.

– Здесь нет ничего конспиративного, – сухо сказал Крис. – Я всего лишь хочу избавиться от того, что мне передал для вашего музея человек по имени Форстер. Не более того.

– И что это? – Она закинула ногу на ногу и сложила ладони на правой коленке, как раз на том месте, где заканчивалась юбка и открывалась голая загорелая кожа.

Крис заставил себя отвести глаза и достал из‑ под стола рюкзак. Он извлек оттуда конверт, из которого вынул несколько фотографий.

– Только фотографии? – Профессорша взяла картинки и мельком глянула на них. Со скучающим видом вернула снимки Крису: – Если у вас ничего больше нет…

– Мы лишь начали. Не думаете же вы, что я таскаю с собой сокровища.

– С Форстером мы продвинулись дальше, – ехидно сказала она. – Тот хотя бы переправил мне копию текста.

– Тем лучше. – Крис рассмеялся, забавляясь. – Значит, вы уже знаете, насколько ценны эти предметы.

Она высокомерно улыбнулась и слегка надавила на стол ладонью:

– Рицци – или как уж там вас зовут, – вы хоть знаете вообще, что вы сюда привезли?

– Ну так расскажите мне, – негромко произнес Крис.

– Таблички бесценны, если говорить об их значении для истории культуры.

– И принадлежат они Немецкому обществу востоковедов, – вмешался Брандау. Его голос слегка вибрировал и был полон нетерпеливого презрения. – Поскольку именно оно финансировало раскопки в Вавилоне, где эти предметы были найдены. Общество когда‑ то заключило правомочный договор о находках. Вы должны радоваться, что мы не подключили сюда полицию.

– Найдутся другие покупатели…

– Конечно же, они есть. – Ореховые глаза Рамоны Зельнер угрожающе сверкнули: – Другие музеи, частные коллекционеры. Но как раз этого‑ то Форстер и не хотел. Во всяком случае, именно так мне передали его слова.

– Вы его знали?

– Нет. Он присылал ко мне своих людей. Сам Форстер никогда не появлялся. Но мы провели несколько телефонных переговоров.

– Значит, вы еще не видели эти клинописные таблички вживую? – спросил Крис, все больше склоняясь к мысли, что Форстер его здорово надул.

– Нет. До сих пор мы видели только фотографии. Хоть качеством и получше тех, что у вас в конверте. И у нас есть части текста в копии и перевод. У вас есть больше?

Крис медлил, но понимал, что без доказательств ему не сдвинуть дело с мертвой точки. Он достал из рюкзака обтрепанный чертеж на желтоватой бумаге, который обнаружил при табличках.

Рамона Зельнер без спешки взяла листок и стала разглядывать его, не отрываясь. Указательным пальцем она прослеживала линии чертежа, то и дело возвращаясь к кресту в нижней части листа.

– Вы знаете, что это такое?

– Нет, – сказал Крис. – Ни малейшего представления. Выглядит как напечатанный, как будто вырванный из книги.

– Так оно и есть. – Она проигнорировала протянутую руку Брандау и не выпустила листок. – Это чертеж местности из книги «Новообретенный Вавилон» 1913 года. Написана Робертом Колдевеем, человеком, который вел раскопки Вавилона по поручению Немецкого общества востоковедов. В этой книге Колдевей представляет результаты раскопок. – Профессорша вертела схему в руках: – Здесь не хватает расшифровки знаков… Слева – это Евфрат. Вот вся разбивка местности. Гениально снятая и начерченная, – сказала она наконец.

– Что же в ней такого особенного?

– Вы что, действительно не понимаете, что к чему? – зашипел Брандау и презрительно воззрился на Криса.

– Нет, не понимаю. – Крису хотелось влепить пастору оплеуху. Этот человек с каждой минутой становился все невыносимее.

– Колдевей – отец современных раскопок, – объяснила Рамона Зельнер. – Он первым подошел к раскопкам систематически и предпринимал замеры местности. Его метод и поныне остается основой новейших раскопок. Он установил критерии для современной археологии.

– Вы были в музее? – вдруг спросил между прочим Брандау.

– Нет, – ответил Крис.

– Жаль. – Его голос сочился презрением. – Как раз в этом году открылась специальная выставка, посвященная личности Колдевея и его достижениям. К стопятидесятилетию со дня рождения. Вам надо посмотреть. Расширяет кругозор.

– Ну, хорошо, – вмешалась профессорша и помахала чертежом. – Крест – это место, где были найдены таблички, от которых вы хотите избавиться.

– Откуда вы знаете?

– От Форстера, откуда же еще.

Крис протянул руку, и она вернула ему чертеж. Крис пристально вгляделся в него.

– Крест обозначен буквами «ЕР». А рядом – «Z». Что это значит?

– Боже мой! – Брандау презрительно закатил глаза.

– Колдевей обнаружил храм, который был возведен в честь неизвестного тогда божества, – сказала профессорша и бросила на священника предостерегающий взгляд. – Поэтому «Z». Сегодня это уже известно. То был храм богини Ишары, покровительницы юриспруденции. Возможно, вам что‑ нибудь говорит кодекс законов царя Хаммурапи. Вавилон имел четкую правовую систему, как раз для защиты слабых. И у них на все были свои отдельные боги. Обозначение «ЕР» относится к храму божества Нинурты.

– Расскажите мне, что написано на табличках.

Крис наблюдал за священником, настроение которого колебалось между нервозностью и нетерпимостью. В зависимости от того, какое чувство побеждало, он беспокойно ерзал на стуле, теребил свой костюм или издавал сокрушенный стон и недовольно кривился.

– Как мы можем это сделать? Таблички‑ то у вас, вы забыли? – Женщина обаятельно улыбнулась и демонстративно одернула ухоженными руками подол своей юбки.

– Но вы получили копию текста, вы же сами сказали, – Крис засмеялся и посмотрел ей прямо в глаза. – Именно текст вас и взвинтил. Иначе бы вы не приняли цену Форстера.

Это продлилось несколько секунд – и дождь искр в ее глазах иссяк.

– Эта цена действительна лишь в том случае, если подтвердится все, что утверждал Форстер…

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒